Аннотация: Под впечатлением от одного концерта. Попробовала представить себя в шкуре артиста.
Пианист.
Молодой человек лет тридцати стоял за кулисами. Он выступал уже на протяжении десяти лет, сцена стала для него родным домом, стул перед роялем казался удобнее кровати, поездки, перелеты и гостиницы стали нормальной жизнью. Он уже давно не испытывал страха перед сценой. Тем более программа была выучена и отрепетирована более года назад, и он путешествовал с ней по всем городам России. И вот сегодня он здесь, в этом городе N. Замученный такой, провинциальный городок. Маленький, просто крохотный, по сравнению с теми, где ему приходилось бывать. Публика неискушенная, хотя и там, наверняка, будут музыканты. Ведь здесь есть какое-никакое, а все-таки музыкальное училище. Врать и расслабляться пианист не собирался. Он никогда не играл спустя рукава, несмотря на то, перед кем он выступал. Такое поведение было недостойно большого музыканта.
Жидкие аплодисменты прозвучали сигналом к выходу конферансье. Он усмехнулся - его вызывали шквалом рукоплесканий в концертных залах Москвы, Парижа, Нью-Йорка. Но что за дело этим людям, которые и имя-то его раньше слыхом не слыхивали? Внезапно музыканта пробила дрожь. Он с ужасом увидел свои трясущиеся руки и прислонился к стене. 'Это что ещё такое? Так, надо успокоиться. Ещё полминуты и мой выход...' - подумал он. И он сделал невозможное - за полминуты ему удалось взять себя в руки и выйти на сцену с милой улыбкой, которой тут же едва не съехала от удивления и некоторого негодования. 'Вот что значит провинция! - с досадой подумал он. - Ну кто ж так делает-то! Где это видано, чтобы на концертах классической музыки над залом выключали свет!?' Он сначала не поверил своим глазам, однако темный провал вместо лиц зрителей перед глазами музыканта убеждал лучше всяких слов. И возможности поговорить с осветителем у него уже не было. Пришлось спешно поклониться в пустоту и сесть за инструмент. И тут сверху на него обрушился огромный сноп лучей. Он высветил его и часть инструмента и кругляшом лег на пол. Пианист едва не вздрогнул от неожиданности, мысленно обещая в первом же антракте оторвать осветителю неумелые руки. Неожиданно ему в голову пришла хладная мысль - а ведь они могли ему и подзвучку предложить, если на то пошло! А что? Хватает же у людей ума выключать свет над залом... 'Куда я должен играть? - подумал бедный пианист. - В черную дыру справа от меня?' Но руки знали свое дело хорошо, и годами тщательно отрабатываемая техника вошла в автомат. Пальцы привычно разбежались по клавиатуре, заставляя пианиста знакомыми звуками отделить себя от сцены и сосредоточить на невозможном и удивительном мире музыки.
Однако заныривание в глубину мелодии не удалось. После десятого такта в зале послышался шорох и где-то вдалеке, так далеко, как будто в другом мире, вспыхнул луч света. Словно бы открылась дверь в страну чудес Клайвза Льюиса - такой маленькой она казалась со сцены. Опоздавший как ни в чем ни бывало спустился в зал, и послышалось недовольное скрипение и ворчание потревоженных ценителей искусства. 'Интересно, а найдет ли он свое место свободным? - как-то отрешенно подумал пианист, в то время как его руки порхали, подскакивая едва ли не выше крышки рояля. - И если не найдет, начнет ли требовать освободить?' Однако шум вскоре стих. Наверное, опоздавший все-таки уселся на свой законный стул где-то в самом центре зала, дойти до которого можно было не иначе, как подняв всех остальных зрителей, отделявших эту вип-персону от его кресла.
Пианист вздохнул облегченнее. Кашель, который неизменно присутствовал и здесь, уже не причинял никакого неудобства. За десять лет музыкант научился просто его игнорировать. Потому что на каждом концерте найдется кто-то, а то и не один, кто будет заходиться кашлем в самых неподходящих местах. 'Такое впечатление, что у докторов есть лишь один рецепт для избавления от кашля - ходить на концерты классической музыки!' - вздохнул про себя артист и снова постарался углубиться в музыку. Музыка была просто восхитительной, это была его любимая соната и пускать дело на самотек он не собирался. Вспомнив, как он с любовью по семь часов в день играл её, отрабатывая на своем раритетном Petrof в малой гостиной родного дома, пианист чуть не расплакался от умиления. Душа живо отозвалась на столь знакомую музыку и вот наконец-то не одни руки стали ткать полотно гармоний и мелодий, к этому присоединилась ещё и душа. Пианист тихонько подпевал сам себе, и сквозь темноту зала проступала другая картина - жаркий полдень, солнце просто поливает именно на него. Рояль стоит в тени, а вот играющий находится прямо напротив окна. Руки летают легко и быстро - несколько месяцев тренировок не прошли даром. Вот она, вот она, эта великолепная музыка! Вот как она должна звучать! Вот как он может играть!
- ..., пошли пообедаешь! С утра себя мучаешь! - в дверь просовывается голова заботливой матери. Мучает? Да он никогда не чувствовал такого блаженства, как теперь!
И вдруг его снова резко вырывают из созидающего процесса. В зале раздается тревожная трель звонка. Пианист недовольно морщится и поправляет очки, доигрывая пассаж в одной руке. По идее трель должна тут же прерваться, но она набирает обороты, собираясь соперничать с мелодией, льющейся со сцены. Ещё один разлом в создании музыки... Два разлома за одно произведение - это уже чересчур! Пианист в отчаянии снова пытается отрешиться от окружающего мира и погрузиться в сонату, которую он просто обязан, просто обязан донести! Но зал словно насмехается над ним. Звонок прекращается, с минуту все в зале снова сосредотачиваются на исполнителе, переставая косить укоризненные взгляды в сторону незадачливого зрителя, как вдруг ещё один звонок возмущает публику. Пианист ещё яростнее начинает подпевать себе:
- Пам, парам-пам! Та-дам! - стараясь голосом перебить к себе доступ остальных звуков извне.
Ещё один надрывный телефон находит успокоение в глубоком пакете - будет 'весело', если он снова зазвонит. Доставать-то его довольно далеко.... Остается надеяться, что перед отправлением в ссылку, хозяин его все-таки выключил. А иначе можно только позавидовать таким понимающим людям - после первого сбрасывания трубки сразу понять, что человек на концерте и звонить ему нельзя! А то ведь обычно ещё больше раззадориваются...
Когда с другой стороны начинает оглушительно орать ещё один телефон, пианист уже не реагирует. Он только старается не растерять нити всех мелодий, сплетая их воедино. Полифония, понимаешь ли! 'Главное, не отпустить! Не отпустить, не потерять ни одну!' - проносится стремительная мысль.
'Но, в конце концов, ладно один. Ладно, у второго мог зазвонить. Но третий-то мог догадаться, что у него телефон не выключен! Неужели это так трудно - поставить телефон хотя бы на вибрацию?'
Когда из сумки, стоящей на полу, в ответ на его мысли раздалось глухое гудение, пианист хотел соскочить со сцены и расцеловать этого человека. К счастью, этот зритель оказался понятливым и тут же переложил сумку к себе на колени, где и начал раскопки сотового. Гудение прекратилось.
А пианиста уже ничего не волновало. Впервые за долгие годы на сцене у него начали трястись руки. Теперь он пытался унять их неуместное подпрыгивание и заставить пальцы хоть на автомате, но выполнить предписанные композитором акробатические номера. Бедняга чуть не плакал - солнечная комната с тем великолепным днем, когда соната получилась в совершенстве, казалась вымыслом. 'Они же ничего не поймут! Они же ничего не услышат!' - терзала его ужасающая, мучительная мысль. Как он хотел донести эту чудную вещь до зрителя. Которого он даже не видит!
Аплодисменты были в достаточном количестве для первого номера. В конце концов, после первого номера никогда не кричат 'браво'. Но если бы они слышали эту сонату так, как он играл её дома! Коротко тряхнув головой в обе стороны, молодой человек ушел за кулисы. Пребывая по-прежнему в глухом горе по поводу не выраженной мысли, не сделанной музыки, он не сразу понял, что старательно мнет пиджак, стараясь вытереть мокрые руки.
- Простите! - прошептал он конферансье, когда она зашла за кулисы, объявив следующий номер. - Вы не могли бы принести мне мела? - спросил он.
- Конечно. - дежурно улыбнулась девушка. - Только сейчас я уже не успею. Только к следующему номеру.
- Да хоть так. - вздохнул пианист и как на заклание вышел на сцену. Пуфик напротив рояля казался пыточным стулом. 'Да чтоб я... Да ещё раз.... Господи! Мне ещё дороги мои нервы!' - невольное призывание Бога возымело силу. Мысли немного успокоились. Точнее их вообще не осталось - сознание было чистым как лист. Надо было освободиться для того, чтобы сыграть следующую вещь....
...Нет, никогда, никогда он не слышал, чтобы столько телефонов звонило в одном зале за один концерт! Когда музыкант забежал за кулисы и увидел приготовленный для него мел, он кинулся к нему, как к волшебному порошку. Вторая соната, совсем другая, но не менее прекрасная, чем первая, прошла ужасно. Просто ужасно... Телефоны звонили, словно силясь перекричать его, пришедшие излечиться от кашля словно собрались умирать, так невозможно они драли горло. На то, что где-то что упало на пол, уже можно было не обращать внимания во всей этой какофонии... Наверное, это бы понравилось Стравинскому - может быть, он бы даже написал фугу из всех мелодий телефонных звонков, щедро приправив её грубыми кластерами падающих номерков и гудящих сумок. К слову о гудении - голова гудела изрядно. Такой сильной нервотрепки музыкант не испытывал уже давно. Нет, было всегда легкое волнение перед концертами, которое он старательно заглушал самыми разными убеждениями, да и доброжелательные мысли публики настраивали на мирный и домашний тон. Среди лиц он непременно находил какую-нибудь женщину, напоминавшую ему мать, и играл весь концерт для неё. Зал взрывался овациями...
А впереди была Бетховенская фантазия... Но на неё уже просто не хватило сил. В конечных пассажах - о, ужас! - он забыл текст, и ему пришлось спешно придумывать что-то левой рукой, что, как показалось ему, звучало просто отвратительно. Когда он сбежал на антракт в свою гримерку, в зале зажегся свет и зрители потянулись к выходу.
- Вы слышали?! Это просто что-то...
Студенты и преподаватели музыкального института сбились в кучку и увлеченно обсуждали первое отделение.
- Как же это великолепно! Как потрясающе он сыграл обе сонаты!!! Какое звучание, какой изумительный звук!! Это невообразимо! А эти телефоны... Нет, я просто не могу, это ужасно! Придушила бы их!
- Да надо просто стоять у входа да и спрашивать у каждого - выключили телефон?
- А толку-то!
- Да, сонаты были великолепны. - сдержанно отвечали преподаватели-пианисты. -Неподражаемое мастерство...
- А мне понравилась фантазия Бетховена! - резво возразила студента второго курса народного отделения.
- Ну, в фантазии он, конечно, насочинял! - улыбнулась преподавательница.
- Да?
- Он в конце конкретно забыл текст и левой рукой уже доигрывал собственное сочинение...
- А я совсем не услышала... - к разговору прибились другие студенты. - Неужели правда?
- Что не удивительно! После стольких телефонов! - укоризненно пробормотала другая пианистка.
- Но все равно это великолепно, я в восторге, я в восторге!
А пианист в это время судорожно ходил по артистической и заламывал руки. Когда началось второе отделение, он уже не думал о музыке. Три сложнейших технических произведения прошли мимо него, он даже не услышал их, как если бы его отделяло толстым слоем ваты. Но в зале были аплодисменты, кто-то даже кричал браво. Но пианиста трясло, его бил озноб и, кажется, поднималась температура. 'Никогда, никогда больше ни выйду на сцену! Господи, как же страшно!' - билась навязчивая мысль. Больше в голове не было ничего.
Однако после трех произведений Шопена наступил какой-то резкий просвет в сознании. 'Раз уж я уже никогда не выйду на сцену, - с какой-то отчаянной смелостью подумал пианист. - То уж выдам все в последний раз! Я им покажу, на что я способен! Чтоб я да и испугался какой-то черной дыры?'
И на большое концертное соло Листа он вышел с гордо поднятой головой. Сдержанно поклонился, сел за инструмент. И следующие двадцать минут зал дышал вместе с ним, следил за каждым его движением и замирал в паузах между бешеными пассажами, скатывающимися по клавиатуре ломаными арпеджио.
- БРАВО! - завопил зал, как один человек. И хотя пианист не видел своих зрителей, его впервые за этот вечер пробило какое-то чувство, похожее на любовь к своим слушателям. И он даже сыграл на бис ещё одну невероятно техническую вещь, окончательно сразив жителей города N.
- Господи, как это, как это, как ЭТО?
- Да это же просто нереально! Невозможно! - восхищенные, прерывающиеся возгласы в оживленно гудящей толпе раздавались то тут, то там.
- Да за это можно простить Бетховенскую Фантазию! - щедро сказала одна пианистка, идя под руку со своим преподавателем.
- Гениально, гениально... - все повторяла обезумевшая от счастья флейтистка. - Мы же пойдем к нему за кулисы?
Пианист осторожно опустился в кресло и почувствовал, что называется, разницу между жизнью исполнителя и обычного человека. Огромное напряжение, которое сжимало его весь сегодняшний день перед концертом, а на сцене особенно - хотя он, конечно, научился не замечать его! - отпустило его только теперь. И музыкант впервые в полной мере ощутил, сколько же сил уходит на то, чтобы вынести зрителю хоть что-то.
- Всё. Это был мой последний концерт! - решительно потряс он головой... - Чтоб я! Да ещё раз! - он перевел дыхание и с сомнением посмотрел на цветы.
И тут в коридоре послышались голоса и топот. Дверь в гримерную отворилась, и на пороге появились молодые ребята.
- Здравствуйте, - залопотала какая-то девочка. - Простите, пожалуйста, мы из музыкального техникума, мы хотим выразить свое восхищение перед вашим талантом, какая великолепная была соната... И, Боже, как вы сыграли Листа!
Восхищенные взгляды и слова быстро окутали музыканта мягким покрывалом, заставляя забыть все страхи и ужасы, испытанные на сцене.
- Подпишите, пожалуйста, мне диск! - произносил какой-то скромно стоявший на отшибе мальчик. - Я учусь на фортепианном отделении...
- А можно с вами сфотографироваться?
- Мы просто представить себе не могли, что возможно так играть!
- Приезжайте к нам ещё!! Мы таким не избалованы!
- Вы привезли невероятно качество... Какой у вас великолепный звук!
- Это просто сказка! Это невероятный концерт! Мы счастливы!
Пианист улыбался и кивал головой. Благодарность зрителей, которых он увидел только сейчас, нежно обнимала его со всех сторон. 'А впрочем, - подумал он. - Что-то слишком поспешно я всё решил... Что так сразу? Я молод и полон сил! Почему бы мне бросать концерты?'...
...- Но каким же все-таки потрясающим, просто ошеломляющим было это концертное соло Листа! Как так вообще возможно сыграть? Это просто нереальный виртуоз! - переговаривались потом на выходе студенты и преподаватели.
- Да... За такое можно даже Бетховена простить...
- Да Господи! Что мы можем говорить! - порывисто воскликнула женщина-пианистка. - То, что он - звезда мировой величины - ошибся, говорит только о том, как невероятно сложно играть! И какой это вообще труд - выступать...
Понимал ли это кто-нибудь, кроме них? Наверное, нет. И горе и отчаяние пианиста от того, что он не донес музыку так, как мог это делать в залитой солнцем комнате, осталось тайной для неведомых ему зрителей.