Карпенко Геннадий Лаврентьевич : другие произведения.

Зарубки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Воспоминания

   Геннадий Карпенко
  

ЗАРУБКИ

  
   Тополь
  
   Сколько раз ходил мимо этого тополя и, будто, не замечал его. А тут, словно очнувшись ото сна, я, запрокинув голову, увидел, как он весь дрожит, дышит и живёт. Под упругим дуновением ветерка, под многоголосием посвистов, то шелестящих, то отчётливо звонких, то затихающих глухих нот, передо мной разыгрывалась вековечная симфония сибирской природы. Ладошки листвы рукоплескали этой музыке. В такт гребешкам воздушных волн аплодисменты перерастали в овации. Светло-матовые и атласно-зелёные стороны каждого листа, под яркими лучами солнца, расплёскивали по сторонам серебристые искры.
   - Сынок, ты, что там увидел? - спросила мама, - птичек или жучков высматриваешь?
   - Я тополиную песню слушаю.
   Мама подошла поближе, внимательно посмотрела на меня, протянула руку к моему лбу, - не заболел ли?
   Но я был совершенно здоров. Не дав ей проверить температуру, спросил:
   - Мам, а, кто посадил это дерево?
   - О, то было до нас. Точно знаю, - первые переселенцы.
  
  
   Первопроходцы
  
   Они появились в этих краях после столыпинской реформы 1906 года.
   У моего дедушки Луки Демьяновича было пятеро братьев. Молодые, здоровые и, фактически безземельные крестьяне, узнав эту новость, они дружно сорвались с насиженного места, в родной Колпыте, и двинулись в Сибирь.
   Дед в ту пору был женат. Семья ожидала рождения второго ребёнка, поэтому не поехал с братьями, а остался дома.
   Преодолев долгую дорогу, наши путешественники высадились на неприметной алтайской станции. Как утверждала народная молва, название ей дал сам Император. Возвращаясь на поезде из своей царской вотчины, города Барнаула, он вышел на перрон. Ослепительно сияло солнце, лёгкий морозец бодрил душу. Настроение у царя было прекрасное и он, оглядывая окрестность, произнёс: "Славный городишко!"
   Так, с его "лёгкой руки" затрапезная степная деревня превратилась в Славгород.
   Позже с инспекцией туда приезжал П. А. Столыпин. Его интересовало заселение пустующих сибирских земель. Уже в наши дни на привокзальной площади установлен его бюст-памятник.
   Благодаря инициативам Петра Аркадьевича с девятого по четырнадцатый годы из западных и центральных губерний России в Сибирь на Алтай и Дальний Восток переселились два с половиной миллиона человек, которые, вдохнули жизнь в дикие окраины страны.
  
   Пристанище
  
   Мои родичи не уподоблялись герою башкирской притчи, который ради завладения всё большим земельным пространством, бежал, пока не рухнул замертво. Они удалились от железной дороги километров на двадцать и, убедившись, что тут земля ещё не занята, остановились. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась, покрытая белыми волнами ковыли, степная равнина. С небес непрерывно разливались трели жаворонков. Травы здесь не были такими зелёными и тучными, как в родной черниговщине, но земля была чёрной и жирной.
   - От добра, добра не ищут, - устало проговорил Тит.
   Младший из братьев Свиридок понял, что конец пути близок, радостно произнёс:
   - Здравствуй, чужая, теперь наша земля!
   Приезжих не ограничивали пятнадцатью гектарами. Обрабатывай земли столько, сколько осилишь.
   Переселенцы славились своим трудолюбием. По слухам, они знали, что природа здесь суровая, зимы холодные, - в одиночку тут не выжить, поэтому селились кучно, поблизости от своих земельных наделов. Так и зарождались новые Павловки, Покровки, Софиевки, Андреевки и прочие деревушки.
   Столкнувшись с проблемой строительства жилья, люди поняли, что желательно было селиться вблизи лесов, но отступать было поздно, выбор сделан. До ближайшего бора, известного, как "Ленточный лес", почти восемьдесят километров.
   Основной стройматериал нашли здесь же. Густо переплетённый корешками травы и сорняков, дёрн срезали полосами, рубили на плиты и из них складывали стены строений. Из местной глины делали цеглу, проще говоря, кирпичи. Сушили их на солнце. Благо, что его здесь, как говорят, больше, чем в Сочи. Кирпичи шли на сооружение печек. Их по традиции мастерили две: голанку с плитой, для отопления помещения и русскую - для выпечки хлеба.
   Материал из древесины требовался лишь для перекрытия крыш, изготовления оконных рам и дверей. В поездку за лесом снаряжали несколько подвод. Доставленные стволы и ветви сибирской сосны, шли на сволоки - "матки" для потолков, а жерди - на перекрытия, которые затем обволакивались сеном или соломой, присыпались землёй, лишь после этого крышу обмазывали глиной внутри и снаружи.
   Такое помещение зимой хранило тепло, а летом прохладу.
  
   Равнина
  
   Буран был страшный, "носа не высунешь". Бушевал он целую неделю, но к очередному утру стихия успокоилась, ветер стих. Если в пургу морозец был лёгкий, то теперь он лютовал в полную силу. Природа будто мстила тем смельчакам, которые попали в буран, но не погибли, старалась добить их холодом.
   Хижину замело снегом по самую крышу. Прорубив в замети коридор, братья выбрались из дома наружу. Кутаясь от стужи, они с интересом рассматривали окрестность. Их поражала зимняя картина. Насколько хватало глаз, перед ними расстилалась белая равнина, на которой ни кустика, ни деревца. Степь ровная, как стол. Солнце отражалось на мириаде снежинок сверкающими иголочками и разбрызгивалось по сторонам. Хруст снега под валенками разносился на всю округу.
   Гавриил остановился, посмотрел на брата и сказал:
   - Одно слово, пустыня. Скучнейший пейзаж. Так не пойдёт, будем облагораживать землю.
  
   Маяки
  
   Уже в первую весну братья принялись озеленять посёлок. Подходящим посадочным материалом оказался местный тополь. Кое-где его называют чёрный. Растёт быстро. Дерево стройное, кудрявое, а главное то, что не боится морозов.
   Попадались тут и берёзовые колки - небольшие рощицы. Можно бы оттуда брать саженцы. Но белая красавица большая капризница. Принимается плохо, да и растёт медленно. А нашим героям не терпелось, как можно быстрей, увидеть плоды своего труда.
   Топольки приживались легко. Дружно сбрасывали клейкие почки, вырываясь на свет божий зелёной листвой.
   Почин по озеленению усадьбы и всего посёлка оказался настолько заразительным, что был подхвачен всеми переселенцами и вскоре над новыми деревушками, устремлённые ввысь, поднимались красивые деревца. Словно живые маячки они указывают путь к жилью.
  
  
   Вековуха
  
   От предгорий Алтая степь привольно раскинулись на сотни километров. Тысячи лет она плодила лишь скудные травы, да сухие ковыли. В летнюю пору на её просторах изредка появлялись юрты кочевников. Лишь однажды сонную тишину и безмолвие разбудили тяжёлые волны монгольской конницы Батыя, которая стремительно прокатилась и схлынула навсегда. Постоянными хозяевами на этих пространствах чувствует себя лишь дикий буйный ветер, а в минуты затишья над ними царствуют местные жильцы, жаворонки, наполняя их своими трелями. Жаль, что живут здесь птицы только летом. С наступлением холодов, они улетают в жаркие страны. Постоянно обитают здесь лишь волки. лисы, барсуки, зайцы, суслики-еврашки, да полевые мыши. Изредка сюда забредают косули.
   К первым полевым работам люди готовились основательно. Вывели на пахоту всю тягловую силу - быков, лошадей и даже коров. За плугами и сохами потянулись чёрные борозды вывороченной целины. Вековуха земля просыпалась. Влажная и жирная, она ласкала глаз и радовала душу крестьянина.
   Полоски пашен затемнели по серой округе. Посеянные в них зёрна, вскоре дали добрые всходы. Среди векового запустения зазеленели латки благородной растительности.
   К осени поля наполнились тучными колосьями пшеницы и ржи. Под упругими порывами ветра они то клонились, то вздымались над землёй. Золотистая волна из края в край катилась по полям.
   Урожай зерновых получился отменным. Не подвели и овощи, уродились: капуста, огурцы, морковь.
  
  
   Письмо
  
   Постепенно переселенцы обживали дикие места, становились всё зажиточней, обзаводились скотом и мелкой живностью. Во дворах появились овцы, козы, гуси, утки, куры. Из года в год количество их увеличивалось. Все излишки от хозяйственной деятельности шли на продажу
   После очередной успешной уборочной страды, братья собрались вместе и написали письмо на родину.
   "Дорогой Лука Демьянович, хватит тебе там горе мыкать. Собирайся, да приезжай к нам в Сибирь. Мы тут неплохо поднялись и тебе, на первых порах, поможем".
   В дальнюю дорогу семья Луки Карпенка готовилась загодя. К нему в компанию примкнуло ещё несколько односельчан. Уезжали с расчётом, чтобы прибыть на место к началу весны.
   Дорога оказалась долгой и утомительной. После революции и Гражданской войны поезда ходили не регулярно и медленно.
   Танина Калита позже рассказывала: "Застряли на станции в Сызрани. Все припасы съели, деньги кончились. В ожидании поезда, сильно оголодали. Дети есть просят.
   Под вечер обратила внимание, как от кассы отошёл военный человек, который уронил небольшой свёрток. Я сказала старшенькому: "Сынок, догони дяденьку, отдай потерю". Коля схватил кошелёк и кинулся вдогонку, но незнакомца и след простыл. В кошельке оказалась небольшая сумма денег, благодаря которой мы благополучно добрались до места назначения".
  
   Ляга
  
   Луку, как и его попутчиков, братья встретили радушно, разместили, как могли и, не долго думая, стали присматривать для новосёлов подходящие участки свободной земли. Поблизости всё было занято. Тит Демьянович вспомнил, что видел в степи красивую долину, но расположена она в двадцати, двадцати пяти километрах.
   Времени для раздумий не было, близились посевные заботы, поэтому люди уже на следующий день приехали на место. Перед ними расстилалась водная гладь, напоминавшая озеро. Тит пояснил: "Это талая вода. К середине лета она спадёт и долина станет лугом, на котором поднимется зелёная трава".
   По округе гуляла легенда, что прежде тут и впрямь было озеро. Наполнялось оно подземными источниками. Кочевники иногда останавливались здесь, а, когда окончательно решили уходить в глубь степей, то шкурами животных забили родники, питавшие этот водоём. С тех пор долина наполняется водой, лишь после таяния снега.
   Взоры людей привлекла идиллическая картина. В самом центре водной глади плавала пара белых лебедей. В прибрежных кустах суетились дикие утки. В небе, ослепляя пространство висело огромное солнце.
   - Значит жить можно, - задумчиво произнёс Лука Демьянович.
   Братья, как и обещали, выдали ему, кто лошадь, кто корову. Остальные поделились мелкой живностью, инвентарём, посадочным материалом. Оставалось только впрягаться и начинать трудовую жизнь.
   Место будущего жилья он выбрал на северной стороне долины. К нему присоседился бывший днепровский плотогон Потап Екимович Пустовийт с женой Матреной и тремя детишками. Чуть поодаль основал свою усадьбу Никита Иванович Калита. Все они бывшие односельчане и говорили на грубоватом белорусско-украинском наречии "черниговском" выговоре. Эту долину они, на свой лад, окрестили лягой. Около неё постепенно стали подселяться люди разных национальностей. Так возникла новая безымянная деревушка.
  
   Отголоски
  
  
   Все от мала, до велика трудились на земле. Облагораживали степь, строили жильё, выращивали хлеб. Словом, обживались на новом месте. Тем временем Красная армия теснила и громила "белые" части. Разрозненные группы войск всё чаще стали появляться на Алтае. В основном они состояли из непримиримых - офицерского состава и генералов царской армии, не утративших прежних господских замашек "белой кости" и "голубых кровей". С местным населением эти люди не церемонились, откровенно грабили, а с теми, кто пытался противиться, жестоко расправлялись.
   Так в Славгороде, остатки тамбовского мятежа, под командой Аненкова, согнали жителей, выстроили в шеренгу, а каждого пятого выводили и расстреливали. Жертвы этой трагедии похоронены в братской могиле прямо посреди одной из улиц города.
   Вдохнувшие ветер сибирской вольницы, сельчане стали группироваться в боевые отряды и, по примеру чернодольцев, поднимали вооружённые восстания В Западной Сибири сформировалась целая народная армия. Под её натиском остатки разрозненных подразделений, по Чуйскому тракту, бежали в Монголию, под крыло барона Унгерна. Гражданская война в этих краях закончилась.
  
   Перемены
  
   Власть Советов приступила к закреплению своих завоеваний. Началось формирование областей, районов, сельсоветов. Граница между краем и республикой разделила братьев. Старосёлы отошли к Алтаю, а новоселы оказались в Казахстане. В Дмитриевке был организован сельский Совет, куда вошёл посёлок наших жителей. Началась их регистрация. У многих документов не было, поэтому записывали граждан с их слов, подкрепляя информацию показаниями соседей и родственников.
   Неизвестно, по какой причине, но некоторым людям. просто изменили фамилии. Так Пустовийт стал Пустовым, Карпенок, превратился в Карпенко, правда, Калита остался самим собой. Получалось, что человек с фамилией сомнительной национальности приобщали к тому или иному роду. Земельную тему власти не затрагивали. Народ руководствовался ленинским Декретом о земле: усердно трудился, накапливал добро, обогащался.
   К концу двадцатых годов в Сибирь докатилась новость о том, что в центральных областях страны началась коллективизация. Крупных хозяев, которые противятся вступлению в колхозы, объявляют "кулаками" и высылают.
   Братья Луки Демьяновича, к тому времени, были уже очень зажиточными людьми. Каждый владел десятками голов скота, отарами овец, выращивал сотни пудов зерна. Они быстро смекнули, что участи "кулаков" им не избежать, поэтому экстренно распродали всё своё хозяйство и разъехались по близлежащим городам.
   Лука тогда ещё не успел разбогатеть, числился в бедняках. Одним из первых написал заявление и вступил в колхоз. Душа собственника противилась такому решению, но разумом он сознавал: здесь, в холодной стороне, гуртом выживать легче.
  
   Ностальгия
  
   В полдень летнее солнце забиралось к зениту и нещадно жгло землю. Горячие ветры иссушали скудные травы. В такие минуты, дочь Потапа Екимовича, Улита с особой остротой ощущала утрату родины. Она с теплотой вспоминала прохладные дожди черниговщины, грушу-дулеваху во дворе. Всё это осталось там, в далёком детстве и возвратиться туда нет никакой возможности. Оттого при каждом воспоминании, слёзы застили её глаза.
   Взрослый мужчина Никита Калита также маялся думами о покинутой деревне. Не торопился вступать здесь в колхоз, всё тешил себя надеждой возвратиться додому. Дважды срывался в обратную дорогу. На родине искал и не находил привычного уклада жизни, приятных глазу картин бытия. Не отыскав душе успокоения, он каждый раз возвращался к семье.
   Коллективная жизнь захлёстывала людей своими заботами. Трудились в поле, на скотном дворе, приусадебных участках. Справившись с осенней страдой, выполняли программу ликбеза - и стар и млад приступали к обучению грамоте.
   Общими силами построили школу, пригласили настоящего учителя. Начались регулярные занятия деревенской детворы.
   Не все с энтузиазмом восприняли новое жизнеустройство, но постепенно убеждались в том, что сообща жить и работать веселей и легче. Подрастающее поколение с детства получало сибирскую закалку, способность преодолевать суровые климатические условия, приобретало прочные коллективистские качества. Всё это пригодилось им в годину тяжких испытаний.
  
  
   Колхоз
  
  
   Народная мудрость гласит: гуртом и батька легче бить, а тем более поднимать хозяйство. Из того же подножного стройматериала, что и прежде, возводили свои хаты. Так же выкладывали стены базы - скотного помещения, кузницы, складских кладовок.
   Параллельно со стройкой шли полевые и другие работы. С помощью основной тягловой силы быков и лошадей вспахивали поля, засевали их пшеницей, овсом, просом.
   Правление колхоза беспокоилось о том, чтобы к концу полевых работ каждая семья успела обработать и свой приусадебный участок. Для этой цели ежедневно выделяли пару волов, а тому, кто нуждался, назначали помощника.
   Лето в селе особенно хлопотная пора. Учеников привлекали на прополку сорняков. Взрослым хватало забот в поле, на ферме, в конюшне. В пору сенокоса на луг выходило всё село. Для детишек наступали весёлые деньки. Пока их родители косили, сушили, скирдовали траву, они резвились, играли, старались проявить свою сноровку перед односельчанами.
   Самые напряжённые трудовые будни заканчивались после уборки урожая, когда зерновые скошены, обмолочены, провеяны, госпоставки выполнены, семенной фонд заложен на хранение, а все излишки и отходы производства распределены между членами колхоза на трудодни.
   После этого в деревне состоялся праздник - сабантуй. На торжество приехал уполномоченный райкома партии из Лозовой. Он выступил перед собравшимися и сказал: "За короткое время вы сколотили хороший, дружный коллектив. Результаты вашего труда радуют. Не гоже вашему колхозу быть безымянным. Райком предлагает дать ему имя выдающего государственного деятеля Валериана Куйбышева.
   В деревне не слышали об этом человеке, но решили, коль хвалят, - то он того заслуживает. Все дружно подняли руки. Возражающих, тоже не оказалось.
  
  
   Судьба
  
   Разбросанные вокруг посёлки также стали получать свои наименования: Журавлёвка, Боярское, Галицкое, Дружковка, Островка. Из той самой Островки моя мама Улита Потаповна встретила однажды парня Ефима Буренка. Познакомились, полюбили друг друга. Сёла находились в трёх километрах. Свидания проходили на границе, у берёзового колка и постепенно привели молодых людей к свадьбе. Поселились они в родительском доме мужа. У них родились сначала девочка Нина, а затем сыночек Вася. Всё было хорошо, однако вскоре Ефима призвали в армию. Письма от него приходили регулярно, но затем переписка прервалась. А тут ещё случилось чудовищное горе. Подросток, младший брат мужа, игрался с ружьём. Он наводил ствол на Васеньку и, в какой-то момент дёрнул спусковой крючок. Ружьё оказалось заряженным. Прогремел выстрел. Ребёнок мгновенно погиб.
   Мама страшно переживала трагедию. Сострадательного письма от мужа она не дождалась. Зато дождалась самого Буренка. Он приехал в отпуск, не один, а с новой женой.
   После такого подлого предательства ей ничего не оставалось, как забрать дочку и возвращаться к отцу, матери.
  
   Увечья
  
   По крестьянской традиции хозяйство в колхозе охватывало и полеводство, и животноводство. Работы старались распределять среди членов кооператива по их заинтересованности. Большого выбора профессий не было. Женщины шли доярками, телятницами, учётчиками. Мужчины - устраивались скотниками, пастухами, полеводами, а при необходимости направлялись на любые работы.
   Результаты их усилий оценивались трудоднями. Материальный вес заработка определялся по итогам года. Мой отец Илларион, по-деревенски Лаврин, любил лошадей, поэтому его назначили конюхом. Мамина брата, Андрея, устроили откармливать бычков. Оба они пострадали от своих подопечных. Отца лошадь лягнула задним копытом, раздробив ногу. Врачей не было. Он долго болел. Нога неправильно срослась и оказалась короче. Так он и остался хромым калекой на всю жизнь.
   Дядя Андрей получил улар от быка, который угодил ему рогом прямо в глаз. Бабушка Матрёна, как не пыталась примочками и промыванием спасти его, ничего не вышло. Он ослеп на один глаз.
   После таких сельских трагедий, старший брат отца Савелий, не стал испытывать судьбу на скотном дворе, а быстро завербовался и, вместе с женой, уехал на Магнит-гору, строить металлургический комбинат.
  
   Призыв
  
   Тревожные вести о предстоящей войне, доходившие в глубинку, оборвались сообщением о вероломном нападении Германии. Всех мужчин села вызывали на медицинскую комиссию. Не подлежащих призыву по возрасту Потапа Пустового, Николая Козлянского, Никиту Калиту и других оставили в покое. Всех молодых и здоровых зачисляли на службу. На войну ушли Монин Пётр, Пустовой Григорий, Натаров Илья, Калита Николай, Заяц Павел. Жена последнего осталась с пятью сыновьями - мал, мала меньше. Чуть позже мобилизовали и моего дядю Карпенко Фёдора. Отцу, после медосвидетельствования, выдали "белый билет", возвратив его в деревню. Дядю Андрея Потаповича забрали в трудовую армию и отправили на солезаготовки в Бурсоль. Работы там тяжёлые: в летнюю жарищу сплошные испарения, зимой холод, не согреться. Кормили плохо. Скудный паёк и короткий отдых не позволяли восстанавливать силы и организм его окончательно ослаб, всё тело обметали нарывы.
   Руководство прииска, видя, что он уже не жилец, выдало ему документ - освобождение от трудовой повинности, булку хлеба на дорогу и отпустили, со словами: "добирайся домой, тебе не так далеко, выживешь,- твоя удача".
   Через Вишнёвку, Гуляй-поле, где добросердечные женщины его подкармливали, он кое-как доплёлся домой. Был до того плох, что дочка Надя его не узнала, а родители, просто, ужаснулись. Однако, сделали всё, чтобы спасти сына и поставили его на ноги.
  
   Тыл
  
   Село не просто опустело, оно лишилось самых умных и трудоспособных парней и мужчин. Остались старики, женщины да дети. На их плечи свалился груз ответственности и забот за всё, уже немалое, хозяйство.
   На скотный двор привлекли пожилых людей и подростков, а для замены механизаторов, сколотили бригаду из девушек и молодых женщин, срочно отправив на курсы обучения. В их команде оказались моя мама и тётя Надя Пустовая.
   Малограмотные воспитанницы ликбеза, они с трудом постигали премудрости современной техники. Да и само обучение было слишком кратковременным. Ознакомили будущих механизаторов с устройством трактора, научили заводить мотор, привили навыки управления машиной и отправили домой.
   Всё у новоиспечённых трактористок шло хорошо. На весенней вспашке целины, тётя Надя добилась прежней выработки, Не отставала от неё и моя мама. Но вдруг, в самый разгар посевной, трактор сломался. Как она ни старалась, установить причину поломки, не удалось. Позвала на помощь, свою лучшую подругу, Надежду. Вдвоём они нашли неисправность, но как устранить её, разобрать агрегат и отремонтировать, не знали. Надвигалась ночь. Подруги бились в одиночку, ждать помощи не от кого. Они опять склонились над инструкцией по эксплуатации. Ревут в четыре ручья, а сообразить ничего не могут. Наконец мама вычитала в книжке причину неполадки и способ её устранения. Сообща ремонт к рассвету закончили. Вывели трактор на делянку. Правда, поспать им уже не удалось. Страда продолжалась.
  
   Беженцы
  
   Радио в деревне не было. Сводки о боевых действиях на фронтах узнавали из "Павлодарской правды", которую регулярно привозили в село. Зимой обсуждали прочитанное, собираясь в единственном на ферме, отапливаемом помещении, в телятнике. Очень беспокоило сообщение о том, что фашисты дошли до самой Москвы. Всё ждали, когда же их погонят назад. Вскоре сельчане столкнулись с конкретным проявлением войны. В деревню привезли большую группу беженцев аж из Херсонской области. Расселять их стали от школы в южную сторону. Экстренно строили для них пластяные землянухи. До больших холодов управились. В деревеньке появилась вторая улочка, под прямым углом к основной. Так, само собой родилось название - село Угловое.
   Конечно, рабочих рук в колхозе прибавилось, но и количество ртов заметно возросло. В основном сельхоз продукция уходила в счёт госпоставок, питаться самим приходилось на остатки. Жили голодно. После таяния снега многие искали на огородах прошлогоднюю мороженую картошку, варили из неё кисель, силками ловили шпаков и сусликов, жарили и всё это ели. От недоедания, люди часто простужались. Лечили простуду суслячьим и, считавшимся особенно эффективным средством, барсучьим жиром.
   Иван Заяц, много лет спустя, рассказывал:
   - Семья выживала с трудом. Отец погиб на фронте. Нас у матери пятеро. Как она не старалась, но прокормить толком не могла. За зиму мы так ослабевали, по весне с трудом выползали на солнышко. Если видели, что из земли выбиваются зелёные стрелочки дикого чеснока, то жадно их объедали и радовались, теперь не пропадём.
   Он говорил, а слёзы сами катились у него по щекам.
   Правда, тогда Варваре подсказали, чтобы она отвезла младших сыновей в детский дом. Она так и поступила. Там они жили до окончания войны.
  
   Отпуск
  
   Пуля угодила Григорию Потаповичу в бедро. Кость не задела. Рана была не очень тяжёлой. После непрерывных боёв, грязи и копоти, в госпитале тишина и чистота, заботливые военврачи и медсёстры. Хотелось там полежать, задержаться на недельку. Однако, лишь рана затянулась, перестала кровоточить, его выписали и отправили в часть.
   Благо, что командир определил, вояка из него пока слабый, дал ему отпуск по ранению. Не многим офицерам в разгар войны удавалось побывать дома, повидаться с родными.
   На станции Бурла Андрей Потапович, дождавшись поезда, встретил брата. После полудня они тронулись в путь. К вечеру мороз крепчал. Братья потеплей, укутавшись в тулупы, на радостях, не могли наговориться. Стало темнеть. Проезжая мимо небольшого колка, конь, вдруг рванул, и понёсся галопом. Григорий глянул по сторонам и увидел, как из-за зарослей березняка вслед выбежала стая волков. Он расстегнул кабуру, достал пистолет и приготовился к бою.
   Звери настигали ездоков, огибали сани и пытались поравняться с лошадью. Андрей крикнул; "Стреляй брат!"
   Григорий выстрелил по ближнему преследователю, но промахнулся. Прицелился и пальнул ещё раз. Опять мимо.
   Вперёд стаи вырвался самый крупный волк, видимо, вожак. Он приближался ближе и ближе. У стрелка мелькнула в сознании мысль: "Мазать больше нельзя". Он прицелился прямо в широкую грудь хищника. Прозвучал выстрел. Пуля пробила шкуру. Григорий видел, как из раны брызнула кровь. Зверь, словно споткнувшись, с разгона рухнул в снег.
   Учуяв кровь, волки кинулись на жертву и стали рвать её. Погоня вмиг прекратилась. Звериная куча - мала растворилась в темноте.
   К полуночи братья благополучно добрались домой. Гостя встречали не только родичи, но и вся деревня. Каждому хотелось обнять своего земляка, настоящего героя - фронтовика.
   Утром Григорий увидел, что отец собирается резать овцу.
   - Батя, зачем мучить животину, - обратился он к нему, - не проще, её пристрелить.
   Достал из кабуры свой ТТ. Потап Екимович попросил сына: "Дай оружие старому кавалеристу". Взял пистолет и с первого выстрела избавил овечку от мучений.
  
   Поставки
  
   Мой отец вместе с дедом Субботой занимались на конюшне привычным делом, выращивали лошадей. Работа у них спорилась. Каждый сезон они отбирали лучших, формировали из них табун для отправки на фронт. Лаврентию, как самому молодому конюху, приходилось отгонять коней на приёмный пункт. Путь был не близок, комиссия находилась в Павлодаре - это в ста двадцати километрах. Чтобы жеребцы не теряли упитанность и резвость, конюху надо было делать передышки, поить и подкармливать животных. Зато приёмка проходила без сучка и задоринки. Военные специалисты оценивали лошадей по высшей категории, нахваливали коневодов, отмечали их труд почётными грамотами.
   Кроме животных, на конюшне занимались выделкой шкур. Мастером в этом деле считался Суббота. Он придумал особый раствор, в котором вымачивал кожи и выдерживал их определённое время. Кислые запахи и вонь разносились над конюшней, Волосяной покров и жировые наслоения со шкур исчезали начисто. После просушки и раскройки из них делали ремни, сбрую, использовали для других нужд.
  
   Кизяк
  
   Не зря говорят: голь на выдумки хитра. Проблему отопления в здешней безлесной местности народ решил просто - согреваться с помощью навоза. В степи скота всегда разводили много. Недостатка в таком добре не было, поэтому шёл он на топливо.
   В колхозе заготовка навоза была поставлена на поток. Каждое утро скотники и конюхи чистили помещения, грузили навоз в сани - короба и вывозили на улицу. Поочерёдно перед каждым двора складывали большие кучи. По весне эти кучи разбрасывались ровным слоем. С помощью лошадей или быков навоз месили, утаптывал и равномерно закатывали. Давали подсохнуть, после чего рубили или разрезали пласт лопатами на подходящие бруски. Сушили их, составляя в пирамидки. После чего складывали на хранение. Таким образом, каждый колхозник обеспечивал семью топливом на всю зиму.
  
   Баня
  
   Баньку поставили на меже двух старожилов Луки и Потапа. Строили её не из дерева, а также из пласта, соблюдая все атрибуты русской бани. На печку взгромоздили большой котёл для горячей воды, устроили каменку для парилки. Галечник подбирали по всей округе. В предбаннике соорудили топочную. Словом, все работы выполнили на славу.
   У сельчан редко выпадали светлые часы, поэтому помывочные субботы они превращали в маленькие праздники.
   Готовить это мероприятие приходилось поочерёдно. Тот, кому выпадало дежурство, завозил топливо из своих запасов, заполнял ёмкости водой и начинал кочегарить. К концу рабочего дня, проветривал помещение, наводил порядок и принимал клиентов. Мылись сибиряки основательно. Сначала купали детишек, а, выпроводив их, устраивали аттракцион на выживание. Плескали кипяток, настоянный на травах, в каменку: "поддавали парку", пока дышать становилось невозможно. Затем начинали париться. Хлестали себя берёзовыми веничками, гоняя разгорячённый воздух. Кто-то первым, из мужиков, не выдерживал таких экзекуций, выскакивал на улицу и бросался в снег. Над слабаком потом дружно потешались.
   После баньки устраивали чаепитие. Настаивали заварку на травах и листьях. Чай получался до того вкусный, что не напиться. До полуночи люди вели беседы, вспоминали своих фронтовиков, которые били врагов и теснили их на запад.
  
   Стычка
  
   Однообразные трудовые будни, тревожные отголоски, затянувшейся войны, изматывали нервы сельчан.
   Мужчины реже давали волю своим чувствам, вели себя сдержанно и степенно, а вот женщины, бывало, вспыхивали, как спички. Оторванные от дорогих дружков, терявшие их водовороте событий, они, порой, не выдерживали одиночества и рады были первому встречному. В деревни стали появляться детишки без ясного отчества. На этой почве изредка возникали перепалки и ругань.
   Наталка как-то схлестнулась с Танькой:
   - Одну девку нагуляла и вот снова с пузом ходишь. Что ты творишь. Шулика ты настоящая.
   - Сама кукушка, Пилипка вспомни.
   Татьяна вспылила не на шутку и уже кричала на всю улицу:
   - Язык у тебя поганый, антифашистка проклятая.
   Она задрала юбку, хлопала себя по заднице и орала:
   - Вот тебе, вот!
   Буря между ними стихла, так же неожиданно, как и возникла, Они виновато расходились по сторонам и обе не могли взять в толк, с чего завелись. Одно слово, заполошные.
  
   Выселенцы
  
   Нежданно, негаданно в селе появились чужие люди. Впереди них летела дурная слава. Будто они, на Кавказе были настроены против Советской власти. Собирались сдаться Гитлеру и, чтобы задобрить, готовили ему в подарок белого скакуна. Кроме того, в подтверждение своей лояльности фюреру, совершали ночные вылазки и резали наших спящих солдат. В военной обстановке разбираться с предателями, кто из них виновен, не было возможности, поэтому руководство страны приняло решение высылать в Сибирь и Среднюю Азию всех, без исключения. В Угловое привезли три семьи ингушей. Все они были родственниками. Осман и Даба Танкиевы прибыли с женами и детьми, а Салихат - без мужа, с ней двое малых сыновей и дочка. Разместили их, как смогли и сразу зачислили в трудовые бригады.
   Жилищная проблема для выселенцев решилась сама собой. Бывшие беженцы узнали, что Красная армия освободила их родную область. Они дружно собрались и поехали домой. Провожали их всем народом, как самых дорогих родичей, со слезами и болью. Тяжёлая жизнь сблизила людей.
   К ингушам местные жители относились с опаской. Поговаривали, что горцы вороватый народ. С ними ухо надо держать востро. Хотя, что там красть у колхозной бедноты. Да и новосёлы оказались людьми доброжелательными. Трудились, как все, а овцеводами и вовсе оказались прирождёнными. При них колхозная отара стала быстро пополняться и тучнеть. Их детишки, также пошли в школу.
  
   Выбор
  
   Семейная жизнь у Лаврентия Карпенка не заладилась. Детей не было. Они с женой отдалялись и, в один из раздорных дней, Марфа собрала пожитки и вернулась в свою деревню.
   Оставленный муж холостяковал не долго. Ему приглянулась вдовая соседка Улита. Его не смущало
   то, что у неё подрастала дочка. Он стал, как говорили в селе, ухлёстывать за молодкой.
   Выделиться ему нечем. Хромоногий, небольшого роста, безграмотный, а пофорсить охота. Оседлает, бывало, лучшего на конюшне жеребца и гарцует по деревне, из конца в конец.
   Улита жаловалась подруге:
   - Настырный, прохода не даёт, замуж приглашает, не знаю, что ему и ответить.
   Товарка не решалась напрямую давать советы, а рассуждала так:
   - Видно, пролетают наши золотые денёчки. Вот уже молоденькие невестушки в возраст входят, а женихов - раз, два и обчёлся. Выбирать не приходится.
   Волей, неволей подтолкнула подругу сделать решительный шаг.
   Осенью, после уборочной страды Лаврентий и Улита сошлись и стали жить вместе.
   Надежда, потеряв веру обрести семейное счастье, звербовалась и уехала из деревни. В городе она встретила милиционера Фёдора Воищева и вышла за него замуж.
  
   Победа
  
   Фейерверки, как и канонада победных салютов не долетали в степную глухомань, однако, реальные отзвуки послевоенной тишины и радости докатывались и сюда. Стали возвращаться герои - фронтовики, каждого из которых восторженно встречали не только семьи и невесты, но и вся округа. Первой дождалась мужа Варя Монина. Затем возвратились домой Карпо Пустовой с женой Шурой, Илья Натаров - с Ефросиньей Карповной - грамотной горожанкой, которой сразу нашлось место учителя в школе. Николай Калита, вскоре после приезда, женился на Вале Кулагиной. Она, все годы разлуки, ожидала его. Григорий Пустовой присмотрел себе невесту - красавицу Марию в Славгороде, у Мониных родственников. Савка Полегешко привёз себе жену из Боярского. Позже других прибыл домой Фёдор Карпенко. Он не выбрал себе невесту в родном селе, а женился на девушке Александре из Островки. Не надеялись на встречу со своими сужеными Варвара Заяц и Алекса Недобой. Их мужья пропали на войне. Аксинье повезло, возвратились невредимыми оба её брата Иван и Савелий Полегешко, а значительно позже воротился и муж Федот.
   Больше других радовался возвращению брата и других мужиков Андрей Пустовой. Все эти тяжелейшие годы он возглавлял колхоз и надеялся, что кто-то, из молодых энергичных фронтовиков, заменит его, но тщетно. Победители, не без основания, считали, что завоевали право на более достойную роль в судьбе послевоенного государства, поэтому не планировали застревать в деревне и постепенно стали уезжать. Страна возрождалась. В людях, с боевой закалкой, нуждались повсюду. Их направляли на самые ответственные участки.
   Вслед за Ильёй Григорий уехал в Экибастуз. Там разворачивались работы по увеличению добычи угля открытым способом. Пустовому, как коммунисту, боевому офицеру предложили возглавить ответственную сферу огромного предприятия - отдел рабочего снабжения.
  
  
   Праздник
  
   Случался на селе редко. Сабантуй, по окончанию весенних полевых работ, да - по завершению уборочной страды. Организовывалось торжество каждый раз в разных домах. Зачастую превращалось оно в итоговое собрание и завершалось пьянкой.
   Другое дело праздник стихийный, когда в минуты отдыха, люди собирались, беседовали, делились своими радостями и горестями, пели песни.
   Помню, на Троицу, сошлись женщины села в полегешкинском саду. Над головами шелестела листва, в порывах ветерка и лучах солнышка, переливавшаяся серебристым блеском. В этот вековечный, до боли родной шум природы, звонко вплетались голоса. Они, то взлетали до немыслимых высот, то разливались во всю ширь, заставляя остановиться, заслушаться. Старинные напевы, сменялись современными мелодиями. Грустные, тоскливые мотивы прерывались задорными, бесшабашными припевками и частушками.
   С замиранием сердца воспринимал это торжество людских эмоций и чувств. Гордился тем, что в этот могучий хор вплеталось звучание маминого голоса. Пожалуй, то и были неповторимые минуты счастливого детства. Односельчане вынесли все испытания военных невзгод и, в такие мгновения, отдыхали душой. Лилась песня, эхом отдаваясь в кронах тополей. Жизнь продолжалась.
  
   Халатность
  
   Проснулся я рано. Вышел на улицу и сразу понял: произошло, что-то ужасное. Мужики собрались на краю деревни и беспокойно суетились вокруг заброшенного колодца. Ночью в него угодил лучший колхозный фондовский жеребец Буян. Передними ногами он перепрыгнул открытую яму, а задними провалился в неё. До утра он бился головой и копытами о края колодца и всё сильнее утрамбовывал землю вокруг себя. Люди пытались подступиться к лошади, подцепить животное и вытащить, но не тут-то было. Конь храпел и свирепо вскидывал ноги мотал головой. Убедившись, что живым его вытащить не удаётся и рано или поздно он погибнет, было принято решение его прирезать. Когда Гринька Кулагин и Андрей Пустовой приступили к делу и из раны хлынула кровь, то Лаврентий не выдержал и зарыдал. На глазах у конюха убивали его любимца и во всём этом он винил себя. По ночам весь табун он загонял в стойло, а Буяна отпускал на вольный выгул. Он подкармливал и холил животину. Никому не позволял седлать его. Ездил на нём сам. Однажды конь сбросил его далеко в степи. Лаврентий сильно ударился о земь. Долго отлёживался на траве и лишь к полуночи добрался домой.
   Сквозь слёзы, он ещё раз взглянул на коня и торопливо заковылял прочь. Мысленно он прощался не только с Буяном, но и вообще с профессией коневода. Армия после войны повально переходила на технику. Боевая конница отжила свой век и поставки животных в воинские части прекратились.
   За халатность и потерю жеребца, суд постановил взыскать с конюха весь убыток. Пришлось ему расстаться с первотёлкой, от которой его семья уже ждала молока.
  
   Катуны
  
   Злаки вытесняли этот сорняк, поэтому он разрастался по краям полей, окаймляя посевы высокими зелёными берегами. Ростки Перекати поля поднимались и превращались в большие шары, усеянные то ли мелкими листочками, то ли зелёными мягкими иголочками. Под осень зелень увядала, корешки высыхали и степные ветры срывали растения и уносили вдаль. Они перекатывались по равнине и, казалось, будто звери прыгают и бегут по земле.
   Любимым занятием деревенских ребятишек считалась ловля катунов. После занятий в школе, они устраивали соревнования: кто больше. В этот раз перехватчики выбрали подходящее место для обзора. Первым увидел вдали ворочающегося богатыря Васька Пустовой.
   - Это мой,- крикнул он и пустился навстречу.
   Не заставили себя ждать и другие катуны. Гонимые ветром, они целыми стаями выныривали из сизой дымки.
   Пойманное перекати поле, чтобы не унёс ветер, складывали в силосную траншею. При подведении итогов оказалось, что выиграл соревнование Ванька Кулагин. Он не только принёс самый крупный шар, но и собрал их больше всех. Детская забава к тому же приносила пользу. Заготовленные припасы шли на отопление.
  
   Страх
  
   Сестра Люба умерла 5 марта. Оплакивали её всей семьёй. Отец "убивался" из-за утраты первой любимой дочки, своей умницы и красавицы. Она единственная в классе училась на одни пятёрки, наполняла наш дом светом и радостью. Теперь этот светлячок погас навсегда. Мама в слезах не отходила от гроба, в рыданьях причитала над умершей. Я не находил себе места. Сквозь слёзы видел её весёлой и радостной. Всего два месяца назад, в новогодний день, Люба с подружками Сашей Денисенко и Любой Кулагиной возвращались из школы. Учились они в Дмитриевской семилетке, спускались с возвышения в херсонский проулок, направляясь к школе. Я увидел их и вместе с другими ребятишками бросился навстречу. Люба обняла меня, достала из портфеля новогодний подарок, который получила на школьной ёлке, и стала угощать. Мне показалось, что сама она не притрагивалась к сладостям, а несла их нам с младшей сестрёнкой Галей.
   Вскоре после этого Люба простудилась, заболела и, за считанные недели, сгорела, как свечка.
   Убитые страшным горем, мы не замечали того, что весь Советский Союз погрузился в траур. В тот же день 53-го года умер вождь и учитель Сталин.
   Похоронили сестру на сельском кладбище и оно стало для меня самым страшным местом, потому что отняло дорогую сестрицу. Учился я в первом классе. В школу шёл затемно. Когда приближался к углу деревни, за которым располагался погост, то испытывал дикий ужас, боялся даже посмотреть в ту сторону. Днём украдкой посматривал на крест, перевязанный белым полотенцем. Затем буран сорвал и унёс тряпицу, дерево постепенно потемнело, но страхи меня не покидали. Даже становясь постарше, сидя верхом на лошади и, прогоняя стадо коров около того места, боялся взглянуть на могилки.
   Меня поражало и даже коробило отношение односельчан к покойникам. В родительский день они собирались на кладбище, около могил своих умерших. Горько их оплакивали, а затем устраивались поблизости и начинались поминки. На скатерть выкладывались припасы. Вспоминая усопших, выпивали, закусывали и постепенно скорбные разговоры переходили в шумные беседы, а подвыпившие мужички затягивали песни. Мне такие выходки представлялись лицемерием перед памятью умерших.
  
   Знахарь
  
   Второй месяц я лежал без движения. Откуда на меня свалилась эта хворь, понятия не имел, однако увядал неумолимо. По утрам в окошко заглядывало яркое весеннее солнышко, но оно меня не радовало. Всё мне было безразлично. Сознание моё работало хорошо, мысли в голове роились разные и, даже светлые, но тело с каждым днём становилось беспомощнее. Врачей на сотни километров вокруг не было и я постепенно угасал.
   Как-то в полдень к нам пришёл дедушка Лука. Он оглядел меня и попросил всех выйти из комнаты. Откинул с меня ватное одеяло, раскрыл всего. Затем достал свой, остро заточенный нож, которым обычно тачал сапоги. Долго ходил около меня, шептал слова похожие на молитву. Остриём ножа прикасался к моим ногам, бёдрам и животу. На ступнях ног, он прерывал своё бормотание, а затем продолжал снова.
   В деревне поговаривали, что Лука Демьянович в округе самый сильный целитель. В селе хорошо помнили случай, когда новой учительнице Марие Михайловне, уже не молодой девушке, приглянулся сын Луки, Владимир. Парень похаживал к молодке, встречался с ней, а жениться и не думал. Тогда-то она и решила его приворожить. Говорили, что она обратилась к тёте Шурке Харченко и та с успехом провела операцию причаровывания. Ухажёр вскоре ощутил тягу к училке, преодолеть которую не мог, а потом и вовсе свалился в страшных муках. Родители думали, что вовсе может умереть. Вот тогда отец применил свои необычайные способности, "снял" чары и спас сына.
   А Лаврен Лукич часто вспоминал, как он заговором излечил ему зубную боль. "Сколько мучился, и блёкотом полоскал, и другими травами, примочки разные испробовал, прогревания, - ничего не помогало, а после отцовского лечения, всё, как рукой сняло. Зубы съел до дёсен, а боли больше не знал".
   Ко мне дед Лука приходил ещё дважды. В последний визит, он колдовал дольше обычного. То ли от его речёвок, то ли от весеннего влияния, но на душе у меня становилось теплее. В конце молитвы дед остановился передо мной и сказал:
   - Вставай, хватит валяться.
   Я не поверил своим ушам. Как вставать, если столько времени пролежал, не мог сдвинуться с места. Но он строго и громко повторил:
   - Вставай!
   Помогая руками, я сдвинул ноги с постели, опустил их вниз и стал сползать с кровати. Коснувшись пола, не ощутил никакой устойчивости. Ноги тряслись, во всём теле чувствовалась необычайная тяжесть. Чтобы не упасть, схватился руками за грядушку.
   - А теперь иди, - тихо проговорил дедушка
   И я сделал первый шаг.
  
   Поминки
  
   Филимон Трифонович Геймор в нашем отделении колхоза появлялся редко. В дни вакцинации животных, да - кастрации бычков, рамбулей и хряков. Попутно эти же операции он проводил и с живностью колхозников. На этот раз ветеринар приехал в село на своей традиционной двуколке, чтобы провести выбраковку дойных коров. Отобранных животных сдавали в фонд поставок, а другая часть шла питание колхозников, в счёт их трудодней.
   Резали корову прямо на улице. Никому в голову не пришло, что надо бы присыпать кровяное пятно землёй. В полдень рогатое стадо возвращалось в село на обеденную дойку. Животные учуяли запах крови и дружно направились туда. По мере приближения, они начинали громко реветь. Другие коровы напирали сзади и уже вся деревня наполнилась страшным криком и рёвом. Животные, словно, оплакивали потерю. Подталкиваемые друг другом, они двигались по кругу и не собирались отсюда уходить. Пастух пытался отогнать их, но тщетно. Лишь, совершив свой громкий ритуал прощанья, коровы понуро выходили из живого кольца и направлялись к загону. Филимону Трифоновичу не впервой наблюдать такую трагическую картину. Он упрекнул колхозников за их грубую беспечность, сказав:
   - Скотина она всё понимает, только высказаться не может. Её травмировать не надо.
   Ветеринар в селе важная фигура. На нём держится здоровье животных. Он регистрирует падёж скота, который случается не так редко: то телёнок сдохнет, то ягнёнок пропадёт, а их головы числятся в амбарных книгах хозяйства и до тех пор, пока их не спишет деревенский Айболит.
   Геймор самим видом своим внушал уважение и доверие. Крупный, пышущий здоровьем, он выделялся среди сельчан. Работу свою выполнял добросовестно. Погибших животных отвозили подальше от жилья на скотомогильник и ветеринар, прежде, чем подписать акт, ездил туда, дабы убедиться в том, что ему "не втирают очки".
   Обедать Филимон Трифонович приходил к нам. Угощение у нас было простое: щи из квашеной капусты, каша да свиное сало из погреба, нарезанное крупными кусочками. После кастрирования животных, он обычно заказывал зажарить ему семенники, считая это блюдо деликатесом. Выпив рюмку, другую водки, плотно закусив, садился в свою повозку и ехал домой.
  
   Крестины
  
   Ни свет, ни заря, а мы уже на ногах. Батя накосил сена, погрузил на телегу отходы зерновых, пару мешков картошки, сумку солёного сала. В город на базар мы ехали, не, как обычно, через Галицкое, а через Островку. Видимо, он считал, что этот путь короче. Я лежал на свежескошенной траве и думал о предстоящем крещении. Дедушка Потап Екимович убедил меня в том, что человек без веры, вовсе несознательный. Вокруг в сибирских деревеньках хоронились от властей разные секты: бабтистов, пятидесятников, иеговистов и прочих, но он не признавал их верования. Истинным считал православие. На всю округу он один знал многие молитвы наизусть. В прихожей комнате, в Святом углу висела небольшая иконка, перед которой он молился. Когда проводил этот обряд, то всё в доме замирало, никто не мог его отвлекать.
   Я учился во втором классе и дед постоянно заводил разговор о Боге. Рассказывал о его всесилии и могуществе, внушал, что только с верой в него, жизнь становится светлей.
   - В день Святой Пасхи, - говорил он, - ты увидишь, что даже солнце радуется Его воскрешению, слепит и переливается золотистыми цветами.
   Словом, ехал я в город с надеждой и осознанием официально принять Православие.
   Быки медленно тащили телегу и к полудню заметно притомились. Жара усиливалась. Степь ровным ковром стелилась вокруг. На горизонте показалась тёмная полоска, возвышающаяся над землёй, растительности.
   - Что это, - спросил я у отца.
   - Защитная лесополоса, ответил он, - около неё остановимся покормить быков.
   В школьном учебнике я вычитал, что в своё время, Сталин бросил клич: "Украсим Родину садами!" и люди, по всей стране, занялись насаждением деревьев. Где позволяли условия, там сажали плодовые растения. а в наших холодных краях, выращивали дикоросы и кустарник. Прошло много времени. Деревца поднялись и мы могли укрыться в их тени от зноя. Быки паслись на свежей травке. Под шелест листвы, мы тоже устроили обед на природе.
   Под вечер добрались до Славгорода. Железнодорожный переезд был закрыт. Слева, отдуваясь паром и дымом, двигался поезд. В селе самой мощной техникой был трактор. О паровозах читал лишь в книжках. Помню, спрашивал у мамы: "Кто сильнее, паровоз или трактор". Теперь видел огромную махину, на высокой насыпи, которая может раздавить тракторёнок, как букашку.
   Тётя Варя Монина встретила нас радушно, особенно обрадовалась нашему появлению её мама, бабушка Руденчиха. В селе они жили с нами по соседству. Вместе делили радости и горести. Да и теперь, переехав жить в город, они скучали о деревне и по односельчанам.
   Не успел отец распрячь и напоить быков, как стали собираться соседи. Они быстро раскупили, привезённую нами продукцию. Поездка на рынок отпала сама собой. Оставалось главное для меня - крещение. Тётя Варя согласилась стать крёстной. Иначе и быть не могло. Она уже сыграла в моей жизни важную роль. Придумала мне имя. После моего рождения прошло больше месяца, а родители всё не могли съездить в сельсовет зарегистрировать новорожденного. Мама назвала меня Аликом. В селе такое имя было лишь у паренька Хромихина, в немецкой семье. Месяц я прожил со своим именем и тут соседка Варвара ехала по делам в Дмитриевку. Ей и поручили регистрирование. То ли ей не нравилось имя Алик, то ли забыла, но она записала меня Геннадием. Мама с удивление узнала об этом из метрической книжки.
   Ивана Архиповича Усольцева, тоже бывшего жителя нашей деревни, попросили бить крёстным отцом. Явились мы в единственную в городе церквушку. Обряд не произвёл на меня большого впечатления, но, выходя из этого скромного помещения, ощущая на груди алюминиевый крестик с распятьем, сознавал - сделан важный шаг, я приобщился к многовековой религии своего народа.
  
   Зов
  
   Андрей Потапович возвращался с центральной усадьбы колхоза. Лошадь лёгкой трусцой пылила по просёлку. По обеим сторонам дороги поднималась сильная молодая поросль пшеницы. Растения готовились выбросить первые колоски. Ветерок клонил ростки к земле и зелёными волнами разливался по простору. Крестьянская душа наполнялась тёплым предчувствием доброго урожая.
   Издали он заметил, как впереди дорогу переходит утка с выводком утят. Стайка торопливо семенила к ближайшему озерку. Мужчина подъехал поближе, остановил лошадь и направился к выводку. Напуганные приближением человека птенцы, метнулись в заросли и запутались в густой зелени. Без особого труда он собрал беспомощное семейство, усадил его в короб трашпанки и поехал домой. Утка металась над повозкой, издавая призывное кряканье. Лишь километра через два она отстала и полетела к озеру.
   Во дворе дядя Андрей выпустил утят около домашнего выводка. Утка приняла дикарей за своих и для них началась размеренная жизнь. К осени утята набрали вес и отличались от домашних обитателей лишь тем, что легче поднимались в воздух, могли пролететь большее расстояние.
   Бабушка Матрёна напоминала сыну: "Подрежь им крыла, ведь улетят". Но он всё отмахивался: "Куда они денутся, здесь выросли и привыкли".
   Осенью урожай с полей убрали. Перелётные гуси и журавли огромными стаями опускались на стерню отдохнуть и подкормиться перед дальней дорогой. Гогот и клёкот постоянно раздавался над пашнями. Осторожные гуси выставляли дозоры и ближе трёхсот метров никого не подпускали. В случае угрозы, снимались и перелетали дальше. Как-то над селом появилась стая уток, за ней другая. Наши дикие домочадцы переполошились, взыграл зов крови. Они взлетели, сделали круг над усадьбой, словно прощаясь, пристроились в хвост своих сородичей и были таковы.
  
   Балбес
  
   Родители целыми днями пропадали на ферме и возвращались с работы вечером. Мы с сестрёнкой Галей сидели дома одни. Устраивали себе всякие развлечения: рисовали картинки, играли в прятки, лепили бумажные цепочки для украшения ёлки. Особенно любили играть с мячом. Освоили целую систему из десяти конов. Высшим достижением этой игры считалось непрерывное владение мячиком при выполнении всех комбинаций. И всё же мы скучали, всегда ожидая маму и отца.
   Однажды, забравшись на тёплую печь, прислушивались, когда же появятся родители. Комната погрузилась в вечерний полумрак. В сенях за дверью послышалась возня. Мы радостные соскочили с печки и бросились встречать. Дверь медленно отворилась и в прихожую ввалился большой медведь. Он рычал и, раскинув передние лапы, на задних двинулся ко мне, пытаясь обнять. От страха я остолбенел и обмер. Сестрёнка вскрикнула и громко заплакала. Словно очнувшись от оцепенения, я тоже разрыдался. Медведь опустил лапы, затем сдёрнул с лица маску, откинул полы, вывороченного на изнанку полушубка и мы увидели в полутьме Ваську Кулагина - соседского мальчугана лет четырнадцати. Поняв, что его дурацкая идея, напугать ребятишек, превзошла все его ожидания, он серьёзно испугался сам. Принялся успокаивать нас. Слёзы лились из нас градом, смывая огромный стресс. Наверно, благодаря им мы с сестрой не стали заиками. Васька, немного успокоив нас, торопливо покинул наш дом.
  
   Журавушки
  
   Поднявшись на взгорок, я обогнул круг озерка, заполненного родниковой водой. Обычно отец пас животных на парах, правее просёлочной дороги. Они охотно паслись на свежих сорняках, но на этот раз стадо ушло, куда-то очень далеко. Я брёл по просёлку. Впереди по ложбинкам растекалась и курилась вода, но я уже знал, что никакой воды там нет. Это степной мираж. Чем ближе подходишь к мерцающей влаге, тем меньше её становится. Она как бы скукоживается, затем и вовсе исчезает. В жару, усталому путнику кажется, вот дойду до источника, утолю жажду, но его каждый раз ждало разочарование.
   Солнце припекало, но я не испытывал желания пить, поэтому спокойно взирал на играющие белые волны, с полной уверенностью, что через пару сотен шагов, они исчезнут. Вдруг далеко слева, среди поля, заметил большую птицу. Любопытство взяло верх и я направился к ней. Вскоре понял, - это журавль. Когда подошёл к нему поближе, то с земли поднялась его напарница. Пара не взлетала, а неторопливо отходила в сторону. На прежнем месте, я увидел два больших яйца, которые, безо всякого гнезда, лежали просто на земле. Были они крупнее яиц домашних гусей и не в крапинку, как у жаворонков, а серенькие с лёгким тёмным штришком.
   Мама говорила, нельзя зорить гнёзда, даже притрагиваться к таким находкам не надо, иначе птицы могут оставить их и выводок пропадёт. Любую живность, а особенно пернатых нужно оберегать. Они одушевляют и украшают нашу безмолвную пустошь, над которой лишь вечное завывание и стоны диких бурь.
   Ещё раз, окинув взглядом, простую картину птичьей жизни, я удалился. Издалека видел, как журавушки возвращаются к своему скромному гнездовью. Значит мой визит их не напугал.
   Далеко, в другой стороне, нашёл стадо и, хоть с опозданием, доставил отцовский обед. Встреча с журавлями не выходила у меня из головы.
  
   Закалка
  
   Косуля отбилась от стада и забрела в нашу сонную деревушку. Людей на улице не было. Первым её увидел семилетний мальчик Васька Пустовой. Он с опаской посмотрел на диковинное животное, и побежал звать взрослых людей. По близости оказался лишь дядя Гриша, который тут же направился посмотреть на незваную гостью. На шум сбежались соседские ребятишки и гурьбой двинулись за дядей.
   Косуля, словно удивившись, на короткое мгновение застыла в гордой позе, а затем, шевельнув ушами, развернулась и сначала не спеша, а затем, всё резвее, двинулась в степь.
   Дядя Григорий сел на велосипед, пустился преследовать степную лань. За ним вслед кинулась вся ватага. Бежали резво, шумно. Напуганная косуля, стремительно прибавляла скорость и, взбежав на взгорок, уже неслась, как вихрь. Дядя усиленно крутил педали, но резко отставал. Детвора и вовсе утомилась и устало плелась за ним. Самая младшая из них, моя сестрёнка Галинка, захныкала первой. Васька подбадривал её: "Не плачь цыганочка", - так её дразнили за смуглость лица и чёрные волосы. Девочка не поспевала за всеми и не унимала слёз. Газель скрылась из глаз. Дядя Гриша, развернулся, усадил племянницу на багажник и все двинулись домой. Девочка успокоилась. Дети ей теперь даже завидовали. На повороте велосипед накренился, Галя инстинктивно сжалась и правая нога попала на спицы колеса. Пятку, как ножом, срезало. От боли девочка громко вскрикнула. Григорий отановился, подхватил её на руки и увидел, как из раны течёт кровь. Бинтов не было и он по, фронтовой привычке, мгновенно выдернул подол своей исподней рубашки, отполосовал от её нижней части длинную ленту и стал бинтовать ногу девочке. Дома поврежденное место обработали водкой перетянули чистой марлей и рана быстро зажила, остался только шрам.
  
   Целина
  
   Колхозники каждую весну припахивали небольшие участки вековых нетронутых земель. Для их разработки и включения в севооборот, по первогодку там высаживали бахчевые культуры. Считалось, что арбузы и дыни ягоды южные. Чтобы выжить, они глубоко запускают свои корни и прекрасно развиваются на свежевспаханных полях среди, буйно поднимающихся сорняков. Прополкой этих зарослей почему-то не занимались. Руки не доходили или специально оставляли так, но к осени разрастался бурьян, в котором скрывались огромные кавуны, а дыньки и арбузики поменьше приходилось просто искать.
   Конечно, в степных хозяйствах обрабатывалась малая часть залежных земель. Оставались огромные просторы не тронутые человеком. На них, в разгар лета, колыхались белые моря степной ковыли. Эти пространства служили пастбищами для скота и ожидали своего часа. И он настал. На смену колёсным тракторам в село пришли мощные дизеля на гусеничном ходу, соответствующие им многолемешные плуги, комбайны и другая техника. Партия провозгласила новую программу освоения целинных и залежных земель. Закипела масштабная работа. В наших краях от горизонта до горизонта трактора чертили чёрные борозды, на которые слетались стаи грачей. Птицы выхватывали из взрыхлённого чернозёма жирных дождевых червей. Степь преображалась. Разноцветная скромная растительность, развороченная плугами и приглаженная бороздами, теперь заполнялась посевными агрегатами. В рыхлую почву закладывалось первосортное зерно твёрдопородных сортов пшеницы. С репродукторов колхозного радиоузла непрерывно разносились оптимистические песни: "...Едут новосёлы по земле целинной, песня молодая далеко летит...".
   Действительно, в наших степях стали появляться новые переселенцы, в основном одинокие мужчины. Мне они напоминали Манко смелого из детской сказки. Их, похоже, тоже изгнали из стойбища, но, по весьма приметной причине. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Некоторые местные вдовушки, уже и не помышлявшие, после потери своих фронтовых суженых, обретали новых мужей. Так моя тётя Таня, при трёх детишках, встретила своего Тихомирова. Окружила его теплом и вниманием. Как судачили соседки, отмыла его, обогрела, подарила ему всю нерастраченную нежность и он хоть и был заметно моложе, прижился у неё. При всей своей склонности к спиртному, остепенился, включился в работу и вскорости в их семье появилось прибавление, родилась дочь Надя.
   Примерно такая же судьба сложилась и у Старостиной Тёти Гали. В зимнюю пору во время учёбы я квартировал в её доме и был невольным свидетелем запоздалой, но настоящей счастливой семейной жизни. Не знаю, как они познакомились, но мой тёзка, дядя Сутягин поселился у тёти под зиму. Её старшие дочери уже разъехались. Старшая Мария вышла замуж, а Катя, училась в Павлодаре.
   Старостина была заметной личностью в колхозе, занималась учётно-расходной деятельностью хозяйства. Я предполагал, что в молодости она была одним из организаторов этого коллектива. Отличалась удивительным спокойствием и добротой. Каждую зиму пускала на постой ребятишек из соседних деревень, чтобы они, после начальной школы, продолжали обучение. Дядя Гена тоже был человеком широкой души. Всегда шутил, смеялся, бывало, подтрунивал над человеком, но делал это так, чтобы не обидеть его. Отличала Сутягина неистощимая словоохотливость. Мог беспрерывно рассказывать были и небылицы. Я с интересом слушал его, а тётя Галя с улыбкой и восторгом поддерживала его. Исключительно важным занятием для их семьи была лепка пельменей. После работы к Сутягину заходил его друг Алексей, такой же целинник. Тётя раскатывала тесто, а мужчины готовили фарш и все мы дружно приступали к делу. Рюмкой выдавливали ровненькие блинчики и начиналось соревнование на скорость. У них я научился клеить пельмень одновременно двумя руками. Так получалось в два раза быстрей. В партию готовых изделий обязательно включали пельмени с монеткой и мукой. Смысл этой затеи простой, кому какой попадётся, у того такая судьба.
   В завершении вечера друзья выпивали поллитровку водки, закусывали сибирским деликатесом.
   В следующую зиму эти добрые люди приютили не только меня, но и, ещё одного мальчика, Вовку Халошина из Дружковки. У них в семье родились две дочки. За старшей из них, Светой, мне приходилось присматривать, пока они бывали на работе. Безмерно благодарен им. На таких людях держалась и поднималась великая целина. К сожалению, организаторы этого грандиозного проекта не учли печального опыта Канады. Надо было пахать залежь лоскутным способом. а они взбуровили весь простор подряд. Буйные ветрюганы поднимали взрыхленный плодородный слой земли и разносили прочь. Пыльные бури, словно чёрный буран, заслоняли всё небо.
  
   Перезвоны
  
   Нет не колокольные. В Сибири на сотни километров вокруг ни соборов, ни церквей со звонницами. Начиная с весенней поры, здесь, переливаясь многоголосьем, шумом и гамом буйствует сама природа. То рядышком услышишь чириканье воробьиных кастаньет, то поодаль безостановочным гуканьем, насчитывает тебе года кукушка. В переливчатые трели вплетаются зычные призывы перепёлок: "Пить пора, пить пора...". Вся эта степная музыка не умолкает от зари, до зари. Пение главных глашатаев этих просторов - жаворонков, кажется, не стихает ни на минуту, будто они непрерывно висят в небе. Хотя, каждый певец, исполнив свой номер, пикирует на землю, а ему на смену уже стартуют в воздух его собратья. Народный поэт Иван Русаков подметил, что зависший в одной точке на высоте жаворонок, планету держит на весу. По сути, своими трелями птицы, осеняют красивый песенный мир, внося в его знойные, серые, голубые и солнечные краски, свою звуковую музыкальную прелесть, наполняют и людскую жизнь светом и особым смыслом. Встречал я жаворонков не только в своей степи, над широкими полями, но и на многих аэродромах. Значит, любят они простор, свободу и селятся так, чтобы, поднявшись ввысь, можно было восторгаться необозримой красотой.
  
   "Подушечки"
  
   Все дети любят сладости, а моя шестилетняя сестричка Ганна ещё и знала, где их раздобыть. Соседка тётя Катя работала продавщицей. Магазинчик она оборудовала прямо в доме, отгородив в сенях небольшое помещение. Покупателей она принимала в любое время суток. Если ларёк был закрыт, то стоило шумнуть и хозяйка непременно появлялась. Девочка знала об этом, кроме того, она знала, где можно достать для покупки валюту. С утра пораньше, бежала в сарай, где уже во всю кудахтали курочки, заглядывала в гнездо, брала по яйцу в каждую руку и направлялась к соседям. Молча подходила к тёте Кате. Та с улыбкой встречала раннюю покупательницу, принимала продукцию и заранее знала, какой товар отпускать. Выбора конфет в ларьке не было. В тёплом помещении красивые разноцветные "подушечки" растаяли, слиплись в густую массу. Начинка из них вытекала наружу. Тётя ножом отрезала сто граммов конфетной массы, заворачивала в серую обёрточную бумагу и подала девочке. Та довольная шла домой и с аппетитом уплетала кисло-сладкую вкуснятину.
  
   Буран
  
   Алька, ты домой топаешь? Окликнул одноклассника Витька Шваб. - А если волки в степи встретят?
   Витька круто тормознул лыжи и сдвинул палкой съехавшую на лоб ушанку.
   - Звери в пургу не рыщут, - в ответ произнёс Алик, а сам подумал: "Бурана вроде не предвидится, а для волчьих игрищ время самое подходящее". Хотел сказать об этом приятелю, но Витька рывком скользнул по хрусткому снегу и след его перемело позёмкой.
   Раньше Алик недолюбливал Шваба. Стриженый налысо, со вздёрнутым носом и с не по возрасту строгими глазами, тот выглядел высокомерным и злым. Лишь познакомившись поближе, понял, что у Витьки добрая душа. Теперь ему казалось, что даже яркая позолота отрастающих волос излучает тепло. Думая о товарище, Алик искренне позавидовал ему: "Набегается вдоволь, заберётся на печку и будет сны с картинками рассматривать. А тут ещё шагать да шагать". У сельсовета он увидел конную упряжку и сразу узнал гнедую кобылу Лыску. "Наш Заводовский за почтой приехал", - решил мальчик. Направился было к конторе, чтобы напроситься к почтальону в попутчики, да раздумал. - Мишуха, возможно, только к вечеру соберётся ехать домой, а то и вовсе заночует у своей первой жены, поэтому нет смысла на него рассчитывать. Сам дойду". Свернув на большак, он миновал крайнюю избу и вышел за деревню. Впереди, насколько хватало глаз, расстилалась белопенная равнина. У окрайка неба низкие тучи сливались со степью, образуя тонкую иссиня-тёмную полоску. В такт шагов она покачивалась, слегка меняя оттенки. Вид этой подрагивающей у горизонта "змейки" всколыхнул в нём неприятный холодок. Вспомнилось, как однажды соседский дедушка, напутствуя перед дорогой сына, сказал: "Уж ты гляди Гринька, коль заметишь с северного боку чёрную полосу, то не вздумай трогаться в путь, пропадёшь".
   Дед Кулага, усохший от хвори и старости опирался на батожок и казался совершенно беспомощным, еле держался на ногах. Но Алика поразило то, с какой чуткостью, готовностью выполнить любое его требование отзывался огромный, словно медведь, Григорий.
   - Не беспокойся, батя, - тихо ответил он, поправляя чересседельник, - всё сделаю, как скажешь.
   Вспомнив этот эпизод, мальчуган подумал: "Не о подобной ли примете твердил дедушка?" Он пристальнее стал вглядываться вдаль. Темень над землёй то ширилась, то блекла или сжималась в тонкую нитку и вовсе исчезала. Вскоре возникшие опасения развеялись, а снежинки, нежданно-негаданно появившиеся над степным безмолвием, не вызывали беспокойства. Подставляя варежки, он ловил их, любовался причудливым сплетением крохотных кристаллов, сотканных в тончайшие неповторимые узоры. Звёздочки, призмы, многогранники, другие диковинные творения природы от его дыхания тускнели, оплавлялись, превращаясь в прозрачные капли.
   Увлечённый путник не обращал внимания на то, что снежинкам в воздухе становилось всё теснее. Они беззвучно сталкивались друг с дружкой, рассыпались или сбивались в крохотные пуховички, плавно опускались на землю. Постепенно видимость ухудшилась. Снег повалил хлопьями. Казалось, что он не падал с высоты, а стоял вокруг сплошной стеной. Одеяло сугробов, устилавшее поля, дорогу, заметно вспухало. Колею просёлка, продавленную полозьями саней, теперь можно было угадать лишь по вогнутой поверхности снежного покрывала. Без особых усилий, почти не поднимая ног, Алик торил тропку, оставляя за собой неглубокую бороздку. От старых людей он слышал о том, что обильные, густые снега, как и мощные ливни, непродолжительны. И это его несколько успокаивало, хотя тревога в душе не гасла. А вскоре произошло то, чего он больше всего опасался.
   От слабого ветерка вздрогнуло зимнее царство. С наплывами новых упругих воздушных волн снега закачались, вспорхнули белыми хлопьями и, словно крупные бабочки над ромашковым полем, бешено закружились. Они то взмывали и замирали над нахохлившимися сугробами, то опускались на холодный пух и исчезали навсегда. Мальчик пожалел о том, что не придал значения той первой предвестнице пурги. В шуме ветра он вдруг явственно услышал скрипучий голос соседа: "...ужж ты гляди ..., пропадёшшшь...".
   "Фу, прямо наваждение какое-то, - подумал Алик. - Деда четыре года назад похоронили, а говор его будто ожил".
   От нахлынувшего страха мальчику стало не по себе. Мозг сверлила одна мысль: "Надо возвращаться". Но было уже поздно. Почти пол пути пройдено. Он обернулся с надеждой увидеть какие-нибудь признаки деревни, но она словно сквозь землю провалилась в этой непроницаемой круговерти. Снег торопливо заваливал его следы. Страх, словно страшный мороз, сковывал душу. Оцепенев, Алик не мог сдвинуться с места и, как утопающий за соломинку, пытался ухватиться за любую спасительную мысль. Однако мозг отказывался служить. Противное чувство ужаса парализовало волю.
   К счастью, такое состояние длилось недолго. Теплившаяся где-то в глубине надежда стала расти, крепнуть, вытеснять оцепенение. От намерения возвращаться ему пришлось отказаться окончательно. Оставалось одно - пробиваться вперёд.
   Хлопья залепляли глаза, холодные иглы снежинок обжигали щёки, забивались под клапаны ушанки, под ворот, таяли на шее, но он упорно шёл навстречу пурге. Его подталкивала вперёд мысль о хворавшей в то время маме. Она так не хотела отпускать его учиться в другую деревню. "Вы посмотрите, - говорила она Анне Михайловне, - какой он худенький, бледненький. Куда ж его в такую даль от дома отправлять? В степи вьюги да волки. Вот недавно стая вскочила в колхозную отару, так пока её отогнали, сем овец загрызла".
   Однако учительница не сдавалась: "Способный мальчик, единственный в начальной школе отличник, нельзя ему на четырёх классах останавливаться. Думаю, выйдет из него толк, только учиться надо".
   Настояла-таки на своём. Хотя мама тоже была права. Ростиком Алик не вышел. Ниже всех в классе, не считая Гальки Барановой. Да и силёнкой природа его обделила. Как-то подрался он с мальчишкой из младшего класса. Тот красивую девочку оскорбил. Алик несколько раз кидался на обидчика, но бесславно повергался им в снег...
   " Мама, поди, ждёт, волнуется. А как не приду в субботний день, с ума сходить будет, - рассуждал он, - Сестрёнки тоже поджидают, соскучились. Младшей Светочке третий годик, но уже всё понимает, радуется братцу".
   При мысли об Аннушке в душу прихлынула новая тёплая волна. Сколько помнит себя, она так за ним "хвостиком" и бегала. Во время игр с пацанами частенько мешал ему. Бывало не удержится накричит на неё: "Иди домой, не путайся под ногами. Мама уже с работы вернулась!" А она не уходит. Губки скривит и вроде не плачет, а по щекам слёзы горошинами катятся. Жаль её станет. Вернётся к ней и примирительно произнесёт: "Ладно, не хнычь, идём, только не отставай".
   Постояв в нерешительности, Алик, как заправский сибиряк, снял с шеи платок, по-бабьи узлом на затылке повязал голову, оставив лишь щели для глаз, и, став лицом к ветру, шагнул вперёд.
   ...Смерчь налетел неожиданно и чуть не сшиб его с ног. Взметнувшаяся в воздух белая лавина окутала пространство. Снеговая пена была настолько густой и плотной, что, вытянув руку, Алик не увидел ладони. Ошеломлённый, он приостановился. Вихрь пронёсся над ним стремительно, и словно могучей метлой смахнул целые сугробы, начисто вылизав дорожный наст. Ещё не исчез развивающийся парчовый шлейф, как с неба обрушились новые серебристые валы. Ударяясь о синие слежалые снеги, они прыскали во все стороны, вскипая огромными белыми букетами экзотических цветов. Буря вмиг всё перемешала. Над землёй располыхался настоящий снежный пожар. Языки знобкого пламени облизывали каждую складку одежды, студили руки, ноги, спину. Временами чудилось, будто бешеная пляска пурги вот-вот оторвёт его от земли завертит и унесёт в преисподнюю.
   "Коль застигнет в пути буран, нечего метаться, погибнешь, - пришла ему на ум, где-то подслушанная фраза. - Надо соорудить в снегу подобие шалаша, обозначить его вешкой и устраиваться пережидать непогоду. После пурги люди с собаками тебя отыщут".
   Но воспользоваться этим неписаным законом Сибири Алик не мог. Ведь аборигены-степняки, отправляясь в дорогу, надевали овчинные шубы и малахаи, на ноги - тёплые козьи сапоги. Да и с собой имели запас варёной конины. А на нём было ватное пальтишко, шапка да валенки. В такой одежонке на снегу за час околеешь. Выход один: пробиваться к жилью.
   Наклоняясь до пояса, мальчик осмотрел просёлок, выбрал более заметную правую колею и осторожно, почти вслепую начал движение. Его крохотная фигурка в толще бушующего снега в любую минуту могла потеряться навсегда. Единственной зыбкой нитью, связывающей его с жизнью, была дорога и он цепко держался за неё. Из-за снежных перемётов порой невозможно было определить края обочины, и Алику приходилось валенками расчищать тропку до наста. Разгребать рыхлый снег не составляло труда, но у него не хватало терпения двигаться "черепашьими" шагами. Хотелось идти быстрее. Когда он в очередной раз остановился, чтобы убедиться, не сбился ли с пути, то у ног увидел веточку полыни. Внутри у него похолодело: ведь на дороге не должно быть растительности. Значит он уклонился...
   Мальчик представил, что его ждёт, если он заблудится. Фантазировать и воображать жуткие картины возможных испытаний не было нужды. Такая участь постигла его односельчан.
   Трагедия произошла не так давно. Семиклассник Вася Денисенко и его сверстник - сельский почтальон Петя Калита при возвращении этой же дорогой домой попали в буран. Их не пускали, уговаривали переждать непогоду, но они не послушались. "Чего нам бояться, - хорохорились они, - по вешкам доберёмся".
   Раньше, на случай пурги, между деревнями устанавливали вдоль дороги колышки с привязанными к ним пучками травы. Алик пожалел, что теперь этого не делают, какая бы ему была подмога. Да только кому теперь заботиться о редких ныне путниках. Обезлюдело Угловое. Зимой редко кто туда заглядывает, да и оттуда мало кто выезжает.
   Пока он стоял и раздумывал, снег заносил его следы. Виднелись только небольшие углубления, ориентируясь на которые, мальчик вернулся на дорогу. Так отрёпанная ветрами былинка спасла его от непоправимого шага.
   Алик слегка успокоился, но мысль о тех предшественниках не покидала его. Он представлял, как ребята ехали в таком же беспросветном снеговее, вероятно, пытались управлять лошадью, а когда
   окончательно поняли, что сбились с дороги и заблудились, то распрягли коня, с наветренной стороны на поднятых оглоблях закрепили одеяло и устроились в санях пережидать пургу. Оба уснули, как оказалось вечным сном.
   От нахлынувшего страха у Алика по спине пробежали знобкие мурашки. Ситуация повторялась. Понимание этой опасности держало в напряжении всё его существо, предостерегало от торопливых ошибочных действий.
   Искали Васю и Петю всей деревней. Прочёсывали полынные заросли вдоль и поперёк на многие километры. Но безрезультатно. Ребята как в воду канули. Лишь весной во время пахоты дальних полей тракторист подобрал одеяло. Тётя Федора сразу признала своё рядно. Гурьбой направились в указанное место и в лощине обнаружили замёрзших.
   Рассказывали, когда подходили туда, то тётя Танина сквозь слёзы, застилавшие глаза, увидела двух резвящихся зайцев, которые неожиданно куда-то исчезли. "То души наших деток мелькнули", - говорила она позже. А перед взором у неё всегда возникала одна картина: Петя сидел в санях, положив голову на руку, другую - он держал за пазухой. Вася стоял на коленях, уткнувшись лицом в ладони. Рядом лежал конь.
   Мрачные думы о погибших, перемещение наощупь утомляли душу а торение возрастающих снежных наносов изматывало силы. Но усталости Алик не боялся. Больше всего беспокоило безразличие, порождаемое ею. И он старался побороть его. "Как слепые передвигаются, им во сто крат труднее, - пытался он усовестить себя, - а тут контур дороги пока просматривается, и нечего отчаиваться".
   Сколько длилось единоборство с бураном мальчику уже трудно было определить. Конца же этой свистопляске не предвиделось. Страхи постепенно отступали на второй план. Сознание всецело занимала колея. Чтобы держаться на ней, Алику приходилось чуть ли не на четвереньках преодолевать перемёты. С каждым новым заносом определить старый след становилось всё сложней. Охваченный новым приливом тоски, он остановился и вдруг ему послышался не буранный шумок, похожий на поскрипывание сбруи. "Не иначе, как почудилось", - мелькнула мысль. Он оглянулся и в полуметре от себя увидел, как из сплошного снега вынырнула лошадиная морда.
   - Лыска! Лыска! - закричал он, не сдерживая радости. Чтобы убедиться, не мираж ли это потрогал заиндивевшую гриву лошади. В умных фиолетовых глазах животного не было беспокойства. Лыска просто стояла и ждала, когда человечек усядется в сани. От неожиданности он не мог прийти в себя. Сдёрнув с головы платок, подбежал к саням и громко сказал: "Дядя Мишуха, не пугайтесь, это я!"
   Михайло приподнялся, и, вытаращив от изумления единственный глаз, грозно, и заметно гнусавя, выдавил:
   - Носит тебя нелёгкая в такую непогодь, - затем, сделав паузу, более миролюбиво продолжал, - Ладно, полезай сюда, - откинув полу тулупа, усадил мальчика рядом.
   Кошёвка тронулась. Из-за снега лошадь не просматривалась и Алику казалось, что сани плывут в непроницаемом белом облаке. Под кожушком он пригрелся и все прежние переживания стали притупляться. Верилось, что Лыска не заплутает. Припомнилось, как однажды весной он пришёл на конюшню к отцу. Было тогда ему четыре или пять лет. Батя большой любитель верховой езды, и сына хотел сызмальства приобщить к этому занятию. Усадил его на самую смирную кобылку Лыску. Спина у неё широкая, как печка. Чтобы не свалиться с неё, Алик ухватился ручонками за гриву. Лошадь ходила по двору, а когда отец отвлёкся, то ей вздумалось направиться в конюшню. Высоты ворот не хватило, пригнуться же малыш не додумался. Ударившись лицом о верхнюю притолоку, он кубарем скатился в подтаявший грязный снег. Подбежал перепуганный отец, поднял его на руки. Мальцу было больно и хотелось плакать, но он сдержался.
   - Ты уснул, что ли? - оборвал детские воспоминания дядя Михаил. Алик увидел, как из его слепого глаза вытекла и застыла на щеке ледяная сосулька. - Как дела в школе?
   Мальчик учился с дочкой Заводовского в одном классе и понял, что его интересует прежде всего она, поэтому коротко ответил: "Ваша Надя учится на четвёрки, правда, изредка и тройки хватает. А так всё хорошо".
   Дядя умолк и больше ни о чём не стал распрашивать. Напереживавшись за день, Алик не мог успокоиться. Он чутко прслушивался к скипу полозьев. Когда они тонко повизгивали на укатанном твёрдом насте, то ему было спокойнее. Однако промежутки тихого, почти бесшумного скольжения всё увеличивались, и это не давало ему покоя.
   "Лыска должна прибиться к дому, она столько лет ходит этой дорогой, - успокаивал он себя. - Да и дядя Миша - возница опытный, ни разу не притронулся к вожжам, полностью доверился чутью лошади".
   Пурга свирепствовала с прежней силой, ослепляя и торопя кобылу. Но Лыска не ускоряла шаг. Она изредка приостанавливалась, будто ощупывая дорогу, и вновь продвигалась вперёд.
   Неожиданно она встала, как вкопанная. Михайло подождал немного и выбрался из кошёвки. Вскоре Алик услышал его негромкий голос:
   - Вставай, приехали.
   Мальчик на радостях пулей выскочил из саней. Лошадь стояла у скирды и жевала сено.
  
   Проталинки
  
   Под лучами пригревающего солнца самые тонкие слои снега разрушались, обнажая тёмные влажные клочки земли. Поначалу эти островки были не многочисленны и крохотны. На них невесть откуда слетались. чёрные в белую крапинку, птицы - шпаки. Во время войны, когда было особенно трудно с пропитанием, то сельчане ловили их. Для этого из конского волоса плели петли, закрепляли их на доске и эту снасть выставляли именно на проталине. Для привлечения птиц на доску подсыпали зёрен пшеницы или семечек. Шпаки слетались поклевать корма и попадались в силки. Конечно идти на это варварство людей заставляла нужда. В моё время птицеловством уже не занимались. Детишки всегда радовались появлению этих птиц на проталинках, как первым вестникам весны. Их незамысловатый щебет звучал гимном пробуждающейся природы.
  
   Исход
  
   Прошлогодней весной ляга также заполнялась до краёв талой водой. Так же прилетал туда из южных стран белый лебедь. Только на этот раз он был без пары. Одиноко поплавав в серединке водной глади, он поднялся и улетел. Нынешней весной белоснежная птица вовсе сюда не возвращалась, значит, не найдя себе спутника, покинула своё озеро навсегда. По бережкам в зарослях по-прежнему суетились селезни, кулички и другая мелкая живность, но долина без гордых белых птиц опустынилась и одичала. Окончательное запустение на моей родинке началось после того, как Никита Сергеевич Хрущёв разрешил депортированному люду возвращаться по домам. Наши ингуши торопливо собирались в дорогу, грузились на железнодорожные платформы, увозили всё, что могли. Среди ингушат у меня был приятель Алихан Танкиев, чуть постарше меня и я сам набивался к нему в друзья. Часто ходил к ним домой и даже пытался освоить их язык, но они при моём появлении переходили на русский. Видимо, не хотели, чтобы их подслушивали.
   С Алиханом зимой приключилось страшное происшествие. Трактор тянул огромные сани загруженные соломой. К ним была прицеплена будка, в которой грелись рабочие. Алихан забрался на полоз саней, хотелось ему прокатиться до фермы. Вдруг он соскользнул и будка вот-вот могла раздавить его, но он успел схватиться за трос тяги и повис на руках. Его волокло по снегу. Он держался из последних сил. Испугался так, что даже голоса не подавал. Увидев эту картину, я ужаснулся и рывком бросился наперерез трактору. Замахал трактористу руками и тот сразу остановил машину. Алихан поднялся, пальцы у него затекли и он размахивал руками. После отъезда приятеля, я ходил по улице, как неприкаянный. Хатёнки бывших жителей пугали сиротской пустотой. Рабочих рук в селе заметно поубавилось. Обслуживать большое дойное стадо не хватало сил и коров перегнали на центральную усадьбу. В деревне остался лишь молодняк, да отара овец. Животновод дядя Андрей Пустовой, на котором фактически все эти голы держалось хозяйство, оказался не у дел. Его звали переехать руководить в соседнюю деревню, но он отказался. Слишком утомила его круглосуточная колхозная круговерть. Чаще стал подумывать о производстве, где люди, отработав восемь часов, - и домой, на боковую. А тут, сколько помнил себя, всё на нём: посевная, сенокос, уборочная да ещё и ферма. А колхозники, кому бычка зарезать, кабана заколоть, даже барана освежевать, - без него не обходятся. Простое дело, хлеб испечь и то приходилось хозяйкам дворов, очерёдность устанавливать. Это потом, каждая из них старалась, чтобы её караваи были пышнее и лучше, дабы, возвращающийся с работы пахарь, получив в кладовке, свежую булку хлеба, добрым словом отметил стряпуху.
   По инициативе дяди Андрея, кроме больших полей, высаживался малый огород. На нём выращивали капусту и другие овощи. За каждой семьёй закреплялся небольшой участочек. Летом дети с радостью собирались на этом огороде. Помогали старшим: пололи грядки, а вечерами поливали лунки. Никто их не принуждал трудиться. Все их действия превращались в игры, совместные групповые забавы. Главное, что каждый ребёнок знал - он приносит пользу. Осенью капусту убирали и раздавали колхозникам на трудодни.
   Андрей Потапович со всей семьёй переехал в Экибастуз. Мы перебрались в дедовский дом. Наша хатёнка тоже опустела. Родители зимовали там до весны. Отец теперь откармливал колхозных бычков. Односельчане постепенно уезжали кто в Журавлёвку, Дмитриевку, кто подалее. К весне там оставалось только три двора. Нашу избушку затопило талой водой. Жалкое пустынное зрелище. Оставаться там и жить уже не было никаких возможностей. Наша семья покидала Угловое последней. Мамина подруга жила на железнодорожном разъезде, работала путевым обходчиком, позвала нас и мы купили там домик и туда переселились.
   Земля в тяжелейшие годы кормившая моих предков, нас да, и страну, теперь оставлена и, пожалуй, навсегда. Над ней, как и тысячи лет назад, только "ветер свободный гуляет". Для меня, родившегося там, открывавшего для себя этот мир, она будет звать и притягивать до конца дней. Зелёными родинками на её теле будут по-прежнему возвышаться могучие тополя, а я буду корить себя за то, что рядом с ними не посадил берёзовую алею или кедровую рощицу, а мог бы. Сам по малолетству до этого не додумался, а взрослые не подсказали. Директор семилетки и учитель ботаники Завгаров Фауст Анфеевич - мудрый человек мог бы направить энергию председателя совета, да и всей пионерской дружины на озеленение степных просторов. Дядя Фёдор Лукич однажды даже привозил мне из бора сосновые и кедровые шишки с орешками, но не надоумил меня рассадить их и они могли прижиться в нашей зоне. Словом, первопроходцы, имён которых так и не узнал, оставили свой добрый след, а я, накрепко связанный с этим островком планеты, ничего не сделал. Ушёл, как будто меня и не было.
  
   Алтай
  
   Дядя Геннадий Сутягин ехал в Каръер за песком и заодно решил доставить меня к новому месту жительства. Я успешно окончил шестой класс. Настроение у меня было приподнятое, денёк тёплый и солнечный. С велосипедом и пожитками забрался в кузов и тронулся в путь. По сторонам проплывали знакомые поля, Круг озерка куда с ребятишками мы ходили купаться. За ним показалась родная деревушка. Водитель не собирался тормозить. Сердце у меня ёкнуло, когда подъезжали к ней. Сюда на взгорок пастухи пригоняли коров и хозяйки приходили их доить, А затем с заполненными подойниками шли по домам. Здесь в долине я частенько рвал голопуцики - молодые семенники щавеля и в жару утолял ими жажду. Картинки детства мелькали перед мысленным взором, как дорогое кино. Постучал по кабине и попросил дядю Гену остановиться. Глянул вдоль бывшей улицы и сердце у меня сжалось от боли и жалости. Брошенные избушки, запустение и тоска, а ведь ещё вчера в них теплилась жизнь. Водитель торопился засветло попасть к экскаватору, поэтому задерживаться не стал. Мы двинулись дальше. Слева проплыл берёзовый колочек, по окрайкам которого я не раз собирал земляничку. Вскоре показалась, такая же заброшенная деревенька, Островка. За ней в каких-нибудь десятке километров заканчивалась граница Казахстана. Начинался Алтайский край. Сёла там имели свои номера: Гуляй поле - восьмое, Андреевка - двенадцатое. Мы их проскочили быстро. Уже вдали слева осталась Вишнёвка. Вскоре машина пересекла железнодорожный переезд и свернула в Балластный каръер. Сутягин уже знал, где поселились мои родители, поэтому подъехал прямо к дому. Задерживаться не стал. Я даже не успел его поблагодарить за всё, как он уехал.
   На новом месте мне всё нравилось. Рядом родители, сестрёнки. Теперь все вместе. Домик хороший светлый, не чета деревенским землянухам. В селе не было электричества, освещали помещения керосиновыми лампами, тут под потолком висели лампочки Ильича. Впечатлений было уйма и я присел перед домом на заваленке, пытаясь их осмыслить. В это время рядом проезжала траурная машина, на которой стоял гроб с покойником. Она двигалась медленно. В кузове у гроба сидели все в слезах две малолетние девочки.
   Оказалось, хоронили в тот день начальника Каръера Скакунова. Сопровождали его на кладбище две дочки Оля и Люда.
   Неожиданно столкнувшись с людским горем, я невольно поник, мои радости и впечатления затуманились и угасли.
  
   Интернат
  
   Мне опять с учёбой не повезло. В Каръере шестой класс был, а в седьмой - надо было ехать учится в город. Родители моих сверстников трудились на дороге и их зачисляли в железнодорожную школу-интернат, а мой отец работал в заготзерно. Возник вопрос, возьмут меня туда или нет?
   Мы с мамой отправились в город, отыскали интернат. Там дежурила воспитательница Грибова. Мама объяснила ей ситуацию. Говорила она на белорусско-украинско-русском наречии, но Анна Ивановна внимательно её слушала и, казалось, прониклась к ней уважением. В конце разговора она сказала: "Сама я не могу принять решение". Она повела нас к директору школы. Вдвоём они зашли в кабинет к Виктору Францевичу Новицкому. Беседа была короткой. Мама вышла, а Анна Ивановна задержалась. Вскоре она появилась и сказала: "Мальчик будет учиться у нас".
   Теперь дорога к знаниям для меня увеличивалась с семи километров до восемнадцати. Благо, что добираться до школы приходилось не на лыжах, велосипеде, чаще пешком, а на поездах.
   Поселили меня в углу комнаты. По праву старожилов кровати у окошек заняли Шура Максимец и Коля Пономарёв, у печки устроился Вова Курис. У меня перед ними было одно преимущество. Над моей постелью висела репродукция картины Василия Поленова "Московский дворик". Я засыпал и просыпался со светлым уголком столицы.
   Учебное время протекало, то монотонно и ровно, то взрывалось вспышками необычных событий. После занятий в школе мы возвращались через интернатскую столовку. Повариха тётя Стеша понимала, что мы голодные, как волки, поэтому всегда приглашала, особенно старшеклассников, за добавкой. В супы и борщи обязательно подкладывала кусочки варёного сала, мяса и прочих потрошков, на которых кипятился бульон. Словом, обед получался весьма сытным. Домашние задания выполняли в общей комнате за большим столом. Стоило Анне Ивановне выйти на минутку, как тут же возникала куча-мала. Все вскакивали с мест и включались в борьбу. В таких условиях поддерживать высокий уровень самоподготовки было затруднительно и я понимал, что мои познания постепенно снижаются. Выезжал на том, что по-прежнему схватывал на уроках. Поэтому всегда числился в успевающих.
   За пару лет до выпуска, воспитательница освободила подсобную комнатку и переселила туда нас с Колей Котляровым. Я серьёзно взялся за учёбу, однако много учебного материала было упущено. Навёрстывание старых и освоение новых знаний давалось с трудом. Перед десятым классом пережил большое горе, заболела мама. В конце лета подруги уговорили её пойти поработать, оштукатурить домик в Бекердиновке. В помещении было душно и они настежь распахивали окна. Там мама и простудилась. Мы поехали с ней на медобследование в город, после чего её направили в железнодорожную больницу. По пути туда мама мне сказала: "Знаешь, сынок, я больше не вернусь". Эта фраза остро резанула меня.
   - Что ты мама, в больнице вылечат, всё будет хорошо.
   Лечение затягивалось. Интернат был поблизости и, я почти каждый вечер, навещал маму. Иной раз она говорила: "Сегодня мне получше", то делала вид, что ей полегче, но я понимал, - выздоровления нет. А однажды зимой медики объявили о том, что выписывают её. Мол, дома ей будет комфортнее. В самом деле, в семье она немножко оживилась, хотя и была очень слабой. Все заботы по уходу за ней легли на мою сестрёнку Галю.
   По выходным я приезжал домой. Близилась весна, меня тянуло бежать на улицу. Но перед каждым отъездом всегда старался посидеть у постели больной, поговорить, проститься. И в тот раз слушал её тихий голос, переживал за её здоровье. Она ни на что не жаловалась. Я поднялся и попросил: "Мама, я поеду, пора на поезд". Она кивнула и произнесла: "Счастливо сынок". Тогда ещё не знал, что слышу её последнее напутствие.
   На следующий вечер из Каръера к Тамаре Павловой приехала старшая сестра Рая и сообщила страшную весть, мама умерла. Узнав об этом, я упал на кровать и зарыдал в голос. Интернатские заглядывали в комнату, молча сочувствовали мне, а я плакал и не мог остановиться. Всю ночь от боли и горя не сомкнул глаз. Чуть забрезжил рассвет, поднялся и направился к тёте Варе Мониной. Она хорошо знала мою маму и именно с ней мне хотелось поделиться своим горем. Во время учёбы я редко навещал своих бывших земляков, а когда приходил к ним то они всегда приветливо меня встречали, угощали обедом. Её мама бабушка Руденчиха, даже, совсем потеряв зрение, узнавала меня по голосу и сразу окликала по имени. В этот мой приход бабушки уже не было в живых. Тётя сопереживала со мной, пожалела о дорогой утрате и пообещала приехать на похороны. От неё, так же пешком, отправился на вокзал. По дороге, как мог, глушил своё горе. В голову, сами собой, стали приходить стихи: "Весна на улице и дни стоят хорошие, должна бы радость приходить с весной...".
   Последнее напутствие мамы сбывалось. Моя жизнь складывалась, порой, не просто и не легко, но всегда проходила удачно и светло. Из любых ситуаций выходил победителем.
  
   Озарение
  
   Интернатский народ засыпает быстро. Лишь после отбоя погаснет свет, как наступает тишина. Выждав паузу, беру приготовленную книгу и иду в столовую читать. Бывало, увлекался и просиживал до полуночи. Порой прочитанное не оставляло в памяти и следа, запоминались лишь заголовки книжек: "Грач птица весенняя", "Ташкент - город хлебный" и другие. Но случались и потрясения, когда, ожившие на страницах события, не давали уснуть. Чаще всего бурю мыслей навевали известные знаменитые произведения. Классика. Ночами успевал проштудировать не только книги по учебной программе, но и всё, что под руку попадёт. Ещё в начальной школе выработал для себя правило: прочитывать начатое до конца. Но "сломался" на романе "У кургана". Несколько раз пытался продолжить чтение, и на очередной странице останавливался. Пришлось отказаться от своего же принципа: зачем изнурять себя тем, что тебя не интересует. Написаны горы томов гениальных и полезных произведений только открывай их, не ленись.
   В ту памятную ночь раскрыл книгу поэм Лермонтова и с первых строф окунулся в неё с головой. Раньше ещё во втором классе прочитал его "Героя нашего времени", переживал за Белу, Максима Максимыча, не одобрял поведение самого Печорина. А тут возвышенным поэтическим языком воспевались необычайные картины, в ярчайших красках рисовалась совершенно незнакомая природа гор, описывались переживания загадочных и возвышенно-сказочных героев. Моё погружение в творческий мир поэта в его открытия и находки, мифическое, завораживающее сплетение слов разверзнулись передо мной. Отчётливо и ясно воспринимал многоцветную панораму природы, страсти человеческих переживаний и волнений, одухотворённых талантом гения. Под воздействием поэтических строк мои мысли и душевные порывы сливались с динамизмом повествования. Обычные, казалось бы, слова в филигранном сочетании, обретали несравненную образность и силу воздействия на читателя. В те минуты не просто осознавал всю глубину замысла художника, ясность творческого процесса, а даже ощутил себя соавтором. В глухой зимней ночи будто солнце взошло надо мной, нахлынуло великое озарение, словно сама Поэзия, раскрывалась мне всеми волшебными гранями. Мне казалось, что я измудрился и, как жар-птицу, поймал её за крыло. Теперь сам смогу писать красивые и умные стихи. Радостный и одухотворённый отправился спать. А, проснувшись утром, понял: проспал своё озарение, жар-птица улетела.
  
   Кинщик
  
   Детям на вечерние сеансы ходить запрещалось, но я знал то, что, купив "взрослый" билет за двадцать копеек, могу попасть в кинозал. Билетёр не смотрел на мой рост, а лишь предупреждал: "Прячься за портьеру и не выглядывай, пока не погашу свет". Из своего укрытия я всё же подглядывал за публикой. Вот появился с женой наш директор Фауст Анфеевич, учительница по литературе Наталья Дмитриевна, за ней пришла "немка" Елена Давыдовна Гильдебрант. Конечно, если бы меня увидели, то стоял бы я перед школьной линейкой и обливался краской. Но я не высовывался и запретные походы сходили мне с рук. Зато меня приметил киномеханик Гришка Фоменко, - "партийная" кличка Квазимодо. Не знал, что его прозвище легендарно и относится к "Собору Парижской Богоматери". Прилипло оно к нему из-за немного нескладной его фигуры. Григорий со своей кинопередвижкой ездил по соседним деревням. Однажды после сеанса он остановил меня и предложил: "Давай завтра в Дружковку поедем, поможешь перевезти оборудование". По вечерам, обычно сидел дома, читал книжки, бездельничал, поэтому охотно согласился.
   Заблаговременно мы приехали на место, разгрузили и занесли блоки, собрали установку. Гриша зарядил плёнку и пошёл продавать билеты. Слух о "Карнавальной ночи" уже долетел сюда, народу собралось много. Сеанс задерживался. Оставив меня у входа, он ушёл в кинобудку, фильм начался. Основы этой профессии мне давались легко. После шестого класса я уехал из Дмитриевки и снова мы с Григорием встретились уже в Каръере. Там я снова оказался у него в помощниках. Теперь уже сам комплектовал киноустановку, перематывал и склеивал плёнки, заряжал кинопроектор и по команде включал его. Механику оставалось лишь обилечивать зрителей. Словом, кинопередвижку "Украина" освоил неплохо. Когда увидел её фрагменты в школе, в
   кабинете физики, то поинтересовался у Николая Петровича: "В каком она состоянии?" Учитель ответил, что давно она неисправна и неизвестно, сохранились ли все блоки. Я взялся восстановить установку. Собрать и привести в порядок все блоки, не составило труда, а вот лентопротяжный механизм износился основательно. Запасного агрегата, конечно, не было. Пришлось разбирать и регулировать всю кинематику, затачивать и углублять зубья протяжки. Долго возился, но привёл кинопроектор в рабочее состояние. Заправил плёнку, включил и техника заработала. Не предполагал, что сделав доброе дело, приобрёл себе головную боль. В школе скопилась большая коллекция учебных фильмов, и каждый учитель стремился продемонстрировать их своим ученикам. Частенько меня срывали с уроков, звали показать кино. Основательно превратился в кинщика, когда один из классов превратили в зрительный зал. Из соседней пристройки пробили туда окошки, превратив её в кинобудку. Ключи вручили мне. Приходилось работать в две смены. Вызывали и с интерната. Благо, что находилось наше здание во дворе школы. Многие фильмы демонстрировал по несколько раз и помнил наизусть. Даже такие многосерийные ленты, как "Неизвестная война".
   Мог бы отказаться от этой общественной нагрузки, но мне совесть не позволяла.
  
   Охота
  
   В Каръере почти каждый подросток носился с ружьём, воображая себя охотником. Не помню откуда, но и у меня появилась эта опасная игрушка. По весне и особенно осенью, в пору массового перелёта птиц, мы с пацанами отправлялись на озёра. Меня привлекал не отстрел диких уток и гусей, а сами прогулки к отдалённым водоёмам, куда птицы прилетали отдохнуть и подкормиться. Как правило, я безуспешно возвращался с промысла, но с массой впечатлений. Дурманящие запахи, отцветающих болотно-озёрных растений. Дальние плёсы, обсиженные поплавками разнокалиберных птиц. Азартные стремления моих попутчиков скрытно подобраться к стаям. Торопливые гулкие выстрелы и тучи, срывающихся с мест испуганных водных обитателей. Особенно интересно наблюдать за повадками пернатых в тёмное время суток. Стоишь в тишине, ничего не видно, только слышишь как над головой прошуршат взмахи крыл. По их звуку мы безошибочно научились определять и торопливое колебание воздуха от оперения чирков, и лёгкое с тихим посвистом колыхание от пролёта крякв, и размеренный шумок серых уток. Гуси, те вовсе проплывают солидно и степенно. Мои горе-охотники не раз пытались палить на эти отзвуки, но получалось в божий свет, как в копеечку. Не помню, чтобы кому-нибудь из них улыбнулась удача. Чаще всего озёра встречали нас синей гладью и сплошным запустением. От нечего делать мы устраивали стрельбу на меткость, а однажды разделились на две группы, разошлись на возможную дальность полёта заряда, попрятались в складках местности и начали перестрелку. Неизвестно, чем бы закончилось это сражение, но дробинка угодила Борьке Коверзневу прямо в щеку, пробила кожу лица. Из ранки вытекли капельки крови. Каждый из нас тогда подумал: "Хорошо - не в глаз, мог бы его лишиться". Битва моментально прекратилась. Вовка Курис выковырял с лица раненого свинцовый шарик и придавил ранку носовым платком.
   Урок не пошёл в прок. Уже в следующий поход на охоту эта же ватага подожгла стога соломы. Огонь высоко поднялся над пашней. Объездчик полей издали увидел пламя и прискакал туда. Наши поджигатели присмирели и не оправдывались. Мужчина всех разоружать не стал, но увидел у Сашки Максимца новенькую двустволку - безкурковку, попросил посмотреть и заявил: "Скажи отцу пусть за ружьём приедет к нам в контору". То злополучное поле готовили к посеву озимых. Часть соломы сдвинули на край участка, остальные кучи просто сжигали, поэтому конфликт с пацанами заглох сам собой.
   В очередной раз мы втроём направились на дальние озёра. Считается, что наша Западносибирская низменность была дном моря и небольших водоёмов там, хоть пруд пруди. Отличаются они друг от друга лишь цветом воды и засоленностью, в зависимости от растворённых в них минералов. Мы ходили охотиться на пресноводные низины. Подходя поближе, видел, что дичь не прилетела. Светлая гладь отражала белые кучевые облака, выглядела безжизненной и дикой. Справа около бережка суетился одинокий куличок. Я вскинул ружьё и выстрелил. Было довольно далеко, но птичка упала на влажную землю. Мы подошли к безжизненной пичужке и сердце моё сжалось от нахлынувшей жалости. "Зачем?" - пульсировал один вопрос. Был кулик и нет. Некому теперь не хвалить, не воспевать это болото. Ребята не одобряли моей дурацкой выходки и молча разошлись по разным плёсам. Вовка Курис направился вправо, а Колька Пономарёв выбрал изгиб посреди озера. Оба вскоре скрылись за прибрежными камышами. Я остановился на открытом месте. На душе у меня кошки скреблись. Охотничий азарт пропал начисто. Стайки уток стали слетаться к воде. Послышались ружейные хлопки сначала с одной, а затем и с другой стороны. Надо мной прошмыгнула пара вьюрких чирков, за ними показались ещё несколько птиц. Не целясь, выстрелил им навстречу. Мне больше не хотелось убивать, просто пытался отпугнуть уток подальше от охотников.
   Мои приятели возвращались домой с трофеями. Вовка подстрелил крупного селезня, а Пономарь сшиб двух сытеньких чирков. Довольные, они обсуждали свои успехи. Добыча висела у них на ремнях. Я молча шёл следом. Вдруг заметил, как из глаз одного чирка катится слеза. Эта картина меня сегодня добила. В душе, что-то оборвалось, словно, не птица оплакивала свою жизнь, а сама беспомощная и уязвимая природа в безмолвных глухих рыданиях отпевала себя. В моём сознании родилась и крепла мысль: "Я больше никогда не буду убивать "братьев наших меньших".
   Осенью мои приятели разъехались на учёбу. Курис в "ремеслуху", в Родино, а Колька - в Омск, приобретать специальность слесаря КИП. В одиночестве я по-прежнему ходил на озёра, брал с собой своё старенькое ружьё, но больше не поднимал его, чтобы выстрелить в зверя или птицу.
  
   Риск
  
   Каръерские пацаны хором учили меня прыгать с поезда.
   - Опускаешься на нижнюю подножку, - говорил Максимец, - левой рукой держишься за поручень и отталкиваешься по ходу поезда, но чуть правее.
   Вовка Курис добавил: "Приземляешься на пятки, тормозишься ими сколько сможешь, а затем падаешь на задницу".
   Чувствовалось, что ребята уже накопили опыта, поднаторели в этом деле.
   - А без прыжков нельзя обойтись? - поинтересовался я.
   - Куда ты денешься, - отпарировал Колька "Комар", - если будешь учиться в городе.
   - Товарняки у нас на разъезде редко останавливаются, уточнил Шурка. - А ездить домой, хош - не хош, придётся.
   Старший брат Куриса Мишка разъяснил многие детали десантирования, разложил всё по полочкам. По его совету, я начал тренировки по покиданию поезда на малом ходу, при наборе и гашении скорости. Жизнь не заставила долго ждать, возникла реальная необходимость спрыгивать. Издали глянув на светофор, понял, поезду дан свободный проход полустанка. Оставалось решить, где готовиться к прыжку, перед станцией или после. Понадеялся, что проезжая разъезд, машинист сбросит скорость. И действительно, он замедлил ход, но, подцепив кольцо со сводкой от дежурного, начал набирать прежний темп движения и за выходной "стрелкой" достиг полного хода. Лишь промелькнули последние металлические столбики со светофорными тросиками, я оттолкнулся от подножки. Пятками ощутил сильный удар о грунт и пока полз на каблуках под откос насыпи, значительно потерял инерцию движения, после чего ухнулся на задницу. Приземление получилось довольно безболезненным. Проскользив ещё пару метров, остановился и вскочил на ноги. Испытание прошло успешно и в дальнейшем не испытывал страха. Хотя каждый раз морально настраивался на прыжок, в нужную минуту группировался в комок. Правда, не всегда всё шло гладко. При подготовке к очередному десантированию увидел, что перед моим полустанком на насыпи выгрузили кучи свежего песка. Я подумал: "Нырнуть в мягкий песок - одно удовольствие". Так и сделал, но не учёл один важный фактор. Ноги сходу утонули в зыбкую массу, чрезмерно тормознулись и меня по инерции опрокинуло вперёд. Я головой уткнулся в песчаную горку, а дикая сила продолжала волочь меня вниз. В какой-то миг мне показалось, что шея моя не выдержит и сломается. К счастью, запас инерции иссяк и я застыл. Резво вывернулся из песка, отряхнулся, потрогал шейные позвонки. Слава Богу, всё было в порядке, хотя болевые ощущения ещё чувствовались.
  
   Мои каръерские ровесники после восьмого класса все разъехались. Среднюю школу заканчивал один, ездил без попутчиков. Всё шло неплохо, пока железная дорога не перешла с паровозной тяги, на более мощную, тепловозную. Теперь набор скорости и её замедление происходило так стремительно, что уже за выходными "стрелками", поезд мчался на полных парусах. Степень риска для меня увеличивалась, но я и тут, как-то выкручивался. Однажды учительница так же не отпустила меня с последнего урока. На пассажирский поезд из "Малинового озера", естественно, опоздал. Другого транспорта в этот день не ожидалось. Подбегая к станции, увидел, как товарный состав набирает ход. Отработанным приёмом, вскочив на площадку вагона, двинулся в путь. На моём полустанке семафор указывал: "на проход". Поезд сбавил ход, но стоило тепловозу миновать дежурного по станции, как состав начал разгон. На выходной "стрелке", вскинув жёлтый флажок, давала "добро" на дальнейшее движение, моя тётя Валентина, жена дяди Володи. За светофором, я по всем правилам, покинул подножку. Единственное, чего я не учёл, это то что была холодный предзимок, земля основательно подмёрзла и была, как бетон. При приземлении мои пятки соскользнули и я со всего разгона бухнулся на заледенелый грунт. От боли, на короткое мгновение, даже потерял сознание, но тут же очнулся. Попытался перевернуться на живот и не мог. Несколько минут лежал без движения. Прохлада бодрила тело. Руками стал ощупывать и растирать ноги, спину. Вроде ничего не переломал. Пошевелился и с усилием поднялся на ноги. Сделал шаг, другой. Обеими руками начал массировать мышцы ног и после этого смог начать движение. До будки стрелочника, расстояние с километр, преодолел с трудом. Поравнявшись со стрелочницей, приосанился, постарался выпрямиться и шагать бодрее. Поприветствовал женщину: "Здравствуйте тётя Валя". Она молча кивнула и продолжала своё дело. После этого случая опасался рисковать. Прибывший на побывку моряк Миша Курис, встретив меня, поинтересовался: "А ты по-прежнему сигаешь?"
   - Приходится, - ответил я.
   - Прекращай. Слышал я, что тепловозы не чета паровозам. Скорости сумасшедшие. Убъёшся.
   Предостережение бывшего инструктора было очень кстати. Остатки учебных недель больше не рисковал своим здоровьем и медицинскую комиссию в лётное училище прошёл по первой категории.
  
   "Звоночек"
  
   Дошёл слух, что в Боярском, прямо за саланцами, созрела отменная земляника. Мы с деревенскими мальчишками на велосипедах поехали туда. За селом, в низинке вся поляна бала усыпана крупными ягодами. Мы увлечённо приступили к делу. Солнце поднималось к зениту. Тень от человека уменьшилась до полушага. Жгло нещадно. Наш трудовой энтузиазм быстро улетучился и все засобирались домой. Литра по полтора земляники уже насобирали. По дороге попался небольшой водоём и мы дружно и радостно бросились в озерко. Не зря в народе говорят: "не зная броду, не суйся в воду". Опустив ноги вниз, я не ощутил дна. Плавать то я не умел. В селе мы частенько ходили купаться за бугор на "круг". Водоёмчик подпитывался родниками и никогда не высыхал, но воды в нём было воробью по колена. Детишки плавали в нём, отталкиваясь руками по дну, словом, ползали, поэтому научиться там плавать не удавалось.
   Вытянувшись во весь рост, кое-как пальчиками коснулся земной опоры. Пытался хватать воздух, запрокидывал голову вверх, но уже захлёбывался. Глубина, словно, затягивала к себе. Вырывающимися звуками, подавал голос своим дружкам. По близости оказался Толик Харченко. Он постарше меня, повыше ростом, потянулся ко мне, подал руку и выловил меня. Осторожно вывел на мель. Невезуха этим не закончилась. Земляника в оцинкованном ведре на жаре распарилась, пустила сок и по краям стала окисляться и сереть. Домой привёз сплошное месиво, лишь в серединке ягоды сохранились.
   После этого я стал побаиваться воды, но научиться плавать уж очень хотелось. На полустанке недалеко от нашего дома экскаваторщики выбрали песок и соорудили искусственную траншею-речушку. Вовка Курис видел мои колебания и боязнь воды, вызвался научить меня плавать. Он очень сильно картавил, порой, даже было непонятно, что он говорит, но всё же растолковал мне, как входить в воду, отталкиваться от берега, работать руками и ногами.
   - Возьми, на всякий случай, - сунул мне раскрытую булавку, - если ногу сведёт, то уколешь.
   Приятель подтолкнул сзади и громко закричал: " по собачьи греби, по собачьи!" Сам прыгнул в воду и плыл рядом.
   Я барахтался, как мог, и медленно перемещался к заветному берегу. Доплыв, мы отлежались и мой учитель скомандовал: "А теперь сам!"
   В тот день я осмелел и ещё пару раз преодолел эту водную преграду. Грёб под себя "по собачьи", по-другому пока не осмеливался, но главное то, что научился держаться на воде.
  
   На Тоболе
  
   Тренировочные полёты мы совершали с аэродрома Наримановка. Поселили курсантов в спортивном зале военного городка. Отсюда, рукой подать, до Тобола и мы, вместо зарядки, каждое утро бегали на речку купаться. За годы учёбы выработал привычку использовать любой повод для закалки и тренировки организма. В воде отрабатывал плавание на выносливость. Заплывал на середину реки и двигался по руслу против течения до полной усталости, а затем прибивался к берегу. В тот запомнившийся заплыв всё шло по плану. Когда окончательно выбился из сил и направился к берегу, то попал в прибрежные заросли. Водоросли стелились поверху сплошным ковром. Легко врезался в них, но чем сильнее погружался, тем они становились гуще. Грести было всё трудней. Руки и ноги связывала плетущаяся мишура. Водоросли с каждым взмахом всё сильней затягивали ко дну. До берега - рукой подать. Кричать и звать на помощь бессмысленно, вокруг - ни души. И впрямь говорят, в критические моменты в человеке пробуждаются неведомые силы. Почувствовав, что мне не вырваться из этой западни, я изо всех сил рванулся вверх, а затем ринулся к спасительному берегу. Через несколько секунд оказался на мелководье. Отдышавшись, оглянулся на свою пропасть. Прочерченный и развороченный мною след ещё не сошёлся и темнел тяжёлой водой. После спасения первым встретился с преподавателем по самолётовождению Леонидом Петровичем Хомутовым:
   - Товарищ курсант, вы чего такой бледный, что случилось? - спросил он.
   Я коротко отмахнулся: "Ничего особенного".
  
   В Судаке
  
   Выживание - это специальная тренировка лётного состава, на случай покидания самолёта над морем. Особенностей поведения в такой ситуации хватает. На инструктаже обязательно напоминают о том, что водная поверхность скрадывает высоту. Поэтому при приводнении освобождаться от парашютной системы нужно лишь в момент касания воды ногами. Накануне нашего приезда на тренировочной базе произошёл случай, один из пилотов этого не учёл, чуть раньше вывернулся из подвесной системы парашюта, ударился об воду и, теряя сознание, захлебнулся. Спасти его не удалось. Ко дню прибытия на "выживание" нашей группы в составе: Миши Круглова, Саши Кауткина, Лёхи Сердобинцева и меня, выброску в море с самолёта, заменили на высадку с катера.
   В полной лётной экипировке, я покинул судно. Привёл в действие баллончик и спасательный жилет моментально наполнился газом. Меня, словно поплавок, вытолкнуло на поверхность. Вдали на горизонте увидел заякоренный спасательный плот. Входящая в комплект лётчика лодочка плавала рядом. Я забрался на неё и поплыл к плоту. Надо было добраться до него, проделать все операции по его подготовке к приёму терпящих бедствие, опробовать в деле и снова поставить на якорь. После этого вплавь добираться до берега. День был жаркий и Чёрное считается тёплым морем, но обдувал свежий ветерок, а бултыхание в воде выстужало тело. Закончив выполнение упражнения, мы всей группой направились к берегу. В лётных башмаках, комбинезоне плыть было сложно, двигались мы медленно. Наконец выбрались на камни. Нас ожидали медики. Они фиксировали наше состояние здоровья. Доктор отлучился, а молоденькая медсестричка пыталась прощупать у меня пульс и не могла. Она с ужасом глядела на меня и не понимала, живой ли я. "Это душа моя в пятки ушла", - пошутил я. Но ей было не до шуток, она не знала, что со мной делать.
   Я лёг на раскалённые камни и не чувствовал их. Действительно, сильно переохладился.
   Среди бывалых авиаторов ходила примета: два звонка прозвенели, - третьего не жди.
  
   Капитаны
  
   Среди курсантов ходила байка: эти пилоты после взлёта бросали штурвал и, у кого первого не выдерживали нервы при нежелательном маневре неуправляемого самолёта, кто хватался за "рога", тот весь полёт пилотировал машину. На нашем Ли-2 автопилота не было, а для истинных ассов выдерживать курс и высоту в ровном горизонтальном полёте было скучно и утомительно, поэтому каждый старался переложить эту работу на другого. Капитаны, в самом деле, ассы с гонором, что грузин Цинцадзе, что русский Курбатов. Один мастер спорта по высшему пилотажу, другой - по парашютному спорту. Как такие "зубры" оказались в одном экипаже, неизвестно.
   "Королевский лайнер" служил для курсантов школьной партой. В полёте они постигали азы навигации: визуальное определение места самолёта, расчёт ветра, работу с радиокомпасом и другие операции. Мы начинали лётную практику в этом экипаже в паре с Валерой Колчиным. В период предполётной подготовки на аэродроме, мы старательно устраняли "зазоры" между плоскостью и тряпкой, словом драили самолёт. В воздухе шлифовали запланированные элементы полёта. Высота была небольшая, до трёх километров. В весеннюю и летнюю пору на этих эшелонах "кучёвка" сумасшедшая, болтанка бешенная. В первых вылетах мы по-страшному страдали от морской болезни. Валера вообще зеленел и не отходил от рыгательницы. Я чуть легче переносил болтанку и меня чаще привлекали к самолётовождению. Поражало то, что в этой обстановке штурман-инструктор капитан Шумилов доставал "тормозок" и с аппетитом наяривал духовитую с чесночком колбасу. Смотреть на еду не хотелось, не то, что есть, но он старался угостить нас. Постепенно, наши организмы закалялись, мы легче стали переносить турбулентность. Однажды в полёте капитан Цинцадзе
   сказал:
   - Колчин, веди самолёт, а ты, - обратился он ко мне, - садись на правое сидение, будем тебя учить.
   Обучение было простым: показали основные приборы авиагоризонт, указатель курса и скорости, высотомер и другие, рассказали, в какой последовательности переключать на них внимание, удерживать все стрелки на нужных делениях. В следующем полёте Курбатов приказал: "Бери управление".
   А сам вскоре отпустил штурвал. Я изо всех сил старался удержать самолёт в том положении, в каком мне его передали. Стрелки разбегались всё заметней. Если пытался довернуть на заданный курс, падала высота, появлялся крен. Стрелка вариометра дрожала и показывала тенденцию уклонений. Командир отточенным движением штурвала восстановил положение машины в пространстве и снова бросил управление. Когда у меня стрелки снова стали "разбегаться", он указал пальцем на пару из них и поднёс кулак к моему носу. Я понял, дело серьёзное.
   Быстро освоил пилотирование в горизонтальном полёте, затем научился выполнять маневрирование, вскоре освоил координированные развороты. Мои инструкторы поняли, что дело пошло. Оставили нас с Валерой на произвол судьбы. Мы добросовестно и без отклонений прошли по маршруту, прилетели на аэродром, построили "коробочку" захода на посадку. Инструктор перехватил управление и мастерски завершил полёт.
   Опытные лётчики утверждали, что Ли-2 для пилотирования сложная машина, но я понятия не имел о пилотских трудностях, мне по молодости лет и неопытности всё казалось не так трагично. В жёсткие условия гроз и прочих погодных прелестей нам попадать не приходилось.
   В очередной раз мы выполнили задание и приступили к заходу на посадку. Я вышел на глиссаду снижения, а инструктора всё ещё не было. Прозвенел звонок дальнего привода. Над ним я точно выдержал высоту двести метров. До полосы оставалось четыре километра, но лётчик всё не появлялся. Я продолжал снижение. Лишь перед ближней приводной радиостанцией штурвал взяла твёрдая рука. В момент пролёта привода высотомер показывал нужные семьдесят метров. Через несколько секунд самолёт приземлился. Его шасси зашуршало по плитам железки.
   После заруливания на стоянку Цинцадзе спросил: Что бы ты делал, если бы я не пришёл?"
   - После ближнего ушёл бы на второй круг.
   - Правильно, - одобрил моё решение асс.
   Он не поинтересовался, а что после второго захода? Но я то точно знал, буду садиться. Кое-что из практических действий опытнейших пилотов я понял и перенял. Чья школа?
  
   Инструктор
  
   Старшему лейтенанту Геннадию Чиянову группа подопечных курсантов подобралась, как на подбор, все совершенно разные. По чутью своего профессионального опыта он понимал, с этими ребятами повозиться придётся. Саша Петров всё схватывал на лету, улавливал нюансы упражнений. Но как стремительно осваивал элементы самолётовождения и бомбометания, так же легко и быстро всё у него улетучивалось. Вася Решетник, тот вообще тугодум. Для его обучения требовалось значительно больше внимания. Валера Колчин - вообще находка для учителя. Любую операцию, каждое упражнение, повторял безукоризненно и даже вносил в них элементы новаторства и творчества. К нему сходу прилипла кличка "наш Келдыш". Обо мне у инструктора сложилось мнение - "этот трудно доходит до полного понимания самых сложных теорий и практических действий, но уж, если их усвоил, то на всю оставшуюся жизнь.
   Очередное полётное задание было насколько сложным, настолько и интересным. С помощью звёзд определить место самолёта. Основная подготовка к нему начиналась на земле. Каждому курсанту надо было выбрать две пары звёзд выписать из таблиц их координаты, занести в бортовой журнал.
   С помощью планшета бортовой карты неба я подобрал созвездия находящиеся в северном полушарии. Для навигации нашёл самые яркиё звёзды первой величины. Чиянов глянул на мою подборку и одобрительно кивнул головой: "Годится". Человек он был немногословный. Широколицый, богатырского телосложения, он предпочитал действия. Если надо было произвести штурманский расчёт, то сам брал навигационную линейку, молниеносно устанавливал на ней нужные данные и, получив результат, показывал обучаемому, как это надо делать. Получалось наглядно и эффективно. С приборной доски считывал показания датчиков и стрелок безошибочно и точно, того же требовал и от нас. Помню, как во время прицеливания, он отодвигал мою голову от тубуса, сам отслеживал поведение отметки цели, клал свои руки поверх моих, отточенными поворотами рукояток вводил поправки на ветер. Отстранившись от прицела, говорил: "Смотри, так и удерживай цель в перекрестье". Эти уроки отпечатывались в памяти, закреплялись в движениях рук, цепкости глаз.
   Самолёт наш летел на большой высоте. Небо было ясным, звёзды, как на ладони. Мы всей группкой собрались у пульта управления звёздно- солнечного ориентатора. Я включил его электропитание, дал оборудованию прогреться. Когда параметры пришли в норму, то приступил к установке данных. Ввёл азимут и высоту первой звезды и вскоре по приборам контроля обнаружил, что произошёл её захват. Тут же повторил операцию со вторым светилом. Агрегат работал идеально. На панели оживали показания текущих географических координат места самолёта. В двадцать три часа двадцать одну минуту засёк широту и долготу с ЗСО и одновременно снял данные азимута и дальности с наиболее точной радиотехнической системы ближней навигации. Быстро сравнил их и получилось, что обе машины выдают одно точное место самолёта. Моё место у пульта ЗСО занял сержант Решетник. Штурман-инструктор внимательно контролировал его действия, беспокоился, чтобы тот не допустил ошибок. Василий хорошо справился с заданием.
   При повторении упражнения, я использовал вторую пару созвездий. Их звёзды выдали место самолёта с отклонением в полкилометра от реального. Для таких стратегических измерений - это сущий пустяк. Важно, что вынес из данного полёта - Звёздно-солнечный ориентатор работает безукоризненно. Испытывал преклонение перед талантом и мастерством людей, которые сотворили и создали эту чудо машину, учат её с успехом эксплуатировать.
  
   Школа
  
   Наш экипаж должен был поставить на полигоне заключительную бомбовую точку. При подходе к цели руководитель с земли предупредил:
   - Надвигается снегопад. Засечка взрывов с вышек затруднена.
   Я находился на месте бомбардира. С помощью радиолокатора заблаговременно "высветил" цель. Кое-какой опыт прицеливания уже имел. Командиру доложил:
   - Цель вижу, беру управлеиие на себя.
   Попутно проверил включение кнопок и переключателей. Умельцы дотошно подсчитали: для осуществления бомбометания надо выполнить шестьдесят операций, причём в определённой последовательности.
   Утопил обе кнопки бомбоприцела, тем самым задействовал управление автопилотом. Рукоятками "загнал" отметку цели в перекрестье. Лайнер послушно маневрировал. Электронная отметка сползала с "крестика". Я плавно вводил поправки на ветер и вскоре добился, что цель застыла, как вкопанная. Полигон стремительно приближался. Привычным жестом провернул барабанчик автосброса. Наступил самый ответственный момент. Отметка цели достигла расчётной точки. С характерным скрежетом сработал автосброс. Я бросил взгляд на панельку бомбодержотелей и с ужасом обнаружил, что лампочки наличия бомб по-прежнему горят. Тут же доложил командиру:
   - Бомбы не сошли.
   - Россомаха, - недовольно пробурчал майор Сорока, а сам связался с руководителем полётов на полигоне:
   - Разрешите повторный заход.
   - Никаких заходов, время вышло. К тому же из-за бурана видимость ухудшилась до минимума. Уходите на точку, - заключил он.
   На аэродроме погода также ухудшалась. Садиться с бомбами на внешней подвеске, мне такое и в дурном сне не снилось. Корил себя за то, что поставил экипаж в эту сложную ситуацию. Лампочки наличия бомб, как четыре глаза буравили мою курсантскую душу до самой глубины. Что мне стоило, даже на боевом курсе, сто раз проконтролировать все операции. Ведь прицеливался в идеальной обстановке. Теперь же не мог понять, какое из шестидесяти злосчастных переключений не выполнил.
   Полёт домой и заход на посадку выполнили чётко. Приземление, несмотря на сильный боковой ветер, командир осуществил мастерски. Как говорится, большущую машину бережно "притёр" к бетонке. На стоянке оружейники вывернули из бомб взрыватели, товарищи помогли снять их с бомбодержателей и оставили прямо под фюзеляжем. "Теперь дело автора, - сказал начальник группы, - берёшь сани, грузишь и тянешь на бомбоплощадку".
   Экипаж и спецы дружно разошлись. Четыре стокилограммовые чушки не смог увезти за один раз, пришлось делать две ходки. Площадка находилась у края стоянки. Буран усиливался, мороз крепчал, но мне было жарко. Умаялся основательно. Зарёкся повторять ошибки. "Говорили дураку, отрабатывай полётные задания до автоматизма. Через голову не дошло, теперь через руки, ноги доходит".
   После полуночи приплёлся в кубрик. Товарищи спали. Хоть и очень устал, но долго не мог уснуть. Мысленно проигрывал весь полёт. Без приборов шкал и пультов воспроизводил всю динамику. Удивлялся, ведь не мог допустить оплошности, но допустил. Действительно, автоматизм в лётном деле не пустое слово. Лишь сомкнул глаза, как прозвучала команда: "Подъём!"
  
   Госполёт
  
   На первом полигоне бомбил курсант Валерий Колчин. Как штурман-навигатор я точно вывел самолёт по месту и времени на начало боевого пути. Ошибки не допустимы. Полёт ответственный. Мы сдавали государственный экзамен. С полигона по радио сообщили результат бомбометания. Валера сработал отлично. Командир корабля майор Сорока по самолётному переговорному устройству одобрительно пробурчал: "Молодец!". Мы с Колчиным поменялись местами. До следующего полигона лёту около часа. Занял кресло и сразу обнаружил, что бомбоприцел вышел из строя. Доложил командиру:
   - Прицел неисправен, причину отказа объяснить не могу.
   Сорока чертыхнулся: "Этого только не хватало". Он прекрасно знал наши способности. Колчина всегда оценивал, как вундеркинда, обладающего удивительными качествами и понимал, если он не устранит неисправность, то это катастрофа.
   - Валера, - обратился командир к нему, - что хочешь делай, но чтобы к выходу на полигон прицел работал.
   Меня он отправил в кабину навигатора. Я рассчитал время выхода на очередной поворотный пункт, уточнил место самолёта и выбрался посмотреть, что там творит мой коллега. Валера разобрал весь шкаф, вытащил из него все блоки, добрался до самого нижнего и производил какие-то регулировки. Я тоже старательно изучал функциональную схему этого боевого комплекса, которая занимала самую большую стену на кафедре. По сути в этом сложнейшем оборудовании по-настоящему разбирался один единственный человек подполковник Лукин. Но его не спросишь. Надежда на светлую голову Колчина. Он сотворил в воздухе чудо. Перед выходом на боевой курс, доложил: "Бомбоприцел исправен".
   Я тут же занял рабочее место, высветил радиолокатором характерную конфигурацию озера Кушмурун, вышел на его южную окраину и дал команду: "Разворот на боевой курс...". Вскоре обнаружил засветки от уголковых отражателей и приступил к прицеливанию. По всем правилам перед бомбометанием нужно было произвести полную корректировку прицела, но времени на эту операцию уже не было. Прежде мне удавалось все цели поражать успешно. Я уверенно доворачивал самолёт, вводил поправки на путевую скорость и ветер, старался удержать цель в перекрестье, но она всё время "сползала", причём уловить тенденцию её поведения мне не удавалось. Сработал автосброс. Бомба ушла. Затаив дыхание ждал радиосообщения с полигона. Результат оказался хорошим - твёрдая четвёрка. Считал, что в той сложнейшей ситуации мне удалось выкрутиться. На земле мы направились докладывать Председателю госкомиссии генерал-майору авиации В. Буланову. Майор Сорока всю дорогу перемывал мне косточки: "Тебе "красная" оценка двойка, на большее ты не способен". Я плёлся вслед, как побитая собака. Хотелось сказать ему, Вы же видели, в каких условиях мне пришлось бомбить. Но промолчал. Кто теперь вспомнит про то, что из двадцати семи бомбометаний, я дважды попадал в "крест". В роте таким результатом никто из курсантов похвастаться не мог.
   После экзамнена выпускников ждал праздничный обед, но я, в расстроенных чувствах, не попрощавшись со своим штурманом-инструктором, прыгнул в первый самолёт, улетел на базу в училище.
  
   Мечта
  
   На огромной высоте самолёт пролетал надо мной. Серебристый след инверсии, словно упругий трос, соединял два белоснежных сугроба облаков и устремлял их ввысь. Через пару минут лайнер иглой прошил прозрачную ткань тропопаузы и вырвался в стратосферу. Как по мановению волшебной палочки, след обрывался и самолёт скрылся из виду. Инверсионная струя от его двигателей распухала, ширилась и растворялась в синеве.
   Эта картина напомнила мне детство. Учительница географии Вера Андреевна проводила урок не в классе, а во дворе школы. От неё услышал рассказ о знаменитом музее, как она ходила по Эрмитажу, восхищалась шедеврами, прекрасными творениями человеческого гения. Внушала нам несмышлёнышам то, что мы можем открывать и познавать прекрасное. Надо только мечтать.
   Тогда в таком же бездонном голубом небе я впервые в жизни увидел за самолётом белую струю. Догадывался, что это выхлопные газы двигателя, а внутри машины - люди, которые управляют ею, несутся в пространстве с огромной скоростью. В душе зародилось желание быть таким же, управлять чудо-техникой, покорять высоту и бескрайний простор. С годами это желание зрело во мне, превращалось в стремление добиваться своей цели.
   Из командировки на край нашей земли а Анадырь, мы возвращались домой. Я предложил командиру корабля капитану Ефремову посадку и дозаправку осуществить в Новосибирском аэропорту Толмачёво:
   - Познакомитесь с родиной легендарного военного лётчика Александра Ивановича Покрышкина. В центре города установлен бюст героя.
   Экипаж эту идею одобрил. Я же преследовал корыстную цель. В Черепаново жили замужем мои сёстры Нина и Галя. Мне хотелось их навестить. Кстати и гстинцы для них у меня были - красная копчёная рыбка Севера. Пока товарищи знакомились с достопримечательностями, я съездил к сестрицам.
   Дальнейший полет пролегал поблизости от моей настоящей Родины. Чтобы до минимума сократить расход горючего, мы запросили у диспетчера воздушного движения максимальный эшелон. Командир переключил управление автопилотом на штурмана. Мне не надо было на поворотных пунктах давать лётчику новый курс, рубежи входа в зоны очередного диспетчера. Я сам разворачивал самолёт, вёл радиообмен. Внизу проплывали Барабинские степи, с юга к ним примыкали степи кулундинские. Видимость была отменная, как говорят в авиации "миллион на миллион". Просматривались озёра, нитки рек, изредка маршрут совпадал со строчкой транссибирской магистрали. Воздушный стрелок прапорщик Антон Бабий проинформировал экипаж: "За самолётом тянется след инверсии - красивейшее зрелище".
   Сам я не мог из "носа" лайнера видеть эту картину, но надеялся - где-то на земле, какой-нибудь мальчишка, запрокинув голову будет любоваться белопенной лентой, разрезающей голубой купол пополам и в его душе зародится мечта о небе.
  
   Пожар
  
   Пролетели над Харьковом, до Белгорода было "рукой подать" и вдруг кабина стала стремительно наполняться дымом. Командир корабля капитан Линиченко по СПУ "самолётному переговорному устройству" приказал: "Экипажу перейти на питание чистым кислородом". На приборе я установил сто процентов и сразу почувствовал, как вонючий запах горящей изоляции начал пропадать. Было ясно горит электрооборудование. Дым наполнял кабину. Его плотность становилась всё гуще и вскоре ничего не было видно. Я прислонился глазом к остеклению фонаря и увидел, что за бортом также ярко светило солнце, голубело небо. Невольно в мозгу промелькнула беспокойная мысль: "Неужели в этом прекрасном небе, при работающих двигателях придётся покидать горящую машину?" Мои мрачные раздумья прервал голос Олега Андреевича: "Всем приступить к экстренному отключению электрооборудования!" Благо, что навыки управления агрегатами и приборами были отработаны мной до автоматизма, я в сплошном дыму наощупь стал поочерёдно отключать: комплекс межсамолётной навигации, навигационно-бомбардировочный автомат, радиотехическую систему ближней навигации, автоматический радиокомпас и всё остальное. Потребовалось несколько секунд, чтобы всё было выключено. На последок оставил курсовую систему. Эффекта не было, пришлось отключить и её. Когда всё, что питается от электричества на самолёте было заглушено, экипаж задействовал продувку кабины отбором воздуха от двигателей. Дым стал рассеиваться, видимость улучшилась и вскоре пришла в норму. При этом устойчивый запах гари не выветривался, напоминал затушенное пожарище. В кабине было непривычно тихо. Не слышалось шума работающего оборудования. Оно не работало, лишь по-прежнему вращались винты моторов. Дальнейший полёт приходилось продолжать старым дедовским способом: направление выдерживать с помощью магнитного курсового индикатора, высоту - по барометрическому прибору, а скорость благодаря встречному напору воздуха. Выручила училищная подготовка: от простого к сложному. Те навыки мне здорово пригодились. Без проблем завершил усложнившийся полёт по маршруту и заход на посадку без радио компасов.
   На земле техники без особого труда выявили источник огня. Вердикт их был однозначен: "Благодаря экстренному отключению электропитания, экипажу удалось избежать дальнейшего возгорания, предотвратить пожар".
  
   Грань
  
   После окончания академии майор Липунцов прибыл командовать нашей эскадрильей. Тренировочный полёт на авторотацию он выполнял с инструктором, заместителем командира полка подполковником Мелехиным. Базировались мы тогда на аэродроме в Джанкое. Был летний день, жарища под сорок градусов. Двумя годами раньше на этой воздушной базе при выполнении такого же задания разбился экипаж. Причину установили. Высота полёта стандартная - три тысячи метров. Перегретый воздух от теплоты "разжижился" и при выключении внешнего двигателя и вращении винтов, набегающим потоком, рулей управления, просто, не хватило, чтобы удержать самолёт от кренения и снижения. Своевременно зафлюгировать двигатель не успели, опрокинулись, а выводить машину в нормальное положение не хватило запаса высоты.
   На заданном эшелоне я вывел лайнер в створ полосы. Бетонка лежала впереди по курсу. Липунцов дал команду:
   - Выключить четвёртый двигатель!
   Бортовой техник старший лейтенант Васильев выполнил указание. Самолёт бросило влево и с креном поволокло вниз. Взлётка осталась правее и всё удалялась, а земля, наоборот, заметно приближалась. Оба пилота максимально вывернули рули, но машина их не слушалась. В кабине штурмана не было авиагоризонта и я по вариометру определял, что крен увеличивается и приближается к критической отметке. Представлял, что опытные воздушные ассы, "упёршись рогом", стараются перебороть небесную стихию и будут сражаться до конца. Они сами над собой шутили: "лётчик должен быть здоровый, смелый и тупой", но не до такой же степени. На приборе я мысленно наметил условную грань, за которой может начаться необратимый процесс. Смотреть на это безучастно не мог. Нажав ногой педальку СПУ сказал:
   - Толик!
   Борттехник в напряжении ждал команду от пилота и инстинктивно ударил по кнопке флюгирования. Винты мгновенно развернулись в походное положение. Лобовое сопротивление уменьшилось и теперь рулей вполне хватало, чтобы вывести самолёт из крена. Подполковник Мелехин спокойным голосом высказал свой упрёк: "Штурман, что ты там вякаешь?"
   Не в моём характере вступать в полемику, только не терпелось задать встречный вопрос: Вы, что хотели, как говорят мои нерусские друзья, полный рот земля?" Так же напомнить ему о той катастрофе, но я промолчал. Чтобы оставить запись на магнитофонной ленте, напомнил командирам:
   - Займите заданную высоту.
   Она к тому моменту упала почти на пятьсот метров. Выполнив заход по "малой коробочке" с зафлюгированым двигателем, мы благополучно совершили посадку.
   Про Липунцова позже слышал, что дослужился он до командира дивизии, стал генерал-майором авиации.
  
   Апатия
  
   Маршрут полёта пролегал над Пушкинскими горами. Высота пять с половиной тысяч метров, видимость отличная. Я отстегнул парашютную систему, выбрался из кресла и лёг на лобовое стекло, чтобы лучше разглядеть проплывающую внизу местность. Так обычно поступал при десантировании с помощью калиматорного прицела. Обзор великолепный. Разглядел не только, пославленые поэтом, деревушки, но и его могилу. Самолёт поравнялся с мемориальным местом и в этот момент машину, словно могучим молотом, стали сотрясать тяжёлые удары. Трудно было понять, что случилось. Я выбрался из своей кабины и вышел в грузовой салон. Картина сразу прояснилась. Правая створка грузолюка сорвалась с петли. Скоростным напором её сильно мотало и она вешним ребром билась о металл. От каждого удара весь самолёт вибрировал и сотрясался. Доложив командиру обстановку, предложил: "Надо до минимума уменьшать скорость".
   Майор Бондаренко тут же по радио сообщил ведущему группы: "Занимаю запасной эшелон. Выхожу из боевого порядка". Он уменьшил обороты двигателей и приступил к погашению скорости. Счастье наше, что створка не успела провалиться за борт. На минимальной скорости тряска прекратилась. Створки грузолюка пересеклись, крест на крест, и заблокировали друг друга. Не меняя режим полёта, мы отставали от полка и медленно плелись по заданному маршруту домой. Странное дело в этом полёте, даже в критические минуты, я не испытывал чувства опасности, мною владело какое-то прозрачное ощущение безразличия. По правилам должен был сгруппироваться, прыгнуть в парашютную систему и готовиться к самому худшему, но я бродил по самолёту, словно был уверен, - ничего не случиться. За всю лётную службу подобное состояние испытывал пару, возможно, тройку раз. Наверно, именно в такие мгновения лётчики попадают в катастрофические ситуации и не находят выхода, потому что не испытывают желания бороться за жизнь. Конечно, апатия явление исключительное. Она неожиданно накатывает и так же неожиданно проходит. Но момент может быть упущен.
   Мы прилетели на аэродром, когда все уже были на земле и установилась полная тишина. Виктор Савельевич построил экипаж и сказал:
   - Братцы, мы сегодня в рубашках родились.
   Все понимали, о чём речь. Стоило огромному щиту выпасть наружу, - никаких бы рулей не хватило, чтобы удержать самолёт.
   С замполитом майором Бондаренко я летал давно и был уверен - он сделает всё, чтобы выкрутиться из любой ситуации, своевременно примет грамотное решение, для спасения экипажа подаст нужную команду. В этот раз я со своим нахлынувшим равнодушием и спокойствием мог не успеть её выполнить. Выходило, что именно я родился в рубашке.
  
  
  
  
  
   Встречи
  
  
   В конце шестидесятых годов прошлого столетия книги писателя Валентина Пикуля не печатали, а его имя исчезло со страниц газет и журналов. Для моего поколения, вступавшего в ту пору в сознательную жизнь, эта завеса таинственности лишь распаляла интерес. Давно известно, запретный плод сладок. Так же, как нами разыскивались, доставались "пластинки на костях" (на рентгеновской
   пленке) с записями песен Владимира Высоцкого, мы ловили любые известия о Пикуле, которые, не весть как, долетали даже до Урала.
   Особой популярностью его произведения пользовались в армейской среде. В авиационном училище, куда я поступил, мы с интересом перечитывали его книги, делились впечатлениями, обменивались мнениями и ждали новых публикаций. Но их, к сожалению, не было.
   Позже я узнал о том, что упорное замалчивание творчества писателя началось после выхода в 1968 году романа "Из тупика". На этом эпопея его мытарств только начиналась.
   Родился В.С.Пикуль 13 июля 1928 года. Ничего знаменательного в его жизни не происходило. Лишь Великая Отечественная война круто изменила его судьбу. Он попал служить юнгой на боевой эсминец "Грозный". С честью и достоинством выдержал все испытания, выпавшие на долю экипажа. Всегда с гордостью хранил фронтовую фотографию, где был запечатлен в форменке с тельняшкой и в морской бескозырке.
   После Победы его направили в училище, овладевать вершинами флотского мастерства. Там он однажды прочитал книгу о военных моряках. Делясь с товарищем о прочитанном, заявил: "Пишут же такое барахло, да еще и печатают,- и, со свойственной юности самоуверенностью, добавил, - неужели я не напишу лучше?"
   Фронтовики слов на ветер не бросают. Сел писать и так увлекся, что вовсе запустил учебу. Из училища его отчислили. Но первый роман все-таки написал. Понес в редакцию журнала "Звезда", где он был опубликован.
   Путевку же в литературу дал ему редактор ленинградского отделения издательства "Молодая гвардия" А. Хржановский, опубликовавший В 1954 году первую большую вещь - двухтомный роман "Океанский патруль". В 1956 году Пикуля приняли в Союз писателей СССР.
   Сам Валентин Саввич считал: как литератор начался с романа "Баязет". Его замысел возник случайно. Читая "Брестскую крепость" С. Смирнова, он подумал о том, что такое же мужество и стойкость наши солдаты проявляли в русско-турецкую войну 1877-78 годов. Ему захотелось рассказать о безвестных героях, которые в жесточайших условиях двадцать три дня выдерживали осаду. И выстояли.
   "Так я напал,- говорил писатель,- на золотоносную жилу, почти не освоенную литературой, где можно открыть для читателя массу драгоценностей. И это ему удалось. Так правдиво, ярко и одухотворенно потемки славной, героической и, порой, гнусной истории нашего Отечества не высвечивал еще ни один, самый одаренный художник. Россия обязана помнить своего славного сына. Красота и сила воздействия его литературных произведений базируется на исторических фактах,
   имеющих документальную основу. Он не раз повторял: "Мне для того, чтобы получить полный простор для творчества, приходится переработать груду материалов. Меня интересует каждый день и час жизни моего героя. К сожалению, не все события оставили свой след во внешней памяти
   человечества. И там, где кончается документ, начинается авторский домысел,
   фантазирование".
   Мне посчастливилось увидеть Пикуля в июле 1985 года. Если учесть его почти затворнический образ жизни, напряженную работу, по примеру гениального Ф.М.Достоевского, исключительно в ночное время суток, то случилось невероятное. Он откликнулся на просьбу организаторов 6-го семинара молодых армейских литераторов, проходившего в Юрмале, и приехал на эту встречу.
   Твердой порывистой походкой Пикуль, словно взлетел на сцену актового зала. Мы, как прилежные ученики, приветствуя своего учителя, дружно встали. Окинув взглядом немногочисленную аудиторию, Валентин Саввич начал разговор: "Заранее не готовился к выступлению, поэтому затрудняюсь, с чего начать. Наверно, с самого волнующего".
   Его взор был устремлен вдаль, поверх наших голов, и, казалось, смотрит он в глубь тревожного века.
   "Работаю над новым романом и, как особо опасный преступник, улыбается, вместе со своими героями "отбываю" сахалинскую каторгу. Видите, даже подстрижен наголо. Надеюсь, пока волосы отрастут и я вновь стану "красивым", этот нелегкий труд будет закончен.
   В основу повествования положены события 1905 года. 15 мая у Цусимы японцы разгромили эскадру Рожественского, а 24 июня высадились на Сахалине. Малочисленный гарнизон не мог противостоять захватчикам и, чтобы защитить остров, из каторжан было создано ополчение.
   Это чуть ли не единственный случай в истории войн. По сути дела, узники защищали свою тюрьму, которая в тот момент стала для них частицей родины. Роман так и называется "Каторга". Им как бы завершается моя дальневосточная одиссея, в которую входит трилогия "Богатство", "Три возраста Окини-Сан" и "Крейсера".
   Большинство присутствовавших были хорошо знакомы с творчеством писателя, поэтому не просто слушали его, но и постоянно включались в разговор. Вопросы из зала поступали непрерывно, нередко выливаясь в целые монологи.
   -Поделитесь секретами вашей творческой лаборатории,- поинтересовался П. Александров.
   -Работаю обычно по ночам с 20 до 4 утра. Вечером просыпаюсь, пью чай и за дело. Пишу ученическим пером, макая в чернильницу. Норма - восемь страниц, а при хорошем настроении могу и двенадцать выдать. Лучшим отдыхом для себя считаю смену изучаемого материала. К примеру, утомил меня Х1Х век, берусь за семнадцатый.
   В основном пишу романы. Люблю этот жанр, как особую форму самовыражения, со множеством действующих лиц и горячкой событий. Ненавижу чахленькие романы, где автор копается и интимной жизни героев, удрученных бытом. Обожаю произведения полновесные, как тяжелые кирпичи, где действия, как взрывы глубинных бомб.
   У меня обширная библиотека, другой такой в Риге нет. Что касается маринистики, то подобная коллекция имеется лишь у одного человека в Москве.
   Ориентироваться в этом море литературы приходится с помощью картотеки, которую веду смолоду. В ней я регистрирую не книги, а людей. Я ее еще называю "покойницкой".
   Кроме того, у меня есть картотека по русской иконографии: начиная от первых фресковых источников до 1918 года, собраны все данные по живописи, графике, скульптуре, вплоть до надгробий. Все это помогает в работе.
   - Читая Ваши книги "Старая шкатулка", "Исторические миниатюры", другие произведения, - говорил В. Петушков - испытываешь чувство признательности к Вам, создавшему литературные памятники славным людям, столько сделавшим для процветания своего Отечества, но уже забытых или полузабытых. Воскрешая их имена, Вы, как истинный патриот, сеете зерна уважения к прошлому, к истории нашей Родины.
   - Уверен в том, что наша литература обязана говорить о любви к Отчизне во весь голос. Особенно сегодня, когда деформированы многие духовные ценности. В произведениях искусства люди должны находить добрые примеры для подражания, видеть высокий смысл служения Отечеству.
   Патриотизм в моем понимании не только березка на пригорке, речка детства, милый сердцу мирок отчего края, а глубокое осмысление культуры народа, его вековых традиций ради великой конечной цели: воспитания в человеке той самой любви.
   К сожалению, многие учебники по истории написаны скучно и не дают молодежи возможности всесторонне представить отдельные этапы развития государства, образы предков, вершивших нужное дело. Ведь кроме Суворова и Кутузова, которых изучают в школе, был, к примеру, и прекрасный полководец Петр Салтыков. Командуя русской армией, он в 1759 году одержал победу над Фридрихом 11. У нас в стране Салтыков забыт, хотя в годы Великой Отечественной
   войны мы помнили о нем. Ибо за ним вырастал призрак покоренного Берлина. И таких имен в истории много. После школы молодежь ощущает пробел в знаниях. А ей о Родине хочется знать больше. И я заполняю эту пустоту в образовании читателя. Отсюда, видимо, повышенный интерес к моему творчеству.
   На мой вопрос: "Кого из писателей Вы считаете своими учителями", Валентин Саввич ответил:
   - Вообще-то я самоучка. Писать учился у А. Малышкина, которого считаю настоящим мастером языка. Попав под его влияние, написал роман "Из тупика" и скажу без лишней скромности, это, на мой взгляд, в языковом смысле лучшая моя вещь, потому что кроме исторических находок, там чувствуется рука литератора.
   Также, когда писал роман "Моонзунд", то решил его сделать стилистически идеальным. Время не поджимало, поэтому взял рукопись на дачу и приступил к делу. Трудился с увлечением, но в конце лета все написанное пришлось выбросить в корзину, а в книгу пошел первоначальный вариант. Тогда-то и подумалось, что проза, как и человек, должна быть с изъяном, иначе она не трогает.
   - Правда, что Вы, работая над романом "Моонзунд", пользовались архивами Колчака, переданными Вам вдовой адмирала.
   - Нет. Весь роман построен на стенографическом отчете допроса Колчака. За шесть встреч со следователями "правитель Сибири" столько наговорил, что придумывать и искать дополнительные сведения просто не было необходимости. Лишь во время седьмого допроса, услышав выстрелы войск Каппеля на окраине Иркутска, адмирал понял, что это конец и стал сильно нервничать, что заметно даже в протоколах допроса.
   -Расскажите, пожалуйста, как создавался роман "Реквием каравану РО-17",- попросил А. Сиразитдинов.
   - Это не роман, а скорее художественно-исторический очерк. При работе над ним использовал самые разные источники: переводные материалы с английского, польского, немецкого языков, воспоминания участников. В настоящее время располагаю новыми материалами, поэтому буду его дописывать.
   - Кого из советских писателей-"историков" Вы больше всего цените.
   - Мне трудно судить о советской литературе в целом. За последнее время прочитал всего несколько книг. Это повесть А Крона "Капитан дальнего плавания" об известном подводнике герое войны А. Маринеско, документально-художественную повесть В. Карпова "Полководец", "Портреты" - Д. Жукова и другие. Все это в историческом ключе. А вообще читаю мало и не для того, чтобы "убить" время. Споткнувшись при чтении, начинаю думать, а почему это слово переставлено сюда, когда его место там. Если начинаешь придираться к каждой строчке, то радости
   от такого чтения мало.
   Исключение составляет творчество известного сербского писателя Б.Нушича. Когда плохое настроение, то достаю его "Автобиографию", и хохочу от души. Очень интересный автор. Кстати, Д. Жуков написал о нем прекрасную книгу.
   После официальной части, Валентин Саввич фотографировался с нами, прогуливался по берегу Рижского залива. Складывалось впечатление, что он находится в кругу единомышленников. Непринужденная обстановка располагала к откровению. Не обошли мы вниманием и самые значимые его романы "Битва железных канцлеров" и "Нечистая сила". С последним из них, считающимся у писателя любимым детищем, связаны особенно трагические страницы его жизни. Работа над книгой совпала с "эпохой застоя", которую Пикуль считал бесплодным и поганым временем.
   Еще не приступив к написанию романа, он начал получать грязные анонимки, предупреждавшие, что за Распутина с ним расправятся: "Пиши о чем угодно, только не трогай Григория и его лучших друзей".
   Верховным заправилам совсем не хотелось, чтобы читатель отыскивал прискорбные аналогии с теми безобразиями, которые творились в кругу брежневской элиты. По сути дела автор интуитивно предчувствовал трагедию огромной страны и пытался в сценах коррупции при дворе Николая -11, в картинах расхищения и продажности, показать пагубность деятельности руководящей
   камарильи.
   Отрывки романа появились в журнале "Наш современник" в 1979 году. Травля писателя возобновилась с новой силой и велась по всем направлениям: телефонные звонки с угрозой смерти, открытки, злобные письма с оскорблениями. Его обвиняли не только в антиисторизме, но и в шовинизме, антисемитизме.
   Основной шквал звонков и нападок принимала на себя жена писателя и, не выдержав всего этого, умерла. Валентин Саввич был в страшной депрессии. В письмах к друзьям он писал, что обстановка безвыходна. "Будем надеяться, что наверху опомнятся и поймут, куда идет страна...".
   Терроризирования его не прекращались. Дошло до открытых избиений прямо на улицах города. Тогда у него окончательно созрело решение "бежать" из Ленинграда. Сначала моряки укрыли его на острове Булли, а затем он переехал в Ригу, под "крыло" армии.
   Не прошло и десяти лет, после написания "Нечистой силы", как самые мрачные предчувствия автора стали обретать реальность. За XX век наша многострадальная Родина пережила 3 революции: буржуазную, социалистическую и демократическую. Их организаторы до основания разрушали и до последней копейки разграбляли ее богатства. И эта последняя революция была, пожалуй, самой губительной.
   Приведу лишь один пример. На кануне развала Советского Союза Председатель правительства Н.И. Рыжков обнародовал информацию о том, что золотой запас государства составлял 2200 тонн. С приходом к власти, так называемых, демократов, золотовалютный запас, как корова языком слизала. Попутно исчезли банковские вклады населения, растворились по тайным хранилищам деньги партии, драгоценности госфондов, развернулась массовая прихватизация земель, лесов, природных недр, промышленных и сельхозпредприятий.
   Территория страны уменьшилась. Смоленск, Брянск, Воронеж стали пограничными городами. Военные базы наших исторических недругов и врагов приблизились к Москве на удаление танкового марш-броска, подлетное время боевых ракет уменьшилось до пяти минут. В Польше и Чехии размещаются ПРО для уничтожения наших стратегических ракет на старте.
   Своевременно написанная книга, которая могла бы послужить предостережением краха государства, в цветах и красках освещавшая подобный опыт кануна прежних революций, увидела свет в 1991 году. В полном объеме ее опубликовало издательство "Светоч". Валентин Саввич написал предисловие к этой публикации, в котором "Нечистую силу" назвал главной удачей своей литературной биографии.
   В январе 1986 года я готовил интервью Олега Корниенко с писателем для окружной газеты. Требовалось визирование материала Валентином Саввичем. Он прочитал рукопись и внес необходимые поправки. Кроме того, подарил мне свою книгу "Под шелест знамен" с надписью "На память об авторе...". Я обратил внимание на то, что свой автограф он закончил словами: "ХХ век, Riga", словно был уверен, что останется в этом веке и в этом городе навсегда. К тому времени он уже перенес инфаркт и здоровье его ухудшалось.
   Антонина Ильинична сознавала то, что десяти-двеннадцатичасовые нагрузки не лучшим образом сказываются на здоровье Валентина Саввича, поэтому старалась облегчить режим его труда. Она пригласила мужа поучаствовать в "Литературных пятницах", организованных ею в библиотеке Рижского дома офицеров.
   В молодости Пикуль раз в неделю приходил в Объединение молодых литераторов, которым руководил ленинградский поэт Всеволод Рождественский - человек высокой культуры и безграничной доброты. Писатель считал многим ему обязан в своем творческом становлении, но при всем уважении к труду таких вдохновенных энтузиастов, работать с одаренной молодежью, он себе позволить не мог.
   Поэтому появлялся на собраниях студии не часто.
   Для любителей словесности, пишущей братии его присутствие было настоящим праздником. Мне тоже удалось побывать на одном из таких занятий и впечатление оказалось незабываемым.
   Пикуль медленно прохаживался по залу, внимательно слушал каждого выступавшего. Ораторы старались читать свои лучшие творения.
   Светлана Чернявская с волнением декламировала лирические стихи. Валентин Саввич подошел к ней, остановился рядом, пристально смотрел на девушку, а когда она закончила выступление, тихо произнес: "Мадам - это типичная чувственная женская поэзия. Стихи хорошие".
   Поэтесса смутилась, залилась краской. Кстати, "мадам" - его излюбленное обращение к женщине. Реже он употреблял "сударыня", а жену называл уменьшительно - ласкательным именем "Тося".
   Следующим предстояло держать экзамен мне. Я решил нарушить строгую, чинную обстановку аудитории и начал выступление "несерьезными" стихами:
  
   "Сделал ты меня бесстыжею,
   На виду зацеловал
   И закат мальченкой рыженьким
   В лес смущенный убежал.
  
   Ночь - бессовестная сводница
   Ждет, раздевшись донага,
   Нас луна и та сторонится,
   Скрылась в поле за стога..."
  
   Валентин Саввич оживился. В его серых глазах вспыхнули живые огоньки. Не успел я произнести очередную фразу, как услышал его одобрительное пожелание: "В строках стихов и должна пульсировать кровь. Так держать".
   Это флотское "так держать", словно могучая волна всколыхнуло душу и я на одном дыхании провел самое памятное свое выступление.
   Фантастический рассказ Павла Заиканова Пикуль слушал особенно сосредоточенно Проза - любимый конек, которого он оседлал еще в молодости и владел ею с величайшим мастерством. Поэтому его реплики, замечания, по ходу чтения, были точными и емкими. Начинающий автор схватывал их налету и вносил пометки в текст.
   В его репликах и даже замечаниях чувствовалось доброжелательное отношение к человеку, стремление не обидеть, а поддержать, окрылить, вдохновить на новые творения. Светлая черта человеколюбия проявлялась у него как в творчестве, так и в жизни.
   К примеру, родственникам и близким людям он посвящал самое дорогое - свои произведения, сопровождая их нежными, теплыми словами. "Нечистую силу" - "памяти моей бабушки, псковской крестьянки Василисы Минаевны Карениной, которая всю свою долгую жизнь прожила не для себя, а для людей...". "Антонине Пикуль, верной подруге, разделившей мое одиночество, посвящаю с любовью", роман "Каждому свое". Последний незаконченный роман-размышление - "Площадь павших борцов", - естественно, "светлой памяти отца, Саввы Михайловича Пикуля, который в рядах морской пехоты погиб в руинах Сталинграда...".
   После этого занятия увидеть писателя мне больше не удалось. Умер он 16 июля 1990 года. Похоронен в Риге. В родном городе ему и при жизни места не было. Там во славе другие фамилии.
  
   Диалог
  
   Автору известной трилогии "Судьба", "Имя твоё", "Отречение", многих других художественных произведений, лауреату премии имени А. Горького, Государственных премий РСФСР и СССР П. Проскурину за заслуги в области литературы присвоено звание Героя Социалистического труда. Во время посещения Риги писателя попросили выступить перед воинами и членами их семей. Встреча состоялась в окружном Доме офицеров. Там я внимательно слушал оратора, но мне хотелось продолжить этот интересный разговор, попросил Петра Лукича дать интервью для газеты "За Родину". Он согласился и пригласил меня в Юрмалу, где в это время отдыхал. Его жена ушла в клуб смотреть популярный фильм, а мы начали неспешный диалог. В первую очередь задал актуальный в ту пору вопрос:
   - Какое влияние оказывают современные писатели на процессы перестройки?
   - Часто слышишь: дело писателя - это человек. И не лезте, мол, в государственные проблемы. Это говорят люди или не понимающие того, что творчески мыслящая личность не может стоять в стороне, или те, кто не заинтересован во вскрытии болезней общества. В. Распутин однажды признался: "Не могу работать, вынужден заниматься проблемами дня".
   Как секретарь правления Союза писателей СССР могу сказать: литература сейчас на большом распутье, она не может в кратчайшие сроки переосмыслить, что же происходит в жизни. И как, скажем, машина, забуксовала. Это естественно. Появились острокритичные произведения: "Пожар", "Плаха", "Всё впереди", в которых вскрываются пороки и недостатки. Но это не от хорошей жизни. Отражая наши "болячки", литература не делает своего основного дела, не изучает человека, чем занималась издревле. Она лицом к лицу столкнулась с неожиданностями, потому что её долго ориентировали на положительную, созидающую область, а приходится разгребать нагромождения застойного, отрицательного.
   Перестройка - громадная задача, поэтому все мы в мобилизационном состоянии. В литературе идёт огромная борьба; много течений. Одни стремятся всё зачеркнуть и начинать с чистого листа, другие, более умеренные, пытаются лечить застарелые болезни. Словом, союз у нас сложный, но, надеюсь, что верх возмёт реализм и, уверен, дитература будет шагать в ногу с жизнью. Нас ждут перемены.
   - Есть ли у вас заглавная, стержневая тема творчества и в чём её истоки?
   - Пишу я давно, более тридцати лет, начиная со школы. Но более серьёзно литературным трудом стал заниматься, когда работал на Камчатке. Главные мои романы "Судьба", "Имя твоё", вот уже закончен и опубликован в журнале "Москва" роман "Отречение", пристрелочно названный мною "Солнцеворот". Осознание идеи этой трилогии приходило не сразу. Задумался над тем, что у Шолохова есть донской казак Мелехов, у Абрамова - яркие образы северных мужиков, а люди средней полосы - как провалились, зияя белым пятном в отечественной литературе. Нужно было заполнять этот пробел. Так и определилось магистральное напрвление моего творчества, выразившееся в постижении русского народного характера Нечернозёмной России. Мне удалось проследить его от революции до наших дней на примере родной мне Брянщины, а точнее говоря, все мои герои из посёлка Косицы, где всего-то и было сорок дворов. На их судьбах попытался увидеть и создать образы Захара Дерюгина, других персонажей, понять, что произошло с русским характером за годы Советской власти.
   - Многие советские писатели в настоящее время пишут на историческую тему...
   - У меня тоже в стадии работы роман "Гонец", который пишу на исторической основе. Причём не выхожу за пределы Москвы. Через дедов, отцов, сыновей стремлюсь показать прошлое от Петра до сегодняшних дней. Основа замысла - постижение истинной истории, безобразное отношение к которой началось со Сталина. А ведь история у нас - это политика, Л. Толстой жил в Хамовниках, был, а значит, и должен быть город Тверь. Правильно, по-моему, то, чтго мы в последнее время возвращаемся к первоисточникам исторической мысли, имеется в виду начало широкой публикации трудов Карамзина, других отечественных учёных.
   И всё же у нас с памятью не всё в порядке. Перекорёжили историю.Необходимо её востанавливать и за это надо браться чистыми руками.
   - Какую роль знание прошлого играет в интернациональном воспитании народа?
   - Честно, открыто воскрешённая история - главный источник правильного интернационального воспитания советских людей. Нашу страну призывать к укреплению уз дружбы и братства не надо. Она сложилась как огромная общность людей. Просто нужно дать возможность всем без искажений и вывертов узнать, как она веками складывалась, убедиться в том, что наша Родина действительно интернациональна и всегда была такой.
   - Есть у вас ученики, которым вы помогли в писательском становлении?
   - Считаю, глубоко убеждён в этом, нельзя поддержать писателя, помочь ему выйти в люди. Он должен родиться писателем, а вырасти, получить известность поможет ему сама жизнь. А. М. Горький создал литературный институт - единственный в мире. Но нужен ли он? Ведь, если разобраться, мы плодим там несчастных людей. Поступив учиться, человек считает, что он станет писателем. Припоминаю интервью В. Пикуля по Центральному телевиденью: каким сложным и тернистым был его путь к признанию! А теперь, что получается, мальчик после школы приносит в издательство первую книжку, написанную из своего, в общем-то, бедного опыта, берётся за вторую, и тут начинается буксовка из-за совершенного незнания им народной жизни. Начинается трагедия - новоисечённый гений начинает пить горькую, требовать, чтобы его содержали.
   Этому способствуют и объективные обстоятельства. Как сказала Е. Шевелёва, у нас огромная печатная база и ей нужно сырьё. Поэтому публикуются даже спорные, но мало-мальски нужные рукописи. А чтобы не прошла талантливая вещь, то такого и вовсе не припоминаю. И всё же верно считали старые мастерв - писатель начинается с третьей книги. Без борьбы им не станешь. Писатель - это биография, талант, который должен вырваться из души могучим голосом.
   Кое-кто из молодых идёт другим путём, находит себе покровителя, особенно это характерно для Москвы, или входит в одну из противоборствующих группировок, и такие тоже, к сожалению, существуют около литературы, заручается поддержкой и таким образом добивается публикования своих работ.
  
   - А каким путём вы пришли в литературу?
  
   - Я не думал, что стану писателем. Толчком послужили война, оккупация. Кроме того, наверно, что-то во мне природой заложено. Ведь Суворов тоже, пожалуй, не думал стать полководцем. Есть в человеке какая-то извилина, которая поворачивает его сознание к точным наукам или к искусству. А меня вот она к литервтуре склонила.
   Мне было сравнительно легко пробиваться. Я много работал каменщиком, лесорубом сплавщиком, и, когда начал писать, мне не надо было ехать на стройку изучать, как рабочий кладёт кирпичи, проникать в его внутренний мир. Словом, я подкопил знаний, которые выплёскивали из меня. Многое из этого багажа вложил в первый роман "Глубокие раны". И взял количеством. Он получился эмоциональным, есть знание жизни, но переиздавать мне его сейчас, право, неловко.
   С книгами "Горькие травы", "Порог любви" было сложней. Издатели отказывались их печатать. Но мытарства с проталкиванием лишь укрепили мою убеждённость: если пишешь правду, отступать нельзя. Я преодолел все препоны, и чем труднее было, тем злее становился.
   - Нам, военным людям, интересно знать, как вы оцениваете современную Советскую Армию?
   - Не скрываю: современную армию знаю плохо. Она легендарная, героическая. Воспоминания о солдатской службе с годами потускнели. Окончил полковую школу. Был сержантом. Занимался строительством в различных воинских коллективах.
   В своё время опубликовал в "Красной звезде" несколько материалов на армейскую тему. А позже, побывав в ракетной части, написал рассказ и отдал в журнал "Знамя". Там его набрали, и вдруг звонит один из начальников: "Прекрати безобразничать, - говорит, - иначе на гауптвахту посажу". Так рассказ не увидел свет... Считаю, пока будут вмешиваться, ставить всевозможные рогатки, создать что-либо значительное об армии и её людях невозможно.
   - Вы выбирали профессию или она вас сама нашла?
   - После окончания службы я, честно говоря, боялся возвращаться в свой посёлок. До армии столько там трудился, но так на штаны и не заработал. Поэтому, лишь получил паспорт, - укатил искать лучшей доли. Приезжая, видел, что на родине моей ничего не меняется к лучшему. Тогда-то и начал задумываться, почему эта баба, вынесшая войну, опять идёт в упряжке. А тут ещё впечатления оккупации донимали, просились наружу. Пришлось после мастерка да пилы вечерами браться за перо.
   - Ждёте ли вы признания от читателя и хотите ли влиять на него, сделать лучше?
   - На читателя, пожалуй, ни один писатель не ориентируется. Когда пишешь о нём не думаешь. Идёт глубокий внутренний процесс: борешься сам с собой. Хочется постичь истину о человеке. Общественный резонанс, читатель приходят потом, и изменить что-либо они уже бессильны. Слово сказано.
   - Ваше отношение к бытующему сегодня делению литературы на городскую, сельскую, военную и т. д.
   - Специализированной, подведомственной литературы нет. Есть произведения о человеке, о чём-то общем, вечном. Наташа Ростова, Карамазовы - в этих и других образах затронуты общечеловеческие черты, и тем они интересны.
   Допускаю единственное деление литературы - на разрушающую и созидающую. Но обе эти функции - также суть отражения жизни, её идеологии, нравственных основ. Почему отражение? Да потому, что не было ещё произведений, в которых бы высвечивалось будущее, создавались образы, характеры грядущего времени.
   - В последние годы многие художественные произведения не всегда объективно отражали действительность, не удовлетворяли духовные запросы читателя. Почему?
   - В них ощущается недостаток объективной информации. Пропагандировалось одно, а жизнь шла по-другому. У нас рушилось всё , а мы пели о процветании. Покупали за границей десятки миллионов тонн зерна, а своё хозяйство запустили. Пятнадцать миллионов персональных водителей ежедневно развозили чиновников и их домочадцев, а миллионы других тружеников давились в общественном транспорте и говорили о социальной справедливости. Люди устали от лжи. Литература же не могла ярко высветить застойные явления, происходящие в обществе, ответить на злободневные вопросы.
   - Пётр Лукич ваши книги, как и книги Ч. Айтматова, В. Белова, не залёживаются в библиотеках, их не купить в магазине. В то же время из печати выходит множество произведений, оседающих "мёртвым грузом"...
   - У нас нет творческой и комерческой конкуренции. Мы приняли в союз более десяти тысяч писателей, а их надо кормить. Вот и приходится выпускать не только те произведения, которые пользуются спросом.
   Если говорить о популярности среди авторов, то сегодня на первом месте стоит В. Пикуль.
   Он, как первопроходец, начал открывать нашу историю, поднимая запрещённые темы. Таким образом восполнил многие пробелы в памяти народа. Организованное ему противодействие не увенчалось успехом. Хорошо, что он победил и тем самым сделал великое дело. Это подвиг, и я бы, если бы это зависело от меня, дал ему звание Героя Социалистического Труда.
   -Как вы относитесь к экранизации своих произведений?
   - С кинематографом у меня отношения сложные. Пока они уговаривают экранизировать роман - горы золотые сулят, а когда деньги государством отпущены, делают с авторским материалом всё, что хотят. Чтобы не быть голословным приведу такой пример. Е. Матвеев - хороший актёр и режиссёр, снимал "Судьбу". В роли молодого Захара Дерюгина, по моим понятиям, должен был сниматься парень лет 25-30, а Матвеев взял эту роль себе. Ну и пошло-поехало. По книге, когда 27-летний Захар лезет в окно к своей любимой Мане, то это естественно. А теперь представте, что в этой роли 57-летний мужик - выходит порочно. Эпизод пришлось снимать, и вообще, во многих местах сценарий трещал по швам.
Спрашивал режиссёра, что нельзя было подобрать актёра? А он мне в порыве откровения: "Это моя лебединая песня, не беспокойся, всё подгоним, комар носа не подточит"...
   - Не только в "Судьбе", но и в других романах большое место занимает тема войны...
   - Тема войны неисчепаема. Есть вещи, которые вне досягаемости моих литературных возможностей. Врезался мне в сознание такой случай. После того, как наши войска потеснили немцев, мы возвратились в Косицы на испепелённую землю. Жили роднёй. Был у меня семилетний двоюродный брат. Однажды он возился с капсюлем. Произошёл взрыв, и ему поранило руки. Я нёс его в больницу. Кровь текла по мне. Пальцы ему тогда отрезали.
   Прошло столько лет, но всё помнится, а вот чувство, которое испытывал, ощущая течение крови, описать не могу.
   - Раньше существовало такое понятие "толпа и гений". Вы получили широкую известность не только у нас в стране, но и за границей. Интересно, как вы относитесь к славе?
   - Признание своих трудов воспринимаю, как и любой нормальный человек, без особых перекосов в психике. Но если быть до конца искренним, то надо признать, что однажды невольно поймал себя на мысли, не свойственной моему мировосприятию. Вы знаете, что в Москве, особенно в часы "пик". Немудрено оказаться в толчее, давке. Иду я как-то, а со всех сторон напирают, не пробиться. И тут прорвался незнакомый доселе внутренний голос, так и подмывало с российской удалью крикнуть: "Расступись, народ, Проскурин идёт!". Приглушил я тогда душевный порыв и подумал: "Да, брат, червоточинка высокомерия подтачивает, не поддавайся ей".
   И последний, может быть, наивный вопрос: зачем вы пишете?
   - Честно говоря, не знаю. Пишу, потому что не могу не писать. Это сильнее, чем моё желание, боль, от которой можно избавиться, лишь выплеснув её через своих героев. Щемящее чувство усиливается, когда я приближаюсь к детству, людям, земле. Вдохновляет надежда, что мои книги приносят какую-то пользу.
   Эпилог
   Во время встречи с писателем меня поразили простота и уважительное отношение к собеседнику. На прощанье, Пётр Лукич подарил мне свою знаменитую "Судьбу", снабдив её сердечным автографом.
  
  
   Задавака

Она входила в группку самых красивых девочек нашего класса. Оля Головко, будто из песни вышла - 'кудри чёрные, чёрные брови, голубые большие глаза'. Салобоева Галя - сама нежность. Светленькая, стройная, словно сибирская берёзка. Голос у неё спокойный, певучий. Нина Акимова - смугляночка, глаза карие лучистые. Вся она загадочная, аки таинственностью окутана. Галочка Рыбакова отличалась особой, неброской красотой. У неё прелестные, почти зелёные, глаза, правильные черты лица. В лёгкой девичьей фигурке уже закрадывались признаки женственности. Всё в ней притягивало взгляды, западало в память. Рано ощутив свою привлекательность, особинку, изо всех сил старалась подчеркнуть свою оригинальность, выделиться. Умудрялась первой посмотреть фильмы в головном кинотеатре городка 'Авангарде', а затем делилась с одноклассниками увиденными: 'Гусарской балладой', 'Человеком амфибия' и другими картинами. Естественно, всегда была в центре внимания. Блеснуть высокими знаниями, как Нина Суслова и Саша Демлер она не могла, хотя и училась хорошо, зато нарядами щегольнуть, - её хлебом не корми. Все девчонки приходили на занятия в строгой школьной форме, Галочка, то свитерок модный оденет, то водолазочку. Сделать ей замечание, никто не решался. Весь выпендрёжь, желание покрасоваться, были ей к лицу. Она и впрямь была, не как все. Зазнайкой её не считали. Девочки, конечно, завидовали , а ребята, просто, засматривались.

Уже во время службы в армии, я переписывался со своим каръерским корешком Колькой. Он учился на год старше нас, а после восьмого класса и вовсе уехал, поступил в ремесленное училище. Меня поразило то, что через столько лет, в письме из ГДР приятель интересовался: 'Как там ваша Галочка Рыбакова поживает?' Крепко, видно, запала она ему в душу.

Я ответил, мол, живёт по-взрослому, наверно, хорошо. Людская молва разнесла весть о том, что она в одиннадцатом классе, не успев окончить школу, выскочила замуж за студента, которого прислали преподавать нам физику. Мне тогда неловко было наводить справки, но, судя по характеру нашей оригиналки, она всегда поступала по-своему. Тогда, переживал за неё. Обратил внимание, на то что Рыбакова не пришла фотографироваться на общеклассный выпускной снимок. Пришли: директор школы Новицкий Виктор Францевич, два Василия Фёдоровича - фронтовик Пуляев и учитель немецкого - Литау. Не осталась в стороне историчка Мария Александровна Воинова. Галин мнимый муж, а она проигнорировала знаменательное мероприятие. На неё это похоже.

На моём небосклоне жизни, одноклассники и все люди, с которыми сводили меня пути-дорожки, горят, кто более, кто менее яркими звёздочками, а Галина, словно, комета летит и светит, не угасая.

Недавно в интернете она выложила свои фотографии. Почти везде запечатлена в таких закоулках планеты, что и не додуматься. Всегда в гордом одиночестве, как и в пятнадцать лет - в семьдесят пять, готова позировать. По-прежнему строга и неотразима. Через времена и житейские будни высоко несёт себя на зло и радость всему свету.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"