Недавно мне приснился сон. Иду я по асфальтовой дороге в сельской местности. Кругом поля; колосья и травы пронизаны солнцем. Лучи слепят, такие ясные, тёплые, что хочется их хватать губами, как младенца за пяточку... А рядом идёт какой-то непонятный жених. Будто бы идём к жениховой родне знакомиться. Парень ростом невысок, несколько суетлив, всё старается мне угодить, быть интересным, рассмешить чем-нибудь. В какой-то момент он пускается в воспоминания детства, забегает в поле, кривляется, изображая кого-то в лицах. Я вежливо улыбаюсь. А сама по сторонам гляжу и думаю горько: "Эх, не получилась жизнь, дай хоть на поля насмотрюсь..."
Дальше идём. Чувствую, как жених, осмелев, легонько поглаживает мою руку с внутренней стороны, от кисти до локтя. И вдруг понимаю, что отвечаю едва заметным движением руки на его ласку. Сердце замерло, внутри холодком овеяло. "А что, - думаю, - если пробудить свою чувственность, то можно как-нибудь и дожить с ним до конца".
Пришли мы к родне. За столом женщины косятся на меня оценивающе. Принесли куриное мясо. Я стесняюсь есть под строгим надзором, отказываюсь. Мясо как-то сразу уносят. А жаль! Я чувствую небывалый аппетит, мне так хочется этого белого куриного мяса, до обморока...
Забыла я тревожный сон "девушки на выданье". Но однажды он вдруг начал сбываться. В руку, что называется...
Устроилась я в издательский дом журналисткой. Через неделю его пожилая хозяйка посылает меня в агрофирму "Надюша-Черноземье", которая собирается у неё пропиариться. Прежние работницы издательства, журналистка и менеджер по рекламе, поочерёдно объехали десяток хозяйств агрофирмы, мне предстояло посмотреть и описать оставшиеся три. Ничего мне толком не объяснила хозяйка, никаких наставлений не дала. На мои вопросы махнула легкомысленно рукой и заверила, что всё мне расскажут и покажут сами, ещё и покормят, только что спать не положат. Я решила действовать по обстановке.
В девять утра мы с нею и с фотографом дождались золотистого джипа на одной из городских остановок. Хозяйка поехала в офис, а мы отправились в путь с водителем джипа, который оказался главным животноводом агрофирмы. Он представился Николаем Кузьмичом. "А где та журналистка, и другая?" - рявкнул он досадливо и посмотрел на меня с недоверием. "А Вы хоть писать умеете, опыт у Вас есть?" - допрашивал он. "Ну да, - оправдывалась я, - работала я в журнале, писала всё больше про культуру. Про сельскую жизнь, конечно, не писала, и представления о ней нету, но мне начальница обещала, что всё, мол, расскажут и покажут". - "Ну как покажут? Вопросы же надо задавать!" - сетовал Николай Кузьмич. "Разберёмся!" - самоуверенно бросила я. Но мысленно решила взяться по дороге за животновода, чтобы немного подготовиться к теме. И только мы выехали за город, я принялась спрашивать.
"А что, - начала я, - сегодня тех, кто занимается сельским хозяйством, наверно, можно героями назвать?" - "Не герои, а сумасшедшие!" И тут Николай Кузьмич стал мне раскрывать глаза на происходящее. Цифры, много цифр мелькало в его рассказе. Вон в том совхозе, посмотрите направо, было хозяйство, в котором было стадо на пять тысяч голов. А в другом, посмотрите налево, - аж на четырнадцать тысяч. Поголовье скота в области снизилось в пятьдесят раз!
"Мы-то ладно, своё уже пожили. А что делать молодёжи, как жить дальше?" - сокрушался он. "Ну, мы этой революции не заказывали. Кто-то постарше нас всё сделал, нас не спрашивал!" - с искренней обидой заявила я. Николай Кузьмич удручённо замолчал.
Прибыли мы в первое хозяйство. Встретил нас председатель, бодрый и улыбчивый пузатый человек. Быстро провёл по ферме, показал стадо, коровник, представил заслуженную доярку России, назвал все цифры и... откланялся: он баллотировался в депутаты, бежал на избирательный участок... Бурёнки при виде фотографа разволновались, ринулись к нему, будто желая попасть на передний план... Доярка, дородная женщина с большими добрыми руками, поведала о коровах: характер у всех разный, как у людей. Раиса Михайловна больше привязана к симменталкам, потому что те ласковей. И жаль их, потому что скорее они идут на мясо... В это время коренастая симменталка подошла к перекладине загона, прошлась туда-сюда: любопытно ей стало, чем её доярка занята. Я поглядела на голштинок. Стройные и длинноногие иностранки с вытянутыми мордами держались чопорно, ели не отрываясь и никакого внимания к людям не проявляли. Если вглядеться, то не такие уж благородные эти красавицы, как кажутся на первый взгляд: некоторые норовят выбрать сено сначала из-под носа у соседки, потом уж своё жевать.
Николай Кузьмич повёз нас с фотографом в поле. Приезд корреспондентов заметно оживил трактористов и комбайнёров. Смеялись, шутили, угощали друг друга яблоками. Все они стали сбиваться в кружок, чтобы сделать дружную фотографию. Но один из них замешкался. Он стал, босой, на бункер своего грандиозного комбайна "Дон-1200" и не торопится слезать, задумался под шумок. Смотрит вдаль. О чём он думает, глядя в обыкновенное поле? Стоит и молчит. Курит. Может, ему нужно осмыслить себя на этом клочке земного обретения, ощутить свою силу и значимость, признать свой труд частью общего дела? Осознаёт ли он, не забыл, какое у него высокое звание - хлебороб? И этот комбайн служит ему постаментом.
...По возвращении нас ожидал обед в столовой. Был накрыт обильный стол в специальной комнате для гостей. Из зала доносились мелодии прошлых лет. "На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу..." Словно затерялась во времени наша столовая. Ах, эти рабочие столовые, отрада трудовому человеку! Где можно средь бела дня собраться вместе, постучать ложками-вилками, погуторить о политике да о делах. Вот и за нашим столом вспыхивает беседа.
- Слыхали, Михаил Прохоров как высказался у Познера о двенадцатичасовом рабочем дне. Это если такое введут, то и опомниться не успеешь, как жизнь прошла, вся в работе. - Говорит агроном.
- Да? Ничего себе. - Отвечает Николай Кузьмич. - Это я вспоминаю один случай, прям анекдот. Подхожу я как-то к автозаправке, а над ней крупными буквами написано: "Мы работаем двадцать пять часов в сутки". "Это как?" - спрашиваю. "А мы выходим на час раньше" - отвечают.
Все смеются.
- Они имеют в виду, что работают без обеда. - Говорит фотограф.
- Нет, ну вы представьте. Однажды проснёшься и поймёшь, что жизнь прошла. Что всю жизнь промечтал зря, чего-то нужного до глубины души не сделал... - продолжает агроном.
- Да Прохоров не имел вовсе в виду обязательный двенадцатичасовой день. Он говорил, что в трудовую книжку можно теперь будет вписать второе место работы. А ещё, если ты переработал, то этого не нужно скрывать начальнику от закона. Ведь то будет на добровольных началах. - Отвечает фотограф.
- Скорее всего, "хозяева жизни" повернут это для себя выгодной сторонкой. А как раньше-то было. - Вспоминает агроном. - Заботились о человеке не на шутку. У всех бригад должна быть отапливаемая раздевалка с душем. И попробуй нарушить, - приезжали с проверками и если не находили, то ух, несдобровать было начальникам.
- Вы ешьте, Светлана, котлеты. Из натурального мяса, местного производства, - предлагает мне фотограф.
Я ем удивительно вкусные, воздушные и сочные котлеты. Для столовой специально забивают собственных свиней. "Что, и рабочие так питаются?" - с удивлением спрашиваю я у Николая Кузьмича. "Так всё ж из одного котла". - "И бесплатно?" - "Конечно. Им привозят еду прямо в поле" Николай Кузьмич сказал, что полевые обеды - заслуга главы липецкого холдинга. Как позже выяснилось, бесплатное питание рабочих - традиция ещё советских времён, которую удалось сохранить.
Неспешно течёт беседа. С аппетитом вкушают люди, и я вижу, как они вместе с картошкой, с котлетами едят и поля, на которых взошли картофель с пшеницей, и солнце, что наполнило силой растения и дало пищу поросятам, пьют туман и ветер, а не приготовленный добрыми поварихами лимонад, и потому сладкий лимонад с привкусом горечи...
Мы идём к джипу. Пока ждём Николая Кузьмича, всеведущий фотограф успевает мне сообщить вполголоса, что "Надюша" - это одно из так называемых "левых" хозяйств. "А это как?" - спрашиваю. - "Долго объяснять". Николай Кузьмич плюхается в машину с возгласом: "Да, это Прохоров "здорово" придумал - двенадцать часов работать!".
Нам предстоит махнуть в другой конец области. Полдороги до Липецка едем молча. В городе навстречу стали наплывать рекламные щиты с лицом Прохорова, который хмуро возвещал "неизбежность перемен". Николая Кузьмича снова как прорвало. За городом на меня вновь посыпались цифры разорения. Проехали пустой облезлый щит. "А вот здесь была картина - румяная корова приветствовала всех проезжающих. Славная такая коровка, улыбалась и копытцем махала. Неподалёку хозяйство было с огромным стадом" - пояснил Николай Кузьмич. "А ещё, вы слыхали о каликинской породе свиней? Да вы что. На весь мир гремела! Здесь хозяйство было с десятком тысяч голов. Только у нас разводили уникальных свинок. Они прирост давали мгновенный. Поговорка даже была в ходу: жирный, как каликинский хряк. Сейчас ни одной не осталось, заброшено всё"
Так мы ехали по окрестностям когда-то могущественной родины, словно по пепелищу. Заплакать, что ли, по-бабьи, залиться горючими слезами... Что ж это делается-то? Чем мы отличаемся от рабов египетских? Помыкают нами как хотят. Всю жизнь эксперименты ставят над народом, один масштабнее другого. Да всё сызнова начинать не ленятся, уничтожая на корню нажитое.
В следующем хозяйстве председатель такой же бодрый, улыбающийся и немного пузатый. Словно их в одном месте штампуют. Он рассказывал всё то, что я ждала для рекламной статьи: с приходом "Надюши" у рабочих появилось чувство ответственности, и это повысило дисциплину. Передовые западные технологии выращивания пшеницы и других культур позволили добиться небывалых урожаев. Главное новшество - поверхностная вспашка почв. Плодородие обеспечено большим количеством удобрений. "А не вреден ли такой способ для человека, не слишком ли много удобрений?" - "Не более определённого количества, которое и раньше допускалось" - заверил председатель, который совсем недавно был главным агрономом.
В поля нас повёз сам председатель на своём "Москвиче". "Я хочу, чтобы вы пришли к ним, уделили внимание. Пусть будет им толика радости. Ведь вы для них - корреспонденты". "А мы и есть - корреспонденты" - убедила я его. Он просит узнать, почему рабочие до сих пор его не бросили. Дорогой я продолжала интервью, в котором выяснила, что нынче сбор урожая по-прежнему называют "битвой", как и в былые времена, ничто не изменилось. "А когда же мы построим ирригацию как в Средней Азии и не будем зависеть от дождей да молиться Перуну, как в древности? Тогда и засуха будет нипочём?" - спросила я. Оказалось, строительство оросительных систем будет стоить миллионы рублей, что нереально по нынешним бюджетам хозяйств. И нежелателен избыток влаги, когда зерновые начинают преть.
Мы подъехали на первое поле. Из внушительного комбайна "Нью Холланд" вышел худой коренастый человек сорока с лишним лет. На скуластом его лице отразилось удивление, смешанное с иронией. Фотограф отснял с ним постановки, я начала интервью.
- С приходом "Надюши" что-нибудь изменилось для Вас?
- Вообще ничего, хочешь пиши, хочешь - не пиши. Всё хуже и хуже.
- Ну ладно, вон у Вас какой трактор появился.
- А толку-то. Это последний. Два-то отобрали. Этот последний остался. Зарплаты нет. Чё Вам ещё сказать? (смех)
- Почему не бросили своего начальника?
- Я уже здесь привык. А так вообще я с восемьдесят седьмого года работаю. Я ж с одним Борисычем двенадцать лет отработал.
- Ну вот. Что заставляет с ним работать?
- Не знаю, чего. У него спросите, у Борисыча.
- Он тоже не знает.
- Я тоже не знаю. Мне жена говорит, кому делать (матом) нечего, тот, говорит, ходит к вам на работу. Зарплату, говорит, пять месяцев не платят, а вы, как дураки, говорит, ходите. Жалко, прошлый раз проехал, а она, земля, поднялась, а запах, знаете... Ну, не знаю... Ну, мне нравится...
- Нравится запах земли?
- Ну, конечно, а чё же... плохо, что ли? Особенно когда начинает стерня перепревать, вообще...
- Может, этот запах Вас и держит?
- Не знаю, чё меня тянет. Тянет. Обидно, мы столько здесь уж. А нас валят...
- Преданность всё-таки есть в Вас?
- Если б не было, давно бы убежали. Всё равно, я здесь до осени. Потом чё делать-то? Обычно я здесь всю зиму кормил скотину. А сейчас стадо закрыли. В "Авангард" пойду, скотником.
- Вам нравится Ваша работа?
- Не нравилась - не работал бы.
- Кормят хорошо?
- С голоду пухнем (смех). Ну чё вам ещё рассказать. Они приезжают, зерно забрали, а нам пять месяцев зарплаты не платят.
- Ну ладно, спасибо за интервью.
- Целоваться не будем.
Подъезжаем к следующему полю. Председатель звонит комбайнёру. Тот выходит. Чем-то похож на первого, но более сдержан, весь в себе. Говорит нервно, отрывисто.
Представился
- Вы давно здесь работаете?
- Одиннадцатый год.
- Ну и как Вам, нравится?
- Когда как.
- Ну, в данный момент?
- У него в данный момент всё спрашивайте. - Он кивает в сторону председателя.
- Вот у Вас новый трактор...
- Пять лет ему! Я на других и не работал.
- Зарплату задерживают? - спросила я в лоб.
- А ещё и не платили в этом году.
- Что же Вас заставляет работать?
- Я же всё это сеял сам. Кто убирать будет за меня? - Смотрит на меня возмущённо.
- Руководитель нравится?
- Свой? Не буду ничего говорить. Раз-два-три. Третий руководитель при мне сменился.
- Что-нибудь изменилось для Вас в организации, в принципе работы?
- Даже сказать нечего. Где-нибудь, может, хуже есть, я не знаю.
- Как Вам, нравится вообще сама по себе работа?
- Не нравилась бы - не работал.
- А что нравится?
- Земля.
- А что - земля?
- Она и есть земля.
- Любите землю?
- Конечно.
- А за что?
- Как за что? Кормит-то нас кто? Ничего себе... - опять возмущается он моей "бестолковости".
Таких интервью, путавших мне все карты, я сняла несколько. Один из трактористов как-то произнёс устало, обречённо: "Мы с вами уже не увидим нормальной жизни". Первая мысль была: каков невежа, разве я плохо выгляжу? А потом спохватилась. Дело не в том, сколько годков и десятилетий нам отмерено. Дело в том, что наши... "крестьяне", пожалуй, утратили веру в СЧАСТЛИВОЕ будущее.
Фотограф занялся съёмкой бригады, а меня привлекла игра в небе, которую затеял тот самый капризный Перун: нагнал кучевые облачка, в одно место сгрудил и давай выстраивать из них башенки, замки, - целый город на краю света. А в одном месте "полынья" у него получилась, так через неё солнечный свет прорвался, - точно гигантский луч прожектора, очертил светлую полосу от неба до земли.
Председатель смотрит удивлённо на мой фотоаппарат, что это я снимаю, потом в направлении него. Я делаю движение руки чуть левее и запечатлеваю бесценный кадр, - тот миг, который отличает, должно быть, русского человека от иностранца, - тот взгляд, устремлённый вдаль с тоской и невыразимой любовью, когда вдруг застывает тело, замирает душа, глаза чуть прищурены, - тот взгляд становится нежнее...
Следующий пункт назначения - бухгалтерия, поскольку надо снять всех работников, чтобы никому не было обидно. По дороге председатель рассказывал, как он после престижного московского сельхозинститута выбирал, куда ему поехать по распределению. И буквально ткнул пальцем в карту, выпал ему Липецк. Как тотчас сказал ему научный руководитель, - не прогадал! Угодил в тот самый совхоз, занимавшийся разведением каликинских свиноматок. И зарплата по тем временам у молодого специалиста была немыслимой, составляла чуть ли не годовой заработок инженера. Мы проезжали мимо каликинского хозяйства: остов бывшей фермы зиял дверными и оконными провалами, как пустыми глазницами...
"А вот здесь у нас семейство аистов, можете тоже поснимать" - предложил совсем уж по-ребячески председатель, после того как мы отсняли милых женщин-бухгалтеров в их убогом одноэтажном домике-бухгалтерии. Так всегда было: аисты над разрухой... А хороший он, этот председатель!
Не получилось от меня "пиара", слава Богу! Через неделю я заявила, что увольняюсь. Выполнять приходилось в основном никакую не журналистскую работу, а менеджера по рекламе. Зарплаты не предвиделось, так как условия были драконовскими: нужно набрать договоров на шестьдесят тысяч рублей, только тогда ты получишь свой мизерный "оклад", как называла хозяйка проценты от договоров, вводя в заблуждение вновь прибывших. Потому у неё такая текучка. Очень удобно принимать и увольнять не заплатив. Вот и теперь я стояла перед ней, а она вопила: "Вы зачем опрашивали доярок и комбайнёров!.. С директорами надо было разговаривать!.. У меня был договор на пятьдесят восемь тысяч!" Расстроила я ей договор на самом деле или нет, неизвестно. Скорее, она прослушала мои интервью на служебном диктофоне и обернула их против меня, уж больно хитра. Чтобы не смела я потребовать оплаты за тех двух клиентов, что мне удалось найти на её дорогую рекламу.
Вы спросите, где связь с моим сном? Да самая прямая. Это народ наш в роли той невесты из моего сна. Пока президенты наши заигрались в чехарду, народ озирается и думает с тоской: "Эхма, не получилась жизнь, - хоть на поля насмотрюсь".
Ехали мы из "Надюши", разворачивались кругом земные просторы. Кое-где обосновались московские агрофирмы... Худо-бедно, возрождается сельская жизнь. Миновали какой-то храм, точно оазис, стоящий на возвышении средь степи, - чудо чудное, терем расписной! Дороги сплетали прочный каркас земель. Под небом! Родины! моей! - мы не разобьём наши головы о стены и не соберёмся в бунты, довольно! Верно, на роду нам написано молча сходить в землю, передавая её другому поколению. Золото России - её терпение. О, моя дорогая земля, прекрасная, но оскудевшая. Неужели когда-нибудь и к тебе придёт изобилие, как дым, как туман, рассеются горькие воспоминания? Ай ли увижу я?