Как ни взглянешь на Русь, - вкривь да вкось испокон,
На полях вместо ржи - лебеда и вьюн,
На иконах - упырь, и с дубинкой - закон,
На железном столбе - кот Баюн
Кот Баюн - присказка
Дуб был огромен. Складки коры напоминали трещины в скалах. Ветви были толще, чем столетние липы, а сам ствол был просто необхватен. Крона царапала низкие облака и притягивала не только гнев Перуна, но и влагу небес. Иной раз казалось, что Царь Леса хватал своими могучими ветвями зазевавшуюся легкомысленную тучку и крутил её бедную вокруг себя пока его разлапистая резная крона не выпьет её целиком. И, наверное, поэтому жёлуди у этого великана был не меньше чем большой палец у мужика пахаря. А те, что росли у самой макушки, были с хорошую еловую шишку. Шум листьев дуба, при сильном ветре напоминал морской прибой, а на мелкие зефиры исполин презрительно не реагировал.
Михайло любил этот дуб, так как любят деда. Безмерно уважал и гордился его героическим прошлым. Он любил приходить к Владыке Леса весной и летом, но особенно он любил это время осени. Когда ещё тепло и сухо, но уже летит лёгкая чистая паутинка, когда лес наполнен дарами что зрели все бесснежное время. Это тебе не мокрый голодный март, что мочит сбившуюся колтуном шкуру в берлоге. Да и апрель не больно-то лучше кроме коры, веток и муравейников мало чем в лесу разживёшься. Лесная скотина тоща и непонятлива, ей и дела нет, что после спячки да запоров сил у Потапыча за ней гонятся, сил нет. Мужики по весне тоже злые и голодные, впрочем, как и скотина в хлевах. А вот как только макушка лета наступит, приходит сытое, правда очень короткое время. Можно и борти порозорять, и в овсах поваляться, да и тёлку глупую заблудившуюся примять. Да и мужикам с их летними заботами не до тебя, они подлецы с рогатиной зимой по лесу шастают, спать не дают.
Все эти мысли неспешно кружили в большой медвежьей голове. Михайло Потапыч местный лесной воевода вместе со своим напарником молодой рысью по кличке Куцый занимался традиционной заготовкой желудей на зиму. Рысь, отважно взобравшись на макушку дуба, прыгал и тряс молодые тонкие ветки, что были обильно украшены желудями переростками. На Потапыча градом сыпались крепкие коричневые снаряды. Медведь же длинными блестящими, словно лаковыми когтями, как граблями разгребал палую листву. Листву он сгребал в охапки и отбрасывал в хлипкие заросли лещины. Урожай на орехи тоже был не плох, но разве можно сравнить эту мелкоту с царь - жёлудем. Вороватая белка подскочила к кургану шёлково блестящих даров дуба, схватила жёлудь, что сиял ярче других, и шмыгнула на разлапистую ель.
- Вот воровское отродье, - расстроился Потапыч, и погрозил белке лапой. Та насмешливо что-то протрещала и шмыгнула на соседний вяз. Михайло вздохнул, и продолжил ласково, сдувая труху от листьев перебирать желуди, освобождая их от пупырчатых шляпок.
"Обнаглел лесной народец, - печально размышлял тутошний воевода, - совсем страх потерял, от лап отбился. Ладно бы молодёжь, с неё что взять, молодняк неразумный, а вот что делать со "свиньями старпёрами". Михайло Потапыч бережно и нежно притёр сырой глиной подранные клыками секачей молодые корни дубовой поросли, потом присыпал их мелким подзолом и палой листвой. Потом увидев кучки кабаньего помёта, и совсем рассвирепел: "Нет, подкараулю, точно завалю, вепрятину с желудями умять очень даже ничего перед спячкой".
Внезапно медведь осознал, что в тихом лесу наступила уж совсем беззвучная тишина. Не шумел лес, не слышно было Куцего, не сыпались жёлуди. Косолапый глубоко вздохнул, втянул полные ноздри лесного духа, взъерошил шерсть на загривке и медленно повернулся к кустам орешника. Под высокой разлапистой лещиной стоял человек. Он был одет в кожаную куртку цвета молодой дубовой коры. От ворота до подола куртка была плотно обшита плетёными косицами из кожаных жгутов, перевязанных медной проволокой. На страннике были крепкие порты из лосиной кожи и высокие поршни с меховым подбоем и костяной накладкой по голенищу. На голове криво сидел мятый берендеев клобук с бронзовой стрелкой на переносицу. За спиной висел туго набитый яловый походный мешок и самострел на пернатую дичь. В руках, с диковинным бронзовым остриём вниз человек держал древнюю острогу.
Медведь напрягся, сгруппировал могучее тело для атакующего прыжка. Тяжело задышал, в горле заклокотал готовый сорваться боевой рёв. Но тут из-за рыжих лосин и походных поршней задрав хвост трубой, вышел на удивление крупный кот. Размером котяра был не меньше Куцего. Рысь первый заметил неизвестных шастающих по своему лесу, тихо спустился с макушки дуба и уселся на нижней ветви, нависающей над пришельцами. В случае чего он готов был совершить прыжок и вступить в смертельную драку.
Кот с ленцой подошёл к Михайло Потапычу, который подслеповато щурясь, рассматривал наглеца. Фыркнул, расправил усищи и мягким баритоном поинтересовался:
- Что, крестник, совсем чуйку потерял, али грибков перекушал?? Учил же тебя дурила, нельзя есть что попало. Что глазки-то выпучил, вон какие зёнки красные, не тужься так, а то "медвежья болезнь" случится.
- Вот всегда вы дядя Баюн, обидеть младших норовите, вечно кривду придумываете, - медведь обиженно засопел.
- Лучше вот желудей покушайте, вон какие в этом году уродились, большие да крепкие. А вкусные-то какие, не поверите, ешьте, не пожалеете.
С этими словами Михайло отправил в рот большую пригоршню желудей. Заурчал от удовольствия, хрустя крепкими дубовыми плодами. Шумно, с наслаждением сглотнул. Потом вытянул чёрные губы трубочкой и метко выплюнул шелуху в сторону кучек кабаньего дерьма.
- Совсем свиньи лесные обнаглели, скоро на голову оправляться будут. Вы на охоту сходить не желаете. Они нынче жирные, сало нагуляли, вон, сколько желудей они у меня с белками наворовали.
Хитрые медвежьи глазки скользнули по остроге и охотничьему самострелу. Потапыч снова отправил пригоршню блестящих рыжих желудей в бездонные недра своего брюха.
- Некогда, нам за секачами по хмызнику бегать, да и жёлуди мы не едим, - презрительно фыркнул Кот Баюн.
- Пошли-ка с нами в Лукоморье. Правда, дороги мы не знаем. Тропа исчезла, а блудить туда-сюда да около нам недосуг, миссия у нас. Сам ведь смекаешь, хронотопная дорога. Дыра исходная всё время меняется.
- Не, тут я вам не помощник, - пробурчал медведь с набитой пастью. Он уныло и уже не так метко сплюнул шелуху. И продолжил уже без чавканья:
- Мне, во первых, нездоровиться, во вторых спать скоро пора, а в третьих дел в берлоге топтать не перетоптать. Вам надо к Глузду идти, он ваших волхвов- кудесников он, поди, знает дорожку в Лукоморье. Вон, Куцый отведёт, он на подъём легкий, особенно в высоту.
- Ни какой я не "куцый", - подал свой хриплый голос рысь, - у меня имя есть, а у тебя самого хвост не больше жёлудя.
- А я ведь этого ушастого, отогрел, вместо мамки выкормил, когда он зимой-то ко мне в берлогу свалился. Я же не виноват, что имечко у него не выговариваемое, а коли начну коверкать, ещё пуще обижается. А хвост у меня и вправду короток, зато репьёв не хватает.
С этими словами Потапыч почесал свой раздобревший к осени зад, где пряталась пуговка хвоста.
- Нормальное у меня имя, - пробурчал молодой рысь, - просто у кого-то всегда рот набит. Арчибальдом, в честь дедушки нарекли. Можно просто - Арчи.
- Во, во - промычал Михайло жуя третью пригоршню желудей, - попробуй вымолвить не подавившись. Ты давай, быстренько. Одна лапа здесь другая там. Нам ещё две ветки обтрясти надо, а то кабаны всё пожрут.
Арчибальд гневно потряс кисточками ушей и двинулся, обходя Царь-Дуб в сторону золотистой берёзовой рощи. Где-то за ней в дальней тихой елани пряталось жилище кудесника Глузда.
Медведь жалостливо обнял крёстного, на дорожку снова предложил желудей. Простились. Потапыч грустно плюхнулся у кучи желудей, печально поморгал вслед удаляющимся путникам и запустил в пасть очередную пригоршню.
- Не люблю я дубы, - мрачно бурчал Кот.
Вслед за Арчибальдом обходя лесного великана. Карпус следовал за ним и рассеяно слушал.
- Русалок с селёдочными хвостами презираю. Ни баба, ни рыба, одни претензии.
- Волхвов этих не люблю. Всяко они себе на уме.
- Лукоморье это проклятое не люблю.
- А пуще всего я цепи ненавижу, особенно золотые....
Кот Баюн. Глава первая.
.....
Когда кот Баюн пришёл в деревушку, многие забыли. Но он пришёл аккурат в день рождения Карпуса. Впрочем, в деревне ни кто это событие не отмечал. Как всегда Карпус, отмечал это событие в одиночку. Он был один из немногих, кто помнил, что родился в предпоследний день месяца императора Августа.
Большая часть селян, не придавала дням рождения культового значения. Но не Карп, этот день, он отмечал всегда, вспоминая и всю свою, родню. Сначала княжья усобица, потом набег степняков и под конец моровая язва чуть не извели, под корень, большое семейство. Так что доживал он свои дни бобылём.
Серпень в этом году был плакуч, на радость грибникам. Хмуро глядя на текущую кровлю, прадедова наследства, избушки-норушки Карпус в очередной раз подумал - "не успел до дождей починить". Со столь мрачными мыслями он достал окорок вепря, чеснок, краюху хлеба, и залитую воском крынку "зимнего мёда". Окорок резался с трудом.
"Вот почто за сей резак алтын татарину отвалил, говорил "дамаск" сучий потрох. Тут же явно напайка видна. Да сама железка криничная с соседнего болота. Эх, не было ума с детства, к старости не прибавится. Ну, последыш Мухаммедов, попадись мне на "прасоловой ярмарке". С этими словами Карп скубил затвердевшую задницу кабана.
Впрочем, ножик был не плох, что зря хозяин не покупал, просто солонина была чересчур выдержана. Тут заскрипела входная дверь. Грохнуло. Крючок
вылетел, будто в доски ударил кузнечный молот. Вначале появилась здоровенная полосатая лапа, потом ярко зелёный глаз, а вслед и вся наглая морда. Так произошло явление Кота Баюна.
Кот был здоров, больше аршина, да и то коли весь хвост не считать. Густая толстая шкура была испещрена причудливой полоской. Усы в полтора вершка. На ушах пушистые длинные кисточки. Распахнув дверь, и даже не принюхавшись, он сиганул на стол. Топчан качнулся и заскрипел, весу в полосатом было изрядно. Карп испуганно подхватил крынку, а котяра, урча, стал пожирать вепрятину. Хозяин схватил деревянную ложку и врезал налётчику между ушей. Кот выронил рульку, прижал уши, ощерился, и сипло прохрипел:
- Ты что, старче, охренел! - зверюга поднял полосатую лапу, и неспешно, один за другим выпустил когти.
- Жить надоело, али гляделки лишние. Разве так почётного гостя встречают.
Старого Карпуса чуть "кондратий" не хватил. Никогда в своей жизни он говорящего кота не видел, да и другой говорящей скотины, впрочем, тоже. Хотя изрядно употребив хмельного он любил поговорить, за жизнь, с той или иной животиной. Особенно с соседским Полканом. Пустят, бывало оба слюни, и жалуются на судьбу, при особой стадии ему даже казалось, что псина отвечает ему, жалуясь на Евдоху. Но тут, когда даже воск с "зимнего мёда" не содран, и крынка не почата...
- Чур, чур, меня, мелко закрестился Карп, - по привычке объединяя язычество с христианством, - сгинь анчутка, прости господи. Не могёт быть в крещёном мире котов говорящих, сохрани господи, святы апостолы ...он снова уже широко перекрестился, одной рукой другой, мастеря под столом охранительный кукиш.
Кот ехидно сверкнул зелёным глазом:
- Не по средствам Карп живёшь, соли в мясе много.
Значит, говоришь Котов нет. А Чур есть??
- Есть,- закивал дрожащей головой Карпус, ведомо, есть, а котов нет.
Баюн с натугой проглотил кусок солонины:
- Анчутка, понимаешь, тоже есть?
Собеседник, прижимая заветную крынку к груди, снова кивнул.
- А Коты, они, не говорят, так? Пиво то у тебя старый пень есть? Что так и жрать мне в сухомятку, что ты там жмёшь под мышкой? Ну-ка плескани в миску!!
- Это не пиво, это мёд стужённый, это котам нельзя, - собрался с духом и заерепенился хозяин землянки.
- Ёшки- кошки, - изумился Баюн, - а что же бедным котам можно-то?
- Ну, взбодрился, смелея Карп, делится содержимым заветной крынки он не хотел даже с говорящим котом, - молоко там, сметану, корня валерьяны отвар..
- Это мы с тобой потом обсудим, - Кот совсем по-человечьи подмигнул, - а сейчас плескай жадоба, не скупись.
Хозяин жилища, демонстративно поднял с пола чеснок, открыл ларь достал оттуда кусок печеной грудинки, половину копчёного гуся и связку охотничьих колбасок. При увеличении меню кошачья морда всё больше расплывалась в чеширской улыбке. Почесав плешь, Карпус добавил грибков и потный глетчик с пивом. Плюхнул перед гостем миску, и стал отдирать вощину с крынки. В землянке запахло вереском, травами, летом. Аккуратно налил гостю, нацедил себе чарку.
Выпили.
Карп, морщась, закусил рыжиками. А кошачья морда впала в транс, изучая выхлебанное, одним духом, из миски.
- Так как тебя мил гость величать, - добродушно спросил хозяин.
- А, - оторвавшись от самоанализа и созерцания, встрепенулся Кот, - Баюн.
Баюном кличут. Говорящий я Кот.
- Нет говорящих котов, - продолжил гнуть свою линию Карп, наливая по второй, видать, съел я что-то....
- Ты, бреши, старче, да не заговаривайся, - подвигая к себе миску, погрозил когтем Баюн.
- Что значит, нет? Ты Лешего видел? Водяного? Кикимору? Их тоже нет?
Карпус перекрестился на Николая Угодника, сплюнул, ещё раз перекрестился.
- Есть, конечно, но я их не видел. Хуть и блукал не единожды.
- Ага, - уминая гусиное крылышко, с костями, промурлыкал гость.
- Так, значит, родня моя есть, а меня нет?? Наливай, не таращись!
Все они, даже олигофрен, Водяной, мову розумеют, а я нет??
Дурак ты совсем что ли или кажешься? Как говоришь это пойло зовётся. Зимний мёд? Ща помру, со смеху. Священный мёд поэзии, как больше нет, а что есть? Пиво! Ну, наливай! Колбаски, скажу, ничего, и травок в меру. Так, где говоришь мне спать. Я тебе дам на полу. У меня своих блох хватает! Давай-ка ты дуй на пол, у меня ревматизм! Темень, вот когда узнаешь что это
такое, тогда на печи и спать будешь.....
Так и произошло знакомство...
Так и стал жить в избушке норушке у Карпуса Кот Баюн....
Поутру гостя простыл и след. И лишь оскудевшие закрома намекали, что свой день рождения Карп с таким размахом, в одиночку отметить не мог.
Но следующий день в Городище подтвердил, пришли перемены. Перемены пришли из лесной чащобы, и зовут их - Кот Баюн.
С утра произошла сходка кошачьей живности. Председатель Баюн выслушал все жалобы и выступил с тезисами ближайшего развития поселения.
К обеду, с опущенным хвостом, вместо белого флага, пришла собачья делегация. Во главе с Полканом местным Кобелём - Воеводой.
Кот выслушал всех, принял верительные грамоты и отправился по подворьям.
Переговоры шли сложно. С бабами было проще. Сунешь под подол крысу, да мышей придавленных десяток, помурлычешь, по ляжке потрёшься, тают, бегут за сметаной. А коли дите её приголубишь, разгонишь лихорадок, "огнею", "трясею" да "холодею", она твоя навеки. Потом Домового да Банника вразумишь, ряхи начистишь. И всё путём, расцветают, что твои яблони да груши по весне.
Мужик он туп, упёрт и тяжёл для контакта. То с вилами бросается, шуба ему дурню чужая понравилась, аль она коту худа. Иль бабе обзавидовался, когда она с котейкой милуется. Пришлось эту скотобазу, припёрдухов учить. Воевать одному с ошалевшей от жажды крови, и просто жадной до чужого меха толпой невозможно. В рваных портках, частично оскальпированные, с подбитыми глазами, драными ушами, отбитым причинным местом, мужики ввязались в затяжную тотальную войну. Вместе с ними по Городищу гоняла стая собак, изображая своим хозяевам бурное преследование. Умаявшись прыгать по овинам, дровяникам и сараюшкам Кот выбрал тактику индивидуального террора и устрашения. Заручился поддержкой у мирного населения, то есть у баб, пообещав избавить мужиков от лени, полового бессилия и повальной пьянки, Баюн получил такую женскую поддержку, что слабое племя дрогнуло и стало сдаваться, вначале по одному, а потом пачками. Кот Баюн проявил милость к побежденным, и даже в качестве мировой сходил с мужиками на рыбалку. Водяной нагнал в Круглый омут столько рыбы, сколько не мог представить себе ни один враль- рыбак даже во сне. Мужское население из сил выбилось, доставая верши и сети. Потом забулькала уха, Кот показал рыбакам кой, какие травки для духа и вкуса. Пир закипел. В бочонок браги, пока ни кто не видит, лесной знахарь кинул ещё кое каких корешков, выполняя сразу три поручения местных баб. Мужики не только принесли по кулю рыбы домой, не только с пылом и жаром исполнили супружеский долг, но и на пару недель охладели к винному бесу и перестали бражничать. Таким образом, котяра получил в лапы безмерные бразды правления, выдавая по одному, два, а то и боле, (в зависимости, от того сколько у оной бабы мужиков было в деревне) корешка в женские, руки. Ходил он теперь, по городищу гордо подняв хвост. Да и материальное положение Карпуса заметно улучшилось. Дел у него стало много меньше. Он, даже пользуясь положением квартиранта, тот пригнал пару дельных мужиков, перекрыл свою "норушку". И наслаждаясь свободным временем, вновь вернулся к своей любимой рукописи. Вот и сегодня он раскатал бересту, достал склянку с чернилами уселся на пень и стал сосать гусиное перо, ожидая вдохновения....
.....
- Здорова голядь сивая. Пошто бересту мараешь.
Опершись о частокол, свесив через него пышную грушевидную женственность, стояла соседка Евдоха. Под весом туго натянутой сорочки хлипкая изгородь заметно просела.
Карпус осторожно сдвинул склянку с чернилами из дубовых орешков. Свернул свиток. Поёрзал на пне, который служил ему письменным столом и угрюмо спросил:
- Чего тебе, чухна конопатая надо, смотри, городьбу не сломай.
Соседка достала пук орешков молодой лещины. Выковырнула один. Бросила в редколесье перлов, и небрежно ответила:
- Неча мне срачицу зёнками драть, - молодуха погладила рядно, упруго обтягивающее зрелые перси - я не к тебе, старый пень, я к сожителю твоему.
Впавшего в ступор Карпуса спасла могучая длань Моисея, местного старосты. Она уверенно легла на мощный круп Евдохи, погладила, сжала, похлопала, сдвинула в сторону.
Гордо, вздёрнув нос и все три подбородка, как броненосец "поповка", Евдоха, пошла в свою гавань, качая кормой.
Моисей улыбнулся своей куртуазной мечте вдогон, но тут, же слинял с лица, встретив суровый взгляд хозяина и зелёный огонь очей его квартиранта.
..Я, это, тута, дело у меня. Серьёзное...
- Это вот, как его, малая пропала у Параскевы. По грибы, третьего дня пошла с подружками. Те обосранные домой прибежали, а её как не было, так и нет. Вот Судак покажет, где как, сходи, глянь, а? Дюже больно Параскева орёт.
Из-за квадратной спины старосты выглянул Судак. Без возрастных признаков мужичонка, скорее сивой, чем пегой масти, с длинными усами висюльками. Глаза водянистые, чуть на выкате, но с характером. Судак был местным следопытом и охотником, жил на отшибе от Городища, на Филькином хуторе. В лаптях, ряднине цвета осиновой коры, с простым ножом с берестяной, что не тонет ручкой, на конопляной верёвочке, но с дорогим степняцким саадаком. Судак низко с почтением поклонился, но как понял Карпус не ему, а приживале, Коту Баюну.
- Ну, что, пробежимся, - Кот пригладил усы, ты прихвати котомку, что вчерась бабы собрали, да перепелов положи. Хозяин норушки понял, что его основная работа состоит из услужения да ношения торбы.
Через десяток другой хвилин троица отправилась в сторону Маруськиного ручья, где в последний раз видели девчонок.
Староста Моисей, огладил богато расшитую сорочку на брюхе, глянул в сторону Евдохиного овина, посмотрел на солнце и довольно засопел в сторону своего дома, время на то чтобы перекусить и поспать, ещё было много.
Кот Баюн. Глава вторая.
Волколак.
...люди и оборотни жили всегда, и кто от кого произошёл неведомо, уж больно легко они перекидываются друг в дружку...
Из заметок Кота Баюна - "О тварях лесных, полевых, болотных, речных и прочих, а так же о тех, что людьми зовутся"
...я на кладбище пошёл волколака там нашёл,
А теперь и ты беги, руки ноги береги..
Детская считалка
Голому собраться - только подпоясаться. Карпус бросил в торбу перепелов надавленных Котом. Схватил пустую фляжку их бересты, по пути воды набрать и припустил за Баюном и Судаком, они уже скрылись за плетнём. Осень в этом году была под стать лету ни то - ни сё. Ягод, правда, было много, да сушить надо было на печке. Дожди перемочи, хоть и выгнали большой травень, да сену сохнуть не давали. А после Иванова дня, как только девки с парнями через костёр попрыгали да венки по Смородине пустили, захолодало.
На Ильин день стояла сушь, говоря о дождливой и холодной осени. Репа не уродилась, ботвы было много, а сама с младенческий кулачок. Овсы стали рано сыпаться, жито и греча полегли. Грибов было вообще мало, а вот яблок была тьма тьмущая. Не только детвора, старики оскомину набили. Мочёное яблочко конечно хорошо, но оброк князь берёт житом, да мясом, а в этом году затребовал ещё и грибков. Вот из-за этих рыжиков беда и случилась. Пока мужики да бабы снопы вязали, полбу молотили и репу копали молодняк ходил в лес по грибы. А грибы окрест городища давно уж вытоптали, добывать их приходилось по местам редко хоженым вроде Маруськиного ключа. Коли бы год был грибной то белые да подберёзовики и по огородам бы вылезли, не говоря уж про опята и навозники.
Баюн и Судак бодро чесали по тропинке, Карпус с трудом пыхтел следом. Пробивал пот, тёрли обмотки и жали новые лапти по глупости одетые в поход, набитая торба, и полная фляга лупили по спине, добавляя страданий. Для облегчения пути Карп незаметно приложился к меньшой фляге из дутого стекла, что уютно грелась за пазухой. Мёд поэзии бодро потёк по жилам, мозоли и опрелости отошли на второй план, и он чуть было не запел свою походную, но забыл слова. Впрочем, они уже пришли.
В болотистом овражке бормотал свою историю ключ. Какой-то местный поэт назвал его именем дорогой сердцу Маруси. Как интересно быстро приживаются новые веянья. Ещё полста лет назад этот ручей звался Купавнин, может в честь бабки этой самой Маруси. Но Купавнами народившихся девочек давно уже, ни кто не называл.
На небольшой поляне у ручья валялись корзинки и кузовки, брошенные девочками. Подвяленные волнушки, маслята и грузди, подосиновики и белые грибы лежали нетронутые лесной живностью.
Баюн скомандовал привал, и Судак мигом развёл костерок, ощипал перепёлок и насадил их на ветки лещины. Карпус быстро разложил содержимое котомки на тряпицу ширинку и сбегал за ключевой водой, набранная в начале похода фляга опустела.
Перекусывали не спеша, Баюн пережёвывал плохо прожаренную дичь, хрустя костями, Судак навалился на одноимённую рыбу, а Карпус лениво катал яйца, сваренные в крутую, и жевал копчёную грудинку.
Но поспать в лучах заходящего солнца было нельзя. В первых холодно, нынешняя осень видно решила обойтись без "бабьего лета", во вторых надо было заниматься делом, выполнять поручение старосты Моисея. Прикопав под кустом объедки, следопыты пошли вокруг Марусиного ручья. Несмотря на холодную осень, на поисковую группу обрушилась оголодавшая мошкара. На мокром лесном подзоле и синей глине вдоль ручья было изрядно натоптано. Баюн и Судак задумчиво изучали следы детских лапотков бегущих туда, сюда. Но чуть выше по ручью следов стало меньше, но как понял Карп они стали важней. Шерсть на холке кота вздыбилась, хвост стал трубой, Судак тоже напрягся, сгорбился и достал из саадака лук.
- Ну что там, - не вытерпел командир поисковой группы, - нашли что??
- Нашли, - безрадостно ответил Кот, склоняясь над особо чётким отпечатком.
На глинистом бережке ручья раскинулась вязь следов.
- Волк? - неуверенно произнёс Судак.
- Да, нет, - мрачно подвёл итог Баюн.
- Судя по длинной овальной пятке, да втянутым кое, где когтям - Волколак!..
В воздухе как камень повисла тишина, нарушаемая комариным писком.
Судак мрачно перекрестился, сплюнул в кусты и снова осенил себя знамением.
- И что делать? - Шёпотом спросил Карпус.
- Что, что, - буркнул Баюн, - возвращаться в Городище, к походу готовиться.
Он посмотрел на взошедшую Луну. Её разбухший серп говорил о скором полнолунии.
- Дней пять, от силы у нас есть. Жива ещё дочка у Параскевы, да и не помрёт она, просто другой станет. Спит она сейчас, до полнолуния спит. Но волколачку эту нам самим не найти, надо к дедушке идти, к Лешему.
Судак снова перекрестился, а Карпус сложил кукиш. Спасатели не спеша собрались и двинули назад по прямой дороге. В тишине вошли за остатки сторожевого плетня, собаки, признавшие своих местных не брехали. Возле овина до полусмерти напугали старосту Моисея. Он выскочил в Евдохин двор, на ходу подтягивая порты, весь взмыленный с густым духом прелюбодеяния. Кот поскрёб его по разбухшему гузну и дал команду:
- Завтра идём Параскевину пигалицу выручать, ты нам тормосок на неделю организуй, козлище неуёмное, понял?
Следопыты ушли почивать в избушку-норушку, а староста как-то живо охладев к плотским, да и мирским утехам тоже, отправился домой слушать ижицу от постылой жены.
У дверей распрощались с Судаком, Кот дал наставленья:
- Капканы твои не нужны, железо она почует, а вот силки на зайцев прихвати. Она сейчас голодная нам приманка понадобится. И наконечники дедовские, бронзовые поищи на стрелы.
В избушке Баюн улёгся на полатях и стал, допрашивать Карпуса пока тот рылся, в сундуке чем-то гремя.
- А скажи-ка, человече, часто ли у вас в Городище детишки пропадают.
Карп дернул от неожиданности головой, стукнулся темечком о крышку сундука, почесал макушку вспоминая.
- Ну, дык, не упомнишь сразу, плотвы этой бегает, чай родители сами не заметят, если кто пропадёт-то. Они же то тут, то там. То дома ночуют, то у родни, то у друзей подружек. Это у Параскевы дочка одна, она бобылихой живёт. Нет, годов пять ни кто не пропадал. Помирают, конечно, часто, тонут, падают, бьются, но пропащих не припомню.
Кот Баюн задумчиво почесался строя свои кошачьи выводы.
- А скотину ни кто не душил? Кровь не пил? Что ты всё чешешься, у меня блох нет! Нет, надо с Полканом поговорить, он хоть и блохастый, но толку от него точно больше будет.
Наконец хозяин сундука нашёл искомое и гордо сунул в коту под нос.
- Вот, пращура острога.
Кот вначале брезгливо, а потом с интересом покрутил позеленевший двузубец, несмотря на древность не потерявший своей остроты, даже поскрёб патину жёстким когтем. На остриях была нанесена серебряная насечка, почерневшая от времени.
- Да, деды ваши были разумней вас, не на простого зверя эта острога.
- А, - осклабился владелец артефакта, - на щуку оборотня.
Но улыбка сползла под пронзительным уничтожающим взглядом зелёных глаз.
- Пёрла дремучая, говори да не заговаривайся, ложись лучше спать завтра спозаранку выходить.
....
Поутру у дома старосты собралась вся ловчая команда. Баюн чихвостил Моисея:
- Ах ты пупырь гороховый, ты, что нам в дорогу собрал? Ты думаешь, я это ржавое сало есть буду? С луком!? Ах ты, скопидом отёчный. Куда ты столько яиц крутых наложил, свои береги!! Да я сейчас порчу на твоё мотовило греховодное наведу!! Пошли-ка к тебе в лабаз посмотрим, чем ты свою Патрикеевну кормишь, заодно поведаем оной, где ты гузном трясёшь!!
Взбледнувший с лица староста, давя мелкого Паркинсона, подхватил тощую торбу и скрылся за резными кленовыми дверями своей избы с претензией на княжеский терем. Через пару мгновений он стоял перед членами экспедиции с туго набитыми провизией мешками. Он обнял Судака с Карпусом за плечи, мягко подталкивая их брюхом, украшенным витым шёлковым пояском в сторону околицы. При этом пел осанну Коту обещая встать на путь истинный.
- Кто же его старостой назначил, - поинтересовался Баюн, когда они вступили под кроны первых деревьев леса, - ай князь??
- Куда там, - мрачно поправляя котомку, пахнущую копчёностями, ответил Карпус, - сами на свою голову выбрали. А как избавиться, не знаем, пропади это вече пропадом.
После дождей лес подсох, палые листья шуршали музыкой странствий. Дышалось легко, полной грудью запах осени пьянил и бодрил. По лощинам стелился утренний туман, налетала редкая паутинка, ещё яркий малахит травы подчеркивала бронза отлетающей листвы. Тропа запетляла вдоль извилистой речки Смородины. Судак достал свой "печенег" и без труда тупыми стрелами набил десяток жирных уток готовящихся в турне за море. Весь ягдташ повесили на Карпуса, который, сипло дыша, замыкал колонну. К обеду небо нахмурилось, казалось, что облака спустились поближе к земле и смешались с утренним туманом. Сверху посыпалась морось, которая превращалась в капли на листьях, иглах сосен и елей и капала за шиворот. В ельнике, сквозь который пробирались спасатели, Судак сбил пудового глухаря. Лесной индюк истошно запрыгал, вздымая прелую прошлогоднюю хвою, но Кот мигом свернул ему шею. Судак стал оправдываться, что тетива отсырела, а срезень ему брать не разрешили. Но Карп был неумолим и велел ему самому тащить лесного петуха переростка.
Постепенно стали уходить во всё более глухие места. Баюн повёл их по сложной системе оврагов, по дну которых бежали многочисленные ржавые ручейки. Они намекали, что болота их породившие полны криничного железа. Еловые иглы блестели каплями набухающей влаги, которая скользила вниз по развесистой паутине и вдоволь увлажняла путешественников. Мшаники густо облепили многочисленные камни, принесённые с дальнего севера и вымытые ручьями, шустро бегущими по оврагам. Запыхавшийся Судак заявил, что они уже битый час кружат по одному и тому же месту.
Кот Баюн сел отряхнулся по-собачьи и промолвил:
- Скажи, старый пень, тебе не надоело с нами играться? Мне это уже обрыдло, ты или выходи или иди к едрене-фене.
Мгновенно под елью, в три обхвата материализовался лохматый до невозможности мужичок среднего роста, но очень широкий в плечах. Сказать, что "хозяин леса" был лохмат, ничего не сказать. Шерсть из носа срасталась с усами, усы с бородой. Шерсть из ушей плавно переходила в бакенбарды, которые в свою очередь тоже соединились с бородой. Было подозрение, что густой теменной волос головы плавно переходил в шерсть на спине.
В лаптях и овчинном зипуне мехом наружу рубахе и штанах сшитых из кротовых шкурок.
Он увидел изучающие взгляды, почесал гульфик из меха слепого жителя подземелья, шумно харкнул, метко плюнув на рыжий мухомор.
- Ну, это, мне беречься надо, - он снова энергично почесался, - возраст, однако, простатит едрит его, вам молодёжи не понять. А у меня бабуля в самом соку, огонь скажу прямо бабуся, мне никак застужаться нельзя.
- Ну, что встали, идём, коли припёрлися.
Лохматый хозяин шагнул в неприметный овражек, крутые стены которого были обложены плитняком. Раздвинул мохнатые еловые лапы, и компания оказалась в жилище Лешего.
- Вот молодцы, - лохматый хозяин стянул с оробевших гостей пернатую добычу и котомки собранные в дорогу Моисеем, - порадовали дедушку, порадовали.
- Молодцы, - вновь повторил мужичок,- птичек принесли, соскучился я по птице, всё грибы да грибы, клюква да брусника. Сейчас мы их почистим да созревать повесим. Ведомо ли вам то, что дичь, вот так жрать, как курицу нельзя, созреть она должна.
С этими словами Леший, а это был именно он, умело засунул свой палец с толстым жёлтым ногтём битой птице в гузку. Одним ловким движением пальца распотрошил утку, вынул и выбросил внутренности.
- Вот это лисичкам, а это от лисичек, - комментировал он, насаживая уток и глухаря на высокую толстую орешину.
- Ну, а теперь ....это, ну что послали, прошу любить и жаловать. Я тут один нынче, бабуля к сёстрам судичкам в гости ушла на седмицу.
Леший отдёрнул полог, сшитый из козьих шкур, и пригласил гостей в свой чертог, освещённый мерцающим светом болотных гнилушек.
На тлеющих углях очага сложенного из каменного кругляка стояла большая глиняная сковорода, на которой, густо источая сытный дух, жарилась заячья и козья печёнка с диким луком. Дедушка Леший поскрёб жарянку деревянной ложкой, сыпанул травок и стал вбивать в жаркое перепелиные яйца, десятков этак шесть семь.
- Чего сидим, кого ждём!! Вытрясайте свои торбы, и, коля хлебушка, не прихватили, пеняйте на себя!!
- Гы, чуть не забыл, мне с заимки кривичи мёд прислали, а чарки на полке, давно у меня гостей не было....
Дух молодого мёда и свежей печёнки сломил осторожную неуверенность гостей. Они яро набросились на закусь, отдавая должное мёду.
Пока закусывали, запивали, Кот изложил сложившуюся ситуацию, Леший погрустнел, ушёл в себя, и обозвал всё кошачье и людское племя всякими непристойными да обидными словами.
Но гостевой ужин шёл своим чередом. Судак, стал бахвалиться доставать из саадака свой лук, за что огрёб и от Кота и от Карпуса. Потом Карпус стал себя нахваливать, без него, мол, никуда, за что был, подвергнут обструкции окружающих.
А вечером когда люди спали Леший и Баюн, чётко и быстро решили все свои вопросы, а потом долго, до утра играли в шахматы. Поутру Леший наладил яичницу с принесённой грудинкой. И между делом вручил Баюну веточку указку, карту на бересте где было логово и манок на волколака.
И как водится, вот только что были в мире потустороннем, а как только шагнули сквозь густые еловые лапы, оказались совсем в другом мире. В мире земном, в котором, не смотря на чудесное летнее солнышко, творятся всякие безобразия да непотребства.
От вчерашней мороси ничего не осталось, правда, заметно похолодало до первых заморозков оставалось не долго. Дорога шла сквозь чернолесье, дубы сверкали старым золотом листвы, сквозь бронзу и хром киноварью и кадмием сияли рябины клёны. Высокая, не знающая косы трава мокро хлестала по бёдрам. Ленивые лесные коровы - лоси вяло жевали вику, а кабаны неспешно хрустели желудями. Белки соревновались с сороками, грабя друг у друга заготовки на зиму. На краю большого пойменного луга остановились, Баюн дал Судаку указание ставить силки и повалился спать. Карпус развёл костерок, сбегал к роднику за водой, наладил обед из подбитой на отмели щуки. Дедова острога не подвела. Достал из торбы баклуши, ножичек и сел творить ложку. К тому моменту, как уха поспела, у него уже было готовы, три новых, липовых хлебала.
Звёзды уходящего дня скрылись за пеленой облаков. Судак вернулся в тот момент, когда проснулся Кот. Ужинали деловито, без разговоров. Потом разорили одиноко стоящую скирду сена и улеглись спать.
Утро началось с громких радостных воплей Судака. В шесть поставленных силков попалось пять молодых зайчат недорослей. Трёх Баюн великодушно разрешил освежевать и приготовить, а двух и потроха велел собрать в отдельный туесок. Потом разгладил бересту, что дал Леший, приладил рябиновую указку, покрутил, задумался. После плотного завтрака вернулся к вертушке, отнёс её и карту к большому плоскому камню, растёр об его серый бок заячье сердечко, снова покрутил вертушку, почесал за ухом, подумал и задал направление экспедиции. Отмахав вёрст семь, вышли к могучему бору. Дубы и сосны сошлись в редком единстве, а ниже по склону, скрываясь в густых зарослях ивняка, журчала река Чёрная.
Тут и решили остановиться. Наскоро перекусили, Баюн запретил жечь костёр и готовить пищу. Даже оправляться велел за пределами бора.
Ночью при свете набухшей луны он нарисовал круг со звездой, в центре которой выложил двух зайцев и потроха. Сел рядом и стал тихо свистеть в глиняный манок. Потом приложил ухо к дёрну, послушал, с удовлетворением кивнул и присоединился к крепко спящим спутникам.
Когда взошло позднее осеннее солнце, в центре начерченной пентаграммы кроме редких клочков заячьей шерсти ничего не было.
Следующим утром Кот Баюн ходил, гордо растопырив хвост, не обращая внимания на взгляд Карпуса, дескать, чему радуешься. А вот Судак сообразил мигом и стал бегать вокруг магического знака как Полкан вокруг своей будки.
- Ну, нашёл, - спросил его довольный Кот.
- Да, на закат пошла!!
- Вот и хорошо, пошли потихоньку, но не расслабляемся, часов через шесть-восемь драчка будет. Барахло здесь кидаем и бежим налегке.
Бежать пришлось до вечера, вернее перемежать бег с быстрым одышливым шагом. За волколаком поспеть трудно. Поля и отдельные купины рощ остались позади. Вновь начались балки и яры, густо поросшие ельником. Маслят тут было просто видимо, не видимо. У самой заросшей куманикой и малиной расселины погоня остановилась. Баюн прижал уши, шерсть на загривке вздыбилась, хвост стал трубой. Он сел и сипло скомандовал:
- Приготовились! Идём тихо, плотно, три сажени, туда-сюда, смотрим по сторонам, Судак налево, Карп на право. Я по центру.
В узкой горловине овражка среди колючей живой изгороди был неприметный проём. Возле него замерли и пошли мелким шагом, жуя корешки, что выдал Леший, а перед тем натёрлись полынью. Дальше расселина расширялась и превратилась в опрятную полянку поросшую барбарисом и лещиной. В центре на стожке осенних трав лежала девочка лет восьми - десяти она крепко спала, подоткнув кулачок под чумазую щёчку.
Щёлкнула тетива, Судак среагировал первым, но стрела с древним бронзовым наконечником ударила в ствол кривой берёзы. Облако листопада взметнулось ввысь, и из него вылетел оборотень, ударил Кота в бок, сбивая с лап тянясь к горлу. Баюн сжался в ком, опрокинулся, одновременно лягая противника когтистыми лапами в брюхо. Клыки лязгнули, во все стороны взметнулась шерсть. Кошачий ор смешался с воем волколака, от которого стыла в жилах кровь. Снова щёлкнул лук, стрела вонзилась в мягкий лесной подзол.
Карпус застыл. Перед глазами крутился ком шерсти. Полосы, пятна. Серый белый, чёрный. Волчара пользуясь своей массой, придавил кота и, не обращая на когти терзающие брюшину, стал рваться к глотке. Тут что-то толкнуло Карпа вперёд, он махнул острогой, ткнул в оборотня. Но вместо ревущей от ярости волчьей груди острога намертво пришпилила к земле переднюю лапу. Запахло палёной шерстью. Раздался жуткий вой. Волчья лапа стала превращаться в женскую руку с большими обломанными ногтями. Ободранный Баюн вывернулся из хватки оборотня хлестнув его лапами по оскаленной морде. Зверь завертелся, стал грызть рябиновое древко остроги. Снова заскрипел "печенег", Судак стал вколачивать одну стрелу за другой в грудь, спину, брюхо оборотня. Волколак завыл и стал обращаться, принимая образ окровавленной женщины лет сорока. Ещё моложавой, с поджарым животом и плоской грудью. Волосы на голове и лобке были цвета отбитого льна. Ярко синие глаза, узнавая, остановились на Карпусе. Она выдохнула с предсмертным стоном, а он прохрипел одно и то же слово: - "Ты"....
Взгляд оборотня потух, глаза закрылись, а вмиг постаревший Карп выронил острогу и тяжело сел.
- А говоришь, никто не пропадал в Городище, - просипел Кот Баюн, зализывая рваный бок.
- Так, когда это было, ручей с той поры её именем назван..
- Они стареют медленно, нужна вот только кровь человечья, изредка, когда припрёт. Видать уж сил у неё терпеть не стало.
Разговор прервал Судак притащивший валежник.
Через час, оставив позади дымный костёр, они двинулись в сторону Городища. Впереди хромал Кот Баюн. А сзади шли Судак и Карпус. Они по очереди несли на руках спящую девочку, имени её ни кто не знал. На околице Кот попрощался.
- Я тут всё сделал, пойду к Лешему, пока он всех уток не сожрал. Травки у него есть. А к вам забегу. У вашего Бога дней много.
А навстречу им уже бежали из Городища.
- Как зовут-то, - отдавая заплаканной Параскеве спящую дочь с рук на руки, спросил Карпус.