Карпов Алексей Владимирович : другие произведения.

Вопросы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Алексей Карпов

Вопросы

Оглавление.

Почтиповести.

      -- Вопросы.
      -- Иудина Библия.
      -- Месть сейда.

Неподетские рассказы.

      -- За двойным покрывалом сна.
      -- Твой номер.
      -- Фата Моргана.
      -- ...и козёл который..
      -- Двойное значение слова попал.

Тожерассказы.

      -- Калиаом.
      -- Дурак, наверное.
      -- Не хранить же...
      -- Репортаж.
      -- Непреодолимая стена.
      -- Так не бывает.
      -- Любовь.
      -- Теория безразличности.
      -- Эпилог.

Почтиповести.

Вопросы

Естественные проблемы.

   Под её стоны Никита раскачивался взад-вперёд, иногда переходя к движениям более замысловатым, что порождало ещё более громкие стоны и всхлипывания. Его это раздражало и он возвращался к незамысловатому танцу качелей. Водрузив на кулаки подбородок, Никита вернулся к размышлениям, которые были прерваны очередным особо мерзким аккордом постанываний, похлипываний, подвываний и влажных выдохов. Размышления были такие: "Что он здесь делает и зачем? Как зовут эту стонущую особу? Что кладут в чебуреки за полторы тысячи? Почему белку называют белкой?". Ответ на первый вопрос напрашивался сам собой: "Очевидно, некоторое время назад я вступил в некую связь и сейчас пытаюсь из неё выйти, и из неё, и из связи. А до этого был ужин. Ах! Какой ужин!". Желудок удовлетворённо содрогнулся. "Но боже мой! Как же она страшна," - всё быстрее и быстрее текли мысли, принося воспоминания о многочисленных излишествах ныне стонущего тела. "но не всем же быть Венерами Милосскими с улыбками Джаконды, а всё же как я мог?..." - непривычно плотный ужин засобирался и отправился к выходу. "Но ведь темно же." - послал Никита спасительную мысль и ужин успокоился. "Сам тоже не красавец." - закрепил он победу над ужином, в глубине души глубоко сомневаясь в том, что сказал правду. "А всё таки, ужин был - что надо, особенно вон те...". "Глубже, глубже!" - прервал вкусные мысли змеиный шёпот. "Что я, шахтёр что ли?" - возмущённо подумал Никита, но промолчал и даже увеличил частоту и амплитуду колебаний своего сытого тела. "А-а!" - завопил он, когда острые и длинные ногти впились в его спину и принялись расчёсывать рёбра.
   Когда всё было кончено, и Никита лениво шарил рукой по разгорячённому телу партнёрши, вернулись вопросы: "Как всё же её зовут? Что кладут в чебуреки за полторы тысячи? Почему белка называется белкой?" - вопросы стояли остро и требовали немедленного разрешения. Время торопило и Никита приступил к решительным действиям.
   - Можно, я задам тебе один вопрос? - обратился он к безымянной особе. Та, выдержав паузу и глубоко, но негромко вздохнув, томно выдохнула
   - Да.
   - Как тебя звать-то, милашка? - придав голосу непринуждённое выражение, спросил Никита.
   - Идиот!
   - Странно, - пробормотал Никита в ответ на этот вопль. - Совсем не женское имя.
   - Ты дебил! - вопило оскорблённое создание. Никита не растерялся и резко подавшись к рассерженной тушке, громко и страстно зашептал:
   - Только никому-никому об этом не рассказывай, пусть это будет наша маленькая тайна.
   - Убирайся вон! - услышал Никита, вдруг очутившись на полу. Что-то в её голосе подсказало ему, что, пожалуй, пора собираться.
   Неторопливо одеваясь, Никита с наслаждением узнавал о себе много разной информации от уже вскочившей и одевшей халат особы. "Во даёт! Ого! А вот это нужно будет запомнить - перед друзьями похвастаюсь!".
   Оказавшись на лестничной площадке и одевая ботинки, оказавшиеся там вслед за ним, Никита вдруг вспомнил, что особу зовут Юлей - это она ему сама об этом сказала. "А нехорошо всё-таки получилось," - размышлял он, завязывая шнурок - "про белку не спросил, про чебуреки. А вдруг знает?". Он развернулся и позвонил в дверь. Дверь неожиданно и как-то нервно открылась, представив в своём проёме Юлю со свирепым выражением лица. Что-то, однако, в лице её говорило о готовности всё простить.
   - Юль, а Юль, - скромно начал Никита и лицо Юлино потеплело - ты не в курсе из чего делают чебуреки за полторы тонны?
   Дверь разделила с одной стороны стоящую Юлю с оторванной ручкой от двери, дрожащими от обиды губами и глазами полными слёз, а с другой, спускающегося по лестнице Никиту, недоумённо пожимающего плечами.
  
   У метро - суета, фонари силятся задушить темноту зимнего вечера, хороводы снега пляшут танец вьюги, диссонируя с навязчивой музыкой городского, зимнего вечера. Среди всего этого неторопливой походкой плыл Никита, погружённый в вечные вопросы: "Из чего делают чебуреки за полторы тысячи? Почему белку называют белкой?".
   - Чебуреки! Горячие чебуреки! - разносилось над людскими потоками. Переправившись через очередной людской поток, Никита уверенно и неторопливо направился прямо к источнику этой незамысловатой рекламы.
   - Почём продукция? - спросил Никита.
   - По две с полтиной. - ответила женщина одетая в валенки, вязанные штаны и ватник поверх синего кардиологического халата.
   - Не то. - уныло заметил Никита и отправился в путь, таящий в себе разгадки многих вопросов.
   И вот, в одном из периферийных заливов этого людского моря, у облезлого забора, скрывающего, быть может тайны вселенной, а быть может мочащегося алкоголика, Никита обнаружил пластиковую тумбу на которой когда-то было нанесено: "МОРОЖЕНОЕ", а теперь висел листок с надписями, повествующими о том, что здесь можно приобрести за одну тысячу чебурек с картошкой или капустой, а за полторы - уникальное произведение российских поваров - так называемый чебурек с мясом. "Вот оно!" - с восторгом подумал Никита и походкой супергероя направился к тумбе, за которой притаилось существо неопределённого возраста и пола.
   - Из чего ваши чебуреки с мясом? - обратился к существу Никита.
   - Из теста и мяса. - недоумённо ответило существо голосом профессионального вышибалы.
   - Из какого мяса? - с ухмылкой продолжал интервью Никита.
   - Из свинины с говядиной. - уже настороженно заявило существо и подозрительно прищурилось на Никиту. Заплатив требуемую сумму, Никита принялся за исследования содержимого чебурека, медленно его пережёвывая и не отпуская взглядом, начинающее паниковать существо. Как только последний кусок чебурека отправился в сытый желудок, Никита решил проверить только что появившуюся гипотезу. "Кис-кис-кис" - тихонько прошептал он. "Кис-кис-кис" - уже громче... чебурек привычно потёрся о стенку желудка, тоненько мяукнул и вместе с остатками небывало плотного ужина устремился на пластиковую тумбу. Никита обтёр губы салфеткой из-под чебурека, удовлетворённо осмотрел не забрызганный свой гардероб, изящно опустил салфетку в урну и ангельским голосом спросил:
   - Извините, простите ради бога, вы не подскажете, почему белку называют белкой.
   - Милиция! - пропищала статуя существа за тумбой. Никита неторопливо развернулся и отправился к метро. В желудке было привычно пусто и лишь две вещи беспокоили Никиту: вьюга в лицо и вопрос: "Почему белку называют белкой?".
  
   В переходе метро народа было не много, но играющего на флейте долговязого типа это не волновало. Очевидно флейте не нравился перегар, который самозабвенно выдыхал в неё флейтист и поэтому известная мелодия звучала довольно странно. Никита встал напротив музыканта и дождавшись окончания очередного произведения обратился к флейтисту:
   - Почему белка называется белкой? - флейтист медленно поднял взгляд, с трудом его сфокусировал и сформировав буквы в слова, устало ответил:
   - Потому что она рыжая. - и вновь припал губами к флейте.
   Счастливый Никита шёл по переходу, а вслед ему фальшиво, но душевно лилась мелодия одинокого пастуха.
  
   .

Опять о любви.

   "Что такое любовь?" - размышлял Никита, стоя на трамвайной остановке. Вопрос этот мучил его уже несколько дней, все другие вопросы возникающие по ходу жизни мыслителя разрешались, но этот всё время возвращался, не давая покоя. Как человек грамотный, Никита пытался обратиться к надёжным источникам - книгам, но здесь его постигло разочарование - в научной, научно-популярной и учебной литературе об этом умалчивалось, а в художественной давались такие определения, что тошно становилось от скудности классиков и современников. Зайдя в тупик, Никита решил прибегнуть к своему излюбленному методу - спросить у людей. Однако, уже в течении нескольких дней, все расспрашиваемые ничего не добавили к никудышной книжной премудрости. Только один ответ отличался нетрадиционностью подхода и свежестью мысли - дворник Васильич, встреченный вечером на лестнице поведал о любви такое, что Ромео с Джульетой, узнав о том, чем они на самом деле занимаются и кем при этом являются, немедленно прониклись бы к партнёру и к самим себе таким отвращением, что встав спиной друг к другу немедленно бы повесились, вскрыв при этом вены и спрыгнув со скалы в бушующий океан. Впрочем, и это определение Никите не понравилось - было в нём что-то уж слишком циничное, не устраивающее нежную душу и пытливый ум истинного философа.
   Дребезжащий трамвай неотвратимо и медленно, как судьба подкатил к остановке и остановился. Никита совсем уже было собрался присоединится к тесному и потному сообществу пассажиров, но вдруг увидел в грязном окне изображение некоего субъекта, который ему напомнил его самого, но какого-то мутного и грязного. Когда трамвай уехал, Никита понял, что это было его отражение и это его не порадовало. "Что же такое любовь и почему так мокра моя левая нога?" - подумал он и опустил взгляд на лужу, в которой находились его ноги. "Всё-таки странно" - продолжил Никита последнее исследование. "Обе ноги стоят в луже, глубина примерно одинаковая, а вот, однако же, правая нога ещё сухая, а левая уже мокрая." Левой ногой Никита погнал волну и правая нога перестала выделяться перед левой своей сухостью. "А всё-таки странно... левая-то промокла раньше. Почему?" - размышлял Никита, поднимая волну то левой ногой, то правой.
   - Здравствуйте - раздался за спиной незнакомый женский голос.
   - Здравствуйте - ответил Никита, разворачиваясь и с удивлением обнаруживая перед собой совершенно незнакомую девушку в красном беретике, чёрном пальтишке, светлых джинсах, грязно-коричневых ботинках и с тёмно-каштановой чёлкой над чуть-чуть подведёнными глазами цвета чая.
   - Вы когда-нибудь задумывались о Боге?
   - Э-м-гм - блеснул интеллектом Никита. - Девушку словно осветило изнутри циклопической лампочкой, что так любят электрички.
   - Вы могли бы прийти к нам в субботу?
   - Это зачем? - овладев ситуацией, поинтересовался Никита. Он уже неоднократно примагничивал к себе всевозможных иеговистов-кришнаитов седьмой свежести и не был в восторге от непрерывных покушений на свою заблудшую душу. Однако девушка, была... миленькой... по другому трудно её охарактеризовать и Никита не поспешил сообщить о боге в себе самом, тем более о его локализации.
   - Мы на наших собраниях пьём чай и обсуждаем разные интересные проблемы: о Боге, о жизни, о любви... - Никита заинтересованно встрепенулся.
   - А можно о последнем поподробнее и прямо здесь?
   - Что? - испуганно спросила перебитая миссионерша.
   - О любви поподробнее.
   - М-мм... - предприняла интеллектуальную контратаку девушка - когда Иисус пришёл на землю он говорил о любви, что Бог любит нас - своих созданий и мы должны тоже любить его.
   - Ну, всё это замечательно, - загундосил Никита - но нельзя ли всё-таки поподробнее о том, что такое любовь?
   - Ну, когда Иисус пришёл... - девушка запнулась, замолчала и начала менять цвет лица.
   - Вы не поймите только меня правильно - подлил масла в огонь Никита - этот вопрос давно мучает меня и я был бы очень вам признателен за помощь.
   Девушка уже пожалела, что привязалась к этому типу, стоящему в луже и начала уже медленно пятится, но коварство оттепели разбросало лужи повсюду...
   - Ой!
   - Что, мокро? - спросил Никита, переводя взгляд с ног девушки на свои, когда пытливый взор вернулся, лужа была пуста. "Вознеслась..." - подумал Никита. "А в левом-то ботинке дырка была." - неожиданное разрешение вопроса Никиту даже не обрадовало - ЛЮБОВЬ. Да нет, не то, что вы подумали, он уже забыл про миссионершу. Что это такое? - вот что мучило неутомимого исследователя.
  
   Ещё два дня минули в поисках ответа. Результат удручал своим отсутствием. Даже пьяный флейтист определил любовь, как средство выдуманное женщинами для эксплуатации наивных мужчин, что Никиту опять-таки не устраивало.
   Эскалатор двигался плавно и безостановочно, так может двигаться лишь время влекомое судьбой. Стальные ступени уносили Никиту от дневного света подземного мира к пастельным тонам вечера. Как часто бывает, что ответы на вопросы, которые вас мучают приходят неожиданно...
   При взгляде на неё Никита почувствовал, что кости потекли вниз - ну не течь же им вверх, ведь даже пластилин под лучами солнца течёт вниз, а что уж говорить о слабых человеческих костях. Не отрывая взгляд от её зелёных глаз, Никита подошёл к ней и как пароль произнёс: "Что такое любовь?". "Не что такое, а кто такая - это я, меня зовут Люба" - и она протянула Никите свою узкую ладошку.
  

Хождение в "систему".

   Весна словно бы улыбалась, вышедшему из подъезда Никите. Снег уже растаял, да и грязь начала подсыхать. Немногочисленные, облезлые деревца стояли вдоль дороги, словно прислушиваясь: "Весна ли, пора ли выпускать почки?". Воздух был по апрельскому свеж, но солнце грело так ласково, что Никита расслабился и шаркающей походкой отправился, куда глаза глядят, улыбаясь и щурясь, радуясь и наслаждаясь прикосновениям весенней благодати. "Как здорово" - думал Никита, шаркая вдоль своей девятиэтажки: "какая замечательная..." - но тут дом кончился и благодатная мысль была грубо прервана яростным порывом ветра из-за угла. Глаза и счастливая улыбка были щедро залеплены пылью, а любящий взгляд весны превратился в ухмылку козьей морды. Сплюнув густой слюно-пылевой смесью и грациозно увернувшись от своего плевка, траектория которого была сильно подкорректирована всё тем же зловредным ветром, Никита не стал продолжать мысль о хорошей погоде, а закончил её довольно банально, вспомнив некоторых, не пользующихся повальным уважением женщин и процессы с ними связанные. "О коньюнкционный японский городовой!" - продолжал Никита внутренний диалог, щуря глаза от сочетания солнца, ветра, пыли и прочих неприятностей: " Ну почему всегда так!? Стоит только расслабиться, о хорошем подумать, как тебя сразу фейсом об тейбл, пылью в глаза, серпом в промежность, дёгтем в мёд или какую-нибудь ещё пакость! Почему!?" Это был вопрос. Никита понял, что вопрос этот уже давно мучает всё прогрессивное человечество и требует немедленного разрешения наряду с вопросом: что такое конъюнкция. Слово это всплыло в памяти совсем недавно и мучительно свербело, напоминая о том, что пора бы вспомнить, что бы это слово значило - ощущение премерзкое, сами знаете.
   На подступах к метро, ветер был уже какой-то присмиревший, можно сказать дрессированный, но Никита уже не расслаблялся - он знал, чем чреваты ласковые бризы, улыбчивые лица, голубые глаза и прочие приспособления.
   - Никита! Никита! - раздался за спиной бодрый, но простуженно-прокуренный девичий голосок. "Эт-то ещё что такое?" - опасливо подумал Никита и оглянулся. Улыбаясь и щурясь на него смотрела соседка по старому дому. Он не видел её года три, а когда видел в последний раз - она ещё была школьницей. Рядом со Светой - так её звали, стоял субъект небольшого роста, но с чрезвычайно значительным выражением на лице. Такое выражение иногда бывает у лошадей во время парада. Вообще, внешность этого субъекта, как позже выяснилось, зовущегося Мишей, а среди своих называемого Оборотнем, требует отдельного описания.
   Волосы Оборотня когда-то были подстрижены коротко и неумело, а позже отросли и больше всего бросалось в глаза то, что они давно не мытые. Лицо худое, серенькое, но не потому что грязненькое, а потому что не здоровое. Брови реденькие, глаза серо-зелёные с выражением желания чего-либо сказать, но невозможностью это сделать, как у некоторых умных собак. Такое выражение глаз противоречило всему облику, выражающему, не смотря на изрядную потёртость, безмерную значительность и самоуверенность. Ниже лица обнаруживался шейный платок, сильно напоминающий бинтовую повязку двухнедельной давности. Ещё ниже находилась кожанка из славного зверя дерматина, всё в ней было славно кроме Миши - он был на несколько размеров меньше, поэтому куртка смотрелась странным коротким кожаным халатом. Джинсы были самыми обыкновенными поношенными джинсами, но их преследовала та же беда, что и куртку, поэтому развилка неудержимо стремилась к коленям. Кроссовки же были вполне обыкновенными - когда-то их приобрёл в цекондхенде по дешевке для прогулок по болотам Иван Сусанин. Что касается Светы, то она выглядела, как стандартный тинэйджер старшего возраста, женского пола, значительной захипованности, средней потасканности, с голодным блеском припухших глаз.
   - Привет, Свет! А чего это ты здесь делаешь? - начал издалека Никита подготовку к контрольным вопросам.
   - Да, вписка у нас тут неподалёку, кстати, познакомьтесь: Миша,... Никита. - Никита опасливо подал руку для рукопожатия и продолжил предварительную подготовку:
   - Что-то ты Света плохонько выглядишь, никак заболела? - Света успевшая отвыкнуть от Никиты не сразу ответила.
   - Да вот..., - и что бы Никита не продолжил эту тему, быстро добавила - а ты-то чего здесь делаешь?
   - Чего, чего? Живу я здесь - ответил Никита дежурной фразой, тем более, что на этот раз она была вполне к месту.
   - Кстати, Света, - подступил Никита к интересующим его вопросам - ты школу-то хорошо закончила?
   - Одна тройка, три четвёрки. - недоумённо, но гордо ответила Света.
   - А вот скажи мне тогда, что такое конъюнкция? - Свету стало слегка покорабливать от калейдоскопичности разговора и хотя раньше она имела счастье беседовать с Никитой, ей доже это нравилось, но отсутствие постоянного тренинга давало о себе знать. Однако Света собралась с мыслями и собралась ответить, покопавшись в школьных знаниях и найдя необходимую информацию, но тут вмешался Миша:
   - Конъюнкция - это процесс перемешивания жидкостей или газов. - Провозгласил он и гордо, сверху вниз, что было не легко при его росте посмотрел на Никиту, а за одно и на Свету.
   - Да нет, Миша, не совсем, - осторожным голосом, стесняясь своей правоты перед Мишей, возразила Светлана - это логическое умножение. " Точно!" - вспомнил Никита: "На информатике в школе мы с этим ругательством разбирались." А Светлана уже робко спорила Мишей, но пока ещё не признала свою неправоту. Никите это надоело очень быстро и он, встряв между двумя очередными глубокомысленными фразами Миши: "Света права!" - таким безапелляционным тоном, что оба сразу смолкли.
   - Ник, а пойдём к нам в гости. - вдруг предложила Света. Никита, вообще-то не любил, когда его называли Ником, но никогда не показывал виду. Срочных дел у него не было, а посему он решил отправиться в этот необычный вояж, от которого за версту попахивало чем-то забавным, а забавного последнее время было маловато.
   - Ну... пойдём, а еда у вас там водится, или отстреляли всю? - спросил Никита, глядя на худые лица парочки.
   - Да настреляем чего-нибудь. - ответствовал Миша и они втроём отправились, похрустывая гравием в сторону заходящего солнца.
   В пути Никита узнал, что Света не живёт дома с тех пор, как закончила школу, что с Мишей они знакомы уже два месяца, а последний месяц живут на той самой вписке, куда все и направлялись. Кроме них на вписке этой околачивалось ещё много всякого народу, но они втроём: Миша, Света и ещё один персонаж, которого называли Драконом, то ругательски ругая, то восхищаясь, и то и другое не понятно за что, были там типа хозяев. Настоящая же хозяйка уехала куда-то к родственникам в Новосибирск, а пока сдала халабуду Мише и Дракону, оставив адрес, куда следует периодически высылать деньги. Адрес был мгновенно потерян, а гневные письма с обратным адресом терялись ещё быстрее. Так же Никита узнал, что Света теперь не Света, а Сиетлин и вообще, всё у них не просто так, а как-нибудь непросто. Разговор проходил в форме диалога между Сиетлин и Никитой в который постоянно вламывался Миша-Оборотень, чаще всего не в струю. Когда же Никита попытался выяснить мнение на свой Вопрос об обломах, как глобальной тенденции, Сиетлин сказала что-то типа: "Полоса белая, полоса чёрная.", зато уж Миша поведал о всеобщем законе равновесия, очевидно вычитанном у мастеров фентези. Более того, он с загадочным видом принялся рассказывать о тайном обществе посвящённых, которые и следят за исполнением этого закона в нашей вселенной и её окрестностях. Во время повествования он делал такие многозначительные намёки, загадочные недомолвки и использовал такой снисходительный тон, что сразу становилось ясно то, что Великим Магистром, Генеральным Секретарём и Главным Бухгалтером этой секты является безусловно он - Миша-Оборотень Великолепный. Никиту распирало от смеха, но он считал кощунством прервать этот замечательнейший рассказ и в качестве компенсации за неиспользованный смех принялся подпрыгивать на ходу, что в свою очередь совсем не уменьшило комичность ситуации.
   Когда прыжки Никиты стали до неприличия частыми и высокими, Сиетлин объявила, что всё - пришли. Бодрая компания оказалась у дверей некоей халабуды с печным отоплением и удобствами во дворе. "Неужели здесь можно жить?" - спросил себя Никита, но войдя внутрь понял, что вопрос неактуален: "Можно или нельзя - неважно, важно, что живут." Внутри было вполне приемлемо, если не считать некоторых мелких неудобств из серии треснутого мусорного ведра почему-то стоящего на пороге так, что входящие непременно спотыкались об него, приветливой табуретки, разваливающейся, когда на неё садишься или сверхустойчивого и всепроникающего запаха кошачьей мочи. Жилище имело даже внутренние перегородки, благодаря которым можно было выделить кухню-гостинную-прихожую, коридор-аппендикс, в который выходило три двери - одна из кладовки, две из комнат. Комнатами эти встроенные шкафы назывались только из-за одного на две этих комнаты окна, разделённого перегородкой из какого-то папье-маше пополам. С улицы пришедшие оказались сразу на кухне, где в глаза прежде всего бросилась газовая плита, на которой в кастрюле со слоем многолетней термоустойчивой слизи что-то булькало. Сама же плита внушала смотрящему на неё довольно необычную мысль: " Не трусь! Ща рванёт!".
   На кухне сидела барышня с вытянутым лицом, длинными прямыми волосами и выражением покинутости в светло-серых глазах. Прикида она была типично хипповского, а возраста - старшего школьного, телосложения худого, а роста - чуть выше среднего, на коленях у неё сидела облезлая кошка, а в руках была щербатая кружка.
   - Hy! - обратилась к вошедшим сия барышня бесцветным голосом. - Оборотень, Нейка не видел?
   - Нейк вколачивает сегодня, сегодня его не будет. А Дракон где? - ответил-спросил Миша.
   - Дракон с Йокой в комнате. - в голосе печальной барышни послышались недовольные ноты.
   - Что, как обычно? - глумливым голосом продолжил опрос Миша.
   - Ну да, а разве бывает по другому.
   Что значит "как обычно" Никита понял по скрипу и характерным всхлипываниям, доносящимся из комнаты.
   - Ви, это Никита. - представила Света (Сиетлин)
   - Никита, это Ви, или Виола.
   "Ого!" - подумал Никита - "А девушка-то сырная!"
   - Ви, пожрать готово?! - голодным голосом обратился Миша-Оборотень.
   - Да, макары, в роде бы, на подходе, я думаю уже готовы, сходил бы во двор - продул. - Отмазалась Ви, а Миша отправился во двор сливать макароновый рассол, но судя по донёсшимся комментариям, часть макаронов присоединилась к посевам сорняков на ближайшей к крыльцу грядке.
   - А ты, вообще, в системе кто? Что-то я тебя не знаю. - неожиданно обратилась к Никите Ви.
   - А я, вообще, из другой системы.
   - Из Москвы что ли? - с лёгким пренебрежением и уже нехотя пробурчала сия любопытная особа
   - Да нет, из Питера.
   - А разве у нас есть другая система? Толкиенутые что ли? - всё более удивляясь продолжала допрос Виола.
   - Да у нас в городе систем навалом. - сказал Никита и гнусно хмыкнул. Тут Ви поняла, что над ней глумятся, но от этого её интерес к Никите не пропал. Никита с удивлением отметил редкое свойство этой барышни - не обижаться и проникся к ней некоторым уважением.
   - А ты чем занимаешься? - продолжала проявлять свою заинтересованность Виола.
   - Да вот, с тобой разговариваю. - ответил, как всегда в таких случаях, Никита.
   - Да, нет, вообще?
   - Художник я.
   - Что, в натуре?
   - Да нет, в томате.
   В это время вернулся матерящийся Миша, а из коридора появился лохматый субъект с опухшим лицом и несмываемым выражением презрения на этом лице. "Так это и есть Дракон?" - удивился Никита. "Вообще-то я думал, что дракон - это гигантская ящерица, периодически страдающая изжогой, а тут какое-то земноводное - жаба-переросток." Это недовольное жабообразие приблизилось к макаронам, уже поставленным на плиту и принялся за торопливую дегустацию, обжигаясь и всхлипывая. Не смотря на то, что макароны сопротивляясь такому обхождению - обжигали грязные пальцы, Дракон даже не пытался прибегнуть к помощи каких-нибудь вспомогательных предметов, типа ложки или вилки.
   Вернувшаяся в этот момент Сиетлин принялась быстро наводить порядки и прежде всего наехала на дракона:
   - Ты чего?! Дракон! Оставь макары! Макары на Родину! - и уже на нормальных тонах добавила
   - Дракон, где Йока?
   - Да там, в комнате. - нехотя ответило земноводное, языком поддерживая макароны. Сунув в пасть последнюю пригоршню, Дракон нехотя оставил в покое кастрюлю.
   В процессе всех этих разборок незаметно для всех в углу комнаты тихо материализовалась та, которую звали Йокой. Никита определил её. как девочку-подростка четырнадцати лет. Надо сказать, что Йока была симпатичная, да и вообще довольно слабо вписывалась в окружающую обстановку. Она была чистенькая и какая-то домашняя, а лёгкая растрёпанность и выражение Пьеро на лице ещё более усиливало впечатление чуждости для данной обстановки этого бледного существа небольшого роста с тонкой талией, чётко очерченным красным ртом и зелёно-ореховыми глазами чуть вытянутыми к вискам. Вспомнив, чем там занимались в комнате Дракон с Йокой, он ещё раз посмотрел на них, но уже не с любопытством, а с жалостью, какую испытывают к мёртвой птичке на Йоку и с отвращением, какое бывает, если открыть бочку, а там тухлая сельдь - на Дракона. По прошествию вечера, Никита понял: все здесь любят Йоку, а Йока любит Дракона. "Ну, любовь зла..." - подумал Никита - "...полюбишь и ..."
   От печальных мыслей Никиту отвлёкло пришествие оборванного субъекта к которому все относились с нескрываемым пренебрежением и называли Галом, как выяснилось позже - от Галадриэли. А после того, как Сиетлин объявила о начале ужина, образовалась оживлённая суета, которая подхватила и Никиту. Все кроме Никиты и Йоки принялись за поглощение макаронов. "Интересно, они съедобные?" - подумал Никита, одолжил у Сиетлин ложку на один рейс от кастрюли ко рту изволил откушать незначительное количество этих чудесных макаронов. "Съедобно, но больше чего-то не хочется." - ответил для себя Никита, вспомнив, что в тяжёлые времена ему приходилось есть вещи ещё и похуже, годящиеся в пищу только уж очень голодным панкам. В общем и целом макароны были вполне... чуть не хватает соли, подкачала целостность отдельных макаронин - этакая единая масса, да запах кошачьей мочи, который в этой халабуде присутствовал перманентно.
   После макарон состоялось чаепитие: пили седьмой раз заваренный чай из одноразовых стаканчиков, которые забыли, когда их мыли в последний раз. Культурная программа на вечер была довольно забавна... местами, но места эти почему-то встречались очень нечасто. Первым пунктом было авторское исполнение песен под аккомпонимент гитары. При чём авторским было исполнение и чужих песен, которые Никита узнавал только по знакомым текстам. Те же песни, где и слова были придуманы самими исполнителями слушать было совсем тяжело - всё время хотелось, что бы слов там совсем не было, да и музыки, в общем-то, тоже. Когда же авторы-исполнители иссякли и Никита собрался уже возблагодарить небеса, как слово взял Миша-Оборотень. Те небылицы о своем прошлом, которые он усиленно вешал на уши окружающим, были на столько душны, что Никита понял - песни были не так уж и плохи. Народ настолько проникся рассказом, что постепенно все слушатели, дабы не мешать рассказчику своим присутствием, расползлись по щелям. У Никиты неожиданно появилась очень веская причина: посетить уличные удобства с обзорной экскурсией. На обратном пути его размышления о том, к кому присоединиться из этой компании для дальнейшего времяпрепровождения, прервал Гал. Похоже, этот замызганный человечек уже решил, с кем предстоит провести остатки вечера Никите. Он энергично увлёк Никиту на завалинку и заговорил, отчаянно жестикулируя и выбрызгивая фонтаны слюны. Никита уворачиваясь, как только было возможно, всё же с интересом прислушивался к слегка невнятному монологу. Гал для начала сообщил, что он Свободный Художник, а потом принялся рассуждать о свободе в разных её проявлениях. Аргументация была не очень убедительна, но любопытна. Ещё необычно было то, что в процессе своих речей, Гав всё время пытался схватить Никиту за руки, наклонял голову вбок и заглядывал в глаза, а так же делал ещё много непонятных движений смысл которых стал Никите понятен после того, как Свободный Художник перешёл от разговоров о свободе творчества к разговорам о свободе отношений, а когда Никита прикинулся ничего не понимающим, то прямо заявил о своих претензиях на него на ближайшую ночь. "Вот ведь незадача," - думал Никита, хихикая про себя - "первый раз получаю предложение от гомика, а вместо предвкушения радости общения испытываю лёгкую брезгливость и с трудом удерживаюсь от смеха. Ну почему такая непруха?!"
   -Ты понимаешь, дружище, - начал рыдающим от смеха голосом Никита и подвинулся поближе
   - я бы с восторгом, но вот чесотка...
   - Ну, может в другой раз... - отодвигаясь, разрешил сомнения Свободный Художник, и сославшись на желание соединенное с необходимостью, отправился в направлении удобств.
   - Ну, видать не судьба. - тихо произнёс Никита и отвернувшись к стене беззвучно затрясся.
   На протяжении остального вечера Никита общался с сырной барышней, хотя она оказалась не в восторге, узнав о своём новом имени, но смирилась. Барышня оказалась неглупой, но её сильно портило то, что она изображала патологическую любовь к отсутствующему Нейку. Похоже, что в данном обществе для того, что бы сойти за своего, необходимо было иметь какую-нибудь романтичную любовь. Особенно приветствовалось несчастная - все свободные особи обеих полов, как понял Никита, тут же бросались утешать несчастного со всеми вытекающими последствиями.
   Спать Никиту уложили в коридоре на матрасе, а что бы было не скучно - положили с ним Виолу. Уснуть сразу Никите не удалось - в одной из комнат на полную громкость включили магнитофон в напрасной надежде чего-то там заглушить, но уж куда там... Раздражало Никиту полное отсутствие слаженности выступающих за бумажными перегородками пар. "Ну что, музыку они что ли не слышат?" - печально думал Никита, не замечая нежно прижавшуюся Виолу. Раздражение, однако, вскоре сменилось удивлением: кроме обычных звуков сопровождения и скрипов плохоньких коек раздавались такие стоны и вопли, что создавалось впечатление того, что за перегородкой проходит конгресс виртуозов инквизиции.
   А рядом Виола что-то шептала и всё плотнее прижималась своим худым, но горячим телом. В ответ Никита подумал: "Обломы укрепляют характер и возвышают душу", по отчески поцеловал сырную барышню в лоб, обнял её, полностью ограничив в движениях и уснул, не взирая ни на что.
  
  
  
  

Муки творчества.

   Проходя мимо зеркала, Никита с удивлением оглядел свою физиономию - что-то было не то, что-то было не так. Больше всего выбивались из общего экстерьера зелёные, оранжевые и жёлтые разводы на губах и прилегающих территориях.
   "Хорошо, что работаю акварелью - не отравлюсь, наверное," - подумал Никита - "но кисти всё равно надо прекращать грызть - а то покупать не успеваю, да и дорого." - в который раз добавил он себе ценное указание.
   На кухне он протёр лицо мокрыми ладонями, повторил эту процедуру ещё дважды, но на полотенце всё равно появились очередные цветные разводы. Никита с удивлением посмотрел на полотенце и вытер об него ещё и руки - полотенце поцветнело ещё больше. Печально вздохнув, Никита принялся за творческий процесс приготовления завтрака.
   Утро явно было не доброе - все творческие процессы не ладились абсолютно - фантастический пейзаж, так ясно представлявшийся в воображении, всё более становился похожим на убогую палитру после третьей поллитры, а завтрак вовсе не хотел появляться в какой-либо приемлемой форме. Хотя с завтраком всё было более или менее понятно - из продуктов была пачка Геркулеса, пол бутылки уксуса и луковица, а вот почему не получался пейзаж, было не понятно.
   Удивлённо осмотрев пачку из под пельменей, не известно, что делающую в морозилке, Никита вернулся в комнату к работе. Работа не шла. А если и шла, то совсем не туда, куда надо. С каждой новой попыткой подступиться к пейзажу Никита всё быстрее понимал, что пейзаж этот не получится ни сегодня, ни завтра, да и вообще, быть может, никогда.
   К трём часам дня упрямство Никитино истощилось, а голод обострился. Он накинул на себя кожанку из хищного зверя дерматина и отправился за поисками вдохновения. Неделю назад такие поиски имели конкретную цель - Никита разыскивал Любу, а иногда и она его находила. А вдохновенье с собой она приносила всегда, словно оно было частью её. Любой творческий процесс в её присутствии чувствовал себя замечательно и вёл себя прилично. И пейзажи получались, и еда готовилась, и вообще, всё, что требует фантазии, творческой мысли и вдохновения, в присутствии Любы у Никиты ладилось. Но сразу после сессии родители выслали Любу из холодного июньского Питера в знойное Поволжье к бабушке. Погода в Городе, словно почувствовала Любин отъезд и испортилась окончательно. Низкое небо состояло сплошь из протечек, потёков и сквознячных щелей. Питер тонул в туманах, моросящих дождях, зябких сквозняках и гранитном унынии.
   Никита шёл к метро, размышляя, куда бы ему податься в поисках вдохновения или успокоения, хотя и не верил в возможность найти чего-нибудь в этом раскисшем Городе. Не придумав ничего лучшего, Никита отправился в центр, купив у метро кефира и батон.
   Первая остановка состоялась в магазине Кастл Рок. Всё было как обычно и Никита совсем уже было собрался уходить, но его внимание вдруг привлек молодой человек в чёрном лет пятнадцати. Всё в нём было вроде бы нормально, кроме повышенного осознания собственной крутизны, которая его просто распирала, грозя разорвать на части. Крутой малец в чёрном, оставляя на каждом шагу почти осязаемые следы собственного достоинства, подошёл к прилавку и тоном, который казался ему крутым проговорил, небрежно гнусавя: "А какие у вас есть футболки с Нирваной, ну, типа, с Куртом?" Продавец лениво повернул голову к напарнику и спросил: "Лёх, чего там у нас с Комбайном завалялось?" "Да всё малолетки растащили." - так же лениво ответил Лёха. Но крутой парнишка уже не слышал Лёхиного ответа, да и крутым он уже не выглядел. Он был жутко потрясён тем, как обошлись в самом крутом магазине с самым крутым парнем, коим он считал себя, обозвав самого крутого музыканта, поэта и вообще. Не зная, что ему делать дальше, он немного постоял, вздохнул глубоко, но тихо и вышел, сгорбившись.
   Что поразило Никиту больше всего, так это то, что кроме него никто не заметил этой маленькой трагедии. Никита пожал плечами и вышел на Лиговский.
   Следующая остановка была на Петроградской, куда его ещё вчера позвал друг Андрюха. "Порезвимся немного" - сказал он, не объясняя больше ничего, только добавил: "Встречаемся пол шестого, там объясню чего как делать."
   Сначала Никита не понимал, как это можно резвиться на очередном лохотроне очередного Герболайфа, который был на этот раз в ДК Горького, а на все попытки узнать чего они тут делают Андрюха шипел: "Да погоди ты, будет и на нашей улице праздник! Я тут одну тему придумал!" - и продолжал усиленно вращать головой и глазами. А тема была такая: когда на сцену начали подниматься чудесно исцелённые волшебным продуктом люди, Андрей дёрнул за рукав Никиту и со словами: "Наш выход, маэстро, не подведи!" потащил Никиту на сцену. Зная Андрюху, Никита понял, что от него требуется.
   Через двадцать минут они выскочили из зала, загибаясь от смеха, преследуемые проклятиями организаторов действа, а вслед за ними появилась и большая часть посетителей презентации. Всего, чего они там наговорили в микрофон о своих исцелениях, Никита не помнил, но было здорово, а самым ярким зрелищем было то, как Андрюха, когда у него уже отобрали микрофон, громко завопил: "А после того, как я съел коробку суппозиториев со смесью номер три, у меня прошло бесплодие, геморрой и импотенция!" и бросился обнимать одну из организаторш этого безобразия, ту, что была посимпатичнее. Её-то воплем и вынесло чудом исцелённых от всего Никиту и Андрея.
   - Может кто-нибудь и скажет, что это хулиганство, но по моему - это грамотное разоблачение жуликов. - сказал Андрюха, когда перестал смеяться. Его всегда волновало, что бы все его действия не расходились с его странноватой, но жёстко соблюдаемой этикой. - Куда теперь подадимся? - добавил он, увидев, что Никита кивнул головой, соглашаясь, что да, не хулиганство.
   Подались они на Невский. Настроение было бодрое, но на Никиту по прежнему давила какая-то безысходность. У Казанского собора Никита увидел девушку Виолу и подражая Рокки из мультфильма, громко зарычал: "Сыр-р-р!". Виола быстро отклеилась от компании себе подобных прихиппованных субъектов, которых Никита не знал, и направилась к Никите с Андреем.
   - Привет Никита. - с интересом поглядывая на Андрея произнесла Ви. На Андрея почти все девушки поглядывали с интересом, такой уж он интересный. Никита, конечно, их тут же познакомил, и уже через десять минут они ехали к Никите по приглашению Андрея пить пиво и вести богословские беседы. В метро Виола радостно смеялась, слушая былину Андрея о сегодняшнем выступлении в ДК Горького, а к Никите вернулось его мрачное настроение.
   Дома Никита отправился в комнату, сказав, чтобы ему не мешали. Богословы этому нисколько не огорчились - на кухне было пиво, еда, телефон, музыка и диван, а что ещё нужно? А Никита сидел в углу, глядя в потолок. Неожиданно, когда на кухне уже погас свет, он встал, подошёл к мольберту и начал быстро-быстро водить кистью по бумаге, освещаемой лишь слабым светом пасмурной белой ночи из окна. Раньше он никогда не писал портреты.
   На сером клубящемся фоне была Люба в полный рост в какой-то невесомой, призрачной одежде, да и сама она казалась из того же тумана, из которого она появилась. Портрет приковывал взгляд. Чего было всего удивительнее, так это равное сочетание чего-то жуткого и чего-то доброго. Это был Портрет.
   На утро Андрей с Виолой отправились в комнату будить Никиту к завтраку. Никита спал на диване, а посреди комнаты на мольберте был Портрет.
   "Оп-па!" - сказал Андрей. "Ого!" - добавила Виола.
  

Конец-начало.

   Погода была отвратительна. Время года было наимерзейшее - конец ноября. Время было ещё не позднее, но было уже темно. Где-то наверху подсвеченные городом летели низкие, неприветливые тучи. В городе было четыре градуса мороза, но было очень сыро и зябко. Никита стоял у метро на площади Восстания и неторопливо жевал пирожок, глядя на пробегающих прохожих и пытаясь поглубже заползти в шарф.
   - Молодой человек, вы кого-то ждёте? - неожиданно, от куда-то сбоку обратилась к нему худенькая девушка с припухшими глазами.
   - А-а? - переспросил Никита, поворачиваясь в её сторону.
   - А то расслабиться не желаете? Это не дорого и много времени не займёт. - без всяких интонаций произнесла девушка заученную фразу.
   - Да нет, спасибо. - ответил Никита, поняв, что от него хотят и что предлагают. Девушка уже отправилась дальше, как Никита неожиданно окликнул её.
   - Пирожка хочешь? - девушка удивленно уставилась на него, но очень быстро удивление на её лице сменилось заинтересованным выражением.
   - А с чем? - спросила она, уже вернувшись на шаг обратно.
   - Да вот один с картошкой, а другой с капустой. - сказал Никита, вытаскивая из кармана курки два пирожка одинаковые по виду и замотанные в полиэтилен.
   - А сладкие есть? - деловито спросила девушка.
   - Да нет, только с картошкой и с капустой, но я не знаю какой из них какой. - виновато признался Никита.
   - Ну ладно, давай с картошкой, - примирительно заявила барышня и взяв в каждую руку по пирожку и принялась их по очереди громко нюхать - спасибо. - сказала она вдоволь нанюхавшись и выбрав один.
   - Да, не за что. - ответил Никита уже в спину, вошёл в метро и на эскалаторе развернув оставшийся пирожок откусил. "Спутала всё-таки."
  
   Жизнь полна парадоксов. Обычным её развлечением было озадачивать Никиту отсутствием денег, а иногда и отсутствием вдохновения. Все остальные проблемы были приходяще-уходящими и на фоне бюджетного дефицита совсем не котировались. Последнее время жизнь сошла с ума - на прошлой неделе денежные проблемы начали пропадать - Никитины работы вдруг стали покупать во всех лавках, где они были, а заведующие стали звонить: привози, мол ещё, деньги за прошлые получи мол. А тут вдруг вчера позвонил мужик и договорился о встрече в субботу - хочется ему посмотреть, что у Никиты есть дома из работ. И работалось последнее время хорошо. "Ну почему не может быть всё в порядке?!" - размышлял в метро Никита: " Ну почему Люба... ну что делать-то?"
  
   Первая встреча Никиты и Любы была абсолютно нереальна, от неё попахивало смесью мистики и мыльной оперы и единственное, что заставляло Никиту верить в реальность произошедьшего так это то, что он сам был непосредственным свидетелем и участником своей первой встречи с Любой. Рассказал бы кто - не поверил бы.
   После первой встречи всё было более-менее нормально и реально. Сначала они встречались так, а потом вот так. Первый раз "вот так" произошло в начале мая и оба остались в недоумении и лёгком разочаровании - не хватало, вероятно, знания друг друга, давил прошлый опыт. Дальше - лучше, дальше - больше, дальше - просто здорово.
   Перед отъездом к бабушке Люба рассказала о своей прошлой любви. История была печальная и банальная. Роман был бурный и продолжался больше года. Игорь был чуть старше её - учился на два курса старше. Он был её первым мужчиной. Он был настоящим мужчиной - нежным и решительным, готов был на всё ради неё, правда она не проверяла, да и кто же будет проверять спрыгнет или не спрыгнет, а про звёзды на небе, это, вообще, образное выражение. Иногда она думала, что сгорит в этой страсти - такое это было безумство. А потом была задержка, а потом консультация, а потом..., когда он узнал, заявил: "Предохраняться нужно лучше, ты дура что-ли, не знаешь что-ли? Делай аборт, а это вообще от меня?" Позже, много позже она узнала, что не была единственной любовью Игоря. Параллельно Игорь справлялся ещё с несколькими - стиль у него был такой. Аборт она сделала и думала из окна шагнуть. Думала-думала и не шагнула. Слишком долго думала - время лечит.
  
   Придя домой, Никита позвонил Любе, но мама Любина сказала, что её нет дома и когда будет не знает. "Нехорошо врать-то" - подумал Никита - "Спасибо, передайте, что Никита звонил." - сказал он в трубку.
   В кипящую воду были запущены трупики пельменей. "Бедная, за что ж её так?" - подумал он глядя на пачку из под пельменей на которой было написано бодрым почерком: "Дарья". Да, деньги явно появились, потому что когда их не было, на пачке с пельменями было написано что-нибудь типа: "Русские", или "Останкинские", или "Солярис". Да и сметаной они не приправлялись. Поев, Никита подошёл к телефону, постоял, почесал затылок, оглянулся на зеркало и ухмыльнувшись, отправился в комнату к мольберту. Работал он до трёх часов, а закончив, не раздеваясь лёг и уснул. Последнее время работалось много и легко, Никите нравились его пейзажи написанные последнее время. "Ну и что, что не бывает, зато здорово!" - оценивал он.
  
   Люба сидела на кровати, завернувшись в одеяло и плакала, упёршись склонённой головой в согнутые колени. Плакала тихо, слышно было только периодическое пошмыгивание носом. После позавчерашнего разговора с Никитой мысли Любины были в бардаке и хаосе, она сама это понимала, но как-то не так. Мысль: "А может, я что-то не так поняла?" была мгновенно похоронена под ворохом других, гораздо менее здравых мыслей.
   Отношение их с Никитой начались комично: у неё впервые после расставания с Игорем было очень хорошее настроение. Не только хорошее, но и игривое, как котёнок. Подруга опоздала уже на сорок минут, Люба уже уходила, но вдруг зацепилась за взгляд потрёпанного рыжего и на его неожиданный вопрос: "Что такое любовь?" скаламбурила на тему своего имени.
   Первое время на ней лежала тень Игоря - она постоянно пыталась сравнивать Никиту с ним. Получалось довольно непонятно: чаще всего Никита проигрывал в сравнении, но... был почему-то лучше. Постепенно Люба привыкла к Никите и перестала сравнивать его с Игорем. Ей было хорошо с Никитой, но когда они первый раз занялись любовью, Люба была в шоке - такое впечатление было, что с Никитой они занимаются совсем не тем, чем она занималась с Игорем. "Где буря, где напор, где безумство?" - думала она недоумевая. Однако раз-другой и Любе стало нравиться, это было несравнимо с Игорем, это было абсолютно другое. А самое главное было то, что Никита всегда не только слушал, но и слышал что говорит, а иногда и хочет сказать Люба.
  
   Утро холодными пальцами забралось под неснятую одежду к Никите и попыталось его поднять, но не тут-то было - Никита натянул на себя одеяло и продолжил работу над собой. Утро огляделось в комнате, погладило ласково батареи, которые могли дать любую фору трупу полярника во льдах. Это была их старая добрая традиция - переставать греть, когда наступали холода. Утро зябко поёжилось, улыбнулось и нежно повеяло прохладой на торчащую из-под одеяла ступню. Ступня дёрнулась и исчезла под одеялом, потом одеяло зашевелилось и приняло форму компактно съежившейся груды - художник отчаянно отстаивал свои священные утренние права. Утро возмущённо дёрнуло головой и всплеснуло руками, нахмурилось, сосредоточившись, придумывая чего бы ещё сделать. Неожиданно, противно-громко зазвонил дверной звонок. Никита и утро одновременно вздрогнули, Никита застонал, а утро улыбнулось и растворилось в утреннем полумраке. Звонок неистовствовал, пытаясь сказать что-то вроде: ""Зенит" - чемпион!" и что-то ещё не менее смешное. Никита был уже в пути, завернувшись в одеяло, путаясь в нём ногами, чертыхаясь и не открывая глаз он преодолевал расстояние между диваном и дверью. Как выяснилось, над звонком издевался Андрей. Он ворвался бодрый и мокрый в только начавшую открываться дверь, толкнув одеяло с Никитой.
   - Привет, дрыхло!
   - Привет. - проскрипел Никита, оставив попытки открыть глаз и отправился на поиски согретых мест на диване. Таких мест почему-то не было - наверное опять происки утра. Никита обиженно всхлипнул и приступил к их созданию. Однако, не тут-то было - в комнату ворвалось стихийное бедствие, которое обычно называли Андреем. Бедствие зацепило одеяло, предусмотрительно захватило, лежащий на стуле плед и под возмущённое, смешное бурчание Никиты, которое по сценарию должно было быть свирепым рыком, исчезло на кухне, злобно похихикивая. С кухни послышался грохот, потом он повторился, а потом превратился в Грохот. Никита сполз с дивана и, со стоном приняв вертикальное положение, отправился на кухню для ликвидации последствий стихийного бедствия.
   - Ну вот и Никита встал. - радостно заявило бедствие, подбирая с пола кастрюли, сковородки и крышки к ним. Водрузив всё это на стол, Андрей бодро развернулся к Никите, смахнув, висящим на плечах одеялом всё, что было собрано обратно.
   - А! Чёрт! - воскликнуло нашествие несчастий и, бросив одеяло на грязный стол, принялось за очередное освобождение пола от всевозможных не нужных там предметов.
   - Давай-ка я! - скромно, но решительно предложил свои услуги Никита и постепенно Андрей был отстранён от хозяйственных работ, а кухня вернулась к своему нормальному состоянию лёгкого бардака. Готовя завтрак из продуктов, притащенных Андреем, Никита за одно вымыл посуду и на кухне воцарился почти порядок.
   Неожиданно чаепитие прервал телефонный звонок и Андрей бросился поднимать трубку. Никита даже не пытался помешать, зная, что это бесполезно.
   - Алё, библиотека приёмной детской психиатрическо-гериатрической амбулатории слушает. - услышал Никита из коридора, а после короткой паузы - Никита Константинович, будьте так любезны, возьмите трубочку.
   Оказывается, звонил мужик, который жаждал посмотреть Никитины работы - те, что дома. Никита с удивлением обнаружил, что уже суббота и до двенадцати остался всего час. Никита рассказал Андрюхе, что за мужик звонил. Бедствие выступило со своим традиционным предложением: "Ну по этому поводу необходимо пивка, всепренепременно." и смахнув в коридоре телефон неосторожным одеванием, отправился в окрестный лабаз за пивом, где его, в отличии от Никиты, знали даже продавцы отдела по продаже товаров для животных и бытовой химии.
  
   Мужик позвонил в дверь ровно в двенадцать. Когда он вошёл, то показалось, что свободного места сразу больше не стало. Сергею Анатольевичу, как он представился ещё в первый свой телефонный звонок несколько дней назад, было лет под пятьдесят. Держался он очень уверенно, даже самоуверенно и вальяжно, но при этом оставался подчёркнуто вежливым. Сергей Анатольевич минут двадцать смотрел под разным углом и при разном освящении работы развешенные по стенам. Потом указал на четыре из них, чем вызвал некоторое недоумение Никиты - эти работы были какие-то незаконченные, недоделанные, Никита просто не знал, как их доделать и оставил так до лучших времён.
   - Сколько Вы хотите, Никита Константинович за эти четыре пейзажа? - обратился покупатель к Никите. Никита пытался подсчитать сколько бы это стоило через лавку, но мужик барским тоном, бархатным голосом оборвал мысли Никиты -
   - Чтобы не утомляться подсчётами, положим, тысяча... - и после короткой паузы - долларов, конечно.
   - Да-да, конечно - растерянно ответил Никита - тонна баксов, особенно после кризиса в нашей несчастной многострадальной экономике, была для него большой суммой. Покупатель достал портмоне и отсчитал десять сотенных бумажек. Никита удивлённо посмотрел на бумажки, не пересчитывая, запихал их в карман замызганных домашних тренировочных и принялся снимать картины. "Вот-те раз!" - думал Никита - "Вот-те два!" - продолжал его мысль Андрей.
   - А портрет не уступите, Никита Константинович? - неожиданно проговорил Сергей Анатольевич, глядя на портрет Любы - единственный не пейзаж, повешенный на стену.
   - Извините, но портрет я не продаю - виновато ответил Никита.
   - А может всё-таки... за отдельную плату? Я хорошо за него заплачу.
   - Нет, ничего не получится - уже твёрже ответил Никита, вспоминая, как этот портрет пыталась выпросить у него Люба.
   - Ну, что же, я так и думал, очень жаль, оч-чень. Желаю Вам, Никита Константинович, творческих успехов и прочих благ.
   - Спасибо. - ответил Никита и проводив покупателя до дверей и закрыв дверь, достал деньги из кармана, посмотрел на них и ощутил какую-то непонятную тревогу.
   - Ну, что, за пивом? - вывел его из ступора своей традиционной фразой Андрей.
  
   В тот злосчастный вечер Никита в одиночестве работал над миниатюрами, которые он называл "мой Питер." Люба позвонила раньше, чем обычно и самого начала была не такая, как обычно - много и нервно смеялась, говорила всякую ерунду много и без остановки. Никита не мог понять в чём дело. И вот уже после того, как было сказано: "Спокойной ночи." Люба вдруг сказала скомканным голосом:
   - Знаешь, Никита, я... - и после долгой паузы почти крикнула - я беременна.
   - ... Люба... - тихо сказал Никита, думая, что и как дальше сказать. Он был рад и напуган. Это событие меняло всю его жизнь. Он и раньше уже думал о том, как Люба будет его женой, но мысли эти были в неопределённом будущем. А сейчас... радостно и страшно.
   - А вот все вы так! - вдруг закричала в трубку Люба и трубка загукала короткими гудками.
   С тех пор Никита не мог с ней никак поговорить, но сегодня решил идти к ней домой и добраться до ней любой ценой. Не хотелось до разговора с ней разговаривать с её родителями, но он был готов и к этому.
  
   Улица Народная. Вечер. Дождь со снегом. Никита, вжав голову в плечи, шёл по направлении к дому, где живёт Люба. Проходящий мимо милицейский патруль, решил пренепременно проверить, что это за человек такой идёт. Факт обыска и попытка установления личности очень Никиту удивили настолько - для него это было впервые, что глядя на его удивлённый вид, мрачные мокрые милиционеры отпустили, не смотря на отсутствие документов, удостоверяющих личность.
   Никита дёрнул знакомую дверь на себя. Дверь чуть вздрогнула, но осталась там же, где была. Никита с удивлением опустил взгляд и увидел два ряда новеньких чёрных кнопочек. "Кодовый замок поставили" - подумал Никита и был абсолютно прав. Кнопочки были совсем новенькие и, поэтому было не понятно на какие жать, что бы дверь открылась. На двери и её окрестностях ничего полезного, помогающего открыть дверь, написано не было. Никита стоял у двери и думал: "Чего бы такого сделать?", но дверь распахнулась сама и из тёмного дверного проёма выскочила мелкая шавка, принявшаяся гадить, отбежав от двери несколько прыжков. Вслед за собакой появился хозяин - толстый мужик в кожанке, светлых просторных штанах явно для домашнего пользования и тапочках на смешных гномовско-полосатых шерстяных носках. Никита попытался просочиться в подъезд, но мужик заслонял собой всё свободное место. Недовольно осмотрев Никиту, мужик всё же пропустил его, выйдя на шаг из подъезда, и уже за спиной Никита услышал грозный бас провозглашающий: "Матильда, домой! Погуляла и будет! Домой, я сказал, домой!".
   Никита позвонил в дверь, потом позвонил ещё раз с тем же результатом - дверь не открылась. Никита приложил ухо к двери и прислушался. В квартире было тихо так, как будто там никого не было. "Странно" - подумал Никита. Выйдя на улицу и найдя нужные окна, он увидел, что окна тёмные - дома никого не было.
   Никита до трёх поджидал: когда же кто-нибудь вернётся, но никто: ни Люба, ни её родители, ни сестра не вернулись. Откуда Никите было знать, что все они у тётки в Колпино празднуют её день рождения. Никита замёрз и промок. В растерянности он двинулся к дому. Найдя по дороге телефон, Никита поднял Андрея и печальным, таким печальным, что Андрей даже не возмутился столь позднему или раннему звонку голосом, позвал его на пиво, добавив, что дома он будет где-нибудь пол шестого. Андрею с Просвета было идти гораздо ближе, и он обещал поставить будильник, а пока досмотреть чем закончится его последний сон в стиле эротического триллера.
  
   Никита устало поднялся на свой третий этаж и с удивлением уставился на выходящего из его квартиры хлипкого мужичка с большим плоским прямоугольным свёртком под мышкой. "Портрет, сука!" - понял Никита, мгновенно вспомнив Сергея Анатольевича и его "оч-чень жаль". Никита бросился на серенького мужичка, и они покатились по полу, по грязным мокрым следам, по окуркам.
   Андрей бодро влетел по лестнице на третий этаж и в открытой двери Никитиной квартиры увидел два барахтающихся тела. Он встал и открыл рот. Вдруг что-то блеснуло, послышался сдавленный стон.
   Похититель быстро ударил ножом, достав его, наконец, начал вставать и так и не понял, что это был пакет с полными пивными бутылками так немилосердно ударивший его по голове. Темнота...
  
   Пришла и ушла зима. Потом весна. А Люба родила Сашу... мальчика.

Декабрь1997г. - ноябрь 1999г.

  

Иудина Библия.

Евангелие от Иуды.

   Я Иуда из Кариот пишу эту историю о мессии-Иисусе и его двенадцати учениках, в коем числе и нахожусь. Я отдаю себе отчёт в том, что о том же будет написано ещё много, как при жизни свидетелей этих событий, так и после, ибо всё происходящее с мессией будет иметь значение для многих и многих поколений. Я почти не сомневаюсь, что как Матфей, сохранивший свою привычку сборщика налогов - всё записывать, так и Иоанн, безмерно гордящийся своим особым положением при Иисусе, опишут произошедшие события, но повествование их будет, скорее всего, неполным.
   Первая встреча наша с Иисусом стала роковой. До неё я ходил по городам со своими осликами, нагруженными всякой всячиной, и торговал. Из всех двенадцати учеников я был самым состоятельным, что, впрочем, не имеет никакого значения. Кроме того, я был ещё и самым последним, кто и составил число двенадцать, или тринадцать - считая Иисуса. Я привёз товар в Капернаум, что в Галилее и после дня торговли, радостный своей прибылью, отправился прогуляться, в надежде встретить какого-то нового пророка, о котором только, весь рынок и чесал языками.
   Найти его оказалось удивительно просто - сразу за городскими воротами его присутствие выдавала огромная толпа, которая была больше, чем толпа на рынке, много больше. В наши смутные времена мессий приходило уже много и все предвещали всякие бедствия, все собирали толпу, все имели своих сторонников, но никогда я не видел такую большую толпу и такую молчаливую. Был слышан только его голос. Ещё не увидев его, не разобрав слов, я уже ощутил силу его голоса. В нём была страшная сила, хотелось ему подчиниться, хотелось его слушать. Ведомый этим голосом, я протиснулся сквозь толпу, и толпа меня пропустила. Я оказался в первом ряду. Я увидел его.
   - Пойдём со мной, и ты станешь ловцом человеков. - неожиданно обратился он ко мне.
   - Пойду и стану. - ответил я, ощущая себя счастливейшим из людей.
   С самого начала стало ясно, что Иисус тот самый, о приходе коего так долго говорил Иоанн креститель, тот самый, кто должен освободить наш народ от власти деспотического и развращённого Рима. Под его знамёнами мы вновь приведём наш богоизбранный народ ко временам величия и славы, как при Соломоне. Давно уже все иудеи готовы к восстанию, ждали лишь Его. Я поклялся себе следовать за ним для выполнения этой великой миссии, чего бы это от меня не потребовало. Как я увидел, все остальные ученики, тоже были полны решимости следовать за учителем через все препятствия к великой победе. Мы не могли не победить, ибо это был последний шанс моего народа на своё место под солнцем.
   День за днём я убеждался, что победа будет за нами. Мы являлись свидетелями, как Иисус одним прикосновением исцелял больных, заставлял парализованных ходить, слепых видеть, изгонял из одержимых бесов. Когда на море Галилейском разыгралась сильная буря, а мы были как раз на самой середине, Учитель заставил бурю успокоиться, а потом ходил по воде. Некоторые из нас пробовали ходить по воде по Его слову, но не у кого не получилось. Иисус сказал, что это оттого, что вера наша слаба. Я очень удивился, ибо каждый из нас был уверен в нашем деле и любой, не задумываясь, отдал бы жизнь за него.
   Да, Он постоянно творил чудеса. Толпы людей следовали за Учителем, окружённым нами - его двенадцатью верными учениками. Мы были счастливы, мы были уверены в победе, с Ним мы сможем преодолеть даже проклятие Моисея, никогда не любившего наш народ. А Иисус постоянно говорил о любви и был так внимателен к людям, так ласков с ними. Это было самое счастливое время, когда тёмными вечерами мы отдалялись от толп народа и оставались с Учителем. Мы слушали его голос и этого было достаточно. Зачем было слушать слова, если Он и так приведёт нас к победе, а от голоса новые силы вливались в каждого из нас.
   Так продолжалось несколько месяцев - мы ходили по городам, Иисус поучал народ, по вечерам мы собирались и слушали Учителя уже в узком кругу. Но нас стали одолевать сомнения. Мы уже несколько месяцев бесцельно ходим по стране, когда же мы приступим к выполнению своей священной миссии? Народ стонет под гнётом, проклятый Рим всё больше и больше разорят страну - когда же?
   Побуждаемые этими мыслями, мы как-то раз обступили Иисуса и мы с Петром обратились к Нему с просьбой развеять наши сомнения.
   - Учитель, когда же мы поднимем восстание против ненавистного Рима? - обратился Пётр.
   - Народ уже давно готов, нужно только Твоё слово и все, как один поднимутся на священную войну. Только одно Твоё слово и мы восстановим славу и величие Израиля. Веди нас Учитель! - внёс я свою лепту.
   - Всё это время я мечу бисер перед свиньями!? О, дети непомерной гордыни! Неужели вы не видите пути, которым я вас веду. Готовы ли вы следовать избранным путём до конца? - голос Учителя словно лоза хлестал каждого из нас, каждое слово было словно рой пчёл.
   - Иисус, мы готовы идти до конца, даже пожертвовав собой, но... - попробовал я, избавившись от паралича его гнева, выяснить, что же навлекло его на нас. Он не стал дожидаться, когда я закончу фразу, а рассказал нам притчу. Да, на этот раз мы слушали не только Его голос.
   - На берегу ручья жил большой род. Как-то раз случилась сильная засуха, и ручей высох. Тогда глава рода решил спасти своего любимого сына, который был всегда послушен и делал всё, что говорит отец, в отличии от других. Глава рода собрал всю оставшуюся воду в своём доме и запёрся там со своим послушным сыном. Вскоре остальные жители стали ощущать сильную жажду и пришли к дому старейшины. Они просили дать и им воду. Глава рода понимал, что если он поделится водой с остальными, то любимый сын не доживёт до сезона дождей и он отказал остальным. Тогда, обезумевшие от жажды люди, сломали дверь, убили старейшину и его любимого сына, а воду расплескали по земле, ибо каждый хотел напиться.
   В соседнем селении старейшина дал послушному сыну лопату и отправил его копать колодец. Тяжело пришлось сыну, но когда жажда стала мучить людей, всё больше и больше их приходило на помощь уставшему послушному сыну. Колодец был выкопан, и люди спаслись.
   Мой небесный отец не видит избранных или проклятых народов. Каждый человек может спастись, если уверует и последует дорогой, которую я укажу. А теперь я продолжу свой путь, и каждый, кто хочет разделить его со мной пусть пойдёт. Остальные вернутся к своей прежней жизни.
   И Иисус медленно пошёл по пыльной дороге. Вначале только Иоанн присоединился к Учителю, а затем и все остальные потянулись за ним. Я оставался один и чувствовал себя несчастнейшим из людей. "Все они предали меня, они предали наш народ, обрекая его на разорение и изгнание." Думал я, глядя в спины уходящих. "Неужели нет никаких шансов спасти наш народ! А ведь я так верил!" Сомны сомнений боролись друг с другом в моей душе, и это терзало мою душу, разрывало её на части. "Ведь я успел их всех полюбить! Может быть я сумею их убедить, может быть это проверка нас на верность!" Я ухватился за эту мысль и побежал за собратьями, уже скрывшимися из виду.
  
   Следующие несколько месяцев прошли в мучительном процессе перестройки души и разума. Теперь мы вслушивались не только в голос Иисуса, но и в слова. Как это было тяжело! Отказываться от мысли о скором освобождении нашего народа. Это было тяжёлое время отказа от мечты. Со временем, однако, душа и разум, словно бы растянулись до размеров достаточных для вмещения великой идеи спасения всего мира. Учитель проявил великое терпение, шаг за шагом приближая нас к пониманию нашей миссии. Пришло понимание, прошлые мечты казались теперь мелкими, но воспоминание о них вызывали в душе чувство печали, как это бывает, когда мы вспоминаем наши детские мечты и фантазии.
   Но всё же взамен своей детской мечте мы получили гораздо больше. Кроме возможности участвовать в выполнении великой, поистине великой, титанической миссии, где нам отводилась не последняя роль, мы ещё и стали приобщаться к великой свободе. Я имею в виду свободу от суетливых мелочей нашей жизни. Отказываясь от плотских утех, удовольствий и устремлений мы начали ощущать себя поистине свободными. Раньше реализация наших потребностей от кого-то зависела, что ставило и нас в зависимость от этих людей и случайностей. Теперь все наши устремления зависели только от нас самих. Это было время великой свободы. Постепенно все Его ученики пришли к такому ощущению. Учитель, было явно видно, остался довольным. Создавалось впечатление, что он специально дожидался нашего выступления, что бы приступить к истинному посвящению нас в свои ученики. Хотя никто из нас уже не решался спросить его об этом.
   Мы все изменились, да и Сам Иисус стал неуловимо другим. Создавалось впечатление, что он постоянно отсутствовал, витал, находясь в местах, не поддающихся нашему воображению. Иногда казалось, что Он куда-то спешит, подгоняет события, словно боится не успеть сделать чего-то. Он продолжал часто улыбаться, но уже никогда мы не слышали от Него шуток.
   Как-то раз Учитель удалился на гору с Петром и Иоанном. Я не могу точно сказать, что там произошло, но собратья мои вернулись в состоянии крайнего возбуждения и твердили лишь о коком-то преображении. Хотя Иисус после этого остался таким же, преображение произошло с Петром и особенно с Иоанном. Они как-то сразу выделились из нашего общества, словно у Учителя появились два любимых ученика. Раньше, очевидно, это вызвало бы зависть со стороны многих из нас, уж с моей-то точно, но теперь мы все отнеслись к этому совершенно спокойно. Хотя на любимых учениках их выделение отразилось изменениями не в лучшую сторону. Но мы слепо доверяли Учителю, и ни у кого не возникло ни малейшего сомнения по поводу правильности Его решений. Да и вообще, это время было хорошо тем, что мы всё больше и больше освобождались от груза сомнений. Иисус, словно излучал вокруг себя безграничную веру.
  
   Во истину, все беды от женщин! Хотя чаще всего виноваты в этом мужчины.
   Ещё в самом начале ученичества, Иисус порекомендовал нам отказаться от женщин, хотя бы на некоторое время. Он объяснил, что женщины отвлекают неокрепшие умы от нужных раздумий. Мы прииняли это совершенно нормально, поскольку знали, что все пророки и духовные братства отказываются от женщин если не на всё время, то хотя бы на период ученичества.
   И вот когда все мы почувствовали, что что-то скоро должно произойти - Иисус стал ещё более отрешённым, поговаривали о том, что высшее духовенство объявило награду за сообщение местонахождения Учителя, да и вообще просто было ощущение - что-то должно случится. То, что случилось, повергло нас - учеников Иисуса в изумление - среди нас появились женщины, хотя период нашего ученичества ещё не окончился. Однако, уже через несколько дней стало понятно, что от этих женщин нам не будет искушения или соблазна. Все они смотрели на Иисуса, как на живого бога. Самое досадное, что Учитель почти перестал беседовать с нами. Днём, он как всегда проповедовал в толпе, а вечером уединялся с женщинами. Лишь иногда он призывал к себе Иоанна или Петра. Все мы были в недоумении. Мы чувствовали себя брошенными, хотя прекрасно понимали, что в таких действиях Учителя есть смысл, пока не понятный нам. Но сомнение, если оно появилось, будет терзать, пока не найдёт какой-нибудь выход. Так и случилось. Неоднократно кто-нибудь из нас застенчиво пытался повернуть разговор на тему о нашей покинутости, но чувствовалось, что Учитель не хочет обсуждать эту тему и сконфуженный ученик отходил к нам, пожимая плечами.
   Но однажды мы решились подойти все вместе, а в качестве говорящего выбрали меня, так как Пётр и Иоанн, вообще отказались от нашей общей затеи. Вы можете удивиться или даже рассмеяться при описании нашей нерешительности и благоговения во всём, что касается Учителя, но уверяю вас, что и вы вели бы себя на нашем месте так же - Он внушал благоговение одним своим видом. Видавшие виды ветераны войн смущались в его присутствии, доже пьяные, словно трезвели и пытались не выделяться, как нашкодившие школьники.
   - Учитель, почему ты оставил нас, твоих учеников, без твоего внимания? Почему всё время ты проводишь с женщинами? Чем мы заслужили твою немилость? - обратился я, стоя в первом ряду потупившихся собратьев. Иисус нехотя встал, обвёл нас печальным, словно усталым взглядом и пробормотал себе под нос: "Ну вот и пора.", потом обратился к нам, говоря каким-то бледным голосом, в котором не чувствовалась его обычная сила:
   - Они понимают меня.
   - А как же мы? - выдохнул я, но вопрос мой просто повис в воздухе, а Учитель, ссутулившись сел на своё место и отвернулся от нас, стоящих при входе.
   На улице была ночь и мы все десять, кто ходил спрашивать учителя, разбрелись. Не могу сказать точно, что творилось в душе у каждого из нас - я никогда потом не спрашивал никого об этом, но мои мысли были очень невесёлые. И самое страшное, что меня одолевали сомнения, вновь пришло ощущение надвигающейся беды.
   Утром мы отправились в Иерусалим.
  

Апокалипсис Иуды Предателя.

   Похоже было, что наш последний разговор в Учителем сильнее всего подействовал на меня. Остальные, вроде бы смирились с положением, посчитав, что Ему лучше знать, что делать как. Меня же посетила мысль, которая меня ужаснула: "А вдруг Он не прав!?".
   Несколько дней я ходил, терзаемый мыслями, ни с кем не разговаривая. Однажды перед выходом в путь, в день, который был похож на все остальные дни, Иисус незаметно подошёл ко мне, когда я собирал свой скромный узелок, так, что когда я понял голову он оказался передо мной. Не успел я опомниться и встать, как Учитель, глядя на меня сверху вниз, тихо, так, чтобы не слышали другие, произнёс: "А ведь ты предашь меня.". Я, лишившись дара речи и возможности двигаться, тупо смотрел на удаляющуюся спину, а остальные ученики с любопытством смотрели в мою сторону: "А что это Он ему сказал?".
   Очевидно, этот день и стал поворотным пунктом в моей судьбе, да и очевидно в судьбе многих людей и поколений. Не скажи мне Иисус о предательстве, мне и в голову никогда бы не пришла мысль о чём-либо подобном. Эта короткая фраза, словно сорвала с надёжной привязи все мои сомнения. Я лихорадочно думал о том, что же Иисус хотел мне сказать, говоря о предательстве. Не находя ответа, я судорожно переключался на другие мысли и ... лучше бы этого не было бы.
   Мои мысли привели меня туда, где я сейчас нахожусь. Более того, они и Иисуса привели туда, где он сейчас находится.
   "Если Он всегда прав, то я Его предам, но я не могу его предать, значит, в этот раз Он не прав, значит, Он может быть не прав и в другом случае, но ведь он же всегда прав?" - такое вот творилось в моей голове. И ещё многое другое. Пытаясь утихомирить страсти в моей душе, я вспоминал о той свободе, которую подарил нам Иисус, и вдруг понял одну страшную вещь. Это стало моим мрачным откровением, которое и привела меня к моему предательству. Я понял, что Иисус освободив нас из рабства суетности, вверг нас в другое рабство. Он даже и называл всех людей рабами божьими, но не в назывании весь ужас ситуации. Теперь я оказался в ситуации, когда у меня нет выбора, то есть выбор есть, но сейчас я точно знаю, как сделать правильно и получить вечное блаженство и как неправильно и вечное проклятие. Теперь мы словно собачки у бродячих артистов: если прыгать на задних лапках, то тебя накормят и погладят, а если не прыгать, то побьют и сварят на корм другим собачкам, более послушным. Я возненавидел Иисуса. От рабства суеты может уйти каждый и без посторонней помощи, я встречал таких людей ещё до встречи с миссией, не много, но встречал. А от этого рабства собачки в зверинце уже не избавиться так просто.
   Да, Иисус был прав. Да, я его предал. Я сдал его верховному духовенству, которое давно ждало момента прибрать Его к рукам и отдать на растерзание алчному Риму. Теперь Он на кресте, а я у дерева, у осинки с верёвкой. Почему я предал Его? Да потому, что я не хотел быть послушной собачкой и прыгать на задних лапках. Но теперь я понимаю, что именно это от меня и ожидалось, Иисус специально навел меня на мысль о предательстве, помог всячески своим отношением ко мне, особенно в последние дни. Я был принесён в жертву. В итоге я и на задних лапках побегал и в качестве мяса был сварен. Дурак - теперь даже имя моё будет проклято вовеки, что, впрочем мало меня волнует. И... как было нелегко предать Его, ведь я любил Его и... да что уж там...
   Я ненавижу своё рабство. Я ненавижу Иисуса. Я ненавижу себя.
  
   Апрель - октябрь 1998 г.

Месть сейда.

Пояснения к Мести сейда.

      -- Хибины и Ловозерье - горные массивы в центре Кольского полуострова с суровой природой. Привлекают большое количество туристов.
      -- Эльморайк - перевал, находящийся на севере Ловозерья, через который, обычно, начинают, либо заканчивают маршрут.
      -- Сейдозеро - озеро, находящееся в центре Ловозерья. Со всех сторон, кроме востока окружено горами. В окрестностях озера встречается большое количество сейдов - камней, лежащих на камнях меньшего размера.
      -- варачка, варака - мелколиственный лесотундровый перелесок на горе с пологими склонами.
      -- Аллуайв - одна из самых высоких гор Ловозерья, как и все вершины этой системы, является горой с платообразной вершиной и очень крутыми склонами, имеющими скальные обрывы до нескольких сотен метров высотой.
      -- кережа - сани в виде лодочки на одном полозе.
      -- Кымчкультала - дословно с саамского - медвежий жезл или посох.
      -- Мяндаш - у саамов легендарный прародитель всех оленей, так же является покровителем охоты на дикого оленя и оленеводства. Некоторые рода саамов вели от него свою родословную.
      -- Тьермес - саамское божество, ведущее охоту за Мяндашем. В случае успеха этой охоты наступает конец света.
      -- спарка - спальный мешок для двоих и более человек.
      -- Ревда - небольшой посёлок, находящийся в нескольких километрах к северу от рудника Карнасурты.
      -- Ёрник - карликовая берёза.

Месть сейда.

   Через две недели здесь будет полно народу - на весенние каникулы десятки туристических групп устремляются на Кольский полуостров, а особенно в район Хибин и Ловозерья*. А сейчас, в начале марта мимо рудника Карнасурта* - северных ворот Ловозерья в долину втягивалась группа из девяти человек на лыжах и с тяжёлыми рюкзаками. Было не холодно, но шёл отвратительный мелкий снег и дул ветер неопределённого направления. Чем дальше уходила группа от рудника, тем сильнее шёл снег и дул ветер.
   Чёрно-белый мир, съёжившийся в неприветливый кокон, окружал идущих людей, прячущих лица от неприветливого ветра. Люди оглядывались сощуренными глазами и жуть ледяными пальцами забиралась во внутренности. Только вид товарищей, так же оглядывающихся по сторонам, успокаивал, не давал поддаться панике и безысходности, внушаемым этим жутким и неприветливым местом. Чёрные отвесные стены по бокам долины уходили в низкое клубящееся небо, и иногда сквозь марлю снега видно было, как наверху, где небо опирается на стены, тучи клубятся, завихряются, вновь и вновь бросаются на зловещие скалы. По ходу и за спиной серо-белая снежная земля сливалась с бело-серым снежным небом. Так из ниоткуда в никуда, вдоль чёрных с редкими трещинами стен, расплющенные низким, беснующимся небом, боязливо оглядываясь, шли люди.
   - Ну всё, привал! - обратился к остальным небольшого роста мужичёк, шедший впереди и с явным облегчением сбросил объемный потёртый рюкзак. Все последовали его примеру, достали из рюкзаков пуховики и, не снимая лыжи, уселись на спины рюкзаков.
   - Сколько раз здесь ни хожу - всё по эту сторону Эльморайка* непогода, а там выше и совсем молоко, а как к Сейдозеру* выходить начинаешь, так погода сразу успокаивается - аномальное место. У саамов всё Ловозерье было табуированным местом, а мы вот ходим почём зря. Почти каждый год раньше здесь кто-нибудь погибал. Сейчас, правда реже - турья меньше стало. - рассказывал всё тот же мужичёк, который был за главного - руководитель.
   - Виталий Андреич, а кто такие саамы? - спросила смешно торчащая из капюшона курносым носом девушка приятным звонким голосом.
   - А это, Леночка народ, который жил здесь до прихода русских, да и до середины нашего века ещё были, а сейчас генетически есть ещё саамы, а этнически уже нет - обрусели. А жаль - интересный был народ.
   - А чем он такой интересный? - продолжил опрос низким басом здоровенный верзила с массивным колючим подбородком и густыми бровями.
   - Да обычаи интересные были, шаманы легендарные, вообще, любой этнос интересен, а этот особенно - уж больно своеобразный. А потом, три сотни лет выдерживал соседство с русским этносом и не растворялся. Ну ладно хватит базара! Сейчас взлёт начнётся. В молоке не растягиваться, если чего-как, тормозите всех. В кульки!
   Все нехотя поднялись с рюкзаков, поснимали и попрятали пуховки и, одев рюкзаки, один за одним потянулись в сторону перевала по всё более крутому подъёму. Скоро видимость совсем сократилась до нескольких метров, ветер усилился, а подъём потребовал ставить лыжи ёлочкой. Ребята периодически теряли равновесие, втыкались в плотный, отполированный ветром и предыдущей оттепелью наст коленями и локтями, получая по голове рюкзаком, с трудом, тяжело поднимались, помогая себе в пол голоса всевозможными проклятиями. Хуже всех приходилось Ондрейке, как его здесь называли. Он был маленького роста и весь како-то круглый - круглое лицо на круглой голове с круглой шапкой, куртка и бахилы - пузырями. Он больше всех падал, все вынуждены его ждать, но никто не выказывал явного им неудовольствия, наоборот подтрунивали. Ондрейка смущённо смеялся, поднимался, падал, поднимался, начинал торопиться и опять падал. Склон был предательски крут и скользок, рюкзак был тяжёл и пребольно бил неосторожно положенным сверху котлом по голове, лыжи, как навазелиненные. Вообще, вся эта идея пойти в этот гнусный поход уже не казалась такой классной. Склону, казалось не будет конца, но совершенно неожиданно, после очередного взлёта, группа оказалась на перевале. Ветер агрессивно пытался столкнуть группу обратно, бросаясь бешеными порывами, не давая посмотреть вперёд.
   - Снимаем лыжи! Пока видимость не улучшится пойдём пешком! - перекрикивая ветер, закричал, повернувшись спиной к ветру, руководитель. Народ недовольно снял лыжи, привязал их к рюкзакам и тяжело топая, группа начала спуск в сторону Сейдозера, в долину Ильмайока.
   Ветер притих сразу, а вскоре улучшилась и видимость, прекратился снег. Все одели лыжи и радостно покатились к быстро приближающемуся лесу под весёлый шорох лыж и наста.
   Уже через три часа группа остановилась на полянке в берёзовой варачке* у огромного сейда с видом на Сейдозеро.
   - Погодите, я на разведку схожу - отдохните пока. - сказал Виталий, который Андреич и в этот момент резко ударил солнечный луч, потом ещё и ещё, все замерли, словно впервые увидели солнце. И вот оно полностью вышло из туч, преобразив мир, превратив его в сияющее чудо и уже умирающий ветер, стих окончательно.
   Пока Андреич, как называет его большинство участников похода, на разведке, а остальные отдыхают, я кратенько познакомлю со всеми участниками.
  
   Виталий Андреевич был аспирантом и у большинства остальных участников вёл практику. Туризмом занимался со школьных лет и Кольский полуостров был его любимым районом, а особенно Хибины и Ловозерье, хотя побывал он и в более труднодоступных и сложных районах. Кроме туризма любил пиво, женщин и русский рок, особенно Гражданскую Оборону. Отношение к женщинам было нескрываемо потребительско-юзерское и женщины это терпели. Последняя из них, которая уже два с лишним года была почти женой, если бы он таковой её считал, присутствовала в качестве заместителя руководителя, но, по сути, была лишь бесплатным приложением. Звали её Натальей и была она крепкой женщиной двадцати пяти лет со светлыми короткими волосами, крупными чертами лица и твёрдым взглядом голубых глаз. Говорила она редко, голос имела низкий и если бы она хоть немного вкладывала эмоций в него, то его можно было бы назвать чувственным, будоражащим фантазии, но, увы, голос был бледен. Работала она в банке и зарабатывала значительно больше, чем Виталий, не смотря на неплохие халтуры, которые ему периодически подкидывали друзья. Чем увлекается Наташа, сказать трудно - вроде как ничем, но кто её знает... Что держит её у Виталия было не понятно, но вот, однако же..., да и он тоже...
   Максим или Макс, как обычно называют всех Максимов здоровым парнищем под два метра с длинными ручищами и короткими для его роста ногами, но зато сорок шестого размера. Вид у Максима был медведистый и довольно страшный - машина смерти да и только, однако существом он был добрейшим и мужественно сносил все насмешки товарищей, не очень-то стараясь на них отвечать в отличии от Ондрейки, который так же являясь объектом постоянных шуток, в долгу не оставался. Глядя со стороны, можно было бы предположить, что основным хобби Макса было собирать несчастные, безответные любви. Девушки обычно с радостью принимали его дружбу, довольно быстро понимая его истинную, добрую сущность, но разделять любовь не спешили. Просто удивительно, как это Макс до сих пор продолжал свои безуспешные попытки найти разделённую любовь с тем же пылом, что и первый раз, и второй, и пятый, и ... в этом он был постоянен.
   Амир в отличии всех остальных более-менее славян или считающих себя таковыми был красивым, статным азербайджанцем из очень интеллигентной семьи. По вполне понятной причине очень остро относился к любой национальной дискриминации и, оказавшись вовлечённым в разговор о "всяких, там чёрных", обрушивал на собеседника шквал вполне аргументированной критики на славян, проникаясь в этот момент искренним к ним презрением, но это только если его задеть. В обычных же условиях, был подчёркнуто вежлив и тактичен, очень нравился девочкам, но сам больше занимался учёбой, любил разнообразную музыку. Из всей девятки он был самым образованным и эрудированным.
   Андрей или Ондрейка - пошляк, но тщательно скрывающий, что женщин он стесняется и даже боится. Большой любитель розыгрышей, автор многочисленных глупых, а иногда и довольно удачных шуток и каламбуров.
   Витька был тормозом в понимании большинства своих знакомых. Обычное его состояние было сосредоточенное обдумывание чего-то только ему известного и понятного. Постепенно он научился смеяться чужим шуткам в нужных местах, но чужой юмор был ему абсолютно неинтересен. Шутки в свой адрес он не замечал или делал вид, поэтому шутникам быстро надоедало это безопасное, но абсолютно неблагодарное занятие. Иногда он выкидывал шутки понятные только ему и, пока остальные были в шоке, очень радовался. Со школьных лет он дружил с Лёхой и Лёха уже не представлял свою жизнь без Витька, который всегда выручит и поможет, хоть и тормоз.
   Лёха - друг и бывший одноклассник Витька был классическим и удачливым бабником и сердцеедом. Превосходно вешал любую лапшу на уши объектам своего интереса, совершенно не заботясь о последствиях и своих обещаниях. В мужской компании был не скушен, в отличии от большинства бабников, никогда ничего не рассказывал о своих сердечных победах и был человеком слова. Уговорил очередной свой объект притязаний - первокурсницу Лену пойти в этот поход, а Андреича уговорил её взять и теперь довольно успешно вползал в сердце к этой симпатичной девчушке с удивлёнными большими глазами.
   Леночка, как её называли почти везде, где знали, была симпатичной, даже красивой девочкой из хорошей семьи. Она знала, что красива и мечтала о романтической любви и из всех была самой молодой, наивной и многое ей было в новинку, а отдельные фразы Ондрейки просто вгоняли её в краску.
   Ольга была внешности самой обыкновенной, но за счёт обаяния, при желании могла возбудить патологический интерес почти в любом мужчине. Это и было её основным занятием в свободное от всего остального время. Со своими сверстницами она умудрялась сохранять хорошие отношения, не смотря на то, что периодически уводила у них парней. Однако, когда Макс воспылал любовью к ней, она сразу же, на первом свидании заявила, что очень рада, но не будет вводить его в заблуждение и будет рада остаться другом. С тех пор Макс периодически прибегал к ней за советом и к жилетке.
  
   Пока Андреич бегал на разведку, остальной народ порешил, что и здесь будет хорошо и начал медленно доставать предметы первой необходимости.
   - Я тут нашёл в пол километре классную полянку, - раздался из леса голос Андреича. - пойдём.
   - Андреич, чем эта полянка плоха? Мы уже начали лагерь ставить. А там, на горушке, вон сушинка, как раз нам хватит. - выразил всеобщее нежелание перемещаться Лёха.
   - А здесь под камнем - присоеденился Ондрейка, указывая на сейд - снега почти нет - котлован рыть не надо.
   - Место, конечно, хорошее, но смотрите, сейд обидится - задумчиво проговорил Андреич - ну ладно, встаём - добавил он, увидев покривевшие от недовольства лица ребят.
   - А почему вы, Виталий Андреевич, называете этот камень сейдом и почему он может обидиться? - спросила вечно любопытная Леночка.
   - А потому что у саамов такие камни, когда большой лежит на маленьком, называются сейдами. А самое главное, саамы считали, что в сейд вселяется душа нойды - шамана, после смерти. И ещё по поверьям сейды могут перелетать с места на место. А в окрестностях Сейдозера много сейдов и место это запретное, здесь саамы хоронили самых могущественных нойда, а там - он вскинул руку на северо-запад - на Аллуайве* у саамов вход в ад. Я несколько раз там был, но входа не видел, закрыт, наверное. - схохмил Андреич напоследок.
  
   День в день ровно сто лет назад на эту полянку олени вытащили две кережи*. В каждой из них сидело по немолодому уже сааму. Они молча переглянулись и достали из большой кережи зашитый в кожу моржа труп знаменитого на всю Саамиедну шамана Кымчкульталы*. Очень аккуратно они положили свёрток с телом на камень и труп вместе со скрывавшей его кожей мнгновенно окаменел. Саамы быстро забрались в кережи, развернули их и быстро отправились на восток - домой в Тёплый Наволок. С каждым годом окаменевший шаман становился всё больше и лет через семьдесят был уже больше, чем камень на который его положили.
  
   Всё ярче проступали звёзды на быстро чернеющем, высоком небе. Ветра не было, дым от костра тонкой полоской уходил вверх и терялся где-то в темноте. В котловане у сейда все сосредоточенно и дружно занимались уничтожением содержимого мисок. Тишину нарушало лишь сосредоточенное чавканье и стук ложек об миски.
   - Вот, блин! - отвлёк всех возглас Витька и все проследив его взгляд тоже увидели, как по ещё не совсем стемневшему небу пробежала судорога северного сияния. Ещё белёсая, не цветная, но через всё небо. Постепенно сияние разгоралось ярче, наливалось цветами и вскоре всё тёмное небо корчилось им. Зрелище было бесподобное, но жутковатое, особенно тем, кто видел его впервые. Вскоре насмотревшись, все вернулись к ужину, но продолжали его, уже громко обсуждая феерию, творящуюся на небе. Лёха с Ондреёкой отправились за сейд - удобно - от костра не видно и далеко ходить не надо.
   - Вот, блин! - вновь привлёк внимание к небу Витёк. По небу, сотканный из полос северного сияния скакал здоровенный оленище, со здоровенными же рогами. Движения его были как в замедленной съёмке, но прорисован он был очень чётко. Мчался он с запада на восток и, не смотря на замедленность движений, не было ни малейшего сомнения, что он мчится. Когда олень почти добрался до восточного горизонта, с запада по нему ударила холодная молния. Он упал на передние колени, однако почти сразу встрепенулся, поднялся на ноги и скрылся за горизонтом.
   - Что это? - в тишине, прерываемой только треском дров в костре, спросила сиплым испуганным голосом Ольга.
   - Мяндаш* - как-то обречённо ответил Андреич - вечный олень. У саамов его смерть от охотника-Тьермеса* означает конец света.
   Северное сияние продолжало свой танец, но смотреть на него было теперь совсем уж жутко. Все молча по одному забирались в шатёр. Скоро у костра остался только Андреич со свежеприкуренной сигаретой, да ещё у шатра продолжал смотреть на небо Витька. Андреич глубоко затягивался и нервно водил плечами, смотрел в огонь, отрывая, иногда, взгляд от костра и направляя его в небо. Такого яркого сияния он никогда не видел. "И больше ведь не увижу..." - почему-то подумалось ему. "Всё это неспроста, всё это не к добру" - росли подозрения в его душе. "С утра ноги от сюда делать надо, без всяких радиалок" - подумал он и встал, чтобы идти спать. В этот момент раздался оглушительный выстрел - нижний камень, на котором лежал сейд, у которого был разведён костёр, раскололся. Андреич оглянулся, вздрогнул и тут же был сбит, обрушившимся ему на ноги сейдом. Прежде боли пришло удивление: "Он же должен был в случае чего упасть на ту сторону, туда наклон был...". Потом навалилась страшная боль в расплющеных ногах. Он закричал и понял, что ходить теперь он уже никогда не сможет. Сейд, словно ждал этого крика и, дождавшись, вдруг медленно-медленно покатился по корчащемуся под ним телу. Боль поднялась Андреичу до груди и прервав страшный крик, кровью выплеснулась изо рта, оросив чёрный камень. Камень замер, а человек с перекошенным, залитым кровью лицом и расплющеным почти до ключиц телом, умер.
   Амир и Лёха одновременно выскочили из палатки и наскочили на стоящего у палатки лицом к котловану Витька. "Чего?.." спростил Амир и все трое уставились на то место, где был костёр. Костра не было. На месте котлована лежал огромный чёрный камень ближний край которого был забрызган кровью, а под ним на окровавленном снегу, торчащий лишь руками, плечами и головой лежал расплющенный Андреич.
   - Амир, девчонок не пускай. - проговорил Лёха, борясь с тошнотой и отвернулся. Амир быстро направился к палатке, а на встречу ему уже выбралась Наталья.
   - Наташа... - начал Амир и попытался своим телом загородить картину бывшего костровища, но, тихо взвыв, Наталья рванула туда, сильно толкнув Амира. Амир, оставив Наталью на попечение Витька и Лёхи, забрался в палатку. Все, кто ещё не вылез, собирались уже наружу или одевали ботинки.
   - Девчонки, нечего вам там делать. Там Андреича придавило камнем... насмерть. - сказал Амир и все застыли. Макс после небольшого замешательства вылез из палатки, а за ним и Ондрейка.
   Наталья молча сидела на коленях, поддерживая ещё тёплую окровавленную голову в руках. Она медленно склонилась к лицу Андреича, так, что её светлые волосы коснулись его, и кончики их окрасились кровью. Со спины подошли Лёха с Максом и переглянувшись, стараясь не глядеть на то, что осталось от руководителя, взяли Наталью под мышки и повели, почти понесли к палатке. Она не сопротивлялась, закрыв глаза, медленно переставляла ноги.
   - Девчёнки, Амир, уложите её! - крикнул Лёха, и они с Максом медленно просунули Наталью в палатку. Амир и Ольга подхватили её и уложили в спальник, Леночка же круглыми от ужаса глазами смотрела на окровавленные руки, колени, кончики волос, на бледное с силой зажмуренными глазами лицо. Наталью положили в спарку*, где она должна была спать с Андреичем. Она зашевелилась, перевернулась на живот и накрывшись с головой снова затихла. Через некоторое время стало слышно, как она тихо скулит.
   - Вытащить его мы не сможем, давай снегом присыплем. - обратился к парням Лёха и вместе с остальными забросал страшную картинку снегом, так, что у лежащего камня образовалась кучка снега, а трупа и крови видно не стало. Закончив, они переглянулись и отправились в палатку, стараясь не замечать яркого северного сияния, причудливо беснующегося на всём небе.
   В палатке было светло и тихо. Горело сразу несколько свечек. Потрескивала печка, куда, Ондрейка через равные промежутки времени подкидывал поленья, да в углу тихо скулила Наталья. Все остальные молча сидели, глядя друг на друга.
   - Страшно как-то всё это, жутко и нереально. - вдруг, нарушив тишину, высказал Макс общую мысль.
   - Мистика какая-то. - продолжил Амир.
   - Как только завтра рассветёт, сваливаем все в Ревду*. - словно подводя черту под разговором, сказал Лёха и все снова замолчали.
   - Мне выйти надо, - после долгого всеобщего молчания виновато прошептала Леночка - Оля, пойдём со мной, мне страшно.
   - Пойдём. - после некоторой паузы согласилась Ольга и девчонки засобирались.
   - Только далеко не ходите. - зачем-то напутствовал их Амир и был награждён несколькими недовольными взглядами.
   Леночка заправилась и застегнулась, посмотрела на жуткое разноцветное небо из-за которого слабо поблёскивали одинокие звёздочки. Было светло, и холодно, и тихо. Она попыталась шагнуть к ожидающей её Ольге, но ноги за что-то зацепились. Леночка встала и под удивлённым взглядом обернувшейся Ольги попыталась оторвать ноги от снега, но ничего не получалось - что-то их держало. Она наклонилась и руками разгребла снег вокруг ног. Нижняя часть ног оказалось оплетена тоненькими веточками ёрника*. Леночка попыталась разорвать одну веточку, но та оказалась удивительно прочной и даже не прогнулась. Испуганная девочка распрямилась и часто моргая из-за бегущих слёз посмотрела на Ольгу. Та, почуяв совсем неладное, схватила Леночку за руку и потащила за собой в сторону палатки. Леночка опять упала, вырвавшись из Ольгиной руки. Ольга резко развернулась и широко раскрытыми глазами смотрела на поднимающуюся , плачущую Леночку по одежде которой забегали маленькие красненькие искорки, какие, бывает бегают по полусгоревшей бумаге или ткани. Там, где пробегали искорки, одежда превращалась в пепел и скоро лоскутки её стали осыпаться к ногам и дотлевать там. Искорки были совсем не горячие и совсем не давали дыма, и Леночка не сразу заметила, что твориться с её одеждой. Заметив, как одежда лоскутками спадает с неё она тихо всхлипнула и в этот момент ближайшие берёзки, как плётки хлестнули её и резко удлинившимися тоненькими веточками схватили за руки, за бёдра, обвились вокруг талии и груди. Ветки натянулись, больно впившись в тело и растянув руки в стороны. Леночка всхлипнула ещё раз и повисла на впившихся веточках, потеряв сознание. Ольга громко завизжала и помчалась к палатке.
   От крика Ольги Леночка очнулась и с удивлением посмотрела на своё красивое белое тело, перечёркнутое местами берёзовыми веточками, которые тянули всё сильнее, и кожа лопалась под ними, тоненькие струйки крови чертили свои дорожки, стекая на снег. Она снова тихо заплакала. Было очень больно и холодно, но страшнее было осознание скорой смерти, не понятно за что и почему. Она вспомнила родителей, младшую сестрёнку, свои светлые мечты о своём будущем. "Мама" - тихо позвала Леночка, "мамочка".
   На крик Ольги из палатки сразу выскочил Максим, который даже не одел ботинки и был в вязаных бабушкой полосатых носках. Словно не заметив бегущую и кричащую Ольгу, он сразу же бросился туда, где висела растянутая ветвями Леночка. В несколько прыжков одолев это расстояние, он встал в нескольких метрах от неё и пару секунд они смотрели в глаза друг другу. Была какая-то жуткая эстетика, освещаемая беззвучными сполохами северного сияния. На фоне белого снега и чёрно-белых берёз неестественно растянутое красивое, стройное, белое девичье тело расчерченное глубоко впившимися чёрными ветками натянутыми, как струны, со струйками крови смотрелось жалобно и беззащитно. Чёрный треугольник лобка и косички на груди предавали картине особенную трогательность. Плачущие, блестящие глаза усиливали и без того заставляющую трепетать картину. Макс страшно зарычал и набросился на натянутые, как струны ветки. Почти ничего не соображая он тряс руками нисколько не шелохнувшиеся ветви. Такой ярости он никогда не испытывал в жизни. Его душила злоба на эти ветки которые вот так безжалостно уничтожают такую красоту, о которой он только мог мечтать. "Леночка не должна умереть!" - пронеслось в его пылающем яростью мозгу - "Но почему эти ветки?.." Вдруг его охватило горячее красно-чёрное пламя, сразу всего и он ещё громче зарычал от боли, упал и стал кататься, пытаясь сбить пламя. Пламя не сбивалось, а продолжало проникать всё глубже в тело, причиняя страшную боль. Уже с выжженными глазами и обугленным лицом, он вскочил на колени, и вцепился руками и зубами в одну из веток, держащих Леночку, "Леночка не должна умереть!" - напоследок пронеслось в его совсем отупевшем от ярости и боли мозгу. Макс несколько раз дёрнулся и так и остался стоять на коленях, вцепившись в ветку. Леночка посмотрела блестящими от слёз глазами на затихшего Макса, вздохнула, выдохнула, закрыла глаза, и голова её опустилась на грудь. Тело как-то провисло и сразу стало видно, что это не тело, а труп. Кровь перестала течь.
   К развязке этого страшного эпизода, который продолжался меньше минуты, подоспел Ондрейка. Амир, Витёк и Лёха с широко раскрытыми глазами уже были здесь. Все стояли молча, дрожа крупной дрожью. Сильно и неприятно пахло палёным мясом и тряпками. Сияние на небе бесновалось пуще прежнего, уже не видно было звёзд.
   - В палатку... - дрожащим голосом обратился Лёха и вдруг, согнувшись принялся блевать. Остальные словно бы только и ждали этого и тут же присоединились.
   Обессиленные все четверо на четвереньках поползли в шатёр. В шатре сидела дрожащая Ольга с закрытыми глазами. Когда Ондрейка, вползая, задел её она сильно вздрогнула, но глаз не раскрыла, а зажмурилась ещё сильнее. Ребята сели у печки в тесный кружок и скоро к ним присоединилась и Ольга. В углу тихо скулила Наталья. Потрескивала печка. Сквозь тонкую ткань шатра просвечивало неистовое северное сияние. То, что произошло произойти не могло и каждый пытался объяснить себе происходящее, но в итоге все приходили примерно к одному и тому же: "То, что произошло произойти не могло, но я же видел, что это произошло, да и мёртвые... А может это какой-нибудь бред, сон или ещё чего?" - и каждый щипал себя, морщился, понимал, что не сон это, но не сном это быть не могло. Все размышления бегали по кругу всё быстрее.
   - Надо что-то делать! - вдруг вскрикнул Ондрейка совсем обессиленный бесконечным хороводом своих мыслей.
   - Делай. - неожиданно спокойно, ответил Амир. Ондрейка сразу как-то скомкался и принялся подкидывать дрова в печку. В углу в спальном мешке тихо скулила Наталья.
   Витёк устал размышлять по кругу обо всём им увиденном. Недоброе предчувствие подсказывало, что всё ещё не кончилось, и он с нетерпением ждал продолжения непонятных событий, замирая от ужаса. Ожидание само по себе было мучительным и изнуряющим. Он уже собрался выйти из палатки чтобы что-то предпринять, как на раскалённую сковороду его сознания обрушился отчётливый шёпот из ниоткуда: "Хочешь встретить утро?"
   - Ой! - громко вскрикнул он. Все резко вздрогнули и испуганно посмотрели на него. "Нужна жертва и ты будешь спасён." - продолжал звучать шёпот.
   - Нет! - ещё раз закричал Витёк. Лёха и Ондрейка, сидящие рядом, отодвинулись.
   - Ты чего? - испуганно спросил Лёха. Витёк громко задышал и начал краснеть. Взгляд его устремился в одну точку. Лёха схватил его за плечи и попытался встряхнуть. Впечатление было, что он трясёт деревянное подобие Витька.
   - Ты чего, Витёк? - громко крикнул Лёха на ухо застывшему другу и непонимающе оглянулся на остальных, которые испуганно смотрели на Витька.
   Первое, что ощутил Витёк, выктикнув "Нет!", было страшное напряжение всех мышц. Он попытался расслабить их, но напряжение возросло до состояния судороги. Витёк хотел пошевелиться, но понял, что ни одна мышца его не слушается. Даже глаза смотрели в одну точку и не слушались своего хозяина. Страшное напряжение и дикая боль скручивали мышцы, только диафрагма и пресс ещё выполняли необходимые для дыхания движения. Уже теряя сознание от боли, Витёк услышал появившийся из неоткуда жуткий, сумасшедший хохот и боль сразу отпустила. Ужасный хохот прекратился, и тело Витька прыгнуло на сидящего напротив испуганного Амира, руки сжались на горле, что-то хрустнуло. Витя чувствовал, как бьётся в его небывало сильных руках Амир, как Лёха крича, пытается оттащить его. Он всё видел, всё слышал, но ничего не мог сделать, попытки овладеть собственным телом ни к чему не приводили. Он видел кровь на губах Амира, сверкнувшее лезвие топора и свою руку, держащуюся на клочке кожи, фонтанчики крови из одного, а потом и двух обрубков. Он не видел, как Лёха третий раз опустил топор, уже на его голову, когда безрукое тело пыталось зубами завершить то, что не доделали руки.
   Лёха тяжело дышал, держа окровавленный топор. Весь шатёр был забрызган кровью. Непостижимым образом печка была не свёрнута и продолжала потрескивать. Амир кашлял, держась за горло, с трудом вдыхал и снова кашлял, сплёвывая кровь, и сильно морщась. Наталья тихо скулила в углу. Ольга сидела, зажмурив глаза, тихо всхлипывала и сильно дрожала. Лёха положил топор, и набросил попавшийся под руку спальник на кровавую груду Витьковского тела. Он устало опустился на колени между Амиром и Ольгой и спрятал лицо в окровавленных ладонях. Неподалёку раздался вопль. Лёха поднял лицо, увидел, что Ондрейки в палатке нет, опустил голову и только вздрагивал, как от плети при каждом новом вопле.
   Едва Витёк бросился на Амира, Ондрейка выскочил из палатки и побежал по следу, который вёл к Эльморайку, Карнасурте, Ревде - к людям. Бежать по глубокому снегу было очень тяжело и вскоре Ондрейка выбился из сил и остановился отдышаться. Северное сияние разгорелось пуще прежнего, звёзд видно не было, появившийся месяц бледным пятном висел на горизонте. Снег вторил небу и переливался всевозможными оттенками. Зрелище было абсолютно нереальное. Ондрейка уставился на небо и стоял, как загипнотизированный. Неожиданно он почувствовал какое-то движение на своей ноге. Ондрейка быстро опустил взгляд и с удивлением обнаружил, бодро взбирающегося по его ноге здоровенного белесого паучищу с рубиновыми, сверкающими в отблесках северного сияния глазками. Громко вскрикнув от отвращения, он стряхнул это непонятно откуда взявшееся чудовище рукой. Паук тонко запищав, бросился на него снова, а со всех сторон к Ондрейке устремились вдруг появившиеся всевозможные пауки, насекомые, многоножки и вообще уж непонятные твари. Всё это спешащее и попискивающее воинство смотрелось на снегу нелепо и безобразно. Ондрейку передёрнуло от отвращения, он попытался бежать по глубокому снегу, но со всех сторон на него надвигались нелепые безобразные твари. Когда Ондрейка упал, на него сразу набросилась туча тварей. Он пытался кататься по снегу, сбивать тварей руками, но получалось нелепое барахтанье и, вскоре, какая-то полуметровая сороконожка вцепилась ему в глаз, прокусив заодно и веко. Этот ужасный крик и услышали в палатке. Твари, словно воодушевлённые этим воплем, с удесятерённой энергией принялись терзать Ондрейку и его одежду так, что, через несколько минут от той почти ничего не осталось. Ондрейка с детства испытывал отвращение ко всем насекомоподобным тварям и он так и не понял от чего умер: от боли ли, от потери крови или от страха и отвращения.
   Когда стих последний крик, Лёха ещё некоторое время подождал, а не дождавшись, поднял голову и огляделся. Печка уже еле горела, Ольга широко раскрытыми глазами смотрела то на него, то на Амира, Амир кашлял держась за горло и, кривясь сплёвывал, в углу тихо скулила Наталья.
   Смерть Виталия полностью лишила Наталью воли к жизни. Это был редкий в нашей жизни безоглядной, патологической любви. Она его боготворила, была готова на всё лишь бы быть рядом с ним, была готова простить любые обманы и измены, была готова следовать на край света, всё что угодно. "Виталия нет теперь. Кто же я теперь? Зачем я теперь?" - такие вот мысли, вытеснив все остальные остались у неё и больше у неё ничего не осталось. Разве, что только слёзы. Она не замечала, что твориться вокруг, она не замечала, что и тело её, присоеденяясь к плачу, принялось потихоньку стекать. Должно быть, это течение плоти приносило с собой боль, но и этого она не замечала.
   Скулёж Натальи постепенно превращался в какое-то бульканье и вскоре затих совсем.
   - Наташа. - позвал Лёха. Она не откликнулась и он оставил её в покое, не зная, что под спальником лежит уже не живая женщина, а скелет, с которого капают остатки плоти, ставшей почему-то жидкими.
   Амир держался за горло и кашлял. Было больно и дышалось тяжело, а при попытках глотать в горле что-то хрустело, и боль заставляла слезиться глаза. Случившееся этой ночью не влезало в логику Амира. Он уже и не пытался как-то уяснить для себя то, что с ними произошло. Было больно, страшно, хотелось сжаться в комочек и плакать, хотелось домой, но Амиру ещё хватало силы сдерживать истерику. Вот если бы не было Ольги и Лёхи... Вдруг под Амиром исчезла земля. Просто взяла и исчезла вместе со всем, что на ней было - полиэтиленом, пенкой, спальником. Почувствовав, что падает Амир закричал, но через минуту падения в абсолютной темноте кричать ему надоело. Когда прошла первая паника и он снова начал рассуждать, то понял, что так долго падать он не может. Однако он всё продолжал и продолжал падать. Было не холодно и даже горло не болело. Мучительно было ожидание падения, которое никак было не предугадать. Кроме темноты ощущалось только очень быстрое движение воздуха, точнее, движение его, Амира, в этом воздухе, да свист в ушах. Конечно, он успел вспомнить и Алису и многое, многое другое.
   Когда Амир умер от жажды, он был уже сумасшедшим настолько, что ему почти не было никакого дела до этой его жажды.
   Лёха подкидывал в печку полено, когда резко обернувшись на странный хруст, обнаружил на месте, где сидел Амир дыру, в которую начинало медленно сползать всё внутренне убранство палатки. Он схватил за руку Ольгу и оторвав от снега край шатра, свернув печку, выскочил на улицу. Едва они оказались на улице, как палатка провалилась, а яма стала круглым провалом диаметром метров в семь из которого всё громче и громче доносился завораживающий и заставляющий холодеть от ужаса истерический, нечеловеческий смех. Лёха оттащил Ольгу подальше от края провала, к остаткам сушины и взяв большой топор, повернулся к провалу. Небо волнами меняло свою окраску, переливалось всевозможными цветами, снег полыхал тысячами разноцветных искорок. Было холодно и тихо. Ребята после тёплой палатки начали мёрзнуть.
   - Лёх, давай пойдём куда-нибудь. - просящим, измождённым голосом проговорила Ольга. Лёха удивлённо посмотрел на неё, устало усмехнулся и отправился на поиски оставшихся лыж - его и Ольгины пропали вместе с палаткой. Себе он взял лыжи Андреича, а для Ольги, воткнутые рядышком Леночкины.
   - Оля, у меня в рюкзаке есть пружины, возьми, на Леночкиных сняты.
   Уставший от событий этой ночи, мозг с радостью целиком сосредоточился на сборах. Глаза видели, но не замечали провала на месте палатки, северного сияния, взгляд старательно обходил смутно виднеющиеся силуэты Макса и Леночки, котлован, а то бы непременно заметил, что камня, задавившего Андреича нет...
   Все тёплые вещи пропали вместе с палаткой, но на руки удалось найти в чьём-то рюкзаке запасные рукавицы. Ветра почти не было, и поэтому даже уши почти не мёрзли. Стоя недалеко от провала, Ольга одевала лыжи. Лёха неподалёку занимался тем же. Выпрямившись, она услышала, как за спиной у неё захрустел снег. Ольга резко обернулась и пронзительно закричала - от провала на неё шёл здоровенный мужик слепленный из белесой сверкающей слизи, переливающейся в свете северного сияния. Точнее это был не мужик, а трёхметровая пародия культуриста с гипертрофированной, рельефно выступающей мускулатурой и преогромным, торчащим к небу членом. Ольга рванулась, но, запутавшись от страха в лыжах и палках, упала, а в следующий момент на лыжи наступило чудовище и медленно опустилось на колени. Увидев, на своей одежде такие же огоньки, что и на Леночке, она заверещала почти на пределе слышамости и попыталась отстегнуть лыжи. Одежда быстро превращалась в пепел, а на талии Ольга ощутила горячие, почти обжигающие ручищи. Подскочивший в этот момент Лёха, прочертил в воздухе топором полукруг, закончившийся в том месте, где у людей находится лицо и с тихим плюхом, топор почти не встречая сопротивления прошёл насквозь, не оставив никаких следов. Ещё несколько раз он пытался разрубить этого слизистого человека, но эффекта это не дало никакого. Ольга в это время, уже без одежды, барахталась, пытаясь вырваться, но существо с механической медлительностью тянуло её на себя. Всё ближе и ближе.
   - Лёха! Нет! - закричала Ольга и Лёха, отбросив топор попытался руками оторвать руки существа от бедной девушки, но руки, так крепко держащие Ольгу, не оказывали Лёхиным рукам никакого сопротивления. Лёха пытался схватить какую-то чуть вязкую, горячую пустоту. Он схватил Ольгу за руки и попытался вырвать её из рук монстра. Суставы её хрустнули, Ольга вскрикнула, а на существо этот рывок не произвёл никакого впечатления. Ольга вдруг почувствовала бёдрами член монстра, "Нет!" - закричала она, а по монстру пробежала волна дрожи и он, поправив Ольгу и начал медленно входить в неё. Бедная девушка зажмурила глаза, напряла все мышцы, "Нет!" - хрипло простонала она. Топор сверкнул и Ольгина голова отскочила, словно только и ждала, когда можно отделиться от тела, тело дёрнулось и затихло, заливая снег кровью, а слизистый монстр за несколько секунд превратился в лужу парящую и быстро впитывающуюся в снег.
   Лёха попытался сблевать, но уже пустой желудок мучительно скрутило и ничего не получилось. Оставив попытки испачкать снег ещё и содержимым желудка, он отправился к лыжам, по дороге отметив, что камня-то нет. Апатично одев лыжи, он медленно двинулся по лыжне. Пройдя мимо истерзанного трупа Ондрейки, он прибавил шагу, но даже не повернул головы чтобы получше разглядеть или, наоборот не смотреть. На лице застыло выражение полного спокойствия и равнодушия, но когда через несколько минут лыжня вдруг вывела его на место стоянки, он застонал и закрыл лицо руками.
   Было светло, как в пасмурный день, но восточная часть неба вдруг начала бледнеть, именно бледнеть, а не светлеть. Открыв глаза, Лёха увидел перемены, творящиеся на небе и с непонятно откуда взявшейся надеждой, принялся вглядываться в небо в ожидании солнца.
   Краешек солнца показался над горизонтом, и остатки северного сияния мгновенно исчезли. Лёха заплакал, глядя на быстро встающее солнце, и через слёзы не сразу заметил, что солнце движется по небу удивительно быстро. Солнце летело по небу, быстро приближаясь к западу, а Лёха, быстро высохшими глазами провожал его безумно быстрый бег.
   Через пару минут солнце ушло за горизонт, а небо разгорелось небывало ярким северным сиянием. Лёха обречённо огляделся вокруг. На месте провала лежало чёрное круглое зеркало, а в нём отражался неподвижно висящий в паре метрах от земли камень - сейд. Лёха застонал, закрыл глаза и сел на снег. Через несколько минут последняя струйка пара покинула из ноздри его замёрзшее тело.
  
   Девять человек с рюкзаками, на лыжах стояли в кругу и смотрели друг на друга у Карнасурты. Каждый из них помнил, что произошло с ним и с другими, словно побывал в девяти шкурах. Было начало марта. Дул ветер непонятного направления. Шёл снег. Девять человек не сговариваясь, медленно, не произнося ни слова, двинулись вдоль забора рудника на север - в Ревду. Они не заметили, что забор какой-то другой. А забор был совсем другой - его поставили летом, ведь прошёл ровно год...

декабрь 1999г.

Неподетские рассказы.

За двойным покрывалом сна.

   Что может быть страшнее кошмара? Только кошмар наяву.
   Первая половина ночи была ужасна. Через открытое окно в комнату сочилась не ночная прохлада, а жуткая тропическая духотища. Он вертелся, наматывая на себя тёплые, липкие простыни, просыпался с тяжёлой головой и снова нырял в воспалённую, душную полудрёму. Только ближе к утру ночь взорвалась грозой. Он проснулся от первого грома и встал у открытого окна. Несколько минут он смотрел на потоп освещаемый размытым светом фонарей и фотовспышками молний. Стало прохладно, потом очень прохладно, он закрыл окно, открыл форточку и задёрнул шторы, а потом медленно вытянулся на диване.
   Он проснулся от неприятного ощущения ненормальности происходящего. Ещё до того, как открыть глаза, он почувствовал какую-то пустоту вокруг себя. Глазам предстала его обычная комната, освещённая слабым серым цветом, проникающим из-за штор. Повернув голову и услышав неестественно отчётливый хруст волос о подушку, он понял, почему вокруг так пусто. Мир молчал. Не было слышно звуков утреннего города, из-за тонких стен не доносились шаги соседей и грохот их посуды. Молчали птицы, трубы и даже часы не тикали. Он пытался уловить хоть какой-нибудь внешний звук, но слышал только своё громкое дыхание, которое становилось всё громче. Он хотел крикнуть, но и это было страшно. Неестественная тишина была агрессивна, она пристально следила за ним, и он чувствовал это каким-то новым чувством.
   Непонятно сколько прошло времени с тех пор, как он проснулся - в мире лишённом звуков и время стало каким-то другим. Превозмогая страх и морщась от оглушительных звуков, сопровождавших его движения, он подошёл к окну и отдёрнул штору. Удивление от пейзажа быстро сменилось ужасом. Не смотря на то, что все предметы находились на своих местах и выглядели, как положено, была одна деталь... Небо было плоским, как потолок и находилось совсем близко, сразу над крышами домов. Солнца не было, само небо нехотя лило на землю серо-зеленоватый медленный свет. В этом густом и противном свете весь пейзаж за окном больше был похож на свой собственный разлагающийся труп. Среди общей неподвижности и застывшести по небу двигались такие же плоские, как само небо облака. Облака были того же цвета, что и небо, но чуть темнее. Мало того, что по бумажно-плоскому небу двигались бумажно-плоские облака, так и двигались они рывками, все одновременно, как в клипах, когда камера смотрящая в небо то ускоряется, то тормозится.
   Мозг уже готов был съехать с катушек, из глубины живота уже поднимался смех, какой можно услышать только у абсолютно сумасшедших или у шакалов. Спасительная мысль всплыла в последний момент: "Так не бывает, так не может быть... это сон!". Кто сознательно пытался проснуться во время кошмара, знает, как тяжело это сделать. Просто открыть глаза становиться безумно тяжело. Он напрягся всеми мышцами тела, приказывая глазам открыться. Нехотя словно створки старых ржавых ворот, веки медленно поползли вверх.
   Он лежал в кровати сотрясаемый бешеным стуком сердца и частым дыханием. Было жарко и потно. Он устало подошёл к тёмному окну и отдёрнул штору. Небо и свет шедший с него был чёрным. Это невозможно представить, но он это видел.
   На этот раз спасительная мысль пришла быстрее, и он опять мучительно поднял веки и оказался в своей комнате, освещённой из-за штор утренними сумерками. Собрав последние силы, он подошёл к окну, отдёрнул штору и тупо уставился на утренний городской пейзаж. Людей на улице не было, но дома, деревья фонари были в порядке. Солнце ещё не взошло, но восток был уже светлым. Наступал новый августовский день.
   В серо-зелёном полумраке комнаты слышалось только тяжёлое дыхание спящего, а за окном по плоскому серо-зелёному небу рывками двигались плоские серо-зелёные облака.

Январь 2000- декабрь 2002.

Твой номер.

Посвящается всем ищущим не там,

где надо. Особенно Алексею Г. и Дарье Ш.

   Вытерев пролитый суп с грязного стола и зашвырнув тряпку в полную немытой посуды раковину, ты откидываешься на стенку и закуриваешь. Да, это традиционная весенняя депрессия. И как всегда в таких случаях, словно нехотя, но с каким-то мазохистским наслаждением, ты отправляешься к телефону, что бы набрать свой номер, услышать короткие гудки и, бросив трубку окончательно предаться жалости к себе, размышлениям о собственной никчёмности, самоубийстве и прочим деструктивным вещам.
   Ты, не вынимая сигареты из презрительно изогнутых губ, набираешь номер, слышишь два длинных гудка, вешаешь трубку, снова набираешь, ждёшь гудков...
   - Алё - раздаётся в трубке смутно знакомый голос.
   - Ой! Кто это!? - от неожиданности ты роняешь сигарету и чуть не роняешь трубку.
   - Ну, нормально! Ты кому звонишь-то? - усмехается голос в трубке без всяких признаков раздражения. Ты, не успевая за наадреналиненными мыслями, бормочешь какую-то ерунду о соединениях на АТС, извиняешься, спрашиваешь номер таинственного голоса, слышишь в ответ свой номер, начинаешь сходить с ума в хороводе взбесившихся мыслей.
   - Только не вздумай трубку теперь повесить! В кои-то веки довелось с тобой поговорить! - упреждает голос твоё уже почти начатое действие. Ты не кладёшь трубку, но некоторое время молчишь, не зная, что сказать, пытаясь поймать хотя бы одну из радостно разбежавшихся мыслей, а пальцы становятся скользкими и мокрыми.
   - Всё же с кем я разговариваю? - спрашиваешь ты чрезмерно спокойным и уравновешенным голосом, а холодный ужас поднимается навстречу струйкам пота по спине.
   - Кому звонил, с тем и разговариваешь.
   Воздух становиться почти твёрдым и ты, пытаясь крикнуть, выплёвываешь:
   - Я себе звонил!
   - Вот и дозвонился. Мне уже давно надоело смотреть, что ты здесь вытворяешь, да и ... открой дверь-то - в дверь, на самом деле кто-то звонит. Ты медленно кладёшь трубку рядом с телефоном, зомбической походкой отправляешься в прихожую, открываешь дверь.
   За дверью стоишь ты.

1 июня 1999г.

Фата Моргана.

1.

   - Дежурные подъём! - знакомый голос за палаткой. Голова одной из тех, кого домогается соскучившийся по завтраку голос, лежит на моей груди, да рука, и рука там же. Хорошо-то как! Кому-то я нужен! Как давно у меня не было такого чувства, я уже позабыл насколько это хорошо, а может быть, просто не знал?
   - Дежурные подъём. - дублирую я на ухо той, кто превратил мою душу в повизгивающего щенка с хвостом-пропеллером, подтверждая фразу движением бедра.
   - М-м?
   - Подъём - повторяю я, и неохотно тормошу ту, что... да ну их слова! Не знаю, как назвать.
   - М-г-м-р-р-р! -недовольно отзывается она.
   - Вставай - пытаюсь изобразить из своего голоса ласкового котёнка. И она встаёт, недовольно глядя утренними глазами, и мне остаётся только таять, как пластилин в микроволновке. Я натягиваю на голову спальник и прикидываюсь, что ещё и не думал просыпаться. Она уходит, а я засыпаю, вспоминая то, что сделало меня таким счастливым.

2.

   Прошлым утром "Дежурные подъём!" относилось ко мне. В процессе приготовления того, что позже будет названо завтраком, я неустанно потешался над своим другом, которого накануне вечером девушки пригласили хлебнуть пивка, поболтать о разном у костерка, ну и..., но и... не получилось - у костра появились конкуренты, но не у друга, нет, а у девушек - ещё две девушки, которым предстояло ночевать в нашей палатке.
   Быстрее чем ваши пальцы успело бы обжечь пламя зажжённой спички, Даша и Маша - так звали барышень из нашей палатки, объяснили Диме - так звали моего друга, где и в каком составе он сегодня ночует и взявши под белы рученьки, увели, уволокли, утащили, умыкнули, отконвоировали в палатку.
   Уже в палатке мне подкинули новый повод для глумления: "Дима, дай мне зажигалку." - после хруста шагов раздался голос Оли - одной из девушек у костра, кстати, вторую звали Светой. Так вот на просьбу о зажигалке Даша коротко и ясно объяснила, что мы все спим, что на улице полно костров, что некоторым... ну это уже не интересно.

3.

   Чуть заметный запах костра смешивался с едва ощутимым ароматом сосны и достигал меня, сидящего на песчаном обрыве, на берегу ручья, что двумястами метрами ниже по течению впадает в озеро.
   Вечер, штиль, май. Песок, сосны, садящееся солнце. Где-то люди рождаются, стреляют, кричат, радуются, едят, любят, мочатся, умирают, а здесь все куда-то запропастились. Я сижу над обрывом, Дмитрий в палатке с Дашей, Машей и ещё одним бойцом невидимого фронта; вероятно, ведут беседы о проблеме мирового энергетического кризиса или обсуждают достоинства Пушкинского ямба или ещё чего-нибудь, а вот где ещё остальные десятка два персонажей можно лишь догадываться. Вечер.

4.

   Едва солнце растворилось в воде озера, оставив в память о себе краски заката, окрасившие озеро и небо, началось то, чего я ждал.
   - В знак уважения, не разделишь ли ты с нами некоторое количество пива? - раздался голос Светы за моей спиной.
   - В этом нет ни единого сомнения, конечно разделю, - отвечаю я, разворачиваясь. Моему взору предстаёт довольно странная троица: Оля, Света и моё удивление. Моё удивление посвящалось тому, что среди них не было Димы.
   - А где Дмитрий?
   - А твой Дмитрий там, в палатке, ему там хорошо, слишком хорошо с ними, - говорит Света злым голосом - мы не будем его звать. Я понимаю, что Дмитрий должен явиться уже хотя бы потому, что он там, пиво здесь, пиво здесь, а он там - так не бывает, и я тяну время.

5.

   Ну конечно же, Дима явился и мы обосновавшись на берегу озера приступили к неспешной беседе, не забывая время от времени ублажать себя глоточком-другим пива.
   Не успели ещё наши бутылки ощутить гармонию законченности, как на сцене появились Даша и Маша, заслонив от меня луну и уперев руки в боки.
   - Ах! Вот вы где?! - и тишина была им ответом, ибо Дима не знал, что можно ответить на это, безусловно верное наблюдение, Оля и Света ждали, что же ответим мы с Дмитрием, а я одерживал победу за победой над подступающими приступами смеха - уж такие лица были у всех участников этого фарса - Дима, пойдём спать - произнесла железобетонным голосом Даша.
   - Э-э? - начал Дмитрий, но так и не додумался, чем бы продолжить столь блестящее начало фразы.
   Словно окрылённые этим ответом Даша и Маша, не заметив меня ( ну кто же будет есть перловку, если есть шашлык ), схватили Диму под белы рученьки и... увели в палатку спать.
   Тишина, луна, озеро, Оля, Света, я и ти-ши-на. Оля со Светой смотрели друг на друга с таким удивлением во взгляде, словно увидели в июле на пляже лошадь на лыжах ( Вы когда-нибудь видели лошадь на лыжах в июле на пляже? Там же нет снега, один песок! ) и в то же время столько было обиды в их взгляде, словно эти лыжи отняла у них эта самая лошадь.
   Я же молчал потому, что смеяться в этих условиях было бы хуже, чем глумиться над трупами. Мне оставалось только глубоко дышать. Дальше всё было просто: мы допили пиво, поговорили о том, о сём и отправились спать. Поскольку моё место в моей палатке было занято бойцом невидимого фронта, я отправился спать в палатку к Оле и Свете. Даже если бы и не эта причина я бы нашёл другую, чтобы оказаться в нужной мне палатке. Вот так голова Оли оказалась на моей груди. Вот так.

6.

   Всё это я и вспоминал, пока не раздалась команда "Подъём!". После подъёма я помчался к палатке, где ночевал Дмитрий, дабы выразить своё негативное отношение к его поведению накануне, но едва увидел его, как все эмоции были заменены здоровым смехом. Уж больно смешной у него утром был вид - лежит в заваленной палатке с бойцом невидимого фронта - добрая шутка, особенно если учесть, как шутницы его накануне увели.
   Походец продолжался, но мы с Дмитрием вынуждены были уехать в город. Однако уж так здесь было хорошо, что вечером мы решили вернуться поучаствовать в последней ночёвке этой гостеприимной группы. Кроме того, решено было пригласить барышень на вечернюю прогулку, что так укрепляют тело и душу. И мы сопровождаемые нашим хорошим настроением отправились домой.

7.

   День прошёл, но хорошее настроение осталось. Электричка принесла нас куда надо, а всё остальное мы одолели шагами, предвкушая события вечера, употребляя в пути некоторое количество пива для ликвидации остатков неуверенности в своих титанических силах. По дороге была разработана операция нейтрализации Маши и Даши - ну, чтобы они не прервали вечернюю прогулку своими неуместными напоминаниями о том, где мы должны находится и с кем.
   По пришествию в лагерь эта операция вступила в стадию реализации: два бойца согласились заменить наше место в сердцах Маши и Даши, но главное они согласились также занять место в их вечернем расписании.
   - Милостивый государь, - обратился я к Дмитрию по реализации этого незамысловатого плана - а не кажется ли вам, что пора бы назначить свидание барышням?
   - Да-да. - с готовностью согласился Милостивый государь.
   - Ну так в чём же дело?
   - Да-да. - продублировал себя Дмитрий.
   - Видите ли, мой друг, ввиду вашего весьма недостойного поведения в прошлый вечер, я более чем уверен, что сия почётная миссия непременно должна лечь на ваши могучие плечи.
   Не смотря на все мои старания, Дмитрий так и не согласился выполнять эту почётную миссию, изображая ложную скромность - халявщик. С недобрыми предчувствиями - когда Дмитрий проявляет ложную скромность, это не к добру, я отправился на поиски Светы и Оли.
   - Привет. Что вы делаете сегодня вечером? - начал я.
   - А что? - в один голос воскликнули барышни.
   - Я, то есть мы хотели бы пригласить вас на свидание сегодня вечером.
   - Кого именно? - едким голосом спросила Оля, пропустив мимо ушей моё упоминание о том, что нас будет двое.
   В течении нескольких долгих минут мне пришлось доказывать вещи, которые были абсолютно понятны всем троим. В итоге мне удалось получить от девчонок обещания того, что они подумают на тему сегодняшнего вечера. Их решение не было загадкой ни для кого, и я возвращался довольный выполнением своей миссии, правда я изначально знал, чем закончится моё начинание. Однако как я виртуозно всё сделал! Ай да я!

8.

   Вечер, мы четверо, разговор струится, как сигаретный дым. И вдруг я заметил, что Дмитрий как-то всё ближе и ближе оказывается к Оле. Но ведь..., но они же со Светой? Но кто я против этого Казановы. Все мои попытки вернуть ситуацию в нормальное русло были тщетны. К моему ужасу Дмитрий подхватил Олю и растворился в ночи. Мне оставалось лишь проводить безутешную Свету в лагерь. Посидев у костра, вперив взгляд в огонь, я принял решение и ушёл в ночь, чтобы уехать на первой электричке.
   Холодный ветер дул мне в грудь, глумливая луна поглядывала на меня с чёрного неба. Вот всё и стало на свои места - я никому не нужен. И как уже неоднократно было, я кончил в себя. Физически? Метафизически.
   Май 1998.

...и козёл, который...

   Есть такой анекдот: "У женщины должно быть четыре зверя: песец на плечах, ягуар в гараже, лев в постели ...и козёл, который за всё это платит.". Большинство мужчин считают себя третьим зверем, хотя мои знания по экологии подсказывают, что козлов должно быть больше. Посвящаю это скромное произведение тем мужчинам, которые знают, что они на четвёртом месте в этом анекдоте, но находят в себе силы и умения получать от своего положения пусть немного мазохистическое, но удовольствие. А те, кто львы, пусть посмеются, пусть покажут пальцем, пусть купят новую красивую шляпу, взамен той, что безнадёжно испорчена рогами.
   Когда долго не идёт дождь, когда солнце светит и днём и ночью, когда ручьи и реки обходят стороной эту проклятую землю, земля сохнет и трескается. Некогда, там паслись тучные стада, жили весёлые туземцы, а сейчас только смертельно опасный скорпион прошмыгнёт в напрасных поисках тени.
   До дефолта оставалось девять месяцев, а у меня в душе он уже наступил. Канули уже в прошлое те времена, когда на свою любовь в ответ я тоже получал любовь. Это было почти в детстве, я почти не помнил, как это бывает. Это было тем более странно, что дефицита общения у меня никогда не бывало. И страшен я не более среднего гражданина. Однако, девочки-девушки-женщины любили меня любовью странной. А от предложений типа: "Давай останемся друзьями.", мне последние годы не было даже смешно, как в первые разы. Всё это я пишу не для того чтобы пожаловаться на несправедливость жизни ко мне, а для того, чтобы стало ясно, в каком состоянии я находился на момент этой кисло-горькой истории.
   Я поехал к одной знакомой паре поиграть в преферанс. Ребята они были странноватые, в преферанс играли весьма посредственно, да ещё и на интерес. Но мне просто не хотелось проводить вечер в одиночестве. Я оказался не единственным гостем и преферанс не состоялся. У компьютера сидела незнакомая мне девушка и через большие очки читала какой-то вордовский файл. Нас представили, она на пару секунд повернула ко мне лицо, быстрым взглядом, как кистью, сделала по мне несколько мазков и вернулась к чтению.
   Маша, как её звали, мне приглянулась, а то, как быстро и без интереса она меня осмотрела, серьёзно задело. Девушка была худенькая, но не высохшая, небольшая, но вполне пропорциональная. Тёмно-коричневые волосы были стянуты на затылке в недлинный хвост. Лицо у Маши было немного кукольное, но слегка выдавались скулы, придавая ему особенность, непохожесть на прочие кукольные лица. Глаза, под тёмными бровями, были приятного спокойного карего цвета и казались большими на маленьком лице. Большие очки на маленьком носике, большие дужки больших очков на маленьких ушках создавали пародию на молодую учительницу русского языка.
   В Машиной одежде в можно было выделить два основных качества - небогатость и опрятность. Над серыми носками с штопаными пятками находились джинсы цвета индиго, вытертые там, где они обычно бывают вытертыми. Ещё выше согревал Машу серый свитер грубой вязки, на который была накинута смешная тёмно-красная душегрейка без рукавов, но с двумя огромными пуговицами. Самая обыкновенная одежда. Я, кстати, был одет весьма похоже. Только душегрейки у меня не было, джинсы когда-то были чёрные, свитер отличался полосатостью, а на одном носке вместо штопки была дырка.
   Пока Маша читала текст на мониторе, мы отправились на кухню употребить по чашечке растворимого кофе, который в этом доме назывался нешкаф. Маше тоже досталась чашка, кстати, единственная у которой края не были покусаны, но пила она её, не отрываясь от чтения. Когда кончился кофе, текст тоже кончился и Маша, отвернувшись от компьютера, обратила насмешливый взгляд на хозяйку.
   Как я понял, текст на мониторе, который так внимательно читала Маша, был эротической новеллой, которую накануне закончила хозяйка. Дальше Маша стала щедро делиться комментариями, подкрепляя их выдержками из текста. По отзывам трудно было понять хороша ли новела, но становилось ясно, что чувством юмора Маша не обижена. Даже автор смеялась и почти не пыталась оправдаться. Позже я прочитал это произведение, это была вполне нормальная, вполне эротическая, вполне новелла, но в комментариях и цитатах Маши, произведение выглядело скорее пародией на жёлтую эротику.
   После обсуждения произведения, в котором я по причине полого его незнания, участия принять не мог, хозяева с Машей принялись перемывать кости людям и событиям, о которых я тоже ничего не знал. Продолжалось это часа два, в течении которых мне оставалось только наблюдать. Основным выводом этих наблюдений, что Маша мне симпатична, что Маша мне нравиться, что Маша на меня внимания не обращает - обидно и несправедливо, ведь я тоже довольно креативный персонаж.
   Часам к одиннадцати, Маша засобиралась домой и хозяйка предложила мне её проводить, избавив меня от необходимости выдумывать предлоги, союзы и прочие междометия. Отправляясь провожать Машу, я, конечно, радовался, но, вспоминая тот шквал незамечания, которым одарила меня Маша, абсолютно не представлял как себя вести. К моему величайшему удивлению, едва мы вышли, я оказался замечен и вовлечён в ни к чему не обязывающую беседу. Когда мы приехали в центр, я предложил остаток пути по вечернему городу скрасить пивом. Остаток пути был скрашен пивом и беседой, ими же было скрашено то время, которое мы проторчали у Машиного подъезда. Беседа постепенно перешла на нас самих, и я узнал разные интересные факты о своей новой знакомой. Так, мне стало известно, что Маша уже была в гражданском браке, но в данный момент они расстались. Почему это произошло, Маша объяснила, но я ничего не понял. Так же я узнал, что она живёт с мамой в коммуналке, что в этом году она не поступила в институт и теперь готовиться в него поступить. А так же Маша сообщила мне, что она очень хорошая любовница, на что я скромно ответил, что затрудняюсь объективно себя оценить, так как мне себя не с кем сравнивать. Когда время приблизилось к закрытию метро, Маша напомнила мне об этом, я махнул рукой, тогда она сообщила, что не оставит меня ночевать, я опять махнул рукой и мы продолжили стояние у подъезда. Около двух мы попрощались, обменялись телефонами, и через три с половиной часа я был уже дома.
   Несмотря на столь поздний, точнее уже ранний час, уснул я не вдруг, разбирая по бабкам холодец последнего вечера. При трезвом рассмотрении создавалось впечатление, что Маша явно не собирается переходить рамки, за которыми для меня и находилось самое интересное, при чём я имел в виду не только секс, но и другой уровень отношений и взаимопренадлежности. "Похоже, меня собираются использовать" - сделал я вывод. Однако, в отличии от последних прецедентов, когда меня пытались использовать грубо и некрасиво, не прибегая к настоящему искусству, в этот раз всё было так ненавязчиво и почти неуловимо. Я решил, что я буду вести свою игру, подумав, что раз я знаю то, что я знаю, возможно, мне удастся поменять свой статус. Вот так задрав к небесам свой затрёпанный флаг, более напоминающий сушащиеся кальсоны, я кинулся в будущее - уснул.
   С утра я проснулся довольно поздно, позавтракал и прежде чем отправиться по делам (работал в те времена я по свободному графику), позвонил Маше. Маши не было дома. Вечером её дома опять не было, а совсем вечером, не только не было, но и было неизвестно, когда вернётся. В течении ещё двух дней я пытался дозвониться до Маши, но все попытки приносили только ухудшение настроения. Было обидно - я такой проницательный собираюсь играть свою игру, а на моё Е2-Е4 бьют клюшкой по доске.
   Выдержав ещё пару дней паузы, я решил позвонить в последний раз и в случае неудачи отправить всю эту историю в архив своей памяти. Результат звонка был абсолютно подобен предыдущим, но он был последним и бумажка с номером отправилась в картофельные очистки, которые находились на вершине мусорной кучи мусорного пакета. Для полной гарантии отсутствия поползновений, мусор был безжалостно выброшен в зияющую пасть мусоропровода. После всех этих операций оставалось только поставить на плиту чайник и закурить. Было бы очень эффектно, если бы Маша позвонила, как только я закурил, но это случилось минут через пятнадцать - когда я допивал чай.
   Возможно, нужно было тут же и прекратить наше знакомство, но вместо этого через десять минут я ехал на Сенную, где мне была назначена встреча в процессе короткого телефонного разговора. "Да, это не моя игра, нужно что-то менять, а то всё это закончиться тоскливее, чем обычно" - думал я в метро, но вот что делать не придумывалось. Я понимал, что инициатива действий мне не принадлежит и вряд ли будет принадлежать, но надежда на лучшее и какая-то безысходность толкали меня на дальнейшие глупости, которые, что я тоже понимал, не принесут мне радости.
   На Сенную я приехал, как мальчишка, на пятнадцать минут раньше, а Маша очень профессионально, на сорок минут позже. В ответ на мои робкие претензии по поводу её пунктуальности, она состроила чрезвычайно обаятельную улыбку и растворила в ней мой наезд. В качестве культурной программы, мне было преложено вместе с Машей, на той же Сенной подождать какого-то старого знакомого, с которым ей нужно было через пол часа встретиться. Возражения не принимались. К чести моей можно сказать только одно - это время я не потратил на глупое и бессмысленное нытьё обиженного поклонника. Я собрался и, хотя Маша была какая-то расстроенная, мы довольно весело потрепались на довольно весёлые темы. Пол часа ожидания превратились в сорок пять минут непринуждённого трёпа. А когда в толпе появился высокий субъект с мрачным выражением на смуглом лице, Маша сказав: "Я сейчас.", кинулась ему на шею. После этого они отошли в сторонку и в течении получаса о чём-то увлечённо беседовали.
   Любой скажет, что я должен был либо подойти к Маше и поучаствовать в разговоре, либо уйти. Я стоял в стороне и делал вид, что с удовольствием гуляю по околометрошной слякоти. То, что я не уехал домой пока Маша оживлённо общалась с этим типом, доказало мне окончательно, что я попал, что я олух, но не смотря на все доводы разума, я торчал на декабрьском ветру, курил и предавался мрачным мыслям. Всё когда-то заканчивается - закончилось и очередное моё ожидание. Вернулась Маша и принялась рассказывать весёлые истории из своего прошлого и мы пошли к её дому, опять я опоздал на метро, опять отправился пешком домой. Однако, скрыть своего настроения мне не удалось. Было видно, что Маша пытается вести себя непринуждённо и хочет меня развеселить. И ей и мне было всё понятно, хотя она очень хорошо это скрывала. Когда я шёл по ночному городу, чувствовал себя, как ребёнок, у которого отобрали свежеподаренную игрушку и демонстративно её ломают.
   Маша позвонила на следующее утро и назначила встречу. Я попросил её не опаздывать. Она приехала всего на пятнадцать минут позже. Мы пошли в аптеку, где я купил для её мамы какие-то лекарства, потом мы отвезли что-то куда-то, потом лекарства маме. Всё это происходило в каком-то бешено быстром ритме, в котором я не выспавшийся чувствовал себя, как фантик в торнадо. Когда всё это мелькание лиц, станций метро и номеров трамваев закончилось, я с удивлением обнаружил себя на своей кухне, стоящим у плиты. На моём кухонном диване помещалась Маша, с интересом читающая какие-то растрёпанные листочки. Это было что-то новое. Вечер тёк как-то совершенно по домашнему, каждый из нас занимался своим делом, не мешая друг другу, но периодически обмениваясь репликами. После последних событий, эта картинка семейной идиллии на моей кухни приводила меня в состояние глубокого обалдения.
   Всё это продолжалось до половины двенадцатого, когда я сказал, что если на метро, то сейчас, а если нет, то в комнате у меня есть гостевой диван. Маша сказала, что останется ночевать у меня, и картина семейного благополучия потекла дальше.
   Чего бы вы подумали, если бы симпатичная молодая женщина сказала бы вам, что на гостевом диване в комнате, ей спать будет холодно, поэтому спать она будет с вами на вашем узком кухонном топчане. Я подумал тоже самое и гормоны мгновенно вскипятили мою кровь так, что уши едва не отрывались от давления пара. Свет погас, и мы сделали вид, что ложимся спать. На кухне было тепло, под одеялом было ещё теплее. Мне же было просто жарко, не смотря на минимальное количество одежды. Маша забралась под одеяло немыслимо одетая - тёплые колготки, тёплый свитер, под которыми угадывалось ещё всякое. Но я не испугался этих жалких препятствий. Было темно, казалось с исчезновением света, исчезло пространство для слов. Пришло время для более откровенного языка движений и прикосновений. Мои руки отправились в путешествие по Маше. Маша делала вид, что её это интересует не более, чем проблема осушения болот в Чаде. Однако, руки хоть и делали вид, что ведут себя очень скромно, делали своё дело хорошо. Сначала Маша стала чаще дышать, потом ей стало жарко, и она резким движением сдёрнула свитер. Руки продолжали, Маша уже совсем дышала, её руки подвинулись ко мне, коснулись моего плеча. Пальцы её чуть дрожали. Казалось, что я преуспел в этом своём начинании, но Маша вдруг напряглась и явно преодолевая себя, снова отвернулась от меня, а мои руки крепко прижала к себе. Попытки ласково и нежно освободить их пресекались. Через некоторое время, Маша дышала уже ровно, а чуть позже уже спала. Мне не спалось.
   Во всей этой истории это был, пожалуй, единственный момент, когда инициатива была в моих руках. Маша не притворялась, её действительно здорово зацепило. Наверное, она планировала чтобы я оставил свои поползновения, когда мне надоест их бесплодность. Руки же сумели сделать то, что не смогла голова. Даже на следующее утро Маша была необычно растерянная и пару раз, неожиданно для неё обернувшись, я обнаруживал на себе какой-то новый, удивлённый взгляд.
   Через пару дней, в течении которых мы не встречались, Маша попросилась ко мне помыться - у неё не было горячей воды. Маша выдумала новое развлечение - она за душевой занавеской мылась, а я сидел рядом и чего-то читал. Потом занавеска отдёрнулась и моему взгляду предстала Маша обёрнутая полотенцем. Полотенце было не очень широкое и ноги и плечи не закрывало. "Ну как?" - спросила улыбающаяся Маша. "Здорово!" - ответил я и думаю, многие со мной согласились бы. После этого мне было предложено отвернуться на время Машиного одевания. Дальнейший вечер напоминал предыдущий, но когда я спросил на счёт метро, мы отправились на метро, и я получил, становящуюся уже традиционной, прогулку через ночной город. После этого Маша перестала приезжать ко мне.
   Следующие две недели я, как в угаре, носился с Машей по городу, встречал её у метро, бесконечно ждал. Я уже понял, что я тот самый козёл, но не разрывал этой мучительной связи, потому что это было ещё мучительнее. В финансовом отношении, я был козёл, конечно, никудышный - денег у меня было не очень много, но зато готовностью услужить и куда-нибудь мчаться - просто идеальный. Да, в общем-то, те немногие деньги, которые у меня были, готовы были отправиться на любую Машину прихоть. Примерно так и вышло - она позвонила и попросила подъехать на вокзал - она кое-куда едет и, если можно, подвезти денег на курсы в институт, так как завтра последний срок платить. Я, конечно, примчался, привёз, а на её "я потом обязательно верну" мысленно махнул рукой и уехал домой. До нового года оставалась неделя. Денег у меня едва хватало на еду. Маша не звонила. Я тоже не звонил, потому что считал - раз уж я козёл, то должен быть с деньгами. Эта предновогодняя неделя была очень мрачная, но зато в самый канун праздника я решил оставить эту историю полностью в старом году, а тут ещё какие-то деньги меня нашли, да на праздник ко мне привалила толпа народу и скучать не давала.
   Новый год пришёл, праздник прошёл, гости ушли, шёл десятый час вечера второго января. Настроения было преотвратное, а на утро я обещал поехать с компанией под Приозерск. Отказаться было нельзя - без меня всё предприятие автоматически накрывалось. Зло заскрипел телефон. Я остался лежать на своём топчане и обозревал послепраздничный, кухонный бардачище. Телефон настырно скрипел, и я отправился общаться. В телефоне оказалась Маша. Она просила поехать с ней в Петергоф, потому что там, куда она едет может никого не оказаться. Я попытался отказаться... в одиннадцать я ждал Машу на Балтийской. Но для себя решил, что либо наши отношения изменятся, либо эта ночь - последняя ночь прошлого года, а в новом году всё будет по новому.
   Мы шли через парк в котором были дорожки, но не было прохожих, были декорации новогодней сказки, но не было сказки. Разговор наш с Машей был внешне похож на предыдущие, но какой-то он был мёртвый. Двадцать минут пути через парк и мы оказались перед старым двухэтажным деревянным домом. Дом находился в парке, окна в нём не горели, где-то неподалёку слышались проезжающие по шоссе машины.
   Маша раздобыла где-то под крыльцом ключи, и мы отправились по тёмной и гулкой лестнице на второй этаж. Жилой оказалась только одна комната-кухня с белёной печкой-плитой. Нас встретил мирно настроенный кобель немецкой овчарки. Похоже, псинку накормили чем-то страшным - она пукала не реже трёх раз в минуту. Позже обнаружился и источник этой беды - перепрокисшие щи. Кроме этой "еды" была ещё соль, щепотка чая и немного сахара. Я быстро растопил печь, и дышать в комнате стало легче. С Машей мы договорились, что с утра я уеду, а она останется дожидаться хозяев, правда, будильника в этом доме не было, а вставать в шесть утра без будильника я умею, но очень не люблю. После чая я предложил до утра не спать, а заняться чем-нибудь более интересным. Маша намёк поняла, и мы тут же легли спать. Не смотря на топящуюся печь, было прохладно, но мерзляка Маша легла спать на диванчик, а меня устроила на кресле. Уснул я почти сразу и почти не просыпался до шести. В шесть я встал, сказал "Привет" и ушёл на электричку.
   В город я успел приехать вовремя - хватило времени заехать домой, взять всё необходимое и не опоздать на Финлянский. Ехать хотелось ещё меньше, чем накануне.
   Три дня в окружении ёлок, сосен и замёрзшей воды сделали своё дело - новый год для меня наступил, Маша стала прошлым.
  
   Скоро пришла весна, потом - ушла. И вот, когда подкралась уже совсем другая весна, совсем другого года, у меня зазвонил телефон, в телефоне была Маша. Она сказала, что хочет отдать мне деньги, которые занимала у меня на курсы. Я спросил её поступила ли она, поздравил и назначил встречу через час у метро. Я был удивлён, но удивление было какое-то тупое, не радостное, не печальное.
   Что-то подсказывало мне, что отдав мне деньги, она не поедет домой, а пойдёт ко мне, что спать она будет на моём кухонном топчане, что одежды на ней останется на много меньше, чем в прошлый раз, в конечном итоге совсем не останется, что... я снял трубку и пригласил в гости одного своего товарища. Он хороший собеседник, замечательный спорщик, знает про себя кучу баек, большей частью придуманных, а с женщинами особенно не заморачивается - либо спит с ними, либо не спит.
   Маша почти не опоздала. Она была симпатична и приветлива. Мы отправились ко мне, и пока мы топали до моего дома, пока я готовил ужин, Маша рассказала, что она опять живёт со своим мужем, что он на пару дней уехал в Москву и чего-то ещё. Когда ужин был готов, приехал приятель. Мы поужинали, и начался обычный послеужинный трёп неглупых людей. Я не принимал в нём участия. Мне было скучно. Я встал со своего топчана и отправился в комнату на свой огромный гостевой диван. Было ещё не поздно, спать ещё не хотелось, но я лёг и уснул. Если бы ночью ко мне на диван пришла Маша, наверное, я бы не смог её прогнать, но пришёл приятель и не на диван, и не ночью, а утром, и десять минут извинялся, говорил, что так получилось, что не нужно мне было уходить. Я устало махал рукой, а потом отправил его на работу.
   Когда Маша проснулась, я думал, что после чая она уйдёт, но она не ушла, а я её не гнал - мне было почти всё равно. Она оставалась привлекательной и симпатичной, но у меня был не только другой год, но и другая эпоха. А Маша была ископаемое прошлой эпохи. Она весь день начинала что-то говорить, бросала на меня взгляд и прекращала - наверное, что-то хотела сказать, да так и не смогла. Вечером ушла, оставив свой телефон. Больше я её не видел.

3-8 января 2003г.

Двойное значение слова попал.

   Когда закончена школа и впереди вступительные экзамены в институт, к этим экзаменам необходимо готовиться. Абитуриенты по разному подходят к этому ответственному процессу. Мне хотелось поступить. Очень хотелось. Учиться в городе было очень проблематично. То позвонят или зайдут ребята, которые поступили весной. То солнце позовёт съездить искупаться, а вечером обнаруживаешь, что уже вечер. Да и вообще, по телеку вечно что-то показывают. И вот с согласия родителей, я отправился на дачу под Вырицу, туда, где нет друзей и приятелей, нет телевизора, до речки десять минут на велосипеде, а единственной альтернативой учёбы являются сельхоз работы.
   В то утро я, как обычно, отправился перед учёбой искупаться на Оредеж. На пляже ещё никого не было. Я, оставив вещи у велика, по песочку отправился в утреннюю воду. По мосту периодически проносились машины, с ясного неба уже жарило солнце, а воде было так замечательно, что казалось почти нереальным, волшебным.
   Уже вылезая из воды, я наступил на что-то, что не понравилось моей охлаждённой ноге. Я споткнулся и упал, вспомнив неприличное слово, я нашарил рукой в песке предательский предмет и вытащил его на свет божий. Предмет был явно антикварный, явно восточного происхождения, судя по проступающему орнаменту. По форме этот реликт более всего походил на сплющенный сверху чайник. Выйдя на берег, я попытался снять крышку, но крышка не снималась. Я перевернул этот чайник носиком вниз, выливая воду, вода не лилась. "Так это же масляная лампа!" - внезапно осенило меня, - "Волшебная лампа Алладина!" - прицепилась вдогонку следующая мысль. Даже самый скептичный и серьёзный человек, даже завуч средней школы с сорокалетним стажем, если он знаком со сказками про Хоттабыча и Алладина, непременно потрёт бок неожиданно найденной масляной лампы. Я конечно и скептичный, и серьёзный, и взрослый, и в сказки почти не верю, но, разумеется, едва поняв, что моя находка это лампа, я, почти не отдавая себе отчёта, принялся тереть её бок. Моя реакция на лампу была классической и это неудивительно. Удивительно то, что реакция лампы тоже была классической. Когда лампа дёрнулась и стала выпускать густой дым, руки выпустили её и бронзовая штуковина продолжила плеваться дымом на земле.
   Было страшно, но сильнее было удивление. А пока я балансировал между страхом и удивлением, штуковина выплюнула весь дым, который в ней был. Дым не стал подниматься к небу или рассеиваться, вместо этого он собрался в человекообразное облако, уплотнился и стал напоминать классического джина. К удивлению и страху всё больше начало примешиваться любопытство. А джин, в том, что это он, сомнений уже не было, окончательно сформировался и представил из себя фигуру из плотного дыма, висящую над лампой. Все детали человеческого лица присутствовали, но были очень размытые. Размером джин был со среднего первоклассника. Он просто висел лицом ко мне и ничего не делал. Так лицом к лицу мы находились довольно долго. Я молчал и разглядывал этого дымного субъекта. Джин молчал и, как мне думалось, тоже меня разглядывал. Время текло и ситуация становилась всё более обыденной - два типа пялятся друг на друга и не решаются заговорить. Эта мысль о банальности окончательно победила страх и даже как-то рассмешила: "Вот так выпустишь джина из бутылки, то есть из лампы, а через полгода найдут два трупа, пялящихся друг на друга.".
   Эта бодрящая мысль подтолкнула к действиям, и я прервал наши немые гляделки вопросом по существу:
   -Вы джин? - и он или оно ответил или ответило:
   -Вообще-то нет, но, видимо, так меня принято называть.
   -И желания вы выполняете?
   -Да три желания.
   -А может сперва ответите на вопросы? - спросил я, уже почти сгорая от любопытства, а джин замерцал и простецки ответил:
   -Да запросто.
   -А Вы любые желания выполняете?
   -Нет, только те, что умею.
   -А если я загадаю желание, которое не умеете?
   -Тогда скажу, что не умею и предложу загадать другое, а если не передумаешь, то буду сидеть в лампе, пока не придумаю, как его выполнить, либо пока не передумаешь, либо пока кто-нибудь другой не потрёт.
   -А когда три желания выполните, что с Вами будет?
   -Буду свободен.
   -А кто Вас в эту железяку запихал?
   -Сам забрался.
   -Зачем?
   -Эта железяка на самом деле специальная ловушка для таких, как я.
   -Так вас, джинов много?
   -Ну не знаю, что значит много, но не меньше, чем вас.
   -А почему тогда вас никто не видит, если я вижу? И, вообще расскажите о себе.
   -Во первых, нас нельзя увидеть, мы не состоим из каких-нибудь материальных частиц, мы чистая энергия, а во вторых места нашего обитания не ограничиваются вашим миром. В вашем мире и мы появляемся потому, что существа подобные вам вырабатывают особый вид энергии, который нам нужен для общения друг с другом на расстоянии. Энергия необходимая для нашей жизни рассеяна везде, но общаться мы можем только соприкоснувшись, а если у нас есть запас той энергии, которую вы излучаете во время своего общения, то получается разговаривать, находясь в любых местах, на любом расстоянии. А эта ловушка, когда она пустая, выглядит, как мощный источник такой энергии. А как только пытаешься ей заправиться, оказываешься в отдельном пространстве, из которого энергия уходить не может. Освободиться можно только выполнив три желания обладателя. А материальную форму, возможность управлять материальными предметами, умение общаться вашим способом, появляется тоже благодаря этой ловушке.
   -А что значит отдельное пространство? Вот было бы интересно посмотреть. - сказал я не подумав. Язык твой - враг твой. Джин опять, как в начале разговора мерцнул, а меня схватило, потащило, и после момента слепоты и острого приступа морской болезни я смотрел на то, что три секунды назад мне казалось интересным, сейчас уже интересным абсолютно не представлялось. Передо мной лежало отдельное пространство, оно так же лежало и за мной, и подо мной, и вообще везде. Я в нём висел. Вот теперь страх отыгрался. Любопытство и удивление отдыхали, а страх, заправив за воротничок салфетку, вооружился ножом и вилкой и принялся пожирать мой разум.
   Помощь моему бедному сознанию явилась неожиданно, но очень вовремя.
   - Странно, я выполнил только два желания и уже свободен. Это, наверное, потому что ты занял ловушку. - Раздался прямо в моей голове голос джина.
   - Какие такие два желания! И вообще вытаскивай меня отсюда! - Заорал я в темноту.
   - Ну, первый раз ты захотел поговорить, а второй - тебе хотелось посмотреть на это пространство. А вытащить тебя я не могу, странно даже, что я с тобой разговаривать могу. Это, наверное, потому, что ты не такой, как мы. Я думаю, что для того чтобы освободиться тебе придётся выполнить три желания хозяина лампы. Ну, бывай, мне пора.
   - Эй, подожди! Как мне эти желания выполнять, я ведь не джин! - и тишина была мне ответом. Джин пропал из моей головы, а я остался висеть в серой мгле.
   В следующий раз от паники меня отвлёк мой мочевой пузырь. Он сообщил мне, что пора. Я выполнил его просьбу и при этом обнаружил ещё одно странное свойство этого пространства: не смотря на то, что я висел в невесомости, струя вела себя, как дома, она по дуге исчезла во мгле там, где относительно меня был низ. Этот феномен отвлёк меня от паники окончательно, и я занялся наружным осмотром себя. Результаты были следующие: я был, вроде бы, в порядке, на мне обнаружились мои мокрые плавки - одна штука, тонкие браслеты на левой руке плотно прилегали к коже - три штуки. Эти новоприобретённые украшения были чёрного цвета и при ближайшем рассмотрении напоминали кожу. Попытка избавиться от них не увенчалась успехом. "Наверное, эти штуковины как-то связаны с моим здесь нахождением и с теми желаниями, которые мне нужно будет выполнить.". Я вспомнил те два желания, которые успел придумать, и собирался сообщить джину. Потом подумал о том, как мне выполнить что-нибудь подобное и опять погрузился в панику.
   Трудно сказать, сколько времени я провисел в тупом оцепенении в этом полумраке, но неожиданно появилось такое чувство, что на меня кто-то смотрит. По привычке я принялся оглядываться, но, разумеется, за спиной никого не оказалось, а ощущение осталось. Проанализировать ситуацию я не успел. Меня схватило, как-то сплющило и потащило.
   Моё тело продолжало висеть в невесомости, однако, теперь в десятке сантиметров от ступней находился песок с лежащей на нём злосчастной лампой. Над головой было небо, а в нескольких метрах мой велик с одеждой. Судя по солнцу, времени с моего разговора с джином прошло совсем немного.
   -Вау, блин! - раздался за спиной неприятный и гнусавый мужской голос. Я хотел повернуть голову, но меня развернуло целиком. На фоне чёрного внедорожника обнаружился субъект в спортивном костюме. Чтобы не тратить времени на описание этого чуда, скажу - это был классический бычара из анекдота. Раньше я думал, что такие ребята только в анекдотах и встречаются, но уж видно, сегодня было утро неприятных чудес. Дядя был взрослый, упитанный, но, похоже, джинов из ламп извлекал не реже трёх раз в неделю - на лице не читалось не страха, не удивления.
   - Слышь, Хотабыч, ты щас мне желания выполнять буешь?
   - Я не совсем тот за кого вы меня принимаете - жалобно заявил я - джин пока отсутствует, а я ничего не умею. Вы бы загадали что бы я был свободен. - добавил я без особой надежды. Дядя усмехнулся, от чего его железобетонное лицо стало ещё страшнее.
   - Ща, всё брошу и буду тя отмазывать. Ты мне мозг-то не колупай, я книжки-то тоже читать умею, не деревня какая. Сколько желаний должен, дурилка?
   - Ну, вообще-то три, но...
   - Ну вот и давай. Во первых, я хочу волшебную палочку, как у Незнайки. - Я просто обалдел от такого и не сразу заметил, что один из браслетов начал ритмично сжиматься.
   - Ну ты дядя даёшь! Такой большой, а в сказки веришь! Волшебных палочек не бывает.
   - Да ты чё отмазываешься, ты раб лампы или депутат дебаты тут разводить.
   Но я в самом деле не могу! - в отчаянии взвыл я.
   - Ах ты, сука! Я щас спешу, поэтому сиди пока в чайнике, приедем, я с тобой разберусь.
   Конец фразы я услышал уже издалека, потому что браслет сильно сжался, а меня опять сплющило и потащило. И вот опять я подвешен в серой мгле. К моему удивлению браслет не только перестал судорожно сжимать мне запястье - он отсутствовал. Два других были, а одного не было. "Я же не выполнил желания этого урода! Или у него теперь есть волшебная палочка! Страшно представить! Но ведь волшебных палочек..., а что он сказал в конце? Чтобы я забрался в лампу. А я и забрался" У меня стала появляться надежда. Нужно было заставить этого олуха ещё дважды послать меня в лампу и, возможно, я буду свободен. После этого меня посетила эйфория от того, какой я умный и какой придурок этот дядя. Я купался в этих мыслях, пока вдруг случайно не вспомнил чем закончилось для меня общение с существом из лампы. Напрашивался вывод, что по сравнению со мной, у дяди-то довольно дружественные отношения со своей головой.
   Отведённый мне тайм-аут я провёл бездарно, ничего не придумав для своего освобождения. Поэтому, я в очередной раз не был готов к тому, что меня опять схватило и потащило. В этот раз моё появление на белый свет было омрачено ещё и тем, что меня здорово долбануло по голове и скрючило в жутко неудобной позе. Оказывается этот нетерпеливый придурок начал тереть лампу, мчась на умопомрачительной скорости по шоссе на своём внедорожном монстре. Дурацкая лампа не позволяла мне опуститься ниже её уровня, а стояла она на сиденье, а от сиденья до потолка было всего сантиметров семьдесят, а во мне на метр больше. В этой тесной невесомости я и барахтался, периодически толкая и пиная большого дядю, от чего машина уже не выглядела приклеенной к середине шоссе. Это продолжалось секунд пятнадцать: я барахтался, дядя меня материл, машину болтало, браслет сжимался. В конце концов, когда мы чуть не вылетели с дороги, дядя пожелал мне отправиться в ту фиговину откуда я вылез и я отправился, точнее меня отправило. Браслет остался один и принялся с нетерпением ожидать своего выхода.
   Ждать пришлось довольно долго, а чтобы я не скучал, организм запросил еды. Этот его запрос прибавил мне желания побыстрее выбраться из этой чёртовой лампы. Я попытался заказать еду прямо "в номер", но лампа никак не отреагировала, а я убедился, что джин из меня никудышный. Все остальные попытки заняться колдовством ни к чему не привели. Может быть, я просто не умел. От попыток сосредоточиться на выполнении своего желания только начинала болеть голова, а формулы типа "трекс-фекс-пекс" или "эни-бени-раба" при произнесении глумливо исчезали в серой мгле не оставив даже эха. В лампе было тихо, голодно, но главное скучно, поэтому, когда меня схватило и потащило, я этому обрадовался.
   Выплюнуло меня в большую комнату с тяжёлыми шторами, создающими в комнате мрачноватый полумрак. Кроме очень большого и очень глупого дяди в комнате находился ещё один дядя в полтора раза меньше моего клиента, но тоже достаточно большой. Похоже, я появился в самый разгар разговора между этими двумя несимпатичными представителями человечества.
   - Ну, вот, я же говорю, босс. Только он беспонтовый какой-то, или отмазывается, сука, я из-за него чуть не разбился. - Гундосил мой клиент, а тот, который босс, удивлённо смотрел на меня, блестя удивительно ровными передними зубами из полуоткрытого рта. - Я ему говорю: "Хочу волшебную палочку, а он, сука отмазывается".
   - Пошёл вон! - Неожиданно приказал босс густым басом.
   - Но босс...
   - Ты чё, Пончик, не впитал! - Пончик впитал и исчез, а босс уже с закрытым ртом принялся липко меня разглядывать.
   - Ну, что, работать будем? А не будем работать, так отправимся вместе лампой куда-нибудь на дно океана или в могильник для радиоактивных отходов. Может, ты и не знаешь, что это такое, но поверь мне: место неприятное и придут туда за тобой нескоро. - От таких откровений лучше не стало.
   - Работать будем, босс, но только есть очень хочется. - Сказал я и, глядя на реакцию, пожалел о сказанном. Босс недобро усмехнулся и взял огромное красное яблоко из вазы с фруктами.
   - Это хорошо, что ты есть хочешь. Я не знаю, кто ты и зачем, но три желания ты мне выполнишь - и свободен. Мне много не надо. Для начала замочи-ка мне Бобра, эта падла мне давно кровь портит - спокойно сказал босс и протянул мне фотографию пожилого и очень толстого мужчины в костюме теннисиста, с ракеткой в руках. Мужчина не был симпатичным, но мочить его не хотелось.
   - Но я не могу.
   - Давай выполняй! Закончишь, скажешь.
   И меня благополучно запихало в лампу. На руке опять было три браслета, один из них ощутимо пульсировал. Я был в отчаянии. Как мне мочить этого двухцентнерного Бобра, когда я привязан к этой чёртовой железяке. Да и убивать кого-либо не хотелось. Да и слово-то какое - мочить. Вот взять бы этого Бобра и облить водой и пусть хоть кто-нибудь скажет, что я его не замочил. Тут, к моему удивлению, пульсирующий браслет сжался, а меня уже привычно сплющило и потащило.
   Через несколько секунд я оказался стоящим на паркете в огромной комнате. Я стоял на полу, что само по себе было уже непривычно, а передо мной занимая, пол дивана сидел толстенный мужик, в котором я узнал Бобра с фотографии. Я, конечно, удивился, но моё удивление было пустяком по сравнению с реакцией этого бегемота в красном халате. После нескольких секунд смотрения на меня с открытым ртом, он откинулся, закатил глаза и принялся громко икать. Громкие ики привели меня в чувство. Я помчался искать кухню, но в этом дворце это оказалось непросто. Наконец в одной из комнат я увидел шикарный букет в шикарной хрустальной вазе. Цветы полетели на пол, а я с вазой помчался туда, откуда слышались громкие ики. Надо сказать, что когда я захотел свернуть со своего пути, и отправиться на поиски выхода, меня привычно схватило и вернуло на путь в комнату. Прежде чем облить икающего Бобра, я, с трудом удерживая вазу в одной руке, схватил с журнального столика мобильник - решил попробовать позвонить из моего лампового пространства. Вода оросила огромный красный халат, ваза с грохотом полетела на пол, мобильник отправился в плавки (а куда было его пихнуть), браслет исчез, а меня опять потащило.
   Несколько секунд и я перед боссом. Вишу над лампой, стоящей на столе.
   Босс, я замочил Бобра.
   Ну вот, видишь, а ты боялась. Чем ты его замочил?
   Вазой, такой хрустальной и тяжёлой.
   В перчатках работал? А, впрочем, не моё дело. Сейчас, кстати проверим. - и пока я думал о том, что пол вазы заляпано отпечатками моих пальцев, босс жал на кнопки своего телефона. Я чуть не получил инфаркт, когда в моих плавках что-то задрожало и запищало.
   Ну ты барыга! Мобилу у Бобра упёр. - Прервал мой несостоявшийся инфаркт босс. - Ну-ка давай его сюда. Я достал из плавок трясущийся и пищащий телефон и протянул его клиенту. Все эти действия я проделал, спрятав левую руку за спину - незачем клиенту видеть, как с руки исчезает браслет. А браслет действительно сжался и исчез.
   Ну ладно, поверим. А теперь - второе желание. Хочу быть самым богатым человеком в мире. Понял? Выполняй!
   И вот я снова в лампе. На этот раз я не стал паниковать, а стал продуктивно думать. Воровать и приносить деньги не хотелось. Это мы с лампой, наверное, могли сделать, но это же сколько налички нужно упереть и припереть. Что можно сделать с безналом или ценными бумагами я вообще не знал. Да и вообще, помогать этому уроду совсем не хотелось. Раз он хочет быть самым богатым человеком в мире, пусть появится мир, в котором он будет единственным человеком. Я мысленно обратился к лампе, предложив помять меня местами с боссом - его сюда, меня туда. Ничего не вышло. Тогда у меня появилась другая идея. С появлением этой идеи, я оказался в комнате босса. Его самого не было. За окном было довольно темно, а в комнате достаточно прохладно. Я взял со стола поблёскивающую лампу и побрёл из комнаты в тёмный коридор. Сердце билось часто-часто, пульсировал браслет, а я крался по коридору туда, где слышался звук льющейся воды. Кроме звука душа из-за двери доносилось фальшивое пение босса. Мне нужно было что-нибудь пишущее. В поисках пишущего, я наткнулся на махровый халат, коим и воспользовался, потому что дрожал всё сильнее, наконец, на полочке у выхода я нащупал губную помаду. Остальное было делом техники. Когда на двери ванной комнаты появилось слово мир, браслет исчез, а я, халат и лампа исчезли из квартиры босса. Правда, прежде чем исчезнуть, мне пришлось минуты три возиться с замками на входной двери. А когда последний замок внял моим уговорам, и дверь открылась, я услышал, что вода в душе перестала течь. Это предало мне дополнительное ускорение, и я вылетел из квартиры, а через несколько секунд из подъезда.
   Есть всё-таки в белых ночах свои минусы. Каково босому человеку в банном халате в белую ночь на Литейном. Однако, минуя милицию, я добрался до Витебского вокзала. На первой электричке, не встретив контролёров - до Вырицы. И не минуя удивлённых взглядов, стоптав босые ноги об асфальт, до дачи. Переходя мост через Оредеж, я бросил наполненный пустой надеждой взгляд на пляж. Велосипед и все вещи исчезли. "Вот гады, стоит отлучиться на пару минут, так всё и упрут." - подумал я.

28-30 декабря 2002 года.

Тожерассказы.

Калиаом.

 "-Смерть - это смерть? А может сон?

 -Нет - это боль-калиаом..."

 (Денис Позимний)

     Острый, зазубренный, уже окровавленный кусок железа на замызганном древке вонзается под рёбра, под сердце, разрывая одежду, кожу, мышцы, селезёнку. Боль, как кукловод, дёргая тело за ниточки нервов, заставляет руки намертво схватить древко, сжимает и мнёт тело, как фольгу, медленно бросая его в грязь. Мозг залит болью и лишь одна мысль бьётся, как рыба в аквариуме с кипятильником, задыхаясь. ...Мысль о том, что Всё.., всё...
   Тело скорчено в грязи, бледное лицо, рассыпавшиеся волосы, оскаленные зубы измазаны серо-жёлтой глиной. Колени и руки обнимают древко, сжимая его с силой небывалой страсти.
   Боль сжимает сознание до бесконечно маленького комочка, выжимая последнюю мысль, пытаясь раздавить его, уничтожить. Сознание вдруг взрывается, взрывая боль, разрывая тело, на краткий миг заполняя всю вселенную собой.
   ...руки бессильно отпускают древко...

Январь 1997г.

Дурак наверное.

   Электричка стояла уже 27 минут. Дело было у платформы, и поэтому двери были открыты. Он выскочил на платформу и быстрым шагом направился к первому вагону. Дойдя до первого вагона, он спрыгнул и побежал. Бежать по щебёнке было очень неудобно, ноги болтало, но он бежал. Впереди, сквозь ветер и слабый снег, издевательски мерцали красные огоньки. До следующей платформы было километра три и эти километры уменьшались шагами бегущего.
   Он думал: "Проклятые электрички! Пешком доберусь быстрее. И чего это люди сидят? Homo sapiens не может быть человеком сидящим, он должен быть человеком идущим... Чего это там впереди?"
   А впереди была ещё одна электричка, которая захлопнула свои двери у него перед носом на вокзале. "Ага! Вот и ты! Куда же ты от меня денешься?!" Он улыбнулся и, проходя, кокетливо помахал рукой удивлённым машинистам. Уже у самой платформы он встретил пассажирский поезд, который тоже стоял, уставившись на красные огоньки впереди.
   "Как здорово, что я пошёл. А вот и платформа. Теперь уеду на одну электричку раньше, когда они наконец пойдут. А может не стоит ждать? Дойду-ка я до следующей платформы. Там на автобус и через 15 минут - дома. Ладно, кто не рискует, тот не пьёт шампанское, яблочный сидр и коктейль "Сестрица Алёнушка и братец козлёнушка" - подумал он и бодро зашагал по шпалам.
   Ветер и снег без труда пролетали в его вечно расстёгнутую куртку, шарф, словно дирижировал непогодой, раскачиваясь, трепыхаясь, пытаясь размотаться и улететь вслед за птицами в тёплые края из этого неприветливого декабря. Снег путался в волосы, постепенно напитывая их отнимающей тепло влагой. Однако холодно ему не было - шёл он быстро, а идти по шпалам быстро - занятие тёплое. Вдруг ближайший красный семафор вдруг предательски пожелтел.
   "Чёрт! Возвращаться обидно! Уже прошёл малость! Сейчас побегу, а они, авось, на следующем семафоре зависнут - всё равно раньше буду!" - И он опять побежал, вспарывая телом ветер.
   Стуча на стыках и гремя, его обгонял пассажирский поезд, а впереди один за другим загорались зелёные огоньки на радость многочисленным пассажирам. Он уже устал и мысль в его голове тоже была уставшая: "У-у, гады зелёные!" Набирая скорость и препротивно жужжа, его обогнала электричка. Он выругался ей вслед, сплюнул и прибавил скорость. Когда его обгоняла вторая электричка, на которой он ехал к ужину и другим приятным вещам, он не ругался, а сжав зубы тяжело бежал дальше
   Электрички шли одна за другой. Он уже не бежал, а шёл, раскачиваясь из стороны в сторону. Из глаз сочились слёзы ветра, снега и досады. Мысли его в слова облечь невозможно - эти мысли тоже были ветра, снега и досады.
   Если верить протоколу, до платформы оставалось метров сто. Он оглянулся и встал на пути очередной электрички. Звук удара утонул в гудке.
   Машинист, когда напьётся, начинает всем рассказывать, что видел его глаза в последний момент - врёт наверное, потом забивается в угол и беззвучно плачет.

Декабрь 1991г.

Не хранить же...

"Лене Зосимовой посвящается."

     Задумал я тут роман написать. Большой такой, тома на два. С красивым, звучным названием. Напечатают его, мне гонорар дадут, на телепередачи затаскают, сама очаровательная Лена Зосимова захочет познакомиться. Потом фильм придумают по моему роману, фильму "Нику" дадут, "Оскара". Красота!
     Вот только о чём бы написать это монументальное произведение, по мощи своей сравнимое с Эйфелевой башней, умноженной на Статую Свободы, в степени Кремля в момент, когда Куранты провозглашают Новый Год?
     Где-то был у меня сюжет, да вот только где? Под кровать заглянул - нету. Пыль есть, тапок есть, левый - неделю его до этого искал, зеркало вон лежит, интересно, когда это я в него там смотрелся? В зеркало глянул - нету, ну...то есть я-то, конечно, есть, а вот сюжета нету. Ещё раз заглянул в зеркало - мерзковатая ряха; перед знакомством с Леной Зосимовой, надо будет побриться, причесаться, умыться, хорошо бы ещё выражение подправить, ну да куда от него денешься?
     В холодильник заглянул - тоже нет, ничего нет, кроме книжки в замызганном переплёте. Беру, открываю, читаю: "...печёную осетрину рекомендуется украсить зеленью, подавая к столу..." Швырнул сей пасквиль обратно, а холодильник захлопнул. Постоял, подумал - морозилку забыл проверить. Не глядя в холодильник, открываю морозилку - вот он! Нет, это разобранный электроутюг, вмёрзший и заиндевевший - ибо из всего, что должно быть в моём холодильнике, есть только кусочек зимы.
     В духовке Запорожские тараканы, ещё на прошлой неделе покрашенные в зелёный цвет, пишут письмо турецкому мне, то есть просто мне. Ну не писать же роман про тараканов, тем более зелёных.
     В туалете что-то журчит, шуршит и булькает. Даже если это он - сюжет, то я так не понимаю. В кухонном шкафу, при открытии двери произошло крушение, пришлось мне на пол часа отложить поиски сюжета и разыскивать ведро для того мусора, который высыпался из шкафа. И откуда он там взялся?
     В шкафу для одежды - первозданный хаос, в нём сюжет можно не искать, даже если он там есть - всё равно не найти.
     Идея обожгла мозги: "книжная полка - это же хранилище сюжетов!". Бросаюсь, падаю, запутавшись в клубке из галстука, шнурков, шарфа, подтяжек и майки, распутываюсь, бросаюсь, хватаю потёртый том, открываю и начинаю впитывать прямо с открывшегося места: "..помилуйте, Маргарита, неужели я мог предложить даме водку..." так..., кажется, это уже где-то было. Закрываю книгу - на обложке: М. Булгаков. Так и знал. Другие книги даже в руки не беру - там тоже измена - каждый сюжет уже использован. Тьфу!
     Сорвался роман, не будет гонорара, не будет знакомства с очаровательной Леной Зосимовой, ничего не будет! Водка будет, уже есть... уже нет, ну не хранить же...

Февраль 1997г.

Репортаж.

     Я медленно и мучительно ухожу из тела. Руки теребят полотенце не стиранное со времён, которые предшествовали образованию вселенной. Уши уже холодны и уныло сметают пыль с плечей. Пыль серебристыми каскадами стекает всё ниже и ниже, но вопреки закону, который так мучает всех честных грузчиков, просачивается обратно на плечи. Уши стараются зря.
   Две жирные утки пристроились на раскидистом телеграфном столбе и загораживая луну, прицельно гадят, норовя попасть в голову. Как хорошо, что они мешают друг другу - всё вокруг изгажено по колено, а голова девственно чиста, хотя не думаю, что птичье дерьмо, смыло бы с лица мужественное выражение, которое сохранилось не смотря на дебильно полуоткрытый рот, струйку тягучей слюны, стекающей на пиджак, остекленевший взгляд левого глаза, полное отсутствие правого, в трёх местах сломанный нос, с приветливо свисающей соплёй, остатки макарон в бороде, разбитые губы и брови, нарисованные оранжевым мелком немного не там, где следовало бы.
     Суетливые скауты шныряют с одной стороны улицы на другую, переводя сопротивляющихся старушек с тележками, которые пытаются помешать вдохновенным мальчуганам выполнить их скаутский долг.
     Унылые воробьи склёвывают бублики и сайки, пытаясь чирикать с набитым клювом. Толстые продавщицы, вооружившись французскими батонами, пытаются согнать мерзких, крылатых рецидивистов с продукции нашего хлебокомбината N36-УЫ, но те, обожравшись, раздулись до размеров гигантской желтизны и обращают на продавщиц столько же внимания, сколько пьяный водитель ночью на светофоры.
     Над пустыней взошло морозное, зелёное солнце, чукчи погнали верблюдов на закат, американцы насилуют Статую Свободы, китайцы разбирают Великую стену на сувениры. Изначальное ничто пытается поглотить бесконечное нечто, смачно чавкая всем остальным, а я медленно и мучительно вхожу в своё тело.

Январь 1996 г.

  

Непреодолимая стена.

 Обезумевшей музе моей посвящается.

     Обрывки, обрывки обрывков, обрывки обрывков обрывков образов каруселят по черепу, свободно покидают его и возвращается, пляшут в бешено вращающемся калейдоскопе моего сознания, подсознания, подподсознания. Картины, складываемые этим месивом, вероятно, могли бы свести с ума, остановись они хоть на миг, но в состоянии хоровода, большая часть которого за ширмой, они лишь бьют по сознанию, как капли ливня по озеру, пытаясь переполнить его, но в отличии от капель, остаются существовать и через некоторое время могут возвращаться.
     Обрывки, обрывки обрывков, обрывки обрывков обрывков мчатся по непостоянным орбитам моего сознания...

Апрель 1997 г.

Так не бывает.

" -Так не бывает.

 -И не так бывает. "

   В форточку вливался запах черёмухи, что цвела во дворе. Майский вечер обнимал комнату, превращая банальные вещи в интимные подробности.
   Представьте, что творится в душе шестнадцатилетнего мальчишки, сидящего в кресле, в углу комнаты и держащего свою первую любовь на своих же дрожащих коленях.
   Любовь что-то весело щебечет, периодически удобнее устраиваясь на коленях нашего тлеющего от страсти героя. Молодое тело реагирует на движения девичьих ягодиц вполне естественно, но что-то глупое заставляет краснеть лицо и уши, посрамляя африканские закаты, а руки дрожат так, что пот чуть не брызгами разлетается по комнате.
   Ах, эта сладкая дрожь, мой милый читатель. Раз уж ты добрался до этих строк, то, несомненно, ты наш человек. А раз так, то ты конечно же согласишься, что дрожь в руках - это не слабость, а предвестник события, нет События, которое вспоминается потом всю, нет, Всю жизнь. Как была бы пресна жизнь наша без этой сладкой дрожи.
   Ну... вернёмся к нашим героям, точнее герою, ибо сказка эта не про неё, а про него.
   Ах, эта сладкая дрожь - рука медленно с талии переместилась на бедро... щебет прекратился, любовь повернула своё симпатичное, смешливое лицо к герою. Глаза её были безумно прекрасны. Душа нашего потрошителя драконов ушла в пятки, дыхание остановилось и вылетело в форточку. Но тело, а тело, ах тело... словно движение кнута в замедленной съёмке прянуло, слив одеревеневшие губы нашего губителя нечисти с мягкими, упругими, таящими в себе врата с указателями: "<В АД>", "<В РАЙ>", губами её.
   Губы её удивлённо приоткрылись, призакрылись и опять приоткрылись, но уже не удивлённо. Нежная девичья рука, обрамлённая выше локтя зелёным, в наступивших сумерках почти чёрным платьем, с грациозностью сытой кошки, обвилась вокруг шеи нашего душителя циклопов и троллей.
   Душа вернулась из пятки, а дыхание из форточки, но не одно, а с друзьями... Дыхание своей частотой пытается превзойти кролика, осеменяющего крольчиху, а грохот двух сердец не слышен лишь из-за сопения четырёх ноздрей, которых явно не хватает.
   Мысли нашего героя изображают пьяных сапожников, играющих в футбол друг другом. Но тело извлекло из тайных глубин программу действий как раз для такого случая. Наш давитель нечисти немного очнулся, лишь когда в его руке оказались светлые женские трусики, а всё остальное, кроме носков и сандалий уже было на полу, а сами юные экспериментаторы - на диване.
   Кстати, о женских трусиках... простая казалось бы вещица - тряпочка, резиночка, однако же нет. Не даром герой наш начал осознавать мир, лишь держа в руке эту связку с миром этим, этот последний порог, за которым лежит уже мир иной.
   А ещё, если тёплой южной ночью привязать этот магический предмет к леске и раскачивая опускать с крыши, пронося мимо окон и подвывать в водосточную трубу, то кто-нибудь обязательно примет эти, казалось бы совершенно банальные женские трусики за приведение.
   Ну... я надеюсь, что убедил тебя, дорогой читатель, в магичности женских трусиков.
   Так... похоже, я снова отвлёкся... Давай же попробуем забыть про трусики в руках нашего героя и вернёмся к моменту бесконечного мгновения первого поцелуя, когда трусики были ещё там, где обычно они и бывают.
   Пока губы находили в своём новом использовании всё больше удовольствия, руки, с начала медленно, потом всё быстрее пытались наверстать упущенное, добавляя свои гранитные скалы, влекущие нашего героя на новые глубины экстатических, эротических и патриотических переживаний. Нет, нет, милый мой читатель, я не сделал ошибки, не описался, именно патриотических переживаний - на коленях нашего героя сидела простая российская девочка, а любовь к Родине и складывается из таких вот деталей, как любовь к родным женщинам, родному хлебу, родной природе и прочим мелочам нашей трудной, но бесконечно прекрасной жизни.
   Долго ли, коротко ли, руки нашего героя изучали географию девичьего тела, судить трудно, ибо в такие моменты время теряет свою непрерывность и равномерность.
   Руки скользили но бёдрам то вниз, то вверх, то вдруг опускаясь ниже колен, то пытаясь пробраться к талии. После нескольких попыток пробраться к талии снизу, руки приступили к важному процессу разоблачения девичьего тела.
   О читатель, несомненно, ты согласишься, что раздевание женщины, это нечто посланное нам свыше, это одни из лучших моментов жизни, преддверие великого таинства - воплощение одной из колоссального множества граней любви, если и не самой прекрасной, то уж точно самой понятной.
   Руки, гонимые то ли божественным наваждением, то ли гормонами в крови, нетерпеливо принялись расстёгивать маленькие, кругленькие пуговички на платье между вздрагивающих лопаток курносой первой любви.
   Не создавая разлуки для губ, молодёжь, движением плавным и неуловимым, как танец туманных струй над лесным озером после заката, поднялась на ноги. Она, разумеется, не без помощи нашего покорителя недругов, со змеиным изяществом выскользнула из платья. В этот момент его губы оказались в одиночестве... Попробуйте одеть акваланг, нырнуть поглубже, выпустить из баллонов воздух, умножьте эти ощущения на сто, возведите результат в пятую степень: вот тогда, быть может, вы поймёте, что почувствовал наш герой.
   Время кресла закончилось, и два юных тела оказались на диване, лёжа на боку, лицом друг к другу. Рука, впитав наслаждения неровностями девичьего живота, талии, обнажённых плечей и шеи, упившись бархатом нежной кожи, подступилась к лифчику... хотел бы я знать: какие извращенцы придумывают застёжки для лифчиков, во всём их многообразии?
   Я надеюсь, ты, мой милый читатель, не станешь возражать, что существует тайная секта скопцов, которые, не имея нормальных путей для выхода страсти и огня души, изобретают застёжки для лифчиков, сотрясаясь в конвульсиях пароксизма, предвкушая, сколько кошмарных ощущений будет рождено их маленькими, мерзкими детищами.
   Наш юный мученик мог бы биться с проклятой застёжкой до пенсии своих внуков, но на помощь пришли ловкие, изящные руки и грудь была освобождена...
   Я смею надеяться, что ты, мой дорогой читатель, не обидишься, если я обойду подробным описанием, открывшуюся панораму, ибо каждая деталь женского тела достойна отдельного, многотомного путеводителя. Упомяну лишь о том, что губы нашего загрызателя вурдалаков, в поисках новых ощущений перебрались на нежную, как запах жасмина, девичью грудь, а первая любовь издала звук, который, кроме женщин в совершенно определённые моменты, могут издавать только водопроводные трубы.
   И вот, когда всё тело девичье уже прошло поверхностное изучение, а на нижнем белье нашего загрызателя людоедов уже появились пятна, которые, мой милый читатель, мы, несомненно, ему простим, проникшись ситуацией, рука нашего испепелителя упырей двинулась вверх по внутренней стороне отнюдь не своего бедра, нежно пройдясь по тонкой ткани трусиков, словно уговаривая, мягко, но настойчиво, принялась их стягивать.
   Я не берусь, убогим своим пером, описать эту симфонию чувств. Надеюсь, что фантазия поможет тебе, дорогой читатель, восстановить эту чудесную картину.
   Заставляя замирать сердце, рука нашего кусателя вампиров совершила паломничество к тому пристанищу мужских наслаждений и искушений, что лежит меж женских бёдер.
   Ну и что же дальше? Герой наш вдруг заметил на себе кучу всякого барахла и начал быстро вытряхиваться из всего этого. Я не стану описывать это убогое зрелище, наполненное суетой и неуклюжестью.
   Ты знаешь, мой милый читатель, что если мужчине не помогает выбираться из одежды женщина, то пусть действо сие происходит быстро и незаметно, хотя помощь, конечно, предпочтительнее.
   И вот мальчишка, лишённый одежды, выбирая ракурсы так, что бы любовь как можно меньше видела его возбуждённое до боли мужское отличие, скользнул к ней. В конспективной форме повторив все предыдущие ласки, герой наш, по барсучьи неуклюже, оказался меж стройных бёдер нашей ещё девочки и, догорая от страсти и робости, всё ближе и ближе оказывался к началу таинства. И вот, когда тело замахнулось для первого движения, столь популярного в африканских танцах, первая любовь, упёршись руками в бёдра нашего превратившегося в пепел героя, вывернулась из неожиданно одеревеневшего тела, пискнув: "А мне домой пора."..

Март - апрель 1997 г.

Любовь.

"Посвящается моей любви."

   Дымно. Чадно. Пахнет жжёным ладаном, и людьми, и старостью, тленом. Церковь. Что я тут делаю? Ах, да - я на венчании.
     Святой Василий укоризненно смотрит на меня. Я, не выдерживая взгляда, отворачиваюсь и прислоняюсь к стене - как кстати её сюда поставили.
   Какой-то посторонний шум - какая-то бабуля злобного вида шёпотом возмущается чьей-то ужасной наглостью и бесстыдством, как собачонка, у которой уже нет голоса, но полаять хочется. А-а, так это она на меня возмущается, отвались, мол, от Василия. Молча отхожу от стены с Василием - тяжко.
   Вокруг меня ребята в пол голоса засмеялись - чего это они? А-а, так это я сказал что-то смешное.
     Поп, неторопливой сдержанностью скрывает суетливую свою торопливость, желание поскорее закончить надоевшую ему процедуру. Я с ним за одно, но он хорошо играет свою роль, а я... да нет, вроде бы тоже хорошо. Перемигиваюсь, улыбаюсь - как раз к случаю.
     Свидетели, или как это там называется в церкви, держат дрожащими руками над головами жениха и невесты какие-то латунные штуки, обдолбанному очень сильно, могущие представиться коронами с ручками. А-а, наверное, это и есть те  самые венцы, под которые ходят.
     Жених и невеста рассеяны той  рассеянностью, что выдаёт глубокую концентрацию на своих мыслях. Они жестами своими, то слишком плавными, то резкими, напоминают слепых.
     Жених - в чёрном, на невесте белая фата - тра-та-та, тра-та-та - сердце - тра-та-та. Опускаю взгляд, смотрю на руки - грязные. Не в грязи, но грязные, хорошо, что хоть крови на них нет, хотя как посмотреть... нет, наверное, всё-таки нет. Хорошо, что на венчании только невеста должна нести на себе тяжёлый, снежный, холодный знак чистоты; я бы белую панаму не одел.
   Очки потемнели - странно, раньше за ними такого не наблюдалось. Ой, куда-то меня качнуло... снова всё нормально, никто ничего не заметил.
   Жених бросил взгляд на меня. Мне не по себе, словно застали меня за чем-то, чего я сам страшно стесняюсь.
   Зачем мне вручили приглашение? Что бы я приехал. Зачем? Что бы как хороший друг разделил Радость События. А-а, так это добрые побуждения. А разве может быть иначе?
   А, зачем? Зачем я приехал? Если бы не приехал, никто не осудил бы, не упрекнул, а упрекнул бы, так что с того? Смешно. Не мог не приехать. Смешно.
   Снег с дождём и ветром в лицо, снег с водой и песком в ногах. Серое небо. Улица.
   Люди, суета. Запах еды, пыли, квартиры. Комната, стол, теснота, гости, речи. Свадьба. "Горько! Горько!" Я поднимаю голову от салата. Кто-то бьет меня по ноге, наступает на ногу, ещё раз. Это мой друг. Ловит мой взгляд и, не отрываясь, смотрит в глаза. Так, должно быть, смотрят в глаза помешанным. Долго так смотрит, но не долго. Смешно. Интересно, он думает, что я брошусь на пол и буду извиваться, заворачиваясь в ковёр, грызть ножку стула, отбиваясь от гостей ногами, метать вилки в форточку и красить губы майонезом?
   Холод, ветер, темнота. Улица. Я слинял, я пьян, на сегодня достаточно.
   Моя любовь вышла замуж.
   Моя любовь умерла.
   Моя любовь в форме тяжёлой патологии осталась со мной, во мне, ВЫШЕ меня.

Весна 1997 г.

Теория безразличности.

   Река. По реке плывут льдины, унося кусочки времени, потерявшие всякий смысл для Него. Он достиг положения вне времени, для Него не существует прошлого и будущего, для Него есть лишь настоящее без границ. Он никуда не спешит, Ему некуда спешить. Он ничего не ждёт, Ему нечего ждать. Он просто есть.
   Скользкие, холодные рыбы проплывают над Ним, скользким и холодным. Его не интересуют эти рыбы, Его не интересуют рыбы вообще, Его вообще ничего не интересует - он утопленник.

Зима 1998 г.

  

Эпилог.

    -Эй! Есть здесь кто-нибудь!?
     -Да. Есть. Здравствуй, мой маленький.
    -Кто ты?
    -А догадайся, миленький.
    -Ты - это я.
    -Близко, но не правильно.
    -Намекни.
    -Я всегда с тобой.
    -Ты мой ангел-хранитель.
    -Ну... почти, хотя я лучше, ибо что бы ты не сделал, я тебя всё равно не брошу. Даже когда от тебя отвернутся все, я останусь с тобой до конца и после него...
    -Я узнал тебя.
    -Да, это я, твоя смерть...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   46
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"