От Сапожникова ушла жена. Оттого ли, что он уже несколько лет бывал трезв только в скупые часы рассвета; оттого ли, что брак их изначально оказался с брачком, но, скорее всего, потому что хорошие мужики на дороге не валяются, они по ней ходят. Или ездят на белоснежном орловском рысаке. У Сапожникова этого белоснежного рысака отродясь не было. Зато был "Запорожец", колёса от которого спёрли хулиганы. Или пропил их Сапожников. Может, и пропил с теми хулиганами, что спёрли, - не помнит, давно это было.
И вот сидит теперь Сапожников на своей кухонке, в стакан с водкой горькие сопли роняет. Понимает, тяжело жить на свете одному, горемычно. Ни заорать на кого, ни кулаком перед кем по столу треснуть, ни на опохмелье у кого деньжат поклянчить, умоляя сердечно простить, обещая впредь жизнь новую, светлую, алкогольными парами незамаранную. Тоска по сердцу скребётся, словно мышь по плинтусу. Повыл тихонечко Сапожников, на луну за окном глядючи, дёрнул-тяпнул по маленькой - стукнулась хмельная голова об стол, сморило сердешного, сон прибрал к рукам бархатным.
И сниться бедолаге, что он помер. Лежит себе на полу во всё той же кухонке своей, мертвее не бывает. И некому к нему прийти, обмыть, оплакать, в путь последний проводить, опрокинуть рюмашку за упокой души, всплакнуть над печальной могилкой. И строгое лицо жены, Веры Сергеевны, привиделось. Шла она будто за окном под ручку с неким товарищем, статным и трезвым, оглянулась через плечо, бросила с укоризной: "Видишь, до чего водка доводит! А ведь сколько раз предупреждала..." И исчезла за углом дома.
И до того жалко Сапожникову себя стало, что зарыдал он над трупиком своим неприкаянным, зарыдал - и проснулся. Сердечко из груди выпрыгивает, руки трясущиеся снова к стакану тянутся. Но сдержался титанически. Решил переломить ход истории своей, ведь тридцать три всего ему, не старик ещё, можно сказать, всё впереди. "Ни грамма больше! - твёрдо сказал он сам себе, - буду работать, женюсь, детей нарожаем! И пусть себе Верка с другим забавляется. Она ещё поймёт, какого мужика упустила, пожалеет!"
И пошёл Сапожников в наркологический диспансер сдаваться. Сдался, месяц лечился, стойко держался, когда однопалатники купленным у медсестёр спиртом угощали, а чтобы надёжнее было, ещё и закодировался на десять лет у светила наркологии. Устроился на работу - каменщиком к фирмачу нежлобливому. Денежки свои трудовые получал в срок. Из квартиры, что за годы пьянства в свинарник превратил, сделал конфетку: отремонтировал на надёжную рабоче-крестьянскую совесть. "Запорожец" свой перебрал, колёса новые поставил, - встал, короче, мужик на ноги, ничего не скажешь! Можно теперь и о потомстве побеспокоиться.
Присмотрел Сапожников одну бабёнку подходящую, чтоб не пила, не курила, и всё женское при ней оказалось в наличии. Тоже по строительной части работала, штукатурщицей. Любой звали. Любовью, то бишь. Привёл он домой её, показал прекрасные свои бытовые условия, "Запорожец" свой, восставший из пепла забвения, показал. Перспективу свою дальнейшую, что с ней связывать собирается, обсказал. И всё ласково так говорил, без мата, обстоятельно и серьёзно. Любови такой расклад бальзамом по истосковавшемуся по ласке женскому сердцу пришёлся. Воспылала она к Сапожникову своими природными чувствами, взяла, нежно глядючи, за трудовую мозолистую руку - и прыг в постель, растопить айсберг сиротской холостой доли.
Только так давно Сапожников не жил по-человечески, что даже и растерялся как-то от подобного приключения. Растерялся и как бы не мужчиной сделался. Любовь от такого расклада сильно пригорюнилась. Да и Сапожников не сказать, чтобы витал в облаках семейного благополучия. Долго бились они с Сапожниковым обстоятельством, да только воз, как и в басне, с места не тронулся. Разгневалась Любаша, сотрясла воздух словами обидными, и туда посылала Сапожникова и сюда, до врачей дошло. А сама покинула холодную Сапожникову постель и ушла к крановщику Жеребцову. Тот хоть и пил бес просыпу, да дело оттого не залёживалось.
Растерялся Сапожников совсем. Сжал было хрустящий полтинник в святом порыве залить горе беленькой, да переборол себя, удержался. Поплёлся наутро к сексопатологу.
"А горе ваше, простите великодушно, навряд ли поправимое, - сказал врач, глядючи жалостливо, - конечно, бывали случаи, прямо скажем, Божественного вмешательства, но... Употреблять стоило бы поменьше в своё время, не сидели бы сейчас в моём кабинете у корыта разбитого. Медицина, извините сердечно, в вашем случае бессильна".
Точно обухом по голове Сапожникова трахнуло! Свет белый в глазах помутнел, заилился. Показалось: оторвали от его груди сыночка долгожданного, кровиночку розовощёкую ангелы в фартуках и понесли, крылатые, прочь и прочь, и вдали растаяли...
Покачнулся Сапожников и рухнул без сознания, сильно напугав почтенного эскулапа. Но ничего, откачали сердешного нашатырём, вернули к свету белому, выпроводили из кабинета с благими пожеланиями.
Вернулся Сапожников в дом свой ухоженный, словно орёл в гнездо разорённое. Для кого теперь благоустраиваться, ковры-паласы, сберкнижка, бритьё по утрам и одеколон "Шипр"? Без детей нету смысла в жизни, а раз так, то зачем её беречь, бестолковую? Достал Сапожников спирту и так назюзючился, что чертям тошно стало. И даже код знаменитого профессора наркологии, что немалую деньгу на том зашибал, не помог. Закрутило Сапожникова, закачало на волнах алкоголевых, словно окурок в водостоке после дождя, да и унесло.
Вот и пропиты колёса "Запорожцевы", да и сам носитель их; добрые люди из квартиры попёрли: расписался Сапожников по пьяни в документах, где попросили, - чего не помочь добрым людям!
Сидит теперь Сапожников под забором, липкий, обросший, пахучий, как грязи серноводские, соображает на двоих с Надькой-бомжихой синьки "Убью запахом", что в любом подъезде благообразная старушонка нальёт за полводочной цены. "Эх, жизнь-жестянка! - философствует Надюха, женщина весьма курносая и косматая, сплёвывая сквозь высаженный зуб, - а как выпьешь, всё блестяще становится, как солнышком начищенное! Наливай, что ли ещё по маленькой!" И щерится боксёрской улыбочкой. Весел и Сапожников становится. "А что, Надюш, не пойти ли нам в номера?" "Тю, козёл первоапрельский, опять за своё! Погоди, шалун, не разговелась ещё после вчерашнего, сбегай ещё за поллитровочкой!"
И смотрит Надюха, как окрылённый Сапожников, человек без квартиры и паспорта, мчится к подъезду, оборачивается, - светится, как доллар серебряный. И думается ей: "Что ж я такого мужика раньше не встретила? Разве сидела бы сейчас в такой заднице? Ишь, довольный какой!" И в голос: "Беги же скорей, горе моё!"