Аннотация: Один из конкурсных рассказов для "Эквадора-2005(осень)"
Эльфийский солнцедар
В ночь полнолуния, в канун праздника костей, Джеронимо по прозвищу Пестрый Кулак получил заказ.
Заказчик Джеронимо сразу понравился: благообразный старичок в мягкой коричневой шляпе, добрым прищуром светло-васильковых глаз за круглыми стеклами очков и длинной окладистой белоснежной бородой. Разговор с Джеронимо старичок начал с того, что уронил на стол в трактире, за которым Кулак наслаждался горячей бараньей похлебкой, бархатный мешочек. Мешочек глухо звякнул, Джеронимо отложил в сторону ложку, взвесил мешочек в руке, заглянул в него, после чего продолжил есть.
- Это аванс, - сказал старичок, - если сделаете все, как подобает, получите еще столько... и вот таким золотом.
Он щелчком отправил по столу монетку. Джеронимо ловко поймал ее и ахнул: по червонно-золотому полю разбегались солнечные лучи, крохотное солнце в центре, казалось, было настоящим: плясал в чеканных гранях свет тусклых масляных ламп и горел живой огонь в центре монетки. Эльфийские "солнцедары" дорого стоили в лабиринтах нижнего города, много больше золота, из которого были изготовлены. Джеронимо лишь несколько раз доводилось видеть эти монеты и никогда - обладать ими.
Заказ оказался под стать работе. Джеронимо даже загордился сперва, что обратились именно к нему - знать, стоит он чего-то, а потом испугался. Князь - это все-таки не купец заезжий и не красавец-любовник без гроша в кармане. Но играло, светилось в кармане живое золотое солнце на монете, жгло пальцы, которыми Джеронимо то и дело касался сквозь ткань твердых граней. И куплен на это солнце оказался Пестрый Кулак с потрохами.
Ожидание большого улова притупляет восприятие. Джеронимо попросту забыл, что сегодня полнолуние, и её увидел не сразу. А когда она выступила ему навстречу из тени дома, даже опешил.
Это был уже не призрак, ударь-и-развей, это был полноценный упырь, дней так десяти... а то и всех двенадцати от роду. Интересно, где она пряталась все это время... или у нее были другие враги? Пепельные волосы, освещенные луной, серебряным ореолом обрамляли молочно-белое лицо с безупречными чертами и темными провалами рта и глаз, белое платье - даже белее лица - струилось по плечам, стекало вниз, вниз, в дорожную грязь, не оставлявшую на белоснежной ткани ни единого пятнышка. Сердце у Джеронимо бухнуло и скатилось куда-то в область солнечного сплетения, трепыхаясь там испуганной мышью. В жизни Джеронимо пришлось иметь дело лишь с двумя призраками, и это навсегда научило его доделывать дела до конца. А ее, что самое обидное, Джеронимо даже не убивал. Он убил ее мужа, и понятия до этой ночи не имел, что она вообще умерла. Он и как ее звать-то не помнил.
Упырица шагнула к Джеронимо. Неожиданно стало холодно, точно теплый июньский вечер в мгновение ока превратился в промозглую ноябрьскую ночь. Траву, пробивающуюся вдоль сточной канавы, посеребрил иней, порыв ледяного ветра осыпал Джеронимо колючим снегом, пальцы его, казалось, примерзли к рукоятке меча. Он отдернул руку от ставшей ледяной рукояти и поднес ладонь ко рту, выдохнув облачко пара, согревая закоченевшие пальцы. Сам он тем временем отступал назад, к людной улице, к трактиру...
И неожиданно уперся спиной в стену.
Многое подумал в этот момент Джеронимо... большая часть подуманного сделала бы честь базарной торговке, беседующей с воришкой, которого она только что поймала за руку. Теоретически он знал, что ему нужен кол из живой осины, что упырю полагается отсечь голову или хотя бы вынуть сердце, что нельзя упырю смотреть в глаза и слушать его вой, но глаза - адские алые огоньки в антрацитовой бездне, ни белка ни радужки - поймали его взгляд и приковали к себе незримой цепью. Джеронимо дернулся - раз, другой, и понял, что не может оторваться, падает в эти черные провалы. Все сделалось мелким и неважным, ночь выцвела, превратившись в серую пыльную декорацию на заднем плане, дома стали плоскими и блеклыми, точно нарисованными углем на стене, сама жизнь Джеронимо показалась ему мелкой, серенькой и неважной. Все, что было для него в этот момент осязаемым, настоящим и единственно значимым - женское лицо перед ним. Казалось, оно стало еще красивее, черты обрели такую правильность, что смотреть на женщину было больно, как на солнце в ясный полдень. И все-таки Джеронимо не смел отвести взгляда. Он смотрел и слеп... но смотреть не переставал.
Женщина подняла руку и провела ладонью по щеке Джеронимо. Вторая ее ладонь легла мужчине на грудь. Прикосновение было леденящим. Холод проник вглубь, до самого сердца, заставляя его замедлять ход, биться все тише и тише. Будто тысяча острых ледышек-скальпелей заструилась по венам, принося нестерпимую, нечеловеческую боль и столь же острое, почти сексуальное наслаждение. Тело Джеронимо выгнулось в пароксизме боли и сладострастия... Со стороны казалось, будто женщина нежно поддерживает своего готового упасть спутника, но обьятия ее для несчастного были больше похожи на стальную клетку.
Она медленно и как будто лениво приоткрыла рот. В темном провале рта белели клыки. Остатки сознания еще бились внутри липкой паутины забвения, которой был оплетен мозг Джеронимо. "Упыри, - вспыхивало в мозгу, - осина... сердце... солнце..."
Что-то кольнуло бок. Негнущимися пальцами Джеронимо достал из кармана солнцедар и, напрягая остатки воли, чтобы не потерять сознание, сунул кулак с монетой в ненавистную клыкастую пасть - глубже, глубже... не обращая внимания на то, что клыки превращают в клочья кожу на руке.
От раздавшегося вопля на мгновение заложило уши. Упырица разжала объятья, и Джеронимо мешком повалился на землю, мягко уплывая в темное бархатное ничто.
Когда он очнулся, уже рассветало. Кое-как Джеронимо поднялся, отряхивая грязь с одежды. Ныла оцарапанная рука, подтверждая, что ночное происшествие не было сном, ныл почему-то затылок, и тысяча маленьких ледяных иголок сидела в сердце. Вокруг не было ни следа ночной гостьи.
"Я жив, - подумал Джеронимо, - черт меня дери, я жив."
Он похлопал себя по карманам, огляделся вокруг. Мешочек из зеленого бархата был на месте - даже ночные грабители, похоже, обошли стороной переулок, в котором Джеронимо довелось провести ночь - а вот солнцедар исчез, и это означало, что аванс он теперь не сможет вернуть при всем желании.
***
-Все сделано, танне-дай...
- Благодарю. Отправляйся прочь.
Из окна моей комнаты видны часы на городской ратуше. Похожая на тараканий ус стрелка, грязный циферблат и хриплый голос колоколов, фальшиво играющий каждый полдень "Восславься, цвет неба, отец наш". Я ненавижу этот город. Грязный, шумный, сварливый, как уличная торговка и вульгарный, как дешевая проститутка. Воняющие мочой и отбросами улицы, облезлые стены, грязь по колено в переулках, хохот разбитных девиц, звон кружек и пьяные вопли, доносящиеся из трактира... Я ненавижу этих людей. И ничего с этим не могу сделать.
- Кн! - воскликнул Мерк и зажал себе рот ладонью, - да ты спятил, Джерри-малыш?!
- Спятил бы - пошел один.
Мерк махнул рукой, налил себе еще пива и спросил:
- Ты это... его мордоворота видел?
- Видел, - кивнул Джеронимо, - и еще смотреть пойду.
- Как бы тебе потом валить отсюда не пришлось, - сказал Мерк.
- Вот еще, - весело отозвался Пестрый Кулак, - город большой.
- Большой-то большой, - проворчал Мерк, - да вот только кой-какой умник в нем больно известен стал. Ишь, деды какие-то неведомые уже повадились...
Праздник костей полагалось справлять шумно и весело, дабы отпугнуть бубенцами и трещотками незваных гостей с того света. Князь же с ближними проезжал через город на повозке, раскидывая в толпу медь и серебро.
Джеронимо занял выгодную позицию на крыше высохшего колодца на углу Железной площади. Мерк пригнал свою телегу и пристроился рядом, оседлав бочку. Так они и сидели, пока не показались бряцающие амуницией гвардейцы, герольды с барабанами и дудками и запряженная четверкой лошадей повозка Князя Вилема.
Князь был верен себе - безупречно красив и диво, как хорош. Высокий широкоплечий чуть полноватый мужчина с темными волосами без единого проблеска седины, хотя было ему уж, пожалуй, к сорока, с яркими ореховыми глазами и черными резкими, с надломом бровями, точно нарисованными темной тушью на загорелом лице. Горожане любили Вилема: лишними податями он народ не щемил, судебные дела решал споро и по уму, обыкновения девок портить не имел, войны выигрывал, прибавляя потихоньку к своему княжеству бывшие соседские территории, ему даже простили то, что лет десять назад он привез себе жену из соседней провинции, будто бы среди своих подданных девки не нашлось. Но наверное и вправду такой не нашлось, потому что ничуть не потускнела за эти годы красота княгини Ливены. Другая б какая растолстела уже и подурнела, а по Ливене и не скажешь, что десять лет прошло: все такая же стройная, как девушка, и на лице не единой морщинки. Злые языки болтали, что княгиня с эльфийскими ведьмами водится. Но откуда б им взяться, тем ведьмам, если уж с десяток лет прошло с тех пор как эльфов с их земель прогнали?
На свадьбу Князь устроил такой праздник для горожан, что даже при воспоминании об этом событии у Джеронимо засвербило в животе. Герольды в тот день ездили по городу и разбрасывали среди толпы сладкие пряники и желтые яблоки, и позолоченные большие заморские орехи, и ароматные лакричные шарики. Джеронимо тогда пешком под стол ходил, а набрал он лакомств столько, сколько за пазуху влезло, обожрался потом - два дня живот болел.
Князь кланялся толпе, встречавшей его стуком колотушек и звоном бубнов, иногда наклонялся к улыбавшейся княгине, которая держала на коленях большой горшок с монетами, черпал горсть монет и кидал туда, откуда доносились самые громкие выкрики и треск.
- Ишь как смотрит, кровопийца, - пробормотал снизу Мерк.
Как это часто бывает, когда народная любовь сосредотачивается в правителе, объектом народной ненависти и олицетворением всего неприятного, исходящего от власти, становится кто-то из его приближенных. Таковым для Мерка, и не только для него, стала молчаливая фигура в пурпурном шитом золотом камзоле и бархатном плаще с алым подбоем, примостившаяся на запятках княжеской кареты. Княжеский маг и телохранитель, Йен Палец. Что Палец сделал лично Мерку, Мерк объяснить бы наверное не смог, равно как и поведать о том, когда, из кого и в каких количествах княжеский маг испил крови. Однако, слова "мордоворот", "кровопийца" и "хрен заезжий" сыпались из уст водовоза, как горох, стоило лишь мельком упомянуть имя княжеского телохранителя.
Я смотрю на эти лица, в мои уши вливается шум толпы. Шум подхватывает и уносит далеко-далеко, в иное время, иное место. Иные лица вижу я перед собой. Там нет ничего больше - лишь пепел и смерть. Лишь боль и память.
Карета проехала мимо, и взгляд мага, шарящий по толпе, зацепился за взгляд Джеронимо. Словно искра пробежала. Джеронимо даже вздрогнул. Взгляд у Пальца был тяжелый и неприятный, лицо суровое, напряженное и странно неподвижное. Как маска, из-под которой через прорези глаз смотрел настоящий Йен... только никто и никогда не видел его, настоящего.
Джеронимо на мгновение замер, а потом улыбнулся, помахал рукой и изобразил на лице крайнюю степень заинтересованности праздником. Его осыпал дождь мелких монеток, Джеронимо стал ловить падавшую вокруг медь, и когда снова украдкой взглянул на мага, то с облегчением заметил, что Пальца он больше не интересует.
И вот когда он смотрел вслед Князю и Пальцу, и на круглые стальные затылки княжеских гвардейцев, напористо расчищающих путь княжеской повозке, в голове у Кулака что-то щелкнуло, и он, не отрывая взгляда от бархатной спины мага, спросил:
- Мерк, ты можешь мне достать гвардейский шлем?
Яму они рыли поздно вечером, чертыхаясь впотьмах и то и дело роняя лампу. Земля на склоне холма была черная, плотная и густо пахла могилой. В конце концов, когда дело уже было далеко за полночь, Джеронимо остановил Мерка, вгрызавшегося в грунт с неутомимостью крота, и сказал, что хватит.
- Колья ставить будем? - спросил Мерк со знанием дела.
- Чтоб он заорал так, что вся стража сбежалась? Нет уж. Давай-ка лучше бочку подкатим, чтоб лить сподручнее было...
- Чего тарабанишь? - раздался сверху недовольный голос, - вот ща как выйду, как дам по шее!
- Вода!
- Спятил, в такую рань?
- Ничего не знаю, сказано было к четырем доставить. Эвона!
Занимался рассвет. На смутно белеющем вдалеке циферблате городских часов - подарке Князя городу - тощая черная стрелка приблизилась к четырем черточкам.
Чертыхаясь, стражник принялся отпирать ворота. Вместе с Мерком они стащили тяжелую водяную бочку с телеги, прокатили по двору, ругаясь друг на друга и на повара, которого почему-то до сих пор не было видно и закатили в темную и пустую кухню, распугав крыс, пировавших на остатках вчерашнего обеда.
Йен Палец, княжеский маг и телохранитель, спавший во внешних княжеских покоях, проснулся оттого, что кто-то стучал в дверь. За окнами уже почти рассвело. Йен накинул халат и отодвинул засов двери.
- Что тебе надо? - спросил он стражника, стоявшего за дверью.
- Простите, господин Палец, - стражник подобострастно склонился, - но дело совершенно безотлагательное. Там прибыл тип какой-то, говорит, что эльф и грозится весь замок к чертям собачьим расхреначить, если ему Вашу Милость не приведут. Что ответить?
- Что ответить, что ответить, - буркнул Палец, запахивая халат и закрывая за собой дверь, - что лучше бы ему действительно сообщить мне что-нибудь хорошее, а не то я расстроюсь неимоверно. Где он?
Когда тростниковый пол под Пальцем проломился, у того было такое удивленное выражение лица, что Джеронимо даже смех разобрал.
- Тихо, смотри, - предупредил он Пальца, сидя на краю ямы, в которой ворочался и еле слышно стонал княжеский маг, - а то у меня друг тут караулит, так он тебя и камушком отоварить может.
- Господи, - сказал Палец снизу, - что это за дрянь?
- Смола, - гордо сообщил Джеронимо, - у меня особо не поколдуешь.
- Дурак, - ответил Палец, - я ногу сломал... кажется.
- Вернусь - вытащу, - пообещал Джеронимо. - Если глупостей не будет.
Палец ничего не ответил. Джеронимо подтянул запасную тростниковую циновку и прикрыл яму. Потом повернулся в сторону, поправил круглый шлем с княжеским гербом и, громко сказав "следи за ним", побежал в сторону замка.
Тише мыши шмыгнул он в заботливо оставленную открытой дверь, тише змеи проскользил вверх по лестнице, смертоносной тенью метнулся по знакомому уже коридору к княжеским покоям. Вот и дверь, которую Палец так и не закрыл. Джеронимо неслышно вынул меч из ножен и толкнул двери внутренних покоев...
Князя на постели не было.
Там, полускрытая пологом, в одиночестве спала Ливена. И пока Джеронимо стоял, обалдело глядя перед собой, железная рука схватила его запястье, выкрутила, до хруста в суставе. Меч выпал и зазвенел по каменному полу, уезжая куда-то к ложу. Впрочем, Джеронимо стало не до меча, потому что вторая железная рука схватила его за горло, спиной Кулак хорошенько приложился о стену, а перед глазами оказалось знакомое загорелое лицо с резкими изломанными бровями. На дне ореховых глаз плескалась злость и ярость.
- Ты кто такой?
Ответить Джеронимо не смог бы в любом случае: рука Князя пережимала его горло так, что от отсутствия воздуха комната начала плыть перед глазами. Джеронимо захрипел, задергался, пытаясь вырваться из цепкой хватки.
Неожиланно давить на горло перестали. Джеронимо жадно вдохнул воздух, еще, еще, закашлялся. И увидел, что у Князя из груди, слева, торчит острие меча.
В глазах Вилема было удивление. Князь поскреб пальцами по груди, точно у него там, в области торчавшего острия, чесалось. На белой ткани рубахи расплывалось красное пятно.
Острие дернулось и исчезло. Князь постоял немножко и свалился под ноги Джеронимо. Позади Вилема стояла княгиня, а в руке у нее был меч Джеронимо.
Видит Свет, я любила тебя, Вилем. Моя любовь сгорела тогда, вместе с моим городом, вместе с моим народом, с моими братьями, которые не хотели отдавать сестру человеку. Они не хотели - и ты убил их, Вилем. А теперь я убила тебя. Прости. Прости, мой Князь.
Джеронимо, потеряв дар речи, ошалело смотрел на то, как Ливена опускает меч. Она уронила короткий клинок на пол, опустилась на колени, перевернула Князя на спину, закрыла ему глаза и нежно поцеловала в лоб.
Когда она встала и шагнула к Джеронимо, тому вдруг на миг показалось, что он никуда не уходил из того переулка, будто вокруг нарисованные серым и черным стены, в груди - могильный холод, а стоящая перед ним женщина светится в лунном свете, и нет у нее глаз - лишь черные провалы с багровыми всполохами в бездонной глубине. В сердце впились тысячи ледяных иголок, сжали его обжигающе холодной ладонью - ни охнуть, ни вздохнуть. Джеронимо ощутил, как по щекам текут слезы, и потерял сознание.
Ливена поглядела на лежащие у ее ног тела, ногой пододвинула окровавленный меч к руке Джеронимо, распахнула двери и крикнула:
- Стража! Стража! Скорей! Наемный убийца убил моего мужа!