Пока анисовой виной
до ободка наполнен глечик,
впадает выговор ночной
в листвяный шелест польской речи,
в ракушку уха, 
в завитки 
песка, дробящего минуты, 
в явленье царственной реки
с гортанным криком диких уток.
И в потаенные ходы
едва намеченных прожилок 
с предощущением беды,
покуда счастливы и живы.

Из этой замеси густой  
в цветные проруби стаканов
нырнет рождественской звездой
сухая звездочка бадьяна.
Чтоб удержавшись на плаву
и губ коснувшись ненароком,
тебе шепнуть, что я живу
вне места, имени и срока.