Аннотация: Это печальный рассказ о том, каким разным бывает богатство.
Настало начало учебного года, и я вновь отправился в школу. Это очень радовало меня, хотя вместе с тем и немного печалило. Дело в том, что мне повезло, и меня приняли в частную школу на бюджетной основе, потому что все говорили, что я - гений. Я же лично считаю, что максимальное звание, которого я достоин - "одаренный ребенок", то есть такой же как все, но, может, чуточку более любознательный и поэтому немного больше знающий о различных вещах. Хотя, взрослым лучше знать, на то они и взрослые.
Правда сначала-то я поступил в самую обычную школу для бедных, где мне было самое место, но ее директор оказался человеком порядочным. Именно он спустя пару месяцев наблюдения за мной вызвал мою маму для важного разговора, после чего и началось мое продвижение.
Вернувшись в тот день домой, мама крепко обняла меня, сказала, что я замечательный умненький мальчик и что моя жизнь должна, просто обязана быть лучше, чем ее собственная. И она пообещала сделать все возможное для этого, а потом расплакалась.
Она много месяцев оббивала пороги многих инстанций, приводя в бешенство чиновников, которых пыталась растормошить, и если бы не ходатайство, которое написал для нее директор моей первой школы, дело бы никогда не сдвинулось с мертвой точки. Но ходатайство было, и кто-то там, сверху, наконец-то обратил на него внимание. Бюрократическое колесо со скрипом повернулось, и в конце весны мама сообщила мне радостную новость: со следующего учебного года меня переводят в гимназию имени мистера Пардванса, самую престижную школу в нашем городе.
Это был самый счастливый день в моей жизни. Конечно, я не могу сказать, что в первой моей школе мне было плохо. Совсем наоборот. Здесь у меня были отличные отношения и с детьми, и с учителями, но на занятиях мне было очень скучно, и я надеялся, что в гимназии меня научат гораздо большему.
Все лето я бредил новой школой. Я просто не мог дождаться того дня, когда настанет время пойти туда. Я был так увлечен своими мечтами, что не замечал, как выматывается моя мама. Она, в отличие от меня, намного более четко представляла себе, что меня ждет впереди. Поэтому, как только моя мама узнала, что меня переводят, она взяла себе дополнительную работу вдобавок к тем трем, которые у нее уже были.
В конце лета она, осунувшаяся, но гордая, повела меня на рынок, где мы купили много новой одежды для меня. Такой дорогой одежды я еще никогда не носил. Это было для меня сюрпризом, и я спросил маму, отчего это она тратит столько денег. Тогда и состоялся наш первый серьезный разговор о бедности.
- Сынок, - сказала она, сев передо мной на корточки, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с моим, - ты - умный мальчик, и ты достоин того, чтобы учиться в гимназии мистера Пардванса, но те снобы, что уже учатся там, этого не знают. Больше того, сынок, эти богатенькие детки богатеньких родителей, которые попали в самую престижную школу только благодаря деньгам, никогда не признают тебя равным. Для них ты всегда будешь нищим выскочкой, и никому из них не будет дела до того, умный ты или нет.
Она оказалась права, и я почувствовал это в первый же день нового учебного года. Тогда я явился на занятия в самой новой и самой лучшей своей одежде, но она все равно казалась рваньем по сравнению с тем, что носили мои одноклассники и одноклассницы. Девчонки, поглядывая на меня, презрительно морщили носики, а мальчишки совсем не по-джентельменски тыкали в меня пальцами и смеялись.
Это, конечно, расстроило меня, но к такому повороту событий я был готов, ведь мама предупреждала меня, что дружить со мной в этой школе вряд ли кто-то захочет. Но меня абсолютно обескуражила презрительная холодность, с которой обращались ко мне классные дамы. Их глаза, обычные, человеческие, словно превращались в пару льдинок, когда, пробегая по классу, останавливались на мне.
- Почему так? - спросил я маму в тот вечер, когда она вернулась домой с работы.
- Потому, что за остальных детей им платят, и платят большие деньги, а тебя государство решило обучать, не взимая с нас денег. Кроме того, они отлично понимают, что тебе никогда не понадобится репетитор. Даже если понадобится, мы не сможем себе его позволить, ты же понимаешь, а богатеи ближе к экзаменам все до одного потребуют частных уроков, - а потом она вздохнула и добавила, - а еще они считают, что ты добьешься в жизни гораздо меньшего, чем любой другой твой одноклассник. Так зачем же улыбаться тому, кто потом не займет высокую должность? Но я так не думаю. Ты лучше их всех и ты достигнешь успеха.
Это был второй разговор о бедности. Их было за всю мою жизнь более, чем достаточно, но лучше всего я запомнил первые три, и именно третий отчего-то врезался в мою память лучше и четче всех прочих. Не думаю, что моя мама хотела этого, но вышло именно так.
Этот разговор состоялся спустя несколько недель после начала моего обучения в гимназии. К тому времени я окончательно смирился с тем, что мои одноклассники никогда не примут меня в свою компанию, и поэтому чрезвычайно обрадовался тому, что случайно встретил на улице своих приятелей по старой школе, которых почему-то уже давно не видел. Я радостно помахал им рукой, но они только скривились.
- Глянь, богатенький Том пошел, - крикнул один из них.
- Богатенький Томас задрал свой нос! - поддержал его другой, - что? Нищеброды для тебя стали больно грязны, Томас-золотые-горы?
- Да нет же, - ответил я, все еще улыбаясь им, - напротив, я очень рад, что наконец-то встретился с вами.
- Ну что Вы, мастер Томас, - с фальшивой почтительностью произнес первый и чинно поклонился мне, - Вы теперь вращаетесь в высших кругах, и негоже Вам якшаться с мерзостью вроде нас.
Мальчишки расхохотались и помчались куда-то наперегонки, сверкая босыми пыльными пятками.
Вернувшись домой я рассказал маме об этом случае, и тогда она серьезно сказала:
- Ты уже достаточно взрослый, и поэтому я думаю, что ты поймешь то, что я тебе сейчас скажу. В дружбу верят только дети, Том. Дружбы нет. Есть только зависть либо презрение. Тебе всегда будут завидовать те, кто устроился хуже, чем ты, и презирать те - кто устроился лучше. Но ты не должен испытывать ни того, ни другого. Ты умный мальчик, не такой как все, и поэтому вести себя надо по-иному. Что людям дает зависть? Ровным счетом ничего! Презрение - столько же. А твое поведение должно приносить тебе пользу. Будь умен, будь расчетлив, будь беспристрастен и умей найти свою выгоду в любых взаимоотношениях. Но никогда не заводи дружбы, Том. С бедняками не дружи потому, что со временем ты вырастешь и станешь богатым, а твои друзья - скорее всего нет. И тогда они начнут тащить тебя на дно, как камень привязанный к шее. Не дружи с богатыми. Богатые могут предать, использовать в корыстных целях. В их мире нет понятия "честность". Я не учу тебя быть черствым и беспринципным. Я учу тебя оставаться здравомыслящим в этом волчьем обществе, в котором дружба - вред.
Мамин совет был немного странный, но следовать ему было достаточно просто из-за моего двусмысленного положения. В некотором смысле я завис между двумя мирами, став слишком богатым и успешным для бедняков и в то же время оставшись простым оборванцем для богачей. Такое подвешенное состояние было не вполне комфортным, но крайне помогало выполнять мамин совет: никто не стал бы дружить со мной, даже если бы я того пожелал. И кроме того, находясь в некоем подобии вакуума, я понемногу начал осознавать, что я действительно особенный, не такой, как все. Вот только хорошо это или плохо, я тогда еще не решил.
Так прошло много времени. Можно сказать - половина моей жизни, ведь в школу я пошел с шести лет, а событие, с которого я начал, произошло, когда мне было уже двенадцать.
Итак, в первый день нового учебного года я спешил в гимназию. За лето я сильно вытянулся, и маме снова пришлось работать на износ, чтобы купить мне одежду по размеру. Хотя она уже много лет работала не покладая рук, чтобы я мог покупать нужные для обучения книги. Но я вновь отвлекся.
Поздоровавшись с миссис Галани, нашей классной дамой, я вошел в кабинет и быстро занял свое место за предпоследней партой в дальнем от окна ряду. Классная дама на мое приветствие не ответила. Она никогда не здоровалась со мной в ответ, но я упорно продолжал говорить "доброе утро, миссис Галани" каждый раз, когда входил в класс, потому что вежливость я считал вещью очень важной в жизни. Тогда мне казалось, что такая рассудительная ученая дама, как миссис Галани, должна была разделять это мнение, но всякий раз в ответ на мое приветствие она лишь поджимала свои и без того тонкие губы да щурила подслеповатые глаза за стеклышками круглых очков.
Через несколько минут, когда все ученики собрались в классе, миссис Галани поднялась со своего места и громко заговорила надтреснутым голосом:
- Ну что же, начался новый учебный год, и настала пора нам с вами вновь окунуться в море знаний. В этом году нас ждет много нового и занимательного. Надеюсь, что в этом семестре учиться вам будет еще интереснее, чем в предыдущих. Но прежде, чем мы начнем, я хотела бы представить вам ваших новых одноклассников, - и она сделала приглашающий жест, глядя куда-то за дверь кабинета. В класс вошли две девочки и мальчик. Девчонки были самые обычные на свете - в дорогих платьицах и с милыми кудряшками, которые носили сейчас ровным счетом все представительницы женского пола. Единственное, что могло в них заинтересовать, так это то, что они были близняшками, но ведь и это нынче не такая уж и редкость.
- Позвольте представить вам мисс Оливию Хартинктон и мисс Розалию Хартинктон, - провозгласила классная дама. Девочки жеманно присели в одинаковых книксенах, - эти юные особы - дочери всем нам известного мэра нашего города. До недавнего времени мисс Оливия и мисс Розалия учились во Франции, но их отец счел уровень заграничного образования крайне низким и принял решение перевести девочек в нашу гимназию. Задайте мисс Оливии и мисс Розалии несколько интересующих вас вопросов, чтобы познакомиться с ними немного поближе, - предложила миссис Галани классу.
Поднялось несколько рук и со всех углов понеслись вопросы типа "какая погода нынче в Париже?", "где вы купили эти чудные платья?" и еще что-то в этом роде. Я не вслушивался. Миссис Галани нахмурилась: она заранее раздала ученикам листочки бумаги, на которых были написаны "правильные" вопросы, но когда дети узнали, кто именно сегодня выступает в роли новеньких, об этих несчастных листочках никто и не вспомнил. Мне же листка с вопросом для сестричек не досталось, поэтому я, втайне радуясь, отмолчался.
Близняшки, однако, были от вопросов в восторге. Они взахлеб принялись рассказывать обо всем, не забывая вставлять в свою речь французские словечки, что полностью покорило весь класс.
- Благодарим вас, мисс Оливия, мисс Розалия, за этот чудесный рассказ о Франции, -как можно доброжелательнее произнесла классная дама, когда девочки устали щебетать, - нам было очень интересно. Прошу вас обеих занять любые свободные места, которые вам приглянутся.
Правда выбирать девочкам было особо не из чего.Свободных парт было всего пять и только две из них находились рядом друг с другом. Именно их и выбрали сестры Хартинктон.
- А теперь я попрошу вас приветствовать мастера Марка Бинроха, чья семья недавно переехала в наш город, более будничным тоном продолжила миссис Галани, - Вопросы к мастеру Бинроху?
Мастер Марк, на мой взгляд, был фигурой намного более занимательной, чем его предшественницы. Худощавый, немного нескладный, с темными волосами и очками в тонкой оправе, он был одет не просто хорошо, а дорого, но при этом просто, если так можно выразиться, без всякого шитья золотом и прочих излишеств.
Класс им впечатлился мало, поэтому на сей раз вопросы добросовестно зачитывались с заранее врученных карточек.
- Кем работает Ваш отец, мастер Марк?
- Он судья, - серьезно, без тени хвастовства ответил новенький, - его недавно перевели в этот округ, и из-за этого вся наша семья перебралась сюда.
- Вы живете далеко от школы?
- В двух кварталах отсюда.
- Любители вы проводить вечера в кругу друзей?
- Скорее я предпочитаю компанию книги, - задумчиво ответил мастер Марк и добавил тише, будто продолжение мысли, которое должно было остаться невысказанным, само нечаянно соскользнуло с губ, - беседы с друзьями зачастую мешают размышлениям.
- Но книги тоже в некоей мере мешают им, - неожиданно для себя громко сказал я, - ведь книга - есть не что иное, как чужая мысль, запечатленная на бумаге, а когда человек поглощает чужие размышления, сам он в это время не рождает ничего нового. Он просто питается мыслями другого. И только потом, после того, как его ум получил пищу в виде книги, человек способен продолжить мыслить самостоятельно и делать свои собственные выводы.
У меня не было листка с вопросом для мастера Марка, его мне не дали. Да и, говоря по правде, то, что я сказал тогда, вопросом не было, но моя душа почему-то рвалась наружу и требовала, чтобы я произнес все это.
- Как Вы смеете, мастер Том! - резко одернула меня возмущенная классная дама после секундного замешательства. Она привыкла, что я всегда был тих и скромен, отвечая только тогда, когда меня спрашивают. Тем чудовищнее и бестактнее ей казался мой нынешний проступок, - я вынуждена просить Вас остаться сегодня после занятий. Мне есть что сказать Вам лично.
После этого всплеска эмоций миссис Галани взяла себя в руки, и все пошло, как ни в чем не бывало. Она, улыбаясь Марку (чуть менее тепло, чем сестрам Харктинктон), предложила ему выбрать себе место, и когда он сел за парту, начала занятие.
Марк выбрал пустующую парту по левую руку от меня. Когда-то за ней сидел мастер Филипп Джоеф. Уж не знаю, чьим он был родственником, но в один прекрасный день он решил, что слишком знатен, чтобы сидеть так близко к "замарашке", так меня называли одноклассники.
Когда занятия закончились, все ребята, собрав свои книги и тетради, веселой толпой покинули классную комнату, а я остался, ожидая своего наказания. Миссис Галани пронзила меня ледяным взглядом и велела подойти к ней поближе. Я послушно вылез из-за парты и встал в нескольких шагах от классной дамы, глядя ей прямо в лицо.
- Вы плохо, просто скверно ведете себя, мастер Том! - начала она свою гневную проповедь, - Вы до отвратительного вольнодумны. Это же надо, высказываться тогда, когда вас об этом не просили. Да еще в таких формулировках! Вы должны быть скромнее, ведь Вам отлично известно, что Вы не этого поля ягода и гимназия в любой момент может распрощаться с Вами.
Это была неправда. Во всей гимназии не было такого же хорошего ученика, как я, и в интересах школы было не упустить такого блестящего гимназиста. И я знал это, поэтому слова миссис Галани не задевали меня. Хотя кое в чем она действительно была права: мне и впрямь стоит вести себя потише.
Этот выговор закончился приблизительно через полчаса, и как только мне было дозволено идти, я тут же направился домой. Но в коридоре гимназии меня вдруг окликнул кто-то:
- Мастер Том, подождите меня.
Это был наш новенький, Марк. Он примостился с книгой у одного из окон коридора и явно поджидал здесь меня.
- Мастер Том, - повторил он, подходя ко мне ближе, - на счет того, что Вы сказали мне утром о книгах...
- О, да, мастер Марк, я приношу Вам свои искренние извинения. Больше такое не повторится, клянусь Вам.
- Да что Вы такое говорите, Том? - поразился он моим словам, - это ведь было очень умно!
Странное чувство испытал я тогда. Это был первый раз, когда сверстник так относился к моим словам, когда мои мысли никого не возмущали и не вводили в безудержную ярость. Ни один из моих одноклассников не мог простить какому-то там оборванцу, что тот умнее его. Поэтому мое мнение никогда никого не интересовало.
До этого дня.
- Куда Вы сейчас идете, Том? - спросил у меня Марк, если у Вас нет срочных дел, то не откажете ли Вы мне в небольшой прогулке и беседе? Меня очень заинтересовала Ваша точка зрения.
Что я мог ему ответить? Конечно же я совершенно свободен, никаких дел на сегодня не планировал и потому с удовольствием приму его приглашение.
Мы бродили по городу до самого заката, обсуждая множество различных вещей, о которых раньше мне поговорить было не с кем. Марк был потрясающе начитанным юношей и обладал манерами истинного джентельмена. Он даже предложил мне зайти к нему на днях на чашку горячего шоколада.
- Но, - не выдержал я, - но разве Вас ничего не смущает, Марк?
- Боюсь, что нет, Том, - непонимающе ответил он, - а разве меня должно смущать что-то?
- Видите ли, Марк, - замялся я. Слова, которые я должен был сказать дальше, жгли мне язык, но я все же пересилил себя и выпалил, - я беден. Беден как церковная мышь, а может быть и еще беднее мыши, Марк! Разве Вас это не смущает?
Тогда он слегка пожал плечами и, похлопав меня по спине, сказал:
- Вы богаты умом, друг мой, - и, улыбаясь, зашагал по одной из улочек, направляясь к своему дому.
Мы быстро сдружились и стали почти неразлучны. Как я выяснил позже, у нас было намного больше общего, чем мне казалось в начале знакомства. Дело было в том, что отец Марка, мистер Бинрох происходил не из знатного рода, а своего положения - не очень высокого, но достаточно престижного - он добился лишь благодаря собственным стараниям. Именно благодаря этому его семейство приняло меня в качестве друга Марка без каких бы то ни было вопросов и опасений.
Я стал часто бывать у Бинрохов, и в один из моих визитов Марк сказал мне:
- Том, друг мой, у меня есть к Вам одна просьба.
- Что Вам угодно, Марк? - спросил я, ожидая чего угодно, но только не того, что сказал он мне.
- Боюсь, что Вы можете расценить мою просьбу, как бестактность, но все же... Видите ли, мой отец сам вышел из небогатой семьи и нажил состояние весьма недавно. Он видел не только эту роскошь, которая окружает нас сейчас, но и совершенно иную жизнь. Я же не знаю никакой другой жизни, кроме как в этом особняке, но считаю это большим упущением, так как не имея возможности сравнивать, перестаешь ценить то, что у тебя есть. Поэтому я прошу Вас, покажите мне другую жизнь.
Я понял, что он хотел сказать. Понял и не обиделся, осознавая, что меньше всего на свете он хотел оскорбить меня этой просьбой. Для него было крайне важно узнать, как его отец жил прежде, но зажиточные горожане опасались ходить в бедные кварталы, справедливо полагая, что живыми они оттуда уже вряд ли выйдут. Я же мог стать для Марка проводником в неизведанный мир, который он так жаждал познать.
Я заверил Марка, что его пожелание легко претворить в жизнь. На том мы и попрощались, договорившись однако, что прогулка по бедным кварталам состоится в ближайший уикенд.
В назначенный день я ожидал Марка у его дома. Когда он вышел ко мне, я даже не сразу признал его, уж больно необычен был его наряд.
- Я нашел эти вещи в чулане, - с нотками гордости в голосе сказал он мне, - этот костюм я носил два года назад.
На нем были короткие, выше щиколоток, узкие брюки и тесный в плечах камзольчик, рукава которого были ему тоже отчаянно коротки. Я был вынужден признать, что мой друг подготовился к предстоящему делу со всей ответственностью, но все же чего-то в его облике не доставало.
- Простите, Марк, но даже при том, что Ваш наряд Вам не по размеру, одежда слишком чиста и добротна, - сказал я ему, когда наконец понял, в чем было несоответствие, - боюсь, Вам придется изваляться в придорожной пыли.
Любой другой человек, услышав такие речи, оскорбился бы, вызвал обидчика на дуэль или, если он не из благородных, затеял бы кулачный бой, но только не Марк. Он беспрекословно подчинился, опускаясь на четвереньки и катаясь в грязи, словно бездомный пес, и ни единого слова возражений не слетело с его уст. Он был кроток, как ягненок, мой друг Марк.
Почему-то мне было совестно глядеть на него теперь, когда он выглядел как последний бродяга, но, поймав мой смущенный взгляд, он лишь ободряюще улыбнулся мне и предложил начать нашу прогулку.
Свои очки в дорогой оправе, которая несомненно выдала бы в нем зажиточного горожанина, в тот день он оставил дома, и потому постоянно щурился, что придавало его лицу некую особо печалящую растерянность. Не знаю, насколько хорошо он разглядел язвы на теле старика, который изо дня в день сидел на самой границе между "приличным" городом и трущобами, но лучше бы он видел их похуже. Впрочем, я надеюсь, он не смог четко рассмотреть и все то, мимо чего мы проходили позже. Грязные, залитые нечистотами узкие переулки. Крысы, превосходящие по размеру уличных котов. Немытая развратная девка с размалеванным лицом, предлагающая себя каждому встречному за медяк. Пьянчужка, лежащий в луже (спит или Господь решил сжалиться над ним и забрать к себе его грешную душу?). Женщина, окруженная дюжиной оборванных детишек разных возрастов, кричит на них, требуя, чтобы те отдали ей монетки, которые выклянчили в "приличном" городе. Калейдоскоп уродства рассыпался вдребезги только для того, чтобы вновь и вновь складываться в очередные мерзостные картины. Все это было настолько гадко мне, что я даже боялся себе представить, какое омерзение испытывает сейчас мой спутник.
Незаметно для самого себя я вывел Марка к дому, в котором жил с матерью. Это была такая же жалкая полуразвалившаяся лачуга, как и все другие жилища в этой части города. Единственное, что отличало ее, так это намек на чистоту, которую моя мама изо всех сил старалась соблюдать, не желая зарасти грязью, уподобившись свинье.
Я знал, что к дому приходить не стоило, но сделанного не воротишь. Моя мать увидела нас обоих и, окликнув меня, строго спросила:
- Кто этот мальчик с тобой, Том?
- У него жуткая беда, мама, - сказал я тогда, - его отец ушел в запой, а когда этот мужчина пьян, он хватается за нож. Я пообещал этому мальчику спрятать его от отца.
Мама лишь неопределенно качнула головой и вернулась к своей работе. Она никогда не повторяла своих советов дважды.
А я? Тогда я, пожалуй, солгал ей впервые за свою жизнь. Но по-иному поступить я не мог, сказать ей правду, стоя посреди улицы, было невозможно.
Увиденное в тот день произвело на Марка сильное впечатление. Горестный осадок, ядовитой накипью легший на его сердце после прогулки по трущобам, тяготил его многие месяцы. Хотя я не могу с уверенностью сказать, что со временем это бремя оставило его или хотя бы стало хоть немного легче.
Я не знаю этого, потому что вскоре на меня обрушилось горе. Моя мама, моя бедная добрая мама слегла с тяжелой болезнью. Многолетний труд на износ и хроническая усталость подточили ее и без того неважное здоровье и иссушили ее тело. Это было особенно скверно потому, что наша семья состояла только из нас двоих, а я был еще слишком мал, чтобы быть в состоянии заработать хоть немного денег на пропитание и лекарства. Сказать, что я был подавлен, значило ничего не сказать.
Естественно, что Марк просто не мог не заметить моего ужасного душевного состояния. Он спросил меня, в чем причина моей подавленности, и я все рассказал ему. И то, что мама уже неделю не встает с постели, и то, что, пришедший все же доктор, сказал, что это ее конец, и то, что он прописал маме лекарства, которые могли бы облегчить ее последние дни, и то, что лекарства эти были безумно дороги.
Тогда Марк попросил меня назвать сумму, которая нужна, чтобы купить нужные препараты, и я, содрогаясь от одной только мысли о столь огромных деньгах, сказал ему ее. Ни слова не говоря, Марк поднялся с места (мы были тогда у него дома) и вышел из комнаты, а спустя пару минут вернулся, держа в руках небольшой бархатный мешочек. Я сразу узнал эту вещь. В этом мешочке Марк хранил свои сбережения, он служил ему чем-то вроде копилки, которую не надо разбивать.
Марк подошел ко мне - я все еще сидел в кресле - и положил мне на колени этот мешочек.
- Этого должно хватить на то, что Вам нужно, Том, - сказал он серьезно, как никогда, - а теперь, я знаю, Вам пора идти. Не тратьте время попусту.
Тогда я испытал такое потрясение, что не мог сдвинуться с места. Марк отдал мне все деньги без остатка, хотя и копил их совершенно для других целей. Его мечтой уже давно стала настоящая действующая модель парового корабля, и он долгие месяцы откладывал деньги, чтобы в один прекрасный день купить ее.
Но когда я сказал ему, что не могу принять этот подарок, потому что эти деньги предназначались для иного, он как-то странно посмотрел на меня и промолвил холодноватым голосом:
- Неужели Вы полагаете, мастер Том, что я не знаю разницы между глупой игрушкой и человеческой болью?
В его голосе не звучало ни упрека, ни обиды, только легкий холодок, но он стегнул меня, словно хлыст. Я взял деньги и поспешно раскланялся с Марком, быстро покинув его дом.
Того, что было в мешочке, было достаточно, чтобы купить все необходимые лекарства, но не более того. Моя мама почти все время спала, а в то время, что бодрствовала, она была столь апатична, что даже не разговаривала со мной. Наверное это плохо, но я в тайне радовался этому, ведь в противном случае мне бы пришлось объяснять ей, откуда я взял деньги на те пилюли, что я давал ей.
Спустя три недели мама скончалась. Она просто уснула вечером и не проснулась на следующее утро. Похороны были более, чем скромны. Мне не хватило денег даже на гроб, и маму погребли просто завернутой в саван на бедняцком кладбище, где не было ни оградок, ни крестов, и уже через несколько месяцев найти то место, где лежало ее тело было невозможно.
Я остался сиротой без всяких средств к существованию. Правда Марк, узнав о случившемся, тут же пересказал все своему отцу, и тот принял решение приютить меня в своем доме. Отчаянно стесняясь и испытывая огромную неловкость я все же принял приглашение семейства Бинрохов, понимая, что это единственный мой шанс выжить.
Вскоре про меня вспомнило и государство, начав выплачивать мне пособие, как сироте, не достигшему совершеннолетнего возраста. Сумма эта была не такой уж и большой, но зато выдавали мне ее регулярно, в начале каждого месяца. Маленький размер выплат не смущал меня еще и потому, что эти деньги я все равно не тратил: мистер Бинрох снабжал меня всем необходимым, платя из своего кармана. Таким образом у меня даже появилась возможность копить деньги. Это было очень приятно, знать, что где-то там, в укромном углу лежат твои собственные деньги, и что с каждым месяцем их становится все больше и больше.
Так прошло несколько лет. За такой долгий срок я успел привыкнуть к той жизни, которую вели Бинрохи, и то, что по-началу казалось роскошью и излишествами, теперь стало обыденным и само собой разумеющимся.
Но Богу, видимо, было не интересно наблюдать за людьми, жизнь которых спокойна и размеренна. Наверное, он заскучал, и от того послал на головы Бинрохов несчастья. В один печальный день отца Марка сместили с должности, потому что он осудил того, кого осуждать было нельзя. В семье Бинрохов начался раздор. Мать Марка со скандалом ушла из дома, а отец запил.
Правда к тому времени мы с Марком уже окончили учебу и могли поступить на работу. Мне повезло: государство по-прежнему считало себя обязанным опекать меня, и благодаря этому я получил предложение занять хорошую должность в соседнем городе. Ни минуты не колеблясь, я дал свое согласие и выехал тем же вечером.
Марку повезло меньше. После неприятного инцидента, произошедшего с его отцом, все семейство Бинрохов попало во всеобщую немилость. Одним словом, когда я уезжал, работы у Марка не было и дела его шли хуже некуда.
С тех пор прошло уже немало лет, а я ни разу не покидал своего нового дома и не написал Марку ни единого письма. Он, впрочем, не писал мне тоже. Бедный благородный Марк, который всегда был готов помочь, но никогда не просил о помощи. Когда-то давно, когда мы были еще неразлучны, я был богат. Богат умом, как сказал он, и еще чем-то, как ощущал я сам. Но я не сделал для него ничего, потому что твердо помнил: нищие друзья тянут ко дну, словно камень, привязанный к шее. Только отчего же я не чувствую себя богатым нынче? Скажи, мама?