- Папа, я хочу вон то яблочко. - Она указала на самую верхушку высоченной яблони. Там, среди уже почти голых ветвей еще оставался последний, уже прихваченный ранними заморозками плод.
- Но Маринка, он же подмороженный, да и высоко, как его достать? Хочешь я принесу тебе из кладовой любое яблочко, какое хочешь?
- Я уже сказала, какое я хочу, папа. Но если ты не можешь достать, тогда не надо... - Прелестное лицо девочки сделалось печальным. Со вздохом она посмотрела вниз, на свои бессильные кривые парализованные ножки, укрытые теплым пледом. Весь ее вид говорил:"Ах, если бы я могла бегать и прыгать, как другие дети, мне не надо было бы обращаться с каждой просьбой к тем, кто рядом."
Лоб пана Лисявского прорезала глубокая поперечная морщина. Его лицо приобретало это выражение каждый раз, когда он думал, что дочка его не видит. Болезнь Маринки, его единственной и оттого безумно любимой дочери, была для него тяжким крестом и непроходящей болью. И что же он за отец, если не сможет выполнить в общем то несложную просьбу?
- Эй, Ярда! - Крикнул пан, и управляющий возник как из под земли. Хозяин славился крутым нравом и мешкать не приходилось.
- Чего изволите, ясновельможный пан?
- Достань вооон то яблочко для моей дочки.
- Будет сделано. - Поклонился Ярда.
Маринка за спиной отца тихо и неприятно улыбнулась. Ее единственной, ядовито-сладкой радостью было манипулировать окружающими, пользуясь своей беспомощностью и их чувством вины и ответственности. Любовь близких, исполнительность и страх слуг, жалость сторонних людей были ниточками, благодаря которым она разыгрывала спектакли в своем театре живых марионеток. Вот и сейчас - ниточки натянулись и спектакль начался.
Не прошло и пяти минут, как на яблоню уже взбирался пацан лет двенадцати от роду, сынок панского повара. В окно из своей комнаты она с недетской завистью и злостью следила за тем, как ловко он поднимается все выше и выше, как тянется за яблочком, как хватает его вытянутой рукой.
- Достал! - Пронзительно вскрикнула Маринка в затаившей дыхание тишине.
Хруст веток и глухое падение. Пан отвернул дочь от окна, чтобы она не видела искореженного тела мальчишки.
- Ох, папа, он упал, да, упал? - Никто не смог бы упрекнуть маленькую девочку в неискренности слез. - Это я виновата....
- Нет, нет, девочка моя, это я виноват. Не плачь.
- Папа, узнай, он жив или нет. Если жив, я хочу чтобы его вылечили.
- Конечно, Маринка, конечно. Вылечим... - Шептал пан, сам не веря в свои слова...
Но, как это не странно, упрямый мальчишка остался жив. И через четыре недели его, бледного, исхудалого с больными потухшими глазами вкатили в комнату Маринки. Тихо и с ненавистью мальчик посмотрел ей в глаза. После того падения у него отказали ноги. Она улыбнулось холодной улыбкой, становясь странно похожей на отца, и подъехала вплотную к его креслу.
- Уйдите все - Прозвенел ее тоненький голосок и слуги на цыпочках вышли.
- Здраствуй, Томаш.
Мальчик промолчал. Не поздоровался в ответ.
- Ты ненавидишь меня. Я знаю. Тебе еще многих предстоит научиться ненавидеть. Я научу тебя как заставить их служить тебе. Они отработают каждую твою слезу и каждый крик. И сто раз пожалеют о том, что ты не умер.
- Научи. - Тихо произнес мальчик. И это были первые слова с момента падения.