- ...Аллаху акбар. - Старик провел окоченевшими ладонями по лицу.
Потом надел рукавицы, и, не поднимаясь с колен, с трудом сдвинув чугунную крышку, закрыл ею колодец. Тяжело поднявшись, отряхнул от налипшего снега колени, и, потянув санки, пошел в сторону дома. Из-за сильного ветра ему приходилось очень низко пригибать голову. Время от времени он ее приподнимал, посмотреть, правильно ли идет, и в это время в кое-как замотанное тряпками лицо бил ветер и сек крупинками льдинок.
Ноги из сугробов вытягивать было все труднее и труднее, и к дому старик дошел, совсем выбившись из сил.
- Устал? - встретившая жена помогла снять валенки.
- Третий уже за два дня. А что дальше будет? Страшно представить...
Старик устало сел на свое привычное место лицом к входной двери, упершись спиной в стену.
Дом потихоньку остывал. Берегли дрова. За ними надо было ходить в загородные рощи. Все деревья в городе, которых и так было немного, давно были срублены и сожжены.
- Соседка приходила. Говорит, брат ее, что живет на том конце города, пропал. Два дня уже нет. - Старуха вскипятила воду в котелке и стала засыпать из маленькой чашки-кесе муку, потихоньку помешивая. - Пошел, говорит, за дровами в Бауманскую рощу и не вернулся.
- Уже не вернется - пробормотал старик.
- Что?
- Ничего, ... ничего...
С недавних пор Бауманская роща стала пользоваться дурной славой. Люди, забредшие туда, обратно не выходили. Говорили, что обитают там беженцы из голодных мертвых аулов, убивают и едят людей. Ходили туда милиционеры, никого не нашли, но видели, говорят, кострища с обглоданными человеческими костями. Старухе он не рассказывал. Незачем такие страсти женщине знать... Хотя скоро узнает.
Она поставила перед ним миску с горячей мучной болтушкой. Но после таких мыслей, похлебка, которая сейчас была желаннее всего на свете, уже не манила его. Выхлебал, однако, ее всю.
Жена убрала дастархан, укрыла дремавшего мужа старым стеганым одеялом и потушила керосиновую лампу. Некоторое время спустя в темноте послышался ее шепот:
- Боже... Спаси и сохрани... О, Аллах! Спаси и сохрани кровиночку мою единственную, моего жеребеночка... Пусть все его невзгоды и болезни падут на мою голову... Только его спаси и сохрани.
Услышав бормотание старухи, старик тоскливо натянул на голову одеяло. О сыне молилась она.
Их сын ушел из аула давно. Увязался за сыном председателя райкома. Они с детства дружили. Пришло пару писем. В них сын писал, что проводят коллективизацию в южных областях страны, бьют басмачей. А потом и сам приехал. Привез невиданные на севере орехи, изюм, курагу. Мать не могла насмотреться на одетого в зеленый френч и перетянутого кожаными ремнями, сына.
- Басмачей бьешь, говоришь? - ядовито хмыкнул старик на приветствие, - Единокровных братьев, а? - и отвернулся, больше ни слова не сказал, несмотря на умоляющие взгляды жены.
Сын уехал в тот же день.
Через год, когда коллективисты увели со двора последнюю корову, он вдруг вернулся. Отец смотрел хмуро, а он, молча кусая губы, помог собрать матери нехитрый скарб, запряг в арбу коня, на котором приехал, и под покровом ночи все трое покинули аул. Покинули землю, на которой веками жили и умирали их предки.
В Акмоле они построили глиняную мазанку, перекрыли хворостом и засыпали крышу землей. А потом сын исчез...
Под утро старику приснился сон. Будто волк задрал жеребенка. Кобылица нюхала его, а потом, задрав морду к небу, тоскливо ржала. Старик гладил плюшевый нос еще не умершего жеребенка, а тот смотрел на него мокрым карим глазом. И так тоскливо смотрел, что старик зарыдал, будто он и есть его мать, в голос, как по покойнику... и проснулся.
За окном было темно, и также заунывно выл в печную трубу ветер. Нет, это не ветер. Кто-то скреб дверь и громко стонал, вторя разыгравшейся стихии. Старик вскочил, откинул крючок и втянул в распахнутую дверь закутанное в тряпье тело. Страшно худой, заросший редкой длинной пегой бородой, мужчина, посмотрел на склонившегося к нему старика и... умер.
Старик посмотрел в темную глубину комнаты: старуха, измотанная поденщиной и недоеданием, спала мертвым сном, больше похожим на болезненное забытье. Тогда он оделся, вытянул покойника на улицу, с трудом взвалил на санки и перевязал, чтобы тот не сполз.
Снег перестал идти, ветер понемногу стал стихать. "Хоть это радует" - горько ухмыльнулся старик, волоча по сугробам тяжелую ношу.
Он не знал, зачем это делает. Рано утром ездил труповоз и собирал по городу мертвяков. Куда их потом девали, старик не знал, но верно предполагал, что в нынешнее время и живому человеку цена небольшая, а уж отмучившемуся и подавно. Поэтому вот над этим четвертым своим покойником, как и над остальными, которые умерли у его дома, он хотел прочесть молитву, утешающую не столько душу умершего, сколько успокаивающую хоть ненадолго свою совесть, свою беспомощность перед страшной бедой.
Придя на знакомое место он, очистив от снега, открыл крышку колодца. Снял с санок тело и спустил в черное нутро колодца. Затем снял рукавицы, провел ладонями по лицу и вдруг вспомнил последний взгляд умершего. Карие глаза, как у жеребенка из его сегодняшнего сна,... как у его сына...
- Бисмиллахи рахман иррахим... - звучал в закованной морозом тишине страстный полушепот молитвы, как последняя надежда, как последняя мольба о прощении...
Начинался новый 1932 год*.
___________
*1932-1933 гг. - голодомор в Казахстане и Украине.