... с точки своего двадцати шести летнего возраста, он почему-то вернулся обратно в школу. И выглядело все это так, как будто он просто отсутствовал на очень длительных каникулах. И все одноклассники тоже. На первом уроке восстановленные ученики весело переговаривались и смеялись, обмениваясь впечатлениями. Только сама школа теперь изменила свои свойства. Парты стали длинными как в аудитории, но это было не главным отличием. Теперь нужно было ходить в школу не для того что бы получать знания, а как будто здесь собирались как на открытом собрании какой-то полувоенной полу террористической организации. Это можно было понять по отдающему жестокостью поведению учеников, разговорам и общей атмосфере. Уроки сменяли друг друга какими-то обрывочными всплесками, гневно-амбициозными возгласами с парт. На улице как будто сам мир тоже поменял свойства. Словно все жители поселка знали, что главенствует теперь этот самый экстремист как белогвардейский полководец. Возвращаясь домой, Остап постоянно наталкивался на кучки людей с резкими, но опасливо встревоженными высказываниями по этому поводу. Затем он вдруг узнал, что за магазином уже выстроили суперсовременный гипермаркет и торгуют в нем продавщицы с глазами от кукол. А с другой стороны поселка новый многоэтажный дом в современном бизнес стиле, которого в его памяти не было. И дальше сон перескакивал с одного незапоминающегося события на другое как в парке с карусели на карусель. И проснулся он резко от толчка, и тут же понял, что никакого толчка не было, пробуждению послужил какой-то внутренний бессознательный рывок.
Через дверной косяк комнаты, а дальше и коридора в окно кухни падал матовый с намеком на лунный небесный свет, от чего казалось, что он проникает и сквозь углы комнаты и потолка тоже. От хлопковой теплоты подушки и головы отражалась прохлада помещения. Стояла зима невидимым под окном снегом.
Остап был двойняшкой. Его брат погиб в год и девять месяцев, загрызла собака, вытащив из коляски. В эстафете лет он почти исчез из памяти и в очень редкие воспоминания о нем, Остап чувствовал себя как популярный певец, в карусели славы напрочь забывший, что у него были родители сестры братья.
За воспоминанием о брате пришло воспоминание о сне, от которого повеяло какой-то разрушающей бытовые устои осовремененной маркетингом предреволюционной атмосферой. Почему сниться такая чушь? Воспоминания мешаются с телевидением и реальностью.
Иногда вот так просыпаясь ночью, Остап вспоминал, когда они жили в пригороде, в пятиэтажке он учился в шестом классе и перед сном, когда совсем стемнеет, любил сидеть на подоконнике. В двух километрах за полем проходила железная дорога, а за ней еще через поле птицефабрика. Поезда проходили очень редко и почему-то незаметно. Он тогда слушал "Кино". Под этот момент очень подходила песня: "город стреляет в ночь дробью огней, небесный пастух пасет облака, но ночь сильней ее власть велика". Как будто придавленный отсвет города далеким праздником прятался за углом дома.
А теперь, почему-то казавшиеся, все ближе приближающие нас к цели, на деле обладающие обратным эффектом поступки, складывающие нашу судьбу, привели его в этот дом. Еще дальше от города, умер дядя, а Остапу жить негде было. Задумываясь о своей судьбе, ему становилось жалко себя. Почему-то чем дальше он жил, все кто его знал, родственники друзья, мнение о нем становилось все хуже и ниже.
В этой части деревни мимо дома редко проезжали машины. Свет, обычно рассеянным свойством проходил по верху стены, а за ним как из одной аудиоколонки в другую гул мотора. В этот раз свет занял гораздо больше места, почти всю стену. И очень долго. И гула не было. Странно. Занятый воспоминаниями Остап минут пять не обращал на него внимания. Но когда яркость начала увеличиваться до слепящего блика его как будто током прошибло. Он резко приподнялся на кровати, но сквозь занимавший все пространство снаружи свет ничего не было видно. Он начал заполнять собой все изгибы комнаты. Мебель медленно превращалась в черно-белый негатив.
Огромные мурашки бурлящими хомяками прокатились от спины в затылок. Стало страшно, и страх сковал его. Казалось, в окно заглядывает какое-то большое размером с два экскаватора животное похожее на мультипликационного медведя с большими глазами. В этот момент что-то зигзагом дернулось прямо перед окном похожее на белое крыло небольшого самолета. Весь дом мелко задрожал, гул, наконец, появился, но совсем тихий и очень чистый, как звонкий шорох.
Свет настолько насытил все вокруг, что казалось, весь дом поместили внутрь лампы дневного света. Он струйками пара исходил из каждой мелкой щели, в основном расположенные по углам. Остап никогда и подумать не мог что в доме столько дыр. Он почувствовал, что его кровать, и он вместе с ней приподнялась над полом, хотя все оставалось на месте. Стены будто отсоединились друг от друга, и комната стала похожа на раскладывающийся карточный параллелепипед. Еще один всплеск зигзага. Теперь уже более крупным крылом. В голову судорожной болью ужаса ударило понимание - НЛО! Это тарелка!
Одновременно от страха хотелось потерять сознание и сквозь парализованное тело вытягивалось любопытство. Железным ограждением не верилось, нет, это происходит не со мной и тут же жестокой реальностью оно хлестало - ЭТО ПРОИСХОДИТ СО МНОЙ! СО МНОЙ! СО МНОЙ! СО МНОЙ! ЭТО ПРОИСХОДИТ!
В голове неощутимыми бесплотными ударами пульсировал гигантский колокол. Сознание выворачивалось наизнанку. И только внутри каким-то уродливым головастиком все еще существовало я. Именно оно, преодолевая бессилие, все-таки пыталось заглянуть за окно, как будто желало, что бы быстрее наступила неминуемая смерть. Разглядеть его получше. Но почему-то никак не удавалось еще раз увидеть это крыло, оно словно ускользало куда-то в сторону, за границы зрения.
Остап никак не мог понять, что там делает эта тарелка? Если бы она летела на дом, то давно бы уже врезалась в него. Если бы просто зависла перед окном, то почему так мучительно не происходит ничего дальше? Скорее, это было похоже, что она просто резко дергается на одном месте. Но зачем им это нужно? чего они хотят? Очень сильно хотелось, что бы кто-нибудь пришел на помощь, что бы, наконец, отпустило это нестерпимое инопланетное напряжение.
В голове всплывали ассоциации с концом света, "Войной миров" Герберта Уэллса и почему-то призывом в армию. Теперь, даже ошарашивающий шок от только что снившегося сна потерял все свои свойства, и казалось удивительным, как он мог воспринимать всерьез такую наивность. Страх подстегивал отовсюду, куда-либо прятаться от него казалось бессмысленным, потому что они могли наблюдать за ним везде под одеялом, под кроватью даже если бы у него вдруг появились такие способности и он слился со стеной. Или просто выбежать из дома и бежать они бы постоянно мельтешили за спиной. И одновременно с этим казалось закрой он штору и все прекратиться.
По сравнению с тем, что он чувствовал сейчас все эмоции, пережитые за всю жизнь, тоже казались наивными. И в тоже время такими хорошими, даже такие простые вещи, что он вчера подстригся и сходил в баню, а сейчас лежал на свежей постели, отливали нежным счастьем. Всего этого становилось нестерпимо жалко он, уже забыв о гордости готов, был броситься ко всем, кто его презирал с уверенностью, что они тоже все понимают. В голове непонятно с чем связанное всплыло воспоминание. Когда этому дядюшке, хозяину этого дома исполнилось пятьдесят, он отмечал юбилей здесь в деревне в столовой дома культуры. Собралось очень много родственников, было как обычно застолье и танцы. Для тех, кому за тридцать. Остап, сидя на лавочке в свете мерцающих огней наблюдал за его троюродной тетей, которая родилась здесь же, а теперь работала проституткой, за тем как она пьяненькая совершенно без комплексов танцевала. Это у нее получалось так просто и хорошо, и вдруг он увидел в ней ту шестнадцатилетнюю девчонку, которой она была. Чистой, простой и хорошей. В тот момент он поразился своему собственному пониманию.
Он еще раз попытался заглянуть за окно, вытянув шею. Казалось вот оно еще чуть-чуть, и он увидит, но необходимо было так выгнуть голову, что шея могла поломаться. Постепенно свет стал чуть тускнее, но оставался таким же обширным. Теперь более явно чувствовалось шевеление, но медленнее и спокойнее. Как будто тарелка, наконец, приземлилась, и там что-то разгружали. Остапу даже на миг удалось увидеть какое-то странное сооружение похожее на сарай и террасу одновременно, которое тут же пропало. Он уже почти без страха и гораздо смелее уверенно приподнялся и посмотрел за правый край окна.
Только теперь как дозволенное открытие в пространстве за окном, словно из грязного тумана образовался вагон. Похожий на те, в которых везли солдат с войны. Мужики сидели спокойно и молча в гимнастерках и кирзовых сапогах. Выражение лица каждого было настолько нормальным, что казалось они, возвращались не после национальной беды, а после очередного рабочего дня. Простые рабочие мужики как с фотографии каких-нибудь колонистов северной Америки. У многих наблюдались большие мужские усы. Уперевшись плечом в косяк солдат, свесив одну ногу и положив локоть на другую, смотрел открытым мальчишеским взглядом, хотя по лицу уверенно можно было сказать, что ему не меньше сорока. У кого-то был свитер широкой вязки с большим расстегнутым воротником. Где-то чуть сзади стоял высокий дядя, но почему-то в слишком маленькой шапке ушанке. От всего этого веяло спокойной само собой разумеющейся атмосферой. Вагон медленно продвигался вперед. За ним появлялся следующий, точно такой же. Остап так и не понял то ли поезд шел по рельсам, то ли плыл над землей...