Можно ли забыться, обособиться, "забить" на окружающее уныние и жить себе в удовольствие? Закрывать глаза на повседневные пакости и радоваться чему-то своему, сокровенному?
Можно, или нет? С одной стороны аксиома: Человек есть составная часть общества и вне оного существовать не может, а если и попробует, то это непременно приведёт к деградации натуры. Головастики в луже не эволюционируют. Примеры тому - выродившийся морально Робинзон Крузо, ну и одичавший Маугли, который однажды забил на общество и ушёл в дауншифтеры.
С другой стороны, риторический контр-тезис: Переступить на горло своим принципам и потреблять, радоваться, чтобы однажды сыграть в ящик? Стараться перекроить себя "под общество", обесцветив себя?
С этим туманно и довольно банально сформулированным вопросом я обратился к знатным спорщикам Чон-Арыка: Василию и Кане.
Сначала представлю этих персонажей, коим я вверил распутать сей заковыристый вопрос.
Василий - опустившийся до самых низов Чон-Арыкских пунктов приёма стеклотары долговяз. Утром собирает стеклотару. В обед сдаёт стеклотару. Вечером напивается из стеклотар. Курит как Мадонна. Болеет гастритом. Три раза по пьяни писал завещание, костюм фабрики им. ВЛКСМ и фуражку "с колхоза" завещал мне, а вот прах своих брюк просил, - "развеять по миру". Стоит, утирает свой нос "картошкой" и смотрит на светофор.
Кана - Чон-Арыкский dandy. Поговаривают, что он в городе даже стесняется признаться, что он живёт в Чон-Арыке, мол, говорит: "Я выше Ахунбайки живу", полагает, что это может бросить тень на его имидж dandy. Он работает в какой-то юридической конторе. Деньги имеет не малые. Вот стоит, подправляет очки и на свой BMW шестой модели смотрит.
- Господа, милейший Василий, и вы уважаемый Канатбек, я пригласил вас на это пересечение двух самых великих улиц Бишкека для разрешения некого вопроса, ставшего причиной многих часов моих ночных бдений и обеденных раздумий на сытый желудок, - и собственно, рассказал им о вопросе, будоражившем моё существо.
- Дурак ты, - сказал Кана, - я чел реально занятый. Ты позвонил, я думал у тебя что-то реально понтовое. А тут херня, в твоём роде, милейшие, уважаемые. Большие же уже, мля, а до сих пор в детстве застряли, как машина в пробке. Когда повзрослеете? - И одарил нас своим брезгливым взглядом из под очков.
Я как-то опешил. Не нашёл что ему ответить, а только сглотнул слюну. Я его не видел два месяца, изменился, оказывается.
- Постой, холёное дитя капитализма, ты смеешь нас - отцов Чон-Арыкской философии обвинять в инфантилизме, - спросил Василий, смотря себе под ноги, - ты же сам за долларом, как за мамкиной сиськой бегаешь!
- Э, ты Вася, лучше молчал бы а, не то выкидышем Чон-Арыкской интеллигенции могу обозвать. Ах, жалко, я, кажется, это и сделал, - сказал, хихикнув Кана.
- Полноте, мужики, - сказал я, едва оправившись от словесного нокдауна.
- Слушай, где ты таких идиотских словечек набрался - "полноте"? Книги, что ли, читаешь по вечерам? Полноте, Василиса Аркадьевна, полноте, Сергей Яковлевич, ха - ха. Ты "на нет" отстал от жизни, - ударил ещё раз словами как левым хуком Кана.
Тут я почувствовал, что от этого удара буду отходить ещё долго.
- Не книги надо читать, про Василис и Иванов, а деньги делать надо. Взрослеть надо, не школьница же. Жизнь штука короткая. Надо многое успеть сделать. А ты тут полноте, полноте, - добавил он.
- Читать книги по вечерам это роскошь, которую могут себе позволить свободные люди, замечу, это многими подмечено, а не только Чон-Арыкскими экзистенциалистами, - сказал как-то безынтересно Василий.
- Ага, как раз таких свободных как ты Васька. Хочу - набухаюсь, хочу - накурюсь, хочу посплю, а захочу книжку прочитаю, - входил в раж Кана.
- Удивительно, молодой человек в одном предложении раскрыл все догмы нашего учения, - съязвил в ответ Василий.
- А что? Не так что ли? Ты же свободен, ты свободен от ответственности, свободен от обязанностей, от приличия. Ты на дне. На самом дне. Тебе больше некуда падать, поэтому тебе так хорошо. Хотя нет, тебе на дне одиноко, и поэтому хочешь к себе в спутники, на дно, подтянуть и других, и это затягивание и зовётся твоим Учением, - проорал Кана.
- Продолжайте, я заинтересовался, - сказал Василий, прикуривая и посматривая на молодожён, прогуливавшихся неподалёку.
- А-а, нечего возразить? Слышал анекдот про жабу и оленя, когда олень хвастает жабе - "у меня красивые рога, прекрасная шерсть, длинная шея", а потом спрашивает у жабы - "а что у тебя есть? Чем похвастаешь". И та подумав говорит - "зато я богата духовно", - тут Кана заржал так, что молодожёны обернулись в нашу сторону.
- Так вот эта жаба и есть твой прообраз, до тебя доехало Вася?
- Мой прообраз жаба, красиво сказано, завтра похвастаю Гуле, ей понравится, - безучастным, капитулировавшим голосом ответил, точно сдался, Василий.
А Кана не унимался, он решил додавить Васю. Здесь и сейчас. А я всё пытался за этими очками увидеть того парня с которым просидел за одной партой шесть лет.
- Всё твоё бахвальство, всё твоё очарование раздолбая, - сказал Кана, жестикулируя, - строится, зиждется на двух вещах: на твоей "легкости бытия" и на твоей начитанности. Хотя, я уверен, что ты за свою жизнь и одной книги до конца не прочёл. Докажи тебе, что ты полный ноль в философии, книжках и всякой культуре ты на следующие день повесишься от переизбытка желчи. Хочешь, докажу, что ты не шаришь? А, Молчишь! Я тоже, знаешь ли, читаю, много и для души. Я работал, когда ты пил, я работал, когда тебя вытаскивали из арыка, я работал, когда ты ходил по бабы, я работал, когда ты лежал в отходняке. И теперь, теперь могу позволить себе не только работать, но и отдыхать культурно, в кругу достойных, действительно умных и толковых людей, а не со всякими изобретателями вонючих философий. Вроде вас обоих.
У меня в горле застрял ком, я и слова не мог вставить. И думалось как-то фрагментами и урывками. Ощущал только обиду и стыд.
- Ладно, олень, теперь послушай жабу, - сказал Вася, - хамство недостойных растёт прямо пропорционально их "статусу". Одно из отличий нас от тебя в том, что мы по большей части отвечаем тебе "про себя", а не вслух. Многое из того, что хотел сказать, я умолчу, не стану этого делать, потому что не умею. Что ж, такие как ты, мой рогатый собеседник, считают, что воспитанный человек это какая-то сволочь, лох и слабак. Но по мне, воспитанность одна из вещей, которые не купишь в бутике, не прочтёшь в толстой книге, и не заразишься от "действительно умных, толковых людей". Она проявляется по-разному. Часто в поведении. Бывает и в воздержанности на язык. Предельно малое расстояние от мозга до мышц языка зовётся невоспитанностью. Про это общество, про труды сутки напролёт я ничего не скажу. Да валялся, да пил. Но у меня есть... - тут он осёкся, - ... есть то, чего у тебя ещё долго не будет.
- Эх, Вася, был ноль. Стал ноль. И будешь ноль. Пока будешь своё нулевое положение умножать арифметически на спиртное, - махнул на него рукой Кана.
- Да, математика в этом плане сурова, - сказал Вася, - изобразив пальцами ноль, и рассматривая через него светофор.
- Запомните мои слова, знайте, я говорю их, потому что желаю вам добра. Искренне. Запомните, - сказал, неискренне ухмыляясь Кана.
- Можем забыть, есть ручка? Запишу, - ответил Вася.
- Иди ты, - сказал Кана и направился в сторону своего автомобиля.
- Постой, постой! - крикнул Вася.
- Ну чего тебе?
- Ты не сказал куда идти?
- В задницу, в задницу, - сказал Кана и сел в машину.
- Гм, думал, приличное место посоветует, - сказал Вася, обращаясь ко мне.
Канатбек уехал, завизжав своими шинами.
- М-да, не удалась у нас сегодня беседа, - вздохнул Василий.
- Факин капиталистс стилд ауэ френд, - почему-то ляпнул я.
- Но человеком быть обязан, - пробубнил Вася.
С тех пор прошло полгода. Смотрю сейчас на завещанную мне фуражку Василия...
Когда его хоронили, я был одним из тех, кто произносил речь. Одним из двух. Его мать в тот день пьянствовала. Отец давно умер в Афгане. Гуля рыдала без остановки. Была какая-то родня, недовольная тем, что пришлось так далеко выбираться в выходной день. Была куча камер, какие-то люди, наверное, потому что Канатбек Мисиралиев выставляет свою кандидатуру в депутаты и необходимо использовать любую возможность для того, чтобы привлечь к себе симпатии электората. Его речь показали по телевизору. Он говорил долго и был красноречив. Сказал, что потерял очень хорошего друга.
Я говорил после него. Во время моей речи собирали камеры, и люди спешно начали рассаживаться по маршруткам...
Мне было наплевать на всех, и всем было наплевать на меня.
Замечал, что когда хочу говорить искренне, про то, что накипело и созрело. У меня начинают дергаться голосовые связки, а ком, который подступает к горлу, вовсе не даёт сказать что-то путное. Организм как бы говорит - "образумься, не неси чушь, будь как все. Скажи то, что люди хотят услышать". И вот на этот раз тоже, я бубнил и бубнил, стараясь произносить только те слова, которые могу произнести, а про себя просил прощения у Василия, за то, что всё так вышло. За то, что по-скотски всё так получилось у нас...
- Ты звони если что, поговорим о всяком, о разном, как в старые добрые времена, - сказал мне между делом Канатбек Рамисович, поправляя очки.
- Руставели нет на свете, кто ж теперь меня поймёт, - сказал я себе, когда шёл по улице К-ова с фуражкой в руках.