- Чуф, чуф, ну-ка пошла, пошла, па-а-ашла, давай тебе говорят, тпр-р-р, куда прёшь, куда, шш-шь, - кричал кареглазый мужчина, погонявший крошечную отару овец. Он гордо восседал на дряхлой кляче. Одет был в потёртый, засаленный синий костюм сильно давивший в плечах. На голове во время резких движений подёргивалась серая шапка "аэродром". Загорелое лицо с шелушившейся кожей покрылось каплями пота, которые всадник то и дело оттирал левым рукавом. Тяжелый, скуластый кнут разрезал вечерний Чон-Арыкский воздух грозным свистом.
- Давай, давай, проезжай, ну проезжай, - кричал водителям сигналивших машин, дёргая за узды глупую старую клячу. Ругаясь и задорно шутя, к семи часам удалось довести отару до хозяйского двора, миновав затемневшие лабиринты узких улочек.
Отворились покосившиеся деревянные ворота, возникшая из вечернего сумрака старая женщина с белым платком на голове гулко всхлипнула: "Загоняй!". Довольно урча, уставшая отара зацокала копытцами по бетонной тропе в стойло. Мужчина завязал лошадь, вычистил конюшню и внёс на вилах сухое сено. Умылся арычной водой скворчавшей у пожелтевшего тополя, вывесил на проволоке провонявшую лошадиным потом одежду. Потянувшись, размял кости. Накинул серый кафтан с заметными чёрными заплатками.
- Заходи, еда готова, - донесся голос старой женщины из-за скрипнувшей входной двери дома. Мужчина, чему-то улыбаясь, посмотрел на уютное сияние лампы в окне, ещё раз окунул руку в арык и плеснул водой себе в лицо.
Он пошёл закрывать ворота и наткнулся на своего соседа в спортивке, одарившего его каким-то брезгливым, высокомерным взглядом, с нескрываемым кичливым одолжением. Сосед, сорокалетний полный мужчина, городской чиновничек демонстративно не общался с ним, явно желая что-то этим сказать. В белых, новых кроссовках, с перекрещенными за спиной руками, он, вдохновенно водил заплывшими жирком глазами, высматривая "прелесть вечерней истомы". "Скотина, а не человек", - подумал помрачневший всадник, закрыв ворота.
На низком столе лежали две зачерствевших лепёшки, в чашках тлел "белый суп" с кусками моркови, без мяса. Изорвав лепешку, мужчина макнул мякиш в суп.
- Сегодня 100 сом, - тяжело вздохнул вошедший в кухню парень, держа в руках целлофановый пакет с рисом. Это был младший брат, таксовавший целыми днями.
- Садись, покушай, пока не остыло, - прошептала старая женщина.
- Чёрт, - вырвалось у парня, - а у тебя как, Арстан?
- Неплохо, как обычно, - дожевав, отвечал мужчина. - Все целы.
После еды Арстан и его младший брат молча смотрели новости на КТР. Напомаженная дикторша с блестящим лицом и слюнявый ведущий, с нагеленными волосами рассказывали о несказанных успехах отечественной экономики. Затем передали фееричный концерт и зарубежный фильм с пальбой и жестокими убийствами.
- Ложись спать, завтра вставать рано, - сказал Арстан, расстилая себе постель.
Выключилось электричество, Арстан лежал в постели и прислушивался к приглушенному такту китайских часов, к пискам последних комаров. За окном светила луна и скрипела старая яблоня. Ветер устало ронял сухие листья на подоконник за мерно раскачивавшейся занавеской. Где-то вдали лаяли собаки, изредка повизгивали моторы проезжавших машин. С угла комнаты доносился тяжелый храп брата, прерывавшийся глубоким кашлем. "Я не этого хотел, - завертелись слова брата у Арстана в голове, сказанные им однажды после безденежной смены. - Не думал, что буду жить, чтобы каждый день добывать на хлеб", - ломая себе руки, стараясь сохранить достоинство, говорил он. "Неужели, вот так и дальше, - тряслись руки родного брата. - Зачем, зачем так жить"...
Веки тяжелели, раздумья вязли в усталости, напряженные мышцы давали слабину, разверзся чудный калейдоскоп и Арстан провалился в долгожданный сон.
Высокий холм. Зеленая, сочная трава. Озорной летний ветерок, разносящий ароматы цветущих маков и фисташковых деревьев. Зеленое море с красными вкраплениями клокотавшее на фоне высокого синего неба. Едва слышно стрекотали насекомые. Арстан сидел под деревом и смотрел на маки, исполнявшие на ветру грустный танец. Оглядывался вокруг, безнадёжно желая отыскать отару овец в этой таинственной, немного пугавшей своей безмятежностью идиллии. "Одна была брюхатая, далеко не уйдёт", - мелькнуло в голове. Из-за холма зазвучала чистая, неведомая музыка. Арстан поднялся, и не чувствуя шагов поплыл в сторону доносившейся мелодии. Красные, и откуда-то взявшиеся жёлтые, светло-розовые лепестки маков проплывали перед глазами, озорно подброшенные лёгким дуновением. "Хорошо", - сказал он вслух, поймав на ладонь пролетавший оранжевый лепесток.
Всё проносилось, как в тумане, в светлом, сияющем, воздушном. Вот он на верхушке холма, а вдали, в синей дымке переливается золотое дерево с осыпающейся на глазах листвой. Музыка играет всё красивее, пронзительнее и чище. Феерия золотого листопада под деревом начинает пьянить. Арстан дотронулся до могучего ствола и в тот же миг услышал, как кто-то окликнул его сзади. Это был тёплый, тихий женский голос. Повернувшись, увидел незнакомую девушку. Миндальные глаза её были большие и чёрные, с паволокой печали. Наряд пушистым, белым, с золотым переливом. Она держала изящный хрустальный посох, и тонко, прямо смотрела на Арстана. В густой дымке терялись контуры её роскошных одежд, казалось, наряд сиял украшенными листьями. Выделялись хрупкие запястья её рук, красивое, утонченное лицо. На голове сияла изящная диадема с зеленовато-фиолетовым отливом. "Волшебница, - затрепетало сердце Арстана. - Боже, какая красивая, чур меня, чур", - бессвязно твердил он себе, безуспешно пытаясь отвести от нее взгляд.
- Всё хорошо, - положа тонкие пальцы к губам Арстана, устало произнесла волшебница. - Верь, просто верь. Когда веришь, всё будет хорошо. Я всё знаю. Просто верь.
Душой Арстана овладела безмятежность, бескрайняя, необъяснимая радость. Ароматы таинственной осени, когда по законам природы не положено цвести макам заполнили лёгкие. Нестерпимо хотелось вдыхать, вслушиваться, всматриваться в происходящее магическое представление природы. Стало жалко высокомерного соседа с его позорным, заплесневевшим презрением, гордость за выстраданные морщины матери и за вкусный суп, сваренный ею на одной моркови. Искреннее, сдержанное по тону, но нестерпимое по смыслу признание младшего брата, теперь, казалось, будет услышано, а значит - и у него всё образуется. Всё имеет смысл. Каждая капля пота, капли пролитых и невыплаканных слёз - всё Ей известно, а не забыто и потерянно в жалких лачугах, среди безвкусных серых дней. Заплетая в загадочные мотивы, музыка вновь и вновь шептала простую истину - просто верь.
Арстан под деревом ощутил страдание своей матери. Здесь же среди опадавшей листвы увидел её каждодневное утешение, помогавшее превозмогать боль, и побуждавшее жить, питая силами и даря надежду.
- Можно я возьму это с собой, - спросил он у Волшебницы, указывая на листья. Она кивнула, тихо проговорив: "этого руками не унесешь, только сердцем". Но Арстан поднял с земли несколько, и долго разглядывал их.
"Те смотрят в них и ничего не видят", - мелодично подсказала музыка, - "смотри, самого главного в руках не унести". Арстан опять вспомнил важного соседа прохаживавшего с напыщенной физиономией и любовавшегося природой каждый вечер. Увидел ли? - задумался он. Девушка взмахнула изразцовым посохом - сильнее затрепетали листья, послышался осенний гул среди ветвей. Белёсый, мелкий песок тумана заклубился на цыпочках возле цветов. Древесный золотой самородок осыпал двоих в густевшей дымке. Милые черты волшебницы стали едва уловимы, с каждым воем ветра она будто испарялась. Музыка стихала. Бесшумно пролетел очередной опавший лист, и вот Царица-леса совсем пропала. Арстан, ощущая в сердце широчайшую лёгкость, смотрел сквозь туман, вдыхал ароматы маков и сухих трав. Прислушивался к шороху листьев под ногами. "Утешение матери, утешение брата - надо взять с собой", - решил он, вспомнив про заколдованные листья, в которых содержатся надежды: "Где же они, где..."
Арстан проснулся. Заплаканные после сна глаза - это с ним впервые. "Что такое, болезнь что ли?" - подумал он. Но невыразимая жажда жизни овладела его телом. Посмотрел на спавшего брата, стараясь что-то вспомнить. Нечто важное, случившееся только что, совсем недавно, быть может, даже во сне. Подошёл к окну, одёрнул занавеску, вдохнул аромат засыпающей яблони и увидел несколько листьев на подоконнике. Опять, снова что-то шепнуло ему: "Не забудь самое важное". Задумавшись, начал складывать в ладонь красные, жёлтые письма осени. Но когда сжал последний: сон совершенно развеялся, растаяв среди косых солнечных лучей. Ничто уже не напоминало о сказке, о самом милом женском лице. Подобно маку распускался величавый осенний день, маня загадками и питая новыми надеждами.
- Эх, - выдохнул Арстан, кидая листья во двор.
Нет, он не забыл. Обо всём произошедшем этой ночью помнит сердце, но не желает делиться с умом. Однажды, возможно очень скоро, во время привала под фисташковым деревом, а может при виде больной матери замкнутое сердце соизволит открыться ему самому. Но пока: светлые надежды и лёгкая радость, роскошное осеннее утро и жажда жизни.