Четвертый сон товарища Маузера:"О нашей Национальной Памяти"
Наступила ночь. Заснули все. Спали без снов. Только одному товарищу Маузеру снова приснилось нечто непонятно-пугающее, взволновавшее его и без того расстроенную душу
Приснилось ему, будто он находится в какой-то пустой комнате. Перед ним стоит простая деревянная непокрытая лавка. На ней лежат два больших яблока - желтое (золотое) и зеленое. Семен Никифорович подходит ближе и видит, что на самом деле одно из яблок вовсе не зеленое, а какого-то неестественного для яблок голубого цвета. И еще видит: возле лавки стоит старая женщина, седая, изможденная, бедно и неопрятно одетая. Не понимая почему, Семен Никифорович уверен, что она имеет большую и необъяснимую власть над всей этой комнатой и, кажется, над самим Семеном Никифоровичем. "Можешь взять одно из этих яблок", - говорит она Семену Никифоровичу, - "Какое ты хочешь?" - "Я хочу желтое", - говорит Семен Никифорович. "Тебе нельзя золотое", - строго говорит старуха, - "Возьми другое". - "Но я не хочу другого. Я хочу именно желтое!" - "Золотого тебе никогда не удастся заполучить!", - с какою-то неизъяснимою жалостью говорит старуха. По ее щекам катятся слезы. Семен Никифорович ощущает, что это - материнская жалость и по его щекам тоже начинают катиться слезы. Он чувствует, что людям - всему людскому роду - грозит какая-то страшная и непонятная, но смертельная опасность. Ему становится нестерпимо жалко всех людей. И тут он видит, как яблоки на лавке сами подкатываются одно к другому и сливаются в цвета национального флага.
ДЕКАДЫ ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
Председательствовал Хватанюк. Его душа раздиралась на части от противоречивых чувств. В одной из ее частей на разные приятные голоса пели различные мелодии радости, что он наконец-то дорвался до власти, какую мечтал заполучить уже давно. Ну, если не в самый Первый День Декады, то хотя бы во Второй. Но почему-то никому из председательствующих доселе Реципиентов и в голову не приходило передавать ему бразды правления. Не воспринимался он ими как Голова - да и все тут! И это вызывало в его душе чувство глухого возмущения и протеста. "Ну що це таке! - возмущался он, переживая внутри себя. - Ну що це за порядки такi! Хiба ж Україна не для українцiв? Мабуть, що нi, коли до керма лiзе казна-хто. Всiлякi там москалi, жиди та жидiвки, запроданцi рiжнi, най би їх ясний шляк трафив! I в Урядi, i тут. Мабуть i в тюрмi те саме. Недарма ще Винниченко колись писав: "Геть, клята кацапня, з наших українських тюром!"*. Так от пройшло вже сто рокiв, а вiз, як то кажуть, i донинi там!".
* Ну что это такое! Ну что это за порядки такие! Разве ж Украина не для украинцев? Наверно, что нет, раз к рулю лезет черт знает кто. Всякие там москали, жиды и жидовки, запроданцы разные, чтоб их ясный шляк трафил! И в Уряде и тут. Наверное и в тюрьме то же самое. Недаром еще Винниченко когда-то писал: "Вон, клятая кацапня, из наших украинских тюрем!". Так вот прошло уже сто лет, а воз, как говорят, и ныне там! (М.Р.Хватанюк приводит цитату из рассказа В.В.Винниченко. "Помiркований та щирий").(Сост.)
И вот, в Девятый, предпоследний День Декады он, наконец, и сам стал Головою. "Тепер то вже я їм покажу, як треба головувати, як треба ладу давати! - пело у него в душе. - Тепер то вже вони в мене потанцюють на дротi, трясця їхнiй матерi! Тепер вони в мене вiдчують, що таке зондеркоманда! Хай тепер си начувають!"*.
* Теперь-то уж я им покажу, как нужно голововать, как нужно лад давать!" - пело у него в душе. - "Тепер-то уж они у меня потанцуют на проволке, трясця их матери! Теперь они у меня почувствуют, что такое зондеркоманда! Пусть теперь поберегутся! (Зап. укр.)
Но другое, в высшей степени неприятное обстоятельство терзало его внутренности и швыряло его душу вниз, чуть ли не в самые пятки. И это, конечно же, был вызов в Личную Тайную Канцелярию Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной в Пятый День Декады. Ему пришлось-таки натерпеться пребольшого страху тогда, во время пытки под наркозом, и Хватанюк постоянно вспоминал о том вызове с очень неприятным чувством. И еще его колбасило от того, что, вернувшись в круг Реципиентов, он поведал об этом своем визите Вольдемару, несмотря на то, что в Тайной Канцелярии ему было строго-настрого приказано держать язык за зубами и помалкивать в тряпочку. А он не удержался. И как теперь объяснить (переживал он про себя), что сделал это он из самых лучших чувств - чувств преданности к родному Руководству! Ведь когда пан Канцлер сообщил ему, что кто-то из Реципиентов тайно изобрел способ преодоления Феномена, у Хватанюка ни капли сомнения не было, что это мог быть Вольдемар и только Вольдемар! Но почему же он сразу не сказал об этом пану Канцлеру, а начал перечислять Буряка, Феню и Сократа? - Хватанюк и сам не мог объяснить себе этого. Здесь была какая-то психологическая загадка, какой-то парадокс. Ведь он совершенно прекрасно помнил, что в самую первую секунду хотел подставить Вольдемара - но вот надо же! - не подставил. Хватанюк уже потом пытался проанализровать, как такое могло случиться, что, получив инъекцию искренности, которая, по идее, сама должна была заставить его выдать Вольдемара (но почему-то не заставила), и он объявлял пану Канцлеру одного за другим в качестве подозреваемых кого угодно, только не того, кого подозревал сам. Поэтому после того, как Испытание закончилось и его препроводили к остальным Реципиентам, он решил уже самостоятельно вывести Вольдемара на чистую воду и таким образом выслужиться перед Руководством. Он уже предвкушал ту сцену, когда "цэй дурнуватый Вольдемар" купится на Хватанюкову лесть и начнет хвастать перед ним своею гениальностью. Нужно сказать, что Маркиян Рахваилович с самого начала Эксперимента относился к Вольдемару с вполне отчетливым презрением - ну, во-первых, за то, что тот был москаль, а во-вторых, считая его интеллигентом, а, значит, и болтуном, да и бабником тоже. Он не очень-то поверил Вольдемаровым сказкам о том, как тот был олигархом-бомжом и наблюдал лохов. Хватанюку казалось, что лохом есть никто иной, как сам Вольдемар. Поэтому он ни на йоту не сомневался, что ему легко удастся "расколоть" Вольдемара и тут-то его и сцапают! И - прошу пана в Тайную Канцелярию Љ шесть с половиной дробь шесть с половиной - вас там ожидает устройство "ДВЕРЬ", а также и все остальные прелести пытки под наркозом, а еще лучше - без оного!
Но когда Вольдемар исключительно убедительно продемонстрировал Хватанюку, что к антиФеноменальному Способу он не имеет никакого отношения (до Маркияна сразу дошло, что Вольдемар не играет - так сыграть было невозможно), его охватила паника: а что будет, если Руководство узнает об его дурной инициативе? Ведь рассказ (с соответствующим показом) о том, как зажимают яйца между дверями, произвел на него очень сильное и нехорошее впечатление. И Хватанюк, вспоминая это впечатление, теперь находился в состоянии перманентного стресса: "От ускочив у халепу! I на чорта менi, дурневi, треба було си зв"язувати iз цим курвiвим сином Вольдемаром! Правду-таки люди кажуть: де москаль, там i диявол!*".
* Вот попал в переплет! И на чорта мне, придурку, было связываться с этим курвиным сыном Вольдемаром! Правду-таки люди говорят: где москаль, там и дьявол!
Но вот, наконец, на Девятый День он стал Головою собрания! И хотя эта должность была неофициальная, она все-таки частично успокоила Хватанюка. Маркияну Рахваиловичу почему-то возомнилось, что пока он головует, его не возьмут "за зябры", а в процессе своего "Головування" он уж как-нибудь сумеет продемонстрировать Начальству (Хватанюк ни секунды не сомневался - и совершенно справедливо, - что за Реципиентами ведется постоянное наблюдение) свою искреннюю и беззаветную преданность. Вот почему пан Маркиќян казался с виду нарочито собранным, деловитым и преисполненным решимости показать свой патриотизм с самой выигрышной стороны.
Вчерашний День, однако, пробудил у него некоторые подозрения. Ему показалось, что среди Реципиентов наблюдается необычное движение, и источником этого движения есть, опять-таки, никто иной как Вольдемар. И у Хватанюка снова в душе возбудились смутные мысли относительно антиФеноменального Способа и возможной причастности интеллигентного нахала к его изобретению. Потому он реќшил для начала показать всем, и в первую очередь Вольдемару, кто сейчас является Властью, а значит - и хозяином положения, и кто устанавливает порядок. Окинув критическим взглядом собрание несвидомых Реципиентов, Маркиян скорчил недовольную мину и значительным тоном произнес:
- Слава Українi, панi та панове!
Все промолчали лишь одна Феня отреагировала:
- В натуре, слава!
Хватанюк только зубами скрипнул на такое святотатство, но, наќученный предыдущим опытом дискуссий с пани Рюкк-Зак, не ответил на Фенину реплику, а упрямо продолжил свою руководящую линию:
- Щось менi си не подобає, як ви отут сидите. Ось ти, Вольдемаре, чого це ти тут менi човгаєш туди-сюди? А ну, либонь, швиденько сядь-но менi на отую он фотелю!*
* Слава Украине, дамы и господа! Что-то мне не нравится, как вы тут сидите. Вот ты, Вольдемар, чего ты тут мне вертишься туда-сюда? А ну-ка, любезный, быстренько пересядь-ка мне на вон то вон кресло! (Зап. укр.)
- Может тобi еще и дансе станцевать? - не глядя на Хватанюка, огрызнулся Вольдемар. Он только что произвел тихий опрос членов СССР (каждого индивидуально) об освоении ими Внутреннего Мониторинга и об их антиФеноменальных успехах. Замечание Хватанюка настигло его именно тогда, когда он, подсев к своей любиќмой Аленушке, нашептывал ей на ушко информацию, полученную от других членов антиФеноменального Сопротивления. Близость к ней возбуждала Вольдемара. Да и Внутренний Мониторинг, как он только что выяснил, так или иначе получился у всех посвященных (в том числе и у него самого), и он был доволен. А сегодняшние Экспериментальные Исследования должны были еще более закрепить его. Этими своими соображениями он как раз делился с Аленой, вдыхая свежий и ставший для него родным запах ее волос, за каковым занятием его застал начальственный энтузиазм Маркияна Рахваиловича.
- А я кажу, пересядь менi! - повысил голос Хватанюк.
- Ты знаешь, Маркиян, - с любопытством взглянул на него Вольдемар, - менi даже интересно: что ты будешь делать, если я тобi не пересяду? Хаживупу позовешь? Или "Ще не вмерла" заспиваешь?
Мистерия тридцать седьмая.
Назидающая о победе Добра над Злом
Общество прыснуло в кулак при этих Вольдемаровых словах. Хватанюк бурно задышал от возмущения, не находя слов, нужных для того, чтобы дать Вольдемару достойную отповедь и поставить его на место. Однако неожиданно для самого себя он вдруг с изумлением почувствовал к Вольдемару какую-то симпатию, совершенно немотивированную их предыдущими отношениями и неуместную в данной ситуации, и вместо ожидаемого всеми присутствующими взрыва его эмоций вдруг довольно миролюбиво произнес:
- От, Вольдемаре, який ти задирикуватий! Мабуть си думаєш, шо як начальство, то воно одразу зло. А ти - то саме добро! Але знаєш, скiльки усього на свiтi рiзного є, та ще й такого, що ти б i не подумав нiколи? Згадайте, яку казочку про оцюю квантову механiку вчора панi Валерiя нам розповiли. То давайте, любi мої, i я вам зараз казочку розповiм. Дитячу. Але й хвiлософську - про Добро i Зло. Щоб ви трохи си замислили. А висновки - то вже самi робiть. Казочка, правда, трохи соромiцька. За те - вибачайте*.
* - Вот, Вольдемар, какой ты задирака! Наверно думаешь, что если начальство, то оно сразу зло. А ты - то лишь одно добро! Но знаешь, сколько всего на свете разного есть, да еще и такого, что ты бы и не подумал никогда? Вспомните, какую сказочку про этую квантовую механику вчера пани Валерия нам рассказали. Так давайте, дорогие мои, и я вам сейчас сказочку расскажу. Детскую. Но и хвилософскую - о Добре и Зле. Чтобы вы немного задумались. А выводы - уже сами делайте. Сказочка, правда, немного неприличная. За то - извините. (Укр.)
Реципиенты, несколько озадаченные неожиданными интонациями Хванатюка (он и сам с удивлением прислушивался к своим новым речам), подтянулись поближе и Маркиян начал свою "казочку".
- Отже, "Казочка про Добро i Зло". Оце, значить, сидить дiд Панько на березi - ловить рибку. Аж ген, бачить, пливе по рiчцi - шо б ви думали?! - Гiвно!! Пливе, оце, собi Гiвно по рiчцi, пливе i ось - пiдплива воно до дiда Панька. I говорить до нього чоловечiським голосом:
- Дiду Паньку! Я тебе зараз з"їм!
Итак, "Сказочка о Добре и Зле". Вот, значит, сидит дед Панько на береге - ловит рыбку. Вдруг видит - плывет по речке - что бы вы думали?! - Говно!! Подплывает Говно до деда Панька и говорит ему человеческим голосом:
- Дед Панько! Я тебя сейчас съем!
- Фу, Хватанюк! Да когда же, наконец, вы заткнете фонтан своего красноречия, наконец! - прервала Маркиянов рассказ мадам Рюкк-Зак, с безобидной национальной склонностью провоцируя противостояние общества с неполюбившимся ей с детства Хватанюком. - Вы, шо не видите, шо вы у приличному обществу находитесь, или где? Или нам вже никак нельзя сегодня без этого вашего... национального колорита у выражениях обойтися? Наконец, если вам самому культуры-мультуры не хватает, то обратите ваше внимание, шо здесь, кроме вас, еще и дамы находятся, между прочим, наконец!
- Ти ба! Отакої! То як же його сказати тодi? Гiвно воно i є гiвно! Як ти його ще назвеш? - окрысился Хватанюк.
Вот тебе раз! То как же его сказать тогда? Говно оно и есть говно! Как ты его еще назовешь? - окрысился Хватанюк
- Не, вы токо послушайте его, господа-товарищи-панове! Александровна, да скажите ж хоть вы ему! Я, лично, тут не собираюся здесь, в натуре, от всякого.... такого себе... - мадам Феня запнулась в поиске выхода из лексического тупика, в который ее завела вспышка неприязни к Хватанюку. После "всякого" и "такого себе" с когнитивной, логико-семантической точки зрения в лучшем случае просилось слово "козел", а в худшем, пожалуй, что-то вообще не допустимое в "культурной-мультурной" среде и до чего она, мадам Рюкк-Зак то есть, даже ради Хватанюка опускаться не хотела. Валерия Александровна выручила ее:
- В самом деле, Маркиян Рахваилович, ну давайте ... назовем это... назовем это... ну, хотя бы - Кал! - вдруг энергично воскликнула она, радуясь своей находчивости. Общество снова прыснуло в кулак.
Хватанюк мрачно поглядел на нее, окинул таким же взглядом окружающих, размышляя, а не применить ли ему полномочия Головы в данной ситуации? Но не почувствовав, что ситуация для санкций созрела, и, главное, весьма туманно представляя себе, во что конкретное упомянутые санкции могут вылиться, он с досадой апеллировал к мужской составляющей аудитории:
- Послухайте, панове! То ж увесь смак зникне, якщо замiсть мого Гiвна ваш Кал буде!
Послушайте, панове! То ж весь колорит исчезнет, если вместо моего Говна ваш Кал будет!
Однако не встретив и тут поддержки своему аргументу в пользу "гiвна", сдался:
- Ну, то нехай буде... Кал, якщо ви всi так його хочете. Отже, значить, пiдплива оцей ваш Кал до дiда Панька i говорить до нього чоловечiським голосом:
- Дiду Паньку! Я тебе зараз з"їм!
- Не їж мене, Кал!, - каже дiд Панько. - Я, оце, зараз рибки наловлю, додому вiднесу, онучкам своїм юшки наварю. Добра буде юшка!
Произнеся эти слова, Маркиян остановился и сплюнул, фигурально, конечно: "Та той дiд Панько i слова такого не знає - кал...".
По-моему очень даже хорошо. Не правда ли, Сократ Панасович? Подтвердите как специалист: и звучит хорошо, и научно, и всем понятно, - приободрила его Валерия Александровна, адресовавшись по ходу дела к Фригодному, который в подтверждение ее слов согласительно покивал головою.
- А Гiвно, тьху!, чи як там його... Кал... най вiн лусне!... а Кал на це - вперто своє:
- А я тебе все одно з"їм!
- Нi, Кал, не з"їси!
- А я кажу, дiду Паньку, що з"їм!
- Нi, не з"їси!
- А от i з"їм!
- Тодi, - каже дiд Панько, - я сам тебе, Кал, з"їм!
I - з"їв...
Отак от, любi мої, Добро перемагає Зло! - закончил свою "казочку" Маркиян Рахваилович и, несколько озлобленный цензурой, которую навязала ему Феня, добавил:
- I ще раз на вас тьху, збили ви мене, к чортовiй матерi, з панталику. Через вас я сам нiби як гiвна, чи то пак, калу наївси!**
** Ну, то пусть будет... Кал, если вы все так его хотите. Тогда, значит, подплывает этот ваш Кал до деда Панька и говорит ему человеческим голосом:
- Дед Панько! Я тебя сейчас съем!
- Не ешь меня, Кал!, - говорит дед Панько. - Я, вот, сейчас рыбки наловлю, домой отнесу, внучкам своим ушицы наварю. Добрая будет ушица!
А Говно, тьфу ты, как там его... Кал... чтоб он лопнул!... а Кал на это - уперто своё:
- А я тебя все равно съем!
- Нет, Кал, не съешь!
- А я говорю, дед Панько, что съем!
- Нет, не съешь!
- А вот и съем!
- Тогда, - говорит дед Панько, - я сам тебя, Кал, съем!
И - съел...
Вот так вот, дорогие мои, Добро побеждает Зло. И еще раз на вас тьфу, сбили вы меня к чортовой матери с панталыку. Через вас я сам вроде как говна, или как там его, - кала наелся!
Но, вопреки его последним словам, слушатели весьма благосклонно посмеялись над "хвилософской" сказочкой Хватанюка, а некоторые и призадумались. Все, однако, с удивлением и удовольствием, а кое-кто даже и с легкой симпатией, отметили про себя положительные сдвиги в его поведении, хотя и не понимали, чему приписать такую благодатную перемену. Утешенный доброжелательной реакцией аудитории Маркиян повернулся к Вольдемару и произнес:
- Ну шо, Вольдемаре, то тепер може й ти нам повiдаєш щось цiкавеньке? Нумо ж, давай, не вередуй вже, менi!
Ну шо, Вольдемар, то теперь может и ты нам поведаєшь что-то интересненькое? Ну, давай же, не капризничай уже, мне!