Начался Первый День Декады с мелкого инцидента, если так можно обозначить некую незначительную небрежность в туалете, допущенную Петром Кондратовичем. Голова на несколько минут опоздал, а когда появился, все заметили, что у него расстегнута ширинка и из нее торчит краешек его белой рубашки. Сие было очень трогательно, и весьма сблизило едва начавшихся знакомиться участников Эксперимента (расстегнутая ширинка иногда очень сближает людей). Однако общество с ходу никак не могло сообразить, как бы поделикатнее сообщить Голове об этом пикантном обстоятельстве. Первым нашелся Вольдемар:
- Послухайте, Кондратович, а скажить, чи в вашем колгоспе закрывают ворота на скотской ферме, чтобы бычки не поразбегалися?
- Ну, господин Вольдемар, конечно закрывают, шо за вопрос! Если бычки поразбегаются, то коровкам, знаете шо будет, ха-ха-ха!
- То следите, пан Голова, получше, за вашими воротами, а то наши коровки уже проявляют интерес до ваших бычков.
Здесь Петро Кондратович сообразил, что тут что-то не так, и обнаружил вышеизложенный непорядок в своем туалете.
- От, его ити! - тихо матюкнулся он и, полуотвернувшись от общества и лихорадочно застегивая пуговицы, деланно напустился на Вольдемара:
- А вы шо стоите, Вольдемар? Вы же ж нам должны сейчас рассказ рассказывать, а он стоит! Давай, Вовчик, давай! Ну скоко ("сколько") можно ждать!
Вольдемар тонко улыбнулся и приступил к изложению своей истории.
Мистерия первая.
В которой интеллигентный нахал Вольдемар зачитывает странное, если не сказать больше, интервью, помещенное в дурацкой газете
"Дорогие друзья и подруги! - начал свой рассказ Вольдемар, - История моя совершенно безумна и вполне заслуживает название мистерии. Однако началась она вполне банально - с чтения газеты, притом дурацкой и с дурацким же названием "С утра пораньше!". И кто бы мог подумать, что такое невинное ежеутреннее занятие станет прологом к событиям, не только полностью переворачивающим представления о мире, но и изменившим весь ход нашей жизни! А что это очень и очень похоже на правду, если не сама правда, надеюсь, вы сейчас убедитесь.
В то утро, августа 13 числа, я, как обычно, просматќривал (находясь в нужном, надо признаться, месте) "С утра пораньше!" - одну из двух бесплатных газет, регулярно обнаруживаемых мною в почтовом ящике. Второй была такая же бесплатно-бульварная "Добрейший вечерок!". О том, чтобы покупать газеты или еще хуже - подписываться на них, я забыл уж более как десять лет тому назад. Так вот, просматривая "С утра пораньше!" как обычно - то есть с конца (номинантки конкурса "Лучшая попа месяца", анекдоты "Не в тему", астрологический прогноз и советы "Как поскорее заработать ваш первый миллиард долларов"), - на тринадцатой странице я обнаружил напечатанное под рубќрикой "В мире науки", нелепо смотревќшейся в таком малореспектабельном издании, весьма необычное интервью.
Необычность была видна сразу, она находилась прямо на поверхности - уже в его странном названии "Чему равно 22=4 или Насколько верна таблица умножения". В самом деле, ну чему равно дважды два - четыре? и вообще, что это за идиотский вопрос? - и я углубился в чтение. Чтобы не вызвать у вас, дорогие коллеги и мужики, ну и, конечно, бабы и девки, самомалейших сомнений в правдивости моих слов, я прочитаю вам текст интервью полностью.
С этими словами интеллигентный нахал, нахально улыбнувшись, вытащил из заднего кармана своих видавших виды джинсов аккуратно сложенный и завернутый в полиэтиленовый пакет лист газеты и начал читать:
"ЧЕМУ РАВНО 22 = 4?
ИЛИ
НАСКОЛЬКО ВЕРНА ТАБЛИЦА УМНОЖЕНИЯ?"
Общеизвестно, что наука, бросая вызов так называемому здравоќму смыслу, способна поколебать самые устойчивые и привычные из обыќденных наших представлений. Тому есть масса примеров в истории ее развития.
Наука смело вторгается в наиболее запретные области, и то, что еще вчера нам казалось очевидным, сегодня предстает как невероятное и наоборот. Вашему корреспонќденту удалось посетить один из последних секретных ("закрытых"!) научно-исследовательских инќстиќтутов в нашей стране, оставшийся еще от прежних времен. До сей поры ни одному представителю, а тем более представительнице журналистского племени не доводилось переступать порога этого весьма необычного учреждения".
В этом месте Вольдемар отвлекся: - Видите, корреспондент-то - баба!, - после чего продолжил чтение:
"Необычность слышится уже в его названии - Институт экспеќриќменќтальной матемаќтики - ведь до сего времени мы были убеждены, что математика - наука сугубо теоретическая, истины коќторой открыќваются чисто логическим путем. И вот - экспериментальная матемаќтика! Что бы это могло знаќчить?
Ниже мы публикуем интервью с директором Инќститута эксперименќтальной математики. Мы называем его здесь профессором Иваном Ивановичем Доктораго, хотя сразу же признаемся, что имя это условное, поќскольку одним из строгих требований к нашему интервью было не разглашать фамилий, адресов и прочих конкретных вещей: режим есть режим!
***
К. Уважаемый Иван Иванович, расскажите, пожалуйста, в дозволенных пределах о тематике Вашего института.
ИД. Извольте, вкратце. Основное направление наших исследоќваний - установление экспериќменќтальным путем, насколько соответќствуют действительности математические истины. Более точно или, если хотите, научно: разработка теоретико-методоќлогических основ и получеќние на их базе экспериментальных данных относительно степени онтолоќгической достоверности фактов математики.
К. Действительно научно! Но ведь мы еще со школы знаем, что математические факты, как вы их назвали, незыблемы и являются продуктом чистого мышления, которое в форме логики и служит критерием их истинности.
ИД. Это не совсем так. Не будем забывать, что "чистое мышление", о котором Вы упомянули и реќзультатом которого являются, в частности, истины математики, являет собою весьма сложный конгломерат психофизических процессов, происходящих в голове человека и при обменах информацией между людьми, а также между людьми и окружающей средой, в том числе - Космосом, то есть всей той субстанцией, которая формирует ноосферу - сферу бытия разумного. Фундаментальным свойством этой субстанции есть ее принципиальная "нечеткость", а одним из проявлений последней (кстати, довольно хорошо известным) является вероятностное, "случайное" поведение практически всех достаточно сложных систем. К их числу относятся и системы, имеющие математическое происхождение.
К. То, что вы говорите, звучит невероятно. Я ничего подобного не слыхала в своей жизни. Неужели, то, что вы нам сообщили, относится даже к таблице умножения?
ИД. Представьте, именно так, как вы сказали. Но, к счастью, мы можем с уверенностью утверждать, что таблица умножения выполняется с очень высокой точностью.
К. То есть, я не ослышалась: она справедлива не абсолютно, а всего лишь "с какой-то точностью"?! И вы можете это доказать?!?!
ИД. Вы не ослышались и дело обстоит именно таким образом. Нами довольно давно, еще в 1986 году, было проведено экспериментальное исследование степени точности таблицы умножения. Оказалось, что она не абсолютная, хотя, как было сказано, очень точная система, возможно, предельно точная из всех известных науке на данный момент. Проведенные нами эксперименты показали, что она выполняется с точностью до стомиллиардной доли процента. Такой точности не знает ни одна из существующих теорий!
К. Если я правильно поняла, то в вашем институте установлено, что дважды два уже не четыре, а, скажем, три, пять или, к примеру, три с "хвостом" или четыре с "хвостиком"?
ИД. Это - грубо говоря. Если точнее, то на 10 миллиардов миллиардов испытаний (это число выраќжаќется математическим символом 1019 - десять в девятнадцатой степени) экспериментально детектировано всего 2 - 3 случая, когда 22 = 3, 9999999999999999999 и всего 7 - 8 случаев, когда 22 = 4,0000000000000000001. Кстати, причина такой асимметрии непонятна до сих пор, возможно, это проявление какой-то фундаментальной, но неизќвестќной нам закономерности. Существуют гипотезы, что это может быть связано, например, с расширением Вселенной.
К. Потрясающе!! Но вы сказали, что исследования были проведены в 1986 году. Мы знаем, что это за год - год Черноќбыльской катастрофы. Может быть и ваше исследование как-то связано с этим событием?
ИД. Не стану скрывать, мы получили это задание, когда и многие другие научные организации были "озаќдаќќчены" на предмет выяснения дейќстќвительных причин аварии на ЧАЭС. Ведь эти причины, по сути, достоверно не установлены и до сих пор.
К. И каковы результаты ваших исследований?
ИД. Понимаете, существующие методы не позволяют точно локализовать в пространстве и времени факт нарушения того или иного математического факта, простите за тавтологию. В лучшем случае мы можем лишь оценить вероятность такого нарушения. В данном случае наши методы позволяют сделать вывод о том, что вероятность относительно упомянутого вами события является необычно высокой, я бы даже сказал, аномально высокой.
К. Но ведь аварии случаются не только на ЧАЭС, а также и на других рукотворных, созданных человеком объектах. Не следует ли из вашей теории, что и в ряде других катастроф "замешана" неправильность таблицы умножения?
ИД. Вопрос поставлен, в принципе, правильно, хотя, на мой взгляд, несколько упрощенно. Действительно, причиной многих техногенных катастроф могут быть сбои, а точнее девиации математических структур, положенных в основу расчета конструкций объектов техники и технологий. Ведь при их конструировании, как известно, применяется не только таблица умножения, а и целый ряд других весьма изощренных математических дисциплин - теория функций действительного и комплексного переменного, дифференциальные и интегральные уравнения, различные алгебраические структуры и многое другое. Эти концептуальные построения в гораздо большей степени, чем арифметика, подвержены искажениям, что можно считать установленным вполне надежно. Таким образом, мы теперь убеждены, что немало техногенных катастроф имеют математическое происхождение.
К. И все-таки, в голове не укладывается, что идеальные матемаќтические построения, теоремы и все такое прочее могут быть "немного непраќвильными". Ведь тогда вообще не останется незыблемых истин!
ИД. Да, тут мы входим в весьма опасную область. Вы упомянули о логике как критерии истинности математической теории. Это правильно. Но задумаемся, а что такое логика? Ведь по сути - это наука о законах мышления, которые, как мы уже упоминали, реализуются в определенных психофизических системах. Разумеется, что эти законы чем-то сродни законам природы, а последние, вообще говоря, всегда выполняются с той или иной точностью - вот вам "мостик" к пониманию сути математических несовершенств.
К. А не может ли быть так, что в случае теќхќноќгенных катастроф в игру вступают другие причины, например неточность вычислений, ошибки проектантов, нарушения технологии - то есть все то, что называется "человеческим фактором"?
ИД. Несомненно, то, о чем вы упомянули, имеет место. Но природа этих ошибок совершенно иная и их можно избежать или, по-крайней мере, попытаться минимизировать. Девиации математических фактов принциќпиќальќќно неустранимы и, насколько позволяет судить уровень наших знаний, они не могут быть уменьшены. По-видимому, существует некий абсолютный предел для точности любых концептуальных построений, в том числе математических.
К. Но тогда мы приходим к выводу, что живем в гораздо более ненадежном мире, чем думали до сих пор!
ИД. А разве вы этого сами не замечаете? Более того, чем выше уровень техногенности, чем более технологически насыщенной становится наша жизнь, то есть, чем выше уровень технического прогресса, тем более вероятны и математически детерминированные катастрофы. Их характер в отличие от тех, которые происходят вследствие упомянутого вами человеческого фактора, таков, что внешне они выглядят абсолютно неожиданными и ничем не мотивиќрованными. Вероятно, вы читали в прессе сообщения о так назыќваемых "автомобилях-убийцах", так вот, подобного рода поведение технических систем (а таких примеров уже зарегистрировано сотни) можно объяснить только с позиций нашей теории.
К. И еще такой вопрос: можно ли как-то искусственно влиять на ваши математические катастрофы?
ИД. Вы, журналисты, иногда обладаете свойством ставить исклюќчительно каверзные вопросы! Я уже вам докладывал, что, нижний предел точности матеќмаќтиќческих построений действительно существует и уменьќшить его невозможно. Но можно ли на него влиять, так сказать, в сторону увеличения? Оказывается, да. У нас в институте разработан так наќзыќваемый метод коќгеќрентного усиления вероятности, который представляет теоретиќческую основу именно того, о чем вы говорили.
К. То есть, Вы хотите сказать, что в вашем институте научились целенаправленно увеличивать вероятность нарушений математических структур?
ИД. В известных пределах.
К. Но тогда, если я правильно поняла, вы можете искусственно вызвать катастрофу в любой технической системе?
ИД. Ну, зачем сразу катастрофу! Хотя, в принципе - да. Метод когерентного усиления, о котором я говорил - мы называем его КУВЕР, - работает чем-то анаќлоќгично лазеру и позволяет целенаправленно влиять на маќтематическую модель процесса, положенного в основу того или иного объекта техники. В результате, как вы понимаете, происходит сбой в работе данной техќнической системы, возможно, весьма значительный. Правда, для этого нам должна быть известна ее математическая модель - это нужно для настройки КУВЕРа.
К. Вы так легко об этом говорите! Ведь результатами таких "сбоев" могут быть глобальные технические катастрофы с колоссальными человеческими жертвами!
ИД. Ну, мы этим не занимаемся. Науке нельзя инкриминировать, что ее достижения могут быть использованы для военных или каких-то других целей. Используйте их в мирном, полезном направлении! Вообще, наша цель - познание, а прикладными задачами, в том числе военными, занимаются другие ведомства.
К. А как вы считаете, профессор, аналогичные исследования ведутся за границей?
ИД. Если и ведутся, то они достаточно конќфиќденциальны. Что нам известно сейчас? Остались коллеги в России, с которыми мы раньше поддерживали конќтакты. Занимаются ли они на данный момент этой тематикой, нам неизвестно. Впрочем, наш институт и в те времена считался головным по этой проблеме в стране. Исследования в других странах (например, НАТО), по-видимому, ведутся, о чем мы судим по косвенным признакам. Однако по нашим оценкам, их уровень соотќветствует нашему примерно двадцатилетней давности.
К. И все-таки, как вам удается получать такие научные результаты? Ведь для этого нужно какое-то суперсложное оборудование, сверхмощные компьютеры? Наверное, ценность ваших результатов весьма велика, даже если ее оценивать, так сказать, по рыночным меркам?
ИД. О наших методах мы не распространяемся. Если говорить о "рыночной" стоимости наших реќзульќтатов, то, уверен, она вполне потянет на 30 - 40 годовых бюджетов страны, а если серьезно, то им вообще нет цены.
К. А каковы ваши отношения с нашей "оранжевой" властью? Не ограничат ли они вам финансирование, так сказать, в порядке демократии? А может быть, в духе новых веяний и вообще прикроют ваш институт?
ИД. Мы финансируемся из таких статей бюджета, на которые власти не имеют влияния. А насчет того, чтобы прикрыть... Знаете, мы сами в состоќянии много чего прикрыть!
***
На этом профессор Доктораго, взглянув на часы, прервал ин-тервью, ссылаясь на то, что через десять минут начинается какой-то важный эксперимент, руководить которым должен он лично. Я спро-сила, нельзя ли продемонстрировать какое-нибудь "материальное" доказательство или свидеќтельќство, подтверќждаќющее то, о чем мы говорили. Усмехнувшись, профессор сказал: "Какое вам еще нужно доказательство? Остановить работу городского электроќтранспорта? Хотя...". Он подумал несколько секунд, а потом сказал: "Это у вас что, диктофон?". Я ответила, что да. "И что у вас там записано?" - "Только наше интервью." - "А можно прослушать?" - "Пожалуйста!".
Я включила диктофон и несколько минут мы слушали запись нашей беседы. После этого профессор сказал: "А теперь перемотайте и включите снова". Я сделала так, как сказал мой собеседник, но при повторном включении наша беседа на кассете оказалась стертой. Сквозь шипение и через какие-то помехи доносились непонятно откуда взявшиеся обрывки речи на неизвестном мне языке и приглушенное женское, потрясающе низким контральто, пение. Еще раз усмехнувшись, профессор энергично попрощался со мной, а на предложение продолжить наши беседы ответил: "Это - вряд ли!". Прийдя домой, я по памяти записала, стараясь ничего не выпустить из того, о чем мы говорили, и вот в таком виде, дорогие читатели, вы и получили возможность ознакомиться с этими поистине невероятными сведениями. Впрочем, я не теряю надежды, что в будущем мне удастся еще по крайней мере раз встретиться с профессором Доктораго и узнать новые подробќности о потрясающих воображение исследованиях Института эксперименќтальной математики".
Вольдемар прервал чтение и продолжил свой рассказ:
- Я машинально перевернул страницу, но на этом текст интервью кончался. Дальше следовала "Лучшая попа месяца". Прочитанное почему-то потрясло меня. Непонятно, что это было - мистификация, полный бред или все-таки какая-то правда. Во-первых, стиль изложения - писала женщина, которая, чувствовалось, была не очень эрудированной в науке, но обладала хваткой и живым умом. Как вообще она сумела добраться до этой темы? - тоже вопрос. И кто помог ей сформулировать вопросы? - наверно тот, кто навел на эту тему и помог орќгаќнизовать интервью. По-видимому, его текст также был отредактирован кем-то более образованным. Стиль же ответов, напротив, выдавал проќфесќсионала - похоже, что даже довольно крупного руководителя научных проектов, судя по несколько снисходительному тону ответов и одноќвременќно по их лаконичной точности. Мало походило это на полную мистификацию. Но в то же время и полностью поверить разум отказывался.
"Что ж это такое происходит?", - думал я, уже стоя с сигаретой на балконе и глядя в небо, как будто на нем мог написаться необходимый ответ на мучивший меня вопрос. Но вместо этого до моих ушей вдруг донесся глубокий и низкий гул, сначала тихий и неясный, потом все усиливающийся и обволакивающий сознание, а затем сквозь облака сверкнул яркий белый луч и в образоќвавќшейся в них голубой поляне явственно проступил лик Христа - как на иконе нерукотворного Спаса или, еще лучше, как на Туринской плащанице, знаете? Я так и сел и еще долго не мог прийти в себя.
После этих событий, потрясенный, я, пия свой ежеутренний кофе, никак не мог собраться с мыслями. Машинально вертя в руках пульт управления телевизором, нажал какую-то кнопку - на экране появился парламентский канал, транслировали запись вчерашней сессии. Я тупо смотрел и слушал, как оппозиция привычно громила власть за дебилизм, граничащий с предательством Москве наших национальных интересов, а провластные, в лице этого хмыря из ОНПУ-УПСА, вяло отбрехивались в жанре "сам дурак", что, мол, это вы кретины, да еще и запроданцы, которые ждут не дождутся, чтобы снова пришел москаль. В общем, все было как всегда. Но через несколько минут после включения телевизора меня неожиданно и беспричинно стошнило и я выбежал в туалет, едва успев донести до унитаза свежевыпитый кофе.
"А что дальше?" - спросите вы. - "Ну, что дальше!..", - отвечу я вам. Дальше, наверно, вы уже догадались, что меня накрыл Феномен. Причем, как выяснилось впоследствии, это был едва ли не первый в истории случай его проявления. Так что меня уже можно заносить в книгу рекордов Гиннесса как Феноменальную личность - ветерана рвотного движения!
Однако, друзья, хоть убейте меня - не могу отделаться от мысли, что Феномен каким-то образом связан-таки с проделками этого проклятого Института экспериментальной математики! Ведь Господь недаром послал знамение! Хотите верьте - хотите нет, а здесь без этого чертового Доктораги, или как его там, с его чертовым КУВЕРОМ, или как его там, не обошлось!"
История интеллигентного нахала произвела глубокое впечатление на общество. Многие были склонны согласиться с Вольдемаром и даже раздавались возгласы: "Куда смотрит Правительство!", "Куда смотрит Гарант!" и т.п. Некоторые говорили, что хотя они, как неспециалисты в данном вопросе, мало чего поняли, но все равно теперь глубоко уверены, что теперь понятно, отчего взорвалась Чернобыльская станция, и что неплохо было бы взять всех этих экспериментальных математиков за черти и допросить как следует и по полной программе: а чего вы там, суки, накрутили? Каждый вспоминал какой-то странный случай из своей жизни или что-либо из рассказов знакомых о необъяснимом поведении бытовой и иной техники и сантехники, о таинственных авариях и катастрофах, мистических исчезновениях людей, предметов и денег и столь же мистических их возвращениях (за исключением, разумеется, денег).
Правда, среди всего этого, если так можно выразиться, потока коллективного сознания промелькнула и одна действительно необычная мысль, высказанная самой юной участницей Эксперимента Аленой Славгородской, хорошенькой девятнадцатилетней девушкой с внимательными карими глазами.
- Я где-то читала, не помню, в какой-то книжке, - сказала она, - что один человек в очень тяжелой ситуации написал в своем дневнике: "Свобода - это возможность сказать, что дважды два - четыре". (Алена цитирует Уинстона Смита, героя романа Дж. Оруэлла "1984". (Сост.)
Но если то, что вы рассказали, Вольдемар, - правда, то, значит, теперь никакой свободы уже не существует - даже в принципе, даже как возможности! По-крайней мере так, как представляло свободу все человечество, за всю историю". Алена замолчала и, смутившись, покраснела.
Интеллигентный нахал собрался было придвинуться к ней поближе и подискутировать на эту интересную морально-арифметическую тему, чтобы как следует продемонстрировать ей свою интеллектуальную мускулатуру и, вообще, поплотнее вступить с нею в духовный контакт. Однако собрание, по-видимому, не было готово к столь сложным рефлексиям и поэтому разговор совершенно непринужденно, логично и безо всяких промежуточных этапов перешел на инопланетян, летающие тарелки-НЛО, науку УФОлогию, Бермудский треугольник, экстрасенсов, парапсихологов, йогов, шаманов, колдунов и ведьм и вообще грозил забраться черт знает в какие дебри, как вдруг в беседу вступило новое лицо.
Мистерия вторая.
Повествующая о жизни, любви и невероятном успении
товарища-пана Макогона
"Вот вы говорите: дважды два - четыре, а я вам расска-жу еще более невероятную историю, - подал из своего угла голос доселе молчавший товарищ Маузер. - Наше Учреждение (как вы знаете, я служу в Столице, в одном из районных Учреждений) занимается сразу всем, но понемножку - то тó, то сё... Когда объявили Перестройку, мы начали составлять план Перестройки нашего района. Слава Богу, до его выполнения дело не дошло - случилось ГПЧК**, а за ним грянула Великая Августовская Революция. Ну, грянула - это, наверно, чересчур сильно сказано, было в общем-то тихо-мирно, но все равно - страху мы тогда натерпелись большого. Думаю, именно поэтому революцию называют Великой... А когда всё улеглось, мы сразу принялись за составление плана по Незалежному Развитию нашего района.
Возможно, вам покажется, что составление планов - занятие сугубо бумажное, скучное и сосредотачивается в тиши кабинетов, но на самом деле это далеко не так. Ведь для того, чтобы грамотно составить план, нужно собрать данные, а также предложения с мест, нужно тщательно их проверить, систематизировать и так далее. А проведение совещаний! А связь с общественными кругами! Это целая поэма. А согласования, увязки, координация!..
Именно координацией в нашем Учреждении занимался товарищ Макогон. Отвечая за этот участок работы, он так и возглавлял группу по координации, руководителем которой числился, хотя она, эта группа, состояла всего из одного человека - самого товарища (теперь уже пана) Макогона. Впрочем, мы по старой памяти
** Правильно не ГПЧК, а ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). Товарищ Маузер, как мы заметили, иногда путается в названиях. Многие уже и не помнят, что ГКЧП - это группа заговорщиков из высших эшелонов власти СССР, которые в августе 1991 года объявили о взятии всей полноты власти в стране на себя и введенни в связи с этим чрезвычайного положения. Результатом "деятельности" ГКЧП, продолжавшейся ровно три дня, стал распад СССР. История, э-хе-хе-хе! (Сост.)
продолжали называть его товарищем Макогоном и он не обижался. Вообще, славный он был сотрудник! Всегда веселый, доброжелаќтельный. Улыбка так и струилась с его круглого лица.
Числилась за ним всего одна странность, хотя по зрелом размышлении и странностью-то ее назвать было нельзя - он постоянно себе приискивал невесту. Дело в том, что пан-товарищ Макогон никогда не был женат. Что было тому причиною - не знаю. Скорее всего, виновато было его необычное, редкостное и даже фантастическое имя-отчество: Сосипатр Писистратович. Так и вспоминаю, как при знакомстве с ним, в компании только и слышалось со всех сторон "соси-писи" да "писи-соси"! Особенно трогательно это "соси-писи" звучало из уст милых дам. Что нам оставалось делать, как только называть его товарищем (а теперь уже и паном) Макогоном! И во всех анкетах он числился одиноким холостяком.
Но пан Макогон не отчаивался и не терял своего врожденного оптимизма. Занимаясь координацией, он ни на минуту не забывал о приискании невесты (кстати, словечко это: "приискание" - тоже принадлежало нашему Сосипатру Писистратовичу. Он так и выражался: "Поеду в командировку в Мотовиловку для координации. Надеюсь там приискать."). Только ничего из этих приисков не получалось. Не клевала невеста - да и все тут! Ну, до знакомства - еще туда-сюда, но как только начиналось "соси-писи", невеста моментально спасалась бегством. А если какая-нибудь и склонялась к согласию, то уж наверняка была такою, что не годилась, как говорится, ни для "писи", ни для "соси", и тут уже самому Сосипатру Писистратовичу приходилось пускаться в бега.
И вот в нашем славном Учреждении случилось одно, а точнее даже целых два события. Во-первых, скоропостижно померла заведующая нашей канцелярией Мария Кузьмовна (с ударением на у: Кýзьмовна) - очень хорошая, порядочная женщина, Царствие ей Небесное! Все любили ее и до сих пор вспоминают добрым словом. Вторым важным событием, повлиявшим на ход нашей истории, было то, что на ее место приняли новую сотрудницу - и тоже Марию Кýзьмовну - такое вот необычное совпадение. То есть, сама себя она называла Марией Кузьминичной, и в паспорте у нее так было записано, но мы настолько привыкли к прежнему, что уже и к ней обращались не иначе как Мария Кýзьмовна. К чести ее надо заметить, что она не обижалась на такое переименование, восприняв его как некую традицию нашего Учреждения, что немало способствовало ее скорейшему вливанию в наши дружные ряды.
Лет Марии Кузьмовне было что-то чуть больше тридцати. Была она бездетною вдовою и очень хорошо сохранилась. Особенно нравилась нашим мужчинам ее полная грудь, тонкая талия и пышная, приятная, извиняюсь, попа. Немудрено, что пан-товарищ Макогон сразу же положил на нее глаз на предмет приискания. Кстати сказать, Мария Кузьмовна в нашем небольшом, районного масштаба Учреждении по наследству от своей предшестќвенницы вела и кадровые дела и как-то легко, без напряга и излишних эмоций восприняла имя-отчество Сосипатра Писистратовича, только краснела каждый раз, произнося его, что очень шло к ней.
Начиналась осень и приближалось важное событие в жизни всего нашего коллектива: пан-товарищ Макогон готовился отметить свой полтинник - до него оставалось что-то такое месяца два-три. Но готовиться нужно было уже сейчас - вы ведь помните, что в те времена и выпивку и закуску достать было ох как трудно! Правда, теперь это уже как-то стало забываться и я даже сам себя иногда спрашиваю: неужели было такое время, чтобы организовать выпить-закусить составляло целую проблему? Водки хорошей почти не было, достать "Московскую" или "Столичную" было почти подвигом, а единственное, чем изобиловали гастрономы, был напиток "Козацький", который мы между собою называли "Кизяцький" - благодаря оригинальному вкусу и запаху, намекавшему на его возможное происхождение.
Поэтому мы, чем могли, помогали нашему Сосипатру Писистратовичу, понимая, как много для него значит этот юбилей - ведь на нем он собирался сделать предложение Марии Кузьмовне, и при благоприятном стечении обстоятельств - а у него, да и у нас были полные основания полагать, что обстоятельства складываются благоприятно, - юбилей мог плавно перейти в свадьбу! Наши сотрудники с энтузиазмом доставали для пана Макогона приличную выпивку, пользуясь многочисленными связями, которые имело наше учреждеќние, покупали, где могли (тоже по блату), дефицитные консервы, красќную рыбу, сырокопченую колбасу и прочую "деликатесную группу".
Однако спустя некоторое время мы стали замечать, что наш Сосипатр стал раздаваться в ширину. Сначала мы думали, что это просто так, сезонные колебания, но буквально через пару недель он так раздобрел, что его пузо, когда он садился, уже ложилось ему прямо на колени, штаны не сходились на пузе, а пиджак трещал по всем швам.
- Слышь, таварыщ-пан Макогон, - не выдержав, вставил ему как-то не отличавшийся особою тактичностью Кахи Швилидзе - завсектором связи с общественными кругами, - ты, мабуть, батоно*, всю нашу жратву схавал, что стал такой жирный, да?!
- Что вы, товарищи-панове! - чуть не плача, ответствовал пан Макогон, адресуясь ко всему нашему сообществу. - Верите ли, отломил только маленький кусочек колбаски - и вот на тебе, видите, что случилось!
- Ну да! - не унимался бесцеремонный Кахи. - Нэбось, ночью пад падушкой малотышь дэфсыт ("дефицит") за обэ щеки, унычтожаешь "дэлыкатэсную группу", да?! Какые акарака ("окорока") и харызму ("харизму") нагулял! Цхе!
Но вскоре мы убедились, что Сосипатр не врет. И тогда стало понятно, что на него неожиданно напала таинственная хвороба какого-то спонтанного и стремительного ожирения. Макогон неуклонно толстел, и динамика, так сказать, этого процесса была пугающей - он уже с трудом проходил в дверь. Юбилей и связанные с ним матримо-ниальные ожидания оказались под угрозой. Надо было что-то делать.
Нужно сказать, что все наши сотрудники приняли Макогонову беду глубоко к сердцу. Все стали проявлять интерес к средствам от ожирения и для похудения, предлагалась масса рецептов - от простейших до самых изощренных и невероятных. Каждый из вас, наверно, и сам знает не один такой рецепт, полученный от разного рода шарлатанов и врачей, которые любят наживаться на чужом горе.
Сосипатр только пыхтел, выслушивая советы коллег и товарищей по работе. Но все его попытки воспользоваться предложенными рецептами приводили, казалось, к прямо-таки противоположным результатам. Думаю, вес его уже превзошел триста килограммов и все увеличивался да увеличивался. Его зад уже не помещался на одном стуле, так что он вынужден был подставить второй. "Он тут всэх нас падсыдыт!"- шипел бестактный Кахи.
На Макогона было больно смотреть!
Не менее больно было нам смотреть и на Марию Кузьмовну, которая, уже привыкнув в душе к своей роли его невесты, вынуждена была наблюдать, как на глазах рушатся и ее надежды. И вот именно со стороны этой незаурядной женщины неожиданно последовали самые решительные шаги.
В один из дней она появилась на пороге Учреждения в сопровождении какого-то таинственного незнакомца - длинного, черноволосого, прекрасно одетого и поразительно худого мужчины, темные глаза которого пылали каким-то нехорошим огнем. Все мы потом признавались, что при виде его у каждого из нас в животе что-то булькнуло, а в сердце - ёкнуло. "Воланд!" - внутренне ахнули наиболее начитанные.
Мария Кузьмовна вместе с незнакомцем, не говоря ни слова, решительно проследовала к столу, за которым на своих двух стульях восседал Сосипатр Писистратович, пошепталась с ним несколько секунд, после чего тот, отдуваясь, поднялся и все вместе они вышли вон из помещения. Мы только переглянулись.
В тот день ни Макогон, ни Мария на службе больше не появлялись, а назавтра они явились парой, причем всем нам показалось, что Макогон значительно похудел.
И действительно! Он начал терять свой колоссальный вес буквально на глазах! Похудение Макогона походило на таяние снеговой горы под жаркими лучами весеннего солнца, и вскоре на его круглом лице вновь засияла обычная милая улыбка. Как радовались все мы вместе с ним и Марией Кузьмовной! Даже бестактный Кахи прекратил свои выпады против пана Макогона и при встрече поощрительно похлопывал его по изрядно похудевшему брюху. В течение какой-нибудь недели-двух Макогон возвратился в свое обычное состояние, и мы с энтузиазмом возобновили свои ожидания и его юбилея, и других, имевших последовать за юбилеем, событий.
Но недаром наш народ говорит "Не кажи "гоп", пока не перескочишь!"
Процесс похудения Сосипатра Писистратовича отнюдь не остановился с обретением им нормального состояния, а увы!, продолжался дальше - и с той же, и даже большей стремительностью, как перед тем - ожирение. Вскоре товарищ Макогон (его почему-то вообще перестали теперь называть паном) потерял не менее двухсот пятидесяти килограммов веса, ей Богу!, и все продолжал и продолжал худеть. Но изможденным он не выглядел, что тоже было странно. Наоборот, он становился как бы прозрачнее и прозрачнее и даже начал слегка светиться. Его улыбка, обычно милая и добродушная, приобрела легкий оттенок страдания и сожаления, но было непонятно, к чему или кому относятся эти чувства.
Думаю, что не нужно вам рассказывать, как мы опять возобновили свои советы и предложения дорогому нашему товарищу Макогону, но, так сказать, уже в противоположном направлении. Надеюсь, вы также догадались, что и эти советы не дали вообще никакого эффекта.
Мы понимали, что Мария Кузьмовна играет в этой истории какую-то особую роль, пытались выяснить у нее хоть что-нибудь о таинственном незнакомце и чтó он такое произвел с нашим Сосипатром Писистратовичем, но Мария наотрез отказалась обсуждать данный вопрос, хотя мы и видели, что страдает от этого всего она, наверно, больше всех. Такое ужасное положение и связанная с ним страшная тайна угнетали ее и приносили ей невыразимые душевные муки. Она тоже сильно похудела, хотя и не так, как Сосипатр, у которого этот процесс не прекращался, можно сказать, ни на секунду. Несколько раз мы заставали ее плачущей. Теперь она почти не отходила от стремительно теряющего вес Макогона и, не таясь, крепко, изо всех сил сжимала его руку, как бы стараясь перелить в него свою жизненную силу. А он уже даже не разговаривал, а как-то так ... шелестел, что ли, и голос его стал почти неузнаваемым. Впрочем, на службе они с Марией появлялись регулярно.
И вот, наконец, наступила развязка этой странной и необъяснимой трагедии.
Снова в один из дней, во время обеденного перерыва Сосипатр что-то прошелестел Марии (теперь только она одна могла понимать его), после чего та достала из своей сумки бутылку шампанского и сказала: "Панове! Сосипатр Писистратович приглашает всех выпить за его здоровье!" И тут все мы вспомнили, что сегодняшний день - и есть день пятидесятилетия нашего товарища. Но никому и в голову уже не приходили мысли о юбилейных торжествах и прочем.
Мы молча сгрудились возле общего стола, разлили шампанское в какую кто имел посуду и как-то остановились в ожидании, что будет произнесен какой-то тост или хоть какие-нибудь слова. Но вместо этого мы увидели, что Сосипатр (тень бывшего Сосипатра!) высоко поднял свой бокал (нам даже показалось, что бокал поднялся вверх как-то сам и потянул за собою Сосипатрову руку) и медленно начал пить золотистую влагу. И по мере этого, так сказать, выпивания тень Макогона становилась все бледнее и бледнее и, наконец, исчезла совсем. Некоторое время в воздухе еще витала милая, хотя и скорбная улыбка нашего дорогого и незабвенного Сосипатра Писистратовича, товарища-пана Макогона, но вот - пропала и она. ("Чеширский Кот!" - пронеслось опять в самых начитанных головах). Бокал упал и разбился.
Боже праведный, какое потрясение мы испытали!! С Марией случилась истерика; наши дамы, сами находясь в полуобморочном состоянии, откачивали ее, чем могли.
Расходились по домам в состоянии полной прострации, не зная, что думать и что делать. Ну, нам-то еще туда-сюда, а каково начальству? Ведь история-то на этом не закончилась - как это так? исчез кадровый сотрудник, причем где? - прямо на рабочем месте! КЗОТом такие казусы никак не предусматривались. Уволить Макогона также не было никаких оснований ни по какой статье, и что писать в трудовой книжке? и кому ее отдавать? Оформить его смерть - а где же тело? И какой диагноз? Служащий человек поймет, перед какой неразрешимой дилеммой оказалось руководство Учреждения.
Что характерно, что никто из нас не хотел и вспоминать о судьбе продуктов, припасенных на Макогонов юбилей. Раз кто-то из сотрудников (не Кахи) заикнулся было на эту тему, но на него все так замахали руками, что он тут же замолк и больше к этому мы не возвращались.
Понятно, что по всей этой истории было возбуждено уголовное дело и проводилось следствие, но, как вы понимаете, результатов оно не дало. С каждого сотрудника органами первого отдела была взята строжайшая подписка о неразглашении.
"А что же Мария?" - спросите вы. Она то и стала и главной свидетельницей и главной подозреваемой. Однако до суда дело не дошло. Ее долго тягали в разные следственные органы, а потом она исчезла - наши говорили, что где-то в недрах СБУ. И дело заглохло само собой. Как-то получилось, что его заслонили другие, более насущные события. Начиналась эпоха Великого Дерибана. Нужно было растаскивать в разные заинтересованные стороны "честными руками" беззащитную социалистическую собственность, закладывая, так сказать, основы новой цивилизации. Для этого, как вы помните, было придумано простое и гениальное до идиотизма средство - ваучер. Работа закипела! Штаты Учреждения были увеличены более чем втрое, появились новые люди, новые подразделения - наконец-то Учреждение впервые за всю историю своего существования занялось настоящим, серьезным делом. И о случившейся трагедии все как будто позабыли. Только ветераны Учреждения каждый год в день именин и невероятного успения Сосипатра, не сговариваясь, после работы заходили, предводимые Кахи Швилидзе, в какую-нибудь забегаловку - благо их теперь развелось сколько душе угодно, и, не говоря ни слова и не глядя друг другу в глаза, выпивали по стакану водки и - расходились по домам.
Однако через пару-тройку лет после описанных событий Мария неожиданно появилась вновь - и где бы вы думали? - на политической сцене! Но это была уже совсем другая Мария, да и не Мария даже, потому, что она выступала под совершенно другим именем. Непонятно как, но у нее теперь было абсолютно другое не только имя, но и отчество и фамилия. Да вы все знаете ее или, по крайней мере, слыхали - это же известнейшая наша Дьяволита Ультиматовна Измаильчук - та, что всегда появляется в черном. Ее, кстати, так и называют: Черная Вдова.
Как переменилась она с тех времен!
Казалось, что в ней воплотились самые роковые силы судьбы, а во внешности, особенно в глазах, каким-то необъяснимым образом угадывались теперь черты того самого таинственного черного человека...
Она всегда возникала на больших предприятиях, которые нужно было довести до банкротства, чтобы потом скупить за бесценок, и, говорят, никому лучше нее это не удавалось. Целые города она оставляла без работы и средств к существованию. И, что характерно, никаким правоохранительным органам не удавалось поймать ее на горячем, хотя дела на нее были заведены сразу в трех Независимых Государствах, не считая нашего. А потом она, говорят, купила себе Популярно-Народную партию, место в парламенте и стала вовсе недосягаемой для правосудия.
(Да-да! Мы знаем: есть такая партия! Только товарищ Маузер опять перепутал название: правильно - Народно-Популярная партия (НарПопа). Мы еще не раз услышим о ней в ходе нашего правдивого повествования (Сост.)
Кстати, Феномен прихватил меня именно на ней - вот уж действительно рок судьбы! И я теперь думаю: а не причастен ли к возникновению Феномена тот черный незнакомец, погубивший Макогона и, по-видимому, теперь каким-то образом вселившийся в Марию и переродивший ее? Но в другие моменты возникают сомнения - ведь толстеть-то Сосипатр начал, вроде, без него? А может нет? - А может и нет, Бог его знает! Одно понятно: таких событий не было никогда и нигде. Ведь не будем же мы воспринимать взаправду историю с Чеширским Котом...".
Товарищ Маузер замолчал - так же неожиданно, как и начал говорить. Общество было ошарашено и в первые минуты не могло вымолвить ни слова.
Первой опомнилась и подала голос Феня Рюкк-Зак:
- Слушайте сюда, товарищ Маузер и вы, мосье Вольдемар! А скажите, или вам не сдается, что этот ваш черный Воланд и тот Докторага - это один и тот самый фэйс? Мине сдается! Подумайте - все сходится к одному! Как у Агаты Кристи в том кине!
- Не знаю, Феня, не знаю, - задумчиво отозвался интеллигентный нахал. - Мине, например, сдается, что у вас вообще все сходится к одному, но я же не бегаю по помещению и не кричу: "Кто последний до Фени?". Какие, скажите, у вас основания для таких интерполяций?
- Ой, нахал, да при чем тут поллюции?! - погнала было картину Феня, но Голова энергично призвал всех к порядку, предложив высказываться по существу. Однако сам тут же и осекся: по существу - чего?!!
И действительно, история пана Макогона, рассказанная товарищем Маузером, выглядела настолько фантастичной и, при всем том, такой безнадежно достоверной, что была способна вызвать завихрения и в более крепких, чем у нашего общества, мозгах, так что ни о каком "существе", понятно, не могло быть и речи. Но и просто принять к сведению такую повесть тоже нельзя было никак. Выход из ситуации, казавшейся тупиковой, нашелся в лице той же Фени Рюкк-Зак, которая аж подпрыгивала на своем месте, переполняемая жгучим желанием высказаться.
- Слушайте сюда! - решительно завладела она общественным вниманием. - Давайте не будем страшилки гонять, а то мы, таки, тут все из вамы точно Манечку заработаем. Господин Голова, скажите им, чтобы не перебивали, дайте женщине тоже что-то такое рассказать!
Петро Кондратович, со своей стороны, тоже был рад некоторой разрядке, которая - все ощущали - была просто необходима после рассказанных фантасмагорий, и поэтому с облегчением предоставил слово Фене. Поскольку ее мистерия носит, в некотором роде, комико-эротический характер, то она и подается здесь с приставкой "эротокомедия".
Мистерия третья.
Эротокомедия Фени Рюкк-Зак
о таинственном явлении по ночам Уполномоченного Ангела и ею, Фенею, его разоблачении.
"Настоящее моё фамилие, то есть, девичее, если так можќно выразиться - ха-ха-ха! - на самом деле, шоб вы знаќли, есть просто Зак, - начала свой рассказ Феня. - Вот этот вот "Рюкк" (через два "кэ") я запоимела больше как пятнад-
цать лет назад, когда подзнакомилася с этим баламутом - Рюккенштруделбладом то есть, - где он сейчас, не знаю. И зачем только он вообще взялся на мою голову и на моё всё остальное!
Когда мы расписывалися, я хотела, как это и положено, взять его фамилие - Рюккенштруделблад то есть. Но он таки задурил мине баки, говорит, что, мол, жалко, Феня, терять фамильную связь с твоими Заками и вообще, Феня, "Рюккенштруделблад" - фамилие какое-то вже очень сильно неконкретное для нашего соцреализма (тогда, как вы помните, еще был соцреализм!), а ты, Феня, возьми и воспользуйся, что при росписи с фамилием можно делать все, что хочешь, и перемени фамилие на двойное: первую, Феня, часть возьми с моей - "Рюкк", а вторую - с твоей - "Зак" и ты будешь, Феня, в натуре, типа как графиня. Как барон Пфальц-Пфейн.
В общем, ля-ля - тополя!
Я взяла, как дура, развесила уши и послушалася его, и только потом дорубила, что он, лапацон, хотел только посмеяться с мине - ведь в результате вышло не фамилие, а какой-то "рюкзак"! Ну ладно, я с него тоже потом хорошо посмеялася из разными мужиками. Все же на память про сибе он таки оставил мине свое произведение - Изю. Разве ж это ребенок?! - это же ж, таки, какой-то Петлюра!
В этом месте Феню неожиданно перебил пан Хватанюк: "Послухайте, Хвеню, а шо вы имеете против Петлюры?". Феня, правда, была не из тех, кто лезет за словом в карман и, не задумываясь ни секунды, тут же возвратила подачу Хватанюку: "Боже збав ("избавь")! Я шё - больная на голову? Или я шё-то имею против вашего Петлюры из вамы разом? Шоб да, так таки нет! А вы, таки, вижу, шё-то крепко имеете за него? Вам шё, за это трохи платят?"
У пана Хватанюка моментально взъерошились усы как у кота, а у Фени грудь увеличилась сразу на два размера. Между ними (грудью и усами) проскочила электрическая искра. Назревал небольшой, а может и немалый, скандал, какие нередко случаются между представителями двух братских народов. А поскольку все народы - братья, то и скандалы между ними - дело самое обыкновенное. Однако данный конфликт был погашен в зародыше, благодаря решительному вмешательству Головы, который, обратившись к Хватанюку, сказал: "Маркиян Рахваилович, та заќспоќкойтеся! Вы же ж, как я понимаю, беспартийный? Так проявите интеллект! Давайте дослушаем, шо расскажет дама", после чего Феня продолжила:
"Благодаря этого моего Изю (шоб он мине был здоровый!) и случилася эта история. Изя из детства отличался от всех пацанов как большой изобретатель насчет схимичить. Даже его классная руководительница со школы говорила, что в него ... как это?...- "нетривиальное мышление". Верите, шо он первый догадался сдавать у аренду бомжам мусорные ящики, которые во дворах! Ну, разве не золотая голова? А ведь ему тогда еще не было тринадцать лет! Как оказалося потом, в него золотая не только голова, а и кое-что еще - таки весь в папулю пошел, злыдень. Но по порядку.
Как вы знаете, мы, евреи, очень любим родственников. Не знаю, правда, или родственники так любят нас, как мы их! Но я всегда старалася помогать - даже дальним. Поэтому у мине у квартире всегда жил кто-то с местечковых - с Крыжополь, Жмеринке, Бердичев, Вапнярке... - кому надо было, как говорится, дать путевку в жизнь и пристроить до интересных дел у большому городе. Так и на этот раз в мине проживала Софочка - из еще тех, знаете?, бердичевских Заков, внучатная племянница троюродной сестры второй мачехи моего кузена Левки. Очень приличная девушка, сразу после школы. Слава Богу, этот баламут - Рюккенштруделблад то есть - кроме Изи, оставил мине еще и трехкомнатную квартиру - и это, представьте сибе, в Одессе!, - так что на голове у друг друга нам не приходилося сидеть. И вот, один раз Софочка подходит до мине и так, знаете, таинственно и загадочно говорит:
- Тетя Феня, а я вам имею что-то такое рассказать.
А я говорю:
- А что такое, Софочка, говори, детка, не бойся, ведь я тибе вже тепер - говорю - как мама.
А она:
- Вы знаете, тетя Феня, что до мине по ночам тепер вже приходит Уполномоченный Ангел?
- Какой такой Уполномоченный Ангел? Что ты, детка?
- А вот и приходит, тетя Феня, - отвечает Софочка, - у белых одеждах и, как бы вам передать, у таком, типа, сиянии.
- И что ж он тибе говорит?
- Он говорит, тетя Феня, что: "Я, типа, уполномоченный донести до тибе, дщер моя, что тибе избрал Господь!"
- А для чего избрал? - спрашиваю.
- А для чего не говорит.
"Эге! - думаю я сибе, - Что-то мы не слышали у нашей синагоге за таких пророчеств!", а ей говорю:
- Ну и что дальше?
- А дальше он вже ложится до мине.
- И что?
- А потом вже ложится на мине.
- А он тибе не говорил, чтобы ты раздвинула ножки?
- Типа, говорил.
- Ну и ты что, раздвинула?
- Типа, раздвинула.
- Ну и как оно тибе?
- Сначала мине было у писе немножечко больно, даже немножечко кров была, а потом приятно. От, типа, как райское блаженство.
- Ага, ну да, - говорю, - понятно. Типа блаженство. Райское. У писе. Типа. А ты раньше на улице, типа, Клары Целкин никогда не гуляла?
- Никогда, тетя Феня, а где эта улица находится?
"У тибе между ногами, дура!" - хотелося мине крикнуть ей, потому что вижу, что Софочка на самом деле такая дура, каких свет не видел не только в Бердичев, а, навернóэ, и в самом Киев. А сибе думаю: "Приехали! Ну, Изя! Ну, парази-и-ит! Проявил, таки, зараза, свое "нетривиальное мышление". И скажи, Феня, ну и как ты теперь будешь выкручиваться?" Между тем Софочке говорю:
- Знаешь что, детка, ты никому ничего за Уполномоченного Ангела вже не рассказывай и ножки вже никому не раздвигай. Пока.
А давай мы с тобой сделаем вот что: этой ночью ты сибе тихенько ляжешь спать у моей комнате, а я сибе - тихенько у твоей.
- Хорошо, тетя Феня, а Уполномоченному Ангелу это понравится?
- Понравится, - говорю, а сибе думаю: я этому Уполномоченному Ангелу бейцы пооткручиваю!
И вот наступила ночь, а я так сибе тихенько лежу на Софочкиной постели. Слышу, в соседей часы вже пробили двенадцать. У это время скрипнула дверь и на пороге появилася какая-то фигура у белой простыне, правда, сияния никакого вокруг нее не было. Подходит фигура до постели, простыни - заметьте! - не скидает, а залазит до мине прямо из простыней под одеяло и таким, знаете, блядским голосом говорит: "Раздвинь ножки, дщер моя!". Ну, думаю, раздвину, чтобы тебя, замудонца, на горячем заловить. А этот гад, Изька, - вы вже, конечно, поняли, шо это был именно он!, - как пошел работать - ого-го, чувствую, классный специалист-целколомидзе растет. И тогда я ему говорю:
- Сынка, и шё ты такое вже мине делаешь? Ведь я - твоя мама! Ну?
А он:
- Ой, мама! Тогда я виниму!
А я, знаете, тоже вже завелася и говорю:
- Виниму, виниму! Ага, как раз! Он винимет! Я тибе глаз виниму! Тоже мине интересное дело! Раз начал, то давай вже быстро кончай, а то стоять не будет!
Потом, когда мы кончили, я ему говорю:
- Изя, ты хоть соображаешь, дрянь такая, шё ты наделал? - Молчит.
- Ведь, тибе, халамидник*, токо пятнадцать лет, а шё будет потом?! - Молчит.
- Тибе кто, шлемазл, научил девочек трэндать, да еще и родственниц?! А маму?!!" - Молчит. Ну - думаю, - добре, что молчит, он мальчик умный: молчит - значит соображает. И я ему говорю:
- Лови ушами моих слов: чтобы за то, что здесь было - олден писк! Если хоть одна холера узнает, то скажи своим бейцам "До свиданья!", а еще лучше "Прощай!", потому что бердичевские Заки оторвут тибе их, как писян волос, и скажут, шё так и было. Тепер нам надо из Софочкой что-то решать. А что решать?! - надо бикицер** выдавать ее замуж. Ты, может, имеешь какой-нибудь шлепер на примете?
- Я имею подумать, - отвечает.
- Ну, думай, токо быстро - шоб одна нога была тут, а другая здесь. И марш отсюдова, шоб глаза мои тибе вже не видели!
А он:
- Так все равно ж темно ж.
- Ты еще и шутишь, зараза, а ну, тикай с койки!
Погнала я его до его комнаты, а сама до утра понежилась в Софочкиной постели, обдумывая все эти варианты.
Через пару дней приводит Изя до нас до помещения этого мишигене Зюню - сына того придурка Копытман шо с Пишоновской, которого все знают. Тот, как только увидел Софочку - мы так и поняли сразу, что ему даже и заманухис делать не надо!
Короче, объяснила я Софочке все: и за Уполномоченного Ангела Изю, и за райское блаженство у писе, и за Клару Целкин, и за ее Заков з Бердичев, и за Зюню Копытман с Пишоновской. Оказалось, что она, когда надо, соображает не хуже нас с вами, "сколько будет дважды два четыре", как говорит Вольдемарчик.
* Халамидник - босяк (одесск.)
Шлемазл - сумасшедший (одесск.)
** Бикицер - быстро, быстрее, на скорую руку, как попало. Например: самолет бикицер паровоз (одесск.)
Шлепер - придурок (одесск.)
Мишигине - дебил (одесск.)
Уже через пару недель это дело мы скрутили по всех правилах. А куда тянуть, когда я вижу, что Софочка уже имеет что-то внутри от Уполномоченного Ангела Изи?! Даже эта старая бледи Циля Аврум-Мошковна Пинис - соседка то есть, - и то заметила:
- Феня, - говорит, - или вашей Софочке вже шо-то как бы подташнивает? И к чему бы это?
- Мадам Пинис, - говорю ей по-хорошему, - Вы шо, не у курсе, шо сейчас Феномен всех нас достает?
А она:
- Так у вас же ж даже телевизира нету, Феня!
Ну, тут я ей врезала по полной программе:
- Ах ты, говорю, пристипома недопережаренная! Телевизир наш ей нужен! А в рот тибе не плюнуть за такие мансы? Сказать такое за девочку, можно сказать, чистую как настурция, шо с клумбы возле кубика-рубика! Не то, что твоя прошмандовка Эллка! В ее телевизир вже весь Фонтан не то что смотрит, но и настройку дает - шо спереди, шо сзади, шо куда! А в твой телевизир после твоих концертов на всю Одессу и сам Пинис свой пенис, навернóэ, вже двадцать лет как не хочет засовывать!
Но сама понимаю, что с этим делом надо кончать: время работает против нас. Короче, меньше как за месяц, я на хап-геволт таки выдала Софочку замуж за этого шлепера Зюню, все равно за него никто бы не пошел. А тут - сразу из "приданым"! Все равно этот лохмандей не сумел бы заделать ее так божественно-изумительно, как мой Изя своим Уполномоченным Ангелом. На свадьбе были все Заки и все Копытманы, еще не уехавшие на историческую родину, в Израиловку. Ели форшмак и рыбу-фиш, танцевали "семь-сорок", "фрейлехс", "ойра-ойра" и восхищались нашей Софочкой, которая расцвела как розочка, а особенно этот старый придурок - Копытман то есть, - что он теперь будет иметь такую невестку! А его Зюнька - тот вообще имел обалдетый вид, что ему достался такой сладкий цимес. Изя только тихо лыбился, глядя на ихнюю семейную идиллию. Я думаю, что он, втихаря, продолжал иметь Софочку своим Уполномоченным Ангелом, несмотря на мой строжайший запрет. А с исторической родины на свадьбу прислали две с половиной штуки баксов и телеграмму:
("Кубиком-рубиком" в Одессе называют здание бывшего обкома партии, имеющего кубическую форму. Сейчас там тоже располагается городская власть. (Сост.)
"Азохем вей**! Дай Бог Таки Вам Много Нахыс***!". А сами не приехали никто - боялися подхватить Феномена.
** Азохем вей! - выражение восторга (идиш)
*** Нахыс - счастье (идиш)
После свадьбы мы тихо собралися с девками "на объедки" и таки хорошо выпили за продолжение рода Копытман с Пишоновской. А потом Софочка мине с присланных денег купила телевизир, говорит, чтоб вы, тетя Феня, из вашим Уполномоченным Изем всегда были у курсе всех важнейших политических событий. Так что после всего этого мы теперь ходим, таки да, слегка, типа, зарыганные!"
Общество только покатывалось со смеху - и во время рассказа Фени и после него. Дамы, и особенно Алена, то краснели, то хихикали, отворачивая лица от мужчин и шушукаясь между собой. Даже пан Хватанюк и тот только крутил головой и мотал усами, говоря: "От вже ця Хвеня, так Хвеня! Ну й скаже - як завяже!".
Слава Богу, всем стало весело и, казалось, общество даже забыло, что скоро надо идти на обед - есть эту гадость-обед, а потом - на Процедуру, смотреть эту гадость-телевизор, упражняя рвотный рефлекс и давая персоналу новую ценную информацию для фундаментального исследования Феномена...
Но в данный момент все были благодарны Фене за ее рассказ, и все любили друг друга, и Петро Кондратович даже подумывал, а не устроить ли под настроение танцы без музыки, или может тихонько заспивать хорошую песню без аккомпанемента, как вдруг привлекательная молодая женщина, не пожелавшая поначалу сделать знакомство (это была Светлана Сергеевна, Љ 7-ой по Списку), в строгом темном костюме, который обманчиво не позволял заподозрить у нее наличие тела, неожиданно разрыдалась: "Ему-то что - он холостой или какой-там еще! А мне ведь и дома супружеский долг надо было выполнять!"
Начало было интригующим. Все повернулись в сторону, которая до сего момента казалась нежилой. Интеллигентный нахал подошел к женщине, и приговаривая: "Ну-ну, касатка, не рвите мое сэрце!...", попытался погладить ее по голове, а заодно и по другим частям ее, на первый (только на первый!) взгляд как бы незаметного, тела. Но та, стряхнув его руку, поднялась с кресла, сняла очки и протерла их ажурным платочком. Без очков она словно обнажилась, все сразу заметили ее физиологически значимый потенциал. Ее сразу перестало быть жалко. Тем более, что никто и не знал, за что жалеть. "Дважды два, дважды два... Какая, на хер, разница - сколько будет дважды два!..., - вдруг неожиданно она перешла на ненормативную лексику, обернувшись в сторону Вольдемара. - Есть и другие числа, ну их на хер!". У того отвисла челюсть. Но, бросив на него безразличный взгляд, она констатировала по результатам неких своих молчаливых размышлений, не коснувшихся слуха присутствовавших: "Если нам есть, в чем себя упрекнуть, то мы всегда найдем виноватых".
Она помолчала, безнадежно оглядела окруживших ее "солагерников" и надела очки. Метаморфоза повторилась в обратном порядке - из уст этой женщины снова непредставима была какая-либо хула. Пространство, в котором оказалось возможным сказанное выше, изменилось, и она, как бы удивляясь сама себе, произнесла:
- Ну, пожаловалась я на него Самому Главному...
- Стоп, стоп, стоп! - Голова почувствовал в ней слабину и сразу же взял инициативу в свои руки. Она растеряно взглянула на негою. - Милая, мы з вамы здесь не абы для чего. Мы з вамы, понимаете, в Эксперименте учавствуем (он так и сказал: "учавствуем") общедержавного, а может и мирового значения! Мы же ж з вамы, как бы, эти... Реципиенты...?! - последнее слово он произнес полувопросительно, поглядев на Вольдемара, как на источник наиболее научного на данный момент сообщения, - А Реципиент - это звучит гордо! Так, что давайте по порядочку. Как все люди. Без этого вашего, как его, без ... постмодернизьму!
- Ну, пошла я к Боссу..., - начала было снова она, - По-по-ря-дочку!, - возразил ей снова Петро Кондратович. Она посмотрела куда-то вверх и поверх очков, вздохнула и начала с начала.
Мистерия четвертая.
В которой Светлана Сергеевна рассказывает печальную историю о том, как это делается в Большом Бизнесе.
"Работала в госструктуре три года. Вроде надежно, но скучновато, да и бес-перспективно как-то каза-лось. Хотя и зарплата была хорошая, правда, маленькая... Семья, дети. То есть,один. А здесь - предложили секретарем-референтом. Большой Бизнес. Люди солидные, делегации, переговоры и все такое прочее. Кабинеты - не то, что в госучреждении - все в евроремонтах, техника офисная, на работу и с работы возят на "мерсе". Да и зарплата больше, чем у мужа со всей его конторой.
Заместитель Босса, у которого я работала, весь наружу - в смысле, представительствует везде, ленточки перерезает. Со всеми знаком, все его знают. Даже эта, про которую вы упоминали ... Мария Дьяволитовна ... - ну, в общем - Черная Вдова... С утра через день цветы приносил, на мои попытки возражать, говорил: Светлана Сергеевна! милая! не вам их ношу, а украшения приемной ради - надо же хоть как-то отвлечь посетителей, чтобы они так на вас не пялились, а то - смеется - я ревную! Я смущалась, моделью себя не считала, хотя знала, что внимание привлекаю.
Как-то раз зашла утром забрать посуду после кофе, а он стоит у стола и что-то ищет глазами на полу. Я стала рядом и тоже посмотрела на пол. Неудобно как-то - начальник ищет, а я как бы не при деле. Спрашиваю, что уронили?, а он говорит, - Да вот куда-то запонка закатилась. - Может под стол? - говорю, - Ну тогда, считай, пропало. - Почему? - спрашиваю. - Да, - говорит, - я и наклониться-то не смогу. - А что такое, - спрашиваю, - спина? - Да, - отвечает, - стар стал.
Ну, я наклоняюсь, чтобы заглянуть под стол, и чувствую руки на бедрах. Вздрогнула от неожиданности - он ведь был такой солидный. Не вязалось с ним как-то. А он меня уже к столу прижимает и что-то бормочет. Ну, напряглась немного и хотела было освободиться, но он оказался проворнее...
Ну, вот так и началось. Сначала столько нежности было и подарки. Светиком меня называл... Впрочем, подарки время от времени и потом были.
Все бы ничего. Такие сюжеты жизни не портят, но он начал наращивать темпы. Когда однажды за рабочий день пять раз вызывал и все у него получалось, я подумала, что этот подъем не может долго продолжаться. Но ... день, два, три - а он и не думает замедлять! Через два месяца я не выдержала. Ему-то что - он холостой или какой там еще. А мне-то ведь и дома супружеский долг надо было выполнять! А тут муж, вдруг ни с того, ни с сего тоже стал называть меня Светиком. Сначала я того предупредила, ну, про супружеский долг сказала; сказала, что устаю на работе, дома ничего не могу делать, а еще и про мужа - что Светиком называет... А ему - хоть бы что. "Светик, - говорит, - один подсвечник - он, знаешь, сколько свечей может обслужить! Ого-го! Так что теперь ты, Светик, гордо и уверенно неси наш общий негасимый свет!" - пошутил-скаламбурил, значит... Ну, тогда пожаловалась я на него Самому Главному - Боссу.
Он того вызвал. И долго они там о чем-то говорили. Потом вызвал меня и говорит, мол, ну ты понимааааешь! Я жээ совсем лишииить его личной жизни не могууу. Это нарушение всех прааав. Это, мол, покушееение на демокрааатию. А у нас ты знаешь - сегодня за это по головке не погладят. Даже могут имущества лишить. Но вот, что я ему строго-настрого наказал, так это то, чтобы в неделю не больше пяти раз!
Александра Валерьяновна, для которой информация такого рода была как хлеб насущный и одновременно как бальзам на рану, увлеченно слушала с открытым ртом и горящими глазами: "Ну, в недилю* п"ять разив - це ж красота! А по будням?"
* Здесь имеем переводимую игру слов. В украинском языке, который никак не могут выучить москали, слово "недиля" ("недiля") означает "воскресенье". Этимология его совершенно прозрачна: недиля - это именно тот день, когда нету никаких дел и поэтому никто ничего не делает и все отдыхают. И мы понимаем восторг Александры Валерьяновны, что в "недилю" (т.е. в воскресенье) это дело (т.е.секс) выходит целых пять раз. Совсем не то у москалей: у них неделя - все семь дней от понедельника до воскресенья включительно, и в продолжение всего этого времени они ни черта не делают. Ледачие они, ей-Богу, ледачие! (Сост.)
Светлана Сергеевна, даже не взглянув на нее, продолжала: "Только, чтобы нарушений никаких не было, - говорит, - ты все записывай, и подробнейшим образом. Учет, учет и еще раз учет".
- Ну! А дальше, дальше?!
- Что, дальше! Дальше на следующий день вызывает утром после совещания. Я как положено с кофе.... А он на меня хмуро посмотрел так и говорит: кофе на стол, а сама за блокнотом и ручкой. Ну, думаю, слава Богу, повлияло. Побежала быстрее обычного. А он и говорит, пиши мол, сегодня такого-то числа, да время укажи. Я спрашиваю: "Какое такое время?". Он говорит: "Ну, вот к тому, что на часах, еще минуты три прибавь. Записала, говорю. Ну, вот и хорошо, а теперь - снимай трусы". У меня все так и опустилось от разочарования, не знаю, что сказать, еле выдавила из себя: "Так Босс говорил же, чтоб подробно...", а он: вот сейчас тебе подробности и будут... Ну и началось все сначала.
- Ну, все же ты ему показала, знай наших! А то попривыкали!
-Этим не закончилось. После обеда снова вызывает и опять за свое.
-А ты?!
- А, я ему говорю: оп-па!, стоп!, забыл мол, что Босс сказал - один раз в день?" - Нет, говорит, Босс не так сказал, он сказал в неделю пять раз. Так что - давай". Ну, на это у меня слов для возражения не нашлось. Думаю, ну, гад, давай, давай, что ты потом делать будешь?! Сбегала за блокнотом, записала. Сначала, как положено дата, время, а позже подробности.
И пошла на рабочее место. Перед уходом снова меня вызывает, говорит, давай. Ну, я уже не возражала - в неделю, так в неделю.
На следующий день он исчерпал лимит, который ему Босс назначил. Я вечерком заглядываю в кабинет, попрощаться мол. А, он, представляете, говорит: заходи - давай.
- А ты ему - ага!
- Ну да, я ему блокнот под нос. А он: "Я и не спорю, говорит, дорогая. Я тебе расписку дам, что это уже в счет будущей недели пойдет в учет. Тут же достает чистую страничку и пишет, что, мол, настоящим подтверждаю, что на этот раз я сделал это, в счет будущей недели. На, мол, приложи к своему делу. Кстати, все это придется Боссу показывать, так, смотри у меня, чтоб все в порядке там было и с учетом и с отчетами. А то Босс с меня три шкуры спустит. Ты же ему в таком виде не подашь, он показал на блокнот. Ты, того, в компьютере набери текст. А учет, чтобы в таблице был, в "икселе", я тебя покажу, как это делается... потом. А сейчас - давай!". Он, вообще-то, такой - в целом интеллигентный, на компьютере работать умеет, в живописи разбирается, в поэзии. Бо Цзюй И любил цитировать, Джакомо Леопарди и все такое. Интеллектуал, эстет паршивый...