В последний раз я вышел из психбольницы, куда попал в связи с попыткой суицида, без всякого настроения. Да, оно мне было и не надо. Я уже давно не искал никаких настроений, а переживал те, которые складывались. Рот закрыл, вышел из больницы - и пошел дальше.
Попытка суицида - это официальная версия. На самом деле я стал жертвой интерпретации. Смерть не может быть целью даже притом, что ошибочно называют суицидом. Целью является Уход. Но тогда я этого еще не знал.
Догадываюсь, как все это выглядело со стороны, снаружи, то есть, но изнутри помню себя очень хорошо. Правда то, что я помню, никого не интересует, или точнее не интересовало тогда. Впрочем, обе версии имели право на существование. Это с моей точки зрения при всем том, что я свою версию вовсе и не считаю версией.
Они вклинивались в меня своей "наружей" и настаивали, что все было именно так, как они это видели, ну, и свидетели разные... Но я то знаю точно. Все, что я делал, почему это я делал и как делал. Я не просто помню, я знаю. Я все это видел и знал с абсолютной, но недоказуемой для них ясностью. То есть аргументов и фактов, чтобы доказать это им у меня не было. Впрочем, как только от тебя начинают требовать аргументы и факты, чтобы ты доказал свою позицию, то надо бежать. Там уже никакого согласия, никакой истины не будет. А будет Спор какой-то, в лучшем случае дискуссия. И для них уже не важно как обстоит дело на самом деле, для них важно кто победит в споре. А здесь уж как обычно те, кто согласен с тобой - безумны, те, кто не согласен - обладают властью.
Для них это в порядке вещей, они все еще уверены, что в спорах рождаются истины. Хотя на самом деле в спорах истины не рождаются, они в спорах дохнут.
При этом должен признаться, иначе не понятно будет: и видел Я и знал, как-то радостно. ... То есть мне и радостно и страшно было оттого, что я это знаю. Когда знаешь, что делаешь и почему, или зачем, то даже боль может принести радость. А они не знали и упекли меня сначала в реанимацию, а потом в психушку.
Это было совершенно не креативное пребывание, пустая трата времени. Психбольница, что-то вроде Таможни. На границе стоят Пограничники Нормы - психиатры, психоаналитики и прочие нормальные больные специалисты. Их задача - досмотр. Они могут проводить его день, два, месяцы, годы, что бы только не дать пронести, протащить как бы контрабандой в общество нормальных людей - нормальных больных, нечто, выходящее за границы их разумения.
Но речь не об этом. Тратить впустую время нам не привыкать и по собственной инициативе. Я только хотел сообщить: то, что я наглотался таблеток - не было попыткой суицида. Однозначно.
Потом мне, правда, говорили: "Какие таблетки?! Таблетки у тебя в прошлый раз были. А на этот раз ты из окна выпрыгнул". Выпрыгнул... На самом деле я не выпрыгивал. Они потом сами и говорили, что я даже жене сказал, когда влез на подоконник, чтобы она окно за мной не закрывала. Ну? Если бы я шел на суицид, мне бы ведь все равно было. Смерть это не событие в жизни добровольно умирающего. Ему все равно - останется после него окно открытым или нет. Какой же тут суицид?
Так вот. Вокруг меня началась суета. Жена, как самый близкий человек и первый свидетель, между прочим, вызвала "скорую". Сына отправила к соседке, в квартиру под нами - у нее с этой соседкой сложились хорошие отношения, хоть она и была значительно старше жены, и даже старше меня. А началось все с того, что мы несколько раз ее залили. Не умышленно, конечно.
Приехали быстро...
Милиция приехала и скорая. Причем милиция приехала немножко раньше и подождала пока медики появятся, чтобы констатировать, чей же я, в конце концов.
И началось. Но я в этот момент уже ушел в "нутрь" и практически ничего любопытного рассказать по этому сюжету не могу.
Чисто логически можно предположить, если я наглотался таблеток, то лежал, наверное, в спальне, а если, как они говорят, я выпрыгнул из окна, то лежал где-нибудь внизу на клумбе, примяв своими мощами скудную растительность любителей- цветоводов с первого этажа.
Когда я вышел из психбольницы, то квартира была уже пуста. То есть жена не забрала ничего лишнего. Мебель была на месте, телевизор, ну и все эти прочие атрибуты, позволяющие нам существовать, не оскорбляя общественного вкуса, нравственности и представления о норме. Да и чисто было в квартире. Но жены и сына не было. Некоторое количество времени я этим не очень был озабочен, по вечерам ходил из комнаты в комнату, на кухню заглядывал. Не то, что бы я их искал, но все же чувствовал беспокойство. В том мире, откуда меня в психушку забирали, там, где я жил с семьей, ну и прочее, там люди всегда чувствуют беспокойство от безвестности. Там всегда есть что-то главное, или даже самое главное. И мало кому известно о том, что есть такое место, где никто и никогда не вспоминает о главном.
Найти, конечно, я их попытался, но потом подумал, зачем я их ищу? Чтобы снова взвалить на их плечи свое "нечестие". Жена у меня была красивая, и умом Бог не обделил. Сын тоже - умный мальчик. И тут Я... нате, пожалуйста. Лицо с пониженной социальной ответственностью. Ведь когда даже мы все вместе жили, я всегда чувствовал молчаливый упрек, и от жены и от сына, хоть тот еще и не понимал всего. Впрочем, что там понимать. Меня можно было упрекать во всем, разве что, кроме погоды. После такого вывода, я решил, что они не пропадут, а мне пора подумать о хлебе насущном, да и за квартиру платить надо было. Начал читать объявления.
А потом и устроился разносчиком или расклейщиком, как хотите, этих объявлений. Клеил, где только можно, то есть, разрешено, об этом нас предупреждали. Рассовывал по ящикам. Когда клеишь что-то свое на доску или на столб, обязательно прочитаешь, что там еще предлагают, на что жалуются, чего хотят.
Представьте себе, мужчина средних лет, это я, останавливается у досок объявления, у столбов, на которых наклеены неопределенно-личные предложения купить, продать, выручить, сделать, починить, обуть....
Эту доску я видел и раньше множество раз, по пути на работу, когда еще работал. И даже иногда мельком читал наклеенные на ней объявления. Она рядом с перекрестком стояла, и когда я подходил к перекрестку, а на светофоре "красный" был, то стоял и читал. Но не увлекался - без фанатизма.
Начал я даже переписывать тексты, постепенно втягиваясь в это занятие - в происходящее в мутном "зазеркалье" этих объявлений. Размышлял об истинных потребностях обитателей "интропространства".
При нашем обычном поверхностном чтении, графический образ, в конце концов, заслоняет звук... Тем более что за образ может возникнуть при чтении объявлений? Однако начали возникать.... Подходя к доске объявлений, я уже из далека слышал некий ропот, бормотание, голоса - безразличных не было. Опытные, в которых чувствовалась одновременно и выдержка, и ожидание удачи, и понимания безнадежности предпринимаемых попыток. Начинающие - преисполненные неуверенного энтузиазма, словно делающие первые шаги в грядущей великолепной карьере... Усталость, сладость, ожидание, безпафосное отчаяние... Крик, шепот, бормотание...
Эти объявления не могли писаться или печататься добровольно, кто-то приложил к этому руку. Я начал понимать, что через эти упражнения осуществляется вторжение в наш мир, в мир внеположный официальной истории.
Авторы этих объявлений "завербованы". Они могут и сами не знать, что уже стали "агентами", что они уже "агенты". Пишут, печатают и расклеивают.
В наш мир проникают, уже безвозвратно проникли. "Они" в данном случае вводится согласно принципу дополнительности, чтобы вы понимали, а не с первой страницы меня считали шизофреником. Они здесь присутствуют без места и без образа.
В тот раз ощущение было зафиксировано пронзительно, словно я на мгновение оказался в другом измерении. И, вернувшись оттуда, прихватил с собой тревогу - пространство не ограничивалось этим миром. В том пространстве, где я обитал со своей семьей, стало теснее. Состоялось вторжение. Надо было что-то предпринимать. Противопоставить этому можно было только Уход. Именно тогда у меня впервые возникло это Слово. Тогда мне пришло в голову, что, то, что они называли попытками суицида, было на самом деле попыткой Ухода, как я тогда его понимал или не понимал. На самом деле это были попытки Бегства. Уход и Бегство - радикально противоположные вещи. Разница между ними как между Движением, в состоянии растерянности, страха, от кого-то или от чего-то и Движением радостным, полным ожидания, к чему-то.
...
Со временем началось.... Я начинал "видеть" не только людей, написавших эти объявления, но и события их породившие. А также перспективу их развития: жизнь полную больших и мелких уступок, ведущих к тихому помешательству. Некоторые "виденья" угасали, не имея продолжения, вливаясь в общую бессюжетность бытия персонажей, причастных к этим сюжетам. Другие не успокаивались. Собственно в каком-то экстрасенсорном смысле это и не были виденья. Никакой наглядности. ... Я не экстрасенс и никогда им не буду уже потому что, как говорят, им рекомендуется поменьше читать, не смотреть телевизор и кино, кем, правда рекомендуется, не уточнял. Не то, чтобы я без этого не могу, но читаю, иногда и смотрю.
...
От Ухода нас ограждает "Бег". Мы - бегущие люди. Даже когда просто прогуливаемся или едем в общественном транспорте. Даже сидим или лежим в позе бегущего человека. ...
Вас останавливает незнакомец, который спрашивает, как пройти на улицу такую-то или к какому-то более конкретному месту. Вы рады проявить интеллигентность, воспитанность, вежливость, просто компетентность, наконец, чем несказанно помочь незнакомцу. Но и эти чувства у вас - чувства бегущего человека. Если бы вы, сделав невероятные усилия над собой, были в состоянии остановится, то увидели не только куда он держит свой путь, но и зачем, что его там ждет, что ему там предстоит перенести, вы бы, мягко говоря, ужаснулись... тождественности его переживаний вашим, и их неадекватности происходящему с наружи. Круто.
Я гораздо позже понял, что произошло. Сказать, что я остановился, было бы слишком самоуверенно, скорее притормозил. Это отнюдь не означает, что каждый может остановиться таким же образом, как и я, уставившись на доску объявлений, и повторяя эту процедуру день за днем. Нет, это может произойти с каждым, в связи с совершенно конкретным событием, самым конкретным стечением обстоятельств в его жизни, но никогда заранее этого нельзя предугадать, предвидеть.
Произошло нечто неделимое, и в этом смысле простое, но в то же время состоящее из какого-то многообразия и множества частей, которые вместе могли сойтись только один раз. Это индивидуальное событие.
Что-то произошло, и вы вдруг остановились. Хотя, может, раньше это происходило, и рядом и с вами непосредственно, но не хватало какого то одного звена, события, фактика. Если вы уж остановились, то у вас теперь будет время осмыслить все составляющие вашего превращения.
Получалось так, что если Прошлое, Настоящее и Будущее сложить вместе, то получится Тюрьма, фигурально говоря, конечно...
... И живя в тюрьме мы часто размышляем, как нам ее вселенной уподобить...
Я ничего не мог поделать со своими мыслями, которые разрешались этим не наглядными видениями. Это были скорее какие-то вспышки смыслов. Они приходили, раздвигали стены, снимали потолок и бросали меня на середину той бесконечной, открытой отовсюду плоскости, где я оказывался как бы центром какого-то бреда, и где мне было так нехорошо. И становилось просто невыносимо от того, что выступало там, в обнаженном виде - перед, чем не было никаких скидок, никаких компенсаций, никаких извинений, никакого алиби, ни у меня, ни у моих визави. Долго это продолжаться не могло. Смутно чувствовал, что подсмотрел нечто, от чего мне теперь не избавится.
...На этот раз, когда я пришел в себя, на мне уже было соответствующее облачение, которое не позволяло дерзить. А рядом стояли серьезные ребята, слава Богу, в белых халатах. Слава Богу - это означало, что я ничего страшного не совершил, иначе форма на них была бы другая. И мне ничего не оставалось, как смириться. "Зачитайте мои права, пожалуйста" - смиренно произнес я. Они даже посмеялись, приняли это за шутку. Когда сходишь с ума, быстро выучиваешься быть тихим. Потом, правда, наступает время, когда уже все равно. Но на то оно и все равно.
В психбольнице надо вести себя прилично. И не только по отношению к санитарам, ну и врачам, естественно, а и к товарищам. У меня был печальный опыт, слава Богу, только в качестве свидетеля. То есть, в тот раз я оказался только свидетелем.
В столовой для психов, один за столом поперхнулся и закашлялся. И долго кашлял, не прикрывая рот. Другой предупредил его, чтоб, мол, заткнулся. А тот продолжал таращить глаза и крутить по сторонам головой, не переставая кашлять, и, кажется, даже улыбался. Тогда тот другой опрокинул его со стула на пол, он даже не ударил, а как-то беззлобно толкнул его, и он вместе со стулом опрокинулся. Другой вскочил со своего стула и оседлал его, лежащего на полу. А потом у него в руке оказалась ложка, и он черенком ее с силой вонзил лежащему сначала в один глаз, а затем в другой, приговаривая при этом: "Предупреждал же... предупреждал...". Санитаров, конечно, поувольняли. А что с жертвой было никому и неизвестно.
Лечащий врач отнесся ко мне с любопытством. Сначала я был уверен, что он прикидывается, но потом меня повело, как я ни сдерживал себя, чтобы не умничать. Не часто доброе слово услышишь. Так вот, он то и был первым кому я начал излагать свою версию. Теорией я эти мои построения не называю. Слово это само по себе, как бы, несколько дискредитировано. А началось все со срыва, как я не пытался прикидываться паинькой.
Доктор говорил со мной сначала как бы по долгу службы. Знаете, мол, клятву Гиппократа давал и прочая ересь, но я почувствовал, что у него и неформальный интерес ко мне нарастает. Видя такой интерес ко мне, я начал умничать, мне льстило, что он мой бред выслушивает. Кроме того, я все это Бредом и не считал. То, что у них в этом мире происходит, вот это настоящий Бред. Хоть я и относился к их Бреду с пониманием, толерантностью и без всякого цинизма, что положительно отличалось от их отношения к моему Бреду.
Конечно, в беседах он и свою линию гнул. Как-то он замети, что я нервничаю, когда мне светлые перспективы рисуют, и давай меня провоцировать, чтобы убедится, что он прав. А прав он был на сто процентов. Смотри, мол, говорит, сколько вокруг людей, им тоже бывает не сладко, но они находят себя в работе, в семье, в увлечениях, наконец. Все будет хорошо. Тут я взорвался: "Меня тошнит от этих оптимистов! Вечно они пускают свои розовые слюни! Прогресс... эволюция... все будет хорошо... Пидорасы!" (Критика цинического Разума?) "Ну, ну, успокойся!". И я вижу, что он совсем не сердится, тут я и понял, что он, как бы мои болевые точки нащупывает. Но съехать так сразу уже не мог.
"Давно пора понять, что никому мы, люди, здесь не нужны. Мы тупо пребываем в трехмерном пространстве. Да в каком там трехмерном?! Мы вообще пленники плоскости. За редким исключением. И даже не догадываемся, что нам здесь делать нечего. Отсюда вся эта хирня: бизнес, политика, развлекаловки разные... в которые старые пердуны и разные пидораски втягивают даже детей, не говоря уж о молодых придурках.... И себе самим цену сложить не могут".
"Не согласен, - остановил он меня. Я насторожился и приготовился жестко возражать, но он был не согласен не по существу. "Почему, как старый, так и пердун, а молодой так и придурок. Да и о женщинах... гм... вы как-то не совсем вежливо отозвались".
Мне сразу стало как - то неловко, даже стыдно. Он меня и здесь "выкупил". Ведь на самом деле я хорошо, а точнее, прямо таки толерантно отношусь к людям обеих полов. А он свое: "Я, конечно, понимаю, вы мыслите концептуально. Но все же, давайте осмотримся, может не все так..." Он хотел сказать "не все так плохо", но пожалел меня и завершил свою фразу словом "однозначно" То есть прозвучало "может не все так однозначно?", что согласитесь было, как бы помягче звучит. "Вот смотрите, один такой же, как и вы... гм... известный в своих кругах человек из этой ситуации выходил следующим образом. Он говорил, да, все мужчины подлецы, а женщины куртизанки, но если я, то есть, он, вижу исключения, то не огорчаюсь этому, а радуюсь этому".
Мне помнится, меня что-то в этом выражении потрясло. Вроде ничего особенного, но я ведь когда сталкивался с исключением из общего Бреда, то с горечью отмечал, что это Исключение. А здесь оказывается этому надо радоваться. Что хоть и исключения, а есть!
После этих стимулирующих бесед с Доктором, я решился поумничать и изложить свои мысли по поводу Ухода письменно, для чего попросил у Санитаров чистой бумаги и ручку. Я мог бы попросит то же самое у Доктора, но не хотел делать анонса, во - первых потому, что не был уверен что справлюсь с этими атрибутами по назначению, а во-вторых, если получится, то будет сюрприз достойному человеку. Санитары к моей просьбе отнеслись насторожено, но, в конце концов, очевидно, после консультаций со "старшими офицерами" заведения выделили мне все согласно перечня.
И вот тут и возникла задачка. До сих пор я никогда не излагал свои культовые размышления на тему Ухода на бумаге. Лежа на диване, когда бодрствование перемежается с полудремотным состоянием, соответственно образы одного состояния гармонично перемещаются в другое, не очень тянет к письменному изложению.... Сама попытка изложения уличает пишущего, что бы он не говорил, в стремлении к публичности, то есть самый интимный дневник, со всем скрытым кокетством и страхами автора быть прочитанным и умничанье, подсознательно все же предполагает, как конечную цель, публичность. Автор в невыраженной, и даже скрытой, надежде, жаждет, чтобы его возвышенный, или как минимум глубокий, внутренний мир, стал достоянием людей, или как их еще называют - общественностью. Если это станет при каком-то стечении обстоятельств, возможным при жизни, то Автор сразу же Возвращается, и Уход ему видится уже аберрацией на фоне всеобщего праздника "бытовухи". Если же только смерть приносит ему известность, тем более без его непосредственного подталкивания своих текстов на глаза оставшихся в живых, то и здесь видится подспудная мысль: "Смотрите, кого вы лишились".
... или типа "ну, что жлобы из месткома, вы наконец убедились, что я действительно борлел туберкулезом"...
В моей мысленной медитации на тему Ухода, не сразу, но слова начали уходить, они сочетались в метафоры, затем разрешались в ощущениях, снова вели к образам и даже сюжетам, расшифровывая которые я все меньше оставлял места словам. И так далее, пока.... Но это пока и оставалось тем неразрешимым местом в Уходе. Своего рода замкнутый круг. Без публичности Уход остается чисто индивидуальным развитием, с индивидуальным авторским опытом. Становясь достоянием публичности Он становится предметом, с которым можно ознакомиться, тем самым, лишаясь индивидуального пути, который только и возможен в Уходе. Пропаганда Ухода не мыслима. ...Слово изреченное есть ложь. И в то же время я не один. Я это знаю. Что же есть то общее, что дает уверенность - мы есть? Почему мы не узнаем друг друга или узнаем с таким трудом? Мы до времени должны развиваться сами, сами должны научиться преодолевать все, что сопутствует нам на нашем пути. Мы должны преодолеть саму сущность, заложенную в слове "преодолеть", опустить ее до отсутствия необходимости преодолевать, чтобы то ни было, опустить ее в пространстве лишенном нами же всех мыслимых иерархий. И вместе с этим, мы никому ничего не должны...
На первый взгляд это была уже не проблема, а скорее задача. Но все равно я чувствовал себя как путник, уже идущий по правильной, с моей точки зрения, дороге, но не знающий, что его ожидает в пути. Единственным же подтверждением правильности избранного пути есть только нарастающее чувство страха. Страха не утробного, но как у человека, который уже разогнался, и чувствует, что при столкновении с чем-то противящемся его движению, то ли расшибется в дребезги сам, то ли сметет все на своем пути.
Преобладание метафоричности не являлось выходом. Люди, отягощенные манией наглядности, любую метафору пытаются свести к предметному в знакомом им мире. В лучшем случае к ощущениям, за которыми опять же водят хоровод тени предметного мира.
Получилась некая тупая мозаика из измышлений столь же близких, как и далеких, от того, о чем я хотел рассказать Доктору.
В итоге на этот раз этим все и закончилось. Разочарованный жалкими результатами, большую часть написанного я уничтожил. Кое-что странным образом сохранилось - отрывки и обрывки, которые я нашел у себя в квартире уже после того, как получил "ангажемент" у Доктора.
Инструкция по безболезненному Уходу (Фрагмент).
Если у вас зазвучала навязчиво какая-либо мелодия - это произошло не зря. Это - вторжение.
Правда, надо учесть, что если за музыкальной фразой слышаться слова из модной песни, то это вопреки злой иронии интеллектуалов вовсе не легкий приступ идиотизма. Это как раз означает, что вы вполне вписываетесь в ту роль, которую вам предлагают. Кто предлагает? Трудно сказать. Возможно масоны. Но в любом случае они, те, кто вторгаются в ваше сознание популярными песнями, не хотят в вас видеть шизофреника. Шизофреники трудно управляемы обществом, которое этими неизвестными формируется и поддерживается.
Ту мелодию, которая вас выводит из этого состояния управляемости, вы узнаете безошибочно, но только в том случае, если вас предупредят о такой возможности.
Пока ты человек, живущий в этом управляемом пространстве, тебе всегда есть, что скрывать. Обыденный язык связывает нас с этим пространством, как Гордиев узел. С его помощью нам не дают остановить мелькание картинок нашей обыденной жизни.
Сегодня мне уже нечего скрывать. Я в пути. Пояснить это словами обыденного языка невозможно. Наиболее близкое слово, которое могло бы описать причину, это - "УХОД". Но, употребив его, я бы вызвал естественную реакцию настороженности. Уход откуда, к кому, куда, зачем? Из семьи, из жизни, с работы? За каждым из этих обыденных уходов просматривается ситуация, сюжет, с которыми мы предпочитаем, знакомится со страниц книг или с экранов телевизоров. Я ничего этого не собираюсь делать, тем более мой УХОД от меня теперь уже не зависит, как и от "масонов" тоже. Возникновению именно этого необратимого состояния они и препятствуют. И бороться с ними можно только через ослабление влияния на тебя этого мелькания наглядности, которая нас захватывает, и когда мы просто вертим головой по сторонам, и когда в беге своем предаемся своим поверхностным мыслям. Впрочем, слова "бороться", "противостоять" здесь неуместны, как неуместны и любые слова с частицей "не".
Мой УХОД без места и без образа, без частицы "не", и он уже необратим.
Это не трагедия, не драма, и, тем более не комедия. Это - УХОД".
В самом названии мне уже привиделось некое экзальтированное самомнение. И, кроме того, содержание не соответствовало названию - инструкций в нем никаких не было.
Но вернемся в больницу...
Кроме того, я убедил себя, что, взявшись за "перо" я сделал шаг назад: мне захотелось, чтобы обо мне умном и глубоком, кто-то узнал. Это была попытка оправдаться. Вслед за этим сразу же возник вопрос: может весь мой Уход это лишь жалкая попытка бесталанного, с позиции сегодняшней утилитарной жизни, привлечь к себе внимание, перестать быть трудящимся и обратится в этакого непризнанного гуру Ухода. Чушь, конечно. Я уже слишком далеко ушел. Но эта чушь тревожила, а значит, имела право на существование.
В этих фрагментах текста просматривался начальный импульс, что-то вроде легкого и не обидного пинка под зад,... ощутить в себе некие смутные потребности не тождественные хороводу идеалов, которыми нас окружают. Тому, кто чувствует, что всякий идеал с теми потребностями и интересами, для удовлетворения которых он создан, заключает в себе нечто такое, что в них не содержится. Но до метафизической зрелости, необходимой для начала пути к Уходу было еще далеко.
К тому же я не думаю, что Уход может вызвать массовый интерес. Хотя... рано или поздно наступит день людей Ухода, стоявших в тени, они выйдут из тени на яркий свет, и никто не оскорбит их. Как? А? Эта пафосная мысль более позднего периода и принадлежит она Доктору. В том то и дело, как только начинаешь писать, появляется этот обязательный в мире твердых тел пафос. Что бы люди ни делали, им обязательно нужен пафос.
В том, что Я свихнулся, или скорее выгляжу таковым в глазах нормальных людей, Я нисколько не сомневался, но старался не подавать виду - не хотелось задерживаться в психбольнице.
Да и то сказать, в психушках последнее время стало скучновато. Когда я раньше бывал в психушке, там были интересные люди, то есть люди как люди, психи в большинстве своем, но как персонажи интересные. Сейчас же сплошь одни политики: министры, президенты, депутаты и другие категории. Мания какая-то просто, подумал я, размышляя кем бы мне прикинуться - все равно раньше, чем через месяц не выпустят.
Кроме Доктора в психушке я сошелся еще с одним "пацаном" - шутка. Его звали Вольдемар. Кем он был на самом деле, никто толком не знал. Но судя по его компетентности по разным политическим темам, он обитал где-то в этих сферах. Особенно он ориентировался во внутренней политике. Позже из его рассказа я начал подозревать в нем Журналиста. Психи его почему то звали Вольдемаром, хотя Доктор обращался к нему "Мишаня". Было ли это его уменьшительным, но настоящим именем, я тогда так и не узнал.
Мишаня был неплохим, и даже хорошим рассказчиком. Умел увлечь своих сотоварищей по пребыванию в Заведении, чем заслужил определенное уважительное отношение санитаров к себе. Потому, что когда он рассказывал, вокруг него собирались даже буйные, открывали рты и до конца его повествования их не закрывали. Даже слюна иногда текла.
Грустная же его повесть практически всегда была вариацией на одну и ту же тему.... Но об этом в другом контекста...
Именно общение с ним, а также его завидное положение в Заведении благодаря отношению к его таланту санитаров, натолкнули меня на мысль, что я тоже должен занять определенное положение в местной иерархии.
В, конце концов, я остановился на профессии - режиссера. Фамилию режиссера я, конечно, не называл. Кроме того, что это было ново, по крайней мере, для этого заведения, я таким ходом решил завоевать доверие и благосклонность Санитаров. В психушке они очень влиятельные люди.
Решение не тривиальное само по себе было, но чтобы в тебя окружающие поверили надо же чем-то его подтвердить. И вот тогда Я и решил организовать своего рода театр. Назвал его "Политическая сцена - Лечебный театр". Изначально, я, конечно, хотел просто развлечь немного санитаров. Глядишь, лишний раз подзатыльника избежать удастся. Но оказалось, что эта идея, а затем и ее воплощение, сделали мое пребывание в психбольнице, мягко выражаясь, триумфальным и, к тому же, что в итоге еще важней, но только в итоге, возродило мой и без того богатый внутренний мир.
Первоначально, как я уже говорил, это планировалось как своего рода "развлекаловка". Но "психи" этим очень увлеклись. К кастингу готовились серьезно, привели себя в порядок, ну там зубы стали чистить, умываться, даже чистые пижамы затребовали, но это Режиссер сразу пресек. Никаких утруднений администрации не должно было создаваться. Положено раз в ... ну короче согласно регламенту, изволь, а больше это уже барство какое-то.
Первая постановка так и называлась - "Сцены из политической жизни". Постановка состояла из нескольких эпизодов: "Самоубийство Министра", "Смерть на охоте", "Отравление Президента" и другие, не требовавшие каких-то особых реквизитов, но психологически и эмоционально насыщенные, дававшие возможность проявится таланту исполнителя. С одной стороны цинично, конечно, но я был уверен, что за стены заведения ничего не выйдет. А с другой стороны все эти люди, я имею в виду политиков, уже давно перестали восприниматься людьми, а скорее персонажами.
Как людей мы их не знаем, хотя я подозреваю, что они, также как большинство, когда нормальные бывают, любят свои семьи, детей, на все это деньги зарабатывают... цветы там, мороженое, и чувства положительные проявляют. То есть, как говорится, мы вашу тетю не знаем и ничего плохого о ней сказать не можем. Но Персонажи - это совсем другое дело. Один и тот же персонаж, заявивший себя, скажем в триста сорок девятой серии, как положительный one, через пятнадцать, а то и пять, серий вдруг предстает перед зрителями, как маньяк. Ну, и как, по вашему, жить дальше с этими превращениями, если их за людей считать?
Страданиям разным Персонажей мы, конечно, сочувствуем, но занавес опустился или погас экран, и мы все это забыли. Своего рода Дегуманизация общественно-политической жизни. Но уж кого-кого, а нас здесь за соучастников этого вселенского греха принять никак нельзя было.
Кстати, "Психами" я называю моих сотоварищей по больнице вовсе не из чувства превосходства и тем более никак уж не из пренебрежения. Просто хочется, чтобы они отличались даже по названию от тех миллиардов нормальных людей, которые ездят на нормальных троллейбусах, едят нормальные сосиски и пользуются многими другими преимуществами нормальной жизни. По существу многие из них были людьми столь тонкого проникновения в бессмысленность совершающегося вокруг них, что их Уход, по содержанию дилетантский, заслуживал только уважения с моей стороны.
Премьера моей "Политической сцены" состоялась вечером после завершения рабочего дня и ухода основной части персонала домой. В этот вечер дежурил мой лечащий Врач, он и дал "добро". Кроме того, наши интересы у него пролобировали и Санитары. Я их понимаю, тоска, конечно с нами возится каждый день. С разрешения санитаров немного подвигали кровати. Условная сцена была у окна с решеткой. Доступ зрителей был ограничен. На входе проверяли карманы на предмет колющих, режущих и прочих разных недостойных для такого действа, предметов. Хотя заранее было ясно, что ничего такого у "психов" быть не может. Даже ложки и вилки с некоторых пор были разовые пластмассовые.
Но все равно "психи" заходили торжественно, как на светский раут, с готовностью демонстрировали свою лояльность и понимание к осмотру. Без малейшего проявления недовольства.
Перед началом я, конечно, выступил, рассказал о наших творческих планах, успокоил зрителей, что если они себя будут прилично вести, то мы пройдемся с гастролями по всем палатам, что в труппу путь ни кому не заказан. Сегодня ты зритель, а завтра актер. Ну и прочее такое... Я, конечно, беспокоился не за успех там, или неудачу, а чтобы они вели себя прилично. Как оказалось, беспокоился напрасно. Такой самоотдачи актеров и такого внимания от зрителей мало какая сцена знавала. Вели зрители себя тихо, но на ход спектакля реагировали всем своим телом. То есть страсти в них такие отражались, что и сравнить не с чем, разве, что с индийской кинематографической актерской школой. Да и то, весьма приблизительно.
Особенно реалистично "психи", игравшие жертв, изображали агонию. От желающих сыграть не было отбою. Пришлось здесь делать уступку требованию продюсера. Доктор настаивал, чтобы преимущество давалось самым здоровым из "психов", чтобы они в состоянии были выйти из роли невредимыми.
Слов в сценах практически не было. За всех говорил один псих с феноменальной памятью. За время репетиций он заучил столько текста, что я боялся, начнет либо путать, либо заговариваться. Но все обошлось.
Тексты я брал близкие по духу и содержанию к нашим сценам. Из классических пьес. Отрывки были небольшие, но яркие.
Воспроизводить их не имеет смысла, так как это превратилось бы в сплошное цитирование. Ну, к примеру, в сцене "Отравление Президента" наш "Хор" воспроизвел три раза, пока "актеры" изображали событие, отрывок из "Гамлета":
Когда я спал в саду,
Как то обычно делал пополудни,
Мой мирный час какой-то дядя подстерег
С проклятым соком белены в сосудце
И тихо мне в преддверия ушей
Влил прокажающий настой, чье свойство
Так глубоко враждебно нашей крови,
Что, быстрый, словно ртуть, он проникает
В природные врата и ходы тела
И свертывает круто и внезапно,
Как если кислым капнуть в молоко,
Живую кровь; так было и с моею;
И мерзостные струпья облепили.
Почему три раза? Как в школе учили: Вступление, Основная часть и Заключение. Никакими другими мыслями, ни глубокими, ни возвышенными, это трехкратное звучание не обосновывалось.
А одну из сцен нас вынудили даже повторить "на бис", а именно, "Смерть на охоте": несколько "психов" изображали деревья и кустарники, лес, одним словом. На поляне перед этим "реквизитом" находилось еще четыре "психа", изображавших охотником с ружьями в руках, которые с предельной сосредоточенностью вглядывались в "лес". Вдруг из "леса" выбегал "псих", с растопыренными пальцами у подбородка - "кабан" и дружелюбно - это было написано у него на лице - смотрел на охотников. В следующий момент из группы охотников выдвигался самый Главный. То, что он самый главный ни у кого из зрителей не вызывало сомнений - это подчеркивалось тем, как на него смотрели остальные, и целился в "кабана". Тот же стоял, продолжая дружелюбно рассматривать Главного, очевидно, и не подозревая, что смотрит в глаза своей смерти. Сцены разыгрывались неторопливо, давая возможность зрителям проникнуться ощущениями и чувствами, как кабана, так и его потенциального убийцы. Вдруг убийца опускает руки с ружьем и улыбается кабану. Это приводит в недоумение остальных, стоявших у него за спиной. Они практически возмущены - законная добыча может уйти. Но Старший, или Главный, как хотите, делает еще один неразумный с точки зрения своей свиты шаг, он отбрасывает ружье и раскрывает объятия навстречу "кабану". Тогда один из свиты вскидывает ружье и целится в кабана. Главный, почувствовав недоброе, поворачивается лицом к свите, раскинутые руки, только что изображавшие дружественность по отношению к кабану, превращаются в жест его защиты от своей свиты. Стрелок целится, конечно же, в кабана, но чтобы в него попасть заряд должен пройти через Главного. Звучит выстрел, затем еще... стреляет уже вся свита, и все пули попадают в главного. Кабан убегает.... Дальше апофеоз сцены - Агония. На глазах зрителей слезы. Все сцены Все миниатюры Спектакля длились не более сорока пяти минут. ...
После наших сцен Доктор поздравил меня с успехом. Он даже слово такое сказал "с этим событием". Он сказал мне: "Вы настоящий профессионал, жаль будет с вами расставаться, но вам ... надо расти!" Я в эту ночь с трудом заснул. Я думал, Господи, как же я мог, не додумав всего до конца, до самого что ни на есть честного конца, каким бы он ни был, как же я мог проделать эти дилетантские по содержанию попытки Ухода? Даже не додумав и не отчувствовав все до конца, я, профессионал?
На следующий день текущие обходы и обследования Персонал ждали сюрпризы. Якобы больные, из тех, кто присутствовал на премьере, вели себя тихо, лежали на кроватях, отвернувшись лицом к стенке, стояли у окна, вперив взгляд наружу, с глазами, поднятыми к небу. Небо было голубое, по нему катили себе нежные облачка.
Когда врач, удивленный и настороженный необычной статикой представшей перед ним картины в палате, обратился к лежавшему на кровати "психу" с вопросом: "Ну, как дела у нас, господин премьер-министр?" Тот посмотрел на него внимательно и ответил: "Я больше не премьер-министр". Врач был ошарашен: "А-а-а-а... кто же вы, простите?" "Я подал в отставку, - затем немного подумал и добавил. - Всем Кабинетом". "Вот как, - только и смог вымолвить Врач. Но в следующий момент профессиональные навыки взяли свое, и он опять изменившимся сладким голосом спросил: "Что, согласились на президентскую республику? Вот так, просто, без борьбы?" Президент, стоявший у окна, повернулся к Врачу и ответил за Премьера: "Я тоже подал в отставку". "Ага, не растерялся, - Врач. - Значит, у нас теперь будет парламентская республика". "Да нет, же, - с некоторой досадой откликнулся Председатель парламента. - Парламент самораспустился". "Но... это же... нас же в таком случае ждет анархия! А вы подумали о людях, о народе?" Спикер ухмыльнулся: "Мы последним Актом передали всю власть народу!" "Так что мы теперь просто народ!" - торжественно добавил он.
Мой Врач оторвал глаза от текста, посмотрел на меня (на автора) и спросил: "И что? Это все?" - "Нет, - ответил я. - Еще много есть, но я не все... записал". Возникла пауза. Я напряженно ждал, если он сейчас скажет, что текст выглядит не законченным, то значит, он ничего не понял, и вообще все это время придуривался, а на самом деле просто лечил меня. Но он задумчиво почесал где-то у себя в голове и сказал: "Ну, что ж. Надеюсь на вашу тактичность по отношению к окружающим вас... людям". И все. Значит, он все понял.
У Ухода не может быть конца. Концы... начала.... Когда о них думаешь, то трудно отделаться от ощущения всеобщей ничтожности. Уход - это только первый и последний шаг, а между ними настоящая конкиста преодоления концов и начал, но что нас ожидает дальше, я сказать пока еще не мог.
Я чувствовал, что в размышлениях своих, в "видении" своем, я подошел очень близко к тому, что является основанием самого себя.
Писание свое, Я, конечно же, не собирался печатать. Да я и сам понимаю, что есть такие злые истины, которые даже если и приходят в голову, озвучивать не стоит. Истины, опять же не абсолютные, а скорее в бытовом смысле, но все равно не стоит. Да и писать я больше не собирался. Планировал лежать и размышлять. На такое сейчас не каждый способен. Разве что больные, ленивые да отчаянные.
Итак, Я снова вернулся в пустую квартиру и лег на диван. Весь мой внешний пафос, обуявший меня было после триумфа на Политической сцене" постепенно сошел на нет.
... Этим моим статическим состоянием все могло и закончится. Не представляю как долго я бы так протянул. Но как только мысль о том, что надо бы побеспокоится о себе, приходила мне в голову, я сразу же чувствовал нечто вроде судорожных сжатий моих мышц по всему телу и даже в голове. Это мое тело, получив тревожный сигнал, силилось снова принять позу бегущего человека. И моя душа, ужаснувшись, предчувствуя, что снова начнется эта пляска святого Вита, неизбежная в состоянии бегущего человека, отталкивала эту мысль.
Однажды вечером прозвучал, уже начавший забываться, звук - зазвонил телефон. Пока я думал, поднять или не поднять трубку, сигнал прервался. Да и то надо отдать должное терпению звонившего, решение я принимал минуты три.... Так и не приняв решения, я пошел на кухню напиться воды - единственное чего в квартире было в изобилии, хоть и говорили люди, что пить ее нельзя. И вот когда я проходил мимо телефона на кухню телефон снова зазвонил. И, честно говоря, я взял трубку, как бы автоматически. Ну а раз взял то и сказал туда: "Слушаю". Заранее готовясь, ответить вы не туда попали. Но... Меня назвали по имени отчеству, и что самое главное какой-то угрозы моему нынешнему состоянию я в голосе не почувствовал.
Это был Врач, в дальнейшем Доктор, который позволил нам нашу "Политическую сцену" в психбольнице. Как оказалось, он защитил диссертацию на какую-то мудреную перегруженную терминами тему, после чего его пригласили в одну не менее мудреную организацию консультантом. Успешно продвигаясь, он занял там не то что высокое положение, а прямо таки уникальное - его на руках носили. Соответственно и зарабатывал. Но, как он сказал, ему всегда чего-то не хватало, и вот он понял, что не хватает то ему именно меня. Поэтому разыскал мой адрес и телефон и решил позвонить. Я, поблагодарив его, хотел, было оказаться, но он предложил такие условия, что даже душа моя дрогнула. Вкратце, он сказал, что на работу мне ходить не надо, что как лежал я, так и буду лежать себе, что если захочу, даже продукты мне будут по заказу домой возить, ну и многое другое.
Единственное, чем я буду должен отрабатывать свою зарплату, так это тем, что свои размышления, буду записывать и пересылать ему. Компьютером и Интернетом меня обеспечат. Причем никаких заранее заданных направлений для мышления мне задавалось.
Этим звонком начался мой почти двухгодичный период работы на Доктора. Сколько зарабатывал, говорить не буду, чтобы не смущать налоговые органы. Достаточно. Семью я отыскал, не скажу, чтобы они бедствовали, но моему предложению по моему были рады, хотя и отнеслись сначала с недоверием.
Но так как я не предлагал им снова сойтись или встретится, успокоились. Впрочем, по-моему, они были рады меня слышать еще до того, как я сказал, зачем звоню. И когда расспрашивали меня как дела, то я даже прослезился. По телефону, этого, конечно, они не рассмотрели. А позвонил я потому, что хотел купить им квартиру, а потом ...
Впрочем, как жили мы в врозь, так и жили и видились мы редко. Из дома я почти не выходил, разве, что иногда, что бы постоять перед какой-нибудь доской объявлений, почитать, что на столбах пишут.... И этот легкий крест одиноких прогулок я нес как нелегкое завоевание, как тихую и красивую свободу.
Были и другие звонки. Так один из главных исполнителей агоний в нашем спектакле, после выхода из психушки создал собственный театр. Кто ему помогал финансово мне не известно, но он звонил мне, предлагал должность режиссера, рассказал, что труппу набрал из знакомых мне "актеров". Назвал место, где они арендуют помещение. Не смотря на громкое название, "Политическая сцена" - практически все спектакли они проводят с одними реквизитами и в одних костюмах. Зал не пустует.
Но все проходит. Однажды в обычное время Доктор не приехал