Я открыл глаза и уже в который раз увидел всё тот же направленный в мою сторону проклятый обрез, пустые глаза малолетнего придурка, тусклую лампочку под мокрым потолком. Главное для меня сейчас - полный самоконтроль, нельзя давать волю ни мыслям, ни чувствам. "Ну, блин, ты достал". От этой фразы меня уже тошнит, как и от всей знакомой до отвращения ситуации. Ещё секунда, вот сейчас, спокойствие и самоконтроль, выстрел...
Да сколько можно-то уже! Андрей сел на земляной пол и заплакал. Он плакал горько, навзрыд, как маленький ребёнок, кривя рот и растирая по лицу слёзы вперемешку с соплями, задыхаясь от собственной обиды, даже не думая останавливаться, пока истерика не утихла сама собой. Потом, всё ещё подавляя остаточные всхлипы, он стал уже в который раз обдумывать своё незавидное положение, стараясь не впадать в отчаяние и убеждая самого себя, что не всё ещё потеряно, хотя с каждым разом в это верилось всё меньше. Нет, ну как я мог быть таким идиотом тогда, много лет назад? А конкретнее, ... Опять забыл. Чёрт, у меня же было где-то записано, сколько мне лет? Ладно, потом. Итак, у меня по-прежнему всего три варианта развития событий.
Однажды, в августе 1980 года, в каком-то там роддоме на свет появился чудесный краснолицый и вечно орущий мальчик по фамилии Гришин, впоследствии получивший имя Андрей. Жил-был вундеркинд Андрей, не тужил, школа с пивом и золотой медалью, физтех с водкой и красным дипломом, аспирантура с фольгой и досрочной защитой, барышни перманентно, далее по сценарию. В 24 года - профессор, в 25 - отец-изобретатель так называемой машины времени. Поразмыслив, понял, что если он такой весь умный, молодой и талантливый припрётся и потребует патент на своё гениальное детище, остаток своей замечательной жизни он проведёт в чудесной комнате с мягкими стенами в светлых тонах. Что сделал юный первооткрыватель? Естественно, опробовал. Подумал потом. Поскольку машина переносила не голое тело, не человека с тем, к чему он прикасается, как показывали в фильмах, а ориентировалась на часть пространства приблизительно 2х2х2 метра, в распоряжении Андрея оказалось полстола с компьютером, паяльник, куча документации, железки, микросхемы, винтики и гаечки всех сортов и калибров, пепельница, банка кофе, гранёный стакан, кипятильник и кусок пола. С учётом полного отсутствия электричества ещё на пару тысяч лет, набор не слишком полезный, но уже что-то. Почему ему не пришло в голову запастись чем-то более полезным, он так никогда и не понял. Единственное относительно разумное объяснение - рассчитывал на полный провал первого эксперимента.
Через какое-то время эйфория прошла, а он так и остался в пятом году н.э. возле города Иерусалима. Только тут Андрейкина голова стала доступна для разума, который тут же начал вопить дурным голосом с применением нецензурных выражений, лишь затрудняющих понимание содержания пламенной речи самим обладателем вышеупомянутой головы. Постепенно до парня всё-таки дошло, что, прежде чем соваться в какое-либо время на незнакомую территорию, неплохо было бы хоть приблизительно выяснить, куда ты суёшься и как в этом "куда-то" выжить. В конце концов, необходима сколько-нибудь стройная теория о влиянии на будущее, чтоб ненароком не отменить собственным здесь нахождением собственное же рождение, а то и ещё чего похуже. В общем, надо возвращаться, обмыть, обдумать и уж потом тащиться куда-нибудь в Советский Союз, где хоть с языковым барьером неприятностей не предвидится. Проблем с возвратом возникнуть не должно: машина автономна, наличие электричества значения не имеет. Итак, домой.
Андрею стало нехорошо. Потом страшно. Потом его вырвало. Потом он решил, что такого с нормальным человеком случиться не может и снова огляделся. Машины нет.
Следующие несколько дней, а может, недель или месяцев он не помнил. Первое воспоминание - он стоит на коленях возле какого-то дома, мычит и плачет, а женщина с жалостливым взглядом протягивает ему лепёшку и ласково говорит на незнакомом языке. Потом работал за еду, выучил язык, обзавёлся домом, оброс хозяйством, и через несколько лет считался странноватым, недалёким и необщительным, но всё же мирным, работящим и, в общем-то, достойным членом общества. Воспоминания постепенно вернулись, он всё понял. Тогда он не учёл одной простой вещи - в путешествие отправляется пространство вокруг чипа, который он прикрепил к своей груди, а стоял он в противоположном углу комнаты. К счастью, всё, что тогда было с ним, сохранилось: видимо, в припадке безумия он закопал свои не ахти какие сокровища, и это было единственное, что он вспомнил из "тёмного" периода. Постепенно он перетащил всё, с чем прибыл, домой, ещё не зная, на кой ему это нужно. Бумаги, конечно, не сохранились, но Гришин и так помнил их наизусть, даже сейчас.
Теперь у него появилась цель. Он наконец-то стал жить. Преобразовал своё жилище отшельника в нормальный дом, стал снова изобретать, конечно, на примитивном бытовом уровне. Но всё же этого было достаточно, чтобы его приняли за своего, а потом и за одну из достопримечательностей. К нему стали ходить за советом не только местные, но и пришлые, причём не только элементарные механизмы являлись объектом всеобщего интереса. Как лечить простуду? На ком жениться? Стоит ли бить жену? Один ходок притащил к нему беременную супругу на исходе срока, считая, что лучше с обязанностями повитухи не справится никто. Гришину это, конечно, льстило. Первое время. Потом, осознав, как вляпался, он попытался остановить и свести на нет повальный, а иногда и фанатичный интерес к собственной персоне, но было поздно. Это раздражало, это мешало заниматься главным - воссозданием своего творения, ненавистного и в то же время слепо обожаемого, ставшего для него одушевлённым, живым, дышащим, отдельным организмом.
Когда это произошло, ему было 39, у него была больная жена и сын двух лет от роду. Единственное, чем эта машина отличалась от той, первой - она переносила человека с минимумом прилегающего к нему пространства. Андрей всё никак не решался поверить в собственный успех, проверял и перепроверял, смотрел, трогал, гладил, обнимал, обливал слезами и молился на своё создание. Ему не хватало мужества. И однажды Гришин понял, что если он не сделает этого сейчас, он не сможет уже никогда. Время, место, всё...
Твою мать! Больно-то как. Чётко об угол стола. То есть, его части. Блин, чуть на этаж ниже не провалился! О, Господи... Я здесь! Я вернулся! Стоп. Никаких истерик, воплей, слёз радости, спокойствие, только спокойствие. Я столько раз представлял себе этот момент, но так и не придумал, что же буду делать, если это всё же произойдёт. К кому идти? Куда? Мне почти 40, у меня морщины, родная мать меня не узнает, бежать к профессорам со своей идиотской правдой - самоубийство: не поверят, жёлтый дом обеспечен. Может, и поверили бы, и признали, но не с покрытым растительностью лицом и эдаким одеянием. Интересно, как я выгляжу?
Андрей подошёл к зеркалу и чуть не упал. Из зеркала на него смотрел заросший, немытый, странно одетый и покрытый испариной человек 25 лет. Гришин решил, что показалось, что всё дело в отсутствии нормальных зеркал в том времени, он всматривался в своё изображение и не верил. Но нет, всё так. Даже волосы темнее, чем были - там он за столько лет на солнце стал почти блондином. Парень-мужчина сел на оставшийся пол и стал думать.
Итог. Когда бы я ни вернулся обратно, я вновь двадцатипятилетний здоровый парень, претендент на Нобелевскую премию, у которого все шансы остаться в истории одним из величайших умов человечества и даже войти в школьную программу. Отсюда вывод. Не торопиться. С учётом того, как я выгляжу сейчас и как я выглядел с утра, входя в лабораторию, поверить мне должны. Но у меня там сын, жена, я их обоих люблю, а мне предоставляется такой шанс прожить две жизни...
Андрей собрал всё, что было полезного в кабинете и включил машину.
Время шло, а будущий великий всё не останавливался на достигнутом. Теперь у него было две машины, они стояли рядом, такие родные, такие любимые. В конце концов, он сделал из них одну. То есть, одну машину и микрочип, который лишь оставалось вживить в мозг - и можно управлять величайшим изобретением человечества собственной мыслью. Он проштудировал десятки книг по нейрохирургии, хирургии и трепанации, и наконец решился. Хаим не понимал, почему минуту назад он говорил с отцом, и тот был в полном порядке, а теперь он появился с окровавленной головой и непонятной штукой в руке, из раны торчат нитки. Но он давно привык ни о чём не спрашивать.
Андрей проверял рефлексы, память, напрягал все мышцы по очереди - всё было в полном порядке. Испытания прошли успешно - он подумал и оказался в институте, даже не ожидая, что это будет настолько просто. Он был счастлив.
Жена давно покоилась в могиле, Хаиму было 20, а Андрею нельзя было дать больше 40. Да он и чувствовал себя здоровым и полным сил мужчиной среднего возраста. Периодически наведывался в свою лабораторию, а иногда прихватывал с собой кое-что из литературы. Потом обнаглел и стал потаскивать из соседних кабинетов - всё равно до его возвращения не заметят. Момент окончательного и бесповоротного возвращения всё время откладывался - в конце концов, зачем торопиться? В свой прежний возраст можно вернуться в любой момент, не стоит разбрасываться годами жизни, далеко не всем даётся такая возможность.
Хаим умер в возрасте 48 лет. Андрей не менялся, он оставался сорокалетним. Андрей не понимал, что происходит, но всё же не решался это прекратить и сделать последний, решающий шаг. За следующие 100 лет он похоронил двух жён и восьмерых детей. И решил, что хватит с него такой жизни, не может же он вечно жить от смерти до смерти любимых...
Когда Гришин вернулся, он не стал говорить о последней сотне лет: хватит с научного мира потрясений на первое время. Всё остальное он поведал со всеми подробностями, которые смог припомнить, профессора были в шоке, не зная, верить или нет, но никто не мог отрицать, что нарастить бороду с волосами и куда-то деть пол лаборатории не выходя из комнаты крайне затруднительно, а другого хоть сколько-нибудь разумного объяснения не находилось.
-- Это, конечно, невероятно, безумно, но если всё так, то... Я даже не знаю, что сказать! А вы не могли бы, для полной ясности, объяснить принцип работы, естественно, в мельчайших подробностях?
-- Дело в том, что, как вы понимаете, никакой документации не сохранилось, а компьютер был разобран по винтикам, так что все сведения сохранились исключительно в моей голове. Если не против, пока я буду объяснять устно, а задокументирую позже.
-- Конечно-конечно, коллега! Мы само внимание.
-- Так вот. Основной принцип заключается в том, что...
А в чём? О, Господи. Это от волнения. От усталости. От чего угодно, но я не мог этого забыть. Я же проверил мышцы, рефлексы, память... Чёрт, я проверял оперативную, но не проверил сохранность воспоминаний! Да мне и в голову не пришло, что можно забыть такое.
Андрей ушёл из института, уехал в другой город, перечитывал учебники, которые изучал перед озарением, лежал в больнице, ходил на сеансы гипноза - ничего не помогало. Он забыл, забыл самое важное в своей жизни. Думал, что чип даст его памяти необходимый толчок, но лучшие нейрохирурги сошлись во мнении: удаление чипа - смерть.
Прошло много лет. Бывшему будущему великому стукнуло 63. Выглядел он на 80. Дворническая, палёная водка, чип в голове да воспоминания за триста лет - вот и всё богатство. Однажды, когда Андрюха пополз за водкой к соседнему ларьку, к нему пристал парнишка лет пятнадцати.
-- Дядь, а дядь. Ты мне не нравишься.
-- И чё мне терь, раком встать?
-- Давай бабки.
-- Пошёл ты..
-- Это ты мне? Да ты знаешь, я кто? Да я тебя...
Достал обрез, приставил к горлу. Мне всё равно. Диалог обычный. С ним в подвал - из интереса: слабо ему, или как? Денег не дам. Действительно любопытно. Хоть посмеюсь напоследок. "Ну, блин, ты достал". Выстрел.
Здравствуй, жопа, новый год. Это что? Это я как? Это, блин, где? Это когда?...
Андрей много раз менял время, место и возраст. Сначала он понял, что, несмотря на то, что машина не дожила даже до двадцатого века, она действует и там, то есть мысль не зависит от времени. Он долго жил в Израиле и уже понял, что там ему умереть не дано. Что тогда, в двадцать первом веке, он не погиб лишь потому, что сработал инстинкт самосохранения, то есть реальная угроза жизни - и он испугался, подсознание решило всё за него - и он ушёл, так что самоубийство отметается. Что возраст, в котором он переносится в будущее тот же, в котором он туда отправляется, и там он тоже бессмертен. На это ему потребовалось полторы сотни лет. Что, даже если он не пойдёт за водкой, с ним что-то обязательно случится. Пока это выяснялось, он задыхался в пожаре, поскальзывался в душе, попадал под машину, хватался за провод, травился заначкой самогона, давился сосиской и бог знает что ещё, но чаще всего ему попадался этот парень с обрезом. Андрей никогда не верил в судьбу, но вывод мог быть только один.
...Теории ортодоксальных фаталистов в большинстве своём - полный бред. Человеку отпущено определённое время на земле, суицид - грех, аборт - убийство, и т.д. и т.п. - не стоит выеденного яйца. На самом деле, у человека есть только момент смерти. Один-единственный, неповторимый и неоспоримый момент, только это мы не в силах изменить.
Андрей попытался достать чип самостоятельно. Но, как только он добрался до жизненно важной зоны, подлое сознание вынесло его в приёмную Склифосовского, где его тут же повязали, подлечили и отправили в психушку, откуда он смог удрать только через полгода, хотя для Гришина это было всего лишь мгновение. Итак..
Итак, у меня по-прежнему всего три варианта развития событий. Вечно болтаться по временам и эпохам, пока не свихнусь до степени полной потери какого-либо разума и не стану переходящим психом навечно. Во-вторых, можно раздолбать эту чёртову машину и доживать почти две тысячи лет до момента своей смерти, что, по всей вероятности, лет через пятьсот приведёт опять-таки к абсолютному отсутствию мысли, а если и нет, то тем хуже для меня. Я этого не вынесу, я так не смогу, это хуже любой смерти.
И, наконец, вариант третий. Раздолбать машину и самостоятельно с этим покончить. Полная неизвестность. Неизвестность для меня, поскольку неизвестно, как Время отреагирует на такое самоуправство. Может вернуть меня в момент первой отправки и заставить целую вечность проживать мучительные столетия, может забросить в момент сотворения мира и ждать момента смерти, может остановиться для меня в момент смерти непредусмотренной, да всё, что угодно! С другой стороны, возможно, оно не простит этого никому из живущих, люди станут умирать каждый год, день, секунду своей жизни одновременно, или времена перемешаются, внучка родит от деда, или все станут бессмертными и Земля покроется полчищами сумасшедших...
Я всё решил. Машина вдребезги. Я не буду кончать жизнь самоубийством. Но за две тысячи лет меня может переехать телега, я могу сорваться с обрыва или погибнуть от чумы. Я снимаю с себя ответственность.