Аннотация: Я же учил тебя плавать, помнишь? А яблоки? Ну, не могу же я с Августой лазить по деревьям! А Йозеф? Останется только Августа - и Йозеф меня тоже съест, как тебя эта ведьма, Эльза! Ты же умеешь летать - зачем тебе замуж?
В тот день в Дюрене дул очень сильный ветер. Он поднялся утром, начался лёгким бризом, неся запахи морской травы (йода, как, чуть мечтательно, поправлял сына Йозеф) и морской соли - в общем, запах моря, во всех его воплощениях, северного моря за Берлином, одно имя-прилагательное которого рождало в воображении Людо грозные серо-стальные валы, с рёвом бросающиеся на голые скалы. К полудню ветер сменился, стал сильнее и жарче, вместо запаха морских брызг и мелкой солёной пыли нос Людо поймал сладость карамели и сладкой ваты, а терпкий табачный привкус остался где-то на самом корешке языка. Правда, как Людо ни высовывал его перед зеркалом, пытаясь разглядеть эту забавную горечь - увидеть не получалось. Потому что, как решил Людо, ветер, а ветер, как сказал Йозеф, не имеет облика, то есть, про себя уточнял Людо, прячется. Что ж, утром - соль и йод, в полдень - табак и сладкая вата, а вечером? С чем вечером прилетит неугомонный ветер в тихий городок лип и каштанов?
Незнакомый, решил Людо, уткнув нос в ладонь. Никогда не нюхал ничего подобного. Впрочем, пыль, лошади, а дальше.... Если бы у Людо была мама, он непременно и сразу же узнал бы запах пудры, и талька, и губной помады, и многообразных белил, румян, теней. Но у Людо не было мамы, а от няни и Эльзы обычно пахло печёной сдобой, холодной водой или молоком.
Итак, вечерний ветер смутил Людо, озадачил, встревожил. Вначале он рассказывал о странном ветре Эльзе, но та что-то шила, отвечала невпопад, и Людо ушёл к няне. Однако у той тоже было дел невпроворот и недосуг, ворчала она, слушать о ветре. Что ветер? Вы бы лучше пошли гулять, а то лето на исходе - скоро в гимназию заберут, и не отдохнёте. Вон, днями напролёт бегаете по Дюрену - куда годится? Сын мэра! Вот расскажу отцу, что вчера весь хлеб в доме по крышам разбросали - птиц кормить! Вот господин Велленвольф вас накажет! Эта угроза действовала всегда, правда не так, как полагала няня: мальчик замолкал не от испуга, а потому, что не станешь же няньке говорить о Йозефе, о том, как хочешь его увидеть, как давно не видел, как тянется время в Дюрене, на Линденштрассе, среди лип. Да-да, только липы, их пушистые соцветия, их пчёлы, липы и светлячки знали, как хотел бы он, Людвиг Велленвольф, понять, увидеть...что же принёс ветер того самого вечера пятнадцатого августа 1907-го года, когда светлячки играли в чехарду со звёздами; одни взлетали, другие падали и кружились над липами, под которыми шёл сбежавший с Линденштрассе, 198 Людвиг.
Сбежал, как всегда забыв о наказании. Потому что в город, шептались Августа и Эльза, приехал бродячий цирк, чего никогда на памяти мальчика ещё не случалось. Бродячий - значит, он бродит, он гуляет, где ему вздумается, и никто не заставляет его ложиться спать, едва большие гостиные часы пробьют девять. Бродячий - значит вольный. Людо тоже решил стать бродячим. Бродячим Людо. Потому он и шёл сейчас под липами к центру Дюрена, где сейчас было светло, шумно, пёстро, где уши глохли от выкриков балаганных зазывал и смеха публики. Людвиг почти бежал.
Центральная площадь самого большого городского парка преобразилась: глаза едва не слепли от огней и вспышек, от пестроты одежд и грима, ноги ступали по самым разным тканям, устилавшим траву, деревья стали шатрами, каждая тень увеличилась в несколько раз, каждый голос звучал громче обычного. Людвиг осторожно шёл вперёд, он будто не видел многоцветный витраж цирка вокруг себя: жонглёров, гиньолей, дрессировщиков, шпагоглотателей, людей огня, воды, воздуха, необыкновенно больших, неимоверно маленьких, сказочно прекрасных, устрашающе сильных, до смешного слабых.... Людо шёл к чему-то в самом центре шатрового круга, что приковывало не только его взгляд. Вернее было бы сказать не "что", а "кто" - один из акробатов, чьи земные братья сейчас стояли на голове, ходили на руках, кувыркались один на плечах у другого, кажется, возомнил себя птицей. Мужчина или мальчик (если подслушать сейчас мысли стоявшего в той же толпе Йозефа) в разноцветном трико, на земле - юркая, незаметная ящерка, стоял сейчас на канате - крылатый и яркий, летняя звёздочка, сияющий блёстками и улыбкой.
Людо застыл с приоткрытым ртом - под скрипку и флейту танцевал на канате мальчик в лоскутном трико, его тень, не сливаясь с тенями публики, почтительно отступившей за границы мелового круга, взлетала над тенью каната. Карие в свете факелов глаза Людо заворожено следили за каждым взмахом руки мальчика на канате: кувырок, прыжок, стойка на руках, колесо - лоскутья сливаются в одну мерцающую радугу, в улыбку ярко, почти вульгарно накрашенных губ. Вот он опять поднял руки, чтобы взлететь, как можно выше, выше к звёздам, самому стать звездой! Лети, лети, звезда! Люцифер!
-Людвиг. Почему ты здесь, Людвиг? Открой глаза и отвечай, когда тебя спрашивает отец!
Людо медленно и нехотя подчинился - строгое лицо Йозефа, как всегда серьёзное, отстранённое, а сейчас ещё и непривычно-растерянное, почти испуганное, склонилось над сыном.
- Йо...я, - Людо всегда называл отца по имени, но про себя, не осмеливаясь вслух, - я сбежал с Линденштрассе.
- Зачем? - теперь Йозеф отвернулся, они сидели на скамье у фонтана, совсем рядом с огнями, скрипками, литаврами.
- А тот... мальчик-еврей? Акробат. Он улетел, да? - Людо повернулся к отцу, безуспешно искал его взгляд.
- Людвиг, ты не отвечаешь на вопрос. Ты никогда не отвечаешь на вопрос! Зачем ты сбежал из дома? Ты понимаешь, что я теперь должен наказать и тебя, и Августу?
Огонёк в глазах Людо погас, сменившись чёрной водой, непроницаемой для отца:
- Наказывай.
- Ты жесток, Людвиг. Мой сын...
- Нет! - Людо вскочил, в его голосе слышались слёзы, обида, гнев, - не твой! Наказывай, я снова убегу! Я улечу! Я стану звездой, как Люцифер!
Кто знает, что заставило Йозефа обернуться - сами слова или ярость, с которой они были произнесены, но он обернулся, мгновение молчал, любуясь сыном, а затем тихо ответил и после вновь сжал губы:
- Лети.
Людо в изумлении застыл, затем поднял руку, как бы защищаясь или отмахиваясь от отца:
- Ненавижу тебя!
Йозеф смотрел вслед сыну, пока тот не потерялся в толпе клоунов, акробатов, людей смешных, трагических, умелых, гибких, людей-звёзд, людей-птиц.
* * *
Людвиг вернулся только через год, вместе с цирком. За день до его возвращения Йозеф уехал из Дюрена. Августа, увидев лоскутья, блёстки и грим Людо, залилась слезами.
* * *
- Странный мальчик, - неодобрительно покачала головой пожилая матрона, чью руку благоговейно держала в своей горничная Эльза, - и как его отец до сих пор терпит? Надо либо приструнить, либо отправить, куда положено. Безобразие!
Эльза вздохнула. Хозяин вернулся всего неделю назад, и выходки Людо стали, действительно, причудливей обычного.
- Матушка, не нервничайте, - опустила голову Эльза.
- Он танцевал на крышах, Эльза, - почти кричала возмущённая фрау Ильхе, - и знаешь, в каком виде?
- Не знаю, матушка, - прошептала покрасневшая Эльза.
- В неприличном, Эльза! Сегодня же ты уходишь из этого дома! Я тебе не позволю! Ты так никогда замуж не выйдешь! Останешься в девицах! Чего дрожишь?
- Пожалуйста, матушка, - едва выговорила Эльза и разрыдалась.
В тот же день фрёйлен Ильхе дрожащим голосом, то и дело поправляя чёлку, попросила расчёт у герра Велленвольфа. Тот кивнул, не отрываясь от документов:
- Я дам вам расчёт, Эльза. Вы хорошо работали. Мне жаль. Желаю удачи.
И всё. Ни взгляда. Ни жеста. А вот Людвиг, который бежал всю дорогу от пруда до сада, почти упал в объятья своей любимицы:
- Эльза! Эта ведьма заколдовала тебя и теперь уводит, чтобы съесть! Эльза, не уходи, я не хочу!
- Людо, Людо, - беспомощно повторяла несчастная девица, не в силах ни оттолкнуть, ни возразить, ни успокоить или успокоиться.
- Я же учил тебя плавать, помнишь? А яблоки? Ну, не могу же я с Августой лазить по деревьям! А Йозеф? Останется только Августа - и Йозеф меня тоже съест, как тебя эта ведьма, Эльза! Ты же умеешь летать - зачем тебе замуж?
Но тут на помощь судорожно рыдающей фрёйлен пришла Августа:
- Людвиг! - Людо вздрогнул, в последний раз взглянул на Эльзу, - Людвиг. Вас зовёт герр Велленвольф.
- Да, - прошептал мальчик и, поцеловав руки Эльзы, пошёл к кабинету Йозефа.
С момента возвращения отца прошло семь дней - Людо считал - но Йозеф не желал видеть сына. Именно не желал - в этом Людо был уверен, а не "был занят", как уверяли его Августа с Эльзой. И вот теперь, после танца на крышах, как и рассчитывал Людвиг, Йозеф вызывал его к себе.
Кабинет отца, выдержанный в классических коричневых тонах, во всём, вплоть до мелочей, мог служить примером кабинета - комнаты, предназначенной для работы и только. Жизнь сто девяносто восьмого дома по улице Линденштрассе здесь, в кабинете, являла лик строгой упорядоченности, ясности и простоты. Словом, была во всём противоположена жизни сада, кухни, столовой, гостиной, комнат, где властвовал Людо. Таким образом, кабинет, всяком вошедшему в дом, казался спасительным островком деятельной тишины. Людо же видел в кабинете врага, маска которого ежедневно застывала на лице Йозефа. Вчера Людвиг бросил кабинету вызов - сегодня явился сюда, портить безупречность делового стиля, своим белым личиком от природы рыжего, своими веснушками, своим непонятно откуда взявшимся в сыне Велленвольфа акцентом.
Герр Йозеф Вильгельм Аделаида фон Велленвольф, по утверждению анналов местной церкви, отец Людвига Йозефа Инесс фон Велленвольфа, так и не встал из-за стола, за которым только что принимал расстроенную Эльзу. Проект нового городского парка, в тяжёлом, причудливом стиле барокко, с фонтанами и статуями, отнимал всё время. Впрочем, мэр и без того старался как можно меньше видеть сына.
Семь дней прошло с его возвращения, десять - с возвращения Людвига. Дюрен-Кёльн-Берлин-Мюнхен-Франция-Италия-Португалия-Испания-Италия-Франция-Германия-Дюрен. Йозеф наизусть знал маршрут балаганчика Людо. Нить, ведущая к сыну, не рвалась, не терялась ни разу. Поэтому он не удивился радостному письму Августы.
- Здравствуй, папа! - сказано было чётко, ясно, звонко. Даже, пожалуй, чересчур чётко, ясно и звонко. Так, что образцово-деловая деятельная тишина кабинета вмиг была разбита.
Герр Велленвольф поднял глаза на сына. Как ни странно, он не казался ни рассерженным, ни расстроенным, чего Людо вправе был ожидать: после целой недели показательно-безобразного поведения не могли не зазвучать голоса отца этого ребёнка или мэра этого города. Могли и должны были!
Но, когда Йозеф молча поднял глаза в ответ на дерзкое приветствие, Людо радостно улыбнулся в ответ:
- Ты будешь меня ругать?
Йозеф покачал головой.
- Но, - Людо почувствовал даже небольшое разочарование, - почему? Я ведь так ужасно себя вёл! Ты знаешь, я, - чем больше говорил Людо, тем серьёзнее становилось его лицо. Видимо, он строго осуждал себя, - танцевал на крышах сегодня утром в очень неприличном виде! И на флейте играл. Я тебя опозорил!
Йозеф, что стало теперь Людо яснее ясного, весело смеялся, всё ещё про себя.
- А, кроме того, - возмущённо продолжал Людвиг, - я вполне мог упасть и сломать себе правое третье сверху ребро!
- Почему именно третье, Людвиг? - улыбка уже исчезла с губ, но осталась в морщинках возле серых глаз герра Велленвольфа.
- Оно у меня самое хрупкое, Йозеф, - радостно объяснил Людо, и тут же радость сменилась испугом, судорожным "прости, отец".
- Ничего, Людвиг, - голос вновь стал холодным и, кажется, нисходил к сыну со страшной высоты, где голоса становятся льдинками, - ты сам прекрасно всё понимаешь, как я вижу. Я люблю тебя. Ступай.
Ослеплённый и оглушённый, Людо попятился, выбрался из кабинета наощупь, закрыл дверь и выбежал из дома. Он бежал долго, по улицам, переулкам, через остатки древней городской стены, мимо людей, удивлённо качавших вслед головами - мол, совсем наследник Велленвольф в уме повредился, к берегу небольшой речки, к самой воде. Споткнувшись о корень одной из ив, Людо упал и заплакал.