Она сидела на высоком парапете, что в кольцо заключал их двор, полный деревьев - все говорили, что сад у них зелен и прохладен в сравнении с соседскими, им даже завидовали. "Даже", но разве зависть - такое уж необыкновенное чувство? Может быть, для неё, девочки, такой юной и прекрасной, что мысль её, кажется, всегда была чиста и радостна. Но ему, воину и её мужу, известна природа и лики зависти. Можно завидовать саду, прохладному источнику подле дома, счастью хозяев, красоте жены и удаче мужа.
Вот, сидит она, влажная еще, с мокрыми кончиками черных волос - пальцы его помнят, как надо гладить это смуглое тело, чтобы оно выгибалось на крашеном льне простыней и льнуло к нему в поиске, который он длил и длил, пока струна не начинала петь без фальши, до предела натянутая. И тогда он приникал к темным, почти коричневым соскам. Она сжимала его голову, она открывала глаза, её волосы, взмокшие на висках и лбу, вились, вились в его пальцах, сбегали по его руке к плечу, и по бедрам её, и щиколоткам. Мокрые волосы стремились вниз, вниз, как и его рука, как и он сам, как струи воды, когда она обливалась, стоя в саду в полдень или полночь. Она, нагая, лишь волосами прикрытая.
Негу и жар песков хранит тело твое.
Раскаленная пустыня тело твое.
В недрах его скрываешь ты корень, что дает прохладу и жизнь.
Колодец бездонный глаза твои - не достичь дна безумному, заглянувшему в них.
Он, её муж, знал, что такое зависть.
- Вирсавия!
- Да, господин?
Легкие босые ноги скользнули по траве сада, по камням двора - юная женщина склонилась к ногам мужчины лет сорока. Его висок, когда-то рассеченный, хранил шрам, отчего уголок правого глаза был опущен вниз, как у печальной маски.
- Я уезжаю, Вирсавия. Это приказ царя.
Замешкалась. Застыла.
- Подними глаза.
- В них страх и слезы, господин. Вирсавия будет ждать тебя.
Он сдержал горькие слова. Он просто ушел, мужчина, муж прекрасной Вирсавии.