Мне вспоминается весенний серебристый ветер, ещё сквозной лесок и попавшая в беду утка, то ли рано прилетевшая с юга, то ли зимовавшая в незамерзающих полыньях.
Видимо, плывя из озера по ручью, она каким-то странным образом застряла между двух завалившихся в воду стволов ивняка и никак не могла из них выбраться. Стволы с густопереплетёнными сучьями сдавили её тело, утка била лапками по быстрой, холодной воде, вертела шеей, пытаясь вылезти из зажима, потом, устав, отдыхала. И снова трепыхалась, но тщетно.
Подняв раструбы болотных сапог, я осторожно влез в ручей, черпнул в сапог ледяной воды.
Как испуганно, тревожно затрепетала птица при моём приближении.
И когда я подбросил её освобождённую вверх - как торопливо и неблагодарно улетела.
...Мне вспоминается поздняя осень. И тот же лес возле озера с поэтическим названием Глазочек. Лес притих, присмирел, растерявший листву и цвет, обречённо ожидая прихода зимы.
Мы с другом сидим у костра, разгорячённые пламенем и охотничьей настойкой, смачно обсасывая косточки утки, сваренной в котелке.
- Вот это вещь! - говорит он, вытирая платком губы.
- Вкуснота! - восхищённо соглашаюсь я и, блаженно вытянув ноги, тянусь рукой к пачке сигарет, сдуваю с неё пушинку утиного оперения. Оперения той, быть может, утки, которую я спас весной, промочив ноги в ледяной воде, а осенью - убил и съел у костра.