За редким исключением, все начинающие писатели начинают с одного и того же: засылают свои творения в газеты и даже журналы.
Я тоже засылал.
Начинал я плохо, кажется, хуже всех. Но вначале не видишь начала.
Естественно, я полагал, что ответы, прибывающие из всевозможных редакций, несправедливы, и мои малооригинальные стихи стоят большего.
Повторяю - стихи мои не были оригинальными. Ответы тоже: советовали читать классиков, подмечали, что рифма "хлеба-неба" не открытие, предлагали искать своё лицо и т. д.
Вместо того чтобы читать классиков и искать неповторимое лицо, я нашёл в двухтомнике Твардовского несколько его ранних стихотворений и послал их в "Новый мир", редактором которого и был сам Александр Трифонович.
Ответ пришёл скоро. Литсотрудник С. Ильичёва советовала мне искать своё лицо и читать классиков и, между прочим, Александра Твардовского.
Я написал главному редактору об этом курьёзе, прося не журить литсотрудницу. Умный Александр Трифонович, словно вовсе забыв о неприятной, казалось бы, для него мистификации, доброжелательно и не мелочно разобрал по косточкам мои стихи, вероятно, чтобы ободрить меня - хвалил некоторые вещи.
Не стану приводить целиком письма. Ограничусь концовкой:
"...Ваш озорной приём с присылкой стихов главного редактора "Нового мира" в редакцию и отклонение их литконсультантом С. Ильичёвой, не должны всерьёз убеждать Вас в том, что якобы всё дело в том, кем стихи подписаны... и т. п.
Желаю успехов. Присылайте стихи, озоровать больше не следует".
Я послал. И впоследствии получил вёрстку стихов, которые, однако, опубликованы не были по причине независящей от главного редактора.
Но озоровать не бросил и совету Александра Трифоновича не внял. Возраст ещё был озорной.
2.
В то время я был в дружеских отношениях с поэтом Александром Андреевым, который познакомил меня со своим отцом - замечательным русским поэтом Александром Прокофьевым. Мы часто ездили к нему в Комарово.
Я рисовал Александра Андреевича, делал акварели его сада с беседкой, пили чай, читали стихи. Иногда Александр Андреевич с характерным слегка бубняще-окающим говором весело рассказывал о необычайно продуктивной неделе (написал шестнадцать стихотворений), о странном письме от незнакомого человека из Омска (просил семьдесят пять рублей взаймы). Глаза его гасли, грустнели, когда поделился однажды, как в Москве пришлось ему хлопотать о предоставлении квартиры сестре Есенина - Александре Александровне.
Однако не собираюсь я сейчас делиться воспоминаниями о самобытном советском поэте. Это предмет иных страниц.
Как-то я набрался духа и показал Александру Андреевичу письмо Твардовского, поведал об "озорстве".
- Прав Саша, - категорически отрезал Прокофьев. - Главное, чтоб стихи были крепкие, а кто подписал их - это дело двадцать девятое...
- Согласен, Александр Андреевич. Только для публикации частенько очень важно не "что", а "кто".
- Чушь собачья.... Выбрось из головы...
Но я не выбросил. И опять решил "созоровать".
Когда уезжали мы из Комарово, Прокофьев передал сыну подборку стихов для "Звезды". Туда мы и вложили два моих стихотворения, конечно, без подписи автора, то есть - без моей подписи.
Отделом поэзии "Звезда" заведовал в то время человек большой поэтической культуры Николай Леопольдович Браун. Не знаю - почему он не заметил инородной вставки, скорей всего не тщательно ознакомился с подборкой своего именитого друга.
Довольно скоро, через того же Александра Андреева, была передана вёрстка для Прокофьева, где в соседстве с его стихами, к величайшему моему ликованию и изумлению, находились и два моих опуса.
Конечно, прибыв в Комарово, я "рассекретился", впрочем, не без страха.
Александр Андреевич не рассердился. Наоборот - рассмеялся и слегка пожурил Николая Леопольдовича Брауна. (Кстати, в записке к нему, он, прося убрать два стихотворения, меня не выдал, а объяснил, что-де они нужны для другого цикла.).
- Вот видите, - победно заорал я, - дело не в "что", а в "кто"! В первый раз стихи были крепкие (похвалил сам Твардовский), а подпись моя. Теперь подпись крепкая, а стихи мои. И ведь чуть-чуть не опубликовали...
- Чуть-чуть не считается, - отмахнулся Прокофьев, пробегая глазами по строчкам моих стихотворений. - А ничего, можно печатать под собственной фамилией...
Прошло время. Не сразу я осознал слова Твардовского и Прокофьева. Не сразу я ощутил их нутром, и они стали моими словами. Не сразу понял, что если произведения молодого автора кто-либо путает с произведением большого мастера, то это печаль молодых литераторов, а не мастеров. Это свидетельство безликости, безголосости, подражательства.
Голос органически-самобытного художника трудно с кем-то другим спутать. Хотя ему можно умело подражать, порой и бессознательно.
Стиль и слово оригинального, то есть настоящего поэта - узнаваемо, как и само лицо, которое распознаёшь и в мудрёном гриме.