Брайан Массуми : другие произведения.

Значение - Сила

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст одного из ведущих делезианцев современности, профессора Брайна Массуми. Вкупе с "философия, несущая удовольствие" позволит составить определенное впечателение об идеях одного из величайших философов прошлого века Жиля Делеза и его соратника, одного из лидеров антипсихиатрического движения, психоаналитика Феликса Гваттари.

Брайан Массуми.

  

Значение - СИЛА.

  
   [Перевод - Максим Категов]
  
   Первый раунд.
  
   "Феномен существует не как явление или даже видимость, но как знак, симптом, обнаруживающий свое значение в существующей силе".
   Возьмите дерево. Плотник, намеревающийся изготовить стол, не берет просто, какой попало кусок древесины. Он выбирает пригодный для обработки кусок дерева. Обрабатывая выбранную заготовку, он учитывает текстуру древесины, подстраивается под нее. Он читает и интерпретирует. То, что он прочитывает - это знаки. Знаки - это качества (цвет, текстура, прочность и т.п.). А качества это нечто большее, чем просто логические свойства или чувственные образы. Они укутывают, свертывают, содержат в себе некий потенциал - способность подвергаться воздействию, аффицироваться некой силой (воздействие рубанка; позднее, давление локтей дурно воспитанных молодых людей), а также способность оказывать воздействие, реализовывать свои внутренние силы (сопротивление гравитации, трение; или не совсем собственно предназначенные столу возможности, например, быть использованному в качестве дров). Подлинное существование знака состоит в сжатии, концентрации времени. Это одновременно и индикатор будущего потенциала, и симптом прошлого. В нем собраны, свернуты материальные процессы, направленные как вперед (обработка, бытие столом), так и назад (эволюция видов деревьев; природные условия, обусловившие индивидуальный рост; культурные действия, которые доставили конкретный кусок древесины конкретному изготовителю столов). Свертывание - это не метафора. Индивидуальное и филогенетическое прошлое дерева действительно существуют как следы в структуре древесины, а его будущее как эксплуатируемые качества. При первом, пробном приближении, значение представляет собой узел свернутых, упакованных материальных процессов.
   "Вещь имеет столь много значений, сколько сил мы способны в ней уловить". Действительное существо знака состоит не в идентичности, а в свертке различий, упаковке множественности действий, материалов и уровней. В наиболее широком смысле значение включает даже и те тропы, что не даны в нем непосредственно. То есть оно включает так же и все силы, которые лишь могли бы быть схвачены в вещи. Таким образом, речь идет о свернутой в знаке потенциальной бесконечности процессов.
   Тогда интерпретация состоит в разворачивании свернутого в знаке. Плотник приводит качества дерева к определенному выражению и тем самым осуществляет интерпретацию. Его интерпретация становится творением, творением не просто физического объекта, но потребляемой ценности, культурного объекта, стола для бифштекса с картофелем. Хотя активность плотника может представляться на сознательном уровне как "воля" или "интенция", воплощенные в действия, здесь не более субъективного, чем было объективного в сущности знака. Только Горацио Алжер мог сказать, что речь идет о свободном выборе самого бытия-плотником работника физического труда. На самом деле, то обучение, которое он прошел, представляет собой частную институализацию мастерства, формализованное знание, собранное за столетия множеством людей. Изготовляемый им из дерева продукт отражает потребности и вкусы множества других людей. Все это участвовало в интерпретации дерева/творении стола. Интерпретация это сила, а применение силы это результат бесконечного взаимодействия природных и исторических, индивидуальных и институциональных процессов. Все это дает нам вторую аппроксимацию того, что представляет собой значение: в большей степени встреча сил, нежели просто силы за знаком. Сила против силы, действие против действия, разворачивание свернутого: значение - это столкновение силовых линий, каждая из которых в действительности представляет собой комплекс других сил. Процессы, происходящие актуально или потенциально могут быть неограниченно анализируемы в любом направлении. Это игра без конца, здесь нет единства в смысле тотальности, которая могла бы связать все это в один логический узел. Нет единства, но есть регион ясности: инструмент встретился с деревом. Значимость события может быть проанализирована строго, но никогда не исчерпывающе, так как здесь имеет место эффект бесконечно длительного процесса выбора, предопределившего, что именно эти две вещи, из всего множества вещей, встретились данным способом в конкретном месте и времени, именно в этом мире, одном из всех возможных миров.
   На первый взгляд, этот пример может показаться усиливающим традиционные философские дуальности: природа на стороне знака, культура на стороне интерпретатора; объективное на одной стороне, субъективное на другой; материя и разум; сырой материал и готовая продукция. На самом деле, ни одно из этих различений здесь не сохранено. Силы, доставляющие дерево рабочему и рабочего к дереву представляют собой смесь культурного и природного. Человеческое тело - это природный объект со своим собственным филогенезом; с точки зрения социальных сил, схватывающих его, человеческое тело - такой же сырой материал, подвергаемый отливке, оформлению, как и кусок древесины.
   Таким образом, мы вводим в игру дуальность. Знаки на дереве нельзя назвать пассивными ("вещь сама по себе не нейтральна, но выступает в большей или меньшей степени родства с той силой, что схватывает ее в настоящем"). Но они менее активны, чем инструмент. Их действие медленнее, их сила слабее. Они сталкиваются с интерпретацией и оказываются в ее власти. Но, нельзя говорить и об аморфной субстанции, оформляемой в выражении. Выражение, экспрессия не имеет теперь монопольных прав называться формой; так же как содержание - это не субстанция. Мы обнаруживаем субстанцию на обеих сторонах: дерево; обрабатывающее дерево человеческое тело и инструмент. То же самое касается и формы: как исходный материал, так и производимый объект имеют свои определенные формы, так же как и тело и инструмент.
   Происходит столкновение двух субстанций/комплексных форм, одна одолевает другую. Одни силы захватываются и подчиняются другими, становятся их содержимым, включаются в них. "Ценность чего бы то ни было представляет собой иерархию сил, которые выражены в ней как комплексный феномен". Одна из сторон столкновения имеет ценность в качестве содержания, другая в качестве выражения. Но содержание и выражение различаются лишь функционально, как одолеваемое и одолевающее. Содержание - это не знак, ровно, как и не референт или означаемое. Оно есть укутываемый, свернутый в знаке целый мир сил. Содержание сформировано субстанцией, понимаемой как занимаемое силовое поле.
   Различие между содержанием и выражением не только функционально, но так же относительно и обратимо. Из перспективы доминирующего инструмента, дерево - это содержание. Но из перспективы входящих в него сил, это выражение; выражение поглощенных и содержащихся в нем воды, солнечных лучей и диоксида карбона, выражение присутствующего генетического потенциала и т.п. Ремесленник с инструментом в руке является агентом выражения, но под другим углом, в нем можно увидеть институциональное содержание, систему подготовки или техникум, где он был обучен. Содержание в одной ситуации - это выражение в другой. Одна и та же вещь может быть и тем и другим в разное время или одновременно, в зависимости от угла рассмотрения и того, какого рода столкновение нас интересует. Тот факт, что различие между содержанием и выражением относительно и обратимо не значит, что оно просто субъективно, и мы можем вертеть им как нам угодно. Содержание и выражение, конечно, обратимы, но перспектива, согласно которой одно становится другим, не принадлежит точке зрения внешнего наблюдателя. Это зависит от угла приложения действующей силы. Содержание и выражение обратимы лишь в действии. Властные отношения определяют кто есть кто. Поскольку каждое властное отношение существует не иначе, как элемент, виток комплекса властных отношений, и поскольку любая вещь представляет собой узел сил, постольку различие может показаться неуместным, непригодным. На самом деле его можно назвать сложным, запутанным, но не непригодным. Сплетенные в узел нити могут быть распутаны. Мы способны проследить траекторию движения силы в клубке ее переплетения с другими силами (рассматривая происхождение дерева и планируя оптимальный эффект, зависящий от качества древесины), и мы способны проследить траекторию движения вещи из одного узла сил в следующий (человеческое тело из техникума на рабочее место). Содержание и выражение находятся в том положении, которое Делез и Гваттари называют "взаимным предположением". Одно не существует без другого. Они взаимно определяют друг друга. Но хотя они всегда смешаны фактически, они различны по своей природе. Характеризуя это различие как "функциональное" можно попасть впросак. Речь идет не столько о полезности, сколько о борьбе - "рукопашный бой энергий". Тот факт, что армий для войны нужно как минимум две и что солдаты воют бригадами, не означает невозможность анализа сражения. Наверное, в какой-то момент сложно определить, чья берет, но пыль осядет. Различие между победителем и побежденным станет реальностью.
   Все это дает нам возможность проводить дальнейшее различение, отграничивая формальный аспект содержания и выражения от их субстанции. Процедура работы с деревом подразумевает наличие метода. Эта формальная организация функций может быть названа "формой выражения". Подобно этому, качества дерева как сырого материала, состояния через которые они проходят, прежде чем стать столом и собственно состояние конечного продукта имеют порядок и организацию, которые можно обозначить как "форма содержания". Форма выражения или содержания может быть отделена от их субстанции, но, в отличие от обычного различения выражения и содержания, это разделение возможно лишь в мысли. Форма - организация функций или качеств - не является чем-то, материально выделенным из субстанции. Это и есть субстанция, но рассмотренная с точки зрения действий, подчиняющих ее и с точки зрения изменений состояния через которые она проходит. Сейчас, мы навязываем перспективу извне. Различие, между тем, остается тем же. Доминирующее действие (функция) и изменение состояния (качественное изменение) представляют собой два полюса одного и того же процесса - столкновения между выражением и содержанием, в котором каждое получает свое определение в борьбе с другим. Отличие формы выражения от формы содержания позволяет нам выделить тот динамический аспект обеих формаций, который предопределяет точку их столкновения. Рассуждая в терминах функции и качества, и не обращая внимания на субстанции выражения и содержания, речь идет о выделении полюсов дуалистических процессов. Речь идет скорее о двух сторонах одной плоскости, чем о двух несводимых образованиях. Если мы перейдем на новый уровень абстракции и посмотрим на саму плоскость - что случается между формой выражения и формой содержания - то получим набор абстрактных отношений между абстрактными точками, "диаграмму" векторного поля: точка (орудие труда) устремляется под определенным углом и с определенной силой давления к точке (дерево), которая претерпевает воздействие в определенной степени.... Форма выражения и форма содержания сплавляются в форму самого столкновения. Мы выделили единство из дуальности. Точнее, мы сотворили единство, не существующее в действительности. Это единство не отменяет действительную дуальность содержания и выражения, но существует рядом с ней, в мысли. Фактически, оно не только не отменяет дуальность, но даже повторяет, копирует, реплицирует его. Наше единство-в-мысли суть выражение скрытого (обоюдоострого) столкновения самого содержания: новое содержание-выражение дуальности, на другом, теперь концептуальном, уровне.
   Выделенная нами форма столкновения это не "форма" в привычном понимании. Она не статична. Мы говорим о динамизме, сложенном из некоторого числа взаимодействующих векторов. Эта разновидность единства никак не умаляет множественность - точнее речь идет о взаимодействии между множественностью терминов, взаимоотношениями отношений, интеграции разрозненных элементов. Это диаграмма процесса становления. Отбрасывание субстанции это эвристическое приспособление, позволяющие реальному "переводу, трансляции" занять свое место (в этимологическом смысле "вести, водить через, на ту сторону"): взаимоотношение отношений переходит из одной субстанции (вещности орудия и древесины) в другую (идеальность мысли). Динамизм покидает одну субстанцию и воплощается в другой. Мысль повторяет взаимоотношение в своей собственной субстанции; это мимикрия столкновения, установление параллельного узла векторов, но между другими точками (концепты вместо орудий и древесины). Динамизм может быть вновь овеществлен, реактуализирован для дальнейшего перевода в письменный или устный язык (фонемы или фигуры письма с их синтаксическими взаимоотношениями).
   Значение для Делеза и Гваттари это процесс трансляции, перевода. Что влечет за собой основополагающую избыточность: произошедшее однажды в дереве повторяется в мысли. Произошедшее однажды как мысль, повторяется в написанных или произнесенных словах. Произошедшее однажды как генезис (стола), возвращается инерционно (вспышка мысли; слова, испаряющиеся в воздухе; буквы, растекающиеся по странице).
  
   Второй раунд.
  
   Значение не состоит в генезисе вещи или мышлении этого генезиса. Не состоит оно и в словах, сказанных или написанных об этом. Его можно обнаружить в процессах, ведущих от одного к другому. Если мы понимаем значение таким образом - как интерфейс (место встречи лицом к лицу) двух силовых полей, или точнее, формы содержания (порядка и организации качеств) и формы выражения (порядка и организации функций) - то для нас становится очевидным, что здесь не может быть никакого направленного причинного отношения между содержанием и выражением. Порядок качеств (быть деревом, различные стадии бытия-древесиной, бытие столом) и порядок функций (быть личностью, быть подмастерьем, быть столяром, делать стол), имеют различные режимы организации, линии казуальности и принадлежат различным уровням реальности. Как бы пристально мы не всматривались, нам не обнаружить между ними действительной "согласованности, общей формы или, даже, соответствия". Если мы попытаемся засечь точку их столкновения, она ускользнет от нашего схватывания. "Рукопашный бой энергий" приходит в голову, когда рубанок скользит по древесине. Однако множество вещей вмешивается во взаимоотношение определенной формы выражения и острия лезвия: босс, тело, руки, техника, намерения, рукоятка инструмента. То же самое и в отношениях лезвия с формой содержания: кусок дерева, расписание заказчика, дождь, товарообмен, доставка, дерево. Как мы видим, каждый элемент представляет собой столкновение силовых полей содержания и силовых полей выражения, каждое из которых имеет свои собственные субстанцию и форму. Наша исходная дуальность расщепляется на бесчисленное количество новых дуальностей, размножающихся во всевозможных направлениях, каждое из которых утопает в облаках бесчисленного количества гетерогенных элементов. Выражение способно лишь прорываться сквозь туман и понуждать содержание переставать быть-в-себе. Оно должно стать содежанием-инструментом в доминирующей руке работника. Оно должно отдать себя на расправу вырезаемому-лезвием.
   То, что верно для столкновения дерево-инструмент, верно и для столкновения этого столкновения со словами, применяемыми для его описания. Еще одно бесконечное расщепление. Еще одна образующая трещины пустота, расщепляющая происходящее на волны деятельности мозга, кнопки на клавиатуре, бумажную шелуху и консонанты. Экспрессивность мысли упакована в буквы и фонемы, в формы содержания которых входят другие каузальные схемы: речь, печать и электронные медиа. Мысль сдает себя перу и пикселю.
   Если значение является процессом обратимого перевода (трансляции) с одной субстанции на другую отличного порядка и обратно, то происходит это вдоль непреодолимой бездны расщепления. Если мы располагаем значение в-между содержанием и выражением, то это не более (и не менее) чем бытие их "не-отношения".
   Не отношения означает, что все сказанное ранее в поддержку верности диаграмме отношений может быть повернуто вспять. Если диаграмма действительно интегрирует разрозненные элементы, в то же время сохраняя их различность, и если это происходит с определенной долей избыточности как значение-процесс этой диаграммы, не признаваясь открыто как факт, то это происходит в смысле своеобразного жонглирования, ловкости рук. Единственный выход - это сказать, что обманчивость диаграммы служит залогом ее убедительности (и vice versa).
   Воспроизведение: То, что является диаграммой диаграммы - это динамическое взаимоотношение отношений. Динамизм проявляется дважды: сначала как генезис в состоянии вещей (инструмент по дереву), и, затем, еще раз, в идеальном измерении (концепт по концепту). Диаграмма комбинирует прошлое (работу с древесиной) и будущее этого прошлого (мысль столяра), но перескакивает через свой собственный генезис - настоящее содержания - выражение конститутивного для мысли столкновения (немыслимости мысли). На самом деле, динамизм происходит дважды дважды: после того, как он был транслирован в идеальное измерение (концепт концепта), он вновь воплощается в словах (фонема по фонеме, буква по букве), дабы продолжить свою жизнь среди вещей в новом качестве. Диаграмма вновь комбинирует прошлое (мысль столяра) и будущее этого прошлого (произношение, публикация), перескакивая в своем генезисе через настоящее содержания-выражения конститутивного для речи или письма столкновения (невысказанное коммуникации: послемыслие). В каждом случае, выскользнувшее настоящее, подобно в-между инструмента и дерева, представляет собой пустоту. Посредством этого перескакивания происходит процесс удваивания диаграммы. Эта диаграмма ложна в том смысле, что она стягивает в свою собственную гомогенную субстанцию множество уровней и предметов. Но она же и истинна в том смысле, что закутывает в эту субстанцию тот же самый аффект и воспроизводит ту самую в-между-нность в расщеплении (фрактальной структуре) своего собственного генезиса. Выражение значения истинно в этой ложности самого себя и ложно в истинности своего содержания. Трансляция это повторение с различием. Если значение это становление, то это становление-другим. Это отчуждение того же в отличное и сходство (тождество) отличного в его отчуждении от самого себя. (Не) отношения - это разделение-связь.
   Дополнение: Будет некоторым преувеличением говорить, что тот же самый аффект воспроизводится трансляцией по обе стороны бездны. Взаимоотношение отношений между деревом и инструментом не имеет сходства с взаимоотношением отношений между концептами, которые в свою очередь не имеют сходства с взаимоотношением отношений между звуками и буквами: здесь нет "согласованности, общей формы или, даже, соответствия". Система техники работы по дереву, тем не менее, бесспорно связана с изменениями качества древесины, и слова, укутывающие то и другое, бесспорно связаны с биполярным процессом работы по дереву, даже если они отделены от него одной или двумя безднами. Заманчиво назвать эти разделения-связи параллелизмами. Однако не выйдет: дерево и инструмент вовлечены в собственные циклы причинности и встречаются не ранее, чем разделяются, кому-то суждено стать элементом кухни, кому-то долбить другой кусок дерева; и колющее столкновение слов произойдет не ранее, чем эта колкость отделится от дерева и инструмента и перейдет в связную циркуляцию книги. Разделение-связь трансляции - это скорее асимптотическое отношение, нежели параллелизм. И, тем не менее, это отношение. Значение - это "отношение не-отношения", встреча образований с перекошенными траекториями поперек бездонной пропасти.
   Если значение это встреча асимптотических линий причинности, которые не имеют общей формы или соответствия, то кто или что привносит их друг к другу? Не личность или вещь, но бесконечность сил, отчасти намеренная, более всего случайная, которая вырастила это дерево, доставила его в мастерскую, к данному инструменту, создала эти слова, доставила их на данные страницы, сделала тебя, и, что самое странное, внушила тебе желание продолжать читать этот бесконечно затянутый пример. То, что свело эти образования вместе - это "абстрактная машина". Абстрактная машина - это интерпретация, понимание. Это процесс значения с точки зрения данного выражения (конкретной экспрессии). Любой знак, качество, или высказывание являются следами процесса становления и в этом качестве могут быть рассмотрены как де-факто диаграммы, из которого можно развернуть уже формализованную диаграмму действующей абстрактной машины. При обыденном понимании слова "значение" (то есть ограниченного концептуальным или лингвистическим планом), абстрактная машина будет субъектом значения (в смысле фактора, ответственного за его развертывание), и "значение" тогда - это формальная диаграмма сил, выделенная из проблематизируемого столкновения. Диаграмма - это стягивание абстрактной машины, которое разворачивает ее под определенным углом и суммирует, выводит результат на определенном уровне понимания, интерпретации.
   Делез и Гваттари порой называют значение "сущностью" (Делез, например, в таких работах как Пруст и Знаки и Логика Смысла). Его можно так называть, поскольку, в качестве точки пересечения образований, оно конституирует точку сжатия свернутой полноты процессов. Слово "сущность" не должно здесь пониматься в смысле Платона. Эта сущность в любом случае - столкновение; событие; она не устойчива, не трансцендентальна и не вечна; она имманентна выражаемым динамическим процессам и имеет лишь глубинное настоящее, изломанно и бесконечно уходящее в прошлое и будущее. Сущность может быть сжато выражена в интегрированном графике представления векторного поля - буквенной диаграмме, соединенных стрелками точках (любимый метод Тысяча плато). Или, как в Логике Смысла, может излагаться посредством инфинитивов: делать-дерево-столом. Или, может быть растянуто в слова обстоятельного анализа. Независимо от принимаемой диаграммой формы, единство сущности всегда несет потенции собственного разрушения. В случае с инфинитивом, сущность разлагаема на отглагольную фразу "делать" и существительное "дерево-столом". Даже в наиболее обманчивом гомогенном выражении, сущность доверчиво обозначает свою собственную биполярную природу хрупкой интеграцией двух разделенных бездной написания-через-дефис "форм". Это подвешенное над бездной дву-личие смотрит сразу на обе грани. С точки зрения формы содержания, эта дву-сторонность проявляется как "атрибут" (бытие столом атрибутируется, приписывается дереву). С точки зрения формы выражения, речь идет о "выражаемом" (становлении стола из дерева). Атрибут основополагающе не является логическим свойством, приписываемым индивидуальным разумом положению вещей. Это реальное качество, приписанное дереву (произведенное в дереве) абстрактной машиной. Выражаемое основополагающе не является означаемым, схватываемым во взаимодействии с означающим. Оно является функцией, которая предполагает реальную трансформацию.
   Развертывание в мысли и языке качественной трансформации положения вещей переводит (транслирует) динамизм на тот уровень, где вступают в игру различные предметности и различные модусы взаимоотношений. Это добавляет и отнимает качества, вновь приписываемые (атрибутируемые) атрибутам. Реальная трансформация представляет собой специальную разновидность этого эффекта. Концептуализация работы по дереву делает возможным процесс перехода на уровень устных или письменных инструкций. Это в свою очередь позволяет состояться процессу институционального оформления. Институционализация делает работу по дереву воспроизводимой (через подготовку рабочих по дереву; через включение в систему труда, которая может направить их на воспроизведение необходимых процессов) и способной к совершенствованию (посредством накопления и распространения техники). Инфинитив весьма удачная форма для выражения сущности: перевод (трансляция) на уровень мысли и языка забрасывает неисчерпаемую комплексность условий проявления уникального столкновения на неопределенный цикл воспроизводства и систематической вариации. Трансляция добавляет еще один уровень определения (о-пределения) к динамизму события. Она репотенциализирует (возвращает потенциальные возможности, увеличивает потенциал) его, делает его повторяемым и мультиплицируемым. Но мультипликация события - это в то же время и его приручение. Данный динамический потенциал как набирает энергию, так и тускнеет, распадается, будучи захваченным в упорядочивающие сети сил. Поскольку действие воспроизводимого узла сил качественно отлично от исходного для возникновения события продуктивного узла сил, то ему необходимо присвоить иное имя: "власть". Сила достигает высшей точки беспредельного потенциала. Это придает уникальности события его лимит. Власть определяет границы и распределяет потенциал посредством его испускания, реализации. Институциональное измерение воспроизводимости не предусматривает строгий надзор за каждым шагом или устойчивость связей. Поскольку каждое повторение процесса репотенциализирует его, добавляя и отнимая качества, постольку всегда существует возможность того, что событие будет уносить ветром времени достаточно далеко от привычных рамок. Событие остается на неопределенной почве. Диаграмма демонстрирует данное обстоятельство посредством биполярной интеграции. Однако, если мы двинем прочь от разрезающего лезвия любого частного случая столкновения вперед или назад во времени или в любую сторону света, то образования во взаимодействии - с некоторой точки зрения столь унифицированные в их эффекте (появляется стол) - тут же распадутся под нами. Как мы видим, содержание было, есть и будет множеством вещей. Выражение было, есть и будет множеством функций. Вещи были, есть и будут множеством функций. Функции были, есть и будут множеством вещей. Все изломано. Каждый шаг ведет в пустоту. Мы имеем дело с единством не ранее, чем оно стало дуальностью. Мы имеем дело с дуальностью не ранее, чем она стала множественностью. Мы имеем дело с множественностью не ранее, чем она стала размножением трещин, сходящихся в пустоте. Тот факт, что событие может быть воспроизводимо (тот факт, что динамизм способен вступать в связи, и может быть вставлен в положения вещей) не опровергает его совершенной уникальности (его отделения или отличия от всех других событий; абсолютной сингулярности условий проявления любого данного вставления). Для воспроизводства существует перевод (трансляция), трансформирующее перенесение в иное местоположение или субстанцию. Само по себе, событие лишь угасает. Оно завершается испарением в бесконечной игре бурлящих компонентов. Уникальность события состоит в том, что, случаясь, оно уничтожается. Его воспроизводимость состоит в том, что, будучи уничтоженным, оно возвращается вновь: в каждом событии возвращается множество случаев.
   Значение это сжатие различия и повторения в само-угасающем выражении. Власть это воскрешение значения.
   В разделении-связи акта значения, разделение пролегает глубже, чем связь. По мнению Делеза сущность значения, сущность сущности лучше всего выражается двумя инфинитивами: "резать" и "умирать". Личность сразу еще жива и уже мертва. Момент смерти не схватываем сознанием. Другой пример - когда меч рубит плоть, или наш пример - когда рубанок врезается в дерево, во всех случаях мы не можем засечь момент контакта. Парадокс Зенона. Ополовиньте дистанцию между лезвием и поверхностью, ополовиньте ее еще раз, и еще... лезвие никогда не достигнет цели. Даже когда произойдет надрез. Событие надреза пусто, мгновенно, безосновно. Дерево всегда в ожидании надреза или уже надрезано. Сам надрез не имеет настоящего, лишь мерцающую бездну будущего-прошлого. Это значение, но значение, лишенное глубины, лишь размножающая поверхность (поверхность лезвия и поверхность дерева; поверхность лезвия и две поверхности дерева после надрезания). Это событие, но в инфинитиве (неопределенной форме) с неопознаваемым временем. Оно может быть обернуто в слова, но это не сделает его более отчетливым. Слова могут резать способом речи - кто-нибудь прикажет столяру сделать стол. Слова начальника не долбят физически, но они все же долбят, подобно бестелесному лезвию, пересекающему пустоту между инертностью звуков, раздающихся в воздухе мастерской и исполнительным действием инструмента во всей его материальной плотности. Эти слова и инструмент могли сочетаться в прошлом и могут сочетаться снова. Происходит резать, произойдет резать. Грамматические спряжения составляют друг другу компанию во времени. В прорези между их будущим и их прошлым: "резать", как всегда безвременное и одинокое.
   Комплексность события неизбежно приводит к тем разновидностям парадоксальных формулировок, которыми прославилась Логика Смысла Делеза: сущность как мгновенная и вечная, как различная и та же самая, уникальная и повторяющаяся, случайная и покоряющаяся судьбе, активная и угасшая ("стерильная", испаряющаяся), поверхность и глубина, абсолютно конкретная и сверхчеловечно абстрактная, пустая и переполненная, единство множественности и т.д. и т.п. Данные парадоксы не должны пониматься как простые фривольности. Речь идет о серьезных попытках упаковать значение в наименьшее из возможных пространств, не изменяя ему посредством упрощения. Значение всегда может быть распаковано точным и полезным способом. Парадокс - это не противоречие. Парадокс упраздняет противоречие. Он не негативен, а сложен, составлен. Единство, дуальность и множественность значения не вступают в противоречие. Они представляют собой моменты или аспекты процесса. Они взаимно определяемы, взаимно предполагая друг друга. И их переплетение может быть распутано. Каждое несет собственный объяснительный потенциал, как показано в Анти-Эдипе и Тысяча Плато. Они могут осмысляться как уровни или "плато". Мы можем действовать на любом уровне, выбирая наиболее подходящий для решения проблемы и посредством этого выбора усиливать определенный уровень связи с другим уровнем или отделения от других уровней (отношение или нет). Однако необходимо помнить, что земля под ногами предельно нестабильна и предполагает готовность в любой момент совершить прыжок.
   Каждый из этих уровней реален. Множественность - это реальная разнородность мест и субстанций. Дуальность - это реальное различие одолеваемого и одолевающего содержания обсуждаемых предметов. Единство - это реальная "диаграмма", сворачивающая реальный динамизм дуальности и размещающая его, быть может, на некой странице текста. Единство - это кроме того еще и реальный монизм материи. Здесь, в частности, это один единственный мир, одна природа, и - ниже квантового уровня материи и за пределами синапсов деятельности мозга - одно унифицированное поле. Это единство никогда не прекращает разделяться на множество сингулярных элементов и композитных материалов, разделяться на дуальность содержания и выражения, разделяться на унифицированные концептуальные и лингвистические сжатия. Единство находится до, как "причина", проваливающаяся в песчаные "глубины" генезиса материи и оно же находится после, как "эффект", раздающийся в "стерильной" атмосфере мысли и языка. Оно двойственно. В между: будущее-прошлое события значения.
   Значение как трещина под ногами и сжатие Вселенной. Парадокс и смех богов.
  
   Третий раунд.
  
   Бытие фрактально. В не-Эвклидовой геометрии, фрактал - это фигура с дробным числом измерений; например, нечто промежуточное между точкой и линией, линией и плоскостью, плоскостью и чем-то объемным. Проще всего это продемонстрировать на примере чего-то промежуточного между линией и плоскостью. Начинаем с прямой линии, разбиваем ее на три части, строим равносторонний треугольник со средним сегментом в качестве базы, удаляем этот базовый сегмент, затем повторяем все это на получившихся четырех сегментах, затем повторяем все это на получившихся шестнадцати сегментах и так далее до бесконечности. А теперь начните с равностороннего треугольника и выполните те же самые операции во все три стороны одновременно. Мы получим нечто, напоминающее снежинку. Но видимая внутренность фигуры обманчива. Контур бесконечно делится и, следовательно, бесконечно просеян размножающимися трещинами-изломами. Тем не менее, данной фигуре может быть приписана точная величина: она имеет 1,261859 измерения. Эта специфическая фигура, которая может быть точно описана и, даже, имеет имя (кривая Коха). Несмотря на свою бесконечную изломанность, она выглядит как и может функционировать как целостная фигура. Правда, при условии принятия определенных онтологических предпосылок: монизм как производимое благодаря оптическому эффекту значение. При более близком рассмотрении, мы увидим сеть раздвоений-бифуркаций: и получаем уже дуальность. При еще более близком рассмотрении, мы столкнемся с паутиной размножающихся трещин-изломов в своем бесконечном регрессе ведущих к пустоте. Подобная фигура может быть выражена уравнением (парадокс с точностью). Строго говоря, уравнение не описывает нашу фигуру в том же смысле, котором некто может описать контуры статичной формы. Вместо этого, оно картографирует процедуру (уравнение здесь "абстрактная машина" как принцип становления). Уравнение представляет собой набор потенциальных операций (аффекты; векторные отношения между точками; абстрактный динамизм) которые происходят "до", как "основание", но не являются достаточным основанием, поскольку нуждаются в ком-то или в чем-то (другой абстрактной машине), функционирующей на отличном уровне реальности для своей актуализации посредством изображения или составления диаграммы (выражение перепрыгивает бездну и вводит содержания посредством вторжения асимптотической линии каузальности). Диаграмма начертаема только в том случае, когда процесс разрастания изломанности произвольно останавливается на определенном уровне (производимое значение как эффект испаряющегося завершения; монизм как избыточность инертного двойника; моментальная приостановка становления). Мы можем действовать на любом из этих уровней в зависимости от наших нужд. Монизм (сжатие-интеграция), дуальность (разрезание) и приближение-к-бездне (недостижимый предел, к которому стремится процесс; смерть) взаимно предполагают друг друга, но реально различаются между собой и, следовательно, подлежат разбору и обстоятельному анализу (даже смерть, как показал Бланшо).
   Мы пропустили множественность. В некотором смысле, это - воспроизводимость фрактала, потенциал генерирования из одного и того же уравнения разнообразия диаграмм, различия между которыми будут обусловлены выбранным моментом остановки процесса. Однако, как мы видим, множественность присуща каждому взятому отдельно столкновению значения, в котором каждая диаграмма содержит некоторое число гетерогенных уровней. Данный аспект упущен в нашем примере, поскольку фрактал размножается согласно принципу само-подобия. Трансформации идентичны, поскольку любые два сегмента на любом уровне симметричны. То, что упущено из внимания - это случай. Если вариации случая будут вброшены в рассмотрение ("бросок костей" в Логике Смысла и Ницше), то расслаивание нашей снежинки приведет к действительно случайной фигуре, где не будет двух одинаковых сегментов, но которую все же можно будет описать математически. В случае подобного размножения (пролиферации), речь будет идти о скручивающейся и раскручивающейся змейке, создающей формацию, напоминающую береговую линию с островами. Если рандомизация будет продолжена, и вариации случая рисования линии и разрезания будут освобождены от стартового условия треугольности, то фрактальное построение будет заполнять все более и более пространства, и, в конце концов, создаст единый план-эффект. Это называется "случайная тропа". Этот план самой Жизни ("космос"; природа-культура; абстрактная машина в широчайшем смысле; монизм в своем другом аспекте, как генеративная материя-энергия, как абстрактный динамизм на том уровне, где он действительно есть достаточное основание) представляет собой "фрактал пространства-наполнения" бесконечной мерности. Компьютерная графика применяет фракталы, генерируемые контролируемыми стохастическими процедурами (программируемые отклонения) для симулирования природных формаций. Но природа не поддается эффективному контролю (она причинна, но и беспричинна; она обоснованна, но и безосновна). Каждый момент жизни - это шаг на случайную тропу. Сверхъестественно близкий, как может показаться, берег, не оборачивается Раем внутреннего, завершенного и само-подобного, снежинка не получается. Впереди не лежит ничего, что напоминало бы устойчивую поверхность твердой почвы. Вы не можете определить, когда появится субатомная частица или что промелькнет (вспыхнет) соединением (синапсом) в коре головного мозга (чистое мгновенное событие). Лишь бросок костей судьбы.
   Бог как пьяный игрок. Судьбоносное хихиканье Диониса, когда он крадет дополнительный ход.
  
   Пауза.
  
   Таким образом, что мы имеем пока? Болото скользких концептов. Они собраны в две группировки. Первая более подходит для семиотического анализа локальных столкновений: аффект, качество, функция, форма и субстанция содержания, взаимное предположение, чрезмерность, сжатие-интеграция, асимптотическая каузальность, диаграмма. Другая - для далеко идущей спекуляции: значение, нонсенс, случай, судьба, становление, имманенция, космос, пустота. Самое забавное - это сводить эти две группировки вместе.
   Ни одна из этих группировок, взятая отдельно или вместе с другой, не способна составить систему или универсально пригодную модель. В действительности, они специально разработаны таким образом, чтобы сделать это невозможным. На уровне спекуляции, они самовозгораемы игривым парадоксом. Поскольку никакие два человека не придают игре один и тот же смысл, постольку никакие два человека не найдут данную формулировку удовлетворительной. Возьмите любое локальное столкновение и примените к нему вышеприведенные семиотические установки. Вы обнаружите, что невозможно применять наши концепты без изменения путем их простого соотнесения. Каждая ситуация уникальна и требует специальной подгонки репертуара концептов. Данные концепты были сформулированы специально для того, чтобы помочь уникальности принять вызов мышления. То есть Делез и Гваттари считают, что по-настоящему принять вызов мышления, здесь, в этом мире, не способно ничто, кроме уникальности. Их концепты не столько скользкие, сколько гибкие. Они не должны не при каких обстоятельствах кристаллизоваться в методологию. Подобно всем концептам Делеза и Гваттари они являются логическими операторами или эвристическими инструментами, приспособляемыми к требованиям ситуации. Самим Делезу и Гваттари не может быть предъявлено обвинение в конструировании какого-то определенного метода. Мы не найдем двух их книг, которые при осмотре обнаружили бы один и тот же боевой порядок. В Прусте и Знаках, например, Делез описывает четыре прустовских "мира" с весьма разными семиотическими организациями. В Кино I он описывает не менее шестнадцати различных категорий кинематографических знаков, ни одна из которых не может быть приглашена ни в один из миров Пруста. Когда Делез пишет соло, он стремится использовать отличные от Гваттари разновидности концептуальных смесей и концентрироваться на иных аспектах проблемы. Все подлежит постоянному, то и дело повторяющемуся измышлению.
   Фокусировка на еще одном локализованном столкновении продемонстрирует эту концептуальную вариативность и приведет нас другим путем назад к широкомасштабным проблемам языка и значения.
  
   Четвертый раунд.
  
   Возьмем личность в неком социальном институте, например, в высшей школе. Что будет ее содержанием? Им не будет, как диктует нам общепринятое мнение, преподаваемое в школе. Каждый выпускник знает, что большая его часть не имеет никакого отношения к делу. Ответ становится более очевидным, когда мы перефразируем вопрос: Что идет в школу? Содержание - это студенты. Точнее, это человеческие существа определенного возраста и уровня способностей. Еще точнее, это человеческий потенциал этих существ. Содержание - это, в конечном счете, пучок актуальных и потенциальных сил и оно не редуцируемо к объекту. Поскольку содержание получает оформление только через столкновение с выражением, и, поскольку содержание это в первую очередь пучок сил, постольку наиболее окончательным вариантом формулировки содержания школы будет следующее: выбранный набор человеческих тел, схватываемый и осмысляемый как подлежащий формованию биофизический материал. Здесь, в действительности, в игру вступают два уровня содержания. Делез и Гваттари проводят различие между "субстанцией содержания" и "материей содержания". "Субстанция" - это оформляемая материя (вещь, понятая как объект с определенными качествами), а "материя" - это субстанция, абстрагированная от ее формы, другими словами изолированная от любого частного столкновения содержания и выражения (вещь как все содержащиеся в ней силы, способные вступать в любого рода столкновения, как в роли содержания, так и в роли выражения). Тогда "человеческие существа определенного возраста и уровня способностей" (поступающие студенты как оформленные средней школой) - это субстанция содержания, а "человеческие тела, схватываемые и осмысляемые как подлежащий формованию биофизический материал" (человеческий потенциал студентов) - это материя содержания.
   Итак, в высшую школу приходит некое тело студента, понятое нами как субстанция содержания. Тогда формой содержания будет архитектура самой школы. Что будет формой выражения? Если форма выражения - это порядок и организация функций, то, в нашем случае, речь идет о комплексе административных правил, законов, традиций, определяющих структуру и функционирование школы; субстанцией выражения тогда будут звуки и буквы, воплощающие собой эти функции. То, что происходит в школе как некий всеобъемлющий процесс - это ее "сущность". Чем это может быть? Спросите любого политика, что должна делать школа и услышите ответ: формировать хороших граждан. Тогда сущность здесь - "делать-молодое-тело-послушным". Ранее, мы говорили о том, что выражающий сущность инфинитив может быть расщеплен надвое. С точки зрения выражения, сущность - это "делание послушного рабочего" (аспект будущего); с точки зрения содержания, сущность - это "делание послушными подростков" (аспект прошлого). Изменение формулировки перемещает нас с полюса выражения на полюс содержания, переключая логическое ударение с функции, "делание", на качество, "послушность", с активного действия на пассивное состояние.
   Взаимоотношение терминов здесь несколько отлично от примера с деревообработкой. Содержание и выражение относительно разобщены. Руководство школы не может, в буквальном смысле, выковывать студентов. Субстанция содержания и субстанция выражения не приходят навстречу друг другу так, как это было в случае встречи инструмента с деревом. Субстанция содержания не встроена в форму содержания, но прогуливается по аудиториям и, даже, временами, выходит за дверь. Пропасть между содержанием и выражением шире, что делает фрактальные бифуркации процесса более очевидными. Студент, например, может иметь форму гуляющего вокруг да около, и, на самом деле, мы имеем две формы содержания, которые относятся к материи содержания различными способами. Данное ранее определение формы содержания как порядка и организации качеств подходит форме студента, но не школы, для которой должно быть сочинено иное определение. Студент и школа объединены в одну и ту же формацию содержания, но принадлежат весьма разным линиям каузальности, будучи определяемы в качестве содержания разными формами выражениями в разные промежутки времени (школа, например, никогда не заканчивает школу). Данный пример имеет больше уровней или "страт" и больше каузальных линий, непосредственно вовлеченных в процесс столкновения. Соответственно, необходимо мультиплицировать и модифицировать термины анализа.
   Теперь необходимо задать финальный вопрос: что представляет собой субъект выражаемого процесса обучения? Нечто из всех возможных содержаний, выбранное человеческими существами определенного возраста и способностей. Нечто из всех потенциалов человеческого тела, выбранное своей возможностью быть послушным рабочим. Нечто из всех возможностей тела стать послушным, выбранное частной разновидностью послушания, развиваемой нашими школами. Этот выбирающий орган и есть искомый субъект. Это не психологический субъект, и он не содержится ни в каком человеческом разуме. Речь идет о взаимодействии между людьми. О нем нельзя говорить, как просто интерперсональном: его также можно искать и в технологии, определяющей те разновидности производства, которым служит наше послушание. Нельзя о нем говорить, и как о просто социоэкономическом: его также можно искать и в используемых технологиями рабочих материалах и в генах, определяющих физический и интеллектуальный потенциал человеческого тела. Нельзя о нем говорить, и как детерминистски обусловленном предмете: гены, например, подвержены влиянию случайных мутаций. Субъект - это трансперсональная абстрактная машина, действующая в природе и распространяющая по всему социальному полю набор стратегий. Это целый мир, состоящий из бесконечных каузальных линий на бесчисленных уровнях, каждая из которых изломана его величеством случаем. Хотя это целый хаотичный мир, это наш мир - и его можно рассмотреть под определенным углом четко локализованного события окончания высшей школы. Это событие лежит в регионе относительной стабильности и прозрачности. При помощи подходящих инструментов мы вполне можем распутать несколько его узелков.
   Трансперсональность субъекта значения вероятно легче принять для выражения деревянности или студентскости, нежели для чего-то конкретного. Лингвистическое выражение пер се психологично, так ведь? Значение в строгом лингвистическом смысле находится в уме, разве нет?
   Нам нужно снова приспособить наши термины. Форма выражения на наиболее общем уровне состоит из слов и их комбинаций. Субстанцией выражения являются фонемы речи, или буквы печатной страницы, или материя электронных нулей и единиц машинного языка, или осцилляции звуков радио - это все материальность медиума, среды. Форма содержания - это положение вещей, где слова сами себя произвели (содержание-выражение столкновения развернуто "вертикально" в лингвистической форме выражения), и более удаленное и автономное положение вещей, где слова связаны, ассоциированы - как будто в нечто конкретное (работа по дереву, школьное обучение: содержание-выражение столкновения развернуто "горизонтально" в применяемые слова). Поскольку слова могут связываться и связываются с несуществующими вещами, или просто отказываются от любых претензий на горизонтальное столкновение, постольку "вертикальная" форма содержания является решающей. Субстанции содержания - это соответствующие положения вещей двух форм содержания, рассматриваемые в своей материальности. Содержание как нечто целостное - это две формы-субстанции содержания, рассматриваемые как силовые поля и силовые отношения между ними.
   Субъект - это орган, выбирающий с какими положениями вещей производить и связывать какие слова. Это - абстрактная машина, которая, как и всегда, двухполюсна: на одной стороне организует форму-субстанцию содержания, на другой форму-субстанцию выражения. На стороне содержания она называется "машинистическое собрание"; на стороне выражения она называется "коллективное собрание провозглашения". В обоих случаях речь идет об абстрактных машинах со своими собственными правами. (Не)отношение, посредством которого всеобщая абстрактная машина привносит в асимптотическое столкновение оформленное машинистическим собранием содержание и оформленное коллективным собранием провозглашения выражение носит название "двойная артикуляция". Каждый полюс двухполюсного субъекта сам является субъектом со своими собственными правами и так далее - здесь нет места психологическому единству. Даже лингвистическое выражение, рассматриваемое как несущая в себе абстрактную машину(ы) диаграмма не обладает субъективным нутром, только излишком наружного: значение-эффект как парообразующий двойник, и динамическое в-между или взаимоотношение отношений, посредством чего происходит трансформативное удвоение. Конечно, сознательные мысли и интенции принимают участие в процессе, но лишь как одна из множества размножающихся во фрактальной пустоте линий каузальности.
   Классический пример: некто говорит "I do" на англоязычной свадебной церемонии. Здесь нет горизонтального содержания, с которым были бы связаны слова "I do". Выражение "I do" не является диаграммой некоторого относительно недавно случившегося столкновения. Оно существует лишь в отношении к своему вертикальному содержанию, динамическому положению вещей, внутри которого оно произведено. Это отношение к своему вертикальному содержанию представляет собой одну из кульминационных точек: это окончательный эффект взаимоотношения отношений, содержащих в себе свой собственный генезис. Однажды произнесенные слова "I do" непоправимо испаряются в воздухе. Они не имеют загробной жизни; они не изображены; они не переведены в содержание разрезанием подобно лезвию. Они выдыхаются с дыханием, которое произносит их. Однако в своей мимолетности они чреваты последующими отзвуками. Они не связывают себя и не вставляют себя в другие столкновения: они связывают тела в их собственном столкновении. Они совпадают с (дублируют) и достигают своей высшей точки (трансформируют) истинное положение вещей, которое породило их. Скажи "I do" и твоя жизнь никогда не будет прежней. Твой законный, общественный и семейный статус тотчас же изменится вместе со всей твоей сексуальной, психологической и финансовой экономикой. Вы будете провозглашены мужем и женой. Можете заполнять совместную налоговую декларацию.
   "I do" -- это соединитель: он связывает два тела. И это компонент перехода: тела переносятся в новый узел властных отношений, разновидность прыжка на месте. До того, как ты открыл рот, ты - одна вещь. Когда ты его закрываешь - прибываешь в другой мир. Ничто не коснулось тебя, однако ты изменился. "I do" действует как "бестелесная трансформация" (другое имя для события).
   Некоторые мужчина и женщина сказали "I do". Бесспорно, в глубине их сердец данные слова имеют некое личностное значение. Но их персональные интенции сами по себе не ответственны за ту магическую трансформацию, что произошла в их жизни. То, что побудило их сказать именно эти слова и сделало их столь эффективными - это слишком много для единичного ума. Это целый комплекс взаимодействий законов, установлений, социального давления и налогового законодательства. Субъект провозглашения здесь: трансперсональная абстрактная машина, содержащая в себе бесчисленное количество уровней и множество различных материй. Стереотипная природа выражения указывает на свою фундаментальную обезличенность. "I do" - это не индивидуальная оригинальная вещь, произносимая на свадьбе. Если бы оно выражало индивидуальную субъективность, то было бы удивительно банальной штукой. "I" - это не личность. Это социальная функция.
   "I do" как форма выражения может быть повторена на другой свадьбе. В этом случае произойдет повторная бестелесная трансформация. Но есть одно условие: слова должны произноситься другой парой. То же самое событие, но отличные тела. Вариация на тему. Хотя вариации действительно происходят, общая диаграмма остается все той же. Актуализируются примерно те же взаимоотношения отношений. Исполняются примерно те же социальные функции. Говорит то же самое "I" - только через отличное тело. Демоническая одержимость будет здесь более подходящей моделью, нежели личностное выражение. Зрелые молодые тела воодушевлены подержанными словами. Люди произносят слова, не осознавая полностью те нечеловеческие силы, что говорят посредством их.
   Привидения в машине. В абстрактной машине как беспричинной причине выражения: абстрактная машина супружества не способна произвести сущность без производства ее сущностно излишней. "I do" не может быть произнесено только один раз. Свадебная церемония потеряет смысл, если ее совершит только одна пара. Стереотипная природа достигающего высшей точки выражения неотделима от события. В этом его сущность. Абстрактная машина должна выстроить парад тел, замерших в одной и той же провозглашающей позиции. В ушах каждых жениха и невесты звучит шепот магических формул, веками произносимых легионами наших отцов. Древние слова, получающие новую жизнь, легко касаясь отравленных губ. Тела прыгают на месте в ритуальном танце.
   У кого соль? I do. Форма выражения "I do" может вновь и вновь повторяться (реитерироваться) таким способом, который не подразумевает повторения одной и той же бестелесной трансформации. Те же самые слова, но два совершенно разных значения. Или, используя терминологию Фуко, два совершенно разных "высказывания". То, что делает их разными - это не грамматическая или логическая природа. На этих уровнях они идентичны. Определяющий фактор нужно искать непосредственно в положении вещей, внутри которого произносятся слова.
   "I do" свадебной церемонии - это первый пример того, что лингвист Д.Л. Остин назвал "перформативными" высказываниями: слова, прямо исполняемые в действии и изменяющие положение вещей, просто фактом своего произнесения. Перформативность зачастую понимается как специальная категория высказывания. Таково было видение самого Остина, когда он начинал свои исследования. Затем, однако, он пришел к заключению, что перформативность - это не столько специальная категория, сколько наиболее очевидный случай трансформативного "измерения" внутри каждого высказывания. Каждое высказывание, кроме того общепринятого значения в широком смысле семантического (в нашем словаре, "горизонтального") содержания, выражает еще и командную "иллокутивную" (недискурсивную) "силу", ответственную за свой прагматический успех (или отсутствие такового, в случае "неудачного" выхода языком-кульминированной силы). Делез и Гваттари идут даже дальше. Следуя Освальду Дюкро, они ставят под вопрос возможность, какого бы то ни было, строгого отделения семантического содержания от этой недискурсивной силы.
   Простой пример, иллюстрирующий данную точку зрения: "Поль ожидает прибытия Джона". Семантическое содержание этого высказывания касается мыслительного акта озабоченности Поля местонахождением Джона. В порядке сообщения данного значения, высказывание молчаливо подразумевает, что Джон действительно прибудет или прибывает. Другими словами, оно непосредственно сообщает предположение, без которого буквальное семантическое содержание не могло бы быть выражено, но которое не обнаруживает себя явно. Буквальное значение присутствует одновременно и неразрывно с этим "имплицитным предположением"; оба изложены в единой последовательности. Произвести имплицитное предположение, говорит Дюкро, значит сказать нечто так, как будто об этом даже и не следовало бы говорить. Каждое предположение подобного рода - это также одновременно и неразрывно экзистенциальный акт: сказать нечто так, чтобы сделать это, обойдясь без собственно высказывания этого, значит, сделать нечто. Даже если это нечто только направляет или отклоняет беседу, то это само по себе уже немало: делать нечто, обходясь без открытого высказывания - это можно взять за определение "идеологии" как мотора социальных отношений. Но данное определение затемняет один существенный момент бестелесных трансформаций: производство высказываний не определяется и не целе-полагается уровнем идей ("идео-"). Встроенное в частные грамматические последовательности логическое предположение не определяется "логосом" ("-логия"), унифицированным фундаментом, на котором могла бы быть утверждена прочная референциальная истина или построена система веры. Каждое столкновение значения, как мы видели, это беспочвенное становление, а не утверждение бытия. Становящееся в столкновении значения - это приписывание ему уникального и контингентного "контекста", недискурсивного узла сил, внутри которого располагаются частные говорящие тела и который предопределяет, что именно говорят-делают эти тела и, следовательно, откуда-куда они впоследствии направятся. "Контекст" - это несметное множество многоголосия сил, логическое единство которого может быть осмыслено только как некое движение: направление, побуждающее речью-движимые тела. Побуждение - это основная функция языка. Единство-в-движении - это единственно известное единство языка. Экстралингвистическое бесспорно присуще (интернально) языку и должно быть полноправным объектом лингвистик. Язык по самому своему существу включает внесловесные (экстравербальные) факторы.
   Чуть выше контекст был идентифицирован как "вертикальное содержание": динамическое образование, чье столкновение с выражением производит трансформацию, направляемую абстрактной машиной и находящее кульминацию в высказывании. Не совсем правильно говорить, что указанное единство-в-движении, производимое контекстом и находящее кульминацию в высказвании "внутренне присуще, интернально" языку. При более точном и выверенном описании, язык не имеет внутренней стороны. Если мы подразумеваем наличие двух базисных образований (содержания и выражения) и, если эти образования представляют собой силовые поля, другими словами наборы отношений между точками давления и сопротивления, и если столкновение между ними является, таким образом, взаимоотношением отношений, то сводящее их вместе лучше всего описать как поле экстериорности (внеположенности): отношение взаимоотношений отношений (в неотношении). Аккуратнее говорить, что контекст более "имманентен" языку, чем "внутренне присущ, интернален". Как мы видели ранее, динамизм столкновения значения, производимое контекстом единство-в-движении, может быть захвачено и вовлечено в повторения (вариации), названные "властью". Контекст - это место соединения, где сила переводится во власть на совместно разделяемом поле внеположенности.
   Если контекст имманентен языку, то язык как целое - недискурсивен. То, что слова говорят буквально и логически, второстепенно для значения. Первостепенно же то, что говорят обстоятельства, другими словами - и внешними словами. Глава дома говорит "У кого соль?" (читай: Не сиди как остолоп, Христа ради, передай ее мне). Священник говорит "Я провозглашаю вас мужем и женой" (читай: плодитесь и размножайтесь, Христа ради). Ректор говорит "Вот твой диплом" (читай: найди работу, сосунок). Каждое столкновение значения сообщает встроенное предположение, которое более или менее прямо принимает форму наставительного императива. Некая нечеловеческая инстанция заимствует на время пару губ, дабы прошептать его.
   Делез и Гваттари называют повторение-побуждение этой императивной функции имманентным языку "порядком-словом". "Порядок" нужно понимать в двух смыслах: данного порядком утверждения (команды) и установления порядка (позиций тел на силовом поле). Порядок-слово кульминирует трансформации того места вовлеченного тела или тел в позицию проведения имплицитных обязательств или следования предустановленным направлением. В повседневном употреблении, французский термин порядок-слово, mot d'ordre, означает "слоган". "I do" - это слоган для свадьбы и соли. Мужчина и женщина посредством "I do" и согласно законам Бога и Государства трансформируются в сакральное, производящее потомство партнерство мужа и жены. Едок за столом посредством "I do" и согласно законам этикета трансформируется в вежливого члена семьи.
   Ты делаешь (You do)? - так делай(!) это - это фактически сделано. Имплицитное предположение/экзистенциальный императив/бестелесная трансформация. Тринитарная формула для значения в движении.
   Организующая сила языка наиболее отчетливо проявляется в конвенциональных ситуациях, особенно тех явных ритуалах, которые маркируют жизненные трансформации. Но, как показывает пример с Джоном-Полем, не все те слова, что совершают действие своим произнесением, изменяют положение вещей столь драматично. Многие утверждения требуют дополнительных слов или физических действий для исполнения любой возможной трансформации. Например, некто задает какой-то вопрос, но произведенное этим вопросом изменение в положении вещей будет законченным лишь после получения (или неполучения) ответа. Застольное "I do" эффектно констатирует готовность принять ответственность, но в действительности демонстрирует лишь готовность одного члена семьи быть вежливым, и проваливает свою миссию, если солонка не проследует далее. Трансформация родственников в вежливую семью происходит, следовательно, способом, отличным от случая свадебной церемонии: она повторяема для тех же тел и легко обратима, более того, в истории семьи, скорее всего, повторяема и обратима множество раз. Она менее пунктуальна, но к ней не в меньшей степени применимо порядок-слово. Ранее, мы уже проходились по статусу того, что преподается в школе. Оно действительно несколько бессмысленно с точки зрения своего интеллектуального содержания. Но оно, тем не менее, играет свою роль. Оно сообщает мириады мини-порядков-слов, позднее суммирующихся в безмолвных жестах студентов при получении диплома. У кого есть вопрос? I do. У меня. Я могу провести необходимые различия. Я знаю, что мужского рода, а что женского. По всем правилам грамматики. Я знаю кто босс, здесь, в классе и вообще, в истории. Я знаю, что такое "демократия". Я готов эксплуатировать и быть эксплуатируемым. Хотя учитель и не очень похож на молоток, содержание школьных курсов, действительно, представляет собой подобие столярного инструмента. То, что преподается - это вспомогательная форма-субстанция содержания, в которой форма выражения школьного обучения должна необходимо отчуждать себя в порядок эффектного складывания с первичным содержанием выпуска студентов и вкладывания в их рты бесконечных заклинаний общественной послушности. Обращенная выпускникам речь ректора укутывает этот длительный бестелесный мозго-дробительный процесс в имплицитную предпосылку: долг и право войти в этот чудесный мир труда.
   Язык - это бесконечная высшая школа. Каждое высказывание, безобидное как может показаться, занимает место в социальном или институциональном контексте, что сближает его с императивом, повелительным наклонением, однако косвенно. Каждое высказывание - это удар, однако незаметный, с избытком анонимного шепота. Каждое общество стандартизирует контексты, внутри которых каждое слово раздается эхом сказанного во всех подобных случаях. Каждое слово нагружено имплицитными предположениями того "единственного" сказал-подумал-сделал, которое произошло в подобных обстоятельствах. "Я" - это не субъект выражения, а лишь лингвистический маркер, указывающий, что выступающее адресатом шепчущего императива тело имманентно определенной частной позиции внутри определенного частного положения вещей. То, что действительно говорит - это трансперсональная инстанция, которая создает контекст, посредством оркестровки локального столкновения содержания и выражения, перемещая определенное тело в "Я" определенного места. "Я" не населяет тело, а приписывается месту провозглашения. Оно незаметно, исподволь вводит себя в тело, связанное и отданное во владение предпосылаемому привидению "некто". Я изрекаю чьи-то слова. Каждое тело имеет столь много "Я", сколь много "некто" движут им в этом мире. Первое лицо лишь повторяет здесь и сейчас то анонимное третье лицо абстрактной машины, что уже сказано где-то в дымке времен и, бесспорно, будет сказано еще не раз. Свободный ненаправленный дискурс - косвенная речь, не приписываемая никакому идентифицируемому говорящему субъекту - это фундаментальный модус языка.
   Обобщение: значение - это столкновение силовых полей. Более определенно, это "сущность" (диаграмма, абстрактная машина) этого столкновения. Его собственная сущность (значение значения) - это бестелесная трансформация, которая происходит с множеством вариаций. Столь же острая, мгновенная и локализованная, как удар ножа. Но она также может распространяться вовне (сквозь множество классных комнат) и затягиваться во времени (сквозь классы и годы), не теряя своего характера. Даже в наиболее рассеянном состоянии, оно продолжает участвовать в мистерии смерти. Существуешь ты или нет. (Даже если ты так и не смог поднять руку, дабы ответить на вопрос, превращающий молодое тело в старательного работника).
   Порядок-слово как экзистенциальный императив (стандартизованная функция существования) - это мотор бестелесной трансформации. Это непроизнесенное дело говорения. В качестве свернутого в актуальном утверждении - это не фонема, слово или предложение - это элементарная единица языка. В своей наибольшей потенции, это коннектор, который связывает тела и, в то же время, компонент перехода, который немедленно переносит их из одного набора властных отношений в другой (таким образом, кульминируя бестелесную трансформацию, по отношению к которой он играет роль оператора). Это действительно происходит во множестве вариаций. Это может быть коннектором, но не быть компонентом перехода, или наоборот. Это может быть совокупностью многих мини-порядков-слов (корректных ответов). Даже в наибольшей совокупности, он не теряет своего характера имплицитного предположения, или анонимной команды, имманентной положению вещей: сделай это.
  
   Пауза.
  
   До того, как мы сделаем это, необходимо бросить взгляд на, возможно, центральный и, безусловно, наименее понятый концепт философского словаря Делеза и Гваттари: виртуальность. Практически полное отсутствие интереса к этой проблематике среди комментаторов Делеза никоим образом не умаляет ее значимости.
   Чуть выше мы исследовали феномен избыточности, и в то же время постоянно сами вынуждены были сражаться с проявлениями неопределенности и двусмысленности в нашей терминологии. "Порядок-слово", например, совершал сразу две работы, обозначая и данное, кульминирующее бестелесную трансформацию, высказывание и, также, социальную функцию. Бестелесная трансформация была сразу и изменением в положении вещей и диаграммой этого изменения. Диаграмма была буквенным наброском, рисунком, словесной формулировкой, или уравнением, но и сущностью того, что завернуто в это. Сущность была на бумаге и в мысли, а также и абстрактной машиной в глубинах материи. Говорилось о "Я", но только как о чуть слышном плеске "некто" о берега социального поля.
   Различие между дуальными аспектами этих концептов выражалось вариативно как разница между испаряющимся эффектом и генеративным процессом прибывающих и вытраивающихся в боевые порядки космических энергий. Это подразумевает, что то же самое различие можно провести между конкретным и абстрактным. Данные формулировки имеют лишь ограниченное применение: при определенных условиях испаряющийся эффект может быть приложен к положению вещей и превращен, таким образом, в причину, а полностью адекватное абстрактное выражение любого феномена должно быть специально приспособлено под уникальность и абсолютную конкретность этого феномена.
   Наконец, различие было представлено как разница между чем-то актуальным в своем существовании и потенциалом этого существования. Это сближает его с меткой, следом, но только, если мы держим в голове, во-первых, что "существование" -- это не статичное присутствие (бытие - это фрактализация, настоящее бездны) и, во-вторых, что потенциал - это не возможность. Первое - всеми принимаемая предпосылка постструктуралистской мысли, но второе может прозвучать странно. Понимание того, чем потенциал отличается от возможности, является ключом к концепции "виртуального" Делеза и Гваттари и удостоверением умелого пользователя Капитализма и Шизофрении.
  
   Пятый раунд.
  
   Назад к фракталу. Мы видели, что фрактал имеет три уровня или измерения: монизм его оптического эффекта, дуализм его способа образования и пустота его бесконечно размножающегося деления. Все они строго одновременны и взаимно определяют друг друга. Другими словами, они находятся во взаимном предположении. В духе их неразделимости, фрактал как таковой может существовать лишь на втором уровне, в дуализме своего способа образования. Как единство, он перестает быть фракталом, становясь снежинкой или плоскостью. В пустоте, это чистое деление, безосновная разрезающая функция, которая есть, но ее и нет. Вещь может существовать только в отношении к остальным двум измерениям, которые причастны данной вещи, располагаясь за пределами ее бытия. При первом приближении, и бросая вызов их одновременности, эти измерения могут быть представлены как временные измерения: будущее восприятия фрактала (оно действительно может быть плоскостью, если наблюдать его в правильной перспективе), и уходящее в бездну прошлое его генезиса.
   Важное замечание: будущая "перспектива", о которой идет речь, не сводима к субъективной точке зрения на объект. Это персептивное событие, которое, подобно любому столкновению значения, является взаимоотношением отношений двух динамических образований, одно из которых берет верх над другим и приспосабливает его к своим собственным целям. План-становление фрактала - это потенциал трансформирующего захвата, неотъемлемый и от его сущности и от его наблюдателя. Это перспектива в смысле Ницше: "объективная перспектива", которая включает как наблюдателя, так и наблюдаемое, причем их внешние края, в актуальном взаимодействии их сущностей. Фрактал "в себе" (то есть, до конкретного столкновения) - это никак не план, не плоскость, но он способен "функционировать как" план, благодаря визуальному аппарату человека, который схватывает его как определенный эффект в определенной точке разворачивания фрактала. Та же самая корректива должна быть применена к "внешней перспективе", обсуждаемой ранее в отношении логического извлечения форм содержания или выражения из их субстанций. Логический анализ, подобно действию любой мысли или перцепции, схватывает свой "объект" под особым углом, и приписывает ему потенциал, которого тот не имел ранее (бытие в книге, бытие частью системы институционального внушения и практики). Вещь "в себе" - это лишь общая совокупность схватываний, посредством которых она и становится собой, набор точек зрения потенциальных интервенций внешних тел. Все мысли и восприятия, таким образом, частичны, в двойном смысле того, что они никогда не всеохватны, и что в них закладывается конституциональное родство или обоюдная открытость двух тел друг другу. Их частичность не является помехой их объективности. Мысль-восприятие всегда реальна и всегда извне. Мыслящее-воспринимающее тело исходит из своей самой дальней от центра грани, где оно встречает другое тело и втягивает его во взаимодействие, в ходе которого оно сплетается с аффектами этого тела (способностями действия и задействования) и переводит их в ту форму, которая функциональна для этого (для тех качеств, которые могут быть повторно вызваны). Набор аффектов, порция существенного динамизма объекта втягивается, перемещается в субстанцию мыслящего-воспринимающего тела. Здесь, эти аффекты вступают в новые циклы каузальности. Мысль-восприятие - это захватнический набег одного тела на сущность других таким образом, что другое тело переносится за пределы самого себя. Мысль-восприятие добирается до вещей, запускает их в атмосферу языка, и в том же самом движении возвращает их, измененными, в глубины материи.
   Продолжение следует: восприятие будущего, генезис прошлого. Настоящий фрактал существует в-между. Переходя в свое будущее как плоскость, он должен перестать быть собой. Но, оставаясь в своем динамическом настоящем, он должен продолжать делиться, невыносимо устремляясь в пустоту собственного прошлого. Два порога, два способа прохождения: относительный порог, выше которого вещь прекращает быть собой, но выходит живой, получая новый способ существования; и абсолютный порог, ниже которого ни одна вещь пройти не может, но на который все они наступают. Один порог, ведущий поперек синапсов деятельности мозга по направлению к новому бытию и другой, выступающий как основание небытия. Измерение модуса будущего и генезиса прошлого абсолютно реально для фрактала, но также и нет; он не может существовать без них, но они не сосуществуют с ним. Дабы избежать этих навязчивых и парадоксальных формулировок использования темпоральных выражений, Делез и Гваттари говорят, что эти измерения "виртуальны". Виртуальный - это будущее-прошлое настоящего: судьба вещи и условие ее существования (как единой - снова второе значение монизма). Оставляя в стороне философский багаж, они скорее говорят, что вещь "действительна, актуальна", нежели, что она "существует". Пребывая в убеждении, что актуальность динамична, они используют слово "становление" вместо "бытие". Актуальность вещи представляет собой ее длительность как процесса - процесса генезиса и уничтожения, движения сквозь пороги и в направлении порога. Виртуальное реально и находится во взаимном предположении с актуальным, но не существует даже на протяжении того актуального, что может быть призвано к существованию в речи. Оно субсистирует, содержится в актуальном или имманентно ему. Элемент имманенции - мысль-материя - может быть назван вечным, но без нежелательных религиозных отсылок или следов платонизма. Термин Ницше, "безвременность", подходит лучше всего.
   Существует еще один способ, посредством которого фрактал может прекратить быть, но на это раз, не прекращая быть собой. Это может обнаружить иную сторону мысли и быть изображено схематически точкой, до того как она станет плоскостью. Получившаяся диаграмма будет результатом, изображением фрактального процесса, но такого, который не подразумевает продолжения. Это будет фрактал, но мертвый: его бесконечное деление, для этого, должно быть приостановлено в мысли еще до того, как фрактал мог быть вытянут из положения вещей и вновь туда вставлен. Актуализация - это всегда смерть: становление-другим, или, оставаясь тем же самым, но инертным.
   Фрактальный процесс может быть остановлен и изображен диаграммой в любой точке своего разделения. Каждая остановка будет производить различную диаграмму одного и того же фрактала. Поскольку процесс бесконечен, постольку число потенциальных диаграмм также бесконечно. Даже в самом себе, внутри своих двух пределов (порогов), фрактал множественен и безграничен. Все потенциальные диаграммы имманентны множеству уровней любого единичного фрактала, как потенциальные эффекты одного и того же процесса. Полная идентичность фрактала свернута в каждой диаграмме, но явно не присутствует в ней. Это связано с тем, что идентичность фрактала (становление) является одним из генеративных процессов, который должен завершиться для данной конкретной диаграммы, но продолжаться как таковой. Математическое уравнение или вербальные инструкции по конструированию фрактала представляют собой "диаграммы", которые выражают эту скрытую идентичность-в-процессе более адекватно, чем статичная репрезентация. Все диаграммы, получаемые из одного и того же уравнения (абстрактной машины) содержатся в каждой из произведенных актуальных диаграмм (повторение как неотъемлемое измерение различия).
   Следовательно, между пределами (порогами) существует множество потенциальных фракталов. Это в-между конституирует уровень виртуальности ниже уровня перехода фрактала в новое бытие или небытие: то, что может быть названо реальностью "возможности" фрактала. Возможность - это ограниченная область распространения потенциала: то, чем вещь может стать, не прекращая быть собой (как процесс может завершаться, не уходя за свои пределы). В теории, получаемые уравнения могут быть актуализованы одно за другим, и выстроены в серии, от своего начала как линии - к точке, где фрактал может быть принят за плоскость и функционировать как плоскость. Фрактал в узком смысле, следовательно, может быть для удобства описан как континуум вариаций, удаляющийся от одного относительного предела (его рождения как линии) и приближающийся к другому (его трансформации в плоскость) и в тоже время, как удаляющийся и приближающийся дуальный абсолютный предел (генезис-в-делении/бездна). В реальности, относительный и абсолютный пределы, к которым направлены эти тенденции, представляют собой одно и тоже: процесс генеративного деления продвигается все дальше, змейки фракталов почти смыкаются и приближаются к плоскости; но это же дальнейшее движение расщепляет себя и все опаснее приближается к пустоте. Различие между этими двумя пределами состоит в том, что один может быть пересечен (если процесс будет захвачен внешними силами и таким образом спасен от самого себя), а другой нет. Тот способ, которым уравнение как процесс стягивает в себе прошлое и будущее называется "компликация, усложнение" вследствие парадоксального несовпадения (прерывности) этих двух неразделимых измерений во взаимном предположении с настоящим. Тот способ, которым некая данная диаграмма как испаряющийся эффект стягивает в себе все другие получаемые диаграммы называется "импликация, вовлечение", поскольку непрерывность серий вариаций является наиболее доступным уровнем скрытого состояния (латентности) диаграммы. Возвращаясь к примеру Джона-Поля, предположение прибытия Джона "имплицировано, вовлечено" в высказывание; экзистенциальный акт отклонения от темы разговора "комплицирован, усложнен" в нем (о том и другом можно говорить как "имманентных" высказыванию или "свернутых" в нем). Имплицитное предположение способно порождать серии логических пропозиций, продолжающих одна другую (например, если эта фраза сказана шпионом, то из нее можно вынести как мысль об актуальном местонахождении Джона, так и то, что говорящий собирается прикончить Джона по его прибытию). Экзистенциальный акт (попытка заманить слушателя в смертельную ловушку?) - сингулярен и представляет собой невоспроизводимое движение в пространстве-времени (возможно даже движение в иной мир). То, что имплицировано в речевом акте, может быть сделано эксплицитным, явным. Оно может быть распаковано, переведено в логическую пропозицию (значение как "выраженное" утверждения), порождающую серии других пропозиций, конституирующих цепь логических возможностей. То, что комплицировано - это физический потенциал, который реализуется или нет (значение как "атрибуция, приписывание"). Оно не может быть сделано более явным, эксплицитным чем то сингулярное и невоспроизводимое движение, что оно собой представляет. Оно может быть только актуализировано, и если это действительно произошло, то его протекание увлекает обсуждаемое тело по направлению к пределу, за которым оно уже никогда не будет прежним. Экзистенциальный императив утверждения - это всегда сентенция смерти.
   Возвратимся на свадьбу. Каждая свадебная церемония представляет собой актуализацию брачного процесса. Его кульминация обнаруживается в высказывании как испаряющемся эффекте. "I do" удерживает в импликации все прошлые и будущие свадьбы; свадьба, в общем, и состоит в этом шепчущем "некто", без которого свадебная церемония не будет иметь значения. Это значение, сущность брака, может быть выражено как континуум вариаций: в принципе бесконечный сериал всевозможных способов, которыми различные тела могут соединяться супружескими узами в различных местах различной властью по различным основаниям с различным эффектом (то, чем свадебная церемония может быть; ее реальность возможностей). Вступающий в брак "Я" ("I"), подобно любому "Я", не самодостаточен. Для вступления в брак, ему нужно поступить в услужение тому самому "некто", повторив стереотипное заклинание, которое выровняет его тело и свяжет с прикрепляемыми стандартными функциями (социальное уравнение). Мисс Х становится Невестой, Мистер Y Женихом. "I do" - это компонент перехода, который трансформирует вовлеченные тела в нечто отличное от того, чем они были ранее, перенося их от одного относительного порога (бытия одним, одиноким) к другому: имплицитное предположение (ступайте и размножайтесь). "I do" маркирует отправление жениха и невесты в путешествие, неумолимо ведущее в направлении "сделай нас частью" бракоразводного процесса - если не вмешается нечто, обладающее достаточной силой, дабы предотвратить среднестатистическую судьбу брачной церемонии (любовь? религия? скука?). Таким образом, в дополнение к имплицированному континууму, сущность комплицирует прерывность: внешние пределы брака, одиночество и развод, представляющие собой интегральные части любой свадебной церемонии, границы без которых свадьба не способна обрести свои очертания. Они также являются ее сущностью, но принадлежат более глубокому уровню виртуальности, чем имплицированный в слогане "I do" свадебный потенциал. Абсолютный предел свадьбы еще глубже виртуален: им является буквально смерть (за исключением, конечно же, "the newlyweds" мормонов), невозможный ни для кого опыт (опыт, который может иметь лишь "некто"). Субъект свадебной церемонии - это социальное уравнение. "I do" представляет собой, "де-факто" диаграммы этого уравнения (знак кульминации процесса, индекс, посредством которого формальная диаграмма, например, дискурсивная диаграмма, состоящая из серий логических пропозиций, может быть построена). Субъект свадебной церемонии - это абстрактная машина брака в своем линейном функционировании, выражаемом как реальность возможностей: связывание действительностей одного и другого тела в единую жизненную прогрессию; сериализация свадьбы за свадьбой в течение имплицированного временного промежутка, существующего в каждой настоящей связи. Более широко, субъект - это абстрактная машина свернутого в уравнении несубстанциального процесса деления: бестелесное разрезание на одиночество и брак, на брак и смерть либо развод, преследующая каждую связь прерывность, неизбежно все усложняющий фактор пустоты. Пустота невыразима и не имеет определенной формы, но так как линейность выражения происходит от нее (подобно тому, как твердая материя происходит из квантовой энергии), она описывается как "суперлинейная". Суперлинейность (усложненность; полный охват), линейность (имликация, сериализованный охват) и поверхность (эксплицированность, испаряющийся оптический или аудиальный эффект) представляют собой три момента абстрактной машины. Для них существуют другие обозначения: ? безвременные генезис-судьба/длящаяся процедура/настоящая диаграмма; ? встроенное небытие/активное становление/инертное бытие; ? чистая виртуальность/виртуальность в процессе актуализированного бытия/приостановленная актуальность. Единый философский термин (сущность; значение; порядок-слово), который может быть использован для покрытия всех трех моментов или измерений хорош в том смысле, что напоминает нам - в своей множественности, эти понятия все же есть нечто единое.
   Такой способ мышления может показаться мрачным. Если порядок-слово как базисная единица языка является кульминацией стандартизированной социальной функции, которая заставляет тело человека делать то, что должен делать "некто", тогда мы ("Я и Я") превращаемся в заложников безличности языка. Это заключение представляет собой не столько лишение подвижности, сколько придачу движению шаблонности, так как порядок-слово действует посредством переноса тела из одного предопределенного набора потенциальных отношений в другой. Повседневный язык не надевает смирительную рубашку на весь наш потенциал, но ограничивает нас низшим уровнем нашей виртуальности. Это удерживает динамизм нашего становления в бесстрастном способе бытия, выглядящем наиболее продуктивным в глазах эксплуатирующего нас общества. Это перемещает нас из одной успокоительной реальности возможностей в другую. Это сдает нас власти.
   Наш способ мысли мрачен лишь на первый взгляд. Ведь он, в конечном счете, радостен. Если предположения Делеза и Гваттари верны, то прерывность обладает последним словом. Каждый шаг во времени - это трещина. Каждый шаг в мире возможностей происходит на краю невозможности генеративной пустоты. Вне пределов ограничений брака: нет сцен одиночества, нет развода, но зато есть невообразимые способы соединения тел, за пределами скуки, за пределами религии и налогов, возможно даже за пределами "любви" (наиболее могущественное из всех западных порядков-слов). Вне продуктивной работы: изобретательность. Вне школы: залы без стен, мир свободы познания. В каждом порядке-слове действительно заложено имплицитное предположение похоронной нормальности, звучащее эхом марширующих мертвецов. Но, быть может, затерянные в зомбирующем шепоте социальной послушности, существуют предположения настолько глубоко имплицированные, что мы просто не знаем, как их расслышать, настолько безличные "некто", что мы просто не знаем, как разместить их внутри нашего "Я", такие умирания, которые способны вдохнуть новую жизнь в наши легкие. Порядок-слово философии Делеза и Гваттари - это анти-порядок-слово призыва внешнего: в нем слышится экзистенциальный императив, который не ограничивает Я и реальность возможностей Я, а, наоборот, раздвигает эти границы. Не держи линию - будь суперлинейным. Не тащись по прямой и узкой тропе нижнего прохода - обручись с пустотой. Запомни слоган Армии Соединенных Штатов: рискни стать всем, чем ты не можешь быть. Усложненным и ликующим.
  
   Пауза.
  
   Некоторые отличия теорий языка Делеза и Гваттари от большинства известных лингвистических и семиотических подходов:
  
      -- Язык не является прозрачной средой (медиумом) коммуникации. Если он по свой сути и медиум, то разве что в неком оккультном смысле. То, что язык сообщает - это основополагающе избыточные порядки-слова, а не ясные и отчетливые сообщения. Информация жизненно необходима для реализации этой функции, но лишь как необходимый для передачи императива минимум семантического содержания (различие между "нанимать" и "увольнять"). Язык как хранение и воспроизведение чистой информации (кибернетическая модель) - это недавнее изобретение, отражающее развитие компьютерной техники. Несмотря на кибернетизацию общества, информационные процессы всегда останутся вторичной, производной функцией языка.
  
      -- Не существует никаких постоянных (констант) языка. Язык не менее фрактализован, чем любая другая вещь. Он всегда фрагментируется в диалектах, идиолектах (индивидуальных словарных запасах) и жаргонах, которые зачастую сосуществуют даже внутри одного и того же говорящего. Понятие "langue" (фр.- язык) Соссюра и понятие "competence" (компетенция) Хомского обращают живой язык в камень структуры. Данным подходам свойственен предписывающий характер, когда любой отход конкретного диалекта от установленных лингвистом правил может быть понят только как отклонение от нормы. Здесь обнаруживается приглашение навязанному некой одной группой говорящих диалекту доминировать в качестве лингвистического стандарта, по которому будут измеряться все остальные. Langue и компетенция готовы переспать с лингвистическим терроризмом ради торжества единообразия. Делезу и Гваттари сущностью языка представляется не окаменение, а изменение (бестелесная трансформация). Лингвистическое выражение имплицитно предполагает континуум вариаций между порогами значения, которые одновременно являются и порогами социального функционирования, а также и вариации за эти пороги. Любой данный язык - это один диалект среди других, вовлеченный в сеть властных отношений, маркированных грамматическими образованиями, стоящими указательными знаками на местах повседневных конфликтов. Каждый диалект в сети вариаций действует сообща с функциями своих порядков-слов. Лингвистикам необходимо быть прагматичнее и открыть язык превратностям "контекста", составив грамматику властных отношений и паттернов социальных изменений. Эта задача, похоже, ставит нас перед лицом континуума вариаций имманентных грамматическим формам выражения актов говорения-делания ради анализа механизмов, определяющих какой именно из виртуальных вариантов, будет актуализирован, и описания механизмов перехода из одного континуума виртуальности в другой. Оперативное понятие, здесь, - "непрерывная вариация".
  
      -- Понятия синхронии и диахронии Соссюра бесполезны. Проблемы периодизации, существующие в нудных структуралистски вдохновленных дисциплинах, удостоверяют их конституциональную неспособность мыслить в терминах становления. В какой момент заканчивается одна синхронная система и начинается другая? Этот сдвиг происходит постепенно или внезапно? Как это происходит? Синхронная структура - это по определению закрытая система перемещений и, следовательно, логически не совместима с открытым-завершаемым развитием диахронии. Сами используемые понятия препятствуют решению подобных проблем. Не имеет смысла говорить, что синхрония - это мгновенный профиль, поперечный срез диахронии. Поперечный срез настоящего не достигнет устойчивой почвы, а опустится на уровни глубинных компликаций, бесконечно разветвляющихся в будущее и прошлое. Концепты виртуальности и актуализации позволяют нам мыслить сразу и в измерении настоящего и в измерении прошлого-будущего времен, постигая вместе "то же" и "различное" (непрерывная вариация как повторение различия; порядок-слово как трансформативная избыточность). Синхронная структура определяет логические условия возможности утверждения в общем, in general (Какие стандартные перемещения способна продуцировать система? Что она способна делать без прекращения своего существования?). Проблема состоит в необходимости концептуализации реальных условий производства частных утверждений (Каким образом система продвигается от одного уникального перемещения к следующему? Каким образом она постоянно становится отличной от самой себя?). В первом случае, предполагается стазис, а движение вводится как послемыслие, если вводится вовсе. Во втором, стазис существует только относительно (как нижний уровень различия: повторение разных утверждений внутри одного и того же относительного предела становления), а мир осмысляется как то хаотичное единство, в котором мы живем. Это не значит, что синхрония просто исчезает ради утверждения диахронии. Безвременность виртуального в его взаимном предположении с актуальным перемещает нас целиком за пределы ложной структуралистской дилеммы в новое измерение фрактального пространства-времени. Делез и Гваттари не придираются к лингвистике за ее излишнюю абстрактность. Они упрекают ее за недостаточную для объяснения изменений и условий появления этих изменений абстрактность. Лингвистике не мешало бы последовать физике двадцатого века в ее рискованном путешествии за пределы искусственной тишины простых возможностей, за пределы безусловного, в неустойчивую реальность виртуального со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  
      -- Виртуальное и актуальное не соответствуют langue/parole (языку/речи) или компетенции/исполнению. Во-первых, поскольку все провозглашения коллективны и не существует индивидуального субъекта, производящего говорения-исполнения; во-вторых, поскольку генеративная инстанция, абстрактная машина за спиной порядка-слова, сама изменчива в непрерывной вариации, изменяясь с каждой актуализацией. Язык не существует в некой чистой и вечной реальности за пределами производимого речевого акта. Он существует как локально, так и глобально во всяком и каждом единичном акте.
  
      -- Отношение означающего к означаемому не является конститутивным для языка. Существенным является отношение высказывания к генеративному процессу "вертикального содержания" (высказывание как порядок-слово). "Вертикальное" не совсем удачный термин: процесс скорее "многомерен" чем "вертикален", свертывая множество уровней и линий каузальности, по отношению к которым высказывание играет роль не столько "содержания" сколько кульминации, эффекта испаряющегося завершения, пункта поворота к геологическому прошлому. Теории означающего без всякого смущения подменяют эту "сложную" асимптотическую каузальность лживым упрощением, согласно которому высказывание располагается на пересечении двух наборов правил, один из которых управляет "горизонтальной" осью комбинаций, а другой "вертикальной" осью субституций. "Горизонтальные" комбинации знаков внутри предложения и предложений внутри дискурса действуют, конечно же, согласно определенным правилам образования. Эти синтагматические правила, однако, не являются действующей причиной некого данного высказывания, даже вместе с набором парадигматических правил. Парадигматические правила определяют, каким образом "вертикальные" субституции могут быть применены к каждой точке "горизонтального" потока знаков на странице, или предложений во времени, но они не способны объяснить, почему применение одной субституции будет эффективнее, нежели другой или почему одно и то же высказывание повторяется в различных случаях (не говоря уже о том, как все это функционально варьируется сквозь повторения). Синтагматические и парадигматические правила описывают, как высказывание генерируется в форме выражения. Другими словами, они производят диаграмму этой формальной причины в форме абстрактной лингвистической или семиотической машины. Однако, отбрасывая реальные условия социального появления высказывания, они отрезают его от действительной причины: всеобщей абстрактной машины, которая прагматически детерминирует и субстанцию, и форму как содержания, так и выражения в их двойной артикуляции. Теории означающего редуцируют язык к выражению и выражение к его форме. Таким образом, они снимают язык с якоря "вертикального содержания", реальности виртуального конституирования его реального становления как рукопашного боя энергий. Крен судна языка, его "перепрыгивание" через измерения и местоположения, проявляется как спокойное метонимическое продвижение по непрерывной горизонтали. Бесконечное деление, сепарирующее одно выражение от следующего и внутренне расщепляющее каждое, просто игнорируется, трансформируя уровень поверхности актуализированных утверждений (эффектов) в премиленькую лингвистическую прямую, очищенную от порезов и борьбы. Заброшенные ниже этой горизонтальной оси знаки замещают второе сглаженное измерение. Сложные экзистенциальные потенциалы, свернутые в неактуализированных утверждениях, упрощены в пуле возможных субституций: метафора как скрытое состояние означающих, перевернутых означаемым. Возникает простенькая двумерная символическая структура. Ее дуальная каузальность (синтагматическое/парадигматическое, горизонтальное/вертикальное) логична и опрятна. Но она также и иллюзорна. Разновидность оптической иллюзии или объективной перспективы, напоминающая загробное существование фрактала в качестве плоскости. Сигнификация вписывается в сущность языка как один из его собственных потенциалов: потенциал становления иным (плоской поверхностью). Должны вмешаться внешние силы, дабы извлечь этот потенциал и актуализировать его. Теории означающего применимы на пространстве тех определенных обществ, в первую очередь "модерных", которые действительно существуют посредством извлечения символического потенциала языка. "Постмодернизм" Бодрийяра идет на один шаг далее, отшвартовывая "горизонтальную" линию от "вертикальной" и создавая объективную иллюзию ненадежного дрейфа, скольжения от означающего к означаемому, чистую немотивированную метонимию в одномерном мире, лишенном метафор. Оба эти процесса действительно происходят. Однако необходимо помнить, что их существование имеет свои причины: выделение из виртуального продуцировано определенными способами социального функционирования внутри реального узла властных отношений. В порядке схватывания условий существования этих феноменов необходимо заново приписать им их затемненное "вертикальное содержание" во всем его фрактальном великолепии. Это как раз то, что забыл сделать Лакан в своем обращении с бессознательным как метонимически-метафорической глубинной структурой, и это как раз то, что отказывался понять Бодрийяр в своем праздновании позднего капитализма, как мерцающей метонимической поверхности. Оба подхода сводят "вертикальное содержание" к означаемому (которое Бодрийяр, впрочем, провозгласил отсутствующим). То, что я называю "горизонтальное содержание" (второе положение вещей или силовое поле, с которыми связаны классы одолеваемых выражений) либо отрицается как "референт", находящийся совершенно вне языка, понимаемого как закрытая система или двумерная форма интериорности (типичный ход модерна); либо, единственным способом существования языка видится бессмысленная репликация одномерного гена, что обесценивает его как несуществующего (типичный ход постмодерна). Делез и Гваттари восстанавливают содержание в правах. Но для них содержание не является ни означаемым ни референтом - возможность, которая видимо не пришла в голову ни модернистам ни постмодернистам. Возрождение содержания в философии Делеза и Гваттари может быть интерпретировано не иначе, как добавление третьего измерения "значения". Прежняя поношенная стратегия - это просто отрицание безысходной двухмерности "современного" общества, безнадежная гуманистическая попытка ввести комфортный смысл означивания в сезонные показы стереотипных символизмов нашей культуры. То, что предлагают взамен Делез и Гваттари - это реальное восприятие имманентного человеческому бытию сверхчеловеческого становления, прагматические объятия значения в его бесконечной, но дробной мерности.
  
      -- В качестве вывода из всего этого можно предложить ту мысль, что бинаризм отношения означающего к означаемому является производной, вторичной характеристикой. Язык, необходимо, представляет собой множество бинаризмов (первым из них будет бинаризм содержания/выражения). Однако все эти бинаризмы производятся небинарными механизмами. Означающие структуры вырастают из не-означающих процессов, включающих в себя множественность виртуальных пространственно-временных уровней и актуальных предметов во взаимном предположении. Язык производит линейные серии знаков и утверждений, но сам по себе он суперлинеен.
  
      -- Виртуальное не является скрытым в смысле вытесненного означаемого или утерянного референта. Оно затемнено, но в целях необходимого прояснения. Для высказывания или мысли проявиться во всей своей видимой простоте и ясности, во всем своем сложном генезисе значит отступить в те глубинные тени, из которых они вышли. Виртуальное - это невысказанное высказывания, немыслимое мысли. Оно реально и существует в них, но в высказывании, производимом как испаряющийся поверхностный эффект, должно быть забыто, по крайней мере, на мгновение. "Высказывание не видимо и не сокрыто". Задача философии состоит в исследовании этого неизбежного забывания, в воссоединении высказываний с условиями их появления. Как раз за разом твердил Фуко, высказывание нуждается не в интерпретации, а в способной быть приспособленной под него "подставке" (socle, "архиве" имплицитных предположений, восстанавливаемым "археологией" Фуко) для воскрешения в памяти света реальности виртуального (имманентных "стратегий", производящих высказывания). При определенных условий означающего захвата, высказывание и его "вертикальное содержание" будут фактически дублироваться репрессированным означаемым. Забытое можно будет тогда переоценить в качестве символического структурного бессознательного, функционирующего в дополнение к (как отдельное и находящееся во взаимном предположении с ними единство) первичным каузальным стратегиям, в которые оно будет введено на службу в качестве новой, вспомогательной линии каузальности. Оно будет реально функционировать, но согласно отличным правилам и на низшем уровне виртуальности. Этот подстрочный уровень потенциала в данном случае является не реальностью логической возможности (хотя его механизмы логически описываемы) высказываний, а исподволь действующим "воображаемым".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Цитированные работы:
  
   Austin, J.L. How to Do Things with Words. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1962.
  
   Deleuze, Gilles. Bergsonism. New York: Zone Books, 1988. French ed.: Le Bergsonisme. Paris: PUF, 1968.
  
   Deleuze, Gilles. Cinema I: The Movement-Image. Minneapolis: University of Minnesota press, 1986. French ed.: CinИma I: L'Image-mouvement. Paris: Minuit, 1983.
  
   Deleuze, Gilles. Cinema II: The Time-Image. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1989. French ed.: CinИma II: L'Image-temps. Paris: Minuit, 1985.
  
   Deleuze, Gilles. DiffИrence et repetition. Paris: PUF, 1968.
  
   Deleuze, Gilles. Expressionism in Philosophy: Spinoza. New York: Zone Books, 1990. French ed.: Spinoza et le problХme de l'expression. . Paris: Minuit, 1968.
  
   Deleuze, Gilles. Foucault. Minneapolis: University of Minnesota press, 1986. French ed.: Foucault. Paris: Minuit, 1986.
  
   Deleuze, Gilles. "I Have Nothing to Admit." Semiotext(e) 2.3, Anti-Oedipus (1977). French ed.: "Lettre Ю un critique severe" in Pourparlers (Paris: Minuit, 1990).
  
   Deleuze, Gilles. Kant's Critical Philosophy. Minneapolis: University of Minnesota press, 1984. French ed.: La Philosophie critique de Kant. Paris: PUF, 1963.
  
   Deleuze, Gilles. The Logic of Sense. New York: Columbia University Press, 1990. French ed.: Logique du sens. Paris: Minuit, 1969.
  
   Deleuze, Gilles. Nietzsche and Philosophy. New York: Columbia University Press, 1983. French ed.: Nietzsche et la philosophie. Paris: PUF, 1962.
  
   Deleuze, Gilles. Le Pli: Leibniz et le Baroque. Paris: Minuit, 1988.
  
   Deleuze, Gilles. Pourparlers: 1972-1990. Paris: Minuit, 1990.
  
   Deleuze, Gilles. Proust and Signs. New York: Braziller, 1972. French ed.: Proust et les signes. Paris: PUF, 1964. 2d ed. 1970.
  
   Deleuze, Gilles. Spinoza: Practical Philosophy. San Francisco: City Lights, 1988. French ed.: Spinoza: Philosophie pratique. Paris: Minuit, 1970.
  
   Deleuze, Gilles and Michel Foucault. "Intellectuals and Power." In Michel Foucault. Language, Counter-Memory, Practice. N.Y.: Cornell University Press, 1977.
  
   Deleuze, Gilles and FИlix Guattari. Anti-Oedipus: Capitalism and Schizophrenia. Minneapolis: University of Minnesota press, 1983. French ed.: L'Anti-Oedipe: Capitalisme et schizophrИnie. . Paris: Minuit, 1972.
  
   Deleuze, Gilles and FИlix Guattari. Kafka: Toward a Minor Literature. Minneapolis: University of Minnesota press, 1986. French ed.: Kafka. Pour une literature mineure. Paris: Minuit, 1975.
  
   Deleuze, Gilles and FИlix Guattari. A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia. Minneapolis: University of Minnesota press, 1987. French ed.: Mille Plateaux: Capitalisme et schizophrИnie. . Paris: Minuit, 1980.
  
   Deleuze, Gilles and Claire Parnet. Dialogues. New York: Columbia University Press, 1987. French ed.: Dialogues. Paris: Flammarion, 1977.
  
   Ducrot, Oswald. Dire et ne pas dire: Principe de sИmantique linguistique. Paris.: Herman, 1972.
  
   Foucault, Michel. The Archaeology of Knowledge. New York.: Pantheon, 1972.
  
   Foucault, Michel. L'Ordre du discourse. Paris: Gallimard, 1971.
  
   Foucault, Michel. "The Thought from Outside." In Maurice Blanchot and Michel Foucault. Foucault/Blanchot. New York: Zone Books, 1987.
  
   Gil, JosИ. MИtamorphoses du corps. Paris: Editions de la DiffИrence, 1985.
  
   Gleick, James. Chaos: Making a New Science. New York: Viking, 1987.
  
   Guattari, FИlix. Les AnnИes d'hiver: 1980-1985. Paris: Barrault, 1986.
  
   Guattari, FИlix. Cartographies schizoanalitiques. Paris: GalilИe, 1989.
  
   Guattari, FИlix. L'Inconscient machinique. Paris: Editions Recherches, 1979.
  
   Mandelbrot, Benoit. Fractals: Form, Chance, and Dimension. San Francisco: Freeman, 1977.
  
   Nietzsche, Friedrich. The Will to Power. New York: Vintage, 1968.
  
   Orbach, R. "Dynamics of Fractal Network." Science 231.4740 (February 21, 1986): 814-19.
  
   Polkinghorne, J. C. The Quantum World. London: Penguin Books, 1984.
  
   Pynchon, Thomas. Vineland. Boston: Little, Brown, 1990.
  
   Silverman, Kaja. The Subject of Semiotics. Oxford: Oxford University Press, 1983.
  
   Stewart, Ian. Does God Play Dice? The Mathematics of Chaos. Cambridge, Mass.: Basil Blackwell, 1989.
  
   Volosinov, V. N. (Mikhail Bakhtin). Marxism and the Philosophy of Languages. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1986.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Замечания.
  
  
   Прим. пер.: слово "раунд" использовано не случайно. Как мы увидим далее, значение будет пониматься в связи с понятием столкновения, схватки, стычки, поединка (англ. encounter). Соответственно, текст Массуми металогически выстраивается как своеобразный реслинг или боксерский поединок. Кроме того, английское слово round имеет смысл кругового, циклического движения, что так же присутствует в поэтике построения текста.
   Горацио Алжер - американский писатель-беллетрист конца ХIХ века. Автор "романов успеха", герои которых из низов продвигаются на вершину социальной лестницы. Несмотря на стереотипность сюжетов и характеров и убожество стиля, книги Алжера, повествовавшие о воплощении "американской мечты", были чрезвычайно популярны у массового читателя второй половины XIX века. Упомянут Генри Миллером в "Тропике Козерога" в качестве своеобразного антагониста самому Миллеру.
  
  
   СУЩЕСТВУЮЩАЯ СИЛА: Делез, Nietzsche and Philosophy, p.3 [3].
   ДЕРЕВО: Данный пример упомянут мимоходом Делезом в Proust and Signs, p.4 [10], и еще раз в A Thousand Plateaus, p. 409 [509].
   Про КАЧЕСТВА и ЗНАКИ, см. Делез, DiffИrence et rИpИtition и A Thousand Plateaus, p. 317 [390].
   СТОЛЬ МНОГО ЗНАЧЕНИЙ СКОЛЬКО СИЛ: Nietzsche and Philosophy, p. 4 [5].
   РОДСТВО С СИЛОЙ: Nietzsche and Philosophy, p.4 [5].
   ЦЕННОСТЬ КАК ИЕРАРХИЯ СИЛ: там же., p.8 [9].
   Про ВЗАИМНОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ, см. A Thousand Plateaus, pp. 44-45, 145-146 [59-60, 181-82] и Делез, Foucault (1986), pp. 40-41, 68, 74-75, 88-89.
   РУКОПАШНЫЙ БОЙ ЭНЕРГИЙ - это фраза из Пруста ("un corps-Ю-corps d'Иnergies"). См. A Thousand Plateaus, pp.321 (and note 19), 338-39 [59-60, 181-182]. По поводу "битвы" между формой и содержанием, см. так же Делез, Foucault (1986),p. 119.
   Понятия ФОРМА СОДЕРЖАНИЯ и ФОРМА ВЫРАЖЕНИЯ взяты из работ лингвиста Луиса Хьелмслева. Развитие понятий формы, содержания, выражения, формы содержания и формы выражения (так же, как и обсуждаемые ранее относительные различия материи и субстанции) у Делеза и Гваттари см. A Thousand Plateaus, pp. 40-41, 43-45, 66-67, 89, 142-143 [55, 58-60, 86, 113, 178] и Foucault (1986),pp. 39-42.
   РЕАЛЬНОЕ против ЛОГИЧЕСКОГО ("модального") РАЗЛИЧЕНИЯ, см. A Thousand Plateaus, pp. 44, 57, 58, 64, 72 [59, 75, 76, 83, 92].
   Про ДИАГРАММУ, см. A Thousand Plateaus, pp.141-43,146,537n16 [176-179,183,265n16] и Foucault (1986),pp. 42-44,79-80,90-91,95. В словаре Логики Смысла и Фуко (используемом временами в DiffИrence et rИpИtition и во всех остальных работах) абстрактные точки диаграммы названы СИНГУЛЯРНОСТЯМИ. Понятие "диаграммы" заимствовано из Ч.С. Пирса; см. Гваттари, Les annИes d'hiver. 1980-1985, pp.290-91.
   Сами Делез и Гваттари не используют понятие ТРАНСЛЯЦИИ в общепринятом смысле. В их словаре, трансляция - это одна из многих ("индукция", "трансдукция", "перекодирование") специфических форм динамического переноса. См. A Thousand Plateaus, pp. 60,62 [78,81]. Подобное делезианское развитие понятия трансляции можно найти у Хосе Гила в MИtamorphoses du corps, pp.122-26. По поводу мысли, воспроизводящей динамизм схватываемого объекта (его ИМИТАЦИИ), см. Logic of Sense, pp. 147, 161, 282-87 [173, 188, 327-32]. По поводу ИЗБЫТОЧНОСТИ см. A Thousand Plateaus, pp. 79, 84 [100,106], и Logic of Sense, pp. 31-33,125-126,146-47 [44-47,151,172-73] (значение как дублирование). "Не достаточно сказать, что сознание - это сознание чего-то; это дублирование чего-то, и любая вещь является сознанием, поскольку она имеет своего двойника, каким бы далеким и странным он не был" (DiffИrence et repetition, p.284).
   НЕТ СОГЛАСОВАННОСТИ, ОБЩЕЙ ФОРМЫ, ИЛИ СООТВЕТСТВИЯ: Foucault (1986),pp.41,71.
   БЫТИЕ НЕ-ОТНОШЕНИЯ: Там же, pp. 69-72, 86, 88, 119.
   ДВОЙНОЙ ДИНАМИЗМ: "Точнее говорить о двойных сериях событий, разворачивающихся на двух плоскостях, звучащих эхом друг друга, но без сходства, одна серия реальна... другая идеальна" (DiffИrence et repetition, p.244).
   По поводу ПАРАЛЛЕЛИЗМА ТЕЛА И РАЗУМА, см. Spinoza: Practical Philosophy, pp. 18, 86-91 [28, 92-98].
   По поводу отношения между словами и положениями вещей как НЕ-ОТНОШЕНИЯ, см. Foucault (1986),pp.69-72,86,88,119. По поводу подобного не-отношения вещи и образа в восприятии, см. Делез, Bergsonism, pp.24, 25, 53, 107, 109-11 ("interval") [14, 16, 112, 114-17 ("Иcart")]; между действием и реакцией в поведении, Cinema I, pp. 61-66 ("interval") [90-97 ("intervalle")]; между сознательной мыслью (мыслью в широком смысле как абстрактной машиной) и ее основой реального становления в человеческой жизни, см. Logic of Sense, pp. 321-33 ("crack") [373-86 ("fЙlure")], и A Thousand Plateaus, pp. 198-200 ("crack") [242-45 ("fЙlure")]. По поводу необходимости для философской мысли "расщеплять вещи" ("fendre les choses") в порядке вглядывания за пределы их видимого единства и словесной согласованности и схватывания их условий существования, см. Foucault (1986),pp.59-60. Это расщепление во всех своих формах представляет собой ШИЗ "шизоанализа" (это имя Делез и Гваттари присвоили той форме философии, что представлена в Капитализме и Шизофрении). Весьма поучительно сравнить различные использования слова "шиз" в Anti-Oedipus: см., например, pp. 39-40, 131, 132, 230-31, 241, 244, 287, 315, 351, 378 [47, 55, 158, 273-74, 286, 290, 341, 376, 410, 453]. "Point alИatoire", обсуждаемая на протяжении всей Логики смысла - это другое слово для режущего лезвия расщепления. По поводу более ранних описаний не-отношения можно вспомнить Деррида: не-отношение между речью и письмом.
   Логика смысла представляет собой широкомасштабное размышление о РАЗДЕЛЕНИИ-СВЯЗИ "бытия" (положений вещей), мышления и языка. В ней Делез постоянно подчеркивает автономию этих "параллелизмов" и, одновременно, их наложение друг на друга. То, что говорилось ранее по поводу отношения между содержанием и выражением может быть сказано и о вещах, мысли и языке: они реально различаемы, но во взаимном предположении. Они частично покрывают моменты становления друг друга, расположенные в непрерывности или разделении, в зависимости от точки зрения. Значение - это "артикуляция их различия" (Logic of Sense, p.24 [37]). Конститутивные для значения артикулированные различения способны неопределенно размножаться. "Язык" разделяем на автономные плоскости речи и письма, каждая из которых, в свою очередь, разделяема на различные дискурсивные модусы. И обратно, эти плоскости могут складываться, например, посредством приведения к столкновению слов и вещей или падения мысли в слова. Здесь, ключевым моментом является не тот частный способ, которым определяется любая из этих плоскостей, но, скорее, принцип их структурирования как вариаций от одной к другой и прагматическая возможность приспособления анализа их структурирования к конкретной задаче и конкретному исполнителю.
   По поводу АБСТРАКТНОЙ МАШИНЫ см. A Thousand Plateaus, pp. 70-71, 141-42, 223-24, 510-12 [90-91, 175-78, 272-73, 636-38] и др., а так же Foucault (1986),p. 44.
   По поводу анти-Платоновской СУЩНОСТИ, см. Proust and Signs; DiffИrence et repetition, p.239; Logic of Sense, pp.34-35, 214 [48, 250]; а так же Bergsonism, pp. 32-33, 34 [23-24, 27]. (В многочисленных пассажах многих своих работ Делез избегает понятия "сущность" из-за его Платоновских отголосков, предпочитая такие понятия как "событие", "проблема", "Эон", или "Идея"). По поводу СОБЫТИЯ см. Logic of Sense, pp.148-53 [174-79] и др. В Тысячи Плато событие названо "бестелесной трансформацией".
   ДИАГРАММЫ: см. A Thousand Plateaus, pp. 135, 146, 183, 218, 544, 545 [169-70, 182, 225-26, 266, 359, 362].
   По поводу АТРИБУТА и ВЫРАЖАЕМОГО как двух лиц значения, см. . Logic of Sense, pp. 20-21, 166, 182 [32-33, 195-96, 213], и A Thousand Plateaus, pp. 86-87 [110].
   ЯЗЫК, СИЛА, ВЛАСТЬ: "Язык устанавливает пределы (например, конкретный момент, когда начинается избыток). Но также именно язык переступает эти пределы, разрушая их в бесконечной эквивалентности неограниченного становления": Logic of Sense, p. 2 [11].
   РЕЗАТЬ, УМИРАТЬ: Logic of Sense, pp. 5, 63, 151-154 [14, 80, 177-80].
   По поводу БУДУЩЕГО-ПРОШЛОГО, см. Logic of Sense, pp. 5, 77, 150, [14, 95, 176].
   По поводу "стерильности" значения, см. Logic of Sense, pp. 31-32, 95 [44-45, 116] (в настоящей работе "стерильность" будет, обычно, заменяться ИСПАРЯЕМОСТЬЮ, дабы избежать любых фаллических коннотаций).
   ОДНО УНИФИЦИРОВАННОЕ ПОЛЕ: Третья часть Тысячи Плато, "Геология морали", составляет карту чередования содержания и выражения на физических, геологических, биологических и культурных "стратах". По поводу МОНИЗМА см. Bergsonism, pp. 92-93 [94-95] и др.; Spinoza: Practical Philosophy, pp. 92-93 [120-21] ("Природа"); Logic of Sense, pp. 103 ("потенциальная энергия чистого события"), 177-80 ("единоголосие") [125, 208-11]; и A Thousand Plateaus, pp. 20-21, 153 ("материя равная энергии"), 254, 266 и др. ("план консистенции" или "план имманенции") [31, 190-91, 311, 326].
   По поводу ЭФФЕКТА, см. Logic of Sense, pp. 4-11 [13-21] и др.
   Хосе Гил, который основывает свой проект "антропологии силы" на производных от Ницше теориях значения Делеза и Гваттари, также делает акцент на том, что появление знака или диаграммы соответствует ОДНОМОМЕНТНОЙ ПРИОСТАНОВКЕ СТАНОВЛЕНИЯ: "Сама энтропия означивает системы, что ослабляет их способность означать. Когда две противостоящие силы вступают в отношение, та из них, что получает превосходство в бою, оставляет остаток. Этот остаток, который измеряет соотношение сил, или расстояние между ними, является так же и мерой власти одной силы над другой. Однако этот остаток не будет, теперь, силой, означающей себя для другой силы, для действия оператора [термин Гила для абстрактной машины], которое теперь приостановлено; часть остатка может сформировать конституирующий знак осадок, в форме остаточного продукта. Таким образом, знак появляется благодаря отсутствию оператора, как некоторый осадок силы; это сразу и памятка активности оператора и результат ее прекращения. Пока сила действует, знак не появляется; правда остается чистая активность операторов, продуцирующих вещи (которые, при этом, становятся знаками для других сил). Мы видим, что значение знака приводится в действие с дифференциальным гаком, производным от взаимоотношения сил" (MИtamorphoses du corps, p.20). Момент приостановки соответствует прерыванию желания, конститутивного для ТЕЛА БЕЗ ОРГАНОВ, описанного в Anti-Oedipus (см. спец. pp. 1-16, 36-37 [1-22, 43-45]).
   ФРАКТАЛЫ: Для иллюстрации процедур, связанных с кривой Коха, см. A Thousand Plateaus, p. 487 [608]; для полной иллюстрации эффекта снежинки, см. Gleick, Chaos: Making a New Science, p. 99; рандомизованная кривая Коха, формирующая прибрежную линию с островами, см. Mandelbrot, Fractals: Form, Chance and Dimension, p. 85; по поводу "случайного пути" как "наполняющего-пространство" (или "наполняющего-плоскость") фрактала, см. Mandelbrot, Fractals, р. 92; а так же "наполняющие-пространство", см. Orbach, "Dynamics of Fractal Networks", рр. 814-19 ("Структура прекращает быть фракталом при самом [большом] масштабе, где кажется гомогенной или непрерывной", р. 814); по поводу твердости естественно невидимой пористости фрактала, см. Gleick, Chaos, рр. 105-106, и Stewart, Does God Play Dice?, p. 229 (вселенная как "мульти-фрактал"); про фрактальную геометрию и компьютерную графику см. Jeffrey, "Mimicking Mountains", pp. 337-344; про ЗНАЧЕНИЕ КАК ОПТИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ, см. Logic of Sense, pp. 7, 70 [17, 88], и DiffИrence et repetition, p.119. Понятие фрактала, явно упомянутое лишь однажды на протяжении Тысячи Плато, постепенно занимало все более и более важное место в работах Гваттари, например, в работе Cartographies shizoanalytiques (Paris: GalilИe, 1989), pp. 319-31. В этой же книге происходит полновесное развитие философии изломанности, чрезвычайно похожее на представленное здесь. Излом, в качестве базиса значения, эксплицитно отнесен к понятию фрактала (наример, на стр. 142, 173, 218-24), которое, в свою очередь, связывается с понятием синапса (стр. 89-92, 199-205). Все это обсуждается как процессы "поссибилизации, овозможнивания".
   Дионис был разорван на части после своего первого рождения. По поводу СМЕХА Диониса-Заратустры, см. Nietzsche and Philosophy, pp. 193-94 [222]; и предшествующие страницы про ИГРУ как утверждение (воли) вечного возвращения (повторения-трансляции) различия (множественности и изломанности). Кроме того, по поводу ВЕЧНОГО ВОЗВРАЩЕНИЯ, см. DiffИrence et repetition, pp. 59-60, 311-14, 379-85; про УТВЕРЖДЕНИЕ вечного возвращения как бросок костей Малларме, см. Nietzsche and Philosophy, pp. 25-27, 197 [29-31, 225], а также Logic of Sense, pp. 58-65 [74-82] ("Of the Ideal Game"); по поводу "космоса" (или "хаосмоса") как единства природы и культуры, см. A Thousand Plateaus, p. 337 [416] и вышеприведенную ссылку на "монизм" в сноске 27; про беспричинную причину ("ИММАНЕНТНУЮ ПРИЧИНУ"), см. Spinoza, pp. 53-54 [78-79], а также Foucault (1986),p. 44. По поводу БЕЗОСНОВНОСТИ основания бытия-становления, см. DiffИrence et repetition, pp. 123, 151, 164, 296, 352-53.
   РАЗЛИЧНАЯ СЕМИОТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: Deleuze, Proust and Signs, pp. 5-12, 84-88 [12-20, 103-109], и глоссарий к Cinema I, pp. 217-18 [291-93]; см. также A Thousand Plateaus, "On Several Regimes of Signs", pp. 111-48 [140-84].
   ДЕЛЕЗ ПРОТИВ ГВАТТАРИ: Гваттари, например, очарован феноменом субъективной избыточности (резонанс, рефрен, черная дыра), тогда как Делез предпочитает делать ударение на "линиях избегания" подобного рода субъективности. Делез комментирует комплементарность их темпераментов в Dialogues, pp. 17-18 [24]. Как можно было увидеть из предыдущих ссылок, большинство чисто философских концептов было разработано Делезом. С другой стороны, большинство ключевых семиотических концептов, использованных в Тысячи Плато изобретены Гваттари и впервые увидели свет в La RИvolution molИculaire (1977), pp. 297-376, и в L'Inconscient machinique, esp. ch. 3, pp. 43-73. Кроме того, Гваттари предложил некоторые из наиболее эффективных политических концептов Капитализма и Шизофрении: территориализация-детерриториализация, поперечность, групповая субъективность, машина-желания, боевая машина, молярный-молекулярный, микрополитика (некоторые из них обсуждались ранее).
   ВЫСШАЯ ШКОЛА: Делез и Гваттари, следуя Фуко, используют пример с тюрьмой; см. A Thousand Plateaus, pp. 66-67 [86], а также Foucault (1986),pp. 31-35.
   По поводу субстанции против материи, см. L'Inconscient machinique, p. 41, A Thousand Plateaus, pp. 43, 340 [58, 419], и Foucault (1986),pp. 41-42. Делез и Гваттари отходят от взглядов Спинозы на субстанцию в одном важном пункте: для Спинозы, существует только одна субстанция, и только два познаваемых человеком АТРИБУТА этой субстанции (мышление и протяженность). Делез и Гваттари переопределяют атрибуты под влиянием стоиков. Для Делеза и Гваттари, каждый из атрибутов совпадает с субстанцией, и как число субстанций, так и число атрибутов бесконечно. Субстанции могут быть организованы в общие типы согласно их композиционным модусам, примитивными примерами чего могут как раз служить мышление и протяженность. Сравните Spinoza: Practical Philosophy, pp. 51-52, 108-109 [72-74, 147-48] с A Thousand Plateaus, pp. 86, 153, 157, [110, 190, 195]. Делез развивает свое прочтение Спинозы на всем протяжении Expressionism in Philosophy: Spinoza.
   Небольшой оперативный обзор предлагаемых семиотических установлений: СОДЕРЖАНИЕ - это нечто одолеваемое, то, над чем берут верх; ВЫРАЖЕНИЕ - это то, что берет верх, одолевающее. Как содержание, так и выражение являются субстанциями-формами некоторых комплексов (совокупностей). Содержание, взятое вне его столкновения с выражением, и, следовательно, как бы не имеющее ни формы, ни субстанции, представляет собой МАТЕРИЮ СОДЕРЖАНИЯ (одолеваемая вещь как пучок потенциальных аффектов, другими словами, способностей аффицировать и быть аффицированной). Выражение, взятое вне его столкновения с содержанием, и не имеющее, следовательно, ни субстанции, ни формы, представляет собой МАТЕРИЮ ВЫРАЖЕНИЯ (одолевающая вещь как пучок потенциальных функций). ФОРМА СОДЕРЖАНИЯ, или содержание, абстрагированное от своей субстанции, но взятое в контексте своего столкновения с выражением, представляет собой порядок качеств (последовательность актуализации выбранных аффектов), или, приближенно к субстанции содержания, буквально, "вмещающая" форма (как школа или тюрьма), внутри которой происходит актуализация аффектов. ФОРМА ВЫРАЖЕНИЯ - это порядок функций (последовательность актуализации выбранных функций). СУБСТАНЦИЯ СОДЕРЖАНИЯ - это одолеваемая вещь как квалифицированный объект (то есть, предоставляющий приписанные ему качества). СУБСТАНЦИЯ ВЫРАЖЕНИЯ воплощает собой одолевающую функцию. Взаимодействие содержания и выражения представляет собой значение или интерпретацию как процесс становления (сущность), выражаемую посредством ДИАГРАММЫ или инфинитива. То, что вмещает в себя обе стороны отношения - это АБСТРАКТНАЯ МАШИНА.
   Про МАШИНИСТИЧЕСКОЕ СОБРАНИЕ и КОЛЛЕКТИВНОЕ СОБРАНИЕ ПРОВОЗГЛАШЕНИЯ, см. A Thousand Plateaus, p. 88 [112]; по поводу ДВОЙНОЙ АРТИКУЛЯЦИИ (понятие, заимствованное у лингвиста Андре Мартине), см. там же, pp.40-41, 44, 57 [54-55, 58-59, 75].
   I DO: см. Thomas Pynchon, Vineland, p. 97.
   Про КОМПОНЕНТ ПЕРЕХОДА: см. A Thousand Plateaus, pp. 312, 325 [384, 399] (контекстом там является поведение животных: компонент перехода, подобно содержанию и выражению, представляет собой семиотическое понятие, но применяемое к нелингвистическим системам). Я использую СОЕДИНИТЕЛЬ в отличном от Делеза и Гваттари (Kafka, pp.63-71 [115-30]) смысле. "Соединитель" Кафки является аналогом "компонента перехода" Тысяч Плато.
   По поводу события как БЕСТЕЛЕСНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ, см. A Thousand Plateaus, pp. 80-83, 85-88, 107-109 [102-106, 109-112, 136-38].
   Про ВЫСКАЗЫВАНИЕ (ИnoncИ) см. A Thousand Plateaus, pp. 140, 147 [174, 184], а также Foucault (1986),pp.16, 27, 85 и др.
   ПЕРФОРМАТИВНОСТЬ: см. J. L. Austin, How To Do Things with Words, pp.133, 147. Остин подошел очень близко к теории бестелесной трансформации. Продвижение в данном направлении уводило его прочь от традиции аналитической философии: "тот смысл, в котором произносящий нечто производит воздействие на других людей, или является причиной изменения положения вещей, фундаментально отличен от смысла причины, используемого для объяснения физической причинности, вроде давления и т.п....Возможно, это и есть подлинный смысл "причины" (p. 113n). На той же странице, он констатирует, что действие этой нефизической причинности можно обозначить, как "отверстие в цепи" высказываний: другими словами, эта линия каузальности прерывна. Он, правда, сам не говорит о прерывности линии причинности высказываемого. У него прерывность высказываемого проявляется посредством встревания делаемого, исполняемого, и обратно, прерывность происходящего, действующего прерывается посредством встревания высказываемого. Изменение осуществляется через приписываемую вещам нефизическую причинность, даже если это происходит посредством слов. Речь идет о вторжении в линию физической каузальности - которая, следовательно, является прерывной. Цепь отношений тело-на-тело разрывается причинностью утверждения-на-утверждение. Это легко прочитать в терминах Делеза-Гваттари как обоюдное вмешательство (взаимное предположение) асимптотических линий каузальности: линий, которые следуют по различным траекториям (тело-на-тело против суждение-на-суждение) и, даже, принадлежат различным порядкам реальности (материальное и идеальное), но, тем не менее, встречаются в некой заданной точке - точке бытия "отверстия" (фрактальной бездны), маркирующей действие абстрактной машины. Делез развивает положение о ДВОЙНОЙ КАУЗАЛЬНОСТИ на протяжении Logic of Sense, pp. 23-27, 94-99 [36-40, 115-21]; По поводу взглядов Делеза и Гваттари на понятия перформативности и иллокутивности Остина, см. A Thousand Plateaus, pp. 77-78 [98-99].
   Про ИМПЛИЦИТНОЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ, см. A Thousand Plateaus, p. 77 [98], и Oswald Ducrot, Dire et ne pas dire (рассматриваемый здесь пример, см. на стр. 22-24).
   ИДЕОЛОГИЯ: "Предположить определенное содержание - это сделать общепринятое значение данного содержания условием дальнейшего диалога.... Это не каузальная трансформация, связанная с тем фактом, что любое провозглашение оказывает влияние на верования, желания и интересы слушателя. Наоборот, речь идет о юридической или институциональной трансформации" (Ducrot, Dire et ne pas dire, стр. 91).
   ИДЕОЛОГИЯ: Делез и Гваттари отрицают идеологические концепции, связывающие власть и язык. Они ссылаются на Бахтина, который называл язык такой формой идеологии, которая сама по себе не является идеологической (A Thousand Plateaus, p. 525n21 [113n17]). Это значит, что язык является формой выражения властных отношений в обществе, но как форма выражения, он не является внешним по отношению к "формам содержания" (вертикальной и горизонтальной), а находится с ними во взаимном предположении. Формы содержания и формы выражения обладают субстанцией, и они, вместе со своими субстанциями, возникают во взаимопричиняющей "схватке энергий". Семиотические образования существуют в экстралингвистических, до-идеациональных - и, следовательно, до-идеологических - силовых полях. Власть может быть осмыслена как управляемая-языком, но не как основанная-на-языке. Ее функционирование не может быть целиком объяснено при помощи концепта идеологии как словообразующего агента речи и верования. Идеологии, действительно, существуют, но их правила образования не сосуществуют с правилами образования языка или власти: они производны от процессов, происходящих на других уровнях, структур значения как эффекта испаряющегося окончания. Идеологическое высказывание скорее само является неким осадком, чем самостоятельно производит осадки. Что отличает идеологическое значение от любого другого испаряющегося эффекта - это лишь регулярность, с которой общество производит его. Эта регулярность - дело рук двусторонней абстрактной машины - власти и лингвистического выражения (то есть, одновременно, и "машинистического собрания" и "коллективного собрания провозглашения").
   Тот способ, которым высказывание свертывает в себе буквальное значение и логическое предположение нельзя путать с тем, что Ролан Барт назвал КОННОТАЦИЕЙ и определил как форму идеологии. Коннотация представляет собой внедрение имплицитного Выражение/Содержание отношения в эксплицитное или денотативное отношение. Если формулой денотации, или буквального референциального значения, является В/С, то формулой коннотации будет В(В/С)/С (S/Z, pp. 6-11). Например, фотография флага: денотативным отношением будет фото/кусок ткани, а коннотативным, фото(флаг/патриотизм)/кусок ткани. "Патриотизм" будет здесь имплицитно сообщаемым содержанием. Несмотря на свое использование словаря Хьелмслева, установки Барта целиком отличны от установок Делеза и Гваттари. Его коннотативное содержание представляет собой "означаемое": процесс коннотации является исключительно лингвистическим и производит все свои эффекты на уровне идей. Другими словами, форма идеологии Барта является именно идеологической. Его формулы не оставляют места для настойчиво утверждаемого Делезом и Гваттари не-дискурсивного измерения (опять же, вместе с Бахтиным, чье понятие значения как ценностной "темы", имеющей уникальный и невоспроизводимый эффект, направленный на конкретную ситуацию может быть сопоставлено с обсуждаемым ранее "единством-в-движении" порядка-слова; см. V. N. Volosinov [Bakhtin], Marxism and the Philosophy of Language, pp. 94-105). То, что выпадает из уравнений Барта, это собственно трансформационный, экстралингвистический акт, свернутый в высказывании. Аналогичное замечание в адрес Остина сделал Эмиль Бенвенист, когда говорил о том, что перформативные (исполняемые) высказывания Остина исключительно само-референциальны и исполняемый ими акт ничто иное, как учреждение в дискурсе говорящего субъекта (см. "Subjectivity in Languages", в Problems in General Linguistics, pp. 223-31; по поводу критики Дюкро в адрес Бенвениста, см. Dire et ne pas dire, стр.70-75). Многие теории идеологии, находящиеся под влиянием семиотики, комбинируют концепцию внедренной в лингвистическую структуру власти Барта с лингвистификацией субъективности Бенвениста (как правило, добавляя немного Альтюссера и Лакана, в зависимости от выбранного "социального" или "индивидуального" акцента; полезным примером может служить Kaja Silverman, The Subject of Semiotics). Таким образом, они дважды исключают то, что намеревались объяснять: отношения сил между людьми. Поскольку они исходно размещают функционирование власти на дематериализованном лингвистическом или субъективном плане, постольку они просто идеализируют те властные образования, что собирались критиковать.
   Про ПОРЯДОК-СЛОВО, см. A Thousand Plateaus, 75-89, 106-110 [95-113, 135-39].
   Остин подробно обсуждает конвенциональные или РИТУАЛЬНЫЕ аспекты ИСПОЛНЕНИЙ (ПЕРФОРМАТИВОВ), но он избегает очевидных политических выводов, никогда не связывая их с механизмами социального контроля: см. например, How To Do Things with Words, pp. 18-19. Фуко менее сдержан. По поводу образования (и всех институционализованных речей - и всех речей в той степени, в которой они институционализованны [Дюкро, см. выше ссылка 42]) как ритуала, см. L'ordre du discours, pp. 46-47.
   О том, чему учат в школе как сообщаемых ПОРЯДКАХ-СЛОВАХ, см. A Thousand Plateaus, p. 75 [95].
   По поводу АНОНИМНОГО ШЕПОТА (выражение Фуко), см. Deleuze, Foucault (1986), pp. 26, 62.
   Про "Я" как маркер социальной функции, см. Michel Foucault, The Archaeology of Knowledge, p. 95.
   По поводу СВОБОДНОГО НЕНАПРАВЛЕННОГО ДИСКУРСА (или, "квази-ненаправленного дискурса"), см. A Thousand Plateaus, pp. 80, 84, 106 [101, 107-108, 134]. Данное понятие заимствовано у Волошинова (Бахтина), Marxism and the Philosophy of Language, pp. 141-59.
   ЭЛЕМЕНТАРНАЯ ЕДИНИЦА ЯЗЫКА: A Thousand Plateaus, p. 76 [95].
   Понятие ВИРТУАЛЬНОГО берет свое происхождение в философии Бергсона, и приспосабливается Делезом к спинозистской potentia, или "власти". См. Bergsonism, pp. 42-43, 55-62, 100-101 [36-37, 50-57, 103-105]; Cinema II, pp. 68-83 [92-111]; и Spinoza: Practical Philosophy, pp. 97-104 [134-43]; также см. DiffИrence et repetition, pp. 266-67, 269, 274, 357-58, и Proust and Signs, pp. 57-60 [73-74]. Про виртуальное в связи с философией Лейбница (присутствие всех монад в каждой из них), см. Logic of Sense, pp. 110-111 [134-35], DiffИrence et repetition, p. 23n, и Le Pli, pp. 31, 69, 108-109, 140-41.
   Про ницшеанскую ПЕРСПЕКТИВУ как взаимодействие реальных выбирающих сил, см. The Will to Power, secs. 481, 490, 493-507, 518, 556, 568-69, 636 (pp. 257, 270-71, 272-76, 281, 301, 306-307, 339-40). Объективная перспектива также названа ОБЪЕКТИВНОЙ ИЛЛЮЗИЕЙ или "объективной симуляцией": см. Anti-Oedipus, p. 373 [448], и Deleuze, Cinema II, p. 69 [94].
   В Анти-Эдипе, Делез и Гваттари переименовывают "объекты частных влечений" психоанализа в ЧАСТИЧНЫЕ ОБЪЕКТЫ. Частичный объект представляет собой либидозно инвестированную перспективу взгляда-влечения одного тела на другое (или одной части тела на другую часть, которая может принадлежать как собственному телу, так и другому телу). "Либидозно инвестированная" значит склонная повторяться. Частичный объект - это место того, что я назвал "ПОВТОРЕНИЕМ-ПОБУЖДЕНИЕМ". Это частный порядок-слово, место, где власть соединяется с языком на пространстве человеческого тела. Долингвистические знаки, которые производят это выражение, существуют в языке, имеющем лишь одного говорящего (это скорее жаргон, нежели язык). Повторение-побуждение не нужно путать с фрейдистским "повторением-принуждением", которое имеет тенденцию травматизировать тело, сводя, насколько это возможно, все его либидозные события к одному из трех временных измерений (прошлому). По поводу жаргона и долингвистических или "НЕ-ОЗНАЧАЮЩИХ" ЗНАКОВ удовольствия, см. Anti-Oedipus, pp. 38, 289 [46, 343].
   ГЛУБИНЫ МАТЕРИИ: Делез и Гваттари (следуя, одновременно, Спинозе и Лейбницу), действительно, утверждают, что ВОСПРИЯТИЕ И МЫСЛЬ ИМЕЮТ СУБСТАНЦИЮ. (Сегодня, можно вспомнить инволюцию материи головного мозга, или квантовые волны, пробегающие по синаптическим бороздам мозга). Утверждение субстанции позволяет Делезу и Гваттари поддерживать то положение, что мысль-восприятие всегда реальна, и применять его даже к фантазии: если фантазия имеет субстанцию, то она является телом, и ее схватывание другим телом столь же реально, сколь и восприятие протяженного объекта или тела (мысль и восприятие не имеют протяженности, экстенсивности; они имеют лишь "интенсивность" или виртуальную реальность; они реальны, но не объективны). Смотри определение "модуса" в Spinoza: Practical Philosophy, pp. 91-92 [118-120]: "эффекты (мысли и восприятия) действительно являются вещами, другими словами обладают реальным бытием со своими собственными сущностью и существованием". Про мышление и протяженность как различные субстанции, см. там же, p. 52 [73]; по поводу мысли как тела, см. A Thousand Plateaus, p.86 [110]; про мысль как ВНЕШНЕЕ, см. Foucault (1986), pp. 51, 92-93, 95, 120, 126-27, и Фуко, "Мысль извне", Фуко/Бланшо; по поводу внешнего мысли как атмосферного, см. Foucault (1986),p. 129. Многие из этих проблем обсуждаются в эссе Делеза "Клоссовски или тела-язык" (Logic of Sense, pp. 280-301 [325-50]): см., например, на страницах 327-32 про мысль, перемещающую вещь вне ее самой, воспроизводя ее сущностный динамизм в своей собственной субстанции. В данном эссе Делез называет конституциональную открытость объекта схватыванию и манипуляции мыслью - ФЛЕКСИЯ (процесс воспроизводства этой открытости в мышлении, таким образом, называется РЕФЛЕКСИЕЙ).
   По поводу БЕЗВРЕМЕННОСТИ, см. A Thousand Plateaus, p.296 [363]. Про СУБСИСТЕНЦИЮ (также называемую "инсистенцией"), см. DiffИrence et repetition, pp. 111, 202, и Logic of Sense, pp. 5, 110, 180 [13, 134, 211].
   По поводу КОМПЛИКАЦИИ против ИМПЛИКАЦИИ, см. DiffИrence et repetition, pp. 161-62, 359, и Logic of Sense, p. 297 [345].
   Про ПОРЯДОК-СЛОВО КАК СЕНТЕНЦИЮ СМЕРТИ, см. A Thousand Plateaus, pp. 107-108 [135-36]. По поводу СМЕРТИ КАК СОПРОТЯЖЕННОЙ ЖИЗНИ, см. Foucault (1986), pp.102, 115, 129; Anti-Oedipus, pp. 330-31 [394-96]; и DiffИrence et repetition, pp. 148-49, 152.
   В принципе каждое "I do" может быть уникальным, актуализируя при этом "приблизительно" то же взаимоотношение отношений, поскольку "I do", при правильном понимании, выражает реальность возможности брака. Каждая вариация, существующая между двумя относительными порогами значения, может быть выражена в единичной диаграмме или высказывании. Подобная диаграмма не будет точной, поскольку она не выражает эксплицитно каждую потенциальную актуализацию. Но, при аккуратном использовании, она не будет и неточной, поскольку не переступает те пределы, за которыми происходит некое сущностно отличное событие. Она рассчитывается в качестве вне-точной (anexact), четко покрывая некоторую область виртуального. Концепция вне-точности позволяет нам производить анализ функции на определенном уровне генерализации, не теряя из виду имманентной каждому речевому акту множественности. Каждая сущность является, в любом случае, вне-точной по своей природе, поскольку содержащие в себе эту сущность актуализации принципиально неопределенны. Инфинитив, неопределенная форма глагола ("жениться") является наиболее экономичным способом выражения сущности, поскольку подразумевает строгость, но при ярко выделенном сообщении беспредельности. Полное выражение будет разворачивать имплицированные в инфинитиве серии актуализаций континуумом вариаций (например, в форме выстроенного боевого порядка буквенных диаграмм). Про ВНЕ-ТОЧНОСТЬ и "СМУТНУЮ" СУЩНОСТЬ (понятие Гуссерля), см. Logic of Sense, pp. 114-15 [139-40], и (в отношении кантианской "схемы"), A Thousand Plateaus, 367, 407-408 [454-55, 507-508]. Более подробно о схематизме Канта, см. Deleuze, Kant's Critical Philosophy, p. 18 [28-29].
   КВАНТОВЫЙ ПРЫЖОК: Вернер Гейзенберг, один из создателей квантовой механики, предложил использовать понятие потенции для описания виртуальной реальности квантового уровня материи как производного от энергии: "что касается программы Галилея и Локка, которая отбрасывала вторичные качества (цвет, вкус и т.п.) ради первичных качеств (количественные показатели классической механики), то она должна быть переведена на следующий уровень. Их первичные качества теперь сами становятся вторичными по отношению к потенции, в которой все они пребывают в латентном состоянии" (взято из J. C. Polkinghorne, The Quantum World, p. 81).
   По поводу СУПЕРЛИНЕЙНОСТИ, см. A Thousand Plateaus, pp. 85, 91, 95 [108, 115, 121]. Суперлинейность абстрактной машины можно также выразить фразами "АБСТРАКТНАЯ ЛИНИЯ" или "ЛОМАНАЯ ЛИНИЯ СТАНОВЛЕНИЯ". Эти метафоры обусловлены конфигурацией взаимно непересекающихся линейных траекторий, сосуществующих в потенциальном состоянии и наполняющих мир подобно скрученному клубку энергий в перегруженном пакете. Когда одна из траекторий находит подходящее для выражения тело, она вырывается из этого пакета, стремительно вонзаясь в мир актуальности. Тропа, которой придерживается выражаемое тело, может быть графически представлена посредством стрелки между двумя смежными точками (A Thousand Plateaus, р. 294n83). Точки, представляющие другие актуальные тела, вокруг которых плавает наше становящееся тело, видны с точки зрения их собственной путеводной способности. Телесные координаты в актуальном мире, сквозь которые движется тело-в-становлении, охватывают другие потенциальные траектории, все еще скрученные в клубке виртуальности. Линия становления является "абстрактной" поскольку ее линейная направленность может быть осмыслена и выражена диаграммой лишь в отношении других линий, остающихся в свернутом состоянии (другими словами, как угол к виртуальному). Она является "ломаной" поскольку взятое направление отрывается от потенциального: зигзаг из виртуального к актуальному; из одного актуального положения тела к другому, и прочь от актуальных и виртуальных состояний других определенных тел. Эти другие тела, если не удалось пройти мимо, способны захватить наше тело-в-становлении, пере-охватив его траекторию - но уже в их, этих других тел координатах. Каждое становление испытывает на себе риск полной или частичной аннексии своего трансформативного потенциала инородным телом через процессы силовой репотенциализации (захвата). Про абстрактную линию и ломаную линию, см. A Thousand Plateaus, pp. 293-94, 294n83, 298, 497-99 [359-60, 359n67, 365-66, 621-24] и DiffИrence et repetition, pp. 44, 352-54.
   По поводу этого НЕКТО, см. DiffИrence et repetition, pp. 149, 355, 382; Logic of Sense, p. 152 [178]; A Thousand Plateaus, p. 265 [324]; и Foucault (1986), pp. 17, 26, 62, 122.
   ИНФОРМАЦИЯ: см. A Thousand Plateaus, p. 76 [96].
   Критику лингвистических ПОСТОЯННЫХ, см. в A Thousand Plateaus, p. 92-100, 103-105 [116-27, 130-33]; критику положения о ЯЗЫКОВОМ СТАНДАРТЕ, см. там же, pp. 100-103 [127-31]; про НЕПРЕРЫВНУЮ ВАРИАЦИЮ, там же, pp. 108-109, 340, 369 [137-38, 419, 458].
   По поводу НЕДОСТАТОЧНОЙ АБСТРАКТНОСТИ ЛИНГВИСТИКИ, см. там же, pp. 90-91 [115].
   Критика Делеза и Гваттари в адрес понятия ОЗНАЧАЮЩЕГО развернута на всем протяжении Anti-Oedipus (см. спец., pp. 205-209, 241-44 [243-48, 287-89]) и в A Thousand Plateaus, pр. 65-68, 112-17 [84-87, 141-47].
   НЕ ВИДИМО И НЕ СОКРЫТО: Foucault, The Archaeology of Knowledge, p. 109 (упомянуто в Делез, Foucault (1986), p. 25).
   Как можно понять из частых отсылок к Фуко, теории языка Делеза и Гваттари ближе к Фуко, чем к любому другому современному мыслителю. Наиболее распространенным источником недоразумений, возникающих при прочтении работ Делеза и Гваттари, являются неправомерные попытки втиснуть их в рамки семиотической терминологии, в частности, производных от Соссюра систем. То же самое верно и в отношении Фуко. Для получения наилучшего эффекта их стоит читать вместе.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"