Категов Максим Иванович : другие произведения.

Шизофрения и мастерство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Для тех, кто стремится к мастерству любого рода. А также. Для психоаналитиков и их пациентов. Для вольных казаков. Да, и, пожалуй, еще. Для желающих рассмотреть подлинный смысл произведения М. Булгакова "Мастер и Маргарита".

Шизофрения и мастерство.

(Категов Максим, Гомель, осень 2008).

  

Встаньте прямо, ноги на ширину плеч. Резко выдохните, затем сделайте глубокий вдох, одновременно поднимая вытянутые руки перед собой. Задержите дыхание, сделайте резкое движение рук к себе, затем медленно с максимальным напряжением отодвигайте руки ладонями от себя. При этом постарайтесь почувствовать себя отдаляющимся от окружающего мира. Почувствуйте свое усилие оттолкнуть мир от себя. Почувствуйте становление самого себя собой в этом отталкивании от мира. Выдохните со звуком ха.

"Дыхание, укрепляющее нервы", Хатха-Йога.

О святый Михаиле Архангеле, помилуй нас, грешных, требующих твоего заступления, сохрани нас, раб Божиих (имена), от всех видимых и невидимых враг, паче же подкрепи непостыдно предстати Создателю нашему в час страшнаго и праведнаго Суда Его.

"Молитва Архангелу Михаилу", Православная Церковь.

  
      -- Данное эссе прагматически ориентировано на рассмотрение терапевтической ситуации взаимодействия врача-психоаналитика с пациентом, страдающим некой разновидностью того психического заболевания, которое принято обозначать термином шизофрения.
      -- Указанное взаимодействие проходит на фоне ярко выраженной двойной неопределенности (двойной контингенции в терминологии Н. Лумана), когда врач и пациент постоянно находятся перед проблемой согласования перспектив видения, как частной ситуации взаимодействия-лечения, так и мира в целом.
      -- Указанное согласование логически опосредованно.
      -- Логическая среда расщепляется на структурный каркас языка и живое происшествие речи.
      -- Единство исполнения языка и речи должно задаваться философией (философиями), как мастерством исполнения логики.
      -- Предположение. Психоаналитическая ситуация требует смещения логического восприятия опыта с перспективы онтологии в перспективу топологии. В качестве примера топологического осмысления опыта можно привести философию Бернхарда Вальденфельса.
      -- Теоретические конструкции, служащие опорой для настоящего обозревающего сооружения:
  -- исследования Грегори Бейтсона в области проблемы шизофрении и его системно-экологический способ подхода к сущему в целом.
  -- экзистенциально-психоаналитическая парадигма Людвига Бинсвангера и взаимодействие феноменологии с психоанализом в целом.
  -- концепция машинистического аутопойезиса Феликса Гваттари и проект номадологической философии Жиля Делеза в целом.
  -- концепция психосинтеза Роберто Ассаджиоли.
   13. Фрейд, Гуссерль и онтогенез.
   Психоанализ Фрейда и феноменология Гуссерля вырастают на почве предшествующей новоевропейской философской традиции и, во многом, являются ее логическими завершениями. В основании новоевропейской философии лежит идея онтологии, взаимодействия (или единства) логоса и сущего. Логос при этом имеет выраженную тенденцию к устойчивости и постоянству. Эта стабильность осваивается автором-соучастником Логоса, как логическая очевидность частной философской системы и/или сущего в целом.
   Логическая очевидность сущего в целом тесно связана с концепцией единства сознания и восприятия (картезианское cogito может служить здесь образцом) в котором она (логическая очевидность) и оно (сущее в целом) себя осуществляют и показывают. Иначе, сознание-восприятие постулируется в качестве места (топоса) очевидно-сущего. З. Фрейд говорит о системе W - Bw (Wahrnehmung - Bewu?tsein, восприятие - сознание). Для этой системы, возникающей на месте следа воспоминания, характерно существование в качестве вспышки. Причем направленность этой вспышки настолько устойчива, что освещаемая материя сознания вся насквозь прожжена (модифицирована до крайности). Терминология трех вышеприведенных предложений целиком заимствована мною "По ту сторону удовольствия" Фрейда. Единственное, что я привнес от себя, это проекция на структуру рефлексивного акта. Другими словами, я сдвинул перспективу с сознания восприятия на восприятие сознания.
   Всегда остается вопрос, с чем соотносится речь Фрейда? Откуда она исходит? Полагаю, рефлексивным актам Фрейда свойственен характер замыкания. Замыкания на определенных языковых структурах. Слишком много конвергенции, слишком мало дивергенции.
   На тех же основаниях покоится и феноменология Гуссерля. Правда, в отличие от Фрейда, Гуссерль чрезвычайно озабочен прояснением своих оснований. Ибо строительство и укрепление оснований любого знания представляют суть его проекта. Замыкающий характер рефлексивного акта маркирован им, как очевидность трансцендентального познания. Этой очевидности присвоено безногое существование, apodia. Она не способна сдвинуться с места. Как следствие, весьма богатое возможностями (контингентное) понятие интенционального горизонта рискует оказаться в положении нищего калеки. Ведь идея горизонта неразрывно связана с идеей движения, перемещения. Иначе, это просто кольцо, замыкающее мой мир, лишающее свободы и удерживающее в заключении. На счастье конструкции великих философов, как правило, всегда содержат детали, обеспечивающие возможность самоупраздняющего развития.
   14. Новая эпистема.
   Уже ближайшие последователи и ученики Фрейда и Гуссерля совершают радикальный разрыв с онтологической перспективой. Речь идет о Юнге и Хайдеггере соответственно. Последний создает то, что можно назвать доонтологическим пониманиям бытия. В своих поздних произведениях фиксирует важное различие мир/земля и восстает против владычества идеи визуальной очевидности. Юнг уничтожает представление о постоянной соотнесенности системы сознания--восприятия с центром психической жизни и фиксирует важное различие плерома/креатура.
   Особенно важную для настоящего рассмотрения роль играет центральная для Хайдеггера идея экзистенции. Мышление бытия свершается согласно Хайдеггеру в осуществлении экстатического единства, а не навязывается бытию замкнутой логической структурой рефлексивного акта. К сожалению, указанное экстатическое единство есть единство времени по преимуществу. Проблема пространства хотя и поднимается Хайдеггером, но остается вторичной. По крайней мере, на первый взгляд.
   15. Место Мартина Хайдеггера.
   15.1. Пространство.
   Хайдеггер резко отталкивается от картезианской системы координат. Пространство осваивается им в единстве с экзистенциалами заботы, подручности, разомкнутости, открытости и соучаствует в свершении бытия-в мире. Dasein, направляясь куда-то и отдаляясь от чего-то, простирает себя пространственно. Однако это не совсем то "пространство", в котором движется топология Вальденфельса. Искомое место открывается в другом понятии.
   15.2. Горизонт.
   Понятие горизонта появляется в "Бытие и время" Хайдеггера сначала мимоходом. Философ говорит о горизонте повседневно толкующего бытия и подлинно онтологическом горизонте понимания бытия. Возникает вопрос, как происходит смещение опыта из одного горизонта в другой? Вероятно, подразумеваются некие феноменологические процедуры редукции, эпохе, реактивации исторических наслоений и т.п. Однако, где, в каком измерении эти процедуры происходят? Где и как происходят эти движения.
   Впрочем, больший интерес представляет целенаправленное употребление Хайдеггером понятия горизонта. В "Бытии и времени" это происходит в главах, посвященных экстатично-горизонтному единству временности, экзистенциально-временной интерпретации бытия-в-мире и проблеме трансценденции мира. Тематика этих глав найдет свое развитие и переосмысление в феноменологии опыта Вальденфельса. Центральное место здесь занимает понятие горизонтной схемы, схемы как-структуры (основанной во временности понимания) или "куда" экстаза. Из "Кант и проблема метафизики" мы знаем, какое внимание уделяет Хайдеггер кантовской проблеме трансцендентального схематизма и взаимосвязи логического и эстетического измерений. К сожалению, те его решения, что предлагает "Бытие и Время" очень напоминают... Гегеля. Казалось бы, движение совершается в ином ландшафте. Однако... Историчность. Миро-история. Мировое время. Размыкание, как дело свободы. Дух. Наконец, загадочное "исходное временение временности". Мой нос говорит мне, что здесь (как и у Гегеля) явственно ощущается запах школьного (схоластического) христианства. Вне всякого сомнения, Хайдеггер (как и Гегель) очень хорошо пережевал и усвоил уроки средневековых схоластов и их Аристотеля (не говоря уже про то, что самопонимающее бытие немецких философов, как правило, несет в себе атмосферу дома, который построил Мартин). Время движется к страшному суду. Свершается в единстве вины, совести и смерти. И это одно время. И одно пространство.
   12. Горизонты Жиля Делеза.
   Феноменология Гуссерля/Хайдеггера, отправляясь от трансцендентального схематизма Канта, развивает понятие горизонта, в котором содержится плодообильная для науки идея сущностной неточности (anexact yet rigorous). Но, по мнению Делеза, существует сила, препятствующая созреванию этих плодов - Государство.
   Цитата из "A thousand plateaus. Capitalism and Shizophrenia" Gilles Deleuze and Felix Guattari, 1227: Treatise on nomadology--the war machine: "Husserl speaks of a protogeometry that addresses vague, in other words, vagabond or nomadic, morphological essences. These essences are distinct from sensible things, as well as from ideal, royal, or imperial essences. Protogeometry, the science dealing with them, is itself vague, in etymological sense of vagabond: it is neither inexact like sensible things nor exact like ideal essence, but anexact yet rigorous...
   ...In Husserl (and also in Kant, though in the opposite direction: roundness as the schema of the circle), we find a very accurate appreciation of the irreducibility of nomad science, but simultaneously the concern of a man of the State, or one who sides with the State, to maintain a legislative and constituent primacy for royal science."
   Чуть далее мы выясняем, что роль Государства в значительной степени сводится Делезом к деквалификации труда. Не Государство возникает по следам разделения труда, но само Государство способствует появлению неквалифицированного труда в процессе его разделения. Государство уничтожает Мастерство. Тогда роль подлинного (негосударственного) философа состоит в противостоянии Государству и защите (воссоздании, ремонте) мастерства, в восстановлении значимости anexact yet rigorous. Мастерство же есть дело Образования. Замечу, что, пользуясь терминологией Никласа Лумана, философ должен осознавать себя целиком в границах Образовательной аутопойетической системы. Более того, он обязан как осуществляющее себя самонаблюдение системы, поддерживать эти границы. К слову, психоанализ, вне всякого сомнения, представляет собой часть системы Образования.
  
   8. Грегори Бейтсон страшится.
   За любой значимой культурной формой стоит страх. Эта мысль сформулирована в произведении Освальда Шпенглера "Закат Европы" и не только. За любой формой мастерства стоит страх. Страх. Что стоит за страхом? Смерть? Поверим позднему Фрейду и раннему Хайдеггеру?
   Недавно смотрел американский фильм "Старикам тут не место". На протяжении всего действия фигурирует некий "убийца с монетой", орудующий пневматическим орудием для забоя скота. Монету он использует для принятия решений об убийстве в ситуациях, где это решение прагматически не очевидно. Это очень успешный, "крутой" убийца. Он не чувствует боли, безжалостен и беспощаден. А главное, он страха не имеет. Лишь однажды в его глазах появляется нечто, похожее на страх. Почти в самом конце фильма он приходит к женщине, чье убийство как раз прагматически не мотивировано. Задает ей свой "коронный" вопрос: "Орел или решка?" Но она отказывается играть в его игру и молит: "Ты сам, сам должен выбирать"...И только тогда в его глазах проскальзывает нечто, похожее на страх.
   Бейтсон создает собственную этиологию шизофрении, в центре которой лежит понятие double bind. Опишем необходимые составляющие ситуации double bind:
   1. Двое или более участников. Одного из них для удобства определения назовем "жертвой".
   2. Повторяющийся опыт. "Double bind" - повторяющийся "сюжет" в жизненном опыте жертвы. Действует не единичное травматическое переживание, а некий повторяющийся опыт, в результате которого DB-ситуация становится привычным ожиданием.
   3. Первичное предписание.
   4. Вторичное предписание, которое вступает в конфликт с первым на более высоком логическом уровне.
   5. Третичное предписание, лишающее жертву возможности покинуть поле.
   6. Наконец, полный набор составляющих перестает быть необходимым, когда жертва приучается воспринимать мир в стереотипах "double bind".
   Одурманивающий эффект double bind заключается в неспособности жертвы осмысливать жизненные ситуации с точки зрения их коммуникативно-контекстуальной (метакоммуникативной) значимости. В результате жертва поставлена перед выбором из трех возможностей. Воспринимать сообщения внешнего мира (попытки коммуникации со стороны окружающих) как, безусловно, несущие (подразумевающие) угрозу - параноидальный вариант. Отказаться от попыток различать уровни сообщений; реагировать буквально или смехом - гебефренический вариант. Отказаться от коммуникации с внешним миром вовсе - кататонический вариант.
   Вопрос. Где (на каком уровне) происходит связывающее становление Double bind? Также возникает вопрос о форме и способе логического выражения предписаний. Философской базой для Бейтсона служит неореализм Альфреда Норта Уайтхеда. Единицей смысла для Уайтхеда служит схватывание (prehension), описывающее как элементы опыта актуально соотносятся друг с другом, и как они будут соотноситься далее (у Бейтсона схватыванию соответствует различающее различие). Схватыванию на уровне творческой активности (креатуры в терминологии Юнга и Бейтсона) соответствует сращение (concrescence) на уровне энергетически-процессуальной природы вещей (плеромы в терминологии Юнга и Бейтсона). В каждом единичном схватывании можно выделить три момента: субъект, который схватывает; исходный факт (datum), который схватывается; и субъективная форма, которая предопределяет, как субъект схватывает факт. Жиль Делез в начале "Логики смысла" говорит соответственно о манифестативном, денотативном и сигнификативном моментах. Смысл при этом он не находит ни в одном из этих моментов. Делез не находит смысл ни в субъекте (у него это интенсификация желания), ни в вещах, ни в словах. Но в неком концептуальном измерении между ними.
   Таким образом, в каждом единичном сигнале можно выделять следующие составляющие:
  -- интенсификация желания отправителя, служащая посылом (импульсом)
  -- интенсификация желания получателя
  -- Замечание. В коммуникативной ситуации поле желания расчленяется на две стороны (отправитель и получатель) аналитически, но, по сути, представляет собой единую площадку. Эта площадка живет своей жизнью, засыпает и просыпается, вбирает в себя места, вещи, обстоятельства и, даже, может сменить одно из психических мест (примером может служить то, что психоанализ назвал словом трансфер).
  -- событие, как исходный факт сигнала, за которым всегда скрывается совместный мир отправителя сигнала и жертвы, где они озабоченно сосуществуют.
  -- Замечание. Когда мы говорим о событии (исходном факте) то мы все равно говорим. Говорим, производя различия. Следовательно, остаемся в креатуре.
  -- собственно так или иначе оформленный и выраженный сигнал, который гипотетически распадается на предписания, соответственно различным логическим уровням.
  -- смысл сигнала, который находится где-то между перечисленными составляющими.
   Предположение. Когда же мы вместе с Делезом говорим о смысле, то неопределенная формулировка "где-то между" указывает (импульсирует) на степень полноты, не соотносимую с налично сотворенными структурами. На сверх-полноту, плерому. Различающее различие Бейтсона (схватывание Уайтхеда) содержит в себе (синхронизирует) будущее ("и как они будут соотносится далее" Уайтхеда), но это будущее не предполагает сдвига в иные горизонты, и потому остается целиком в пределах конкретной (одного конкрета, выхватываемого региона срастания) креатуры. Любой горизонт соотносим с конкретной креатурой. Сдвиг (импульс сдвига) соотносим с плеромой.
   Иерархия типов обучения Грегори Бейтсона.
   (1) Получение сигнала, результатом чего является изменение поведения. Тот факт, что Бейтсон вводит простое получение сигнала в контекст теории обучения очень важно для настоящего текста и позволяет сделать несколько пафосных обобщений. Нет ничего кроме образования! Вновь обращаясь к терминологии Лумана, когда мы проявляем активность в рамках замкнутой аутопойетической образовательной системы, то не должны искать себе основания вне нее. Нет ничего кроме сигналов обучения, шума и коммуникативных ситуаций, оформляющих эти сигналы и шумы.
   (2) Обучение, являющееся изменением (1). Это иллюстрируется различными видами классических обучающих экспериментов, как то: павловский эксперимент, эксперимент с инструментальным вознаграждением, эксперимент с инструментальным избеганием, эксперимент с заучиванием путем многократного повторения и т.д.
   В чем отличие обучения второго порядка от обучения первого порядка (простого получения сигнала)? Сигналы организуются в серии, обучение растягивается во времени, образуется некоторое устойчивое коммуникативное поле. В приведенных выше примерах это коммуникативное поле неким образом инструментально (лабораторно) обустроено (оборудовано). Ситуации повседневного общения происходят не в лаборатории, но в других, так или иначе обустроенных местах (вспоминаем Хайдеггера или Вальденфельса). Эта обустроенность (лабораторная или повседневная) вплетена в коммуникативную ситуацию и проявляется (экстатирует) из нее. Чуть забегая вперед, эта обустроенность коммуникативного поля имеет своим основанием этико-энергетическое поле. Которое, однако, в случае вторичного обучения, старательно исключается из рассмотрения (расценивается в качестве шума). Обустроенность места представляет собой внешний контекст. Но есть еще и внутренний логический контекст, который так же являет собой особого рода место. В случае вторичного обучения - это норма. Таким образом, вторичное обучение - это процедура нормализации.
   Бейтсон в "Экологии разума" приводит интересный пример обучения дельфина творчеству. Для этого было необходимо (по мнению тренера) многократно нарушать правила эксперимента. Опыт переживания своей неправоты был для дельфина настолько тяжелым, что ради сохранения отношений дельфина и тренера (т.е. контекста контекстов контекстов) необходимо было давать множество подкреплений, на которые дельфин не имел права. Кроме того, каждая из первых четырнадцати сессий характеризовалась большим количеством бесполезных повторений тех видов поведения, которые подкреплялись на непосредственно предшествующих сессиях. Казалось, что животное выдавало единицу отличающегося поведения только "по случайности". В перерыве между четырнадцатой и пятнадцатой сессиями самка дельфина казалась очень возбужденной, и, когда она появилась на сцене в пятнадцатый раз, она устроила длительное представление, включающее восемь ярко выраженных единиц поведения, четыре из которых были совершенно новыми, т.е. никогда прежде не наблюдались у этого вида животных.
   (3) Обучение, составляющее изменение в обучении второго порядка. Это феномены, которые главным образом интересуют психиатра, а именно изменения, посредством которых индивидуум приходит к привычному структурированию своего мира именно таким, а не иным образом. Это феномены, которые стоят за "трансфером", т.е. ожиданием со стороны пациента, что отношения с терапевтом будут содержать те же типы контекстов обучения, с которыми пациент ранее встречался в связи со своими родителями.
   В чем отличие обучения третьего порядка от обучения второго порядка? Обращаю внимание. Во всех случаях обучения (первого, второго и третьего порядков) видимой (или слышимой) частью из под вод выступает сигнал. Вопрос в том, что под водой (или, что такое сама вода)? В терминологии Норта Уайтхеда - это сращение. В терминологии Бейтсона/Делеза - плато. Пространство, организующее распределение сигналов. Можно было бы сказать проще - сплетение, контекст. Но термин контекст указывает на принадлежность креатуре. Тогда как "плато" отсылает к плероме (но не принадлежит ей, "плато" это слово и "плерома" это слово). Здесь правда возникает вопрос, соответствует ли "контекст" "схватыванию" Уайтхеда? Всегда ли контекст подлежит схватыванию индивидуального разума? Бейтсон считает, что здесь мы вступаем в область сакрального и должны испытать страх вместе с ангелами.
   Впрочем, возвратимся к различию порядков обучения. Обучение второго порядка сопровождает прохождение сигнала созданием процедурного контекста и возникновением нормы. Тогда обучение третьего порядка должно сопровождаться появлением некого метапроцедурного контекста, который имеет этико-энергетическую природу (единство этики и энергетики хорошо описано в юнгианской психологии, например, школе соционики) но не совпадает с ней.
   Здесь важно понимать, что описания различия порядков обучения принадлежат креатуре. Они являются способами описания, а не некой "реальностью". Все это способы редуцировать комплексность в терминологии Лумана (кстати, его замкнутые аутопойетические системы имеют такой же статус "креатурных" способов описания). В любой коммуникативной ситуации присутствуют все порядки обучения. Вопрос в том, что доступно схватыванию.
   Итак, обучение третьего порядка должно сопровождаться появлением метапроцедурного контекста, обусловливающего нормализацию активности. В традиции западной философии подобный метапроцедурный контекст известен под именем "воля к власти". То есть речь идет о неком силовом распределении сигналов. Точнее, о сигнале, содержащем пространство (поле) распределения сил и сигналов (сигналов-сил). В случае с психической системой это поле распределения традиционно принято обозначать словом характер. В случае с социальной системой можно в этом смысле говорить о социальных институтах (например, государстве или семье).
   (4) Изменения в процессах изменения, описанных в (3). Бейтсон не знает, встречается ли у человеческих существ обучение этого четвертого порядка. Однако предполагает возможность того, что некоторые из медленных и бессознательных изменений могут быть сдвигами знака некоторых высших производных процесса обучения.
   Пора возвратиться к double bind. Однако далее вместо double bind я буду употреблять слово связывание, противопоставляя термину Уайтхеда сращение. Связывание я понимаю, как неживое, искусственное, омертвляющее, злое сращение.
   Замечание. Не следует путать double bind с простым логическим парадоксом. Когда Штирлиц говорит: "Все советские разведчики лжецы", это не double bind, не связывание. Это шутка. Связывание предполагает темпорализацию, процедуру. Бейтсон в этом смысле говорит о повторяющемся опыте, третичном предписании и поле, которое не может покинуть жертва.
   Так, где же нам искать связывание? Рассмотрим приводимый "К теории шизофрении" пример Бейтсона: "Ситуацию "double bind" иллюстрирует анализ небольшого происшествия, имевшего место между пациентом-шизофреником и его матерью. Молодого человека, состояние которого заметно улучшилось после острого психотического приступа, навестила в больнице его мать. Обрадованный встречей, он импульсивно обнял ее, и в то же мгновение она напряглась и как бы окаменела. Он сразу убрал руку. "Разве ты меня больше не любишь?" - тут же спросила мать. Услышав это, молодой человек покраснел, а она заметила: "Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств". После этих слов пациент был не в состоянии оставаться с матерью более нескольких минут, а когда она ушла, он набросился на санитара и его пришлось фиксировать".
   Первичное предписание - окаменение (не приближайся!)
   Вторичное предписание - "Разве ты меня больше не любишь?" (не отдаляйся!)
   Третичное предписание - "Дорогой, ты не должен так легко смущаться и бояться своих чувств" (не уходи из структуры взаимодействия! + переход к новой серии связывания + отсылка к прошлому опыту + маркирование жертвы как таковой, то есть осуждаемой ненормальности).
   Ряд замечаний:
  -- Я не замечаю различия логических уровней первичного и вторичного предписаний (ни в самом примере, ни в последующих пояснениях "К теории шизофрении" Бейтсона).
  -- Однако, это ни в коей мере не отменяет строгую, хотя и не точную очевидность самого факта связывания.
  -- Полагаю, что пространственный характер предписаний (в данном случае приближение/отдаление) не является случайным.
  -- Еще более очевидно, что феномены связывания всегда (не только в этом примере) обусловлены проявлением воли к власти. Стремления управлять реальностью посредством слов. Ибо воля к власти обязана носить символические одежды.
  -- Символически оформленная воля к власти несет с собой такие пространственные распределения, как: маркирование, проведение границ, размещение, приближение, углубления, утяжеление и т.п. (те, кто знаком с работами Людвига Бинсвангера могут продолжить этот ряд, пользуясь в качестве подсказки его примерами шизофренических экзистенциальных априори)
  -- Полагаю чрезвычайно вредным в рассматриваемой ситуации допускать проявления индивидуалистического редукционизма. Классический пример Бейтсона - Мать. Но Мать здесь не является субъектом воли к власти. Мать - поле распределения интенсивностей. Мать - поле связываний, порождающих связывания. Мать - это место. Связывания необходимо понимать в контексте всего общества, не ограничиваясь институтом семьи. Жиль Делез, строго в этом же смысле, противопоставляет психоанализу шизоанализ. Возвращаясь к фигуре Матери, вспомним "Сто лет одиночества" Габриеля Гарсии Маркеса. Мать - это обустраивающееся место. Это дом, который озабочен собственной целостностью. Это борьба с муравьями, вредоносными социальными сингулярностями, которые грозят нарушить и уничтожить гармонию дома. И лишь когда Мать проигрывает этим муравьям, то становится Материей Связывания. Материя "связывания" - это интенсификация желания покинуть место жизни, интенсификация желания саморазрушения, интенсификация "инстинкта смерти" в терминологии Фрейда.
  -- Центральное место понятия воли к власти вынуждает нас описывать феномен связывания, как обучение третьего порядка.
  -- Обучение третьего порядка есть предмет топологии.
  
   Теперь (здесь) время (место) вспомнить пример обучения дельфина творчеству и заменить здорового (несмотря на все издевательства) дельфина стремящимся к здоровью человеком. Для этого приведем еще один пример "К теории шизофрении" Бейтсона. Мастер Дзен стремится различными способами вызвать просветление у ученика. Один из этих способов состоит в том, что он заносит палку над головой ученика и свирепо говорит: "Если ты скажешь, что эта палка реальна, я ударю тебя. Если ты скажешь, что эта палка нереальна, я тоже ударю тебя. Если ты ничего не скажешь, я тоже ударю тебя". Бейтсон полагает, что шизофреник постоянно оказывается в подобной ситуации. Вот только на пользу ему это не идет. Почему? К сожалению, внятного ответа на этот вопрос Бейтсон не дает.
   Предположение. Теория обучения Бейтсона оставляет без должного внимания различие шизофрении и мастерства (творчества). Эта неразличимость перекочевывает в философию Жиля Делеза. В результате мы имеем странное различие шизофрении (которая как бы не совсем и болезнь) и капитализма (который болезнь безусловно).
   Попутное замечание. Здесь нельзя ни сказать несколько слов о Ницше. Благодаря пройденной типологии обучения, очевидно, что Ницше вывел традицию западной философии, буквально, на новый уровень. Его философия представляет собой теорию обучения третьего порядка. Куда ни бросишь взгляд. В сторону ли Хайдеггера или Делеза. Тень Ницше всегда здесь. Потому замечу, что та затененность, неразличимость шизофрении и мастерства о которой идет речь. Где та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам? Эта неразличимость не могла бы обрести свое место в философии Делеза, когда бы тень Ницше не покровительствовала ей.
   Предположение. Туман неразличимости шизофрении и мастерства можно рассеивать, используя концепты Бернхарда Вальденфельса "мотив Чужого" и "отвечающая свобода".
   9. Мотивы Вальденфельса.
   Данное сочинение не ставит перед собой цель систематического изложения философских воззрений Бернхарда Вальденфельса. Однако некоторые основоположения феноменологии опыта Вальденфельса должны быть здесь упомянуты.
   Ряд замечаний.
  -- Замечание, носящее оттенок критического. Вальденфельс постоянно подчеркивает несводимость многообразия форм организации опыта к какой-либо общей структуре. В традиционной феноменологической перспективе (строго следуя интенциям Гуссерля и ориентируясь на зрительное восприятие/схватывание) это полностью оправдано. Но что мешает нам предположить существование некой общей структуры, не подлежащей никакому разумному схватыванию? Или, выражаясь в терминологии Бейтсона, предположить наличие такой системы, по отношению к которой, человеческий разум (организованный опыт) выступал бы в качестве подсистемы?
  -- Связанное с предыдущим замечание. В европейской философской мысли почему-то принято связывать рационализацию повседневности (нем. Alltag) с ее десакрализацией. Скажем, для американской философии это вовсе не характерно (вспомним, например, работу У. Джеймса "Многообразие религиозного опыта").
  -- Замечание, обобщающее два предыдущих и немного обратной связи. Реагируя на мое эссе "Истина, как наполнение" профессор Вальденфельс упрекнул меня в неоправданной попытке затащить его философию на небеса. Признаюсь, что действительно весьма подозрительно отношусь к такому странному, на мой взгляд, явлению, как атеизм. Но для меня атеизм это просто замкнутость. Третичное послание "double bind", не дающее возможности покинуть поле. Простое признание наличия того, что вторгается в самоорганизующийся опыт разума, как чего-то внешнего или чуждого по отношению к этому организованному опыту вполне достаточно для снятия подозрений в атеизме. И не суть важно, какое обозначение мы применяем для источника этого вторжения. Бог, atopos, , эко или как-то еще. И, обратно, когда т.н. теистические учения защищаются от вторгающихся в их организованный опыт энергий, посредством сети, сплетенной из логических понятий, то это дает основание для подозрений. Я с подозрением отношусь к идее суда Бога над людьми. Но к идее суда людей над Богом я отношусь и вовсе плохо. Не делая исключение для вердиктов, осуждающих Бога на порядочность, простоту и тому подобное. Думаю, ничто и никто не может помешать Богу проявляться на земле (в конкретном опыте переживания) как смерть другого, плодовитость, смех или женщина (это все примеры проявления "чужого" Вальденфельса). Хотя это, разумеется, ни в коей мере не значит, что Бог смертен, смешон или, не приведи Господь, женщина.
  -- Все вышесказанное только утверждает значимость феноменологии Вальденфельса, как усилия устойчивого положения на земле. Как того, что может оказать помощь в обретении места, а также способности к ритмичному и устойчивому продвижению в пространстве жизни (на почве жизненного мира). При желании, вышеприведенные критические оттенки можно смело не замечать. Ибо, феноменологически, недоступная структура высшего порядка дана нам, как переживание множественности доступных структур. Что (переживание множественности) собственно и является основным предметом рассуждений Вальденфельса.
  -- "Чужое" может проникать в структуру опыта и как живительная сила и как ее суррогат (в социальных системах это проявляется, как мода на необычное, экзотичное, новое и т.п.). Потому очень важно не упускать из виду взаимосвязь концептов "мотива чужого" и "отвечающей свободы". Чужое несет в себе потенции оздоравливающего освобождения. Но их актуализация требует создания особого рода отвечающей установки.
  -- Обращаю особое внимание на понятие контингенции. Любое единичное событие (любой сигнал) может быть наблюдаемо и описано как проявление истории по преимуществу. Либо контингенции по преимуществу. И только последний подход обеспечивает живое присутствие неоднородного. История, в силу своего подозрительного отношения к сослагательному наклонению, стремится установить диктат однородного. Тогда как контингенция, наоборот, указывает на богатство возможностей.
  -- Контингенция, согласно Вальденфельсу, проявляется в психической системе, как пафос (Pathos). Это очень интересное греческое слово, смысл которого как-то поистерся. Так как данное эссе изначально заявляло о вступлении на почву психопатологии, то слово pathos следует, наверное, переводить, как болезнь или расстройство. Хм...занятно. Думаю, Делез под шизофренией понимает как раз некий pathos. Но пафос, как не совсем болезнь. Пафос это задетость! Окружающий мир задевает меня за живое. Проблема в том, смогу ли ему ответить? И обрести свою свободу в этом ответе? Обрести свободу того, кто способен задеть мир в ответ. Видимо, это такая игра...Вальденфельс, правда, в своих минских лекциях говорил о том, что пафос предполагает запаздывание ответа. Но мне представляется, что запаздывание в данном контексте вполне способно иметь положительный смысл отрешенности мастера, а не шизофренического разрыва. Впрочем, нужно будет вспомнить Лакана. В любом случае не стоит забывать, что пафос это нечто эмоционально-энергетическое.
  -- Для генеративной феноменологии одной из центральных тем, является проблема опыта поколений.
  -- Вальденфельс озабочен проблемой редукции комплексности. Или, говоря на языке Бейтсона, выделением сигналов из шума.
  -- Чужое требует не описания и определения, а действенного ответа.
   Ключевое предложение. Ситуация психоаналитического взаимодействия должна быть ориентирована на проникновение Мотива Чужого. Важно понимать, что речь не идет о неких персоналистических призывах уважать инаковость, уникальность и т.п. пациента. Мотив Чужого должен прозвучать в речевой ситуации взаимодействия. Это единственный способ добиться оздоравливающего эффекта. Точка. Уточняю. Речь не идет также о феноменологическом вслушивании в инаковость, "чуждость" пациента или о попытке выразить экзистенциальную уникальность опыта мировосприятия пациента в неких логических структурах. Пациент не имеет в себе Мотива Чужого. В противном случае, он не нуждался бы в помощи. Чужое всегда связано с понятиями дали, отрешенности, отдаленности. Шизофреник же всегда близко, всегда рядом, всегда вот здесь, в этом пространстве, в этом мире. Вам кажутся бессмысленными мои слова? У вас перед глазами возникает образы кататонического больного, или просто замкнутого шиза и они кажутся вами ненормально отдаленными от мира? Это иллюзия. Психоз - это неспособность выделять сигналы из шума, неспособность редуцировать комплексность. Для шизофреника мир не просто близок. Мир внутри него. Шум. Все вокруг - шум. Мое нутро - шум. Моя кожа вся в дырах. Я пробую заделать эти дыры, залатать их логическими структурами (экзистенциальными априори). Но шум не исчезает. Он по-прежнему охватывает меня, как бушующий океан.
   Быть может, безумец представляется вам удаленным если не от мира, то от вас? Это тоже иллюзия. Разве что логические конструкции нормальности чуть более крепки. Но латы не заменяют кожу. Человек-попугай племени Бороро, человек-волк, человек-человек. В чем различие? Разве что в повторении. Я-человек, человек, человек. Звучит гордо? Wiederholungszwang. Навязчивое повторение.
   Между прочим, интересно сопоставить описания балинезийского общества Бейтсона и современного западного общества Лумана. Жесткая сеть ритуалов на фоне страха. Страха перед желанием отмены, говорит по этому поводу Феликс Гваттари. А тот цинизм, о котором говорит Славой Жижек? Да это же просто форма гебефренической шизофрении.
   10. Феноменология, психоанализ и поле Лакана.
   Движемся ли мы на поле психоанализа, или на поле феноменологии нами руководит идея пробуждения осевшей истории (реактивации седиментированного). Причем пробуждение в обоих случаях тесно связано со стремлением к освобождению. Освобождение настоящего взгляда от власти осевшего, посредством высвечивания предельных оснований того, что этот взгляд направляет. Феноменологическая традиция в этой связи говорит о поиске предельных условий возможности конституирования. И в качестве результатов этих поисков выводит на поверхность кинестетический опыт внутренней истории субъекта (внешняя история укоренена во внутренней). Двигательный опыт "я могу" и "я не могу". Благодаря разучиванию целенаправленных движений членов тела ребенок осознает себя как центр и источник этих спонтанных движений, и все представления о действующих силах происходят из этого опыта.
   Далее, необходимо показать, почему эта феноменологическая картина затемняет суть дела.
   Ряд замечаний.
  -- Когда мы говорим что-то, то мы говорим.
  -- Двигательный опыт "я могу" при всем желании нельзя назвать предельным. Ибо желание ему, безусловно, предшествует.
  -- Возражение. "Я могу" конституирует рациональный опыт. И, вообще, долой антропоморфизм, психологизм и прочие загрязнения чистого разума.
  -- Когда мы говорим что-то, то мы говорим. И нет языка, свободного от желания.
  -- За пределами опыта "я могу" мы находим "тело без органов", распределение интенсивностей. Ребенок-поток.
  -- "Тело без органов" фрагментирует социальное поле и не мыслимо без внешних инвестиций.
  -- "Я могу" изначально завязано на социальных взаимодействиях. Чрезвычайно демонстративной, в этом смысле, является концепция "указательного жеста" Льва Выготского. Ребенок спонтанно указывает на предмет. Родители воспринимают это, как знак. Происходит своеобразное зарождение языка. Ребенок не может дотянуться до предмета, овладеть им самостоятельно. И все же получает его во владение благодаря помощи других. А если мы еще и откажемся проецировать на данную ситуацию общеупотребимое представление о субъективности, то увидим просто появление знака и схемы-машины, на которую он указывает. Это та самая машинерия о которой говорит Гваттари. Мы можем видеть здесь метафору, которая несет в себе смысл взаимодействия языка и структурируемого им желания.
   Правда, Фрейд и Лакан предлагают нам несколько иную картину-схему зарождения языка-желания. Речь идет о тех играх сокрытия-обнаружения, указав на которые, гениальная интуиция Фрейда дала нам понять, что момент, когда желание становится человеческим, совпадает с моментом, когда ре­бенок рождается в язык. Ребенок бросает обвитую ниткой катушку с громким о-о-о-о! (которое интерпретируется родителями, как "Fort", "прочь"). Затем вытаскивает катушку за нитку и встречает ее появление радостным "Da" (тут). Эта сцена "По ту сторону удовольствия" Фрейда становится настоящим кладом для Жака Лакана. Она лежит в глубине того концептуального места, от которого отталкивается (разрастается) его мысль. Заглянем в сноску Фрейда: "Когда однажды мать отсутствовала несколько часов, она была по своем возвращении встречена известием "Беби о-о-о", которое вначале осталось непонятным. Скоро обнаружилось, что ребенок во время этого долгого одиночества нашел для себя средство исчезать. Он открыл свое изображение в стоячем зеркале, спускавшемся почти до полу, и затем приседал на корточки, так что изображение в зеркале уходило "прочь"".
   Замечу, что концепт-образ зеркала вторичен по отношению к концепту-образу сокрытия-обнаружения/отсутствия-присутствия. Зигмунд Фрейд видит в этой детской игре зарождение воли-к-власти, стремления к овладению (нем. BemДchtigungstrieb). Это стремление не зависит от того, приятно ли связанное с ним воспоминание само по себе или нет. Воля-к-власти по ту сторону принципа удовольствия, воплощая в себе более высокий уровень обучения. Лакан говорит в этом смысле о том, что ребенок-субъект "возводит свое желание во вторую степень". Правда, для Лакана важно перевести сокровище в денежные единицы гегелевской философии, обнаружив взаимодействие господина, раба-вещи и символической функции речи. При этом символическая функция речи несет в своих водах идею бытия-к-смерти. Жизнь и смерть. Воспоминание и забвение. Течение мысли Лакана протекает сквозь волшебное зеркало-озеро, где мирно уживаются Фрейд, Гегель и Хайдеггер. На кого опереться, желающим противостоять тому стремлению, что воплощают в себе эти колоссы? Жак Лакан в завершение своего доклада "Функция и поле речи и языка в психоанализе" обращается к философии древних. Что есть смерть для древних? Смена контекста. Что вызывает страх убийцы-с-монетой? Смена контекста.
   Предложение. Смена контекста в установке пафоса дана как страх.
   Любое перед-чем-страха связано с объективирующей функцией способности суждения. Способность суждения здесь опирается на вечное (постоянное) возвращение сакрального образца - Страшного суда. Тот же самый ребенок, которого наблюдал Фрейд, годом позже бросал об пол игрушку, на которую сердился, и выносил свой вердикт "Иди на войну!", не желая ни с кем делить свою Мать.
   Хайдеггер имеет все основания искать источник подлинности на поле страха. Но я не вижу веских оснований привязывать страх к идее смерти. По какому праву Гадес, владыка земных глубин, претендует на исключительность? Разве нет других богов? Полагаю, даже прекрасная Анадиомена, рожденная на поверхности вод, способна внушать страх. Не говоря уже про грозную дочь Метиды, покровительницу мастеров.
   Возвращаясь к Лакану, замечу, что траектория его мысли позднее отклонилась как раз в сторону фигуры ребенка-языка Выготского. Воля-к-власти стала связываться им с концепцией дара. Спонтанное движение ручки ребенка по направлению желаемому объекту, так соблазнительно мерцающему вдали. И, вдруг... о чудо! Всемогущая рука Бога приходит на помощь. Дарующий благо ответ родителя создает смысл движения-жеста-слова ребенка. Более того, смысл самого желания возникает благодаря ответу родителей на незаданный вопрос. Ибо желаемый объект становится таковым лишь апостериори. К чему тянулся ребенок? Вероятно, к матери(и).
   Лев Выготский известен западной мысли в первую очередь, как критик одного из столпов европейского структурализма Жана Пиаже. Основной предмет этой критики - эгоцентрическая речь изолированного субъекта-ребенка. Предположу, что данные критические мотивы вполне применимы к полю традиционного психоанализа.
   Цитата из Жан Лакан "Функция и поле речи и языка в психоанализе": Дабы преодолеть отчуждение субъекта, смысл его дискурса следует искать во взаимоотношениях "собственного я" субъекта и "я" его дискурса. Но вам это не удастся, пока вы не откажетесь от мысли, что "собственное я" субъекта идентично тому присутствию, которое обращает к вам свою речь.
   Попробую дополнить. А также вам это не удастся, пока вы не откажетесь от мысли, что факт того, что присутствие обращает свою речь именно к вам, означает, что и "собственное я" обращено к вам.
   Ибо молчание "собственного я" всегда обращено к Чужому.
   11. Немного эгоцентрической речи и обратная связь.
   В заключение, я хотел бы сделать ряд замечаний, касающихся некоторых особенностей построения текста.
  -- Замечание о пунктуации. Текст можно читать в любом порядке. Пункты 12-15 не обязательны для понимания текста в целом.
  -- Замечание о критических замечаниях. Для меня любой Автор представляет собой не архив или коллекцию мудрости, а изящную траекторию движения. Потому, всячески призываю не воспринимать критические обертоны, возникающие при моем озвучивании идей Фрейда, Гуссерля, Хайдеггера или Делеза, в качестве некого высокомерного навешивания ярлыков. Все они двигались вперед. И если не оправлялись полностью от некоторых вредоносных воздействий того климата, в котором они родились и воспитывались, то, по крайней мере, значительно его улучшали.
  -- Замечание о степени болезненности. В данном тексте несколько смешивались такие субъекты речи, как "шизофреник", "пациент психоаналитика", "современный человек". Граница между ними, действительно, на мой взгляд, достаточно неочевидна и акцидентальна. В то же время, центральная тема текста как раз направлена на создания континуума "больной?здоровый". Однако, традиционное понимание болезни, как некоторой неадаптивности, неспособности отвечать вызовам внешней среды, способно ввести в заблуждение. Ибо это понимание целиком упускает из виду проблему отчужденности субъекта. Отчужденное реагирование может создавать иллюзию здоровья. Потому, я просто предлагаю почерпнуть конкретные критерии здоровья из феноменологии Вальденфельса. Степень здоровья определяется масштабом (полнотой) взаимодействия с Мотивом Чужого. Масштабами проникновения в организованный опыт Мотивов Чужого. В качестве примеров Вальденфельс приводит чувство юмора, чувство женщины или чувство культурной дистанции. К слову, не думаю, что по этим направлениям "современный человек" продвинулся далеко вперед.
  -- Замечание о смысле. Я стараюсь транслировать передачу смысла не только через "что" текста, но и через "как" текста. А также, не в последнюю очередь, через соотношение "что" и "как" текста. Однако, в силу нелюбви к эгоцентрической речи, мне требуется некоторая "обратная связь" для начала самораскрывающихся телодвижений. К счастью, у меня есть письмо-реакция профессора Вальденфельса на эссе "Истина, как наполнение", где он обозначил некоторые странности моего письма. Вальденфельс выделяет две особенности: "Your text is very dense and complex" и " That is a special kind of "movie": people make each other move by words. An interesting intertwining of words and steps". Это, действительно, две очень важные для меня идеи. Уплотнение (сжатие) плюс переплетение слов и движений. Их единство связано с особого рода управлением энергией. Своеобразным логическим ци-гун. Жак Лакан говорил о переплетении речи и желания. О вплетении речи в структуры желания. То же самое, безусловно, относится к номадической речи Жиля Делеза. И, с определенными оговорками, к поэтической речи Хайдеггера или Вальденфельса. Вспоминая Делеза, не забуду указать еще одну важную для меня идею - идею "тысячи плато", множественности контекстуально-силовых полей внутри одного текстуального пространства. Я стремлюсь настолько уплотнить смысловые поля, насколько это возможно. Расположить контекстуальные сдвиги если не внутрь отдельного слова, то внутрь предложения, абзаца или страницы. Особая роль здесь принадлежит смене ритма. Что, полагаю, должно вызывать определенные трудности у потенциального читателя. С одной стороны, отдельные части текста объединены некоторыми общими словоупотреблениями, с другой...ткань кажется разорванной. Причем глубинно разорванной. Думаю, для "замкнутой системы сознания" она действительно такова.
   Традиционный дискурс (помещая в скобки тот факт, что прошедшее столетие изменило его лицо) опирается на идею дедукции или педагогии, предполагающую вертикальную организацию прохождения сигналов внутри статичной иерархии распределения энергетических потоков. Жиль Делез, говорит в этом смысле о древовидной организации государственной философии. Честно говоря, мне не очень симпатичны нападки на один из пяти элементов. Тем более что металл уже давно, как срубил сухое дерево, а огонь расплавил металл. Но, в любом случае, я не намерен никого вести за руку. Скорее, слегка подтолкнуть в спину. Конечно, в том случае, если ты готов плыть к берегу. А не рассматривать остров накануне в подзорную трубу, подобно одному из героев Умберто Эко.
   Кроме того, замечу, что мне не очень по нраву то предпочтение, которое оказывают французские философы фрейдистской топографии распределения интенсивностей. Спору нет, теория психосексуального развития Фрейда весьма любопытна. Год назад я написал эссе "Топология ада. Проповедь правильного воспитания", которое задумывалось, как аллюзия на эту теорию в том числе. Полагаю, это эссе содержит в себе некоторый психотерапевтический заряд. Но все же... тысячелетние традиции Востока предлагают топографии гораздо более высокого системного уровня. Тем более что работы Юнга и Лакана, направленные на признание символической структуры бессознательного подталкивают к дальнейшему продвижению.
   И еще раз о Делезе. Фигура кочевника, на которую он ориентирован, представляется мне излишне расплывчатой. Думаю, подлинный кочевник - это казак.
  -- Литературоведческое замечание. Возможно, одно из самых здоровых шизоаналитических произведений мировой литературы - это "Ночь перед рождеством" Николая Гоголя. Фигура Мастера в лице кузнеца-художника Вакулы. Фигуры Матери. Мать-ведьма, допускающая вторжения властных инстанций. Голова - символ политической власти. Дьяк - религиозная власть. Чуб - экономическая власть. Все они вторгаются в лоно Дома и оседают в глубинах мешков подсознательного. Черт - темный принцип символического структурирования бессознательного. Воплощение языка желания, вещающего из-под уха. Похищение им месяца, организующего траектории перемещения. Оксана - желаемый объект. Ее заигрывание с Зеркалом в безуспешных попытках самостоятельного обретения полноты сущности. Выделение материального фетиша/субститута - царских черевичек, связывающих красавицу с полями власти. Праздник Коляда, в ходе которого происходит публичное раскрытие темных мешков символического бессознательного. По своему наполнению идея Колядок в точности совпадает с идеей театра жестокости Антонена Арто. Фигура идеального философа - Толстый Пацюк. Символ полноты Чужого, проделавший путь от кочевника-казака из-за порога до абсолютной устойчивости присутствия. Его аккуратное указание Мастеру на необходимость философского самоуглубления и контекстуального сдвига/поворота. Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами. Мать-царица, округлое и всеохватывающее пространство власти. Сам Потемкин и казаки, уклоняющиеся от властного структурирования. Казаки, Сам Потемкин и Толстый Пацюк - фигуры чужого, странники, посторонние в драматическом пространстве. Все остальные фигуры (включая луну, царицу или черта) объединены особого рода близостью, которую можно назвать генеративной. Все они объединены родственными связями, кумовством и связаны с пространством материнского лона-дома. Способность казаков к дистанцированию (удержанию дали) происходит от их речевой хитрости, контекстуальной игры. Они как бы отодвигают мир от себя посредством речи, диалекта. Нечего сказать, чудная пропорция! Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное. Есть правда еще одна фигура, чуждая близко родственному пространству повествования. Это - сорочинский заседатель. Однако он не обладает полнотой чуждости (он не радикально Чужой в терминологии Вальденфельса). Сорочинский заседатель - просто принцип переплетения множественности пространств/порядков с дьявольски сплетенной плетью в руке. Ему нет дела до чужих, у него своя волость.
  -- Второе литературоведческое замечание. Спустя столетие, наследник Николая Гоголя Михаил Булгаков создаст одно из самых болезненных и мрачных шизоаналитических произведений мировой литературы - это "Мастер и Маргарита". Для понимания произошедших трансформаций необходимо немножко заснуть. Воспроизводя ту логику превращений, что действует вне сознания/вспышки. Месяц, заглядывающий украдкой в хаты девушек, превращается в позлащенную Луну, освещающую отделение головы Берлиоза/государственного философа от тела. Могучий богатырь Вакула, истощенный идеей истории/истерии распадается на историка-писателя без фамилии (нелюбящего желтый цвет земли) и пролетария-поэта без дома (Ивана, не помнящего родства). Красный огонь. Генеративное измерение элиминируется (выставляется за порог). Фигура Матери подергивается платком мрака и вытесняется в глубины бессознательного. Единственное исключение - Фельдшерица, Добросердечная Прасковья Федоровна, заключенная в пространство безумия. Одетая светом молнии грозная Царица сумасшедшего дома, пространства зеркал и непроходимых стекол. Ее любимый черт - профессор Стравинский, мастер связывания, double bind. Первичное предписание. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Вторичное предписание. Давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день. Куда вы направитесь отсюда? Третичное предписание. Вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате. Итог. Воля Ивана Николаевича раскалывается. Исчезает исконное стремление Вакулы/Ивана поймать черта за хвост.... Вам здесь помогут...здесь тихо, все спокойно.... Сталь. Инстанции власти, потеряв живое воплощение места/материи, нависают над драматическим пространством неумолимым единством плоской и бесплотной Тени, всякое сопротивление которой лишено смысла. Сорочинский заседатель, перевоплотившийся в домоправителя без обуви, без земли и без дома, лишается всех своих способностей. Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шуту председатель! Нет больше мест. Некуда сесть заседателю/председателю. Только квартиры и валюта (освоенное чужое; деньги - уравнивание того, что не может быть равно, по словам Маркса и Вальденфельса) в вентиляции. Желаемый объект/Маргарита отравлена ветрами цивилизации. Ей требуются волшебная мазь, последний артефакт Чужого, втираемый в поверхность кожи, дабы вернуться в исходное положение "красавица перед зеркалом". Но и оно длится недолго. Вторгается фигура служанки (столь любимая Делезом и Фрейдом Делеза), вынуждая Маргариту совершить акт одаривания, ввергающий ее обратно в поля власти. Ведьма-Госпожа. Ни в коем случае не Ведьма-Мать. Толстый Пацюк/Чужой, могучая фигура имманенции сливается с чертом (даже не с чертом, а с чем-то средним между немцем и губернским стряпчим в мундире) и трансцендируется (выводится за пределы живого пространства) в фигляра/историка Воланда, заигрывающего с властью в обличьях Бегемота и Коровьева. Симулякры, лопающиеся детские шарики и ничего боле. Там где Пацюк помогает Мастеру получить власть над силами бессознательного и совершить геофилософское путешествие в столицу/центр и обратно. Там Воланд не более чем переписывает историю болезни и обеспечивает иллюзорное существование в мире теней. Те же путешествия, которые происходят (Ялта Лиходеева, Шабаш Маргариты) имеют иную траекторию, из столицы/центра на периферию и обратно в центр. Место картины, где намалевана кака, занимает история (исколотая память), где вершатся суд и казнь.
  -- Страшно смешное замечание. Страх, смех и крест - вот еще три фигуры, играющие главные роли. Все это фигуры отдаления, размечающие пространство. Страх (состояние приготовления к опасности, которое защищает от невроза, в описании Фрейда) является общим для мастерства. Гоголь и Булгаков, принадлежа одной школе, одинаково начинают свои полотна с нанесения слоя страха. Затем кладется слой смеха. Правда, этот слой нанесен несколько различно. У Гоголя это сплошной густой слой, аккуратно распределенный по всему пространству картины. Мерный гул, сопровождающий действо от начала и до конца. У Булгакова картина выглядит иначе. Он изначально предлагает утонченный, разреженный и болезненный юмор (Фрейд, кстати, связывал смех с процессами сгущения). Воланд смеется только одним глазом. И по ходу произведения смех все более утончается и истощается (к тому же слой смеха прерывист, не постоянен). Наконец, Коровьев и Бегемот уже просто громко и пронзительно свистят. Смех превращается в свист и рассеивается в воздухе. Кроме того, смеховой слой теста то и дело истончается настолько, что проглядывает черный противень страха, на котором печется пирог.... И плавится лед в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то глаза, и страшно, страшно.... Наконец, крест/Христос. У Гоголя это источник силы и могущества Мастера. Символ победы жизни над смертью. А, также, разумеется, способ пространственной разметки/знамения движения отдаления. Верх и низ. Право и лево. У Булгакова.... У Булгакова есть еще один важный персонаж. Теневой Мастер, который на протяжении всего действа оспаривает право на обладание желаемым объектом/Маргаритой у Мастера-историка. И, в конце концов, одерживает безоговорочную победу. Ах, как он стреляет... Азазелло - мастер смерти. Складывается впечатление, что Воланд занимает при Азазелло, Абадонне и еще нескольких похожих на Абадонну, черных и молодых положение дона Бенито Серено Германа Мелвилла при его неграх. Отрежу руку! Христос/крест отсылается в глубины прошлого. Растворяется в истории, как в серной кислоте, превращаясь из фигуры решимости, одолевающую смерть в бессильно тревожную фигуру-жертву, единственными орудиями которой является язык соблазнения и глаза такие добрые-добрые. Мавзолей вместо Дерева.
   16. Данное эссе было прагматически ориентировано на ситуацию коммуникативного взаимодействия философов-друзей-казаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"