Никто не покидает Порт-Анри

   Захожу в бар - разговоры тотчас стихают. Все смотрят на меня. Франсуа, конечно, уже растрезвонил. Не то чтобы я собирался скрытничать, да и как такое скроешь, завтра во всех газетах будет. Но всё равно не по себе.

   Зачем тогда, спрашивается, понесло меня в "Азур"? Знал же, что Франсуа ни слова в себе не удержит, у него язык без костей, у этого Франсуа, недаром его прозвали Трепач. Но тут дело такое: когда голова забита проблемами, ноги идут по знакомому маршруту, не спрашивая разрешения. Док Сезар зовёт это паттернами поведения.

   Док тоже здесь, ещё бы ему не быть. Спрятался в самом тёмном углу. Только глаза и видны. В глазах - чёртово сочувствие. Остальные взгляды не лучше. Зависть пополам с искренней радостью за меня.

   Злость меня берёт от этих взглядов - не передать. Особенно от сезаровского сочувствия. Сволочь он, вот кто. Если б не его россказни, я был бы счастливейшим человеком в Порт-Анри. А что теперь?

   Теперь я на краю пропасти.

   Но ведь им-то не объяснишь.

   Они сейчас думают не обо мне и даже не о моём сыне. Они думают о собственных детях, которые сегодня потеряли шанс выиграть самую главную лотерею в своей жизни. Что их ждёт? Одни станут рыбаками, другие старателями. Кто-то, если очень повезёт, попадёт в гвардию кайманов. Кто-то, если не повезёт совсем, отправится в шахту.

   Мне приходилось видеть детей-шахтёров. Хмурые измождённые лица, тёмные, точно пропитавшиеся мраком глаза. Словно они в горных пещерах увидели то, что изменило их навсегда.

   Любой порт-анриец расскажет: в горах живут особые демоны, которые не любят расставаться со своими сокровищами и требуют взамен живые человеческие души. Потому у детей работа спорится - души их чище, а значит, вкуснее для демонов. Из шахты как неизлечимую болезнь ребёнок уносит такого демона в себе, и демон этот медленно поедает детскую душу, оставляя от неё никчёмный сухой скелет.

   На первый взгляд люди в Порт-Анри такие же, как и везде. Не хуже, не лучше. Так-то оно так. Только со стороны особенно и не разглядишь, что у них внутри. А внутри у них такие вот истории, от которых даже мне бывает нехорошо.

   - Что застыл, Джо? - кричит Франсуа. - Проставляйся, дружище. Ты, конечно, теперь почти небожитель, но старых товарищей забывать - грех.

   - Для тебя мистер Джо Феллоу, Трепач.

   Франсуа щербато улыбается в ответ.

   В Порт-Анри ужасно любят прозвища. Семь лет назад кое-кто норовил называть меня Каторжником. Пришлось сломать пару носов, чтобы это прекратить.

   Киваю бармену. Что будет дальше, я знаю наперёд. Сколько раз наблюдал это веселье. Едва удача подмахнёт какому-нибудь нищему старателю, он тотчас становится знаменитостью - пусть всего на день, пусть добычи его, горстки изумрудов, хватит разве что на угощение завсегдатаям бара. Нет, чтобы жене купить новое платье. Всё оставит здесь, получая взамен улыбки и одобрение товарищей. Такой уж тут народ, в Порт-Анри.

   Ничего не поделаешь, придётся пройти через это. Поздравления, дружеские хлопки по плечу. Каждый норовит пожать мне руку, бармен непременно требует фотографию с автографом на стенку. Ещё бы - теперь его "Азур" станет достопримечательностью, может, даже коктейль "Кайпиринья" в мою честь переименуют в "Джо Феллоу".

   Но до чего же тошно!

   Залпом выпиваю стакан кашасы и требую ещё.

***

   Чёртовы тропические ночи подкрадываются коварно и бесшумно, не хуже ловких воришек. Может, ночи тоже воришки. Очень может быть. Но что они крадут? А если не крадут ничего, зачем обрушиваются на мою бедную голову так внезапно? Жизнь меня мало чему научила, но одно я запомнил накрепко: у всякой живой твари в этом мире есть своя цель и свой мотив. Никто ничего не делает просто так. Другой вопрос, можно ли считать ночь живой тварью? Есть ли у неё, у ночи, душа? Хотя, если подумать, собственная воля случается и у предметов неодушевлённых. Взять хотя бы любимую удочку моего деда, с которой он рыбачил на реке Литл-Тенесси. Чуть что не по её, не по-удочкиному, пиши пропало: рыбалки не будет. Уж не знаю, как она этих окуней отпугивала, что им нашёптывала. Но вот поди ж ты: рядом рыбаки не успевают подсекать, а у деда - тишина и покой. Как он с этой удочкой нянчился - иная жена позавидует. Разве что кофе в постель не носил. И то не поручусь.

   Тут я понимаю, что последний стакан кашасы был лишним. Мысли плутают путаными тропами, как сам я плутаю по кривым узким улочкам Порт-Анри.

   Ну, нет, Джо, говорю я себе. Так не пойдёт. Может, это и есть твой коронный номер - напиться, когда надо действовать, но сегодня я тебе этого не позволю. Трезвей, каторжник. Трезвей немедленно.

   Последний раз я так напивался пять лет назад.

   Но тогда я был в своём праве. Все отцы напиваются, узнав о рождении ребёнка. Жёны считают нас ужасными эгоистами и слабаками из-за этого.

   А я вот что скажу. Женщина девять месяцев живёт с ребёнком внутри. Это чудо становится её частью, неспешно вписывается в картину мира линия за линией.

   На мужчину чудо обрушивается лавиной. Новое измерение открывается прямо перед тобой. Как дыра в параллельную вселенную. Как восход солнца после долгой - в целую жизнь - ночи. Как если бы ты падал в пропасть, но у самой земли понял вдруг, что теперь умеешь летать.

   Поэтому настоящий мужчина может напиться как следует ровно столько раз, сколько у него родилось детей.

   И ни разом больше. Даже если речь идёт о жизни твоего сына. Особенно если речь идёт о жизни твоего сына.

   Оглядываюсь. Ночи в Порт-Анри тёмные и густые. Не так-то просто сориентироваться в этой черноте. Но запах не подведёт никогда. Втягиваю носом воздух. Среди ароматов специй и моря различаю кое-что особенное. Типографская краска.

   И звуки. Я как будто слышу треск печатной машины из подвала. Светятся окна во втором этаже здания слева от меня. Никаких сомнений: это редакция "Свободного Гуанахани". Газетчикам ночью самая работа. Так и вижу, как редактор сидит хмурый, с всклокоченными волосами, с папиросой в уголке рта. Мучительно формулирует, запивая бездарность крепким ромом.

   Мне не нужно подниматься наверх, не нужно заглядывать редактору через плечо, чтобы увидеть заголовок главной завтрашней новости.

   Мне не нужно угадывать, я знаю наверняка.

   "Король Анри IX выбрал наследника" - вот что будет напечатано во всю ширину первой полосы. Дальше в несколько строчек глубокая печаль о юном Анри IX, восхищение мужеством, с которым двенадцатилетний король держится перед лицом скорой смерти. Ещё ниже - непременная история вопроса.

   "Все мы с замиранием сердца ждали решения Его Величества. Свершилось! Наследником назван пятилетний Николя Феллоу. По традиции Николя примет имя Анри и под этим именем станет десятым королём Гуанахани".

   Рядом будет фотография моего сына.

   Ещё, может, припишут внизу совсем мелко: "Напоминаем, что с завтрашнего дня и до вечера воскресенья, когда состоится коронация, все порты Гуанахани будут закрыты в честь праздника".

   Слышу шаги за спиной. Шлёп-шлёп. Можно не оборачиваться, я знаю, кто это.

   Док Сезар.

   Точно, он.

   И сразу быка за рога. Упрямый старик.

   - Что будешь делать, парень?

   - Иди к чёрту, док.

   - Кашасой ничего не решить, Джо.

   - Док, уйди, прошу. Видеть тебя не могу.

   - Не будь дураком, Джо. Надо что-то делать. Ведь нельзя же...

   Толкаю его - легонько, по моим меркам. Но док падает на мостовую.

   Ударить такого - всё равно что ребёнка обидеть. Чёртов город, что ты со мной сделал. Я дерусь со стариками.

   - Прости, док, - подаю ему руку.

   Он встаёт, отряхивается, поправляет очки. Продолжает, точно ничего не произошло:

   - Надо решать сегодня, Джо. Завтра будет поздно.

   А то я не знаю.

   - Когда закроют порт? - спрашиваю.

   - Уже закрыли. И развесили праздничные флаги.

   - Значит, моторку теперь никак не достать.

   - Нет, не достать.

   Я бы мог взять лодку Франсуа. Но - нет. В этом никакого смысла. Слишком медленная посудина. На такой далеко не уйдёшь.

   - Ни за какие деньги не достать, - сокрушается док.

   Как будто у меня есть деньги! Вот уж что неизменно в моей жизни, так это их отсутствие.

   - Но можно украсть.

   Док смотрит на меня таким специальным взглядом: мол, ты же вор, Джо. Что тебе стоит?

   Люди в Порт-Анри ужасно упрямые. Если уж вбили себе в головы, что Джо Феллоу - первоклассный вор, разубедить их не получится. Они будут кивать, слушая твой рассказ, что на каторге ты оказался по чистой случайности, что присяжные - идиоты, судья - подлец, а адвокат - бездарный школяр, что сам ты ещё худший идиот, который собрался писать роман о парижском дне, но прежде вздумал собрать материал и лично, на собственной шкуре, испытать нелепый сюжет, что ни к самому ограблению, ни тем более к убийству того старика ты не имеешь отношения - всего-то ждал у машины и выкурил десяток папирос... Они будут кивать и лукаво улыбаться, но не поверят ни единому твоему слову. Джо Феллоу - первоклассный вор, но любит приврать, скажут они.

   Говорю доку, чтобы он шёл спать.

   Сам иду к матушке Симонэ. Её заведение работает круглосуточно.

   Симонэ встречает меня лично. Усаживает в плетёное кресло. Приносит яичный коктейль и крепкий кофе. Эта старуха знает о мужчинах больше, чем любая другая женщина. Больше, чем знаем о себе мы сами.

   - Монти наверху? - спрашиваю. Она пожимает плечами: а где же ему ещё быть.

   Я подожду. Просто посижу здесь, главное - не уснуть.

   Я так долго и внимательно таращусь на выцветшую фигурку Девы Марии в углу, что Симонэ начинает оправдываться: мол, давно пора выкрасить заново, да всё недосуг.

   Не слушаю её, как не вижу блеклую Деву Марию.

   Я сбежал с Адского острова, из самой охраняемой тюрьмы Французской Гвинеи, откуда, говорят, бежать невозможно. Неужели же я не придумаю, как выбраться с мирного тихого Гуанахани?

***

   Когда неделю назад Сезар пришёл ко мне и сказал, что королём выберут моего Никки, я едва не поперхнулся ромом. Был вечер, мы устроились на веранде. Солнце тонуло в синеве моря. Чертовски красиво.

   Мне никогда по-настоящему не нравился Порт-Анри. Это стыдное чувство - сродни ненависти к собственному отцу. Точнее, к отчиму. Порт-Анри принял меня как родного. Простил старые грехи. Дал жену. Сына. Товарищей. Согревал и кормил. Но за семь лет я так и не стал здесь своим. Две вещи примирили меня с этим городом: закат и мой сын.

   Когда солнце скрылось, док начал рассказывать про Сек, и мне пришлось сходить за ещё одной бутылкой.

   Мы с ним знакомы семь лет. Я, можно сказать, обязан ему жизнью. Только поэтому я не выпроводил его сейчас же, а вежливо выслушал весь этот бред.

   Выслушал и сказал:

   - Док, это полный бред.

   - Ты никогда не задавался вопросом, почему тогда, семь лет назад, не выжил никто из твоих товарищей?

   Чёрта с два я не задавался. Правда, своё недоумение формулировал иначе: почему выжил я?

   Мы были настоящими трупами, когда добрались до Порт-Анри. Почти две недели в океане на трухлявой речной лодке, которую едва не утопил первый же шторм. Солнце и соль изранили кожу. От обезвоживания у меня начались галлюцинации. Сначала мне казалось, что я снова вернулся в карцер и остался один на Адском острове. Что всем каторжникам Французской Гвианы объявили амнистию, только меня забыли в сыром подвале, пропахшем гнилью. Я отчаянно и безответно выстукивал по дну лодки послания воображаемому соседу по блоку. Потом разговаривал с мёртвыми людьми. Они по очереди появлялись в лодке, садились напротив и молча смотрели. Я видел деда, который умер ещё до войны. Видел отца и мать. Немецкого солдата, которому я прострелил ногу. Девушку из Амьена, на которой обещал жениться. Перед каждым из них я был в чём-то виноват, и эта вина разъедала мою душу, как соль разъела кожу. Я каялся и молился, но ответом мне была тишина.

   Услышав крики чаек, я ни на миг не усомнился, что это очередной мираж.

   После такого путешествия не всякий здоровый человек встанет на ноги. А я здоровым не был. Я был бледным чучелом, которое выбралось под солнце после пяти месяцев в подвалах Адского острова, где во время прилива вода поднимается по пояс.

   Мы бежали втроём. Я, Антуан и ещё один парнишка, имени которого я так и не узнал. Никто из нас не был обучен морскому делу, и это настоящее чудо, что нашу скорлупу принесло к берегу Гуанахани.

   Порт-Анри. Мекка всех каторжников Французской Гвианы. Мечта, которая давала мне силы на Адском острове. Мираж морской пустыни. Рассказывали всякое. Но меня всегда интересовало одно: Гуанахани, в отличие от Тринидада, Кюрасао или Гренады, не выдаёт беглых преступников.

   Когда я пришёл в себя в больнице Порт-Анри, мне сообщили, что товарищи мои мертвы. Чуда хватило только на меня одного.

   Иногда думаю: может, я всё ещё там? В этой лодке? Умираю от обезвоживания и вижу сон?

   - Я выслушаю твою версию, док. Но не обещаю в неё поверить. Сегодня ты явно не в себе.

   - Это не версия, Джо. Когда вас привезли в госпиталь, первым делом проверили кровь. Из всех троих подходил только ты. Узнав об этом, Его Величество прислал личного врача.

   - И кто же этот врач?

   - Я, Джо. Я.

   Вот такие новости через семь лет знакомства, почти дружбы. Никогда бы не подумал, что док такой непростой человек. Внешне - обыкновенный порт-анрийский старик, смуглый, невысокий. Запросто заглядывает в "Азур". Любит выпить, умеет рассказывать, умеет и слушать.

   Дела.

   - И что же, остальных, значит, так и оставили умирать?

   - Отчего же. Их лечили, конечно. Но лечил их не я, а значит, шансов у твоих товарищей, считай, не было.

   - Что же такого особенного в моей крови?

   Надо же, старый Анри VIII, дед нынешнего короля, Анри IX, лично принимал участие в моей судьбе. Впору возгордиться.

   Меня всегда восхищало справедливое устройство монархии Гуанахани. Когда нет прямых наследников, король выбирает преемника среди детей простых портанрийцев. За сто с лишним лет на Гуанахани сменилось десять монархов. Пятеро из них были из семей рыбаков и шахтёров.

   Удивительного тут ничего нет. В конце концов, первый Анри был и вовсе рабом, носил фамилию своего хозяина и полжизни жарился под солнцем на тростниковых полях. Пока в 1813-м не случилась революция. Говорят, тогда на острове вырезали всех белых. Потом, понятно, извинялись, но не думаю, чтобы очень искренне.

   - Ты не представляешь, Джо, какая важная штука - кровь. Мой предшественник на посту личного королевского врача, доктор Августо Медина, рассказывал, что Анри планировал жениться на одной из внучек королевы Виктории. И будь уверен, реши он это крепко, ни королева, ни английский парламент, ни сама внучка не смогли бы ему отказать. Но Анри передумал, когда узнал, что у отпрысков Виктории дурная кровь.

   - Это который Анри? Пятый или шестой?

   - Джо, ты меня совсем не слушаешь? Не было ни пятого, ни шестого. Как не было второго, третьего и прочих. Анри всегда один. Первый и единственный.

***

   Грузные шаги на лестнице. Это, конечно, Монти. Господин Смит, американский консул.

   У нас с консулом сложные отношения. Монти отлично знает, что именно я научил своих товарищей обращаться к нему по имени. Его это злит, но поделать он ничего не может. Ещё больше консула Смита раздражаю я сам. Он был бы рад устроить мою экстрадицию на родину. Но руки коротки.

   Одно качество мне нравится в этом толстяке: он неплохо умеет держать лицо.

   Увидев меня, Монти только вскидывает бровь.

   Симонэ провожает нас в небольшую каморку, которая служит ей чем-то вроде офиса. Хорошо, что не предложила пойти наверх, в одну из спален.

   Я рассказываю Монти Смиту про Сек, короля и моего сына.

   - Феллоу, вы несёте полную чепуху. Сколько вы выпили? - говорит он.

   - Я выпил не так уж много. Считай, и не пил вовсе. Послушайте, Монти, вы ведь не обязаны мне верить. Я предлагаю беспроигрышную сделку.

   - Какой мне прок ссориться с королём Анри?

   - Вы получите меня. Станете героем. И уберётесь в конце концов с этого проклятого острова. Гуанахани - могила для дипломата. Не представляю, что вы натворили, чтобы заслужить такое назначение. Но держу пари, вы будете рады возможности всё исправить. Вернуться в цивилизованный мир, снова сделаться господином Смитом. Признайтесь, вас ужасно бесит, что всякий порт-анрийский нищеброд зовёт вас "Монти".

   - У вас мания величия, Феллоу. Там, на большой земле, вы ничтожество, ноль, пустота. Дезертир, воришка и беглый каторжник, которому удалось однажды написать плохонькую книгу. Никто не помнит вашего имени.

   - Моё имя, дорогой Монти, помнит один сенатор, который, по слухам, имеет неплохие шансы стать следующим президентом.

   Похоже, я попал в точку. Я мало что умею, но вот читать по лицам - в этом я мастер.

   - С чего вы вообще взяли, что королём назначат вашего сына? У меня нет такой информации.

   Монти особенно смешон, когда вот так принимается надувать щёки.

   Американское консульство в Порт-Анри - фикция. Слова на бумаге. В распоряжении Смита три морских пехотинца и два клерка. А большая часть его, Смита, деятельности сконцентрирована здесь, в заведении матушки Симонэ.

   - Мы с Трепачом, с Франсуа то есть, закончили сегодня пораньше. Пустой день, никакого улова. Кайманы ждали нас прямо на пирсе, вручили официальное уведомление. Не думаете же вы, что кайманы станут шутить такими вещами?

   Монти хмурится.

   - Хорошо, Джо. Я вас выслушаю. Но предупреждаю: я не стану предпринимать ничего, что можно истолковать как вмешательство во внутреннюю политику Гуанахани.

   Уже кое-что. Он готов обсуждать план, а большего мне и не надо. План у меня есть, и он хорош. Если только Смит согласится помочь.

   - Если вы правы и всё, что я рассказал, - бред, то ничего не произойдёт. Ему ведь нет никакой разницы, кого назначить королём. Выберет другого мальчишку на роль Анри Десятого.

   - Конечно, я прав. Джо, вы же писатель, образованный человек. Пусть и преступник. Но скажите, бога ради, как вам вообще пришло в голову поверить в эту чепуху?

   Я не верю словам. Я не верю доку Сезару.

   Я не скажу этого вслух, но думаю, дело в кошмарах.

   Прежде я никогда не видел снов. Даже на Адском острове, в карцере, загибаясь от лихорадки. Даже там.

   Но теперь кошмары приходят каждую ночь. Порт-Анри моих кошмаров укутан серой паутиной. Жители его похожи на чучела с пустыми глазами и зашитыми ртами. Все их движения раз и навсегда предопределены паутиной, они - марионетки в лапах паука. Паук всегда рядом. Притаился за углом. Выглядывает из зрачков прохожего. Приветливо машет мне мёртвой рукой куклы, которую держит в руках чучело ребёнка. И каждый раз этот скрип. Едва слышный, но очень тревожный. Как шёпот в соседней комнате, когда ты точно знаешь, что в доме нет никого, кроме тебя.

   Когда я выхожу от Симонэ, ещё темно. Но я слишком хорошо знаю коварство южных ночей. Нужно спешить. Я иду к Жозе. Где-то впереди его маленькие оборванцы по эстафете передают весть обо мне.

***

   Семь лет назад, когда я только появился на острове, Жозе долго ходил вокруг меня в надежде получить первоклассного вора в своё распоряжение. Если честно, я даже немного расстроился, что на самом деле я не тот, за кого меня принимают. Очень уж интересно было узнать, для какого такого дела может понадобиться профессиональный вор на острове, где никто не запирает двери.

   Мой отказ больно ударил по самолюбию Жозе, но дальше я выкинул номер похлеще: отбил у него девушку. Так, по крайней мере, полагает Жозе. Правда в том, что Валери сама выбрала меня. А эта женщина всегда добивается, чего хочет.

   Я захожу без стука и иду прямо в патио. Жозе, конечно, уже там. Ждёт меня. На столе бутылка кашасы и тарелка с лаймами. Для Жозе это особенный шик, подтверждение его эфемерной власти. Пусть на этом острове нет организованной преступности в привычном для цивилизованного человека смысле. Но всеми контрабандистами, всеми нелегальными старателями и всеми портовыми оборванцами заправляет именно он, Жозе.

   У Жозе лицо демона. Он чёрен как уголь. На коренных портанрийцев Жозе смотрит свысока, как смотрит наследник престола на брата-бастарда. Отец Жозе ходил по земле Африки, дышал её воздухом и никогда не был рабом. За стаканом рома Жозе любит прихвастнуть, что несёт в себе частицу огромного континента.

   - Тебя можно поздравить, Феллоу? Ты теперь не просто каторжник, ты теперь каторжник, отец короля.

   С Жозе не нужно бродить вокруг да около. Я без предисловий выкладываю всё начистоту. Внимательно слежу за выражением его обсидианового лица, надеясь понять реакцию. С уверенностью могу сказать одно: Жозе не удивлён.

   Эта мысль страшнее моих снов: что если они все знают? И всегда знали? Закрывали глаза, прятались за цветными стенами, яркими флагами, кутались в свою доброжелательность, лишь бы тьма этого знания не нарушала их покой. Но Жозе говорит:

   - Никогда не слышал более нелепого бреда, Феллоу. Ты украл мою женщину, а теперь хочешь украсть короля? Ох, не зря тебя упекли на каторгу.

   Он говорит что-то ещё, какие-то неприятные резкие слова, но я уже вижу: Жозе мне поможет. Этот человек действительно сделан из камня, и, точно в камне, застыли его чувства. Несколько лет ничто для камня. Мгновение. Он всё ещё любит Валери.

***

   Возвращаюсь домой. Уже почти утро.

   Захожу в спальню. Здесь всегда пахнет одинаково: корица и лаванда. Валери спит.

   Рядом спит Никки.

   Я плохой человек. В отличие от большинства моих товарищей, я отдаю себе в этом отчёт. Кое-кто скажет, это, мол, гордыня. Но как по мне, одним грехом больше, одним меньше - невелика разница.

   Мне было семнадцать, когда я впервые убил человека. Это была честная драка, и мой противник, случись удача на его стороне, точно так же, без колебаний, убил бы меня. Спор у нас вышел из-за женщины. Я не помню ни её лица, ни её запаха, ни её голоса. Только имя. Агнесс. Она никак не могла выбрать между нами двумя, потому без сомнений отдалась обоим.

   Тот, второй, был сыном сенатора. Я и тогда не очень-то верил в суд присяжных, потому, не дожидаясь ареста, нанялся на первый же пароход в Европу. Решил стать писателем. Но прежде, конечно, как следует узнать жизнь. Приехав во Францию, пошёл добровольцем на фронт. Никакой идеологии. Плевал я на немцев, французов, англичан и всю их политику. Я хотел узнать войну. Мне хватило одного сражения, чтобы решить, будто я всё понял о войне. Я дезертировал. Отправился в Париж и написал нелепейший роман, который, к моему тогдашнему удивлению и теперешнему сожалению, даже издали небольшим тиражом. Как же я был горд собой! После выхода книги мне казалось, что теперь меня непременно станут узнавать на улицах. Не узнавали. Я купил свой роман, перечитал его, и разочарованию моему не было предела. Что ж, решил я, напишу ещё один.

   Вместо этого угодил на каторгу.

   Когда док Сезар вытянул меня с того света, я не сомневался, что моё время пришло. Наконец я отлично знал всё, о чём собирался написать. Испытал на собственной шкуре приключения, которых хватило бы на десятерых.

   И, конечно, в первые дни меня очень вдохновлял Порт-Анри.

   Порт-Анри - то самое тихое местечко, о котором мечтает всякий писатель. Писатель говорит себе: когда-нибудь я отправлюсь на славный экваториальный остров, где, сидя под пальмами и слушая крики чаек, сделаю буквами всё, что скопилось у меня в голове.

   Ложь.

   Никто не написал и никогда не напишет ничего толкового в таком месте, как Порт-Анри.

   Я убийца, дезертир, никчёмный писатель, беглый каторжник.

   Но худшего своего поступка я так и не совершил.

   Семь лет - большой срок. С тех пор как пятнадцатилетним я покинул Иллинойс, я нигде не задерживался дольше, чем на три года.

   Я несколько раз порывался уехать с Гуанахани. И без сомнений был готов расстаться с Валери. Когда она сказала, что беременна, я решил: пусть родит. Увижу своего сына и уеду с памятью о нём.

   Но, взяв на руки маленького Никки, я понял, что никогда его не оставлю.

   Валери открывает глаза.

   Я говорю:

   - Валери, помнишь, что сказал падре Анхель, когда мы с тобой венчались?

   - Много чего сказал. Падре если уж начнёт говорить, так его не остановишь.

   Ох, не с того я начал. Падре Анхель для Валери не авторитет. Старик любит заложить за воротник, но пить совсем не умеет. Нет лучше способа разочаровать женщину.

   - Там было что-то из святого Петра, - говорю я. Уж если и святой Пётр для неё не авторитет, то конец моим планам.

   Она смотрит в потолок, припоминая.

   - Вы, мужья, обращайтесь благоразумно с жёнами. Каждый из вас пусть любит свою жену, как самого себя. Ты любишь меня, Джо Феллоу?

   - Я люблю тебя, Валери. - Привычная ложь. Любовь - это только слова, а слова, как известно, придумали женщины. - Вспоминай ещё. Там что-то было про послушную жену.

   - Жена пусть боится своего мужа и повинуется ему во всём, - хмурится Валери.

   - Точно. Я никогда прежде не требовал от тебя таких жертв. Не требую и теперь. А прошу. Будь послушной женой и не задавай вопросов. Обещаешь?

   Кивает. Уже лучше.

   - Ты сейчас оденешься. Соберёшь Никки.

   - Что-то случилось, - говорит она без вопросительной интонации.

   - Когда будете готовы, мы все вместе пойдём в гости к господину Смиту. К Монти.

   - Он противный.

   - Это ненадолго. Потом вы с Никки отправитесь во Флориду на лодке.

   - Без тебя?

   Умная девочка.

   - Я задержусь на день-другой, а потом догоню вас. - Эта ложь даётся мне почти без труда.

   Глаза Валери делаются огромными. Я знаю, что она сейчас скажет. Когда два года назад я в очередной раз собрался покинуть Гуанахани - уже с Валери и сыном - и на английском лайнере добраться в Уэльс, где, говорят, нет лучших рекомендаций, чем каторжный срок, полученный от французов, Валери строго сказала: нет. Никаких морских путешествий, пока Нику не исполнится хотя бы десять лет. Уж она-то, Валери, прекрасно знает, зачем нужны дети на судах дальнего сообщения. На всяком лайнере есть специальный человек, который собирает в порту бездомных мальчишек, обещая им работу, еду и гамак. В океане живут голодные демоны - атланты, - требующие жертв от каждого корабля, который посмел собраться в рискованное путешествие на другой континент. Здесь маленькие цветные дети приходятся очень кстати. Их без жалости бросают в океан, пока на верхней палубе богатые европейцы танцуют под негритянскую музыку. Потом тела этих детей бродят по океанскому дну, ищут дорогу домой. И самое страшное: некоторые эту дорогу находят.

   Я не хочу слушать эту историю снова, мне тошно от таких историй. Потому я спешу сказать:

   - Вас повезёт Жозе.

   Делаю паузу, но реакции нет. Лицо её как будто окаменело. Кажется, моя девочка поняла наконец, что дело серьёзное.

***

   Порт-Анри просыпается рано. Утром город похож на яркую игрушку или картинку в детской книге. Низкие дома выкрашены во все цвета, какие только можно вообразить.

   Проходим мимо парикмахерской, где я стригусь каждую неделю. Рауль отвлекается от клиента, чтобы нас поприветствовать. Вдоль витрины парикмахерской сидят старики на деревянных табуретках, в ожидании своей очереди обсуждают бейсбол. Прямо у дверей домов хозяева выставляют лотки, живописно раскладывают товар. В Порт-Анри все торгуют всем. Сушёные травы, камни всевозможных форм, фрукты, специи, фигурки зверей из цветной глины, баночки какие-то, горшочки, бутылки с заспиртованными ящерицами, чучела птиц, амулеты на все случаи жизни, сигары домашней работы, домашняя же кашаса. Когда наступит сиеста, торговцы разбредутся по своим патио, оставив товар на улице.

   Валери останавливается рядом с приветливой старушкой-негритой, выбирает синие бусы и принимается отчаянно торговаться. Я шепчу ей на ухо, что мы торопимся, но Валери лукаво отвечает:

   - Вы, мужья, обращайтесь благоразумно с жёнами.

   Пока я расплачиваюсь за бусы, Ник зачарованно изучает деревянные ножи, разложенные прямо на мостовой у ног торговца-сибонея. Покупаю ему нож. Думаю: будет память обо мне.

   Обгоняем старого усатого зеленщика. Он катит тележку медленно, каждый шаг его словно отмерен заранее - чтобы сил хватило на весь долгий день. Отчаянно звеня, уже нас обгоняет юнец на велосипеде. Завидев Валери, он принимается красоваться, отпускает руль, лениво потягивается, сцепляет кисти рук в замок на затылке. Едва не врезается в столб.

   Спрашиваю свежую газету в табачной лавке.

   - Ешё не было, - отвечает торговец. - Ходит слух, король выбрал наследника. Про такое не всякими словами напишешь. Ответственный материал. Вот и тянут.

   Оглядываюсь. Неужели за нами никто не следит? За нами непременно должны следить, иначе вся эта комедия лишена смысла. Замечаю смуглого морячка в синей форме, который подозрительно долго изучает собственное отражение в витрине. От этого занятия морячок не отвлекается, даже когда мимо него проходит стайка яванок в ярких воздушных нарядах, плохо скрывающих девичьи прелести. Не бывает такого, чтобы морячок не оглянулся на полуобнажённую девицу.

   Всё в порядке, значит. Следят.

   Сворачиваем к консульству, в старые испанские кварталы, построенные ещё при Кортесе, когда город звался Санта-Анной. Здесь тусклее цвета, строже линии. Мрачные стены как будто с осуждением смотрят на соседние улицы.

***

   Валери с сыном устроились в патио, рассматривают атлас мира. Валери то и дело возмущённо охает.

   Мы со Смитом сидим в библиотеке.

   Смит нервно крутит ус и ужасно потеет.

   - Скоро появится ваш человек?

   - Скоро.

   Когда я велел отрядить пехотинца в подземный ход, который ведёт к южным причалам прямо из подвала консульства, Монти едва не задохнулся от изумления.

   - Откуда вы знаете про этот ход?

   - Не смешите, Монти. Про этот ход знает весь город.

   Жозе, который ещё утром отправился за лодкой, всё нет, и я начинаю волноваться, но не подаю вида.

   Час назад к нам присоединился док Сезар. Зная, что старик будет беспокоиться, я позвонил ему от Монти. Док принёс целую корзину еды для Валери и Ника. А я даже не подумал об этом, идиот.

   Наконец я слышу шаги на кухне. Появляется пехотинец, который дежурил у пристани. За ним следом - Жозе.

   Его рубашка в крови.

   - Парень не хотел отдавать лодку, - поясняет Жозе. И добавляет, видя перекосившееся лицо Смита: - Спокойно, янки. Он в порядке. Будет жить, по крайней мере.

   Пока Сезар обрабатывает рану Жозе, я отвожу Смита в сторону.

   - Дайте хотя бы одного пехотинца, - говорю. - Сами видите, как он плох.

   Но Смит неумолим.

   - Никаких пехотинцев, Феллоу. Одно дело - принять в консульстве гражданина США и его семью, другое - оказывать помощь в похищении будущего короля Гуанахани. Чувствуете разницу?

   Чёртов политик. Меня он, конечно, тоже не отпустит. Слишком сладка наживка, которую я ему вчера предложил.

   Док Сезар говорит:

   - Я поеду с ними.

   Святой человек. В случае заварушки помощи от него будет мало, но всё равно мне становится легче.

   Провожаю их в подвал. Целую Валери и говорю, что всё будет хорошо. Обнимаю Ника.

   Велю Смиту запереть все двери и строго наказать пехотинцам никого не пускать. Ни под каким предлогом.

***

   С темнотой к Монти возвращается уверенность.

   - Выпьете? - спрашивает он. - А я выпью. Кажется, все сроки прошли. Вас никто не ищет. Кроме разве что медицинских работников. До чего же бредовую историю вы придумали, Феллоу. Но я не в обиде. Я получил вас и прекрасный анекдот в коллекцию.

   - Помолчите, - перебиваю.

   Он умолкает, и в наступившей тишине мне кажется, что я слышу хрустящий звук шагов - будто кто-то идёт по битому стеклу.

   Представьте, что вы на веранде пьёте чай с любимой тётушкой, когда внезапно понимаете, что на заднем дворе притаилась стая велоцирапторов. Никаких доказательств тому нет, кроме разве что странного свистящего звука, но почему это непременно должны быть велоцирапторы? Это ведь может быть кто угодно, например соседский мальчишка, который собрался наворовать яблок. Но, нет, вы совершенно точно знаете: велоцирапторы. Вы смотрите на свою тётушку и понимаете: она чувствует то же самое. Мир вокруг не изменился, у чая вкус всё тот же; остро пахнет осенью и палыми яблоками. Только велоцирапторы вот-вот появятся из-за угла.

   Так и теперь. Вроде бы ничего не изменилось. Не погас - даже не мигнул - свет. Где-то на пальме ворчливо переговариваются вороны.

   Но я понимаю: вот оно. Начинается.

   Смит успешно справляется с ролью тётушки. Голова его вжимается в плечи и дёргается, как у птицы.

   Он быстро берёт себя в руки. Идёт к двери.

   - Не вздумайте открыть дверь, Монти, - шепчу я.

   - Ерунда, - отвечает Смит.

   Он распахивает дверь и тотчас получает пулю в живот.

   В библиотеку входят кайманы. В дверном проёме за их спинами вижу пехотинца с перерезанным горлом и очень удивлённым взглядом.

***

   Дорога идёт в гору, а значит, меня везут в Цитадель.

   Цитадель - наивысшая точка Гуанахани. Крепость, которую построил сразу после революции первый король Анри. Говорят, в фундамент Цитадели легло больше рабов, чем погибло в войне с французами. И всё равно портанрийцы гордятся этой крепостью.

   Цитадель из моих снов - огромная чёрная клякса, внутри которой прячется паук.

   За семь лет в Порт-Анри я так толком и не рассмотрел эту крепость. Снизу, из города, её почти не видно. Даже в самый ясный день небо отыскивает где-то облака, чтобы её укутать. А в те редкие дни, когда облаков нет, Цитадель сама успешно справляется с ролью облака. Стены её выкрашены в слепяще-белый цвет.

   Грузовик трясёт на крупных булыжниках дороги, но мне это нипочём. Я думаю о маленьком Нике. Думаю о Валери. Через несколько часов они будут в Ки-Уэст.

   Грузовик останавливается. Кайманы грубо вышвыривают меня наружу, и я ударяюсь о камни, раздираю колени и ладони в кровь. Ничего. Ерунда по сравнению с тем, что меня ждёт - вероятно, расстрел. Удивительно: мне совсем не страшно.

   Оглядываюсь. Вблизи крепость не такая уж и белая. Камни укутаны красным мхом. Стены высотой в три человеческих роста. Сбежать отсюда было бы нелегко. Хорошо, что бежать я не собираюсь.

***

   Деревянная койка. Каменные стены. Мох осыпается пылью от малейшего прикосновения. Узкое окно-бойница под потолком. Если встать на цыпочки, можно разглядеть в свете факелов сапоги часовых-кайманов.

   Эта темница не худшее, что со мной случалось. По крайней мере здесь сухо и нет мокриц.

   С тихим скрипом открывается дверь за моей спиной. Я не спешу оборачиваться. Нужно сохранять достоинство.

   - Оставьте нас. Я хочу поговорить с ним наедине.

   Голос женский, это интригует. Оборачиваюсь.

   Она одета в тёмное строгое платье, закрытое до самой шеи. Таких теперь и старухи не носят. Поверх платья - деревянный крест на кожаном шнурке. Руки в перчатках. Керосиновую лампу она ставит прямо на койку. Она похожа на мою Валери, но старше лет на пятнадцать. Кожа цвета какао с молоком, синие азиатские глаза, чёрные, как чернила, волосы. Женщины Порт-Анри очень красивы. Солнце, смешанное со специями, морской солью и чистотой неба. Этот остров собрал всё лучшее от разных народов и щедро одарил своих дочерей.

   Существует только одна женщина, для которой открыты все двери в этой крепости. Камилла. Ками, как нежно зовут её портанрийцы. Дочь старого короля Анри, который умер шесть лет назад. Мать нынешнего короля Анри.

   Я сажусь на койку. Когда ещё выпадет случай так дерзко нарушить этикет? Мелкое хулиганство, мальчишество.

   Она молчит. Я не тороплю её. Может, она хочет посмотреть на человека, который добровольно отказался от трона для своего сына? Кто угадает, что в голове у женщины?

   - Ты знаешь, что такое Сек?

   Вопрос застаёт меня врасплох, но я не показываю своего удивления. Пожимаю плечами.

   - Сезар рассказывал.

   Она хмурится при упоминании этого имени. Гнев? Презрение?

   - Ты знаешь слово, но смысл от тебя ускользает.

   - Я не верю в загробную жизнь.

   - Сек - не загробный мир, мистер Феллоу. Сек - это как закрытая комната, в который ты раз за разом переживаешь самые страшные мгновения своей жизни.

   Что в моей жизни было страшного? Карцер с мокрицами? Лодка с мертвецами? Битва при Сомме? Миг, когда мой нож вошёл прямо в сердце сенаторскому сынишке?

   - Если есть ад, все мы когда-нибудь туда попадём. Не видел ещё ни одного человека, дожившего без греха хотя бы до совершеннолетия.

   - Моему сыну было семь лет, когда старый Анри решил, что пришла пора начать новую жизнь. Как считаешь, много он успел нагрешить?

   Я не знаю, что ей ответить. Сейчас, когда Жозе благополучно увёз Валери и Ника, мне всё это кажется наваждением. Даже воспоминание о смерти консула Смита вызывает сомнения. Может, я просто сошёл с ума.

   - Ты напрасно думаешь, будто твоя семья в безопасности. Никто не покидает этот город без ведома Анри. Всё и всегда происходит по его плану. Всё и всегда. Если он решил забрать тело твоего сына, он так и сделает. Ты не сможешь ему помешать. И душа твоего мальчика отправится в Сек. Вслед за душами остальных. Они будут блуждать по этому кругу вечно. Подумай об этом, каторжник. Вечность - это хуже, чем смерть.

   Да чтоб тебя, думаю. Слово в слово как рассказывал Сезар. Что если они просто сговорились? Обвели доверчивого гринго вокруг пальца, навешали лапши... Неужели всё дело в троне? Уж не хочет ли она стать королевой после смерти сына? Уговорила доктора напустить туману, и вопрос решён.

   Я едва не бью себя по лбу. Такой простой ответ. Бритва, мать его, Оккама. Всё сходится, даже задержка утренних газет. Мысли о кошмарах и нелепой смерти Монти Смита гоню прочь.

   Пусть это окажется обычной дворцовой интригой. Я буду просто счастлив.

   - Зачем ты пришла? - спрашиваю, подгоняя раздражения в голос.

   Ками затравленно оглядывается на дверь, точно слышит какой-то шум. Ничего там нет, женщина. Никому мы с тобой не нужны. Она подходит ближе, шепчет торопливо:

   - Я никогда не любила отца. Его трудно любить. Всё равно что любить эту крепость. Со всем её мраком и гнилью. Но я была послушной дочерью. Я родила ему наследника. Если бы я тогда знала, что он задумал, я убила бы сына своими руками. Ты веришь мне?

   Она спрашивает, но ответа не ждёт. От неё и пахнет так же, как от Валери. Ванилью и корицей.

   - Он сам признался мне во всём после коронации. Тщеславие, мистер Феллоу. Он искал во мне свидетеля. Того, кто оценит его величие. Его раздражает, что все вокруг видят в нём обыкновенного ребёнка. Ему нужен страх. Он приходил ко мне и подробно рассказывал о каждом, кого отправил в Сек. Он говорил, что вторжение в чужое тело сродни насилию над женщиной. Он говорил это голосом семилетнего ребёнка, глядя на меня чистыми глазами моего сына. Ты можешь себе такое вообразить?

   Что ж, сыграем в эту игру.

   - Почему ты не убила его? Это несложно, особенно теперь, когда болезнь сделала за тебя половину работы.

   - Он запретил. - Она говорит это с горькой усмешкой. - Его власть бесконечна. Ты убьёшь родную мать, если он прикажет.

   - Ты могла бы рассказать кому-нибудь. Как сейчас рассказываешь мне.

   - Он запретил говорить об этом за стенами Цитадели. Оставил себе возможность поразвлечься. Из-за меня погибли трое. Он заставил молодого каймана, очень набожного католика, вскрыть себе вены. Ещё одному запретил пить. На несколько дней запер меня с ним в комнате, где всюду стояли кувшины с водой.

   - Что стало с третьим?

   Зачем я спрашиваю? Я не хочу этого знать. Это не может быть правдой. Это только фантазия безумной женщины.

   - Третьего он убил моей рукой.

   Ками говорит это сухо, буднично. Ни капли эмоций.

   Она осторожно снимает с себя крест.

   - Не двигайся, - говорит. - Замри. Он не запрещал мне приходить к тебе. Не запрещал дарить тебе подарки. Наклони голову.

   Я слушаюсь. Давно научился не перечить безумцам. Ками надевает шнурок с крестом мне на шею. Шёлк её перчаток щекочет мои уши.

   Она крепко берёт меня за запястья. Наклоняется к моему уху. Шепчет:

   - Не вздумай прикасаться к кресту, если не хочешь умереть прямо сейчас.

   - Снова магия?

   - Нет, глупый янки. Всего лишь яд. Если попадёт в кровь, убьёт за несколько секунд. Взрослого или ребёнка. Подумай об этом, мистер Феллоу. Подумай как следует. Ты ни за что не сможешь убить Анри. Но, если ты убьёшь своего сына, Анри останется в нынешнем теле. И умрёт. Если это случится, они будут свободны, понимаешь? Все его прошлые жертвы освободятся. А он отправится на их место.

   - Не шути со мной, женщина. Я не стану убивать своего сына.

   Она внимательно смотрит мне в глаза, точно пытается разглядеть за ними содержимое головы. Я знаю этот взгляд. Я и сам так смотрю на людей.

   Читай, женщина. Мне нечего скрывать.

   Она отпускает мои запястья. Говорит с сожалением:

   - Нет, ты не станешь.

   И через мгновение её уже нет. Только скрипит замок на двери. Порт-анрийские женщины всё равно что тропические ночи. Появляются, когда меньше всего ждёшь. Исчезают раньше, чем ты успеешь их понять.

   Я мотаю головой. Может, она и не приходила? Машинально тянусь к кресту и тотчас отдёргиваю руку.

***

   Я неплохо ориентируюсь во времени, когда трезв. Этому научил меня Адский остров. Время можно измерять дыханием, сердцем, шагами часовых.

   Дверь снова открывается через полтора часа после ухода Ками.

   Хмурый кайман говорит, чтобы я шёл за ним.

   Мы долго плутаем по коридорам, спускаемся по лестницам вниз, снова поднимаемся. Эту крепость строил безумец.

   Я почему-то уверен, что сейчас увижу короля. Газетчики описывают его как доброго ребёнка. Очень вежливого и предупредительного. Наверняка Анри мягко поинтересуется, зачем я устроил всю эту чехарду с похищением сына. Представления, не имею, что я ему отвечу. Чувствую себя полным идиотом, если честно. Гораздо хуже, чем в тот вечер, когда ажаны обвинили меня в убийстве старика, а я мямлил им что-то про роман и вдохновение.

   Мы пришли. Комната не очень-то похожа на детскую, а ещё меньше - на королевскую приёмную. Низкая люстра с дюжиной свечей едва освещает центр комнаты. Потолок и углы тонут во тьме. Пустота. Гулкое эхо наших шагов.

   Кайман толкает меня в спину, так что я помимо воли выхожу в круг света. Сам он остаётся у двери.

   Из темноты навстречу мне двигается невысокий силуэт. Мальчик в инвалидном кресле. Король Анри IX.

   Портанрийцы восхищаются своим королём. Ему было всего семь, когда умер старый Анри. Но смерть деда и груз ответственности заставили мальчика повзрослеть раньше срока. Так говорят.

   Я понимаю, почему на всех официальных портретах Анри IX - пухлощёкий малыш не старше восьми лет. Болезнь превратила его в настоящий скелет. Смуглая кожа приобрела зеленоватый оттенок. Глаза глубоко запали.

   На мгновение мне кажется, что передо мной не ребёнок, а древний старик.

   - Спасибо, Хорхе. Ты можешь идти.

   Голос слабый, глухой. Совсем мальчишеский. Но я слышу в нём чистую, неразбавленную власть.

   Когда Хорхе выходит и прикрывает за собой тяжёлую дубовую дверь, Анри говорит:

   - Кайманы преданы мне, но они как дети. Никогда не рассказывай детям всей правды, Джо. Детские души так хрупки.

   Колёса его инвалидного кресла издают едва слышный скрежет. Я узнаю этот звук. Я слышал его в своих снах.

   Он совсем близко. И я понимаю, что пропал.

   Я верю. Верю каждому слову, которое сказал Сезар. Верю каждому слову, которое сказала Ками.

   Я мог бы убить его прямо сейчас. Но Анри говорит:

   - Оставайся на месте.

   И я чувствую, как мои ноги наливаются свинцом.

   Анри улыбается - очень обаятельно, совсем по-детски.

   Глаза у него синие. Такие же, как у Валери. Такие же, как у моего сына.

   Я не хочу смотреть в эти глаза, но отвернуться не могу. Точно кто-то огромной рукой держит меня за затылок, заставляя смотреть. Точно я падаю в бездну. Никак не может быть таких глаз у двенадцатилетнего мальчишки. Даже у столетнего старика не бывает таких глаз. Я вижу в них череду веков.

   - Ты напрасно устроил это представление в консульстве. Смерть Смита на твоей совести. Подойди к окну, Джо. Выгляни.

   В ворота въезжает открытый внедорожник "Темпо". Из него выбираются Валери, Сезар и двое кайманов. У одного из кайманов спит на руках мой сын.

   - Никто не покидает Порт-Анри без моего ведома, Джо.

   Значит, всё было напрасно.

   - О нет, дорогой Джо. Не напрасно. Очень даже не напрасно. Мой план сработал, как, впрочем, это бывает всегда. Видишь ли, Джо. Мне ни к чему сейчас твой сын. Я слишком утомился быть ребёнком. Снова стать пятилетним? Увольте. Пусть подрастёт сперва. А пока я побуду тобой. Отцом короля. Таков был план, Джо. Мне нужна была от тебя только вера. И доктор Сезар, человек бесценный во всех смыслах, виртуозно обеспечил мне её.

   Входят кайманы и Сезар. Следом - Валери. Ведёт за руку проснувшегося Никки.

   Валери подбегает ко мне, не обращая ни малейшего внимания на короля. Хочет обнять, но я ловлю её за плечи. Целую в лоб.

   - Они убили Жозе, - шепчет Валери. - Он прострелил одному кайману ногу, но их было слишком много. Они перерезали ему горло и сбросили в воду. Акулам. Плохая смерть.

   Плохой человек умер плохой смертью ради женщины, которая его не любит. Если и правда есть какой-то суд, надеюсь, этот поступок перевесит многое.

   - Мне кажется, - слышу ласковый голос Анри, - твоим жене и сыну нужно отдохнуть с дороги. Что скажешь, Джо? Вы увидитесь очень скоро. Всё будет в порядке.

   - Иди с кайманами, Валери. - Ловлю рукой ей ладонь. - Я тебя люблю. И Ника. Люблю вас обоих.

   Кажется, я впервые не лгу.

   - Вера - забавная штука, - говорит Анри, когда они уходят. - Если бы ты не верил в мои силы, я никак не смог бы помешать тебе меня убить. Ты слышал, как умер президент Гардинг? Это была мучительная смерть. Гардинг совершил две большие ошибки. Первая - он никак не хотел оставить в покое Гуанахани. Вы, янки, очень любите прибирать к рукам чужое добро. Впрочем, ты это знаешь лучше других, вор. Знаешь, какая была вторая ошибка? Он поверил. Поверил, что его смерть - в моей власти. А значит, это стало правдой. Зато теперь у меня нет проблем с Америкой. Преемники Гардинга слишком хорошо помнят, что случается с непослушными президентами.

   Мне плевать на президента Гардинга. Я смотрю на Сезара, который сосредоточенно роется в своём медицинском саквояже. Пытаюсь понять: откуда эта невозмутимость? Подчиняется ли он приказам Анри или помогает ему по собственной воле?

   - Слушай внимательно, Джо. Это приказ, - говорит Анри. - Подойди ближе. И смотри на меня.

   Ноги мои помимо воли делают несколько шагов, голова поворачивается. Пытаюсь зажмуриться - без толку. Он продолжает:

   - Знаешь, зачем я велел показать тебе жену и сына, Джо? Я хочу быть уверен, что в последний момент ты не выкинешь какую-нибудь штуку. Хочу быть уверен, что ты впустишь меня добровольно. Я не могу приказать. Это будет принуждением. Поэтому ты уж как-нибудь сам. Ужасно не люблю, когда начинают сопротивляться. Глупцы. Меня не остановить. Я разнесу любую дверь в щепки, если придётся. Тебе случалось выбивать дверь, Джо? Это немного больно. И ещё это чувство - будто тебя не уважают. Не подготовились к твоему приходу. Не прибрались. Кричат, нервничают. Потом ещё сам порядок наводи. Кровь отмывай. Дверь ставь на место. Не нужно этого, Джо. Нельзя так с гостями. Потому мне так нравятся дети. Они такие доверчивые. Такие славные. Их легче обмануть. Но с тобой я буду честен, Джо. Сейчас наш дорогой доктор выполнит нужные процедуры, и ты будешь послушным мальчиком. Ты откроешь дверь, впустишь меня, а сам отправишь в Сек. Доктор рассказал тебе про Сек? Врать не буду: тебе там не понравится. Ты просто помни о жене и сыне. Им здесь может быть гораздо хуже. Ты понял меня, Джо? Кивни, если понял.

   Киваю.

   Сезар берёт изогнутый нож, подходит к королю.

   Анри наклоняет голову вперёд. Доктор делает надрез чуть ниже затылка, по линии роста волос. Затем достаёт шприц и ловко, в три движения, набирает в него кровь Анри из вены.

   Идёт ко мне. Кровь из шприца капает на пол. Я безропотно позволяю Сезару провести лезвием по моей шее.

   Думаю: интересно, что станет с телом ребёнка в инвалидной коляске, когда дух Анри покинет его, чтобы занять моё тело?

   Анри как будто читает мысли.

   - Не переживай, - говорит. - До коронации доживёт. Как и консул Смит, между прочим. Слышал о петухах, которые кажутся живыми, даже если отрубить им головы? Бегают. Волнуются. Ни за что не догадаешься, что они мертвы. Люди мало отличаются от петухов. Если знать пару трюков. Сезар, оставь нас.

   Сезар пятится к двери.

   - Вот и всё, - говорит Анри. - Жди меня, Джо. Я скоро.

   Глаза его стекленеют. Голова безвольно падает на грудь, а потом медленно всё тело мальчика заваливается вперёд. И вот он уже на полу, без сознания.

   Больше ничего не происходит.

   Кроме паука, который выбирается из надреза на затылке Анри. Этого никак не может быть. Пауки не живут в человеческих затылках. Но вот он, передо мной. Спускается на каменный пол и бежит прямиком ко мне по кровавому следу, который устроил для него доктор. Кажется, мне достаточно сейчас просто отойти на пару шагов, и паук ни за что меня не найдёт. Вот только Анри запретил мне сходить с места.

   Это ничего. У меня есть кое-что получше бегства.

   Паук прыгает мне на штанину, ловко взбирается по спине. Чувствую его холодные лапы на своём затылке.

   Пора.

   Сжимаю в руках крест, подаренный королевой Ками. Надеюсь, дорогая, твой яд по-настоящему хорош.

   Я выбрал самую нелепую смерть из всех, что подстерегали меня.

   Я мог бы умереть от удара ножом в сердце.

   Мог погибнуть в битве при Сомме от немецкой пули.

   Сгинуть в карцере Адского острова.

   Утонуть в невероятном атлантическом шторме.

   Последняя мысль: кто знает, может, так оно и было. Может, я умер давным-давно.