1. Пушкин наш гений. Творчество его в целом - настоящая энциклопедия русской жизни, и место в нашей культуре - Cократовское. Как в греческой философии основные направления уже намечены Сократом, так в нашей литературе все в каком-либо виде тронуто искусным, легким и точным резцом Поэта.
2.Личная биография, или, если угодно,- судьба поэта,- неслучайна, и требует систематичного культурологического вглядывания. Здесь один из ключей к судьбе России.
3. Существует главная, или сквозная тема во всем чрезвычайно многообразном творчестве Александра Сергеевича и это тема свободы. С нее мы и начнем.
"Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как денди лондонский одет -
И наконец увидел свет."
Человек на свободе - это, правда, серьезное заявление в нашей истории. "Человек- это звучит гордо" - скажет Горький, подразумевая свободного человека. Таковой может обнаружить свои мысли, чувства, таланты; может позволить себе быть самим собой. Впрочем, есть также болезненная напряженность в связке человек и свобода; здесь много обманутых надежд. Потому, - спешат упредить нас учителя человечества, - важно сформировать правильное понятие свободы, не только внешней, но и внутренней, - упорядочить страсти, выработать навыки к труду, социальной жизни, к познанию и так далее...
Далее у Александра Сергеевича звучит несомненная ирония.
"Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил".
Существуют правила, согласно которым молодой человек со способностями стремиться попасть в некоторое образцовое взрослое общество, скажем, в столичный светский кружок - стремление это очень человеческое, и, пожалуй, тема мировой литературы. Здесь он спешит обнаружить себя, усвоить по-человечески ближайшее. Моду, конечно, про-Западную (почти что битловскую), говор иностранный, вольнодумный, вольтерианский, усвоенный не хуже, а вернее, что и лучше родного. Отношение к родному, если не прямо брезгливое, так критическое, снисходительно-добродушное, как это бывает у просвещенного человека при общении с туземцами. С дружелюбными, но неотесанными родственниками из провинции. Гораздо важнее, насущнее все эти тщательно выстроенные светские мероприятия, церемонные приемы, обеды, пышные балы, танцы-танцы... Сексуально-социальная раскованность...Известное умение обернуться на высококультурном рынке брачных вакансий, как мы сказали бы в нашем психологизирующем и систематизирующем веке, подразумевая, что отношения с дамами различного возраста, вида и положения для молодого человека
значимы, ценны и глубоко освоены. Он умеет одеться, выбрать время и эффектно подать себя обществу; также завести либо поддержать беседу, скаламбурить , состроить
учтивую или непроницаемую физиономию (все вовремя, да и к месту), и, наконец, раскланиваться положенное количество раз с важными мужьями, проницательными мамашами, либо орденоносными, выживающими из ума престарелыми родственниками интересных девушек. Но, здесь важен не только стиль, но сам свободолюбивый строй мыслей Онегина, принятый, что называется, "на знамя".
"И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, -
Была наука страсти нежной..."
Выражение "тоскующая лень" - редкий пример недоработанной фразы у Пушкина, но самый тезис вполне серьезен. Речь, очевидно, идет не о влечениях - горячих, либо теплых душевных порывах молодого человека, но также о рефлексии - вдумчивом, ищущем поведении, в котором, методом постоянного личностно-социального экспериментирования отыскивается наилучший способ достижения определенных целей. То есть, о науке. Онегин - исследователь упорный, гениальный, "продвинутый" в определенных психосоматических навыках.
Как рано мог он лицемерить.
Как томно был он молчалив.
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
И в нем, конечно, уже различим Дон-Гуан, некоторый крайний, в общем-то, карикатурный тип, последовательный и одержимый, способный дорисовать обольстительный женский образ ввиду мелькнувшей "узкой пятки". Этот случай и полагается где-то на краю земли, в душной и мафиозной средневековой Испании - известная площадка для моделирования человеческих страстей. Как бы там ни было, свобода и юмор "там, у католиков", трагически обрываются. Дон Гуан судим строго. В жизни действуют суровые отрезвляющие механизмы
"Блажен, кто понял голос строгий
Необходимости земной"
Безудержного Венеролога убьют - "грохнут" из ревности, покалечат, накажут по всей строгости уголовного права, либо он сам помешается умом, что, пожалуй, и вычитывается в тяжком рукопожатии каменного гостя. Прогноз, что называется, неблагоприятный, хотя сами страсти гонимого и потрепанного любовника-художника-экспериментатора сохраняют замечательную импульсивность и завидную свежесть.
Впрочем, повторяю, это крайний случай, условленный, почти что Гоголевски - "мертводушный персонаж". Но, появление такового - "пожалуй, черта". Мы имеем особый тип мышления, вернее, художественного проникновения в действительность, в котором мысль и чувство неразделимые, препровождают событие до крайности, до отмены, диалектического, если угодно, "снятия". Право, весьма смелая и характерная методология. Важно, что в подобной расточительной манере и живет Онегин; пожалуй, тем он и интересен нам и Пушкину - своей способностью схватывать, вживаться, испытывать определенную жизнь в возможной полноте, проходить насквозь, проживать собою, а затем, вдруг, останавливаться, оборачиваться, менять все, браться за другое, новое, противоположное...
Свет, конечно, не распознал Онегина. Формировал-формировал, да промахнулся. В деревне обнаруживается совсем другой человек - холодный, мрачный, совсем не милый, довольно проницательный по отношению к себе и людям. Впрочем, не без потерь. Многое можно придумать, почему Евгений уехал из Петербурга - пресытился, устал, искал уединения.
"Нет, рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Бифштекс и страсбургский пирог
Шампанской заливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова..."
Алкогольная тема не затерялась, конечно, ни в русской литературе, ни в нашей жизни. Особенно здесь следует отметить поздний советский период, мужественные произведения Высоцкого и Довлатова, и, конечно, последний монументальный Петушинский "распив" социалистического имущества Венедикта Ерофеева. Пушкин в пространном обстоятельном ответе о мотивах бегства своего героя акцентирует прежде всего разрушительную динамику чувственного познания. Собственно, деревенский Онегин из Петербургского проще всего воспроизводится с этой поправкой на внезапную замороженность или стылость чувств. Неожиданное тонкое и необратимое поражение в эмоциональной сфере. "От пустых наслаждений остается усталость" - поет Андрей Макаревич. Синдром выгоревшей души хорошо известен в психотерапии, Сам Пушкин свидетельствует в "Борисе Годунове" в виде завещания умирающего отца сыну:
"О, милый сын, ты входишь в те лета
Когда нам кровь волнует женский лик.
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые годы привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден
И ум его безвременно темнеет".
Чувственное обнаруживает свои границы в бесчувственном, - это неприятное открытие для чувствительного человека. Первая, обычная реакция - встряхнуть душу, взвинтить чувства некоторым механически-оргиастическим усилием; чем-либо прикрыть обнаруженную плешь... Это удается сделать, но на малое время, но неполно, но с необходимым дальнейшим увеличением дозы каких-нибудь стимуляторов... И потом, абстинентный синдром какой-никакой остается, так что в одном человеке начинают обитать параллельные состояния приятного и отвратительного, и вот, с подобным расщеплением душевной жизни ничего сделать не получается. Разве что бежать...
"И вас покинул мой Евгений,
Отступник бурных наслаждений.
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать - но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его..."
С мыслями, к сожалению, также, проблемы. Говорить некому, да и нечего. Тем более, самому целенаправленно думать в одиночестве, в праздности не получается.
"И снова преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой,
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет..."
Классический набор требований к современной литературной продукции, кстати. Тем не менее, состояние души, приобретенные привычки Онегина не позволяет ему ни творить, ни учиться. Остается "резкий охлажденный ум" и некоторая способность продуктивного воображения.
"Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны".
Но здесь вмешивается Провидение. Любопытно, что, по крайней мере три значительнейших произведения нашей словесности начинаются сходным сюжетом об обретении наследства у одра умирающего богатого родственника. (Как не вспомнить советское: нашел свое место в жизни? Жди, когда оно не освободится). Причем, как у Онегина, так и у Пьера Безухова и даже князя Мышкина заметна исходная грубая профанация события человеческой смерти. Герой Достоевского, допустим, "несколько не в себе", но отношение прочих к страданию ближнего точно выражает Пушкин.
"Но боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя?"
Примерно с таким настроением направляется Евгений в деревню, "подчиняясь силе грубых обстоятельств", но и в надежде.
"И очень рад, что прежний путь
Переменил на что-нибудь".
Увы! Все не так просто.
"Хандра ждала его на страже,
И бегала за ним она
Как тень иль верная жена".
Нужно отметить эту терминологию. Чуть выше Евгений, "как женщин оставляет книги", теперь оговаривается характерным образом по поводу своей хандры. Некоторые душевные впечатления, очевидно, сопровождают анахоретствующего в деревне Онегина. Язык, впрочем, всегда свидетельствует о большем, нежели намеревался сказать автор. Это, конечно, не мат, поскольку Евгений пытается дистанцироваться и разрывает бегством свою непосредственную повседневную душевную вовлеченность в половой андерграунд Петербургской светской жизни. И, как показывают события, это ему удается. Он остается замечательно холоден при первой встрече с Татьяной. Но вряд ли свободен. Опыт сексуальной самореализации отставлен, но не изжит. Пушкин с замечательной достоверностью показывает нам, сколь хрупок достигнутый Евгением душевный мир. Достаточно было оказаться в разнополой, разогретой, околосветской компании, чтоб обнаружить, что отношения с Татьяной не завершены.
"Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слез
Давно терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенес.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит...
Надулся он, и негодуя
Поклялся Ленского взбесить".
Единственного нового друга. Молодого влюбленного и вдохновленного человека, "попавшего под раздачу".
Онегин, впрочем, серьезно отравлен в Петербурге. При всей замечательности Ленского, в глубине души он ему не верит, разве что не презирает...
"Он слушал Ленского с улыбкой,
Поэта пылкий разговор
И ум, еще в сужденьях зыбкий,
И вечно вдохновенный взор, -
Онегину все было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать,
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай, покамест, он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный пыл, и юный бред".
Онегин, таким образом, наблюдает молодого человека и пользуется его обществом; сам же знает точно: таковые долго не живут, "пора придет"... Это звучит как выстраданная внутренняя истина. Но, правда, так же та, что дьявол перехитрил их обоих. И случай, казалось, был пустяковый, и Онегин не хотел сам убивать, но убил, хладнокровно застрелил влюбленного юношу, своего приятеля, следуя логике каких-то светских, вроде бы оставленных приличий, вопреки голосу чувств и совести. Слишком вял оказался этот голос.
"Он мог бы чувства обнаружить
А не щетиниться как зверь,
Он должен был обезоружить
Младое сердце, "Но теперь
Уж поздно; время улетело...
К тому ж - он мыслит - в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист...
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов...
И вот, общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!"
Скверное дело, если мир действительно вращается вокруг честолюбия, чванства и ревности, от которых, право, не далеко ушел Евгений, Ушел, да никуда и не пришел. Более того, какой черт его водит? Ведь на дуэли он словно робот-киллер запрограммировано вышагивает положенные метры, поднимает пистолет, бабахает прямо в грудь приятелю под солнцем и небом, в чудесный зимний день. И ничего не может сделать иначе!
У Толстого Пьер Безухов, наблюдая расстрел пленных французами в Москве, силясь понять, где источник этого несомненного зла - убийства совершенно невинных людей - с ужасом постигает, что такового нет! Никто из французов сам не хотел смерти именно этих русских, но сработала жестокая и слепая машина войны, Раскольников же прямо скажет: старуху и Елизавету черт убил... Но, чтобы увидать в себе эту силу, человеку нужно изрядно пожить по своей воле а, возможно, и убить близкого человека, с которым они, казалось, столь многое успели душевно проговорить:
"Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые..."
Гибель молодого поэта, описанная Пушкиным - замечательный пример поэтического проникновения в собственную судьбу. Что это значит, видел ли он в Ленском себя? Все не так просто. Дуэль, конечно, сквозная тема в произведениях Пушкина; здесь и "Выстрел", и "Онегин", и "Капитанская дочка". Да и "Дубровский", пожалуй, история несостоявшейся дуэли. Пушкин в молодости, подобно своему Сильвио, постоянно готовится к некому роковому поединку. Особенно в молдавский период. "Танцевали мазурку, экосез, кадриль и вальсы, и было очень весело - потом дрался я с Пушкиным на рапирах, и получил от него удар очень сильный в грудь... Опять дрались на эспадронах с Пушкиным, он дерется лучше меня, и, следственно, бьет" . Он же не раз и не два стрелялся на известном "поле" под Кишиневом. "Я не был стряпчим, но был свидетелем издали одного "поля", и, признаюсь, что Пушкин не боялся пули точно так же, как жала критики" . Разве что не выплевывал косточки черешни. Конечно, подобные "гусарские добродетели" в моде того времени, духу которого горячо следует молодой поэт. И все-таки, этот снег, утренняя "перелетная метель", готовые "санки беговые"; холодный блеск, четкий звук заряжаемых пистолетов... Слишком много существенных деталей, живых впечатлений
"Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела".
Также довольно много напряженных и довольно бесплодных размышлений над этой смертью в романе. Видимо, автор здесь еще на распутье. Он оставляет Ленского, но он же недалек от его убийцы - Онегина, который знает: наивный поэт должен умереть.
Для чего живет поэт? Не тот ремесленник, что развлекается рифмами, "угодник дам, властителей, расчета", но поэт милостью Божьей, и есть ли таковые? Конечно. Поэзия для Пушкина - несомненный дар неба. Это не ремесло и не элитарная какая способность, но человеческая свежесть, приподнятость, особый стиль и способ жизни, неравнодушной души "жаркое волнение и чувств и мыслей молодых, высоких, нежных, удалых". Поэзия есть феномен славной человеческой природы, радующейся, сопереживающей и озвучивающей все. Это, право, нечто совершенно противоположное Онегинской хандре. Способность любить, хохмить, тормошить себя и окружающих - созидать праздник в буднях. Каким-то чудным толком вновь и вновь добывает в своей душе поэт первобытные формы и краски жизни; также свет и такт и смысл. Искусность выражений здесь дело двадцать пятое. Это может быть и Гомеров стих и слог - тяжелый, грубый, нелицеприятный, не щадящий ни богов, ни людей - терпкий, крепкий на вкус, "как ключевая, ломотная зубы вода" . В таком случае поэт неподражаем. "Как некий херувим, он несколько занес нам песен Райских". Опять этот образ! Поэт словно пророк читает дерзко Божьи письмена, - хорошо! Но "почему же мальчишка Моцарт"? Почему не ученый Сальери с его долгим, кропотливым трудом над собою, над людьми по пути к смертельно неторопливому успеху? Больше того, вы посмотрите, как легкомыслен сей юнец в обращении со своим даром; да ценит ли, видит ли он его!
"Я вижу, но я не поэт, и никогда не буду таковым, как Моцарт". Убийственная истина! Зачем он здесь, "чтоб, возмутив бескрылое желанье в нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! Чем скорей, тем лучше".
Сальери, в сущности, продолжает размышления о поэзии в духе Онегина. Но Онегин и его гоголевски-предельный вариант Сальери, не самые худшие типы людей, которых поэт встречает в своей жизни. Поэзия подобна откровению, и вряд ли облегчает человеческую жизнь. Собственно, какова участь поэта в провинциальном обществе подле тучного Пустякова, Гвоздина, превосходного хозяина, владельца нищих мужиков... Здесь же "Скотинины, чета седая... уездный франтик Петушков... Буянов... Флянов тяжелый сплетник, старый плут, обжора, взяточник и шут". Московское общество так же не радует поэта.
"Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович также глуп,
Семен Петрович также скуп".
Еще худшее положение в столице.
"Среди кокоток богомольных,
Среди холопьев добровольных...
Среди бездушных гордецов
Среди блистательных глупцов..."
Итак, кроме словесной многотонной руды поэт вынужден поднимать тяжелейшие пласты человеческой экзистенциальной глупости. Убийственного смирения с обыденной жизнью. Жаль Ленского, но с другой стороны, кто знает, чем он закончил бы с Оленькой в деревне.
"Ведь может быть и так, поэта
Обыкновенный ждал удел,
Прошли бы юности года,
В нем пыл душевный охладел,
Расстался с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И, наконец, в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей".
В самом деле, может быть юность и есть поэзия? Этакая, знаете ли, щенячья дурь...
"Мечты, мечты! Где ваша сладость?
Где вечная к ней рифма, младость...
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?"
Юность проходит вместе с романтическим пылом, и тогда на место поэзии уверенно заступает проза со своими скотининскими прагматичными приоритетами. И нужно ли поэту переживать свой возраст? Таким образом на юном "зраке" выявляется некоторое слепое пятно. Онегин хладнокровно убивает Ленского, потому что не понимает, как возможно его будущее. Но теперь автор серьезно помечает смерть, как настоящее преткновение всякой вдохновенной жизни.
"В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь.
Играла жизнь, кипела кровь:
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо, и темно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след".
Умирают, конечно, все люди, но остро переживать несправедливость, неуместность смерти дано не всем. "Паситесь, мирные народы". Многие бредут на убой, довольствуясь повседневной мирской жвачкой. Это ли жизнь, свобода? Поэт ценит свою жизнь, не хочет ее терять и потому вопрошает смерть "не шутя". И очень точно формулирует проблему.
Муза не принадлежит поэту. Как вдохновение жизни, как дух, муза дышит, где хочет. Парадоксальным образом, поэт опознает свободолюбивую природу своего дара и учится отпускать ее на свободу. Учится некоторой неряшливости, небрежности к своему таланту. И тем самым, обретает его. Гений бескорыстен, возможно, это единственное его отличие от прочих степеней таланта. В своей внутренней свободе никто не одарен так, как нищий поэт, и потому "гений и злодейство несовместны". Это очень твердая Пушкинская максима. В бескорыстной верности своему дару поэт может переносить ограничения обычной человеческой природы, неся неизбежные потери, оставаясь где-то ребенком. Поэтическое призвание, пока что - призвание к легкомыслию в весьма серьезном и уважающем себя мире, скорбном, болящем и обреченном, посреди которого пирует горстка жизнелюбивых смельчаков. Но, тогда и возникает эта странная метафора кладбищенского веселья - пира во время чумы, - где невозможно развести искреннюю радость и подлинное кощунство. "Все же, на могилах следует скорбеть и молиться", - назидает священник. "Все-таки, в жизни следует пировать", - твердо заявляет Вальсингам. Поэт испытывает жизнь и сам доходит до края, открывая эти две стороны распадающейся человеческой природы: ликующую и умирающую. И как же их соединить по-человечески! "Бедный Йорик..."
Итак, поэт живет коротко. И знает об этом. Не знает, сколько положено, но где-то ходит под смертью. И имеет в себе долженствование жить полно. Это поистине трудное, сложное бытие! До поры, до времени его занимает театральное сопоставление человеческих поз: величественной и смиренной. Или античных масок.