Сомов объявился вечером ненастного мартовского дня. Леша спустился на проходную, увидел небольшого человека с непокрытой мокрой головой. Лицо темное хмурое, вокруг рта редкая черная растительность. Одет плохо.
- Сергей?
Глаза карие, тусклые, неторопливые, непроницаемые.
- Алексей, здравствуй. Я Сомов Сергей. Сестра Тереза дала мне адрес. Вот, приехал!
- Сан Саныч, под мою ответственность! Ему некуда больше идти, - смотрите погода какая!
Сомов стоял спокойно, равнодушно. Вахтер разглядывал лужу, натекшую вокруг его разбитых, промокших кроссовок. Раздумывал.
- Так. Справку я оставлю у себя, закрою в сейф. Завтра утром в восемь часов чтоб его здесь не было. Понятно?
- Конечно. Спасибо Сан Саныч! Договорились! Идем, Сергей!
Сомов попросил справку, бережно сложил, поместил в целлофан, протянул вахтеру. Тот наклонился, открыл сейф у себя в ногах, положил справку, закрыл. Сунул ключи в карман пиджака. Сомов проследил все его движения, подхватил мокрый рюкзак, прошел за Лешей на лестницу сразу стал рассказывать свои мытарства. Голос у него оказался глухой, речь невнятная, неровная, провинциальная. Леша прислушивался, переспрашивал, соображал произошедшие события.
Утром он явился в институт Святого Фомы, наткнулся прямо на Октавио - директора. Представился, мол, студент Сомов, прибыл по освобождении из колонии города Копейска, Челябинской области. Пожелания какие? Хочу узнать возможности дальнейшей учебы, проживания, быть может работы у вас...
"В самом деле, почему нельзя?" - Леша улыбнулся, представив себе этот диалог провонявшегося зэка с наколотыми пальцами и интеллигентного латиноамериканского священника. Впрочем, в Мексике Октавио много чего видел, конечно. Он выслушал его, дал денег и отправил к секретарю Терезе, которая написала бумаги в Каритас.
Сомов ехал троллейбусом и шел пешком с Филей на Тимирязевскую. Девочка какая-то "тама" прочитала записку, написала направление на склад на Лубянке. Туда опять добирался своим ходом. "Нашел бичей", которые популярно объяснили, что уже поздно. "С бумагой энтовой", принимают в четверг и в субботу, два дня. Один раз запустят в одежду и дадут набор продуктов, а дальше - "без мазы". Грузчики и волонтеры не нужны, "мы здеся уже работаем, а тебя без документов менты прямо щас заберут, так что давай, вали".
Понял, чего? Они меня при случае и сдадут. Ходил по Москве два дня, ночь в подъезде пересидел, в метро боялся заходить. Дождь, потом снег, ветер, ноги стер до крови. В храм зашел погреться, женщина какая-то вызвала охрану, мордовороты... Пришел опять в институт, чтобы застать завуча Веру Геннадьевну... Сижу тама у кабинета, а Тереза мне машет, - иди сюда. Я бегу, она дает мне адрес, говорит Вера Геннадьевна разрешила... Напоила чаем, денег еще дала, молодец!
- Я вчера только узнал, что ты в Москве, Вера позвонила. А ты сегодня ел?
- Честно сказать, Алексей, я за три дня пельмени съел и пивом ребята угостили на остановке.
- Вот моя комната, сосед уехал до понедельника. Снимай все мокрое, хотя стой, пойдем сразу в душ, там разденешься, я сейчас подберу тебе что-нибудь свежее... Снимай, у тебя же штаны мокрые насквозь.
- А я ходил, чтобы согреться, Алексей, я тут меду привез, настоящий из Мордовии, это меня на хате угостили в Уфе. Кореша встретили, одели, базарят, - оставайся, месяц отдохнешь, потом в дело!.. Вот трехлитровая банка, не потекла, вроде. Ходил, боялся стукнуть.
- Сергей, я тебе писал, в Москве сейчас зацепиться тебе не получится, нереально, всех подозрительных наоборот выселяют, рейды проводят, милиция, ОМОН... У нас здесь участковый ходит.
- Я знаю, Алексей, только там в Уфе поляну накрыли, я зырю, уже и водка, и наркота, и дела их знаю, не хочу. Сейчас тебе всё дают, а потом потребуют... А я думаю, приму крещение в католической церкви, а там поеду себе дальше.
- Алексей, а туалет мне покажешь?
- Да, конечно. - Они вышли в коридор. - Душевая слева, а туалет в конце справа... Смотри, вот трусы, футболка, штаны. Тапки. Грязное своё в пакет положи, потом постираем в машине. Куртку бросай на пол, а я сейчас ужин организую.
Сомов мылся долго. Вернулся распаренный с багровым расплывшимся лицом. Ел жареную картошку с колбасой, зеленым горошком, майонезом. Выпил три кружки чая, взмок, осоловел. Засыпал прямо на глазах. Лёша постелил ему на своей кровати... Мыл посуду, стирал в прачечной. Долго не мог заснуть, думал, что же теперь делать?
Сомов стонал, хрипло кашлял, бормотал, потом затих совершенно.
Утром позавтракали яичницей, хлебом, мёдом. Благополучно забрали бумагу у Сан Саныча, шли пешком на станцию. Утро выдалось морозное, ветреное. Сомов в Лёшиных зимних сапогах, явно большего размера, бодро топал, крошил лёд. Сам посвежел, губы наметились в редких чёрных волосах на худом носатом лице. В электричке пытался говорить на общие темы, - о примате папы, о грехах православия. О том, что Россия без Европы не выживет.
В институте Тереза дала пачку писем и набрала номер отца Ивана Лукашевича, директора заочного отделения. Протянула Лёше трубку:
- Ты вёл переписку и несешь ответственность, не впутывай персонал института.
Если он решил на свой страх и риск прокатиться в Москву без документов, это его проблема. Его религия и намерения меня не интересуют. Возможно, заинтересуют позже, после того, как он решит вопросы проживания и трудоустройства в законном порядке.
Да уж, ладно.
Взяли справку, что он является студентом заочного отделения института Святого Фомы. Поехали в Каритас. В метро Лёша наблюдал за ним. Лицо равнодушное, отстраненное, движения неторопливые, по сторонам не смотрит. Какая-то глухая оборона. Вспотел, расстегнулся, снял шапку и вытер ею лоб. На выходе просто попросил сигарету у паренька, прикурил. Так и шел нараспашку, продуваемый ветром. Солнышко выглянуло. На Дмитровке шумно, оживленно. Сомов вдруг повеселел, лицо стало озорное, мальчишеское. Поймал Лешин взгляд и ответил с чувством:
- Москва, свобода!
Зашли в московский Каритас. Света Рыкова была у себя, маленькая, полная и многословная. Итак, в Москве есть два дома ночного проживания, один в Люблино, другой на Полежаевской. Направление нужно брать в мэрии, в отделе скажу каком... Телефоны у меня есть, но еще не дозвонилось. У них сейчас совещание. Оставлю информацию дежурной, а то мне самой убегать сегодня за ребенком. Да, есть случаи, люди получали регистрацию через депутатов ЛДПР, они активно занимаются ночлежками, пишут запросы, но это на самый пожарный случай, и пожалуйста, помимо Каритас... Вы посидите, я сейчас проездной оформлю.
- Аня, я позвоню?
- Конечно.
Дозвонился со второго раза коменданту общежития и обломался, отказала наотрез. - У нас режимное заведение, ты что, забыл? И слушать не хочу. Ты хочешь, чтобы тебя выгнали, а меня уволили?
- Что же делать, Наталья Дмитриевна? Тут такая история...
Выслушала внимательно, уже спокойно.
- Слушай, в Красногорске есть отдел, где занимаются перемещенными лицами Московской области. Можешь обратиться, если тебе делать больше нечего. Я бы его поселила где-нибудь на даче, под присмотром и подальше от Москвы, или, может, в храме каком пристроить. Тут недавно были новости, как уголовники ограбили церковь в Егорьевском районе, сторожа убили, храм подожгли... Так что смотри, Леша.
"Что же делать с ночевкой, ёлы-палы?"
Они вышли из кабинета.
- Алексей, ты не переживай, я где-нибудь потусуюсь, - участливо откликнулся Сомов.
- Подожди, поехали сейчас на склад, я подумаю.
Склад Каритас располагался в центре, в Милютинском переулке, в подвальном помещении. Выбрали куртку, джинсы, перчатки, несколько пар носков, трусы. Ботинки сорокового размера подошли, отличные. Взяли продукты, зашли в храм святого Людовика помолиться. И там Леше пришла в голову мысль позвонить Вале Мильчину. Нагрузились коробками и пакетами, вернулись на Дмитровку в Каритас, застали Свету, которая все сделала, выяснила перечень требуемых документов и записала в понедельник на утро на прием в мэрию. Вот молодец!
Позвонил Вале на мобильный, тот сразу взял трубку. Леша рассказал дела-новости. Валя усмехнулся и согласился взять Сомова к себе на пару-тройку дней. Вернее, чтоб днем не сидел, а переночевать можно. Уложим. Привози. Мы сегодня в Отрадном работаем до упора.
"Слава тебе, Господи!"
У Вали, в Отрадном
Вечером, уже в сумерках, со своими коробками и пакетами двинулись от метро Владыкино, под мост, мимо церквушки, вдоль какого-то бетонного забора в темный переулок, и вдруг очутились перед ярко освещенным автосалоном. Обошли стеклянный шоу-рум со сверкающими, новыми автомобилями, ухоженными, сдержанными и очевидно преуспевающими молодыми людьми. С заднего хода открыли какую-то дверь и оказались в кузовном цеху. Леша уверенно прошел между разобранными машинами, бамперами и крыльями, поднимая свою поклажу и предупредительно здороваясь с рабочими. В соседнем полупустом цеху гремела музыка. Крепкий чумазый парень в испачканном комбинезоне с грохотом рассверливал дно машины, висящей над его головой на подъемнике. Леша направился в угол к машине с раскрытыми дверями. Небольшой человек в бейсболке, в густой черной бороде прицельно дул феном на заклеенное темной пленкой стекло, сосредоточенно высматривал, придавливал что-то острым розовым кусочком пластика с внутренней стороны. Леша поставил свои вещи к большому столу, на котором лежал развернутый рулон темной пленки. Из машины выбрался другой бородатый моложавый мужчина с мокрым от пота лицом в фирменном комбинезоне. Аккуратно поставил промышленный раскаленный фен на цементный пол, приветливо улыбнулся.
- Вот Сергей, это Валентин Геннадьевич Мильчин, который проверял твои работы по Библии.
Они поздоровались. Напарник также подошел, пожал руки, сразу вернулся к работе.
- Ну что у вас слышно, спросил Валентин Лешу.
- Ну что-то на удивление получается. Смотри, завтра Сергей поедет в институт, Тереза его пристроит на лекции и покормит. В воскресенье пусть в храм съездит, погуляет. А в понедельник утром мы встречаемся у Светы Рыковой в Каритас, забираем все бумаги и в мэрию. Дальше будет видно. Такие дела.
Валентин слушал спокойно, не меняя выражения усталого лица.
- Сергей, ты голодный? Пить хочешь? Туалет? Смотри, мы эту машину доделываем. Туарег стоит тоже наш, часа два-три придется подождать.
- А я посмотрю, как вы пленку клеите, можно? Я в Питере ездил на линкольне, совсем черный глушняк, ночью ничего не видно. А давайте я вам помогу что-нибудь, скажите!
- Нет, ты, пожалуйста, ничего не трогай и не ходи сам далеко, чтоб тебя охрана не испугалась, а лучше сядь на стул, посиди...
- Валя, я вас бросаю, бегу на электричку. Спасибо тебе! С Богом!
Леша влип
Лёша спал плохо. Проснулся под утро и лежал в темноте в неясных тревожных чувствах. Думал.
Сомов в письмах расспрашивал о возможностях учебы в Москве. Ты отвечал размыто, мол, сейчас сложно, в дальнейшем, если институт будет развиваться... Будем на связи. А он сразу и явился.
Ну а почему нет? Кого сейчас нет в Москве? Почему я должен ему отказывать? И с работой здесь лучше, чем в регионах. Все сюда едут!
Ну подожди, тебе ведь хотелось поддержать исполнительного вдумчивого корреспондента. Он первый освободившийся из 11 человек. Мы еще говорили, что по уму надо делать отдельное подразделение, для чего нужны люди с дипломом и опытом... Но это были планы, Лёша!
Сколько мы переписывались? Почти три года. Да... Понемногу начали разговаривать на различные темы. Посылки, книги, продукты, вещи. Понятно, что он ухватился за тебя.
Слушай, грех простой! Отец Иван потребовал ясно сообщить, что мы его не ждем. Почему ты это не сделал? Не смог? У отца Ивана есть опыт общения с заключенными...
С другой стороны, что теперь делать, - не выгонять же на улицу?
Ладно, все это понятно, но почему он на себя не похож? Потухший, незнакомый, - словно другой человек приехал. Да, вот, это тревожно. У меня сложился другой образ. Впрочем, может, скован, напряжен, все эти навыки тюрьмы. 14 лет по трем судимостям. А выполнение письменных заданий в лагере, наверное, представляет из себя коллективное творчество.
Ох, опять я куда-то влип!
Светает. Не выспался перед дежурством, надо вставать.
Леша сел, зажег лампу. Сделал зарядку, умылся. Взбодрился. Принес воды, налил в электрический чайник, подошел к окну.
Боже, Отче, наверное, я ввел в заблуждение Сергея. Но, может быть, у него есть здесь путь. Помоги!
Дорога в поликлинику
На улице сразу прохватило холодом. Порывистый ветер продувал слабенькую осеннюю куртку, сбрасывал с головы капюшон. Шапку отдал Сомову, а перчатки забыл. Двигался против ветра на станцию. На платформе развернулся спиной к ветру, приспособился. Народу полно. Люди нахохленные, молчаливые. Руки застыли капитально. Наконец электричка.
Протиснулся в вагон. Душно, но тепло. Слезы, сопли сразу потекли. Прислонился удачно у дверей. Высморкался, успокоился. Взялся проговаривать розарий, скорбные тайны. Вздохнул.
На Ярославском вокзале человеческая река, хлынувшая между двух прибывших составов и скоро застопорившаяся у входа в метро.
Леша медленно спускался по ступеням в толпе. Вокруг множество азиатских и кавказских лиц. Вежливая давка. У турникетов встали, поползли, дружно зашаркали ногами. Молодые ребята прыгают, упираются руками и лихо перебрасывают тела поверх турникетов, бегут дальше к эскалаторам, сопровождаемые ритуальными свистками дежурных. Два мордатых милиционера в фуражках и бушлатах, засунув руки в карманы с болтающимися дубинками на запястьях, равнодушно смотрят на это дело. Просочился на эскалатор. Четыре движущиеся лестницы полностью заполнены людьми. На выдохе внесли в вагон.
В ведомственной поликлинике.
В восемь с минутами Лёша был у поликлиники. Взбежал по лестнице на второй этаж, вспотел. В лаборатории у процедурного кабинета все стулья заняты. Люди стоят в проходе с направлениями. Уперся в заведующую. Стоит в халате, смотрит на него поверх очков с ответственным видом.
- Здравствуйте, Василиса Андреевна.
- Здравствуйте, Алексей Романович. Пять минут девятого, обращаю Ваше внимание!
- Учту, Василиса Андреевна.
В биохимии тихо, светло, пусто. Лаборантка делает сахара.
- Привет, Оля.
- Доброе утро, Алексей Романович.
Прошёл дальше через открытую дверь в маленькую комнату врачей. Стол, шкафы с посудой и реактивами. Полная подкрашенная женщина грамотно расположилась за столом у окна, наблюдая все входы и выходы, неторопливо растирала руками какой-то ароматный огуречный крем. Белоснежный выглаженный халат, в отворотах красная шерстяная кофта из ангоры, цепочка. За окном двор поликлиники, мусорные контейнеры, забор. Дальше стена многоэтажки.
- Здравствуйте, Любовь Семеновна.
- Алеша, ну когда будет весна, я не могу больше!
Голос у коллеги грудной, звонкий, чудесный голос!
- Любовь Семеновна, отозвалась лаборантка из соседней комнаты, сахара высокие, запишете?
- Да, Оль, сейчас. - Она навинтила крышечку на маленькую золотистую баночку, достала очки из кармана, взяла ручку.
- Пишу.
- Блинова, двенадцать и девять, Касатонов, десять и семь, Денисенко, шесть и шесть, И диастаза, цитовая, Мельникова, сто двадцать восемь. Я звоню?
- Да, Оля, сообщите Раисе Николаевне. Ой, как же неохота работать!
- Как дела, Любовь Семеновна? - Леша повесил куртку в шкаф, переобулся, достал халат.
- Дела как сажа бела... Печенка болит, дочь грубит, из окна дует. Просила Ильиничну не трогать мое окно, все равно весь поролон выдрала, холера!
- Любовь Семеновна, - подала опять голос Ольга, - это Василиса Андреевна ей приказала, она хотела оставить для Вас.
Ну, Василиса, вредина! Зараза! Змеюка! Жаба!
- Любовь Семёновна, - терапевтично откликнулся Лёша, - скоро будет тепло, поедете на дачу, будете лежать в гамаке, слушать птичек, читать Антона Палыча.
- Ой нет, он на меня последнее время тоску наводит.
- Ну тогда Довлатова или Газданова.
- Доктора, ферменты ЦИТО, - пожилая маленькая санитарка в халате, в повязанной косынке на голове, переваливаясь из стороны в сторону на очень кривых ногах, прошла к ним в комнату, поставила штатив с двумя пробирками на стол.
- Здрасьте, Алексей Романович, как Ваше ничего?
- Здравствуйте, Александра Ильинична, моя жизнь бурлит. Какие у Вас новости, рассказывайте.
- Да какие новости? Опять, говорят, пенсионеров будут сокращать с лета. А я говорю, кто же будет работать? Я одна на всю лабораторию, и процедурный кабинет и автоклав на мне. Что они думают-то, лаборанты им должны будут мыть за копейки? Разве?
- Сидите, Любовь Семеновна, я сделаю.
Леша включил анализатор, взял коническую пробирку из штатива, обвел чистой стеклянной палочкой сгусток крови, поставил в центрифугу.
- Ой, Александра Ильинична, они Вашу ставку заберут себе в клинику, напишут какую-нибудь вредность, а лаборантов заставят полы мыть за бесплатно. - Любовь Семеновна безнадежно покачала головой.
- Хрена два я им буду полы мыть, - отозвалась Ольга. - Пусть увольняют, уйду в 56-ю поликлинику.
- А я у них в субботу мыла, слышу, Эльвира-то говорит, - Александра Ильинична, по-шпионски наклонилась, опустила углы рта и жеманно стала пищать.
- Василиса Андреевна, у меня племянница заканчивает ординатуру, нельзя ли ее к нам? Может быть, найдется такая возможность, как Вы думаете? Ага!
А та ей, - санитарка комично отпятила губы и ритмично забасила, - Вы знаете, Эльвира Михайловна, сейчас у Любовь Семеновны полторы ставки и у Алексея Романовича половинка. Но он летом уходит. Мы попробуем освободить ставку. Ага!
- Александра Ильинична, они меня заставят одну работать на ставку, при той же нагрузке, что я не знаю?
- Алексей Романович, как же ты Любовь Семеновну бросишь? За приборами кто будет смотреть? Этот что ли инженер Хренов? Василий Павлович, который нам давеча всю проводку сжег?
Ильинишна опять сделала театральную паузу, собрала частые глубокие морщины в укоризненную сосредоточенную гримасу и вдруг рассмеялась широким зубастым ртом. Оля также фыркнула у себя в комнате.
- Любовь Семеновна, - вновь придвинулась Александра Ильинишна, близко, переменившимся серьезным лицом. - Картошку на обед варить будем? Как чего? Эльвиру поздравлять? Сегодня, я огурцы принесла свои и реактивы приготовила. Она заговорщицки кивнула и подмигнула Лёше.
В одиннадцать часов из процедурного вернулись лаборанты, работавшие на приеме крови. Высокая угловатая девушка принесла большой штатив, заполненный пробирками. Прошла к врачам.
- Любовь Семеновна, голова раскалывается, у Вас есть чего-нибудь? Здрасьте, Алексей Романович!
- Сейчас, Мариночка, тебе цитрамон подойдет?
- А спазмалгона нету?
- Где-то был. Давай посмотрим. - Она открыла выдвижной ящик стола. - Так, есть одна! Иди сюда. Открывай рот. Вот, запей из моей чашки. Проглотила?
- Спасибо большое!
Через некоторое время все расположились в комнате лаборантов за большим столом вокруг штатива с кровью, дружно погрузились в работу. Любовь Семеновна раскапала пробы для анализатора, Леша занялся капризным железом, Оля принесла результаты сахаров, опять заниженные, Леша посчитал поправку по контрольной сыворотке, написал ей коэффициент. Оля смотрела на него послушно, преданно, высунув коленку в темном капроновом чулке в полы халата, отведя в сторону носок мягкой туфельки.
Беда с этими венгерскими реактивами.
Леша вытащил коробки, сделал пробы для каждой партии.
- Любовь Семеновна, вот эти хорошие, я пометил фломастером, Вам на эту неделю хватит. Остальные проблемные лучше выкинуть.
- Да.
- И контроли кончаются, надо заказать.
- Хорошо.
- Альбумины низкие не годятся. Но тут ничего не поделаешь, я скажу Василисе Андреевне.
В какой-то момент Любовь Семеновна исчезла, потом появилась, позвала обедать. В закутке у автоклава собрались врачи, на столе в миске горкой дымилась картошка, посыпанная зеленью, блестели соленые огурцы, сочилась квашеная капуста, нежилась мясная нарезка с жирком.
Под столом стоял чайник с брусничной настойкой, легкой, но и чувствительной - выверенной и ценимый продукт Александры Ильиничны. На столе контрольный чайник с кипяченой водой.
Доктора уже хлопнули брусничной, раскраснелись. Бактериологи сидели выпрямленные с дурашливыми губами. Любовь Семеновна хохотала, сверкая золотыми коронками.
- Ух ты! - восхитился Алеша, пока коллеги двигались, усаживались, освобождая ему место. Ильинична накладывала в тарелку ингредиенты. Все немедленно наполнили свои кружки из основного чайника.
- Мне хватит, все! Все!
- Алексей Романович, нельзя. Вы же мужчина!
- Эльвира Михайловна, - обратился он к одной из выпрямленных женщин с большим недоверчивым лицом и в избыточной косметике. - Я поздравляю Вас с днем рождения! Здоровья, конечно, благополучия! Всего доброго Вам и всем Вашим близким.
- Спасибо, Алексей Романович. Кушайте, пожалуйста. Вот, это мой домашний окорок с перчиком. Рекомендую. Вы не поститесь?
- Нет.
- Вот это мне нравится у католиков, - вмешалась Любовь Семеновна. - Ешь, что хочу, служба короткая. Леша забери меня в свою церковь.
- Правда, нет постов?
- Посты есть, но на еде не зацикливаемся. Рекомендуется наладить молитву, добрые дела, воздержание от вредных привычек, здоровьем заняться, наконец, - очень постное дело.
- Алексей Романович, я скажу высокопарно, но искренне, от всего сердца. Я считаю честью работать с Вами. У Вас светлая голова, Вы умеете обращаться с людьми. Чистый и добрый человек.
- Эльвира Михайловна, ну что Вы такое говорите! - Лёша смутился.
- Лёшенька, выпейте ещё, а то покраснел как девушка.
- Нет-нет, всё, больше не надо. Мне же сегодня дежурить в ЦКБ.
- А Вы закусывайте, как говорил Любшин в "Пяти вечерах", помните?
- Александра Ильинична, положите ему Ваших огурчиков и грибы. Где грибы? Это мои рыжики и опята.
На какой-то момент всё смешалось. Затем вновь взяла слово Эльвира Михайловна. Начала говорить в своей отстраненной манере.
- Вы слышали, что националисты собирают чёрные списки?
- Да, ну, глупости, зачем Вы пересказываете эти страшилки?
- Почему страшилки? У нас в доме соседа еврея избили страшно прямо во дворе. Милиция оформила ограбление, а его жена говорит, что им раньше угрожали...
- Вы зря смеётесь, Любовь Семёновна!
- Вон, этот депутат на камеру говорит, чёрные и евреи уедут сами!
- Я понимаю, Эльвира Михайловна, просто слушаю вас и думаю, - ну, наконец-то моего мужа убьют, а меня изнасилуют!
Алеша не стал засиживаться. После обеда молча работали. Любовь Семёновна как-то погрустнела, села писать бланки. Лёша проверил калибровки, поменял термостат в водяной бане и распрощался.
Вечером в больнице его позвали к телефону.
- Привет, это Валя! Лёша, у нас проблема, Сомов ночью кашляет крепко, Аня боится туберкулёза и требует убрать его из квартиры! Я тоже как-то не подумал в эту сторону!
- Слушай, а что же делать?
- Эту ночь я оставлю его на сервисе у знакомых армян, уже договорился. Ну, а дальше надо что-то думать!
- Ну, хорошо, хоть так! Пусть завтра он едет в храм на Грузинку, я утром буду!
У храма
В воскресенье Леша опоздал. Валя с семейством уже вышли из храма, ждали во дворе. Валя в сером пальто, небольшого роста, сухощавый, темноволосый. Борода с проседью. Очки. Поджатый рот. Европейского вида профессор, а не тонировщик. Аня-жена, также небольшого роста, худенькая, в красной куртке, красной шапке, модная. Денис, подросток, высокий, выше родителей, бегал за какими-то дошколятами, притворялся злодеем, подняв руки рычал. Дети убегали с писком, одна девочка шлепнулась, скривилась. Аня прикрикнула на них неожиданно низким, сильным голосом. Денис поднял сестренку, отряхнул, опять подфутболил детям ледышку. Сомова нет.
Езжайте, Валя, - сказал Леша,- я его дождусь, позвоню тогда. Анюта,- спасибо Вам!
Мимо прошла группа священников, проследовал епископ. Подошел отец Иван Лукашевич, поздоровался, спросил про Сомова.
Леша рассказал последние новости. Иван нахмурился.
- Хорошо. Я поговорю с ним. Сегодня не успею, сейчас пасторская встреча. Пусть Сомов приедет ко мне во вторник сам, без провожатых.
- Хорошо. Только где он будет жить это время? - неожиданно спросил Валя.
- А почему я должен об этом думать?
- А почему бы и не подумать, что тут плохого, - отозвался Валя. - Я думаю, это хороший вопрос для пасторской встречи, нет?
Иван посмотрел на него, повернулся, пошел в храм.
Леша, посмотрел на Валю, покачал головой, улыбнулся растерянной улыбкой.
Появился Сомов растрепанный, еще на дистанции начал рассказывать.
А я вышел рано, думал, прогуляюсь к реке, а тама промзона, заборы, людей нет. Вышел к теплотрассе, зырю, псы штук тридцать, как все морды ко мне поворотили... Ну, думаю, порвут. Иду помаленьку, с одной стороны стена, с другой холм и теплотрасса с ними, с псами... Молюсь. Пропустили. А куда вышел, не знаю, и назад, боюсь, заблудился.
Диня, это вам орехи армянские. Где Иришка? Валя, Гамлет сказал, что я могу у него еще остаться, только просил приехать до десяти вечера, а то потом в охрану придется звонить, лучше не надо. А я продукты заберу, им отвезу. У них тама семьи, в бытовке живут.
Валя с Лешей переглянулись. Ну и на этот раз решилось, слава Богу.
Чиновничье
В понедельник утром Лёша встретился со Светой Рыковой в метро, забрал у нее бумаги. Вышел на Краснопресненской, оглянулся, - откуда-то появился Сомов.
"Бичи тусуются... "Врачи без границ" принимают, здеся, я поеду узнаю сегодня. У меня тубика нет, чтобы Валя не переживал. Желудок больной, селезенку вырезали, в рёбра я себе штырь вогнал... ОМОН заходил на зону, всех били, а я сразу сознание теряю и всё..."
Лёша слушал, рассматривая его потемневшее отстраненное лицо.
Пошли пешком на Никитскую улицу. В переулках нашли отделение соцзащиты Московской мэрии. Симпатичный особняк с палисадником. Народу полно. Ждали около трех часов и снаружи, и внутри здания. Наконец прошли в кабинет. Высокие потолки, овальные окна, огромный стол, за которым сидел небольшой седой человек с воспаленными глазами. Сели. Лёша начал говорить. Чиновник слушал три минуты, оборвал. Сослался на закон об особом положении Москвы. Никаких исключений! Мы не можем принимать семьи с детьми наших соотечественников, не хватает средств...
Леша закрыл глаза, сделал вдох-выдох. Прервал его.
- Простите, но Сергей тоже наш соотечественник. Вот документ об освобождении, вот справка, что он является студентом заочного отделения Института Святого Фомы. Здесь характеристика и ходатайство института о рассмотрении вопроса о его временной регистрации. Я лично вел с ним учебную переписку три года и могу подтвердить его намерения.
Чиновник помолчал, неожиданно попросил выйти Сомова. Устало откинулся в кресле. Попросил Лёшин паспорт, расспросил о занятиях.
- Алексей Романович, у Вашего подопечного три судимости. Это непреодолимое препятствие. Город не может принимать рецидивистов.
- Вы знаете, он благонадежнее многих наших сограждан. Правда. Он хочет учиться, будет принимать крещение. Мы могли бы его трудоустроить, но нужны документы, чтобы его не забрали на улице. Мы хотим все делать в законном порядке.
- Где он живет?
- У меня и моих друзей...
Чиновник помолчал...
- Хорошо. Я попробую что-нибудь сделать. Запрошу свое начальство. Документы мне оставьте, есть копия справки об освобождении? Он в любом случае должен явиться в приемную МВД, встать на учет. Пусть принесет оттуда бумагу. Я работаю теперь в среду и пятницу.
Ну может быть! Вышли с Сергеем во двор. Тот выслушал скептически.
- Придется ехать в управление. Они всех там разворачивают, я знаю.
- Сергей, ты идешь к метро?
- Алексей, я вернусь на Пресню, найду "Врачей без границ"? Ты меня только выведи на улицу, по которой мы сюда шли.
- Пойдем. Давай, вечером приходи в храм, подумаем, что дальше... Я сейчас на работу.
В поликлинике в лаборатории пусто все на обеде. На столе увидел записку "Алексей
Романович, позвонить Нине Васильевне, срочно!". Зашла Любовь Семеновна.
- Леша, сегодня Василисы нет, я все сделаю, беги, если что серьезное!
- Спасибо, Любовь Семеновна.
Эл- Эф
Леша не стал звонить, сразу отправился на Фрунзенскую. Леонид Фёдорович Глухих, Эл-Эф, или Элефант, был замечательный советский ученый биофизик, энциклопедически образованный человек, умница, острослов, любитель и любимец женщин. Крупный носатый мужчина, причем, с возрастом, нос его отяжелел, закруглился, так что прозвище удачно передавало как формы, так и объем феномена. Леша начал работать у него еще студентом, сделал диплом по радиоизотопным методам исследования нуклеиновых кислот. Обнаружил усердие, смекалку, сутками тогда проводил эксперименты, мастерил всякие приспособления, жил в лаборатории. Эл-Эф выбил ему ставку старлаба и комнату в общежитии в Королёве. Это было очень к месту, потому что мама вышла замуж в Северске, а отношения с отчимом, охранником на комбинате не заладились.
Сам Леонид Фёдорович родился в Ленинграде, зимой 1942 года под бомбежкой, по льду Ладожского озера был вывезен из голодного и стылого города, в котором погибла вся его семья. Жил у родственников во Фрунзе, закончил там школу, поступил в Бауманку, работал потом у Семенова в Химфизике, в небезызвестном "Арзамасе", поучаствовал в создании кое-какого оружия массового поражения. В дальнейшем всегда искренне благодарил партию, правительство за жизнь, учебу и возможность заниматься любимым делом.
Первая жена-учительница по слухам ушла от него к военному. Эл-Эф после развода работал как каторжный, в качестве отдыха сплавлялся на байдарках, высаживался в тайге с запасом продуктов, снастей, оружием и выходом к вертолёту в условленное время. Отношения с женщинами никакими гражданскими актами не закреплял. Уже доктором наук сорвался со скалы в экспедиции, сломал две ноги, долго лечился, учился ходить заново. Поехал по путевке в санаторий в Крым, там познакомился с молодой женщиной, вспыхнул роман. Софья Игоревна, технолог из Челябинска, к мужу уже не вернулась, переехала в трехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, родила девочку Веронику. Жили в Москве и летом на даче в Загорянке. Благодаря открытому характеру Софьи Игоревны и её мамы Нины Васильевны, с удовольствием принимали и кормили гостей.
Перестройку Леонид Фёдорович принял с воодушевлением, много читал выходившую тогда периодику, но скоро разочаровался. Институт стал разваливаться, сотрудники потянулись за заработками кто куда. Глухих оказался в окружении женщин и двух мужчин, причём Юра Друзь запил, а Лёша вдруг подался в религию. Был ещё Недотыкин, который формально оставался руководителем исследовательской группы, но фактически работал самостоятельно в промтоксикологии. Пётр Кузьмич вовремя сориентировался. Собрал команду сотрудников, юристов, инженеров, стал оказывать коммерческие экспертные услуги предприятиям и платить зарплату. Купил себе "Вольво", начал строить загородный дом. Пытался привлечь Эл-Эфа, но тот заартачился. "Ты, Петя -менеджер, а не ученый". Оба обиделись.
Эл-Эф перебивался какими-то грантами, тратил свои деньги на оборудование и реактивы, писал теоретические работы. Потом министра сняли, в институт пришли чужие люди. И Софья Игоревна заболела.
Леша, тогда, уже уволился из института. Работал врачом-лаборантом в больнице и поликлинике. Чудесным образом держался в общежитии. Продолжал помогать Эл-Эфу, переводил статьи, выправлял библиографию, делал ремонт на даче. Занимался, тянул Веронику по химии и математике, в общем, не пропадал. Приезжал летом на дачу в Загорянку из Королева на велосипеде, жил по нескольку дней, по-семейному. Сидят, бывало, все на веранде обедают, смотрят НТВ.
"Громкое убийство в центре Москвы", - объявляет Татьяна Миткова.
Эл-Эф бросает вилку, перестает есть.
- Ну сколько можно! Да пусть будет черт лысый, но должен же быть правопорядок в стране! Никакое общество не сможет жить нормально при таком безобразии! Это же настоящий криминальный террор! Это не власть, а тряпка, честное слово!
- Я вчера реплику слышала, - подала голос Софья Игоревна - Спрашивается: что такое страна дураков? Ответ: это когда бедным не платят, а богатых отстреливают.
- Вот именно! Ты говоришь репрессии, - Эл-Эф развернулся к Лёше. - А это что такое? Мы ведь уже привыкли к убийствам! Я тебе говорю, - публично бы осудили десяток бандитов и расстреляли. Остальные все поймут, Сталин за месяц навел бы порядок.
- Слушайте, что они поймут? - вспыхнул Лёша, - Что надо первым стрелять, взрывать и не попадаться. А еще мстить. Это же кавказцы!
- Во-во, твои попы научат их Родину любить и друг друга...
- Леонид Федорович я не знаю, что делать, правда. Я знаю, что насилие порождает насилие. В России все карательные методы воспитания уже перепробованы. Пушкин писал царю, - самые главные перемены происходят от перемены нравов.
- Ну пошла песня... Попы у нас наменяли нравов на две революции и гражданскую войну. Очнись, Лёша!
- Леонид Федорович, я не сторонник Российской Монархии и ее церковной политики, Вы знаете. Но и коммунистические эксперименты, надеюсь, уже закончились...
В целом хорошо дружили, несмотря на эти споры.
Софья Игоревна заболела "на ровном месте". Эл-Эф просил Лёшу организовать обследование, ничего не нашли. А потом сразу первичный рак печени. За несколько недель превратилась в несчастную больную старуху. Так и ушла вся жёлтая, оглушенная наркотиками в Кремлёвской больнице. Эл-Эф ходил каждый день на кладбище, как в церковь. Запил. Написал заявление об увольнении. Отозвал заявление. Осенью промок, заболел пневмонией, радикулит скрутил. Потом вылезли гипертония, диабет. Жил с тещей и Никой, которая заканчивала школу.
Поручение
Лёша прошёл дворами от Комсомольского проспекта. Позвонил в домофон у подъезда элитного кирпичного дома. Дверь квартиры на шестом этаже была открыта. Пожилая маленькая худенькая женщина в очках встретила его.
- Лешенька, умничка, как хорошо, что ты пришёл. Лёня второй день про тебя спрашивает, передали тебе на работе?
- Был приступ?
- Две скорые за ночь, а третью он приказал не звать... Они же его в больницу уговаривали, а он не хочет. Умру - дома! Что тут теперь поделаешь? Намучилась, я сама чуть живая. Тапки оденешь?
- Не надо.
- Пол я вытерла после врачей, иди так... А я сон плохой видела, Лёшенька... Нина Васильевна оглянулась, приложила руку к губам, быстро зашептала, - ночью-то не спала, а под утро задремала. Сплю, а как слышу, он встал, на кухне гремит. Ну, думаю, раз встал, значит, полегчало, надо его покормить. Иду, во сне-то, а он голый стоит у плиты, а на плите в кастрюле у него вода кипит, а там мясо, Лёшенька, большущий такой кусок переворачивается...
А он, значит, ложкой пену собирает и так прямо на пол стряхивает, - вот так! Я почему еще полы стала мыть. Плохой сон, Лешенька!
- Я пойду, Нина Васильевна.
- Иди-иди, я тебя заговорила. Сейчас покормлю, может, и он с тобой что поклюет.
Эл-Эф сидел на кровати без рубахи, уперев ладони в колени, смотрел на Лешу.
- Здравствуйте, Леонид Федорович.
- Проходи, садись. Здравствовать мне слишком роскошно, это ты наврал. Голова не болит, и ладно.
Леша сел на стул, еще раз посмотрели друг на друга.
Лицо Эл-Эфа серое и строгое, кожа сухая, глаза мутные, воспаленные. Нос посинел и набряк. Седые волосы свалялись, дышит всей грудью неровно. Дряблый живот нависает над резинкой штанов и тоже двигается. Пахнет мочой и лекарствами.
"Твой человек Господи! Помилуй, Царь славы!"
- Пора туда, Алексей, - буднично произнес Эл-Эф, - чувствую, крепко за меня взялись, без продыху.
- Какие цифры давления были?
- За двести... Сейчас не мерил, но чувствую, отпустило малек.
Я знаю, что ты думаешь, мол, Леонид Фёдорович, коль дело такое, не позвать ли священника, так ведь?