Чёрно-белый ряд клавиш фортепиано равнодушно сверкал, отражая безжалостно яркий свет электрической лампы, свисавшей с белоснежного потолка комнаты. Марта беспомощно смотрела на них. Её пальцы нерешительно застыли в нескольких миллиметрах от клавиатуры. Девочка медлила.

- В чём дело, мисс? Вам нездоровится? - осведомился мистер Бэнкс, и, получив в ответ отрицательное покачивание головой, приказал с ноткой нетерпения в голосе: - Ну, так играйте же!

На мгновение Марта зажмурилась, глубоко вздохнула, как перед прыжком в ледяную воду, и, наконец, коснулась инструмента. Клавиши были гладкие и холодные.

Тонкие пальчики девочки забегали по клавиатуре, извлекая из массивного корпуса фортепьяно нежные звуки, сливавшиеся в чудесную мелодию. Инструмент запел. Его голос заполнил скудно обставленную, практически лишённую каких бы то ни было украшений комнату, где и было-то всего два стула, высокий шкаф со стеклянными дверцами, доверху забитый нотами, единственное зеркало, выцветший коврик на деревянном полу, одинокое комнатное растение на окне без штор да вот это самое фортепьяно. Мистер Бэнкс слушал, то и дело кивая головой.

- Недурно, весьма недурно, - огласил он свой вердикт, когда Марта закончила. - Очень чистое исполнение. Почти безупречное.

Марта опустила глаза и, смущённо улыбаясь и краснея до корней волос, смотрела на свои руки, которые теперь неподвижно лежали на клетчатой ткани её юбочки. Неужели эти пальцы, тонкие и бледные, способны извлечь из старого фортепьяно звуки, заслуживающие такой высокой похвалы? Неужели это она так хорошо играла только что? Марта уже давно занималась музыкой, но ей трудно было поверить в собственное мастерство, и каждая сыгранная мелодия казалась ей чудом, загадкой, которой нет объяснения.

- Вы можете далеко пойти, юная леди, - продолжал мистер Бэнкс, - очень далеко. Но... - он умолк на мгновение, подбирая слова; Марта подняла глаза и бросила на учителя встревоженный взгляд.

- Вам не хватает чувства, - продолжал мистер Бэнкс. - С точки зрения техники ваше исполнение безупречно, но оно пустое, в нём нет жизни. А если вы хотите достойно выступить на конкурсе, да и вообще стать по-настоящему хорошей пианисткой, одной техники мало. Голой техники всегда мало. - Его серые глаза впились в глаза Марты. - Ибо техника - это всего лишь средство достижения цели, но никак не сама цель. Вы понимаете, о чём я говорю?

Глядя в глаза учителю, Марта медленно кивнула. По правде говоря, она отнюдь не была уверена в том, что вполне понимает, о чём говорит мистер Бэнкс, но признаться в этом почему-то представлялось ей немыслимым. Этот пожилой человек, с его высокой сухопарой фигурой, редкими седыми волосами и чисто выбритым, за исключением аккуратных усов щёточкой, лицом, внушал ей почти благоговейный трепет. Его строгий прямой нос, волевой подбородок, высокие скулы, подчёркивающие лёгкую впалость щёк, его пронзительные серые глаза в окружении мелкой сетки морщин - наследия долгих лет непрерывной духовной работы и постоянного напряжения чувств - весь его облик излучал какую-то почти сверхъестественную силу, под влияние которой в той или иной степени попадал каждый, кто имел с ним дело. Что же до двенадцатилетней Марты, то она в присутствии мистера Бэнкса и вовсе теряла способность мыслить и даже чувствовать независимо: его мнение становилось её мнением, его чувства - её чувствами. Вот и теперь, выслушав речь мистера Бэнкса, она ощущала, что не может не согласиться с ним, хоть и поняла его лишь отчасти. Его слова затронули что-то в её душе и оставили там свой след, но след этот был пока смутным, неясным.

- Прекрасно, - продолжал мистер Бэнкс. - В таком случае будьте любезны сыграть эту же мелодию ещё раз.

Марта послушно подняла руки с колен и уже приготовилась было играть, но мистер Бэнкс жестом остановил её.

- Не спешите. Сперва дослушайте меня. Когда вы сейчас будете играть, постарайтесь забыть о технике. Не думайте о ней. Как я уже говорил, вы в вашем юном возрасте уже искусная пианистка, если не сказать виртуозная. Вы можете позволить себе не думать. Это ничуть не испортит вашей игры - даже наоборот. Отпустите себя. Дайте волю своим эмоциям. Прочувствуйте каждую ноту. Представьте, что звуки идут не из фортепьяно, что это поёт ваша душа, ваше сердце. Ощутите это. Играйте так, словно играете в последний раз.

Он сделал паузу и посмотрел Марте в глаза долгим, пристальным взглядом; затем кивнул.

- Можете начинать.

Марта вышла от мистера Бэнкса спустя два часа. Она чувствовала себя совершённо опустошённой. Она сыграла ту же мелодию ещё раз. Затем ещё и ещё. Перешла к следующей. Но все её усилия, все старания казались тщетными: каждый раз, когда она заканчивала играть, мистер Бэнкс тряс головой, хмурился, бормоча: "Не то, не то..." - и она начинала сначала. По истечении двух часов он, наконец, объявил, что на сегодня занятий достаточно, и отпустил смертельно усталую Марту домой. Когда она уже стояла в дверях, одетая и готовая выйти, он сказал:

- Я вижу, что сегодня от вас уже ничего не добиться и продолжать было бы бессмысленно. Это значило бы мучить вас понапрасну. Но знайте: с такой игрой, какую вы показали сегодня, вам не выиграть, каким бы чистым ни было ваше исполнение. Вас попросту не заметят. Подумайте об этом на досуге. Здесь только вы сами можете себе помочь.

И она думала. О, она думала! Но никак не могла понять, что же ей делать. "Что со мной? - спрашивала она себя и не находила ответа. - Неужели во мне нет чувства?" Но Марта и сама знала, что это не так. Она отнюдь не была холодной, а когда садилась за фортепьяно, её переполняло столько эмоций, и они были так сильны, что ей подчас казалось: ещё чуть-чуть - и им станет тесно внутри, так что они хлынут наружу и увлекут её неведомо куда. Так почему же она не могла передать этого? Почему её игра была такой безжизненной и сухой? Почему?

Небо быстро темнело, над землёй сгущались морозные сумерки, и вдоль тротуара один за другим загорались янтарно-жёлтые глаза фонарей. Их свет вывел Марту из задумчивости - она удивилась, что уже так поздно, и поспешила домой.

Когда Марта притворила за собой входную дверь, высокие напольные часы в холле - любимая вещь её дедушки - показывали почти без четверти восемь. "Как я задержалась! - подумала Марта. - Все, наверное, уже за столом". Она вдруг вспомнила, что с самого обеда совсем ничего не ела, и поняла, как сильно проголодалась.

Она торопливо сняла шубку и шапочку, стянула тяжёлые зимние сапоги и надела домашние туфли, мягкие и лёгкие. Вешая свою одежду на крючок, Марта заметила, что на вешалке, кроме вещей её родителей, таких привычных и знакомых, красуется ещё одно пальто, длинное, изумрудно-зелёное, с широким поясом, большими пуговицами, сверкающими в свете лампы, как драгоценные камни, и роскошным меховым воротником. Скользнув взглядом вниз, Марта увидела, что под незнакомым ей пальто стоит пара сапог: чёрная замша, светло-серый мех, золотые пряжки, - тоже незнакомых. "У нас гости? - озадаченно подумала девочка. - Странно, мама как будто ничего не говорила".

Из столовой доносились звуки оживлённой беседы; слегка позвякивала посуда; кто-то произнёс тост, кто-то засмеялся - смех был как серебряный колокольчик, такой же нежный и мелодичный. Марта никогда раньше не слышала, чтобы так смеялись. "И кто бы это мог быть?" - спрашивала она себя.

Когда Марта, наконец, отворила дверь столовой, её глазам предстала такая картина: вся комната ярко освещена, на столе - белая кружевная скатерть, бережно хранимая для особо торжественных случаев, и лучший мамин сервиз: фарфоровые блюда и тарелки, серебряные приборы, фужеры из гранёного хрусталя, - обычно красующийся на полке за стеклом. За столом собралась вся семья: отец Марты, против обыкновения приодевшийся к ужину; её мама, заботливо следящая за тем, чтобы у каждого было вдоволь еды и питья и чтобы никто не скучал; бабушка и дедушка, жившие неподалёку и частенько заглядывавшие к ним или же, наоборот, приглашавшие их к себе; даже дядя Джеральд, невероятно занятой человек, вечно куда-то спешащий, и оттого редкий гость в их доме; и, наконец, ещё одна гостья - ослепительно красивая женщина лет тридцати - тридцати пяти, высокая и стройная, темноволосая, с правильными чертами лица и проницательными карими глазами, буквально вонзившимися в Марту, едва та переступила порог.

- А вот и наша девочка, - тепло улыбнулась мама, жестом приглашая дочку садиться за стол. - Проходи, солнышко, что ты застыла? Это тётя Элис, она приехала к нам на Рождество.

Словно в полусне, Марта заняла единственное свободное место - между мамой и бабушкой - и принялась за еду, не сводя глаз с этой прекрасной незнакомки, которая оказалась её тётей и которая сидела как раз напротив неё. Та оживлённо беседовала со всеми присутствующими, улыбалась, смеялась, не забывая отдавать должное угощению, но её глаза то и дело возвращались к племяннице, бросая на неё беглые, но невероятно пронзительные взгляды.

- Я слышу, ты любишь музыку? - внезапно спросила тётя Элис, обращаясь к Марте и глядя на неё в упор.

- О да! - воскликнула девочка, но тут же смутилась и, опустив глаза, уже намного тише добавила: - Очень люблю, тётя.

- Твоя мама мне много об этом рассказывала, - отозвалась та, по-прежнему не сводя с племянницы глаз. - И о твоих занятиях, и о конкурсах, и о твоём таланте. - Тут Марта, совсем засмущавшись, покраснела до корней волос. - Кстати, у тебя скоро будет какое-то важное выступление, не так ли?

- Да, тётя, через несколько дней. Перед самым Рождеством.

- А ты позволишь мне прийти послушать и поддержать тебя?

- Конечно, тётя Элис, - едва слышно произнесла Марта, обращаясь скорее к своим коленкам, чем к тёте. - Я буду очень рада, если вы придёте.

- Обязательно приду, - широко улыбнулась та с каким-то особым удовлетворением и, повернувшись к дяде Джеральду, завела с ним разговор о ситуации на лондонской бирже.

До конца ужина она не только не обращалась больше к Марте, но, казалось, и вовсе забыла о её существовании. Девочка не знала, что и думать: такой интерес к её персоне, вспыхнувший и угасший с одинаковой неожиданностью, совершенно сбил её с толку. Но так или иначе, теперь, когда тётя, казалось, даже не замечала её присутствия, она испытывала скорее облегчение, чем разочарование: повышенное внимание, хоть и было приятным, всегда заставляло Марту, и без того застенчивую, чувствовать себя до боли неловко и вызывало у неё желание спрятаться под столом, от глаз подальше.

Когда с едой было покончено, вся компания встала из-за стола и перекочевала в гостиную, где, расположившись поудобнее в уютных креслах и на мягком диване, разморённые только что съеденным ужином, согретые огнём, весело полыхавшем в камине, они ещё долго сидели, вспоминая старые времена, делясь весёлыми и грустными историями из своей жизни и слушая рассказы тёти Элис об её жизни за границей: обо всех городах и странах, где она побывала, о культурах, с которыми познакомилась, и о разных людях, с которыми повстречалась: от талантливых художников и выдающихся учёных до мелких жуликов и мошенников. Марта сидела на скамеечке в ногах у своей мамы, гладила пушистую серую кошку Тэсси, свернувшуюся клубочком у неё на коленях, и слушала тётю Элис, как околдованная. Воображение рисовало ей картины всех тех дальних стран и незнакомых городов, которые описывала тётя. Они вставали у неё перед глазами, такие разные, до того непохожие друг на друга: яркие и сумрачные, шумные и тихие, многолюдные и пустынные, - но всегда настолько живые, настолько реальные, будто она сама побывала там и видела всё своими собственными глазами. Ей казалось, будто она всю жизнь может провести вот так, у камина, слушая мелодичный тётин голос и её чудесные рассказы. Но вот мама, случайно бросив взгляд на часы на каминной полке, спохватилась, что уже совсем поздно и что Марте давно пора в постель.

- Попрощайся со всеми, милая, - сказала она, - и отправляйся спать. Ты и так уже засиделась!

Девочка послушно встала и, пожелав всем доброй ночи, не без сожаления отправилась готовиться ко сну.

Когда Марта была уже в постели, мама, по своему обыкновению, заглянула к ней в комнату, чтобы поцеловать дочку на ночь и, быть может, рассказать ей какую-нибудь занимательную историю. Она обладала поразительным даром рассказчицы, и с самого раннего детства Марта ничто не любила так, как мамины сказки, неизменно завораживавшие её и словно переносившие её в какой-то удивительный мир, где обитали невиданные существа и происходили самые невероятные события. В этот вечер, однако, вместо того чтобы попросить очередную сказку, она задала вопрос совсем иного рода.

- Скажи, мамочка, а тётя Элис приехала к нам только на Рождество?

Мама, улыбнувшись, присела на край кровати и ласково погладила светло-русые волосы Марты.

- Пока да, солнышко. Она собирается встретить Рождество с нами и уехать через пару дней после праздника.

- Жаль, - вздохнула Марта. - Вот бы она погостила у нас подольше!

- Я поговорю с ней, - улыбнулась мама. - Может, она и передумает. А теперь спи. - И, поцеловав дочку в лоб, она погасила ночник и вышла из комнаты.

Тётя Элис не передумала, однако, верная своему слову, отправилась вместе со всей семьёй поддержать Марту на конкурсе. С самого утра девочка от волнения была сама не своя: она ни на чём не могла сосредоточиться, ничем не могла заниматься. У неё внутри всё дрожало, в животе, казалось, образовался плотный комок, а сердце будто увеличилось в размерах и едва помещалось в груди. За завтраком она почти ничего не ела - кусок в горло не шёл, - зато на неё вдруг напала дикая жажда, так что она одним махом выпила полграфина воды - и выпила бы ещё, да больше уже не лезло. После завтрака Марта села за пианино, чтобы ещё раз попрактиковаться перед выступлением, но руки у неё отчаянно тряслись, пальцы наотрез отказывались повиноваться, и уже через несколько минут она бессильно опустила крышку инструмента и забралась на подоконник, плотно задёрнув за собой тяжёлые портьеры. Один только вид знакомых предметов и лиц был ей до того невыносим, что ей хотелось только одного - спрятаться.

Марта обхватила колени руками и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном кружились редкие снежинки, и маленькие, окружённые аккуратными садиками домики красного кирпича с черепичными крышами, припорошёнными снегом, напоминали ряды пирожных, посыпанных сахарной пудрой, выстроившихся в витрине какой-нибудь кондитерской. Кое-где из труб поднимались седые струйки дыма, в окнах приветливо горел свет - утренние улочки, ещё полусонные, дышали покоем и уютом.

Внезапный шорох по ту сторону портьеры заставил Марту вздрогнуть. Девочка насторожилась, прислушиваясь: кто-то легко, почти бесшумно, ступал по мягкому ковру, устилавшему пол гостиной. Шаги приближались. Не желая, чтобы её тревожили, Марта сидела не шевелясь, едва переводя дыхание. А шаги между тем звучали всё и ближе. Наконец, невидимая для Марты рука ухватилась за портьеру с другой стороны, уверенным движением отодвинула её - и Марта оказалась лицом к лицу с тётей Элис.

- Значит, прячешься, - проговорила тётя; это был не вопрос, а утверждение. - Позволишь узнать, зачем?

В голосе тёти не было упрёка - напротив, он звучал успокаивающе, а в её глазах светилась тёплая, ласковая улыбка. Марта вдруг заметила, что тётя умеет улыбаться как-то по-особенному, одними только глазами.

- Я не прячусь, - смущённо пробормотала девочка и поспешила слезть с подоконника. - Я... мне... мне просто захотелось побыть одной.

Тётя Элис покачала головой, но ничего не сказала. Вместо этого она посмотрела Марте в глаза своим долгим, пристальным взглядом, так что у девочки по спине пробежали мурашки: ей показалось, что тётя может вот так, запросто, прочесть все её самые сокровенные мысли и чувства.

- Я понимаю, что сегодняшний день очень важен для тебя, - сказала наконец тётя, - и я бы хотела дать тебе кое-что, что может тебе помочь.

Таинственно улыбаясь, тётя извлекла из складок своего платья какой-то предмет, маленький и блестящий, и протянула его Марте: миниатюрный кулон в виде изящного ключика на золотой цепочке.

- Это подарок. Возьми.

Марта, смущённая, начала было бормотать слова благодарности, запуталась, смутилась ещё больше и, густо краснея, взяла кулон непослушными, дрожащими пальцами. Тётя Элис продолжала улыбаться всё той же загадочной улыбкой.

- Это не просто украшение, милая, - сказала она своим мягким, будто шёлковым, голосом. - Оно обладает скрытой силой. Когда-то я тоже была робкой и застенчивой, вот как ты сейчас. Я всего боялась, во всём сомневалась. За что бы я ни взялась, у меня всё валилось из рук, всё шло наперекосяк, и я считала, что ни на что не гожусь. И вот в один прекрасный день твоя бабушка - моя мама - подарила мне эту вещицу и сказала, что она наделена волшебными свойствами: каждому, кто её наденет, она помогает раскрыть все свои таланты, даже те, о которых прежде никто и не подозревал, и справляться с любыми делами так хорошо, как это только возможно. Я стала носить этот кулон каждый день, практически не снимая, и - можешь себе представить? - моя жизнь круто изменилась. Теперь у меня в руках любое дело спорилось: я больше не путалась в арифметике, легко и без запинок отвечала любой, даже самый сложный, урок; мои рисунки стали гордостью учителя; я говорила по-французски так, будто полжизни прожила в Париже, а когда пела и играла, у тех, кто слушал, слёзы выступали на глаза. Этот скромный кулончик подарил мне жизнь, о которой я и не мечтала. Конечно, сейчас я прекрасно обхожусь и без его помощи - я не надевала его уже много лет. И мне кажется, сегодня - самый подходящий день, для того чтобы передать его тебе. Надень его. Он поможет тебе показать всё, на что ты способна. Ну же, смелее. Надевай.

Руки у Марты всё ещё дрожали, и пальцы, вдруг ставшие совсем неуклюжими, никак не могли справиться с замком. Тётя Элис мягко взяла украшение из её рук и сама застегнула цепочку на шее девочки. Маленький золотой ключик блеснул, отражая свет люстры.

- Спасибо вам, тётя, - проговорила Марта, всё ещё тихо, но уже без запинок. - Большое спасибо.

Зал был набит до отказа. Мамы и папы, бабушки и дедушки, дяди и тёти, братья и сёстры, учителя, друзья и знакомые - казалось, все пришли поддержать участников детского музыкального конкурса. Стулья с плюшевой обивкой были заняты все до единого, и большая люстра, сверкая и переливаясь, освещала море взволнованных лиц и блестящих глаз, жадно обращённых к сцене. А на сцене, сияя своей полированной крышкой, сверкая безупречным рядом белых и чёрных клавиш, стояло фортепиано, величественное и элегантное - не инструмент, а произведение искусства.

Юные музыканты, приветствуемые аплодисментами, один за другим поднимались на сцену, садились за этот роскошный инструмент, играли и с поклоном уходили, также сопровождаемые овациями. Марта, чувствуя, как у неё щекочет в животе от волнения, ожидала своей очереди. Вот к фортепьяно подошла хорошенькая белокурая девочка в розовом платье. Держа спинку очень ровно, а подбородок - очень высоко, она села и начала играть. Её пальчики грациозно перемещались по клавишам, и вся она казалась воплощением изящества, но её исполнение, хотя и чистое, показалось Марте несколько натянутым. Закончив, она сделала замысловатый реверанс и медленной и церемонной походкой ушла со сцены. Её место занял темноволосый мальчик, худой и неуклюжий. Он явно нервничал: по пути к фортепьяно он несколько раз споткнулся, и, когда он играл, видно было, как дрожат его руки; уходя со сцены, бедняга и вовсе чуть не упал. За ним последовал другой мальчик, пониже ростом и более складный. Спокойным шагом подошёл он к инструменту, спокойно сел за него и сыграл тоже спокойно и уверенно - и очень чисто. "Вот этот и вправду хорошо играет", - подумала Марта, и громкие аплодисменты, проводившие мальчика со сцены, показали, что зал разделяет её мнение.

Наконец, настал черёд Марты. Не чуя под собой ног, она приблизилась к фортепиано. Она изо всех сил старалась не смотреть в зал, но не могла не чувствовать на себе пристальных взглядов множества глаз, знакомых и незнакомых. Её дыхание стало прерывистым; свет люстры вдруг показался нестерпимо ярким. Едва сознавая, что делает, точно во сне, она села за инструмент - миниатюрный кулончик в форме ключика блеснул у неё на груди, будто подмигивая.

И вдруг волнение исчезло. К чему переживать? Ведь с ней подарок её тёти - волшебный талисман, он поможет ей показать всё, что она умеет. Незачем волноваться. Можно просто наслаждаться музыкой - об остальном позаботится чудесный кулон.

Марта начала играть. Никогда ещё она не испытывала ничего подобного. Все мысли куда-то исчезли. Не было больше битком набитого зрительного зала. Не было моря глаз, впившихся в неё, и ушей, жадно ловящих каждый звук, который она извлекала из инструмента. Не было слепящего света люстры, и даже бесчисленных наставлений мистера Бэнкса, которые она прежде всегда старалась держать в голове, тоже как будто никогда не было. Осталась только она сама, фортепиано и льющаяся из него мелодия, и, пока Марта играла, они были чем-то единым и неделимым. Она сливалась с инструментом, растворялась в музыке; она была их продолжением, а они - её, и от этого было так хорошо, что казалось: ещё чуть-чуть - и она засияет от переполнившего её счастья ярче тысячи люстр.

Наконец, последние аккорды прозвучали и медленно угасли, растворившись в неподвижном воздухе. Руки Марты остановились над клавиатурой. В зале воцарилась абсолютная тишина. "Господи, неужели я плохо сыграла? - испуганно подумала девочка. - Неужели это было так ужасно, что ни один человек не похлопает?" В её воображении возникла до боли унизительная картина: она встаёт и с опущенной головой медленно уходит со сцены, не решаясь поднять глаза, а зал хранит гробовое молчание. И тут кто-то из зрителей вдруг поднялся со своего места и начал громко аплодировать стоя. Марта, изумлённая, повернула голову и сразу узнала высокую и худую фигуру мистера Бэнкса. Несколько человек последовало его примеру, затем ещё и ещё - и вскоре весь зал стоял, восторженно аплодируя юной пианистке.

Это была блестящая победа. "Сегодня вы превзошли саму себя, - сияя, сказал мистер Бэнкс, когда все стали расходиться. - Я... я потрясён. Никогда не слышал ничего подобного!"

- Спасибо, тётя, - шепнула Марта на ухо тёте Элис по дороге домой. - Ваш волшебный кулон... он так мне помог!

- Волшебный? - с изумлением в голосе отозвалась та, и её глаза лукаво блеснули. - О чём ты?

- Но... вы же сами сказали мне... сегодня, когда подарили мне его...

Тётя Элис хитро улыбнулась.

- Ах, ты об этом... Должна признаться, я тебя обманула: это самая обычная безделушка, и купила я её недавно, специально для тебя, как подарок на Рождество. Но Рождество - совсем особое время; в Рождество так хочется верить в чудеса. Вот мне и показалось, что будет интереснее, если представить, будто мой подарок обладает волшебной силой. Разве я была неправа?

На несколько мгновений Марта почувствовала себя совсем сбитой с толку.

- Но тогда... я хочу сказать, моё выступление... как?..

Лицо тёти Элис вдруг приняло серьёзное выражение.

- Не было никакой магии, Марта, - очень отчётливо произнесла она, смотря племяннице прямо в глаза. - Всё волшебство, которое мы видели - вернее, слышали - сегодня, ты сотворила сама. Оно в тебе и только в тебе, понимаешь? Кулон здесь ни при чём.

Несколько секунд Марта молча смотрела в лицо тёти, затем улыбнулась и медленно кивнула. Она поняла.

2018-2019