"Она", решаю я, и несу свой вздох, как охапку сена, в сторону той, кто его вызвал. Подхожу нетвердым шагом и, ободренный заинтересованностью вздрогнувших бровей, голосом, далеким от молодецкого, начинаю:
- Не велите казнить, велите слово молвить...
Она делает едва заметное движение, как бы поправляя невидимую корону, и благосклонно кивает.
- Жизненный опыт, - тарахчу я скороговоркой, - подсказывает мне, что вы, извините, не знаю вашего имени-отчества, бежите от повседневной суеты в краснолиманскую Швейцарию. Не желая огорчать вас, я скрою тот печальный факт, что все билеты на три ближайших рейса уже проданы. Вы скорбите?
- Да, - гордо отвечает она, рассматривая автовокзальных бездельников. - Но больше оттого, что отменено мудрое правило рубить головы гонцам, приносящим дурные вести. - И вдруг спрашивает жалобно.
- Что же делать?
Я сооружаю высокомерную мину и нагло говорю в сторону?
- Два номинала.
Она подбрасывает на ладони юбилейный рубль и кончиками пальцев (на правом безымянном, как под плавками у матроса-спасателя, белеет след, оставленный, судя по ширине и форме, кольцом явно не обручальным) подает мне. Я беру его, пробую на зуб и, удовлетворенно хмыкнув, обещаю:
- Буду носить на шелковом шнурке.
- Верю, - как в известной карточной игре отвечает она, кажется, действительно поверив. В ее взгляде нет осуждения, но я на всякий случай оправдываюсь:
- Не смотрите на меня, как "макси" на "мини". Хочешь жить, умей вертеться.
- На вокзале? - подхватывает она. Я вижу ее глаза, любое описание которых покажется поверхностным, и, чувствую: если сейчас не зажмурюсь, - утону в них. Она замечает мое замешательство и бросает мне спасательный круг:
- Или вы тоже... от суеты "тикаете"?
- Нет, - отвечаю как можно безразличнее, - я еду на Донец*. - И продолжаю дальше:
- Но ваше предложение провести пикник вместе внутреннего протеста во мне не вызывает...
- Послушайте, - смеется она, - а ведь вы, пожалуй, лучше, чем стараетесь показаться. По-моему, вы не стяжатель, а нумизмат...
- Напротив, - отчаянно разоблачаюсь я, - мне приходится лезть из кожи, чтобы показаться неотразимым, только я делаю это завуалировано.
А в уме у меня уже крутится логическая цепочка, завершающаяся заготовленным впрок, но пока еще не нашедшим применения сногсшибательным комплиментом. Значит так, сначала - неясные колебания души, вечный поиск, флюиды. Да-да, именно флюиды, это красивое слово, его надо как-нибудь привязать. Затем - духовный вакуум окружающих, жажда найти в ночь на Ивана Купала цветущий папоротник и... Но в этом месте, как интерпретация
* Донец - Северский Донец, река, на берегах которой находятся многочисленные места отдыха.
анекдота о зеленой лошади, ее явственный голос перекрывает мой внутренний:
- А-а-а, это потому, что я вам нравлюсь?!
- ...! - Думаю я и, бык, взятый за рога, мне бы посочувствовал.
- И вам хочется знать, как меня зовут? Вернете полтинник, - скажу.
- Гм-м, - прихожу я в себя, - однако, в подходе к делу чувствуется присутствие королевских кровей...
- Ну, хорошо, перебивает она, - зовите меня просто и без церемоний - Васильевна.
Она протягивает мне свой розовый мизинец и я, пожимая его обеими руками, чопорно кланяюсь, и представляюсь:
- Сашко.
Люди на краматорском перроне ничем не отличались от тех, кого вчера вы видели на славянском, а завтра увидите на константиновском, поэтому я их и не видел. И вряд ли стал бы более зорким, если бы кто-нибудь положил мне в карман гантель или, совсем освободил бы его. Я не замечал даже автобусной давки, хотя, конечно же, именно ей мне следовало бы адресовать свою благодарность за то чудное мгновение, когда мой локоть, сконцентрировав в себе осязательные способности всего тела, оказался стиснутым между стенкой салона и Васильевной. Жестяная обивка автобуса подчеркивала... ну, то, что подчеркивает холодная вода в дуэте с горячим кофе. Я опять тонул в омуте ее глаз (два на всю планету) и готов был заложить любому желающему душу, чтобы мои ощущения оказались взаимными.
- Выходите за меня замуж, - прошу я безнадежно, - хоть ненадолго... Организуем комсомольско-молодежную семью, кондукторшу в свидетели возьмем...
- А потом она нас по судам возить будет? На автобусе, - преподносит мне тыкву Васильевна. - Ах, за алименты потом хлопотать..., - притворно вздыхает она.
- Как? Неужели вы думаете, что я способен на такое? - возмущаюсь я, с опозданием замечая в своих словах двусмысленность.
Ее волосы коснулись моей щеки и, хотя в литературе это и считается шаблоном, я не могу не сказать, что они волновали меня, чуть ли не болезненно. "Самый лучший способ борьбы с искушением - это поддаться ему", - тут же изобретаю афоризм и действительно, пренебрегая приличиями, беру прядь ее волос в руку и пробую их на ощупь, как японский шелк. Васильевна спокойно смотрит на мои вольничанья, но я уверен, что это не от привычки.
- Нет, не парик, - видимо, раньше меня уловив грань, за которой прячется неловкость, сообщает она. - Давайте поменяемся местами.....
С удовольствием услужливого ефрейтора я соглашаюсь и только сейчас замечаю сидящего на ступеньках пассажира, чья голова, качаясь подобно цветку георгина, в точности повторяла все изгибы шоссе.
Автобус трогается с предпоследней для нас остановки, желе стоящих уплотняется, отчего расстояние между мной и Васильевной становится недоступным ханжескому пламени свечи...
- Вам удобно? - спрашиваю я, радуясь возможности отвлечься, - стоять на моей ноге...
- Ах, простите! - спохватывается она. - Вы терпеливы, как Христос.
- Ага, - ради красного, явно вредящего словца, уточняю я, - и такой же любвеобильный. Но ничего мне даже приятно...
- Станция Брусин, - как радио динамик, вещает кондуктор. - Готовьтесь к выходу.
Гражданин Георгин поднимается и, оглядев окрестности мутным взором, оглашает всем понравившийся экспромт:
- Я уже готов!
- Давайте свой сидор, - предлагаю я Васильевне и беру портфель из ее руки, стараясь прикоснуться к ней своей.
- Господи! - выйдя на волю и глядя на безоблачное небо, восклицает она. - Будь человеком, оставь так до вечера!
- Сегодняшний день, - авторитетным тоном местного жителя замечаю я, - первый без дождя. Наверное, товарищ, к которому вы обратились, с утра отвлекся на обжигание горшков.
- Ну, что же, пожелаем ему высокой производительности... Ой, Сашко, смотрите, - едва сдерживая смех, показывает Васильевна взглядом на здоровенного краснорожего парня в майке.
- Да, гренадер, - осторожно реагирую я, - его прелестным личиком можно останавливать поезда. Это что, ваш ухажер?
- Да нет же, на кашкет смотрите!
Я смотрю на " кашкет" и прыскаю: над прозрачным козырьком пляжной кепки фабричным способом изображены маленький герб города и крупное его название - Кривой Рог.
Мы хохочем долго, до усталости, счастливые оттого, что так хорошо поняли друг друга. Если до этого момента я побаивался, будет ли нам легко, то теперь беспокойство улетучилось, - стало прекрасно.
Мы разуваемся и, как малые дети, подпрыгивая на горячем песке, короткими перебежками от тени к тени, от лужи к луже приближаемся к пляжу.
- Ой, сколько мужчин, - подзадоривает меня Васильевна, - прямо на земле валяются!
- А грибков свободных нет, - глотая горькую пилюлю, говорю я, - хоть самому выращивай.
- Если судьба подарит нам место под солнцем, - отбирая кусок хлеба у какого-нибудь современного Козьмы Пруткова, заказывает она, - пусть оно будет в тени.
- А если - нет, - вырывается у меня хвастливое обещание, - я отключу солнце. Не возражаешь?
Васильевна смотрит на меня, прищурившись, и медленно выговаривает:
- Молодой человек Сашко, вы не оговорились? Кажется, я не давала повода обращаться со мной так бесцеремонно. По-моему, на брудершафт мы еще не пили!
- Так давайте выпьем, - сходу выкручиваюсь я.
- А закусь е?
- Е, е, - тараторю я, запуская в свою сумку руку. - Что вы предпочитаете чему?
- Я предпочитаю, смотрит Васильевна на небо, будто на нем отпечатано меню, - Каберне - всему.
Опытный мухлевщик лото, я извлекаю заказанный напиток и кланяюсь перед собой и в стороны, благодаря воображаемую публику за аплодисменты.
- А закусь е? - всем своим видом показывая знакомство с теорией вероятностей, снова спрашивает она.
- Е! Что вы предпочитаете чему?
- Я предпочитаю, опять советуется с небом Васильевна, - нет, такого у вас быть не может... Ну, хорошо, попробуем. Я предпочитаю леденец!
- Следующим номером, - объявляю я, садясь на песок, - раздача слонов и материализация духов. - Окунаю руку в сумку и достаю завернутый в целлофан петушок.
- Хм м, а пить вино прямо из гоэлра будем? - притворно вздыхает она. - Ах, если бы у вас были тонкие стаканы, я так о них сейчас мечтаю...
- Такие?
- Ой, Сашко, - наконец вспомнив, что нужно удивляться, восторгается аудитория, - вы, наверное, волшебником работаете?
- Нет, сейчас я работаю мальчиком. Гарсоном, по научному,
- А я уже хочу работать выпивохой, - как о чем-то недоступном мечтает она вслух. - Можно?
- Знаете что, Васильевна, - равнодушным тоном маскирую я капкан, - а что если мы удалимся от всей этой цивилизации? Я знаю одно местечко на берегу, там не ступала нога белого человека...
- А вы... как это по научному закрывает она один глаз. - Вы джентльмен?
- А как же! Еще бы! - Энергично кую я горячее железо. - Само собой! Вне всяких сомнений! Клянусь честью! Как рыба об лед.
- Ну, хорошо, я вам верю. - Соглашается она. - Ваш последний аргумент очень убедителен. Играйте сбор.
- А на посошок? - подхалимски предлагаю я.
- Ах, - кокетничает Васильевна, - вы кого угодно... даже язвенника.
Я быстренько снимаю с бутылки алюминиевый беретик и, бормоча что-то, вроде " Лучше больше, чем никогда", образовываю над стаканами винные мениски. Потом залпом опорожняю свой, показывая, что время не ждет, и минут пятнадцать чувствую себя крайне нелепо, видя, как коварная собутыльница потягивает свою порцию.
- Горячее? - пытаюсь выкарабкаться из незавидного положения.
- Ага, - кивает она после каждого глотка. - Как лед. На котором рыба. Во фраке. -
- Ну что, - тороплю я, - будем работать путниками?
- Будем! - провозглашает она, допивая.
Мы поднимаемся и, переступая через декорации загорающих, бредем с пляжа. Я, мстя Васильевне за мужчин, которых много, удовлетворенно крякаю каждой женской спине от 15 до 30 лет. Затем с километр мы идем, почти молча, и я досадую на себя за то, что не выбрал дорогу с канавой или кочками, где можно было бы показать свою мужскую силу.
Никакого укромного места здесь я не знал, но был уверен, что оно обязательно найдется. Будний день, берег обрывистый и поросший кустарником. "Чем хуже, тем лучше", думал я, любуясь загорелыми икрами. "Налево", "Направо", подаю я команды, угадывая в зарослях повороты реки.
- Есть, товарищ Сусанин, - каждый раз отвечает Васильевна, постепенно замедляя шаг. Наконец она останавливается, я подхожу сзади совсем близко. Она поворачивается ко мне; портфель выпадает из одной руки, босоножки из другой.
Она смотрит мне в глаза - чудесней пения я не слышал!
- Здравствуй, любимый! - шепчет она, протягивая мне руки.
- Здравствуй, любимый, - прижимает она мою голову к груди.
- Здравствуй, любимая, - задыхаюсь я, сползая на колени.
Любимый, любимая, родная, милый - эти тусклые, всем известные слова лишь случайно совпали по звучанию с теми, которые слышала от нас трава...
Нет гениев!
Гениев нет, и не было! Я не слышал о таком чуде, чтобы кто-то хоть на тысячную долю процента сумел передать другому ощущение бесконечности, называемой любовью. Поэзия, музыка, наркотики - эти жалкие попытки приблизиться к вечной тайне только показывают, насколько велики расстояния вселенной.
Самое дорогое, привычно твердят ленивцы, - жизнь. Не могу я с этим согласиться! Жизнь дана любому, хоть одна, но есть у каждого. На четыре миллиарда жителей планеты Земля приходится ровно столько же жизней. А любовей?
...Одетые в липовую тень, мы лежим на махровой простыне и рассматриваем сомкнувшиеся над нами кроны. В одном месте зеленого свода образовалась полынья неба, в ней плавает меньше, чем единственное облако.
- Почему оно не в штанах? Это, наверное, неприлично...
- Оно еще маленькое, ему можно, - отвечаю я. Я еще хочу сказать, что облако похоже на коня, но блаженная усталость мягкой ладонью закрывает мне рот.
- Только без уздечки, - говорит Рая, и я поворачиваюсь и целую свою телепатку в колено - мне уже давно безразлично, на что натыкаются мои губы, лишь бы это была она.
- Где ты? - спрашиваю я.
- У бабушки в селе Закотное для всех, для тебя - где-то на полпути между Зурбаганом и Лиссом. Здесь люди не водятся?
- Живые - нет, - успокаиваю я, стараясь успокоится сам.
- Аэроплан металлический летит, а мне не страшно, это наш, - поет Раечка речитативом на манер седобородого акына. - Хочешь, поймаю, как бабочку?
- Он нас фотографирует для глухонемых электричек на рубль...
- Новыми?
- Керенками. На, одевайся, - протягиваю я ей липовый листочек.
- Не-а, - тихо протестует Ева, - я хочу работать нудист кой.
- Пойдем грехи смывать. Дать купальник?
- А можно я в коже купаться буду?
- Лайка, не балуйся, а то солдатам отдам, - угрожаю я.
- Ой, как здорово, - втягивает она голову в плечи, - А ты не обманешь? Ты всегда после сухенького щедрый на обещания, а проспишься - опять за свое: не знаю, не помню, пьяный был. Ве-е! - показывает она длинный язык, и я уже не так настойчиво стремлюсь видеть ее одетой,
- Ну, хорошо, пусть деревья раньше осени покраснеют от нашего бесстыдства.
- Пусть, зато я про тебя что-то знаю...
- Что ты там в таком возрасте знать можешь, мята?
- Знаю-знаю, - кивает головой проказница. - Захочу, скажу, захочу, - нет. Как захочу, так и будет, - лежа топает она ногой, и ни один сейсмограф в мире, кроме моего собственного, не зарегистрировал этого.
- Ничего ты не знаешь, шелковица.
- А вот и знаю! Люблю я тебя, вот что я про тебя знаю.
- Ну-у, - разочаровываюсь я. - Все ты перепутала, ласточка-квакушка. Это ведь я тебя люблю!
- А я тебя больше, ага!
- И я тебя больше.
- Такого не бывает, - надевая маску обиженной, капризничает она, - Ну, ладно, я тебя когда-нибудь тоже огорчу, Чтобы ты не поступал, как плохошки.
- А, по-моему, плохошки поступают в мединститут и учатся... Чтобы познать науку издевательств.
- Нет, их выгоняют после первого курса, - принимается она за мою биографию, - Зачисляют со скрипом, а выгоняют с треском.
- А-а, это, наверное, потому, что они не выносят общества некоторых очень хороших хорошек? - наношу я удар ниже пояса. - Кто знает, может именно брезгливость и сделала человека человеком?
Я знаю: если она сейчас нахмурится, все пропало, это беда, я и сам не смогу перенастроиться. Но вдруг рядом с берегом раздается плеск, как веслом по воде - спасение. Мы разом, будто вкусив плод познания добра и зла, прикрываем себя, чем бог послал. " Рыба " - выдыхаем одновременно, и хохочем, видя, что ей бог послал портфель, а мне термос.
Мы снова лежим на спинах, и все вокруг нам снова кажется Эдемом.
- Можно похвастаться? - кладя мне на лицо голову и, собственно говоря, уже начав хвастаться, просится Рая.
- Валяй, только не говори, что тебя опять в Голливуд приглашали, отодвигаюсь я.
- А я стипендию позавчера получила, - возвращает она мою голову на место.
- Ишь ты! - изумляюсь я. - В связи с этим хочется смеяться и спросить, не жестка ли вам подушка?
- Ничего, я потерплю. Между прочим, повышенную...
- Надо же! Теперь не нужно будет бутылки собирать в парке...
- А может и надо, ведь цены на автобусные билеты возросли вдвое. Эх, кризис-кризис!.. Давай баловаться?
- Давай, соглашаюсь я, перестав удивляться ее редкой способности менять тему.
- Давай кусаться?
- Давай, - нарочито очевидно прикинув расстояние между нами, снова соглашаюсь я.
- Давай бодаться.
- Дав.. На что ты намекаешь, волчицацка?
- Ну вот, выдумщик чертовый, я же играюся...
- Играй-играй, тальяночка моя, доиграешься...
- Вот ревнивец, глаза бы мои на тебя не глядели! Просто хочется закрыть глаза и бежать, куда глаза глядят.
- Ага, - изощряюсь я, - чтоб один глаз был водкой залит, а другой - ни в глазу. И чтоб весь мир за глаза говорил, что любит тебя за глаза...
- А тебе нравятся мои... эти, как ты сказал, - внезапно притихает Лаенька, - глаза? А правда у меня есть что-то от Бриджит Бордо?
- Конечно правда, - отвечаю вполне серьезно, - но еще больше своего, чему бы она позавидовала.
- Да? Это ты хорошо сказал. Молодец, возьми на полке пирожок. Говори еще, - требует она как-то задумчиво.
Я понимаю, что время шуток закончилось, поэтому осторожно продолжаю выполнять заказ, старательно формулируя образы.
- А еще мне кажется, что ты по ошибке природы родилась не мелодией. И что ты стоишь войны Алой и Белой роз. И что Золушка, Дюймов очка, Джульетта, Беатриче, Франческа, Шагане, Дездемона, Сольвейг и прочие Манон Леско не имеют права, согласно мировому закону справедливости, сидеть в твоем присутствии.
Моя любимая прикрывает пальцами обеих рук дрожащие губы и просит одним взглядом: еще, еще!
- И не один принц истории и сказки не может быть с тобою рядом, потому что лучшие цветы - фиалка и ландыш - как Южный и Северный полюса, вблизи находиться не могут.
- И что я еще долго после расставания ощущаю твое присутствие, как высоко летящий самолет освещен лучами давно зашедшего солнца.
- И что с того дня, как встретил тебя, я перестал отграничивать себя от тех счастливцев, которые наследуют богатство, и выигрывают в лотерее.
- И что нарушится открытый нами мировой закон справедливости, если от нас кто-нибудь услышит "я и он" или "она и я" вместо "мы"...
- Я люблю тебя, - плача, бросается ко мне моя светлая радость, - Я люблю, я люблю, - душит она меня солеными поцелуями, - Я люблю тебя, - заходится она в истерике, доводя и меня до исступления.
Я плохо запоминаю такие моменты. Знаю только, что нам необходимо сразу, немедленно получить друг от друга доказательства своей любви. А способа этого не знает разве что беспорочная матерь божья.
Представьте себе на секунду, что слово "прекрасно" вы слышите впервые, но его значение знали давно. Так вот, в моменты, которые я назвал "такими", ее лицо становится настолько прекрасным, что я сам поражаюсь богатству красок, рисующих в моем сознании ее портрет. И если меня нарекут очередным Пигмалионом, я и тогда не остыну. Никогда.
Я раньше ее прихожу в себя. Наверное, и это дает мне право считаться сильным полом. Моя любимая лежит с неподвижным лицом, но я знаю: она сейчас так же далека ото сна, как и пять минут назад, когда в порыве безумного откровения шептала разные слова. У меня есть время полюбоваться ею, и я его использую именно так.
Вот справа родинка, похожая на сосок, только приютилась она немного ниже. Увидев ее первый раз, я сказал, что это клякса, а настоящий сосок был сделан со второй попытки. С тех пор каждый последующий раз - и это не приедается - я начинаю одними и теми же словами: "Послушай, у кого-то из моих знакомых где-то в этом районе проживает родинка? А-а, вот ты где! По-моему, вчера или позавчера, или месяц назад ты была выше или ниже, или правей, или левей... Смотри, не заблудись, маленькая путешественница!" ( Мы изобрели массу своих слов, которые вам знать совсем не обязательно, потому что, если услышанные режут слух, то те вообще покажутся диким бредом.)
Об ее всегда приоткрытых глазах я сказал, что они созданы в конце месяца, когда предназначенную для век материю частично использовали на лоб. А ее красивому выпуклому лбу я присвоил личное имя - Мечта снайпера. И это прошло!
У моей любимой лицо актрисы, и я рад, что не многие обращают на это внимание.
У моей любимой грудь не подпирает подбородок, как у крестьянок на фламандских полотнах, но мне вряд ли угодила бы другая.
И вайтлс у моей любимой не соответствует стандартам мисс Планета, но Венера Милоская красоваться рядом с ней не рискнула бы...
Я мог бы еще много-много говорить о своей любимой, но, пожалуй, следует воздержаться: ведь я не лирический герой и она лицо вполне реальное.
Вот я целую лицо этого лица и слышу его вопрос:
- Ты меня действительно так любишь, я тебе родней всех, милый?
- Конечно родней, - пытаюсь я ее растормошить, - Родней Арисменди.
- А если бы я умерла, - по-прежнему не открывая глаз, спрашивает она как не у меня. - Что бы ты сделал?
"Какой мне смысл после этого делать хоть что-нибудь, родная!"- думаю я, но вслух повторяю попытку привести ее в чувство:
- Ну, само собой... как это сказать по научному... полюбил бы еще больше. Пока теплая.
- Вот ты какой, - тихо печалится она, отворяя глаза.
- Просохли уже и стали уже, - притрагиваюсь я к ним губами, - Поцелуй и ты меня, черешня.
- Нет такого закона - требовать поцелуи, Вас много, а я одна, - отвечает она дерзко и делает неожиданный переход, предлагая нашу давнишнюю игру. - А солнце светит ярко, как что?
- М-м, как лампочка перед тем, как лопнуть
- Четверка. А небо голубое, как что?
- Как мальчик на панели, - сходу брякаю я.
- Троечка. А воздух прозрачный, как что?
- Как намек куме.
- Двойка! А-а, у тебя нет кумы - четверка. А след самолета прямой, как что?
- Как Лаенькина дорожка к падению, - радуюсь я, предчувствуя бурю.
- Кол! Как Санечкины извилины! - вскакивает, наконец, она и согнутым пальцем постукивает меня по темени. - Во! Во!
- Войдите, - отвечаю я, кусая ей палец, - только холоду не напускайте!
- Ах ты, щенята! - восклицает Лайка и, изловчившись - не очень я и сопротивлялся - грызет мне бок.
Я беру ее за ухо и спрашиваю грозно:
- Ну, что тебе сделать? Накостылять по туловищу?
- Что хочешь делай, только живот не целуй - щекотки боюсь!
- Ну, ладно, халва, - веду я ее на берег, сейчас ты у меня будешь работать Муму!
- Мой бледнолицый брат, - заговаривает она мне зубы и пытается отодрать руку от уха, - индейцы перешли Ориноко и бросили в Рубикон жребий.
- Так? - спрашиваю я, беря ее на руки и бросая в воду, - Ольховой сережкой с ладони тебя отпускаю.
- Птибурдуков, - вынырнув, отфыркивается она, - ты хам, мерзавец, сволочь! А ты, сударыня речка, прекрасна!
- Критику в свой адрес признаю - впредь обязуюсь водоемы не засорять. Ну, ладно, репка, давай руку - вытащу, чтобы в речке не было недостатков.
- И-и-а, - затягивает новорожденная русалка, закрыв глаза и открыв рот, как для конфетки, - а-а-пчхи! Это на тебя, раз ты такое!
- Отставить дебаты, воды сойдут, - кричу я и брыкаюсь на спину, как АН-10, - Пойду в гости к морскому царю, я - врио Садко. А ты, тетка, отцепись от юноши и хромай отсюда!
- Я-то отцепилась, племянничек, - грозит "тетка" пальцем, - но смотри, чтобы рак не подцепился. Или водянка... За тобой глаз да глаз нужен! Даже два.
- Опять глаза! - возмущаюсь я, хлебнув воды, - А какая водянка, болезнь?
- Нет, не болезнь. Не прикидывайся ягненком, а то волк съест, - отчитывает она, - Сам знаешь, какая. Жена водяного.
- А-а! - Гордо повожу плечами, - было дело, было. Убегай - я теперь работаю ловцом жемчуга.
- А если бы ты меня с кем-нибудь... это... подловил? - пользуясь тем, что я далеко, перегибает она палку, - С футболистом, например.
Я медленно закипаю, но плыву к берегу с видимостью спокойствия.
- Ну, огорчился бы несколько, - цежу сквозь зубы, карабкаясь по склону, - если он не ударник труда. Может, даже обиделся бы... Не так, как ты сейчас обидишься, - продолжаю я, выламывая розгу, - но все-таки...
- Дяденька Бабай, - спрашивает Лаенька детским голосом, ковыряя ногой песок, - а что вы делаете?
- Да вот надаю сейчас некоторым штатским лозанов по филейным частям, враз им шуткувать расхочется.
- А разве сегодня суббота? - спрашивает проказница, ежась, - А если за них, за некоторых, хорошенькая девочка очень попросит?
- Что-то не видно здесь таких, - смотрю я по сторонам, - Где же она?
- Ну, вот же она, вот, - показывает Раешка на себя пальцем. - Вот она какая хорошенькая, вот, вот, - приговаривает она, целуя себе руки.
- Хм-м, а я думал это репетиция Рины Зеленой, - продолжаю я ломать ивняк.
- Дяденька, а сейчас что вы делаете, веничек для бани?
- Да! Метлу! - взрываюсь я. - На, лети в свой Донецк!
- Санечка, не нужно, - виновато кладет она мне руки на плечи, - я больше не буду, я нечаянно, чесслово. Поцелуй меня в уста сахарны...
Я оттаиваю и добросовестно выполняю задание.
- А я умею ногами в воде болтать, - хвастливо заявляет вновь развеселившийся постреленок, - Только сидеть не на чем...
- Да? - удивляюсь я, - а мне всегда казалось, что сидеть у тебя как раз есть на чем.
- Спасибо, - делает она реверанс, - я польщена... Смотри, под нами - наоборотовная страна... Ты там будешь Ашас.
Я смотрю в воду, и, корча рожу "умная", взаимничаю:
- А ты - хорошка!
- Нет, это ты там будешь хорошка. А я - дрянушка.
- Ну, нет, - не сдаюсь я, - раз это наоборотовная страна, значит, тебе там положено работать великолепнушкой... Правильно ведь, Раечка?
- Раечка-Раечка, - передразнивает она, - Я уже 18 лет Раечка.
- Что-о? - транжирю я все свои запасы иронии, - А по паспорту получается, что твоя мама еще 24 года назад родила не цыпленка, не лягушку, а неведому зверушку. Я в зоологии не спец, но, по-моему, это ты...
- Значит, - притопывая ногой, щурится шалунья, - мне царапаться и кусаться на роду написано?
Я не успеваю сориентироваться - она кидается ко мне, с хорошим результатом делает подножку и впивается зубами в горло.
- Осторожней, - бессильный от смеха, прошу я, - там у людей артерия.
- Сейчас проверим на вкус, - обещает новоиспеченный вампир, крестом разводя по земле мои руки и вновь наклоняясь к шее. - Солененькая, - урчит довольно, слегка пугая жизненностью игры.
- Ну что ты припала, как к святой иконе? - смеюсь я деланно, Оставь немного, я хочу донором стать.
- Нет, - упрямо твердит упыренок, - выпью всю, если не скажешь приятную правду в глаза, как ты ко мне относишься. Ну?
- Ну, - как откровение излагаю я, - уважаема ты мною... Только не сиди так на мне, наездница. Пора спешиться, а то, как бы чего не вышло... Слазь, кончилось ваше время.
- Ничего у тебя не выйдет, старый греховодник, - заявляет она твердо, - я владею каратэ. Вот скажи (хоть вот такой маленький-маленький разик), что ты любишь кого-нибудь из присутствующих, тогда я, может быть, соглашусь, чтобы ты овладел мною насильно...
- Хорошо, буду резать правду-матку: из присутствующих я люблю себя.
- Ну не эгоист ты после этого? - словно обманувшись в ожиданиях, вздыхает она.
- Ну что ты? - спокойно перечу я. - Эгоистом я был и раньше...
- Тогда я надену железные башмаки и пойду искать по белу свету удивительного человека, который любит и меня. Вот!
- А если удивительное - рядом? - спрашиваю, чувствуя, что мне и самому хочется произнести это слово.
- Как понимать? Как охмуреж? Или?..
- Да, - отвечаю я, старательно подбирая слова, - или!
- Так любишь ты меня, в конце концов, трах-тарарах?! - потеряв терпение, кричит Раенок, как с балкона 9-го этажа. - Щас как влындю!
- Да, я тебя люблю, даже в карты боюсь выигрывать, - быстро признаюсь я и загадываю, что она сейчас скажет: "Ну вот, сбылись мечты идиотки" или "Без тебя знаю, болтун несчастный". Но Лаенька, бессильно опустив руки, вздыхает:
- Что за прелесть эти сказки - каждая есть поэма!
- А ты? - дергает меня за язык, давно ждущий возможности подгадить, бес.
- А ты сначала накорми меня, напои, спать уложи, а потом вопросы задавать будешь. Я устала...
Она бесцеремонно переворачивает меня на живот, сворачивается сверху калачиком и принимается устраиваться на работу спящей красавицей. Это значит, что как минимум полчаса я, не шевелясь и не разговаривая, должен изображать йога.
- Любимушка, а может, ты действительно проголодалась? - без особой надежды пытаюсь я схитрить.
- Не кряхти, пожалуйста, балбес. И не ерзай, а то поленом отхойдокаю, - обещает она, может быть уже не слыша своих слов. - Спи спокойно, дорогой товарищ.
- Уговорила, - вздыхаю я, вспомнив поговорку о плети и обухе, и только прошу, как обычно, - Приснись мне, тропинка.
- А ты мне что? - неожиданно подает она голос, как с того света.
- Поделюсь щедростью душевной, - само возвеличиваюсь я и вдруг, сбросив ее с себя, как одеяло, бросаюсь к сумке, - Черт возьми, как я мог забыть?
- Ты чего лягаешься, - сразу догадавшись, что ее ждет сюрприз, косится на меня Раечка, - Вот я тебя вожжами...
- В какой? - спрашиваю я, пряча обе руки за спину. Это тоже элемент одной из наших игр, милый пустячок, из которых, собственно, и слагается вся наша большая радость. Само собой, подарок я держу в левой, и Рая, мастерски сыграв размышление, тычет пальцем в мое левое плечо: