Захотелось написать серьезную книгу с рабочим название "Дояринг в Сивом Мерине".
Книга поведает любознательному читателю о становлении колхозного хозяйства в постреволюционной стране, о нелегких буднях колхозников-доярмэйкеров, о председателях-вредителях, о кулаках-дармоедах, о фашистских диверсантах-каннибалах и прочих посторонних элементах... так же вы узнаете о борьбе с пьянством, и курением на местах и повсюду, о виликих съездах любимой партии, о виликих делах, и о виликих же товарищах, с которыми мне довелось встретиться в те страшные далекие-далекие годы.
Эта книга - воспоминание, покрытые плесенью и тьмой откровения, последний выдох истинного господина ПэЖэ - председателя давно забытого колхоза "Сивый Мерин"... поэтому, большая просьба: отнеситесь со всей серьезностью к этому небольшому отрывку, взятому наугад из сердцевины. Всего в книге будет много страниц: может быть пицот, а может и пицот пятьдесят. Представляете, пятьсот пятьдесят страниц, исписанных мелким председательским подчерком, от которого веет пышными хлебами и спелым картофелем, острым крестьянским сыром и душистым оливковым маслом, красивой работящей девкой и яростной зимней грозой, бензином и урановым салом, потом и кровью, лимфой и гноем!
Лимфой и гноем!
Потом кровавым!
Пахнет картошка!
Толченая с салом!
Нефтью, бензином!
Мосгом звериным!
Пахнет водитель!
И карасином!
Пахнет кулак:
Фигой, глистами!
Пахнет фашисткое рыло
- Зубами!
Трупными газами!
Пахнет трупак!
Только бездельник!
Не пахнет ни как!
***
Товарищ, товарищ!
В строй становись!
И непременно, товарищ:
- Трудись!
Видишь, как трудится
В речке вода?
Бесстрашно толкает
Турбины она!
Видишь, как трудится
Солнышко в небе?
Топливо жжет!
Гигатонны на ветер!
Слышишь, как он
Трудиться привык?
Знает не каждый
Ветра язык!
============
....Совершенно внезапно, и как обычно - без предупреждения, Сонечка Тараканова (урожденная Бубуян, умница, красавица, неутомимая чемпионка по доярингу колхоза "Сивый Мерин") с удивлением обнаружила необычный привкус удоя; Сонечка выпрямилась, смахнула широким, хлебосольным жестом тягучий перламутр молока с алых губ, сдвинула густые черные брови, впрочем, расчесанные вразрез, как у героя народных сказок - Брежнева, явила свой орлиный профиль зрителю, цыкнула ухоженной десной, но вслух ничего секретного не сказала. Вместо этого, Сонечка гаркнула хорошо поставленным командирским басом свое привычное "следующий", опустилась на скамейку и принялась усердно ждать, как впрочем... слегка, и задумчиво так, сжав розовый язычок меж прокуренных зубов.
От её мыслей воздух сразу стал тяжелым, душным, густым, словно коровий навоз после щедрого осеннего ливня, или словно бетон, который, знаете ли, эдак, размешивают непутевыми лопатами, а потом складывают в мятые ржавые ведра, и тащют, тащют... куда тащют-то, куда? да никуда: прямиком в чащу, на Кудыкину скалу, или еще дальше, в прелую Камбоджу - да все пешком, ползком, да все болотами, забытыми тропинками, фанатично, без оглядки: сквозь дремучий бурелом, да по битому стеклу, без сапог, без воды, без провизии, без пропусков и билетов на обратный путь, а дрянная металлическая рукоятка несчастных ведер жестоко впивается в кровоточащую ладонь и сдирает, сдирает с них кожу с мясом, выкручивает суставы - вот как тяжело стало от мыслей Сонечки, вот так нелегко, тоскливо и больно. Невыносимо больно. Вот так! Как впрочем...
Следующая корова неторопливо вошла в молочную лабораторию, дернула сытым пятнистым боком, повела громадной башкой, и обреченно шлепнулась на чистую скамейку. Очнувшись от тяжелых мыслей, Сонечка привычно сунула загорелую руку сквозь густые заросли синтипоновой плесени прямо к твердому, мускулистому вымени. Корова, узнав сильные пальцы, сказала привычное "ММММММММММУУУ" и замерла. Мелкие её глазки тотчас подернулись загадочной пеленой. Наблюдая за реакцией, Сонечка тихонько дернула, разминая в пальцах горячую плоть. В белое эмалированное ведро звонко хлестнула тугая струя. Корова тихонько затрепетала, нервно мяукнула, замотала рогатой башкой, ударила тяжелым копытом по настилу, и выпала в осадок.
Сонечка осторожно вынула оскверненное ведро с удоем из кучи, глянула и недовольно процедила сквозь желтые зубы:
- Корова нынче совсем дурная, даже полведра не дала. Расходный материал. На Луне совсем от рук отбились, поставляют черт знает что.
Ласково светило красное солнце, шумел ледовитый океан... Жаркий июньский август 2156 года черных котов ни чем не отличался от иных осенних декад. Через час должна была взойти Туманная Андромеда. Сонечка зевнула, и не спеша двинулась в бункер:
- Совсем разучились делать коров. Поставляют расходный материал. Тыловые крысы. Грязные, ленивые, вшивые тыловые крысы. А ведь война... Сволочи!
Через минуту рапорт был готов - такой же, как пять предыдущих, только дату поменяла, да внизу приписку воткнула: убедительно прошу отказаться от импорта лунной говядины.
И все. И все....
Все, да не все. Сонечка обзвонила соседние фермы, там тоже самое, одним словом, саботаж.
Интересно, среагирует правительство на их рапорты или нет, размышляла Бубян, наблюдая, как с десяток ярких точек неспешно стартуют с темного горизонта и тянутся к бледной Луне. Вспышек взрыва она не заметила, наверное лунные заводы находились на обратной стороне.
- Нужно переходить на резервные подземные фабрики по изготовлению топлива, - тихонько пожаловалась Бубуян Луне. Луна молчала. На секунду Сонечке показалась, что она заметила яркую вспышку возле самого терминатора. Потом еще одну, и еще. Девушка снова зевнула, укуталась покрепче в шаль, и двинулась к стальному шлюзу бункера.
- Давно пора запускать, чего их держать в резерве, - ворчала Бубуян, плотно закрывая шлюз. И словно в ответ на её мысли, где-то глубоко под землей вздохнуло, вздрогнуло и снизу, из бетонного полу, из толстых стальных переборок, из под километра гранитной породы глухо застучало, завибрировало, зашумело. Сонечка вошла в спальню, быстро разделась и легла со счастливой улыбкой:
- Наконец то!
Погружаясь в сон, ей подумалось, а что теперь станется с ней? Ведь ничего другого, кроме тестирования селенистких коров на предмет пригодности ракетного топлива, и самого состояния животных, она ничего не умеет.
- Буду водить корабли в дальний космос, - решила Сонечка, - на сааамый край Вселенной, на саааамый...
- Построят армаду, для эвакуации населения, а меня - к штурвалу: извольте, мадам вести корабли вперед! А я не откажусь, чего мне... хоть коров доить, хоть армады водить. Дело нехитрое, все могу, - с этой мыслью и заснула.
***
Или вот еще... зря вы так... между прочим, я - один из выживших. Те мертвецы - девять штук, словно девять патронов в десятизарядном карабине, или девять кассет в десятикассетной авиабомбе, - те, зовут меня десятым трупом. Были бы вы добрее, или черте что, я б тогда с радостью поведал, как все случилось: и про медведей-инопланетян, обрушившихся на разбросанные палатки, словно переспевший новозеландский град, и про фашистский танк, невзначай раздавивший цыганскую кибитку. Но вы - не добрые, поэтому буду молчать.
Все никак не мог вспомнить фамилию командира нашей группы, помнил, что фамилия у него - птичья. То ли Синицын, то ли Воронин, то ли Коровин, то ли, какой-нить Галкин. Но нет - другая оказалась. Темно ведь было - как раз костер потух, и Дятлов, шумно перевернувшись на бок, наконец перестал тоскливо материться, и бодро так, от души захрапел, откинув голову, словно это не голова вовсе, а какая-нибудь скверная безделушка, или, вусмерть стоптанный, извините, сапог. Галина Николаевна, моя соседка, тоже притихла. Лагерь начал погружаться в трясину, которую, некоторые умники называют сном. Вот.
Я тож задремал. И тут рядом, как будто взорвался крупнокалиберный снаряд. Палатку мгновенно сдуло ударной волной, посыпались комья снега, и почему-то, замерзшей в камень земли. Выплюнул я эту гадость, и ору в ухо Галине Николавне:
- Ты што, сука, ложись! Танки противника справа!
А сам думаю, какие, нахрен, танки, зима же. Дятлов тоже не дурак покомандовать:
И о чудо, Галина Николаевна, голубушка, стряхнув грязь с юбок, достает из под сваленных рюкзаков охотничье ружье, да из обоих стволов, как саданет мне картечью в живот! Ну, я тут канешь, маленько растерялся, и даже равновесие маленько потерял. Стою, значеть, кишки рукой зажимаю, чтоб товарищи не заметили, кто всю тушенку за один вечер сожрал, и говорю спокойным таким голосом:
- Да что ж вы, сволочи белогвардейские, казенные патроны в меня тратите...
И тут прибыл еще один снаряд. Волной всех, канешно, расшвыряло по окрестностям как следует. Выкарабкался кое-как из воронки, засунул кишки обратно в полость, чтоб не мешали, застегнул все это широким ремнем, подобрал, значеть, чью-то ногу, и опираясь, тихонько заковылял в лес. Тут началась пурга. Ветер страшно воет, ВУУУ!ВУУУ!!! но зрение у меня - как у КТХ, значеть. Непрерывно оглядываясь, успел таки заметить, несмотря на густой снег, и прочие неприятности, этих медведей-пришельцев, что словно гнилой горох посыпались из ихней невозможной шлюпки, подозрительной, следует отметить, конструкции. Показал всем окровавленную фигу, и в лес, в лес, огородами, кустами, изрытыми дворами. А в лесу, я там свой - незаметный, две недели выбирался, питаясь ногой, кишками с тушенкой, и обильными молитвами.
Злые вы, ничего рассказывать не буду!
***
... и не устану повторять: главное, что себя сберегла, для мужа сберегла - по другому никак. Это как ядерный заряд, который бережет себя, чтоб выполнить боевую задачу. А вы что, думаете, ей, боеголовке легко штоле?
Пусть, например так: собрали её кое-как усталые руки православного христианина, кое-как закрепили на разводящей платформе, внутри носового обтекателя МБР, кое-как поставили на боевое дежурство, а сам добрый христианин домой пошел, высыпаться, например, или по делам, куда... Настал час и твердая рука другого доброго христианина отправила боеголовку с подружками, или без них, к цели: привести в порядок басурманский гарем, например, чтоб знали, как ни в чем не бывало. Летит наш боевой блок, девачка-красавица, внутри МБР, да катается от стены к стенке. Стучит своими урановыми платьями по обшивке, дребезжит внутренностями. И вот, у основания, образовалась трехщина. Увидели жуки-чревоточцы ущерб, заползли внутрь и давай грызть микросхемы, жрать переборки, кусать провода и поливать все это тараканьей скверной. Загрустила наша красавица, дурно ей стало, и даже прегадко.
Вот она цель, совсем близко, давай, освобождайся! Но, нет не слышит красавица внутреннего голоса, лежит - грустит. Потом, как-то лениво отстегнулась от разводящей платформы и тяжело рухнула по направлению к басурманскому гарему. Внутренний голос снова кричит:
- Сейчас, сейчас, милая! Пора!
Но не слышит ничего красавица, тяжко упала за гаремом, прям в бусурманский огород, да так, что стальные кишочки захрустели. Подошел к лежащей басурманин, осквернил взглядом, выдрал из девушки все самое ценное, все самое нужное, неповрежденное, а корпус швырнул в речку, чтобы никто не заметил. Потащил заветные кишочки в свой поганый хлев. Взял из шкафа новенький корпус, засунул туда добро и запечатал с любовью. Начал говорить ласковые слова, научил, как себя беречь, научил девственности, научил себя хранить, лелеять, стеречь, чтобы ничего не повредилось, не помялось. Научил цели. Аккуратно поместил красавицу в новенькую басурманскую МБР, закрепил как следует, прочно затянул пироболты, крепко, поцеловал на прощание и отправил обратно - на православный городок.
Летит красавица-боеголовка внутри ракеты и радуется, не катается, не сквернословит, не стучит о корпус сапогами, бережет девственность, помнит о цели. Зашли в корпус ракеты жуки-чревоточцы, посмотрели на красавицу, покачали головами и говорят:
- Нет, не будем её трогать, вон как прочно сидит, бережет себя, не стучит, не трещит, с боку на бок не перекатывается. Не сможем внутрь неё проникнуть, потому что внутрь её проникнуть нельзя!
Сказали это и сгинули прочь. Оправила тихонько свои наряды боеголовка, чуть поправила прическу и улыбнулась. Тут внутренний голос красавицы, шепчет сладким шепотом: освобождайся, милая!
Легонько оттолкнулась девица от разводящей платформы и в вихре завертелась, закружилась в огненном танце. А цель все ближе, и ближе. Внутренний голос красавицы вновь шепчет:
- Давай, милая, сейчас!
Вздохнула боеголовка, улыбнулась и стала чистой энергией. И в тоже мгновение, энергия обратилась в жесткий рентген. Вздулась обшивка ракеты, пропуская поток электромагнитного излучения. Задымились удивленные лица православных христиан, вспыхнули волосы и одежды. Задымились стены православных шинков, домов, школ и детских садов! Словно спички вспыхнули православные деревья. И будто огненный ураган, обрушилась на город ударная волна, все сметая на своем пути. Ровно стало, чисто, лишь пузырится стеклянное озеро под взрывом, а из центра расплава, клокоча и стегая молниями, поднимается к небесам черный столб пепла и дыма, быстро догоняя остывающий уже огненный шар...
***
Как всегда, внезапно, вспомнился давний случай... где то, в классе восьмом, или даже в девятом, или того хуже, ездил я осенью к дядьке за черникой, орехом, или запросто - погостить, да пострелять. С ночевкой тогда собрались. Дядька со своим соседом и другом спали в машине, а мне уступили место под "Нивой". На всякий, дали обрез - давеча видели медведя, и мужики лениво советовали:
- Ежели полезет к тебе под машину, ты ему из обоих стволов по морде, дуплетом, дуплетом... патронов не жалей, чего их жалеть. Только обрез держи обеими руками, там волчья картечь, может руку оторвать, ежели одной стрелять будешь. А мы проснемся, и разберемся не спеша: то, что от тебя останется - в одну кучу, то что от зверя - в другую, а металлолом "Нивы" бум складывать совершенно отдельно, чтоб котлеты с мухами не перемешались. К вечеру вытрем части машины от крови, да толкнем за бутылку. Ты чего такой кислый, весело будет.
Да, ночь и вправду, случилась беспокойная - кто-то полоскался в тихой речке, шлепал по воде, брызгался, ворочал камни, булькал, и сладко шептал:
Потом сделалось совсем тихо, даже подземный гул перестал тревожить. Жутко мне стало, а вдруг сегодня Туманная Андромеда не взойдет. Выглянул тогда из под машины, и замер - нет, никуда не сгинула Андромеда, еще ярче стала; раскинулась блестящим диском на полнеба. А в центре её - яркая бело-голубая звезда. Это квазар. И отчетливо заметен молочный мост, соединяющий нашу Галактику с квазаром. Иногда, можно заметить яркие вспышки, когда квазар глотал массивные звезда и плотные скопления. Старики рассказывали, что лет сто назад ночью было светло как днем, и так продолжалось несколько месяцев, покудава квазар расправлялся со звездным скоплением. Сейчас газопылевой мост у Андромеды пульсировал лиловым перламутром, или это только чудилось, что пульсирует. А еще старики рассказывали, что наша Галактика каждую секунду теряет триллион тонн, а потом перестали рассказывать, видно со счету сбились, или просто надоело пугать друг друга. А может быть, их всех сожгли, чтоб население не тревожили. Взяли, собрали в одну большую кучу, облили ракетным топливом и подожгли. Наверное, ярко тогда горело, с Андромеды было видно.
- Боже, как пить хочется, это от грибов, наверное, и чего я с собой воды не взял, а вылезать неохота, холодно, да и лень. Скоро утро, тогда и напьюсь.
"Нива" качнулась на жестких рессорах, хлопнула дверь. Сна как не бывало. Один из мужичков, не разобрать кто, может, дядька, а может сосед его, кряхтя вылез из машины, и задрав голову долго смотрел в звездное небо, раскачиваясь, и без особого энтузиазма орошая черные кусты. Как в него столько жидкости влезает? Взял я тогда обрез, переломил, вытащил один патрон. Закончив, мужичок вернулся к машине, встал на четвереньки, заглянул ко мне:
- Ты чего не спишь, меня ждешь?
Тут я его и узнал, да не раздумывая, ткнул обрез ему в лоб, да на курок нажал. А когда боек щелкнул, мужичок вскочил, потерял равновесие, и тут же наземь повалился. Мне тогда еще подумалось, что в оскверненные им кусты угодил.
Я тихонько ему:
- Еще раз сунешься, бошку снесу, - и вставил патрон на место.
- От звереныш, ну ладно, попадись утром, уши оборву.
Это Федя. Про него много гадостей рассказывали, будто не гнушается ни мальчиками, ни старухами, ни свиньями, ни быками, ни деревьями. В общем, скверный тип.
Уснул только под утро, и тут же проснулся, разбитый как "Нива", под которой успел продрогнуть от утренней свежести. Едва встали, сразу начали собираться, но прежде, и для настроения, откушали по стакану водки с картошкою и свинной тушенкой.
Так вот, этот Федя, все лез со своими рассказами про баб - какие у него были, сколько, как он стирал коленки в прихожей своего дома:
- Жена, зараза такая, вот-вот должна вернуться, поэтому тороплюсь, а коленки все трутся о жесткие доски коридора, нозятся, кожа сдирается о шляпки ржавых гвоздей, когда успели повылазить? не было ведь. А подруга загадочно молчит, будто ждет чего...
Рассказывает Федя свои истории, и на меня все поглядывает, а я делаю вид что ничего не произошло.
Тогда Федя снова лезет к моему дядьке:
- Вот ты, дохтур, скажи мне, как другу, может быть такое? Сунул одной бабе, а там холодно. Было у тебя? У всех, главно - тепло, да мягко, а у этой, знаешь, неприятный такой холодок внутри... Иней прям. Не суровая Австралия, например, а как будто сосульку языком, понимаешь?
Дядька ему отвечает, ничуть не смутившись:
- Нехрен совать в моргах, да на кладбищах. Совсем одичал. Сельские бабы не топтаны с прошлой весны, а он к покойницам ходит, стыд какой. Эх, дурак ты Федя, и шапка на тебе дурацкая. И воняет от тебя скверно, будто человеческого навозу нажрался, а ведь ты в общий котелок своей ложкой лазил... Не мыл ты её, наперед, штоле? Паразит, одним словом. Зря мы тебя с собой взяли, нежить косолапая. А ну пшел прочь, фошист, недобитый, вайта!
И Федя, послушно, да в развалку, успевая на ходу судорожно вытирать грязные свои, вонючие, кривые пальцы о черную гимнастерку, с непонятными нашивками, пшел, пошел, и обязательно, мокрым валенком прям в костер... и как наступил он в пылающие уголья, так и заорал подбитым паровозом, или осатаневшим петухом. А потом, запрыгал, громко затопал кривыми ногами, и давай махать ручищами, словно гадкая птица, покудава совершенно не пропал в белейшем паре.... И дым тот уже стал-обернулся густым туманом, да таким плотным, что даже земли под ногами не видно, даже если прижаться к ней всем дрожащим, мокрым от пота и росы телом; слышно только как под тобой гудит, да так громко, что не слыхать ни своего сердца, ни дыхания... Тяжело гудит, будто сверла долбят толстый металл, или глубинные поезда-траспортеры с урановой смолкой шастают под землей, долго, протяжно и утробно... Подземные механизмы - это не метро, это серьезно и надолго. Это наше будущее, когда квазар Андромеды проснется, разбуженный газом и пылью Млечного Пути....
- Нихт собакен, нихт капитулиген, их либе нищт, их либе нищт, пах-пах-пах-пах-пааааах! Пах-пах-пах-пааааааааааааааааааааах!
- Ребята, немцы с левого флангу!
- Откуда они здесь?
- Откуда, ниоткуда, а штук двадцать. Тааааак, пошла осколочная!
Гулкий взрыв содрал с окрестных деревьев корявые ветки с чахлой листвой, и швырнул в лицо комья земли, пропитанной кровью с гноем.
- Тьфу, гадость, полный рот.
- Апшляйтен, цурюк, нахнагель оберштейнах!
- Это не немцы кажись...
- Та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та!!
- Нет, точно немцы, автоматчики. Ребята, еще одна осколочная, бошки - в землю!
Нет, взрыва ждать я не стал. Спрятался за "Ниву" и давай торопливо выгребать из багажника патроны. Все коробки, зараза, промокли - то ли от росы, то ли от масла, не понять, и разваливаются, стоит их вытащить. Еле-как рассовал боеприпасы по карманам, и тут в лесу началось. После первого взрыва посыпались стекла. Я на всякий, рухнул наземь, да не очень удачно - песка наелся, а во рту и так все пересохло и дерет как наждаком. Второй взрыв перевернул "Ниву" набок, а после четвертого с неба посыпались здоровенные комья земли, щепы, фрагменты тел и целые деревья. Я вскочил, схватил обрез, котелок и бросился в сторону речки. Надо мной мелко засвистело, полетели срезанные ветки и рваная листва; коротко и злобно застучало о борта "Нивы".
- Черт подери, в меня, что ли, целятся, убогие...
Тем не менее, уже с земли не встаю, все ползком, все к речке, в одной руке - котелок, в другой - обрез. Наконец, зачерпнул холодной воды - жир на краях котелка застыл, а желтая картошка прилипла к черному дну. Я её ногтем, глотнул от души, сплюнул туда же, и выплеснул остатки в речку.
- Амстронглюф, кетцаткоатль ненаглядный мой... воробушек пушистый... - два прекрасных глаза цвета весенней зелени смотрели на меня с тоской и нехристианской любовью. Русалка откинула назад огненные волосы, и взяла меня за подбородок, будто крапивой обожгла. Сунул я ей в лоб обрез, перехватил второй рукой скользкий ствол, и нажал на оба пусковых крючка.
Отдачей меня отбросило назад, пороховая гарь выедала глаза, в ушах - поганый тонкий свист. Обрез вырвало из рук, а стальной скобой жестоко ободрало кожу с пальцев. Медные волосы, лиловые мозги, золотые пластинки чешуи, и все-все прекрасные мысли и песни красавицы-русалки расшвыряло выстрелом метров на сто. Я толкнул ногой обезглавленное тело, и его понесло течением прочь..
- Федя, сукин сын, вылезай из оврага, или я сейчас тебя, и овраг, и чертов лес, и чертову траву, и чертовы деревья, и чертовы, черт, черт, черт! огнеметом все спалю, так и знай зараза!
- Камрады, не стреляйте, я свой...камрады... Не надо огнемета, камрады, здесь все свои...
- А где немцы? Где танки?
- Не было танков, родной, и немцев не было, ты что? А школьник где?
- Где-где, под "Нивой" наверное.
Нашли они меня на берегу, всего забрызганного лиловой пеной, золотой чешуей и медными волосами.
- Это русалка была? - дядька хлопнул меня по плечу, - да не переживай ты, хотя, оно канешно, маленько обидно. Наверное, последняя в этом году. Поздняя осень, понимаешь? Эх, ни грибов, ни ягод, ни орехов. Такой вот скверный сезон получился. Зато по фошистам постреляли. От души! - дядька откинул голову назад и принялся ржать, топать ногами и реветь, да так дико и страшно, словно бешеный медведь, или десятитонная авиабомба. Я тогда в первый раз слышал, чтоб так смеялись. Успокоившись, он вынул из кармана гранату и протянул мне:
- Держи, у меня еще две остались. Это на память тебе, - и снова давай ржать. Непонятно, зачем ему так весело сделалось.
Много времени прошло с той поездки, но у меня до сих пор во сне, а иногда - наяву шепчет в уши сладкий голос:
Зачем-то, взял вчера отгул... ну, чтоб на ту сторону сплавать за грибами. Видно, грибы услышали мои молитвы, и затеяли дождь. Правда, к обеду, в тучах все же, иссякла влага. Впрочем, её оказалось предостаточно в лесу. Думали, думали, взяли сухую одежду, ведра, ножи, мертвую рыбу (закованную в жесть) канпот (опять же), молитвослов и пошли... Пошли, пошли, пошли. В середине дороги нас слегка промочило, ничего страшного. Сели в лодку - еще разок смочило до костей. Снова - ничего страшного, даже тепло стало - привыкать начали.
Не поверите, мне в сырой лес так было неохота идти, просто страсть. Не знай, зочем я туда поперси... Какие, нахрен, грибы! Домой, надо. Но делать нечего: сейчас лес ближе дома. Совершенно непонятно.
Лодка ткнулась носом в мокрую траву, я через борт перешагнул, и сразу стало правильно - нога в кожаном ботинке провалилась по колено в холодную жидкость. Сначала забеспокоился, а потом понял - это вода! Ну, и... ничего страшного. Видимо, грибы подговорили траву, чтоб та претворилась твердью, стала плотной и упругой, что твоя земля. Волосы русалки, гореть им в православной перекиси.
Впрочем, вытащил ногу, так славно хлюпает... Ладно, полез сквозь кусты, холодненькая за шиворот попала, потекла по спине. Мои любимые камуфляжные штаны зачем-то стали влажными, весело принялись липнуть к чистому телу, родимые. Маленько расстроился, непонятно зачем, но тут на миня набросились грибы. Из-за угла. Надо же, свинство какое. Что ж, вытащил нож и давай отбиваться как умею. Взмахнул стальным клинком и сразу четыре белянки срезал, упали ихние мохнатые головы, покатились по траве. Взмахнул еще раз - обезглавил боровика. Далее, статистика началась: еще раз ударил - упали на сырую траву белые грузди. В общем, минут сорок продолжалась битва. Каждый из нас по ведру накосил, маленьких, плотных, вперемешку: пластинчатые, трубчатые. Лежат, молчат, глазищаме своими препогаными не смотрют! Ужас!
Надоело их бить, да и сырость слегка раздражает; переплыли на нашу сторону, зашли куда надо, переоделись, вскрыли жесть, слопали мертвую рыбу. Родители уже затопили баню. Осень.
Отец, как плеснет березовым отваром в угол бордовых камней, оттудава как даст в парилку январским морозом; уши, уши, уши, сворачиваются в телейскопь, боишься шевельнуться, а надо. И как давай себя хлестать раскаленным березовым веником, с криком. С воплем. Но больно кричать - воздух горло обжигает. Стиснул зубы - слышно как ветки свистят, листья летят, да кожа на морозе трескается!
А потом выходишь из бани, глаза как у мертвеца - белые, идешь к студеному озеру, и туда, не думая, потому что думать нельзя, да кааааак прыгнешь! Когда на излете входишь в ледянную, вот тогда и начинают вылетать зубы, и лопаца глаза. Боже мой, единственная мысль - наружу, наружу! а потом: что со мной? где я? почему так невынносимо? и снова: наружу, на берег, на берег, нетсил! Вот она ружа, вот он - берег. Скользкий, как сволочь, от русалочьих слез.
И вот когда выходишь из воды, весь покрытый шипами из отчаянно визжащей кожи, весь покрытый шоковыми иглами, и христинскими колючкаме, тогда и открывается тайна мироздания - зачем ты здесь, и почему все так устроено. И в этот момент каждая клеточка говорит тебе спасибо. Но не сразу: сперва одна, потом другая, третья, осьмнадцатая, через пять секунд - уже миллион благодарит тебя! Их торжественные песни охватывают со всех сторон, закручивают как пулю в стволе, и выстреливают в благодать. Но, ненадолго. Не надолго, изморось в кожу!
Надоело
пошел подземлю,
дрыхнуть, штоле
не то случится,
чую, горе...
иль хуже
может быть, чего
не надо кликать нам его
Или вот, сейчас вспомнил сейчас сразу три странные истории, которые приключились во времена "Интернет-чумы", или как её называют безбожники "Зомбивек".
Были у меня три знакомые-девственницы, и каждой из них в один прекрасный день стукнуло двадцать шесть, и чтобы они не делали, чем бы не занимались, какие бы песни не пели, какие бы грибы не курили, на какие бы гимнастики и диеты не садились, им всегда было двадцать шесть и не годом больше.
Иногда мне казалось, что они родились такими, а иногда им казалось, что они всегда были двадцатишестилетними, еще до эры звероящеров и первых беспозвоночных. И что никогда не умрут, либо умрут двадцатишестилетними, когда на них упадет эта чертова Андромеда вместе со своими чертовыми спутниками, или как их там.
Все три истории с тремя двадцатишестилетними девственницами удивительно похожи друг на друга, как будто они являются отражением одного трехгранного события. Если бы граней у того события было четыре, или шесть, я бы вам рассказал столько же историй - четыре, или шесть. Если бы граней у события было - бесконечность, я бы бесконечно долго рассказывал, и в итоге помер бы в самом начале бесконечности, не поведав даже одной триллионной. Слава богу, в моей памяти отпечаталось лишь три истории, а не пять или девять, потому что я бы тогда точно запутался, и все переврал. И потом было бы нестерпимо стыдно перед читателями, коллективом и сознательным населением планеты.
А про бесконечное число историй, я вообще боюсь думать - как их рассказывать и с которой начинать.
Итак,
Грань первая:
Жила-была одна девственница, двадцати шести лет отроду. Жила, да жила, наверняка, на ходила работу, и как правило, вечерком возвращалась домой, где её ждал старый-престарый шестнадцатиядерный компьютер с терабайтным SSD и терабайтным же ОЗУ DDR-100, например. И по привычке, девушка запускала систему, чтобы потрепаться с подружками, почитать новости, ну и все такое, чем обычно занимаются по вечерам возле шестнадцатиядерной машины двадцатишестилетние девственницы. И вот, когда все было хорошо и привычно, когда она расположилась подле трехмерного монитора, и вдавила кнопку "питание", что бессовестно растет из полимерного корпуса цвета черноморской устрицы, случилась беда. Из красной кнопки выскочил электроток и пребольно тяпнул её за указательный палец, да так сильно, что девушка вздрогнула и внезапно померла от остановки сердца. Впрочем, дрыгаясь в конвульсиях на полу, она вдруг ожила, но так и осталось мертвой. А может, забыла помереть.
Так девственница стала нежитью. Нежить в ярости сорвала с себя забрызганные рвотными массами одежды, и в чем осталась, бросилась на улицу. Народ увидел девушку и поспешил на помощь, но нежить не заметила участия, вместо благодарности она их всех перекусала. Кому ногу отняла, кому голову, кому руку, кому кожу и началась эпидемия - те покалеченные восстали из мертвых, или полуживых и тоже превратились в нежить от излучения, которое испускала двадцатишестилетняя девственница, подобно православному урану-235, или радию, или любому другому химическому элементу с нестабильным ядром. Вскоре, по тропинкам смерти, неутомимо следуя за кровавыми безобразиями, которые оставляла после себя девушка, отважные милиционеры нашли преступницу и залпом отстрелили ей голову, но это её не остановило - та на ощупь нашла обидчиков и все им поотрывала.
Оторванное же бросила собакам, чтоб те сожрали. Собаки сожрали и удрали в лес, там они перекусали всех зверей, и птиц, и в лесу тоже началась черная эпидемия. Труп обезглавленной девственницы еще долгое время тревожил горожан, покудава самые смелые не поймали его в яму. Там, самый главный милиционер, постреливая по невинному телу из крупнокалиберного пулемета, под шумные аплодисменты зрителей обмотал его колючей проволокой... А потом девушку облили ванючим карасином и подожгли. Боже мой, как ярко она горела. Следует отметить, для многих наблюдателей это пламя стало самым ярким событием в жизни, и некоторое время спустя, сначала тайком, а потом - по великим праздникам, потом - по скушным будням, они хватали двадцатишестилетних девственниц, бросали в яму, скручивали колючей проволокой, обливали ванючим каросином, вытаскивали тяжелыми баграми, и подвесив вместо флага, сжигали на городской площади. Но, то ли карасин был не тот, то ли девушки не были девственницами, огонь не пылал столь ярко, как в первый раз, и зрители быстро разбредались по своим норам, а старики все ворчали, мол раньше и девственниц было горааааааааааааааааааааааааааааааааздо больше и горели они значительно яяяяяяяяяяяяяяяяяяярче.
Грань вторая:
А еще, если не верите, была у меня другая знакомая девственница двадцати шести лет отроду. Она имела старый-престарый компьютер, который включался не кнопкой "питание", а простым тыком в раздолбанную розетку. И как то раз, в один прекрасный вечер, возвратившись домой с работы, или от подруг, или с дешевой вечерники на манер вечеринок запада - с роллами, острой китайской жратвой, генетически-модифицированными наркотиками и тяжелыми коктейлями вроде популярной в те времена "Чорной смерти", итак, возвратившись слегка трезвой, немного уставшей, девушка, легким движением руки воткнула вилку в розетку, да так небрежно, что ток вырвался из сети и приплавил руку к материалу вилки, накрепко соединив все это с розеткой, что не оторвешь. Тогда девушка попыталась отрезать шнур ножницами, но электроток вылез из поврежденной изоляции, и приплавил ножницы к руке, проводу, и чем бы она не резала, все плавилось и прилипало, прилипало и плавилось. Тогда девушка взяла большой топор, которым обычно колют дрова, чтобы отнять себе руку, но испугалась. Тогда она еле как доковыляла до телефона, волоча за собой развороченную розетку, провода, что тянулись из стены, старый компьютер с мигающим монитором и все что приплавилось к ней в тщетных попытках... и вызвала милицию. Суровый голос в трубке посоветовал, все же топор, и пообещал скорую помощь. Девушка, что было силы ударила топором по руке, но металл расплавился и прилип к ране. Тогда она страшно закричала, и орала до тех пор, пока не прибыла милиция. Выбив ногой дверь, первый оперативник вытащил пистолет и выстрелил девушке в голову. Голова взорвалась кровью, мозгом и костями, совершенно внезапно и полностью облив милиционеров и квартиру. Обезглавленный труп рухнул на пол и исчез в яркой вспышке пламени. И тогда милиционеры полностью осатанели, и в ярости бросились другу на друга, чтобы нанести страшные увечья, или вовсе сожрать.
Не насытившись милицейской кровью и мясом, они громко рыча, словно звери, выбежали на улицу и начали бросаться на прохожих. Когда у них кончились патроны, а кончились они очень быстро, милиционеры стали грызть, и отрывать от граждан части тел, и кидать куски собакам, которых быстро собралось великое множество. Собаки сожрали все что нашли, удрали в лес и там перекусали всех животных и даже деревья. Деревья вытащили свои узловатые корни из мерзлой земли, и двинулись по миру, стеная и скрипя дремучими ветками. По пути они давили живых и мертвых. Без-раз-бо-ру. Военные пытались бомбить, жечь напалмом, да не тут то было. И тогда генералы всех стран мира отдали приказ о ядерном ударе. Так началась третья мировая война...
Грань третья.
Жила-была одна девственница двадцати шести лет отроду. Как-то раз, совершенно случайно, она решила пихнуть в соседский компьютер китайскую флэху массой 256 гб, чтобы скачать кое-какую информацию нелицензионного характера, включая грязную попсу, кино про чистую любовь, и фотографии модных мужиков (вроде старичка Сталоне, или Шварцернергера, которых все собирались кремировать, да так и не решались) из журнала "Космополитен", или как его там. Девушка находилась в гостях, она была в красном платье с откровенным вырезом, на каблуках, и вусмерть накрашенная, как доисторический индеец, вышедший на тропу войны за скальпами и прочей полезной мелочью, или еще хуже - так сильно ей хотелось замуж. Она все время твердила шепотом:
- Мне до лета, страсть как надо выскочить!
А на дворе, поздняя осень, как бы не зима вапще, снег, гололед, скоро, сука, новый год! - до лета совсем мало времени, вот она и пришла в гости с этой чертовой флэхой. Когда девушка сунула чертов девайс в чертов компьютер, вся информация, что клубилась в Интернете, через чертову машину, минуя чертову флэшку, и дрожащую от боли руку, по которой фазами шуровал переменный электроток, попала девушке в голову. Ты упала навзничь, и ударившись об угол стола потеряла сознание. При этом ей чудным образом удалось как следует обрызгав кровью присутствующих. Хорошо, что платье на девушке было красное - как знала, что с ней приключится подобное. А когда пришла в себя, то стала бесноватой - глаза у ней вспыхнули нехорошим электрическим пламенем и принялись плеваться лектрическими же разрядаме. Подвывая от нетерпения, девушка вскочила, сорвала с себя окровавленные одежды, оскорбила матом знакомых, перебила их посуду, хрусталь, бытовую технику, сожгла семейные фотографии, а потом окончательно созрела. Вытянув руки с длинными когтями, она бегала по комнатам и грызла всех, кого находила. А нашла она очень многих, включая сонную черепашку, вонючую канарейку, морскую свинку, драного кота, аквариумных рыбок, любимую подружку, её родителей, глухонемого старичка, и потенциального жениха. После, девушка выбежала на улицу с криком:
- Ага, попались!
Прохожие не очень обрадовались этому известию, они бросились в стороны, но девушка всех их нашла и порвала на части. Когда улица опустела, девушка остановила, от нечего делать, большой автобус, битком набитый гражданами, спешащими по своим делам, и учинила там кровавую резню; люди били стекло и лезли наружу, а их резало пополам острыми краями. Куски тел разбрасывали по дороге проезжающие мимо автомобили.
Наконец, притормозил милицейский патруль. Бойцы открыли ураганную стрельбу по автобусу из табельного оружия, потому что было действительно очень страшно. А так как, в те времена, табельное оружие было ну очень крупнокалиберным, возня в автобусе быстро прекратилась и сквозь дыры в металле можно было разглядеть удивленные лица мертвых пассажиров и лужи крови на противоположной пешеходной тропинке. Без особого труда открыв двери автобуса (один из оперативников предложил осколочную гранату) милиционеры нашли кучу расчлененных тел, а под потолком автобуса, среди трупного мяса, сидела маленькая девушка и плакала, обняв себя за голые коленки - в ней было очень много пулевых отверстий.
Тогда капитан милиции накинул на неё шинель и повел к машине. По пути, девушка успокоилась, ей стало скушно, и чтоб развеселить себя и окружающих, она откусила капитану голову, и швырнула её патрульным. Те от страха попадали в обморок, и пока отдыхали на асфальте, девушка их обглодала до костей, а потом бросилась в лес. Там она перекусала всех, кого смогла найти, а когда деревья приперли её колючими ветками к холодной скале, нежить закричала на весь лес:
- ВО ВСЕМ ВИНОВАТ ИНТЕРНЕТ!
И это было правдой.
Деревья пошли в город, нашли Интернет и растоптали его своими страшными корнями. Весь, да не весь - большая часть Интернета осталась в голове девушке. Так она обманула деревья, но не судьбу.
Когда деревья возвратились в лес, девушка сунула голову в розетку, чтобы освободиться от бремени знаний, и усилием воли выбила Интернет в электросеть. Сначала Интернет вел себя тихо, помаленьку осваивался под новым напряжением, а потом перебрался мерзкими щупальцами в телевизоры, утюги, пылесосы и прочую бытовую утварь. В один прекрасный день все бытовые девайсы осатанели и принялись искать девушку. А когда нашли, заставили её вновь сунуть в голову в розетку, чтоб Инет вернулся в её измученный мозг, потому что Интернету девушка очень понравилась.
Они жили долго и счастливо - так девушка выскочила замуж за Интернет до лета. И жила до глубокой старости. Умирая, она привычно сунула голову в розетку, чтоб возвратить Интернет людям. В тот день ей исполнилось ровно двадцать шесть лет.