Юнкер : другие произведения.

  

  

  

I

  

  Сбываются не мечты — реализуются планы. Сама по себе мечта несбыточна, она — сладкая фантазия, пьянящая разум надежда. Никита Костин не видел особых различий между планом и мечтой. Его навязчивые грезы сводились к кошельку, набитому банкнотами, который он найдет под дверью квартиры. Ахинея, рожденная пьяным воображением, была настолько сильна, что Костин порой выходил в подъезд и осматривал лестничную площадку. К его сожалению, кроме окурков и пустых бутылок там ничего не было. Никита огорчался, но продолжал ждать звездного часа. И он настал! Как-то Никита услышал подозрительный шорох за дверью, выглянул и увидел баул, похожий на сумку инкассатора. «Вот он, фарт!» — Костин схватил находку. Из соседней квартиры выглянул мужик. Не говоря ни слова, он заехал по опухшей физиономии Никиты. Тот слетел с лестницы вместе с баулом.

  — Ты чего, обалдел? — Костин надул разбитые губы.

  Мужчина спустился, присел возле Никиты на корточки.

  — Здесь все такие резвые или ты — исключение? Поднимайся! Развалился как лежачий полицейский!

  Незнакомец хотел забрать вещи, но Никита заартачился.

  — Это мои деньги! — взбрыкнул он, туго соображая спохмела.

  — Там книги. Вставай! — мужчина помог Костину подняться.

  — Книги? — разочаровался Никита. — Я-то думал...

  — Знания намного дороже денег, ибо они их приносят!

  Так они и познакомились. Нового соседа звали Гаврила Петрович. Будучи неплохим психологом, он внушил Костину, что питие не есть наслаждение, что истинное блаженство выглядит совсем не так, как тот себе представлял. Никита часто коротал вечера в обществе Гаврилы Петровича и проникся к нему уважением. Сосед оказался настолько высоконравственным, что Костин почитал его за Бога. Полгода Гаврила Петрович вбивал в атрофированный мозг алкоголика мысль, что деньги зарабатываются элементарно.

  — Вот увидишь, скоро ты станешь богатым человеком, но для этого нужен начальный капитал. Все компенсируется, поверь мне!

  Никита верил, а как иначе? Не верить Богу — великая глупость.

  — Мы откроем психиатрический центр. С помощью врачебных практик будем избавлять людей от расстройств психики. Каждый второй в этом мире — ненормален, только не подозревает об этом. Я передам тебе знания, посвящу в тонкости дела. Ты продолжишь начатое мной. Надо спешить, времени мало: я серьезно болен!

  — Гаврила Петрович, как же я без вас? — Никита взял бы себе хвори наставника, лишь бы тот сеял разумное, доброе, вечное.

  — Не робей! Страх сковывает как физические, так и мыслительные процессы. Храбрец и трус боятся одинаково и отличаются друг от друга тем, что один из них делает шаг вперед, а другой назад. Я помогу тебе его преодолеть. Расслабься! — попросил сосед и, манипулируя руками, погрузил Никиту в глубокий сон.

  Никита оформил в банке кредит под залог жилья, отдал деньги учителю и парил от счастья!

  — Да не оскудеет рука дающего! — помнишь, кто это сказал?

  — Ленин! — уверенно ответил Костин.

  Гаврила Петрович потер пальцем переносицу.

  — Пусть будет Ленин. Все они из одного теста!

  — Когда мы откроем медицинский центр, Гаврила Петрович?

  — Скоро, Никита, скоро! Купим готовое здание, завезем оборудование и вперед! Народ потянется к нам, очереди будут стоять! Помещение я присмотрел, оформляю документы. Совсем вылетело из головы: меня пару дней не будет, — поеду в областной центр, закажу аппаратуру. Ты продолжай осваивать технику классического гипноза и полистай книгу «Рефлексы головного мозга».

  Гаврила Петрович не появился ни через день, ни через два, ни через неделю. Вскоре его квартиру заселили узбеки. Никита выяснял, куда подевался учитель, но узбеки разводили руками. Чтобы назойливый сосед отвязался, они подарили ему тюбетейку. За банковский кредит Костин рассчитался жильем.

  В коллекторе теплотрассы Никита погружался в воспоминания. Родился он в благополучной семье. Незаметно мать увлеклась религией и примкнула к секте баптистов. Отец, заклятый коммунист, направлял ее разум в нужное русло, но безрезультатно.

  На почве идейных разногласий в доме разыгрывались сцены с битьем тарелок. Противостояние идеологий в пух и прах разнесло семейный коллектив. Отец забрал старших сыновей, мать — дочку и неокрепшего умом Никиту. Нет, с головой у Никиты все было в относительном порядке. Просто на момент развода он плохо соображал, что происходит в семье. Отец и мать проявили житейскую мудрость и не препятствовали общению детей. Они даже пару раз сходились, надеясь на что-то. Но куда там! Адепты разных учений не уживались в одной кровати, и конфликт вспыхивал с новой силой. Побеждали идеи великого Ленина. Осмеянная мать уходила, забрав причитающихся ей детей. Так Никита и вырос в сомнениях и не обрел твердой жизненной позиции. В левом полушарии у него шелестел страницами моральный кодекс коммуниста, в правом — основы протестантского христианства. От такого симбиоза Костин оскотинился, вернее, сформировался как личность, полюбил портвейн и девушек-кошелок.

  По воскресеньям мать с сестрой уходили на всю ночь в общину для обсуждения и тщательного разбора определяющих идей христиан-баптистов, Никита пользовался моментом и приводил домой потаскух. Вакханалии получались шумные, с игрой на пианино и танцами до упаду. Уставшие от шума соседи шептались: «Вот так баптисты, днем грехи замаливают, ночью — блудят!» Мать с сестрой выслушивали претензии и не понимали о чем речь — при них Никита вел себя скромно и даже молился. Однажды они вернулись раньше и застали Никиту врасплох: на кухне валялись пустые бутылки, под Никитой — абсолютно нагая гражданка.

  Никиту выгнали из дома. Он снял квартиру, не пил девять дней, а потом устроил поминки по веселой жизни, и так нализался, что уснул с непогашенной сигаретой. Ремонт оплатил отец. Никитино счастье пришло неожиданно — умерла бабка. Непутевому внуку она завещала свою жилплощадь. Старшие братья к тому времени обзавелись семьями и собственными квадратными метрами.

  

  

II

  

  Вечером коридоры учреждения пустели. Марья Сергеевна Лемешева убирала бумаги в папку и, прихватив ее с собой, бежала домой. Работала она заведующей лаборатории в фармацевтической компании. Лемешева была в том возрасте, когда многие женщины уже становятся бабушками, а другие продолжают вести жизнь девочек-вертихвосток. Худощавая, с усталыми глазами, Лемешева являлась ярчайшим представителем трудоголиков. Сутки напролет она пересматривала документацию, проверяла анализы и контролировала ход производственного процесса. Мало того, что она пахала на износ, Лемешева требовала того же от подчиненных. При встрече с ней те здоровались и старались быстрее скрыться из виду. За неестественную тягу к труду за глаза ее звали Лошадью. Она этого не знала и, закусив удила, спешила преодолеть очередное препятствие. Измотанная до одурения Лемешева плакала в кабинете. При таком изнуряющем режиме ей ни на что не хватало времени.

  В метро Лемешева пробовала осилить художественную литературу: дома было некогда. Покачиваясь в переполненном вагоне, она сонно перелистывала страницы книги. На нужной станции толпа увлекала ее к эскалатору и выбрасывала в сырой, пропахший выхлопными газами вечер. По пути она забегала в магазин, что-то покупала и торопилась к семье.

  Муж Марьи Сергеевны мог сам прокормить семейство и предлагал ей оставить работу, но Лемешева не желала быть зависимой в финансовом плане. Он не настаивал, но особой радости от вида вымотанной супруги не испытывал. Ночей Лемешева боялась — хотелось спать, а не удовлетворять желания мужа. Получив отказ, тот приходил в ярость и принуждал к исполнению супружеского долга. В постели он отыгрывался самыми изуверскими способами. Дошло до того, что Лемешева сидела над отчетами до тех пор, пока из спальни не доносился храп. Она убирала листки, исписанные мелким почерком, и мышкой заползала под одеяло. Иногда муж просыпался, и тогда наступал кошмар, после которого Лемешева принимала успокоительные таблетки. В конце концов, супруг завел любовницу и не приходил домой ночевать. Марья Сергеевна к этому отнеслась спокойно, даже с радостью: теперь-то ее никто не домогался.

  У нее были дети. Старший учился в институте. Трудом и усидчивостью он стремился достичь высоких целей. Его отношения с матерью складывались таким образом, что чужой человек, увидев их вместе, подумал бы, что это случайные знакомые. Младший рос подвижным ребенком. В его глазах горел огонек озорства и любопытства. Он облазил все овраги, покорил на самодельном плоту протекающую поблизости речку и прыгал с тарзанки, подражая героям прочитанных книжек. Непоседливый шпингалет был единственным человечком, всем сердцем любившим Марью Сергеевну. Прижавшись к ней, он ласково мяукал, выражая радость. Когда удавалось, Лемешева уделяла сыну внимание: читала сказки, смотрела с ним мультфильмы и узнавала об успехах в школе.

  Все хозяйственные дела Лемешева оставляла на выходные дни. Просыпалась она затемно, загружала стиральную машину и ставила на плиту многочисленные кастрюльки. Пока все это стиралось, варилось и парилось, она выходила в интернет. Ползая по сети, Лемешева читала новости, следила за модой и скачивала фильмы, которые хотела посмотреть. Ей нравилось кино, она жила им и знала всех актеров. Особое удовольствие Лемешева получала от просмотра картин, вызывающих у большинства зрителей зевоту и сон. Вялотекущие фильмы Джармуша, пропитанные ленивой медлительностью, дарили ей то, чего так не хватало в жизни. Она с восхищением глядела на негра, сидевшего за гостиничной стойкой. Лемешева мечтала занять его место и с безразличным видом крутить на пальце ключ от гостиничного номера, кивком встречать и провожать редких постояльцев, зевать и смотреть в окно — она до смерти устала от ответственности.

  Часов в десять, а то и раньше, дом просыпался. Шпингалет обнимал мать и интересовался, куда они сегодня пойдут. Марья Сергеевна целовала его в макушку, выключала плиту, стиральную машину и приводила себя в порядок. Мама с сыном посещали выставки, музеи; сидели на парковой скамье и следили за уличными кошками, которых обожал малой. В конце променада они заходили в кафе. Откушав пирожное с кофе, возвращались домой. Там у каждого начиналась своя жизнь: у кого-то компьютерные игры, а у кого-то работа с документами и два часа на тренировку. Да-да на тренировку. Лемешева следила за фигурой и доводила себя до изнеможения по системе известной голливудской актрисы. Однажды муж заглянул на пыхтение, доносившееся из комнаты, и покачал головой. «Дура!» — коротко подытожил он.

  Больше всего на свете Марья Сергеевна любила отпуск. В санатории она запиралась в номере, спала до обеда и смотрела по ноутбуку фильмы. Вообще, она была изумительной женщиной — доброй, отзывчивой на чужую беду, стремилась помочь всем и вся. Ей не хватало лишь любви. Не той, которую дарит ребенок или родители, а настоящей, заставляющей трепетать и ждать встречи с тем, ради кого готов на все. Марья Сергеевна считала это чушью, придуманной поэтами и романтиками. Какая любовь, когда аврал на работе? Когда дома надо заняться уборкой, когда требуется немного отдыха, чтобы продолжить скачку по ипподрому жизни — наверстывать упущенное в моменты передышек.

  Темп, взятый молодой, довольно привлекательной женщиной, превратил ее в скаковую лошадь. Она спешила жить и совершенно забыла о том, что загнанных лошадей пристреливает сама жизнь. Лемешева устала от всего и нашла отдушину в алкоголе. Сначала она выпивала после работы. Спиртное помогало снять напряжение, накопленное за день, дарило безразличие к насущным проб-лемам. Лемешева стала употреблять на работе. Сотрудники относились к ней снисходительно, невразумительные речи начальницы вызывали у них непонимание, а позже — смех и презрение. В конце концов, ее уволили. Муж боролся с алкогольной зависимостью Марьи Сергеевны. Устраивал скандалы, предлагал лечь в клинику, на что она отвечала, что справится сама. Шпингалет к тому времени подрос и не нуждался в материнской ласке. Наоборот, — стал избегать ее. Марья Сергеевна понимала, что никому не нужна, пила больше и чаще. Дошло до того, что супруг насильно упрятал ее в лечебницу, из которой она сбежала.

  

  

III

  

  Надо ли говорить о том, что ничего не имеющий человек думает: «Вот появятся у меня крохи, и я буду довольствоваться ими». Стоит мелочи зазвенеть в кармане, как в голове тут же рождаются новые желания. Костин отирался возле старой церквушки и мечтал набить желудок. Солнце роняло в протянутую руку лучи, но легче от этого не становилось. Кишки ныли, и Никита продолжал заглядывать в глаза прохожим. «Все ожидания вознаграждаются», — повторял Гаврила Петрович. Фортуна помнила его слова и улыбнулась Никите фарфоровыми зубами. Недурно одетый гражданин протянул побирушке хрустящую купюру.

  — Отче наш, да святится имя твое...

  Едва «Отче наш» удалился, Костин напялил тюбетейку и пошел прочь. Любуясь цифрой на банкноте, он рассчитывал, как выйти из кризиса. Первым делом прикупил колбасы и хлеба. На ходу утоляя голод, Никита вспоминал: какова на вкус водка. Разбогатевший, он раскошелился на чекушку и нырнул в подвал, где ютился последнее время.

  После двух глотков Костин закурил, мозги заломило от вожделений. Как же давно он не пробовал женского тела, не испытывал прикосновения нежных рук. Никита плюнул на ладонь, пригладил волосы и отправился на поиски дамы сердца. По случаю она жила в другом конце подвала.

  — Марья Сергеевна, ты здесь? — спросил Никита, силясь в полумраке разглядеть женщину.

  — Слушаю тебя внематочно! — развязно пропела темнота.

  — Я это, того... Выпить хочешь? — засуетился Костин.

  Где-то сбоку послышалась возня.

  — Давай, соседушка, лечи меня! — Лемешева подвинула ящик и поставила на него два стакана. — Подожди, сейчас свечку зажгу. Все никак лампочку в подъезде не выкручу!

  Бутылка опустела махом. Костин решил, что настала пора любви. Он сложил трубочкой обветренные губы и ринулся в атаку.

  — Эй, ты чего?! — сипло проблеяла Лемешева.

  — Маша, давай поженимся! — Никита повалил женщину.

  — Не сегодня, у меня квартальные!

  «Сука, могла бы предупредить!» — разозлился Никита. Марья Сергеевна заработала порцию тумаков, упала и тюкнулась головой об топчан. Свечка в ее глазах погасла. Никита вернулся на свою половину. «Надо еще водки взять, сбить градус напряжения!» — он выбрался из подвала.

  Никита проснулся, пересчитал остатки денег. «Идиот! — ругал он себя. — Хватило бы на неделю роскошной жизни». На улице кропил дождь. Топтаться у храма в такую погоду не имело смысла, и Костин отправился анализировать содержимое мусорных баков. Он рылся в отходах, когда услышал возмущенный голос:

  — Слышь, мазурик, ты территорию не перепутал?

  Борьба интересов уложила Костина в пустующую палату травматологии. Забытая им белизна простыней подбивала задержаться в пропахшем лекарствами раю. Перед выпиской Никита решил слукавить: разжевал горсть таблеток и запил их водой из графина. Вытянувшись на кровати, он ни капли не сомневался в положительном результате. На утреннем обходе Костина осмотрел врач, задрал ему веки и вяло махнул санитаркам. Те переложили симулянта на каталку и покатили из рая в рай. По иронии судьбы в морге его дожидалась Марья Сергеевна.