Юнкер : другие произведения.

  

  

  

ПЬЯНАЯ ИСТОРИЯ ? 1

  

  

(В историях присутствует ненормативная лексика)

  

  Вот, Жора, еду я, значит, на тракторе, папироску курю. Весна, солнце жарит, в небе пташки вертыхаются. Никуда не тороплюсь, пашу в свое удовольствие. Вижу, председательский «козлик» по колдобинам скачет. Остановился у кромки поля, а из него Силантий Макарыч — царь-батюшка наш, вывалился. Стоит и смотрит, как я горбачусь. Ну, думаю, сейчас я тебе покажу, как пятилетку за три года дают! Вдавил педаль до отказа, трактор — на дыбы — да как рванул галопом! Труба отвалилась, все дымом заволокло, ни зги не видно. Папироска у меня изо рта выпала и шмяк на мотню! Прожгла, сука, шаровары. Чую, яичницей запахло. Все, думаю, погибла династия трактористов! На ходу из фляжки пожар загасил, успокоился чуток, а трактор-то летит, ему моя беда до фени. Слежу краем глаза за председателем, а тот очумел от моих трудовых подвигов — упал на задницу и фуражку рукой придерживает, чтоб с башки от восторга не спрыгнула. Потом вдруг вскочил, руками замахал, и орет что-то. Что орет, не разберу, думаю — ликует — в колхозе свой стахановец появился. А он пальцем тычет, обернись, мол, чудовище! Я в заднее окошко глянул, мама дорогая, а под плугом бомба ядерная кувыркается. Все, думаю, сейчас шарахнет и — хана поднятой целине!

  Эту бомбу еще в прошлом году с аэроплана сбросили, испытания проводили. А она куда-то в грязь шлепнулась и не взорвалась. Искали ее месяца два, все кругом обшарили — нету! Как сквозь землю провалилась. Ее академики из глины слепили, керамическая она, короче. Потому и засечь не могли с помощью миноискателей. А я, значит, ее нашел и, теперь меня вроде как наградить обязаны. Ну, думаю, «Орден Ленина» точно на пинжак повесят. Может, еще и на водку рублей сто подкинут. Вылез я из трактора, подошел к бомбе, пнул ногой, а ей до фонаря — лежит и не чирикает. Я слышал, она тикать должна. А тут — тишина! Гляжу, председатель расхрабрился, бочком ко мне по пашне бежит, торопится. На каждом сапоге — пуд грязи — еле ноги волочит. Подскочил, никак отдышаться не может; потный, шнифты на лоб лезут. «Степа, — говорит, — я про бомбу сам Никите Сергеевичу доложу. А то ты материшься сильно. Нам внутриполитический конфуз ни к чему!» Бес с тобой, думаю, докладывай. Мне бы только — орден на грудь, да водки в «бак» залить.

  Вызывают, значит, нас в столицу. Жора, не поверишь, машину к самолету подогнали, все чин-чинарем! Сели, едем. Вдоль дороги пионеры с барабанами стоят, старухи с шариками, бабы визжат, флажками машут. Чувствуется, от восторга у всех башню сносит. Прям под колеса прыгнуть норовят. Менты толпу еле сдерживают. Приезжаем, в Кремль, а там все политбюро в цивильных костюмах шароебится. Все при «гаврилах», ножками шаркают, руки тянут — познакомиться желают. Солдаты сразу — под козырек. Я чуток растерялся, по сторонам зырю: везде шкафы из красного дерева, диваны и стулья золотой парчой обиты, на стенах портреты еще с царских времен висят; потолки мраморными колоннами подперты. Идем мы по ковровой дорожке, как важные птицы, сапогами хромовыми поскрипываем. Мне их специально для поездки в Москву Силантий Макарыч выдал под роспись, с возвратом. А навстречу нам сам Никита Сергеич шкандыбает! Не идет, а катится колобком. Штаны до подбородка натянуты; ножки, как шкалики. Башка, что бородавка: лысая и большая. Хлеборезка до ушей — радуется встрече. Оно и понятно: не каждый день героев встречаешь!

  Обнял нас по очереди и спрашивает: «Как же вы, робяты, эту бомбу-то нашли?» Силантий Макарыч от неожиданности шептуна пустил и вгорячах забыл про этикет: «Едем мы со Степой на тракторе. Чувствую, тормозит нас что-то. Говорю Степе, ты посиди, покури пока, а я гляну, что там прицепилось. Вылез, батюшки, а это бомба! Я детонатор вывернул, и кричу: «Степа, вылазь к черту, Я бомбу водородную обезвредил! Вот так ценой собственной жизни и спас колхоз от ядерного катаклизма», — вытянулся сука по струнке и смотрит на Никиту Сергеича преданными глазами. Все, думаю, плакали мои ордена! Никита Сергеич рассмеялся и говорит: «Да нет, братцы-кролики, ошиблись вы. Это не бомба совсем. Это амфора древнегреческая, золотом до краев набитая! Так что вам, как нашедшим, двадцать пять процентов причитается!» — и давай нас опять обнимать и слюнями мазать. Думал, до смерти зацелует, кукурузник гребаный. Только он с поцелуями закончил, вся его братва ко мне бросилась, губы тянут. Еле отбился.

  Хрущев рот платочком вытер и спрашивает, есть ли у нас какие-нибудь желания? Может быть, по музеям походить, ВДНХ осмотреть. Я наглости набрался и говорю, что Ленина хочу поцеловать. А чего такого? Если орден не дали, то хоть к мощам вождя приложиться. Никита Сергеич сморщился, макитру чешет. Силантий Макарыч меня за рукав дергает, образумься, мол, на святое покушаешься! Потом, бац, за сердце схватился и, где стоял, там и грохнулся. Откуда-то сразу санитары выскочили, на диван его, золотой парчой обитый, прям в сапогах уложили. Давай в чувство приводить. А я на Никиту Сергеича вылупился и внушаю: Ленин в тебе и во мне, и пока не поцелую вождя, никуда не уеду! «Хер, — говорит, — с тобой! Пошли!» Провел он меня потайным ходом в Мавзолей. А там лафа, прохладно, как в могилке. Полумрак и «Интернационал» из спрятанных динамиков льется. Это чтобы Ильичу веселее лежать было. Нажал Хрущев на какую-то кнопку, купол стеклянный раз и вверх пополз. Жора, у меня от такого механического чуда мандраж по телу пошел. «Давай, — говорит, — целуй. Только не увлекайся, а то отсосешь вождю губы, они и так на честном слове держатся. Как его потом народу показывать?! Целуй и вали целину поднимать. Стране царица полей позарез нужна!»

  Гляжу я на Ильича, а сердце в груди воробушком бьется. Отродясь такого трепета не испытывал. Припал я к его устам, а от них травами луговыми несет, будто он сена нажрался. В Разливе, видать, пропитался. Целую, и оторваться не могу. И кажется мне, будто он меня в ответ целует... Растрогался я не на шутку, ногу забросил и прилег рядом. Чую, входит в меня что-то большое и пламенное. И так мне хорошо, так приятно стало! С бабой такого удовольствия отродясь не испытывал! Оказывается — это полное собрание сочинений Ленина в меня вошло. Тут Хрущев опомнился, за шкирку меня хвать: «Совсем обалдел?! И так тебе поблажку сделали...» А я прямо на глазах политически окреп. Стою, улыбаюсь снисходительно; большой палец под мышку сунул и говорю Никите Сергеичу с легкой картавинкой, мол, правильной дорогой идете, товарищи! Его как тряхнуло, будто током шарахнуло. Брюхо втянул и честь мне отдает. Допер, сукин сын, что в меня дух вождя вселился. «Ладно, — говорит, — пошли отсюда. А то мне не по себе что-то».

  Вышли мы, Жора, на Красную площадь, стоим, голубей кормим. Вся брусчатка их дерьмом заляпана, и ничего не поделаешь: разве объяснишь безмозглым тварям, что здесь срать нельзя?! Я бы этот символ мира дустом вытравил. У Мавзолея пижоны иностранные фотографируются, скалятся мрази. «Вдруг они против Ильича диверсию замышляют?» Никита Сергеич мою мысль уловил, пылинку с плеча сдул и успокоил: «Плюнь на них, они все педерасты. У них совсем другое на уме. Вот что я тебе скажу, Степа, отныне ты председатель колхоза! А этого мудака пастухом сделай. Мне разведка доложила, что он твою заслугу себе приписал. Ну как, справишься?» А чего там сложного? Сиди в конторе да компостируй мозги всем подряд. На прощание облобызались и разошлись, как в море корабли.

  В общем, получили мы с Силантием Макарычем по двадцать тысяч новыми. Я избу отгрохал и женился на Лукерье, евоной секретарше. Силантий Макарыч слабохарактерным оказался — сел на стакан и спился. А, может, — от зависти или обиды: я же с Лениным целовался, пока он в обмороке лежал.

  

  

ПЬЯНАЯ ИСТОРИЯ ? 2

  

  Тошно мне что-то, Жора, выговориться надобно! Поскольку ты человек благородный, тонко разбирающийся в хитросплетениях жизни, расскажу тебе маленькую историю. Совсем короткую, не переживай, времени она у тебя не займет. Тем более, одного участника этой буффонады ты знаешь, а другие — не столь важны. Ведь главное — это сказитель, Гомер, два пальца ему в зенки, чтоб лучше нюансы фиксировал! Так вот, собственно, история. Анекдотец, честное слово.

  Году в 90-м прошлого века устал я от семейной жизни так, что хоть в петлю лезь или жену убивай. Ну и уболтал я свою благоверную оставить меня на несколько дней в покое и перебраться к теще. Собрала она манатки, сына — под мышку и дунула из хаты.

  Хожу я из угла в угол, мусор пинаю, и такое у меня горькое настроение приключилось, что решил я позвать друзей, таких же хануриков, как и сам. Явились они по первому свисту. Ни денег, ни водки. Сидим, соображаем, где и что взять. Один из друганов — Калиостро — с рождения убогий, толку от него никакого, проблемы одни. Зато второй, которого паханы Эдуардом нарекли, вдруг припомнил, что заявление на увольнение написал и скоро будет фрилансером. А трудился он ночным сторожем в киоске прямо у моего дома. Терять ему, собственно, нечего, рванули в киоск, натырили водки и стали грусть-печаль заливать. Нажрались вусмерть, лежим, стонем по очереди. Тут кто-то в дверь барабанит.

  Жора, ты видел, как поднимаются в последнюю атаку раненные самураи? Вот так же встал и я, а на лестничной клетке — Гоша, та еще гниль. Не в смысле больной, а — мутный. Вот скажи, Жора, откуда такие гадские люди берутся? Будто не женщины их рожают, а педерасты. Ему бы по «дыне» накатить, а у меня силы иссякли. Одной рукой за косяк держусь, а вторая повисла, как член у импотента. Отлежал, наверное. А за Гошей дамочка какая-то маячит. Темно уже было, или еще темно — хер поймешь. Он смущается, пот на лбу размером с куриное яйцо; вдруг Гоша наповал сражает меня сакраментальной фразой: «Можно мы с подругой у вас в туалете немного перекантуемся? Нам очень надо!» Тут и дама из-за Гошиного плеча выглянула. Лучше бы она этого не делала. Потому как мы ее все знали, и знали не по одному разу. Подмоченная у нее репутация была, чего уж там... Разве тут откажешь? Это же любовь! «Проходите, — говорю, — только на унитаз сильно не опирайтесь, он и так на ладан дышит». Заперлись они в сортире, шушукаются, притираются друг к другу. А дверь-то — одно название. Ну что это за дверь? Два листа ДВП, а между ними горсть реек. Оно, конечно, не видно ничего, но слышимость великолепная и запахи не держатся абсолютно. Сидишь на унитазе, «Правду» читаешь. Чтоб от международной политики по всей хате не воняло, приходилось газету по прочтении сжигать. Тогда пахло «холодной войной», и жена почему-то убегала из дома. Боялась эскалации конфликта.

  Извини, отвлекся. Гляжу, кореша на матрасах заерзали, радары на нужную волну настраивают. А в сортире уже бенефис начинается. Гоша скромно так интересуется: «Не могли бы вы мне, для более близкого знакомства, минет сделать? А то я уже почти в преклонном возрасте, а еще девственник в этом плане. Надо мной даже сынишка подшучивает!» Дама сморкается и, как мне кажется, наигранно тушуется: солидности себе добавляет. Потом вспомнила, что мы ее хорошо знаем. Настолько хорошо, что солидность вроде бы ей и не к лицу совсем. И согласилась — мы по характерному звуку догадались. Калиостро к дверям ухом прижался, музыку любви слушает, даже возбуждаться начал. Дышит и яйца кулаком сжимает: сопротивляется нахлынувшим желаниям.

  Не прошло пяти минут: «Ох-ах!!!» — Гошу эйфория одолела — хилым оказался. Отдышался, дохляк-извращенец, перья на башке пригладил и выходит этаким гусем. Распахивает входную дверь и пальцем, как флюгером, указывает только что обожаемой барыше направление. «Все, — говорит Гоша, — больше нас с вами ничего не связывает!» Та чуть в унитаз от обиды не провалилась. Какая-никакая потаскуха, а все же неприятно, когда к тебе, хуже, чем к собаке относятся. Ну, она дамочка битая, фасон держать умеет — с презрением выплюнула на пол Гошиных детей и ногой размазала. Жора, не поверишь: уничтожила целый детский сад! Просто Магда Геббельс какая-то! И ушла, матюгами всех покрыв. Да так яростно, что я на мгновение дар речи потерял — сконфузился.

  Гоша руки в карманы сунул, брюхо выпятил: «Вот, братцы, теперь я полноценный мужчина! Надо это дело обмыть! Сейчас в ларек сгоняю, — говорит, — посидим, отметим мое становление!» Ушел и с концами. Обманул, гад. А может, с подругой внизу схлестнулся, возобновил сексуальные эксперименты. Вот такая байда, Жора, у нас приключилась. Мы потом этого Гошу у помойки выловили и по-братски поганым ведром отдубасили. Хотели с ним поступить, как он с гражданкой, но сдержались. Врожденная интеллигентность не позволила. Она ведь, эта интеллигентность, много чего приятного запрещает. Так и живем, избегая истинных удовольствий. Принимаем за мораль то, что моралью априори не является. Врем сами себе, и от этого вранья кажемся себе выше, достойнее, культурнее.

  

  

ПЬЯНАЯ ИСТОРИЯ ? 3

  

  Жора, взгрустнулось мне после праздников. Врубил я для фона «голубой» экран, сижу, похмеляюсь. Народ в стране рехнулся: в прямом эфире выбирает вторую половинку. С бухты-барахты, представляешь?! Короче, сидят за столом три кошелки, задают потенциальным молодоженам вопросы и сами от себя балдеют; а как тут не забалдеешь: на всю страну такую дурь транслируют, что вся страна в ахуе. Ладно, слушай, как эта байда выглядит. Выходит к аудитории демобилизованная из кинематографа звездунья и начинает клацать фарфоровой «мясорубкой»: «Здравствуйте! В эфире передача «Давай подженимся!» Это программа о том, как найти спутника жизни. Я — ведущая Раиса Гундеева. В нашем телешоу мне будут ассистировать профессиональная сваха Мимоза Карбидова и астролог Кондализа Колодина! Дорогие друзья, герой нашей передачи Амадей Копытов — конюх совхоза «Райская коммуна». На его мозолистую руку и разбитое одиночеством сердце претендуют: Глафира — доярка-рукоблудница из деревни Черномудино, Матрёна — забойщица с Кощеевской свинофермы и продавщица-альтруистка кооперативного магазина Лукерья Копейкина! Друзья, предлагаю познакомимся с женихом!

  Под бурные аплодисменты в лучах софитов появляется крендель в кирзовом сапоге. Вторую ногу ему заменяет протез времён гражданской войны. Ведущая берет гостя за локоток и выводит на всеобщее обозрение. Смотрите, мол, на этого чудика, он жениться решил. Публика семечки лузгает, реагирует вяло. Тут-то ведущая давай интерес к происходящему разжигать: «Вот он, брутальный, пропахший говном, табаком и потом настоящий мужчина! Ковбой, набрасывающий лассо любви на необъезженных деревенских кобылиц!»

  Амадей смущённо кхекнул, поклонился на четыре стороны и занял предназначенное место. Сидит, ногти грызет. Жора, кончай спать! Плесни водки, приведи себя в чуйство! Это только начало! Короче, ведущая стала его «нижнее белье» ворошить: «Скажите, — говорит, — любезный, на каких фронтах вы потеряли конечность?» Конюх встрепенулся и давай вспоминать: «О, этот трофейный протез мне достался от деда. Он его у белогвардейского офицера экспроприировал. Кленовый... Сейчас таких не делают. Почти век в сарае пылился и, как видите, сгодился!» Протез в натуре, Жора, мощный! На бейсбольную биту похож. Таким по черепу треснешь и заказывай музыку. Извини, отвлекся. Жених продолжает: «Ногу я по-пьяни отморозил, когда в овраге заночевал. Фельдшер-то у нас один на всю округу, в тот день маненько с бодуна был. Потому как всю неделю именины кума справлял. Ну и оттяпал с пьяных глаз здоровую. А та, отмороженная, потом сама по себе оттаяла. У меня, кстати, нет не только ноги, но и того, что должно быть между ними», — тут он, Жора, хрясь и осекся. Понял, что лишка сболтнул. «Лошадь, — говорит, — зараза, лягнула, всё и отлетело к чёртовой матери!» Голосок у «ковбоя», я тебе доложу, как у девственницы: яиц-то нет! Какой из него Казанова? Ведущая так и спросила: «На кой хер вам невеста, ежели ее нечем удовлетворить?» А баба ему, Жора, необходима для повышения самооценки! «Рядом с женщиной, — говорит, — я себя ощущаю полноценным мужчиной!» Ведущая сразу утратила к нему симпатии. Повернулась к притихшему залу и с издевочкой молвит: «Узнав страшную тайну жениха, давайте поближе познакомим его с первой невестой!» А этот дурень-то ей и шепчет: «Поближе я не могу, я же объяснил!» Ведущая давай его успокаивать, а у самой ухмылка от уха до уха: «Не волнуйтесь, я не заставляю вас прилюдно устраивать брачную ночь. Всё будет в рамках приличия! Итак, прошу!»

  Опять — крик, свист, будто крымская прокурорша должна неглиже явиться. Прокурорша, естественно, Жора, не появилась. Она в Думе нехило устроилась, на кой ей этот бедлам?! Вместо нее в студию вывалилось шесть пудов целлюлита и, не дожидаясь особых приглашений, оседлало стул. Претендентка-то тоже не лучше жениха оказалась. Отдышка, как у загнанного марафонца, сама непонятная и зловещая, как «Черный квадрат» Малевича.

  «Это что ли жених-то? — интересуется. И видно, что он не в ее вкусе. — Уж, больно мелкий!» Мелкий, бляха-муха... Она еще не в курсе, что он абсолютно беспонтовый в постели. Гундеева раз и перехватила инициативу: «Глаша! — говорит она, — Расскажите нам о себе». Глаша-то, видно, баба тертая. Давай без предисловий правду-матку рубить: «Чего скрывать-то? — говорит. — Пиво обожаю. От молока с детства пучит!» С устатку она, Жора, на стол облокотилась. Ручищи у нее могучие, как у палача, и все в пупырышках. И кажется мне, будто с них кровушка капает. Конюха аж перекосило: представил, наверное, их на своей шее.

  Гундеева, знай себе, подноготную выведывает: «Как вы относитесь к западной культуре, к искусству, то да се». Доярка и тут не оплошала. Та еще стерва, клеймо ставить негде! «Не глупа, — говорит, — настенный календарь от корки до корки прочла! Комиксы разные смотрю, так что я — натура утончённая!» Вот, бля! Как бы мимоходом в разговор встревает астролог Колодина: «Вы, — говорит, — по гороскопу являетесь раком...» Доярка покраснела: «Не, — отвечает, — раком не могу: спина болит, остеохондроз замучил! Лёжа, пожалуйста, а раком — не дам!»

  В зале кипиш, зрители возмущены: такая корова, и раком не может?! Гундеева видит, скандал назревает, решила замять его в зародыше. «Ну, ладно! — говорит она и поворачивается к нетрудоспособной девице, — Покажите сюрприз, порадуйте нас хоть чем-нибудь!»

  Выползают «влюбленные» в центр зала. Эта тургеневская девушка без предупреждения запрыгнула на руки к конюху! Повисла на шее и давай лобызать, как покойника. От неожиданности Амадей сигнал SOS задом выдул и повалился. Протез отстегнулся и с грохотом закатилась под стол. «Браво! — визжит публика, — повторите на бис!»

  Тут, Жора, на сторону жениха встала Мимоза Карбидова, соратница Гундеевой. «Разве так можно? Предупреждать надо! Вы же не Волочкова, чтобы вас на руках тютюшкать!» Доярка окрысилась: «Вы хотели, чтоб я его за конец подёргала? Так я девушка скромная и на трезвую голову подобные вещи делать отказываюсь!» Зал притих, слышно, как у Карбидовой сердце в груди от возмущения колотится. Гундеева во время опомнилась: «На этом наше знакомство с Глафирой считаю состоявшимся. Прошу вас, девушка, пройти в комнату ожидания!» Претендентка на руку и сердце перешагнула через жениха и удалилась. Амадей змеей под стол заполз, протез заново пристегивает; да все неудачно, руки трясутся, взмок, как цуцик. Я стакан водки накатил, дальше смотрю, даже закусывать не стал.

  «Друзья, поприветствуем вторую кандидатку на семейное счастье!» — продолжает ведущая. Жора ты видел красавиц из русских сказок? Выплывает кокошник в сарафане. «Зовут меня Матрёна Хавронина! По профессии я забойщица скота. Убиваю безболезненно, свиньи довольны». Хавронина помогла подняться жениху, и даже пыль с него стряхнула. «Пришла я, товарищи, не одна. Робкая у меня натура, прихватила на передачу нашего замечательного птичника Семёна! Он поможет справиться с волнением». Семён этот, Жора, — мутный тип, подозрительный, как мент! Рядом с Хаврониной сел, глазами жениха пожирает.

  «Поведайте нам свою историю! — предложила ведущая. Свинарка воздуха в грудь набрала и давай чесать: «Рассказывать мне, собственно, нечего. Кончила три класса и решила, что это не мое. Хитрыми науками не владею, на досуге играю в лото и «дурачка». Уверена, — говорит, — Амадею будет со мной интересно и весело!» Резину тянуть не стала: «Позвольте, я покажу сюрприз! Жарко у вас тут, сомлела очень».

  Сомлела... Сдается мне, Жора, геморрой у нее воспалился. Не сиделось ей и хотелось как можно быстрее отстреляться. Выскочила пулей из-за стола, ходит кругами, трясет грудями арбузными, страсть любовную изображает. Такое русское фламенко. Конюх не удержался, хлопнул себя по ляжкам и пустился вприсядку. И надо же — опять протез подвел. Конюх бряк на спину, да так башкой звезданулся, что свет моргнул. Подскакивает к нему Семён, берет на руки и бережно несет на стул. Ведущая от зависти аж поперхнулась. Руками замахала и говорит: «Приглашаю третью участницу нашего шоу — Лукерью Копейкину!»

  Выходит упитанная барышня с ярко-напомаженными сардельками вместо губ. «Родилась я в семье кладбищенского сторожа! — не дожидаясь вопросов, начала она. — Сама научилась щелкать костяшками и стала обсчиты... работать изо всех сил. В итоге, за месяц накопила на мопед и радиолу».

  Тут крупным планом показывают Копытова. Уши навострил гаденыш, старается не пропустить ни единого слова. Вижу по его глазам, Жора, что мечтает «ковбой» прокатиться на двухколёсной железяке. В базар вклинивается Гундеева: «Мопед — весьма сильный аргумент! Но хотелось бы узнать, как вы будете обхаживать супруга? Можете ли вы доставить ему истинное удовольствие?»

  Мимоза Карбидова, скажу я тебе, в тот момент напряглась не по-детски и походила на сексуально-озабоченную Тортиллу. Давно ее, видать, никто не «жарил». Да и кому она нужна, сам подумай, черепаха очкастая. Она только на провокации способна. Но насчет Амадея были у нее какие-то планы. Полагаю, кленовый протез хотела выторговать. Ты спрашиваешь, зачем ей протез? Во-первых — антикварная вещица, во-вторых — его можно использовать как скалку или толокушку. Да мало ли, что у бабы в голове?

  «Без проблем! — говорит Копейкина. — Я покажу, что такое есть даст ист фантастиш! В моём ассортименте вся камасутра!» Как зачмокала она губищами, как бросилась к конюху. Тот растерялся. То ли от испуга, а может, интуитивно откинулся он, Жора, назад и грохнулся в третий раз! Лежит, зенки выкатил. Я думал — помер. Нет, смотрю, зашевелился. А Копейкина, будто и не замечает ничего. «Щаз я такой сюрприз покажу, обалдеете тут все!»

  Гундеева видит дело худо. «Все, все — хрипит, — достаточно сюрпризов. У нас и так впечатлений на год хватит! Друзья, — объявляет она, — мы посмотрели трех представительниц слабого пола. Все они по-своему хороши. Не будем допекать Амадея советами. Предоставим право самостоятельного выбора! Ступайте, — говорит, — Копытов! Пусть сердце вас не обманет!»

  Хе-хе... тут-то, Жора, самое интересное и началось! Не прошло и двух минут, как выходит одноногий конюх под руку с Семёном. Зал припух от неожиданности. Одну Гундееву ничем не удивишь. «Ну что же! Год Петуха, товарищи! Пожелаем молодым счастья и будем надеяться, что когда-нибудь, они скажут друг другу: «Давай подженимся!»