Юнкер : другие произведения.

  

  

  

Предисловие

  

  По пустынным улицам города, осторожно, боясь поскользнуться, гулял Савва Борисович Рогозин. Снег еще не растаял, но просел и выглядел болезненно-серым. Весна крепко схватила умирающую зиму за горло. Капель барабанила по мостовой: «Потерпите, господа! Скоро все будет в ажуре!»

  Рогозин поправил на голове «пирожок» из бобра и остановился возле афишной тумбы. Его внимание привлек рекламный плакат, наклеенный поверх бумажных обрывков. «Большой театр световых картин «Пикадилли» показывает беспрерывно и монопольно фильм «Бездна женской души». Снимать верхнее платье необязательно» — откормленными буквами гласила надпись. Рогозин внимательно изучил картинку с барышней, бесстыже прильнувшей к господину с квадратными усиками, и невольно стал искать сходство между собой и изображенным ловеласом. Кроме усиков ничего общего он не обнаружил. Савва Борисович кино не любил, принимал за дьявольскую забаву, но избыток времени и скука подтолкнули его к кинотеатру напротив Аничковского дворца.

  Отдав целковый, Рогозин занял свободное место и распахнул пальто. Суета в зале постепенно сошла на нет, электрические лампы по периметру потолка медленно угасли. По натянутому холсту запрыгали черные зигзаги, точки; бодро зазвучало фортепьяно, и на экране началось представление. Менялись персонажи, костюмы, обстановка. Какое-то время Рогозин морщил лоб, напускал на себя таинственную гримасу некой скрытой причастности к происходящему, потом зевнул и, кажется, задремал.

  Все очарование сюжета заключалось в его пошлости и примитивизме. «Господи, боже ты мой, — думал разбуженный хохотом Савва Борисович, — как такое можно показывать?» Кинематограф держался другого мнения, и это несколько удручало Рогозина. Зал тоже не разделял его взглядов. Зрители улюлюкали, свистели, шуршали конфетными обертками. Гражданка сзади не сдерживала эмоций: «Что творят, шельмы! Что творят!..» — вскрикивала она и впивалась в плечо Рогозина острыми, как гвозди, пальцами.

  Рогозин узнал по голосу вдовеющую генеральшу Эльзу Кронбергер. Хрупкая и тихая с виду, немного пришибленная дамочка в повседневной жизни отличалась агрессией и жестокостью. Не раздумывая, она могла плеснуть в лицо прислуге горячим чаем или ткнуть вилкой в бок. Генерал Кронбергер пропал при невыясненных обстоятельствах. Его разыскивали, однако поиски оказались безрезультатны. Поговаривали, что к исчезновению генерала имела отношение молодая супруга, но доказать этого не смогли. Эльза Кронбергер унаследовала баснословное состояние и предалась плотским утехам, к которым питала тайную страсть.

  Размышления о генеральше окончательно вытеснили из головы Рогозина смысл картины, история на экране совершенно запуталась. Савва Борисович щурил глаза, надеясь восстановить в мозгах порванную нить сюжета. К своему изумлению, в господине с квадратными усиками он узнал себя! Более того, Рогозина ошеломило то, что его дамой сердца оказалась госпожа Кронбергер. Тяжелый, спертый воздух кляпом заткнул Рогозину рот. Савва Борисович расстегнул воротник рубашки, но облегчения не испытал. Пот градом катился по лбу и впалым, восковым щекам. Савва Борисович нервно теребил «пирожок» и им же утирался.

  Тем временем героиня фильма, затянутая в корсет, вертелась перед зеркалом в шелковых панталонах, примеряла то одно платье, то другое. Бросив очередной наряд на ширму, она повернулась к залу и подмигнула Рогозину. Рогозин вздрогнул и проснулся. За окном кружил снег: агония зимы, безумная попытка ухватиться за жизнь.

  История с кинематографом оказалась идиотским сном. Успокоившись, Рогозин повернулся на бок и вскрикнул: рядом с ним лежала женщина. Он определил это, невзначай коснувшись ее обнаженной груди. Да и сам Рогозин был абсолютно гол, без любимой фланелевой пижамы и ночного колпака. Савве Борисовичу померещилось, что женщина мертва. Незнакомка дышала так тихо, что Рогозин отчетливо слышал, как за обоями шуршит таракан, как тикают ходики, монотонно отсчитывая секунды, минуты, часы, отпущенные Савве Борисовичу.

  «Вот те на!» — испуганно подумал он, выползая из-под одеяла. Женщина вздрогнула, движением руки смахнула невидимую вуаль. Лунный свет, мутной полосой деливший ложе пополам, будто ждал этого и заставил Савву Борисовича оцепенеть повторно. На кровати спала госпожа Кронбергер! «Господи, как она здесь очутилась? А если кто узнает? Обвинят в распутстве, будут ехидно шептаться за спиной, распускать небылицы! Люди — сволочи! Чужие успехи всегда вызывают у них зависть и лишают покоя», — Рогозин коснулся ступнями холодного пола, осторожно встал с кровати и принялся искать взглядом пижаму. Он не сразу понял, что находится в чужом доме, — настолько обстановка напоминала его спальню.

  — Ляг на место! Мне холодно! — отчетливо сказала Кронбергер, не открывая глаз.

  Рогозин сжался. «Приказывает, как собаке. Вот это номер!» — Савва Борисович решил не спорить.

  — Я сейчас, дорогая! Что-то пить захотелось! — рассыпался он мелким бесом.

  Рогозин не узнал своего голоса. Савва Борисович говорил баритоном, а это черти что, а не голос, сопрано какое-то. За стеной захохотали. Смех вызвал у Рогозина мандраж. Казалось, что за ним подглядывают и насмехаются. Странным образом хохот стал перемещаться, и уже звучал из-за окна. Рогозин перевел взгляд и ахнул: там, за окном, в кружащемся снегу мелькало множество лиц. Через тюль они пожирали Савву Борисовича наглыми глазами. Рогозин схватил со стула платье Кронбергер и прикрылся. Смех приобрел ядовитые нотки и стал громче. Сознание Рогозина помутилось, глаза заволокла темная пелена. Закручиваясь по спирали, Савва Борисович рухнул на пол.

  

  

I

  

  Кронбергер устало развалился на диване. Просматривая свежие газеты, он хмурился и покашливал в кулак, отчего его лихие, похожие на коромысло усы приходили в движение. Молодая супруга томилась в углу, искоса поглядывала на вторую половинку и мечтала вырваться из берлоги, заставленной пыльными шкафами, массивными вазами и кушетками. Замуж она вышла против своей воли, по настоянию нерадивого папаши, разорившегося в пух и прах из-за пристрастия к карточным играм. Помещик Елозин напрасно уповал на финансовую помощь будущего зятя: Кронбергер оказался редкостным жлобом. Прежде чем сделать покупку, Кронбергер скрупулезно прикидывал все «за» и «против», двигал бровями, оттопыривал нижнюю губу и брал самое дешевое. После женитьбы генерал заточил Эльзу в двухэтажном скворечнике из серого камня и муштровал, прививая вкус к дисциплине. Сначала молодая жена ерепенилась, но генерал быстро поставил ее на место. Даже в кровать она ложилась не по собственному желанию, а по его приказу.

  Изредка бравый вояка выводил жену в свет. Парадный мундир, увешанный орденами и медалями, придавал ему дополнительный вес. Величавой походкой Кронбергер измерял широкие залы петербургского Дворянского собрания. Кое-кому он кивал, кое-кого не замечал, кое с кем заводил скучные разговоры. Собственно, он презирал сборище дворян-интеллигентов. «В окопы бы вас сунуть, да вшам скормить!» — думал он, представляя, как холеные аристократы будут ползать в грязи, размазывая сопли.

  Прицепившись к согнутой генеральской руке, Эльза краснела от смущения. Ей было неловко за дешевое платье, за тщеславие мужа, за свою загубленную молодость. Вволю измучившись на подобных мероприятиях, Эльза отрывалась на домашней челяди. Та ее боялась и ненавидела.

  Кронбергер отложил газету и вопросительно глянул на жену.

  — Ну-с, чего притихла? Чем опять недовольна?

  Эльза вскочила со стула, подобно служанке, сделала книксен. Опустив глаза и покрывшись румянцем, она робко обратилась к генералу:

  — Позвольте, я батюшку навещу. Неделю у него не была.

  Генеральские бакенбарды распушились и дали добро.

  — Да, чуть не забыл, скажи отцу, чтобы не присылал больше курьеров с записками. Я деньги кровью заработал и милостыню раздавать всяким проходимцам не собираюсь! Так-то!

  Дорога утомила Эльзу, широкая спина извозчика вызывала желание ткнуть в нее ножом. Госпожа Кронбергер собралась было вернуться, но возвращение не сулило ничего, кроме упреков супруга и его приказного тона. «Еще немного — и он заставит меня ходить строевым шагом и отдавать честь», — подумала Эльза.

  Усадьба встретила запустением: деревья облетели, газоны замело жухлой листвой. Незнакомый обрюзгший мужик с бородой до глаз мел дорожку, ведущую к парадному крыльцу. Окна второго этажа закрывали ставни, отчего родительский дом напоминал сутулого задремавшего старика. По видимости, отец облюбовал флигель, и отапливать весь дом не собирался. Эльза велела кучеру распрягать лошадь и покинула пролетку.

  Навстречу вышел отец. Опухший, пропитанный табачным дымом, он поцеловал дочь.

  — Привезла?

  — Нет! Сказал, чтобы больше не просил, не даст! — ответила Эльза.

  Елозин провел ее в маленькую темную комнату и усадил возле камина. Разговор не клеился. Чтобы разрядить обстановку, Елозин рассказал дочери о том, как намедни играл в карты в компании московского купца, заглянувшего в столицу по делам, и нового знакомого — доктора Бурыкина. Спустив всю наличность, Елозин наблюдал за игрой со стороны, удивляясь, как дьявольски фартит доктору. Ближе к полуночи купец продулся вчистую. Как бы ни было обидно и жалко проигранных денег, стоило плюнуть и разойтись миром, но купцом овладела жажда реванша. Вот тогда-то и случилось невероятное. Бурыкин предложил сделку: он ставит на кон проигранные купцом деньги, а тот — свою память.

  — Сама понимаешь, — век прогресса. Паровозы, аэропланы, телеграф... Все стали просвещенными и самоуверенными, никто не верит в иные силы. А они есть, доложу я тебе! В общем, купец согласился, полагая, что память проиграть невозможно, и попал впросак!

  Елозин дрожащими пальцами вытянул из портсигара папиросу и мял ее до тех пор, пока не сломал.

  — Бурыкин усыпил купца каким-то хитрым способом и битый час колдовал над ним, бормоча слова, смысл которых я не разобрал. Вымотался так, что глаза ввалились, а лицо побледнело и осунулось. Купец оклемался ближе к утру и не мог понять, кто он. Доктор воспользовался его невменяемостью. Купец под диктовку написал расписку, которой заверил отказ от всего имущества в пользу господина Бурыкина!

  — А что стало дальше? — заинтересованно спросила Эльза. — Куда делся купец?

  — Разве ты его не встретила? Он мнит себя дворником и работает не покладая рук.

  Закусив губу, Эльза погрузилась в раздумья.

  — Надо же! Сроду бы не поверила. А где найти Бурыкина?

  — В соседней комнате.

  

  

II

  

  С первым снегом нервы Кронбергера расшатались. Просыпаясь с тяжелой головой, он психовал из-за малейшей ерунды. Порой генерал становился несносным. «Ранняя зима действует, — полагал он. — Проснешься — тьма, засыпаешь — тьма. Ни птичьего гама, ни уличного шума — ничего! Словно вымерло все, занесло поземкой. Откроешь глаза и думаешь: а жив ли я? Напрягаешь память, силишься вспомнить запах травы или приближающегося дождя и — не можешь».

  Измочаленный бессонницей генерал вызвал знакомого военного фельдшера — гражданским он не доверял. Тот выписал ему пилюли, они не помогли. Генерал осатанел и рвался в бой. Страдали все. Прислуге доставалось и от хозяина, и от доведенной до предела Эльзы. Дом напоминал банку с пауками, где каждый хотел сожрать каждого. В конце концов Эльза не сдержалась. В припадке бешенства она хлопнула ладонью по столу, за которым сидел генерал. От выходки жены тот опешил, на миг потеряв дар речи.

  — Я так больше не могу! Или ты позволишь мне пригласить знакомого врача, или я уеду к отцу!

  Кронбергер вспыхнул, но быстро унялся. «В самом деле, — решил он, — почему бы не попробовать иное врачевание?! Хуже-то не станет!»

  Накануне рождественского сочельника дом генерала навестил мужчина с саквояжем. Добротное пальто с меховым воротником, шапка «пирожок» и мягкая, внушающая доверие улыбка сделали свое дело.

  — Доктор Бурыкин! — отрекомендовался гость.

  Он выслушал жалобы генерала, проверил пульс и вытащил из саквояжа фонендоскоп. На все процедуры ушло не более четверти часа.

  — Вам нужен отдых, дорогой мой, — несколько фамильярно, но очень ласково сказал он, — обычное переутомление и дурное влияние погоды. У меня есть средство для снятия подобных недугов. Им пользовался и лечил других сам Авиценна. Оно проверено веками медицинской практики и дает весьма неплохие результаты. Так что, для беспокойства нет причин! Думаю, что скоро вы забудете о своих болячках. — Бурыкин поставил на стол пузырек с темной жидкостью. — Десять капель на стакан воды. Принимайте перед сном. Через неделю я зайду, и если настойка не окажет положительного действия, то используем более эффективный метод. Поверьте мне, все будет хорошо!

  Доктор откланялся. Эльза вызвалась проводить его до дверей. Дождавшись их ухода, Кронбергер повертел в руках оставленную склянку и выдернул пробку. Его ноздри уловили легкий запах лакрицы. «Вроде ничего страшного. На всякий случай надо испытать на Эльзе». В тот же вечер он незаметно добавил несколько капель супруге в чай. Утром генерал внимательно наблюдал за поведением Эльзы. Та вела себя как всегда, только часто зевала; прикрывая ладошкой рот, оправдывалась:

  — Ночью такое снилось, что вставать не хотела! До сей поры пребываю в волшебном состоянии!

  Откровения жены повлияли на решение генерала. Сомнения, терзавшие душу, отступили.

  Перед сном он принял капли и в кои-то веки уснул, как ребенок. Проснувшись, генерал улыбнулся и вновь сомкнул веки. Долгожданное чувство покоя было столь приятно, что Кронбергеру захотелось прибывать в таковом состоянии всегда.

  За неделю он отоспался, посвежел; завитые усы снова напоминали коромысло, бакенбарды распушились пуще прежнего. Эльза, в отличие от мужа, не находила себе места, шпыняла слуг и уходила из дома.

  — В синематограф схожу, развеюсь, — говорила она и исчезала на несколько часов.

  Генерал не возражал. Он обрел безмятежность и стал не в меру добродушным.

  Через неделю Кронбергер лично встретил Бурыкина, помог снять пальто, чего никогда не делал, и пригласил в гостиную.

  — Знаете, доктор, — начал он разговор, усадив гостя в любимое кресло. — До знакомства с вами я смотрел на мир с сарказмом и не видел в нем ничего прекрасного. Сдавалось мне, что все построено на крови и лицемерии. Как же я ошибался! Оказывается, все совсем не так! Или я схожу с ума?

  Генерал вопросительно посмотрел на Бурыкина. Тот в свойственной ему манере погладил генерала по руке.

  — Ближе к смерти люди сходят с ума именно потому, что на том свете мозги им не пригодятся. Но об этом думать рано. Вижу, вам стало лучше. Во избежание рецидива, необходимо закрепить результат. — Он снова погладил генерала по руке. В этот момент Кронбергеру показалось, что перед ним сидит святой.

  — Конечно, конечно! Я вам полностью доверяю! Полностью!

  Бурыкин закрыл двери в гостиную, объяснив это вынужденной необходимостью. Усадил генерала на стул и принялся водить руками вокруг его головы. Эльза прильнула к дверям и внимательно слушала, что происходит в комнате. Через полчаса Бурыкин пригласил ее войти. Он будто знал, что женщина стоит за дверью.

  — Принесите мыло, помазок и бритву! — распорядился он, проверяя, крепок ли сон генерала. — Да, и распорядитесь на счет прислуги. Лучше всего устройте ей выходные, отпустите к родне. Не должно быть никаких свидетелей!

  Без бакенбардов Кронбергер казался моложе. Квадратные усики, сменившие пушистое «коромысло», сделали его неузнаваемым. С помощью Эльзы Барыкин переодел генерала в свою одежду. Благо, они были одной комплекции.

  — Вот и все! У меня есть документы на некоего Савву Борисовича Рогозина, ушедшего из дома в прошлом году, да так и не вернувшегося обратно. Отныне им и станет ваш супруг. Конечно, полностью уничтожить память невозможно и какие-то спонтанные отрывки будут всплывать в его мозгах. Но это не столь важно. Самое главное заключается в том, что теперь он сам себя будет ассоциировать только с Саввой Борисовичем и ни с кем иным. Ваш муж теперь другой человек, совершенно другой! Я заблаговременно снял ему квартирку на Васильевском. А там переселим его в другую губернию — для надежности. Вот завещание, — Бурыкин протянул Эльзе бумагу, испещренную каллиграфическим почерком генерала. — У меня есть отличный юрист. Он поможет уладить вопросы наследства. Но дайте обязательство ежемесячно высылать бывшему мужу деньги на жизнь. Я не желаю ему смерти, каким бы человеком он ни был. С вас... — Бурыкин назвал причитающуюся ему сумму.

  Ночью генерала тайком вывезли из дома.

  

  

III

  

  Савва Борисович потянулся и открыл глаза. Он долго не мог понять, где находится. В голове всплывали и тут же тонули странные эпизоды — то ли из прошлого, то ли из будущего. На столике в изголовье лежала раскрытая книга. «Надо меньше забивать голову всяким бредом!» — успокоил себя Рогозин, присел и свесил с кровати волосатые ноги.

  В комнату вошел человек, которого Рогозин где-то видел, но где именно, вспомнить не мог. Кем является незнакомец, Рогозин спрашивать постеснялся — надеялся выяснить все в процессе разговора.

  — Проснулись, Савва Борисович?! Вот и славно! Оклемались, стало быть. Что вы так на меня смотрите? Да, я постригся. Неужели не признали? Я же врач. Неделю с вами сижу. Смею доложить, что лихорадку мы победили, с чем вас и поздравляю! Сейчас примем микстуру и попробуем выйти на свежий воздух.

  Вот уж месяц как Савва Борисович жил самостоятельно. Деньги ему передавали какие-то дальние родственники, коих он и в глаза не видел. По большому счету это его волновало меньше всего. Не видел и — черт с ними! Главное, чтобы не забывали слать переводы. Рогозин потерял счет дням. Как в тумане, бродил по родным и в то же время чужим улицам, сызнова знакомился с городом, в котором прожил большую часть жизни. С любопытством смотрел на автомобили и пролетки извозчиков. Он решил ничему не удивляться: «Не дай бог, сочтут за сумасшедшего!» — говорил он себе и снова удивлялся. Снег вдоль дороги просел и выглядел болезненно-серым. Зима умирала, судорожно цепляясь пальцами из сосулек за карнизы. По тротуару барабанила капель, вот-вот должен тронуться невский лед. Рогозин поправил на голове бобровый «пирожок» и замер возле афишной тумбы — привлек пестрый рекламный плакат. «Большой театр световых картин «Пикадилли» демонстрирует фильм «Бездна женской души». Снимать верхнее платье необязательно» — гласила надпись. Савва Борисович кино недолюбливал, считая дьявольской потехой. Однако излишек времени и скука подтолкнули его к кинотеатру.

  Рогозин смотрел картину, засыпал, просыпался и снова погружался в небытие. В его голове все смешалось: действие на экране казалось настоящей жизнью. Там он играл роль главного героя, а публику в зале воспринимал изображением на экране. Савве Борисовичу стало жарко и душно. Он распахнул пальто, в сознании же происходило совершенно другое: Рогозин сбросил с себя тяжелое одеяло. Рядом с ним, у стены, лежала женщина. «Черт побери, кто это? — испугался он, — и что она тут делает?» Выбравшись из кровати, он стал искать одежду. Дикий смех заставил его схватить со стула женское платье и прикрыть наготу.

  — Ляг на место, мне холодно! — приказала вдова генерала Кронбергера.

  Рогозин растерялся — через окно за ними следила тысяча глаз!

  — Я сейчас, дорогая! Что-то пить захотелось! — с приторной любезностью заверещал он, бросил платье и нырнул под одеяло.

  Минуту назад все было совсем не так: он говорил чужим голосом и падал в обморок. «Пресвятая Богородица, что происходит?!» Новый взрыв хохота вынудил Рогозина укрыться с головой. Вскоре он окончательно потерял способность мыслить. Перед глазами мелькали: Дворянское собрание, окопы с перепуганными бойцами, врач и Эльза Кронбергер. Вскоре их смело мощным взрывом, и все исчезло.

  Зал кинотеатра опустел. Сиротливая фигура пожилого, хорошо одетого господина привлекла внимание билетера: «Никак заснул барин!» Подобравшись к человеку в расстегнутом пальто, билетер оторопел — руки мужчины утратили способность держать, на полу валялся «пирожок». Прибывший в компании двух полицейских врач зафиксировал смерть.

  — Апоплексический удар, — заключил он, делая в блокноте пометки. — Кстати, вы не слышали о странном исчезновении госпожи Кронбергер? — между делом спросил доктор у стражей порядка.