Юнкер : другие произведения.

  

  

  

  

  

I. 45-й год от рождества Ульянова-Ленина

  

  

  

  

  Николай II сосредоточенно смотрел на фотографию супруги.

  — Скажи, Гриша, неужели после смерти ничего хорошего не будет? Совершенная пустота и безмолвие?

  — Ну что вы, батенька! Это только атеисты-материалисты такую дрянь выдумать могут! Человек, по сути своей, есть копия образа и подобия Божьего. А коли так, то после успения он непременно возродиться должен! Так-то! Не сразу, конечно, но спустя какое-то время — обязательно! Разумеется, он в измененном облике на землю ступит! Это я вам со всей ответственностью заявляю! — Распутин отколол топором щепку от полена и стал разжигать печь. — А зачем голову ломать, ваше высокопревосходительство? Давайте сеанс спиритический проведем да и выясним все! А уж потом я этот грех перед Господом замолю. Не сумлевайтесь, Николай Александрович!

  Холодный ветер блуждал по шхерам Виролахти, нырял в приоткрытую форточку и колыхал занавески. Государь поднялся со стула, прикрыл окно. Все было готово к разговору с потусторонним миром. Приглашенный ведун волновался от возложенной на него ответственности. Он поскреб подбородок и начал сбивчиво читать заклинания.

  — Ты, братец, не дергайся! Делай свое дело так, будто перед тобой не правители, а простые смертные! — успокоил Григорий.

  — Вызываю дух... Вызываю дух... — медиум замешкался и обратился к царю: — Кого вызывать, батюшка?

  — Ломоносова давай. Тот умный мужик был, многие вещи знавал! — Николай закурил. Пустив клубы дыма, он уже подумывал оставить дурацкое занятие.

  — Вызываю дух Ломоносова! — прогундосил человек с полоской усов на усеянном оспинами лице.

  На чердаке шуршали потревоженные мыши.

  — Слушаю вас, господа! — непонятно откуда ответил голос.

  Григорий вздрогнул. Не веря собственным ушам, глянул на государя. Тот побледнел и выглядел испуганным.

  — Господин Ломоносов, скажите, что будет с Россией?

  — Катаклизм за катаклизмом! Одного идиота сменит другой, а другого — следующий! И так до бесконечности.

  Николай II наклонился к Григорию.

  — К чему глупые вопросы? Пусть про нас скажет — возродимся или как? — Он толкнул Распутина в плечо. — Давай же, спрашивай!

  — Михайло Василич, вы про реинкарнацию доложите. Когда мы снова на престол взойдем? И вообще, возродимся ли?

  Распутин приложил к уху ладонь. Дух прокашлял:

  — Бросьте дымить, и так дышать нечем!

  Государь послушно загасил трубку и, как гимназист, сложил на коленях руки.

  — В общем так, господа! Грохнут вас всех, но не стоит отчаиваться. В середине двадцатого века родится мальчик — Гаврила Баламутин. Это и будете вы, Григорий Ефимович! С мая нового тысячелетия, после отречения от власти царя-гороха, умудрившегося развалить экономику и само государство, начнете поднимать с колен Россию-матушку.

  — А я? Как же я?

  Николай II подскочил со стула. От обиды сжав кулаки, он хотел ударить по столу, но Ломоносов успокоил его:

  — Всему свое время, господин хороший! Кто раньше ласты склеит, тот, стало быть, раньше и воскреснет! После своего правления Рас... Баламутин, по старой дружбе, передаст престол вам. Только зваться вы будете не Николай. Ну и фамилия, соответственно, другая — для конспирации!

  — Какая же? — государь напряг слух.

  — Мишкин! Нет, лучше Мошкин! Вроде неплохая фамилия: тихая, незаметная, исконно русская! И будет у вас, Николай Александрович, Григорий Ефимович, как и ныне, в советниках! Годы вашего правления, любезный, ознаменуются видимостью экономической стабильности и ростом социально-политических противоречий. Уясните, что при так называемой демократии все позволено: заказные убийства и вооруженный захват власти, подкуп избирателей обещаниями и подтасовка при подсчете голосов на выборах. Нет никаких запретов и ограничений. Политик — это человек с двойным дном, он просто обязан пойти на любые преступления в борьбе за личную власть. Смотрите, до революции дело не доведите, а то колесо сансары сбой даст. Превратитесь в каких-нибудь хорьков или того хуже!

  Не ожидая от себя таких результатов, чухонец покрылся испариной. Государь удовлетворенно потер руки.

  — А как же вы, Михайло Василич? Уж не сподобитесь ли прибиться к нашему обществу?

  — Почто оно мне? Я в науках погряз, как в болоте! Бомбу водородную изобрету для начала, а там видно будет!

  Григорий ерзал на стуле и все пытался задать вопрос о наболевшем. Дух Ломоносова опередил его.

  — Не переживайте, Гриша! Все у вас с бабами будет на мази! Такую гимнастку окрутите! Про остальных я и говорить не стану. Вся партия «Христианская Единая Россия» под вами валяться будет. Короче говоря: ХЕР с вами!

  Раскатав на небесах дорожку Млечного пути, сгущалась ночь. Из угла дуло. Фитиль свечи трепыхался, рисуя на стенах кабинета причудливые тени.

  — Можно, я выйду? — осторожно поинтересовался медиум. — Пучит что-то!

  — Ступай с богом! — Николай II дождался, когда за тем закроется дверь: — Гриша, ты же понимаешь, что это секретная информация и лишние уши нам ни к чему?! Вспомни Достоевского: «Если в первом акте пьесы фигурирует топор, то в последнем он непременно расколет чью-нибудь черепушку!» Догони этого шарлатана и... Только без шума!

  — Не переживайте, отец родной, я его в сортире замочу!

  Распутин сунул за пояс топор и вышел вслед за медиумом.

  

  

II. 135-й год от рождества Ульянова-Ленина

  

  Где-то в центральной части России: то ли возле Воронежа, а может быть, около Самары затерялось среди лугов и перелесков село Осколково; оградилось от цивилизации золотистыми стогами да глубокими оврагами, утонуло в туманах сиреневых. И лежало бы оно в тиши и забвении тысячу лет, пуская из печных труб рваные дымы, горланя на свадьбах и похоронах. Однако вышло так, что нагрянул в него с проверкой высокопоставленный чиновник, и вялотекущий сельский уклад сменил амплитуду. Встретили гостя, как следует: хлебом с солью да свекольным самогоном, коего было в изобилии.

  Много ли государственный муж выпил, черт знает. Только, проснувшись с чумной головой, решил он проверить, как идут дела на скотном дворе. Соизволил, так сказать, внести посильный вклад в развитие животноводства. Бродил он по коровникам и свинарникам, старательно зажимая нос. Но запах разрухи все-таки выжал слезы из его честных глаз. Дурно стало чиновнику. Плохо ориентируясь в пространстве, оказался он на задворках фермы. Какой бес подтолкнул его — неизвестно, но факт остается фактом: упал чиновник в навозную яму, и началась в Осколково новая эра.

  Здравница, открывшаяся в селе, славилась жирным и душистым навозом. Видимо, клевер, которым питались буренки, орошался исключительно божьей росой. В Осколково попасть могли не все. Элитный курорт предназначался для членов правительства и людей, отличившихся выдающимися достижениями в науке и искусстве.

  Частенько в Осколково поправлял пошатнувшееся в государственном кресле здоровье премьер-министр Мошкин. Он посещал здравницу два-три раза в год. Набравшись сил, Мошкин жаждал принести пользу стране и провести какую-нибудь реформу. Устав от активности, он чах и снова ехал в полюбившуюся деревню.

  Стоял погожий летний день. Принимая лечебные процедуры, Мошкин полной грудью вдыхал ароматы продукта естественной переработки. Назойливыми мухами в его голове роились мысли имперского масштаба: «Надо поднимать отечественную... отечественную...» — на этом энтузиазм премьера иссяк. По соседству в навозе прел лауреат Нобелевской премии профессор Виноградов. Чересчур громко всхрапывая, он изображал крепкий сон и украдкой что-то глотал.

  — Что это вы кушаете? — поинтересовался Мошкин.

  Пойманный с поличным лауреат смутился и решил с головой погрузиться в жижу. Яма была неглубокая, и фокус с исчезновением не удался.

  — Навоз! Он такой питательный и полезный. Знаете, в прошлое посещение я имел неосторожность проглотить немного этого гов... чудодейственного зелья. И что бы вы думали? Моя потенция стала безукоризненной! Уж про исчезновение всевозможных недугов и говорить не буду — чувствую себя, как юноша!

  Мошкин доверял Виноградову: «Такой человек врать не будет. Зачем ему это?» Желание испытать на себе чудесное действие навоза побороло отвращение. Морщась, он слизнул с руки бурую каплю. «Ничего особенного — дерьмо как дерьмо!»

  Превозмогая тошноту, премьер сделал внушительный глоток.

  — Не переживайте! — успокоил профессор. — Подействует не сразу, ближе к вечеру, когда доярки принесут свежее молоко на ужин. Вот тогда вы почувствуете прилив энергии и поймете, что я не фантазер!

  Мошкин выкарабкался из навозной ямы и направился в душ.

  Не успела вечерняя заря нарумянить горизонт, как курортники потянулись в столовую. Премьер не просто шел, он летел над пыльной дорогой. Его взбодренный навозом организм требовал не столько ужина, сколько упитанных розовощеких доярок. Присев за столик, он терпеливо ждал, когда его обслужат. К нему подошла официантка в накрахмаленном переднике. Безразмерной грудью она напоминала холеную голландскую корову. Широко улыбаясь, девушка налила в стакан парное молоко. Мошкин ущипнул ее за ягодицу и сделал непристойное предложение. Официантка хотела обиженно замычать, но передумала. Разве можно отказывать члену правительства в таких мелочах?! Конечно, нет! Ведь он же член, да еще какой! От него зависит будущее нации, а возможно, и ее собственное!

  Ночью Мошкин впал в детство. Нежно покусывая сосок официантки, он играл с ним, как с любимой игрушкой. Не ожидая от государственного мужа такой прыти, девушка билась в конвульсиях, избушка ходила ходуном, а спящее село вздрагивало от душераздирающих стонов. Повернувшись на другой бок, оно снова засыпало и снова вздрагивало.

  С утра пораньше Мошкин вприпрыжку отправился принимать процедуры. Встречая по пути заспанных курортников, он почтительно раскланивался.

  — Доброго вам здравия!

  Премьер-министр погрузился в целебную ванну по самые ноздри. Набрал в рот волшебную кашицу и пытался распробовать ее букет. Заметив раздевающегося Виноградова, он нахмурил брови.

  — Вы понимаете, что информация о воздействии Осколковского навоза на организм человека является государственной тайной?! Прошу вас прикусить язык. Между нами могут быть шпионы!

  Профессор понимающе кивнул и приложил к губам палец.

  Незаметно отпуск Мошкина подошел к концу. Уезжать не хотелось, но дела страны требовали его непосредственного участия. Наполнив эликсиром жизни канистру, он готовился сделать переворот в медицине.

  После безмятежной, размеренной сельской жизни Кремлевск казался исчадием ада. Отравленный выхлопными газами воздух, громоздкие здания и уличный шум обухом били по самочувствию. Мошкину хотелось плюнуть на столичную жизнь, навсегда перебраться в Осколково и почитывать книжки, сидя в навозной яме. Он поборол минутную слабость. Его ждал президент.

  Дом Правительства встретил жужжанием кондиционеров. «Ах, если бы сюда добавить запах молока и сена, а бой курантов заменить петушиным криком», — премьер-министр добрел до кабинета Баламутина. Сунув охранникам перепачканные пометом яички, он вошел в принадлежавшие когда-то царям покои.

  — Здравия вам, Гаврила Гаврилович! Я вам подарочек приготовил! — он протянул банку с темным содержимым. — Ешьте!

  — Что это? — Баламутин недоверчиво взял ее двумя пальцами.

  — Навоз! — торжественно объявил Мошкин. — Попробуйте! Смелее, смелее! Я его тонну слопал. Хотите верьте, хотите — нет, как заново родился!

  — Вы в своем уме?

  — Ешьте, это панацея! Она вернет молодость, легкость движения и энергию! Вы будете не просто парить, вы забудете о недугах, мучивших вас до этого! Ну же! — Мошкин выхватил банку, почерпнул ложкой бурое месиво и поднес его к губам президента. Баламутин с отвращением проглотил. Трехцветный штандарт, натянутый позади рабочего стола, налился кровью и превратился в красное знамя. Казалось, вот-вот грянет революция. И она грянула, но тихо, без выстрелов и братоубийства.

  На другой день президент подписал секретный указ о производстве Кремлевских таблеток и распространении их среди членов правительства. Мошкина наградили Государственной премией и орденом. Виноградова обошли стороной.

  Фармацевтическая промышленность набирала обороты. Страна планировала за золото продавать волшебные пилюли за рубеж. Сползая с нефтяной иглы, она пересаживалась на навозную.

  Мошкин запил минералкой таблетку «Нанонавозина» и пригорюнился. Проведенные реформы полностью развалили медицину, образование и промышленность. Даже грандиозное переименование милиции в полицию не дало позитивного результата. Больше всего угнетала статистика. По ее данным, количество имбецилов в стране возрастало в геометрической прогрессии. Премьер вспомнил, как совсем недавно провел секретное совещание по вопросу школьной реформы.

  

  

Воспоминания

  

  Портьеры из светопоглощающего материала пожирали солнечные лучи. Огонек керосиновой лампы выхватывал из потемок растерянные лица помощников, притихших за дубовым столом.

  — К чему такая конспирация?

  Мошкин грыз ноготь. Подобный маникюр он делал, когда возникала неординарная ситуация.

  — Керосиновая лампа — вынужденная мера. На время заседания по всему зданию отключены электричество и телефонная связь. Не дай бог, утечка информации! Прослушка, то да се... — он обвел министров колючим взглядом. — Родина поставила задачу, которую мы обязаны решить незамедлительно. В школах резко снизилась успеваемость. Введение западных методов обучения сыграло колоссальную роль в умственной деградации населения. Девяносто процентов учащихся не знают элементарных вещей. Нам предстоит в кратчайшие сроки разработать новую модель передачи знаний подрастающему поколению.

  Со стены за ходом совещания наблюдал портрет президента.

  — Какие будут предложения? Смелее, смелее!

  Советники переглянулись, завошкались, засопели. Похожий на бабуина министр образования поднялся и предложил ввести телесные наказания.

  — Розгами паразитов сечь надо, как раньше. А вместе с ними и родителей. Пороть прилюдно, чтоб неповадно было дураков растить! Получили сынок или дочка неуд — всё семейство скидывает портки! Так-то оно надежнее всего получится!

   Премьер вспомнил папашу, который ремнем вбивал в румяные ягодицы сына плохо усваиваемые науки. Задница горела, но умнее Мошкин-младший не становился.

  — Розгами мы ничего не добьемся, лишь усугубим положение. Представьте себе запоротых учеников и родителей. Представили? В обитель знаний вообще никто ходить не будет: побоятся!

  Бабуин нервно зачесался, будто его обвинили в приверженности к инфантициду.

  — Давайте кормить их таблетками, улучшающими память! — донеслось с другого конца стола.

  — Последствия можете предсказать?! Вдруг у преподавателя в нужный момент под рукой не окажется таблеток. Что тогда? — премьер сам же и ответил на поставленный вопрос: — Тогда он не сможет вспомнить, чему его самого учили в школе!

  Молчание повисло в пропахшем керосиновой гарью кабинете. Робкий голос секретарши разрядил обстановку.

  — Может, передавать знания посредством полового акта?

  Услышав о половом акте, Мошкин встрепенулся. Перед глазами проплыли: Осколково, официантка, ночь.

  — Получать одновременно и удовольствие, и знания — это ноу-хау! А как вы себе это представляете, драгоценная Зинаида Александровна?

  — Точные науки подобным методом вбить в сознание затруднительно, ибо чертежи, формулы, расчеты на доске требуют задействовать руки. А вот с гуманитарными попробовать можно! На ум приходят слова Руссо: «Мысли у меня родятся с трудом, — сознавался он, — развитие их идет медленно, туго, и я могу быть красноречивым только в минуты страсти». Представьте себе, что я занимаюсь... — Щелкина смутилась и осеклась. — Не я, конечно, а педагог во время полового акта делится с учеником знаниями. Если ученик рассеян, то учитель прерывает занятие, лишая двоечника наслаждения, получаемого от секса. Понимаете, в процесс обучения будет втянут центр удовольствия, расположенный в головном мозге. Инстинктивно школьники захотят испытать полное удовлетворение от коитуса. Соответственно, чтоб его получить, надо внимательно слушать преподавателя и правильно отвечать на поставленные вопросы. Тяга к знаниям катастрофически подскочит. Мы опередим самовлюбленный Запад, деклассируем его систему образования.

  — Вот — светлая голова! — воскликнул премьер. — Зинаида Александровна, основательно проработайте этот вопрос. Учтите все нюансы, чтобы не было накладок типа: педофилия в школе, ранняя беременность и тому подобное. Сколько вам потребуется времени? — не давая опомниться, он подвел черту. — На все про все даю пару суток. Время не ждет!

  Выщипанные брови Щелкиной полезли на лоб.

  — Я не могу так быстро. Нужно взвесить все «за» и «против». Провести эксперименты, внести коррективы.

  Мошкину не терпелось отчитаться перед президентом.

  — Жду вас в понедельник. Опыты проведем в моем кабинете.

  Все выходные премьер просидел у телевизора — смотрел порнографию и строил догадки: в какой позе мозговая активность проявится лучшим образом. Утром в понедельник дверь его кабинета скрипнула и приоткрылась.

  — Здравствуйте! Можно? — тряхнула буклями Щелкина.

  — Доброе утро, Зинаида Александровна! Как наши успехи? — сразу перешел в наступление Мошкин.

  — Я с подругами-секретаршами рассмотрела поставленные вами вопросы и пришла к заключению, что обучение путем сексотерапии должно начинаться не ранее восемнадцатилетнего возраста. Значит, занятия в школе придется начинать с десяти-одиннадцати лет, или продолжать спецкурсы по гуманитарным наукам после получения основных знаний в среднеобразовательных заведениях. Думаю, что второй вариант уместнее. Так мы избежим кривотолков среди населения. Заодно просветим молодежь в вопросах половых отношений и подготовим почву к созданию семей.

  — Замечательно! А как насчет опытов? Когда будем проводить? Мне нужно знать результаты — президент торопит!

  — Эксперимент можно провести хоть сейчас!

  Щелкина затащила в кабинет долговязого юношу.

  — Вот яркий представитель интеллектуально отсталой части подрастающей смены. Представься! — пихнула она подопытного.

  — Ученик гимназии Пофигоров. Плохо запоминаю преподаваемый материал, — он опустил голову и стал изучать паркет.

  — Ну что же, давайте посмотрим, как это выглядит в реале! — премьер-министр удобно расположился в кресле.

  Щелкина теребила воротничок блузки.

  — Неловко как-то! Может, вы отвернетесь?

  — Ничего, не смущайтесь. Я и не такое видел! Начинайте!

  — Пофигоров, иди ко мне! Ну, живее, неуч! — Щелкина задрала юбку, под которой отсутствовало нижнее белье, и облокотилась на стол. — Давай, двоечник, начинай умнеть!

  Юноша, слегка тушуясь, пристроился сзади.

  — Не торопись. Движения должны быть плавными и равномерными... О-о-о! — выдохнула Щелкина. — Александр Пушкин! Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты, как... — она стала задыхаться. — Как мимолетное виденье, еще, еще... Как гений чистой красоты. А-а-а! Запоминаешь, Пофигоров? Отвечай, негодник!

  — Запоминаю! — прохрипел ученик.

  Поэзия Пушкина хмельным дурманом заволакивала рассудок. Пофигоров работал, как отбойный молоток — шустро и без сбоев.

  Мошкин внимательно наблюдал за процессом передачи знаний. В какой-то миг неожиданная эйфория вскружила голову. Природные инстинкты победили разум. Он выбрался из кресла и подошел вплотную.

  — Ну-ка отойди, паршивец! Что-то я подзабыл это стихотворение, — он оттолкнул воспылавшего страстью к учебе Пофигорова и занял его место. — Продолжайте, Зинаида Александровна!

  Щелкина с дрожью прошептала:

  — В томленьях грусти безнадежной, в тревогах шумной суеты, о-о-о... звучал мне долго голос нежный и снились милые черты!

  — Не волнуйтесь, я повышаю вам оклад. Вы заслужили! — силясь запоминать стихи, премьер сурово глянул на юношу.

  — Пошел вон, вуайерист прыщавый! Бездари! Единственно, на что способны, так это за старшими подглядывать! Пошел, говорю!

  Пофигоров неохотно натянул брюки.

  — А как же опыты? — он смутно надеялся, что ему еще перепадет толика знаний.

  — Опыты дома проведешь! — бросил Мошкин. — Убирайся! Не мешай вспоминать забытые мгновенья! О, Зина!..

  — Мне читать или обойдемся без поэзии? — по-свойски спросила Щелкина.

  — К черту этого сукина сына! Сейчас не до красивых фраз!

  Прикрыв за собой дверь, Пофигоров оставил наедине вгрызшегося в гранит науки премьер-министра с источником просвещения.

  Мошкин воскресил в памяти школьную программу и созвал экстренное совещание. Когда помощники расселись, он блаженным, лишенным начальственных ноток голосом пропел:

  — После проведенного эксперимента я пришел к выводу, что внедрение знаний половым путем возможно только теоретически. В томленьях грусти безнадежной... Извините, о чем это я? Ах, да! Так вот, господа! Где взять столько сексуально-подготовленных педагогов, чтобы обеспечить всех учеников знаниями? Звучал мне голос долго нежный... Черт возьми! Зинаида Александровна всех не выдержит!

  — Ну что вы, право!.. — щеки секретарши покрылись пятнами.

  Мошкин с нежностью посмотрел на нее.

  — Действительно, это лишнее! Расходитесь по своим кабинетам и подумайте, как реанимировать систему образования! — он поднялся, намекая, что совещание закончено. — А вас, Зинаида Александровна, я попрошу остаться!

  Сладкие воспоминания оставили осадок незавершенности. Мошкин расстегнул ворот рубахи и погрузился в размышления о причинах и следствиях такого ужасающего явления как безграмотность: «Какую пилюлю всучить молодой поросли, какую сделать прививку, чтобы повысить интеллектуальный потенциал страны?» — в поиске ответов он подпер голову руками и заснул.

  Его приоткрытый рот напоминал щель почтового ящика, из которого с прерывистым свистом вылетали государственные депеши. Щелкина тоже погрузилась в «раздумья». По доносящемуся из кабинета храпу несложно было догадаться, что там идет напряженная работа. В процессе труда руки премьер-министра ослабли, разъехались в стороны; голова стукнулась об стол. Он удивленно открыл глаза: «Надо же, как утомился. В отпуск пора!»

  Как-то во время работы премьер проснулся оттого, что скрутило живот. В туалетной комнате он оседлал фаянсовый стульчак и обратил внимание на рулон туалетной бумаги. «Неинтересно стало жить, — думал Мошкин. — Раньше-то как было: присядешь, развернешь «Правду» и погружаешься в информационный поток. Почитаешь новости, пошебуршишь газеткой и...» Его осенило: «Вот где собака зарыта!» — он натянул штаны и опрометью бросился в кабинет.

  — Все дрыхнешь, бездельница! — Он тряхнул за плечо испуганную спросонья Зинаиду Александровну. — Пиши указ!

  Не совсем понимая, что от нее требуют, секретарша автоматически застучала пальцами по клавишам печатной машинки.

  — В целях борьбы с безграмотностью населения, я, премьер-министр Мошкин, ввожу запрет на использование в сортирах туалетной бумаги. Отныне все периодические издания должны печататься в новом формате. Если точнее, то в рулонах. Глянцевые журналы не являются исключением. Пойманных за руку нарушителей указа привлекать к административной ответственности, вплоть до применения слабительных средств и принудительного чтения.

  — Нарушители — это те, кто производит печатную продукцию, или те, кто ее использует? — Зинаида Александровна вопросительно посмотрела на начальника.

  — И те, и другие! — отрезал Мошкин. — Размножь и разошли по всем инстанциям, а я пока президента в известность поставлю. Не приведи господи, под статью из-за меня попадет!

  

  

III. 143-й год от рождества Ульянова-Ленина

  

  В отличие от старушки Европы, Кремлевск жил совершенно иной жизнью. Не было здесь ни гей-парадов, ни шумных демонстраций протеста с погромами магазинов, ни прочей суеты, присущей цивилизованному миру. Соберутся иногда горожане на народное вече, посудачат, кулаками помашут и разбегутся, как тараканы, по щелям. Тишь и благодать бродили по сонным улочкам, размытым дождевыми ручьями. Построенные черт знает когда дома стерли побелку и выглядели удручающе, но это нисколько их не портило — скорее, придавало антикварный вид.

  На городской площади, рядом с кирпичной стеной, прячущей от посторонних глаз резиденцию правительства, стояла усыпальница вождя пролетариата. Забальзамированная мумия частенько вызывала скандалы. Одни предлагали закопать ее на городском кладбище, другие требовали оставить в покое.

  Кремлевск напоминал декорацию для съемок кино про далекое прошлое. Под стать устаревшей архитектуре были и жители. Детвора дни напролет играла в компьютерные игры; отцы семейств забивали «козла» в домино. Перепуганные грохотом костяшек голуби срывались с кособоких крыш и сверху бомбили обидчиков жидким пометом.

  Как в любом населенном пункте, будь то деревня, городок или мегаполис, в Кремлевске жили уважаемые люди. Одним из них являлся Данила Охломонов, актеришка самодеятельного театра, снимавшийся в малобюджетных фильмах и торговавший из-под полы водкой и трансформирующим сознание табачком.

  Когда правоохранительные органы заинтересовались его делами, он сменил амплуа, переквалифицировавшись в священника.

  Отец Даниил усиленно прививал прихожанам любовь к Всевышнему и аккуратно вымогал пожертвования. В конце недели он закрывался в богадельне, делил содержимое церковной кассы на две части, одну из которых клал в карман, а другую пускал на покупку свечей, нательных крестиков и картонных иконок.

  Втридорога перепродав «опиум для народа», он снова дробил вырученную сумму и благодарил Бога за возможность сытно есть и сладко спать. С ростом благосостояния у Охломонова повышались и запросы. Он давно погасил лампаду совести, едва тлевшую в душе, и убедил себя в том, что не подобает пастырю, денно и нощно увеличивающему поголовье божьего стада, вести аскетический образ жизни. За короткое время геометрия его фигуры радикально изменилась. Из школьного скелета батюшка превратился в бутуза, проглотившего глобус. Ловко подвешенный язык отца Даниила все убедительнее призывал к покаянию. С напускной скорбью в глазах священник усердно штукатурил мозги прихожан библейскими заповедями:

  — Не судите, да не судимы будете!

  Чаще всего слова с делами ходят по разным тропинкам, а религиозным радикалам нет дела до обыкновенных людей: если Бог потребует, они с одинаковым выражением лица спасут человека или забьют его до смерти. Однажды отец Даниил обличил в богохульстве юродивого: тот хихикал и пританцовывал перед образами, не понимая, как опасно заплывать за буйки веры. Слабоумный и понятия не имел о том, что Церковь Божья пощады не знает. Возмущенная поведением дурачка паства требовала предать его анафеме, сжечь или утопить в святой воде.

  — Боже Вечный, избави раба твоего от плена дьявольского! — отец Даниил окропил блаженного.

  Тот никак не среагировал на процедуру экзорцизма и продолжал бессвязно бормотать:

  — Пресвятая Богородица, спаси отчизну от соловьев кремлевских, — извивался юродивый и строил рожи.

  Охломонов так увлекся изгнанием бесов, что пришел в себя, когда с руки слетел дорогущий хронометр, шмякнулся об пол и остановился. Озверев, батюшка сдал блаженного стражам порядка.

  Дома он с сожалением разглядел мертвые стрелки и впал в уныние: «Столько деньжищ на них потратил, а угробил из-за какого-то ублюдка!» К великому счастью, в первопрестольной жил отменный часовщик — татарин с французским именем Марсель.

  Мастер любил залить за воротник и всегда ходил с красной рожей. За цвет лица горожане прозвали его Кумачом. С малых лет, ковыряясь в миниатюрных механизмах, Марсель изучил все премудрости профессии и творил чудеса. Его мастерская была забита разнообразными ходиками, будильниками и солидными настенными часами. Игрушечные кукушки выскакивали под тягучий перезвон напольных курантов и наперебой оповещали о том, который час. В перерывах между убогим песнопением по каморке плыло убаюкивающее тик-так, тик-так.

  Марсель собрался опрокинуть стопку, но не успел — в дверь постучали. Он недовольно скривился и поднялся из-за стола.

  — Здравствуй, добрый человек! С просьбой я к тебе пришел. Надобно часики починить, уж больно они мне дороги! — священник Даниил протянул часовщику коробочку.

  Прикинув в уме стоимость часов, Кумач присвистнул.

  — Дорого вам ремонтик обойдется! Редкие часики. Требуется ювелирная работа.

  — Ничего, ничего! Ты только сделай, а я в долгу не останусь!

  Механизм часов был настолько хитро устроен, что Марсельке пришлось изрядно попотеть. Он даже прибег к магическим заклинаниям, которым научил отец. С их помощью, а может быть, ему так казалось, он запустил сломанные часы. Хронометр работал, как и прежде, точно отсчитывая секунды, минуты, часы. Одна лишь неурядица возникла после ремонта: если заканчивался завод, то стрелки надо было подводить в обратном направлении, иначе...

  Отец Даниил приложил часы к уху и с наслаждением слушал музыку ожившего механизма. «Тик-так!» — сладко шептали миниатюрные шестеренки, покрывая сердце батюшки елеем.

  — С вас тридцать серебряников!

  Упоминание об оплате испортило батюшке настроение.

  — Не в деньгах счастье! — Охломонов подивился своей находчивости. — Я помолюсь за тебя, сын мой! Спасение души стоит гораздо дороже названной тобою суммы.

  Громко хлопнув дверью, он покинул мастерскую.

  Отец Даниил и предположить не мог, какое страшное по силе оружие всучил ему обманутый часовщик. Сидя перед телевизором, батюшка подвел стрелки.

  Ход истории тут же изменил направление и пошел по другому маршруту.

  

  

IV. ???-й год от рождества Ульянова-Ленина

  

  Купол саркофага из пуленепробиваемого стекла осторожно подняли с помощью лебедки. Профессор Виноградов привычно склонился над забальзамированным телом вождя.

  — Ну что, Юрий Петрович, повезем товарища на оздоровительные процедуры? — поинтересовался его ассистент Жилин.

  — Сережа, тебе не кажется, что Владимир Ильич и без процедур выглядит недурно? Даже румянец на щеках, как у живого! Если бы я не знал, то никогда бы не догадался, что это мумия! — Виноградов прикоснулся ко лбу главного большевика и тут же отдернул руку.

  — Что с вами? — спросил Жилин, видя испуг профессора.

  — Он теплый, вот те крест!

  Виноградов отпрянул от саркофага. Полумрак, царящий в мавзолее, и матовый свет ламп, создающих торжественно-траурную обстановку, показались ему особо зловещими.

  Ленин повернулся на бок, зевнул и открыл глаза.

  — Наденька, принеси чаю!

  Перед собой он увидел двух мужиков в белых штанах, таких же курточках и бахилах. Они с трепетом смотрели на воскресшего вождя мирового пролетариата.

  — Вы кто? Ходоки? По какому вопросу? — Ильич сел в гробу.

  Воскресший вождь спустился на пол, не сводя глаз с Виноградова и Жилина. Подошел и дотронулся до профессора.

  — Негоже, батенька, в исподнем белье по гостям шастать! Социалистическая революция ставит перед собой цель искоренить нищету и бесправие трудового класса! В то время, пока народ гнул спины на буржуев и...

  Юрий Петрович потерял сознание.

  — Голодный обморок? — обратился Ленин к Жилину. — Сейчас попрошу Надежду Константиновну организовать кипяточку! Наденька!

  — Не надо Наденьку. Это он от счастья! Не справился с эмоциями! — ответил за профессора Жилин и стал насвистывать «Интернационал».

  — Да вы — артист! Просто соловей революции! Давайте положим вашего дружка на кровать. Берите подмышки, а я за ноги схвачу! — забросив Виноградова в гроб, Ленин отряхнул руки. — Тяжелый, как бревно на субботнике! Не прослеживаете никаких аналогий? Вспомните-ка, сударь, что тащил Христос? Крест! Вот именно, он тащил крест, я — бревно. В сущности, одно и то же! Крест стал символом христианства, а из бревна Иосиф Виссарионович обещал выстругать кол и загнать его в спину мировой контрреволюции! Бревно будет означать смерть буржуазии и рождение нового общества! Вот так-то, дорогой товарищ! — Ленин хлопнул Жилина по плечу. — Обедать пора. Наденька! Где же эту чертовку носит?

  — Владимир Ильич, она ушла комитеты по ликвидации безграмотности проконтролировать. Пойдемте, я вас накормлю.

  Ассистент профессора вывел воскресшего вождя из мавзолея через потайной ход. В кабинете Виноградова он смахнул со стола документы, вытащил из холодильника кусок ветчины и банку с огурцами. Следом на столе появилась бутылка коньяка.

  — А чей это портрет на стене? — поинтересовался Ленин.

  Жилин поперхнулся.

  — Да так, не обращайте внимания. Политик какой-то! — он откупорил бутылку и разлил по стаканам.

  Изделие армянских виноделов потекло по кишкам, снимая напряжение и развязывая языки. Жилин обнял вождя.

  — Владимир Ильич, не хочу от вас скрывать, но сейчас у руля страны стоит мужик, изображенный на картинке. Это наш президент-рецидивист Баламутин. Третий срок мотает!

  Ленин с недоверием посмотрел на собутыльника.

  — А как же Иосиф Виссарионыч? Он-то чем занимался, пока я спал?! Власть просрали! Это надо же, какая халатность! — Он стал мерить кабинет шагами. — Значит, контрреволюция нанесла удар, и удар оказался сокрушительным?

  — Все немного не так. Мы сами предали и продали страну за соевую колбасу и китайские шмотки, за джинсы и ламбаду. Помутился рассудок от даров ложной демократии. — С заплетающегося языка Жилина слетала пьяная прямолинейность.

  Посвежевшее от коньяка лицо Ильича помрачнело.

  — А национальная идея какова? Чем живет народ?

  — Национальная идея проста — накопить денег на собственные похороны, дабы не пустить по миру родню. Молодежь-то еще не понимает этого, а старики с пенсии рубли откладывают; сидят на хлебе и воде, но погребальную копилку пополняют исправно. Мне кажется, если государство не может предоставить гражданам достойную жизнь, то оно обязано хоронить их за свой счет. И не просто хоронить, а со всеми почестями и соблюдением ритуалов. Может быть, тогда правительство задумается о том, что народ нужно беречь, а не загонять в могилу, — Жилин нахмурил брови, полируя родившуюся мысль. — У меня есть задумка! Владимир Ильич, я вас побрею и загримирую. Мать родная от Баламутина не отличит! А его мы в летаргию погрузим. Наклеим бородку с усиками и — в мавзолей. Пусть лежит, народ радует!

  Виноградов ввалился в кабинет, потирая виски. Головная боль не проходила. Подвыпившая парочка чуть снова не лишила его сознание.

  — Третьим будешь? — спросил Ульянов-Ленин.

  — А-а-а... Наливайте! — Виноградов махнул рукой. — Что же теперь делать-то?

  — Власть возвращать трудовому народу! Обойдемся без кровопролития. — Жилин ввел профессора в курс дела.

  Семя несправедливости, посеянное властью в душе Юрия Петровича, дало бурные всходы. Припомнив старые обиды, профессор поведал Ленину печальную историю своего открытия.

  — Архиинтересно! Говорите, навоз обожает?! — вождь хитро прищурился. — Что ж, устроим ему сладкую жизнь!

  

  

Эпилог

  

  Президент страны брел по бесконечному коридору Дома правительства. «Где и как читать Конституцию в виде рулона?» — размышлял он. Этот вопрос сделал его рассеянным. Сзади окликнули. Не сразу сообразив, к нему ли обратились или нет, Гаврила Гаврилович повернулся и увидел Виноградова.

  — А, Юрий Петрович! Вождь к погребению готов?

  — Готов, господин президент. Не могли бы вы заглянуть в мой кабинет? Требуется ваша подпись.

  Пропитанная хлороформом тряпка моментально погрузила Баламутина в сон. Совершив очередной виток, история, как уличная девка, вновь пошла по рукам.