Черная Молния
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Сергей КАЗНОВ
ЧЕРНАЯ МОЛНИЯ
Семью цветами полыхали
и в поле зрения росли,
на весь квартал благоухали -
остановиться не могли.
Вдоль всех обочин цвел цикорий
и хорохорился пырей,
цепляясь за квадратный корень
пушистой липы во дворе.
В ночи гремели водостоки
и лужи были до колен,
но утром небо на востоке
светилось, как ацетилен.
И пахла ночь аперитивом,
и сквозь дрожащие листы
мелькало солнце негативом,
черноволосое, как ты.
Твоя квартира в центре мира
и кожа как карбид бела, -
в пятнадцать струн звучала лира,
остановиться не могла.
За лацканы цепляла душу,
да так, что не уйти назад,
необычайна, словно груша
у входа в яблоневый сад.
И не уместится в тетрадке,
как день бежал, а ливень шел,
как все дрожало в лихорадке
и слишком было хорошо.
Но этого не бросить за борт,
не зачеркнуть, - не потому ль
октябрь глядит на юго-запад,
где продолжается июль.
И невдомек, что все застыло,
что мерзнут сами холода,
и все, что летом с нами было, -
не путеводная звезда,
не именины небосклона
и не судьбы веселый знак,
но фронт грозы, и центр циклона,
и черной молнии зигзаг.
СТИХИ О МЕТАФИЗИЧЕСКОМ НАКАЗАНИИ
ФАШИСТСКОЙ ИДЕОЛОГИИ В ЛИЦЕ
АДМИРАЛА КАНАРИСА
Адмирал Канарис очень любил cannabis,
или, говоря по-русски, лен-конопель.
И потому, ощущая такую надобность,
он прибыл в Россию, когда в России была капель.
Дожидаясь сезона, он укреплял гарнизоны,
сволочь, командовал своим фашистам: "Пли!"
У адмирала Канариса были свои резоны:
он мечтал об урожае отборнейшей конопли.
Как бывает это, потом наступило лето,
спрятались ромашки, лютики отцвели,
и адмирал обнаружил, что конопли почему-то нету -
во всей России нету ни колоска конопли.
А курить охота - ох как курить охота!
Но с этой напастью не поделаешь ничего.
Он ошивался на наших просторах еще два года -
он искал коноплю, а конопля пряталась от него.
Маршал Жуков не любил слишком громких звуков
и, узнав о произошедшем, спокойно сказал:
"Я тебе покажу русскую коноплю, сука!" -
и в скором времени действительно показал.
Если нам не солгали, Канарис теперь в Валгалле,
но не изменилось, в общем-то, ничего:
до сих пор, избегая встреч с воинскими богами,
он ищет коноплю, а конопля прячется от него.
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВЕРБЛЮДА
На самом деле все было нехорошо.
Верблюду сказали: "Иди!", и верблюд пошел.
В игольное ушко, как в вариант судьбы,
верблюд пошел, поджимая свои горбы.
Он продирался в него не час и не год,
к ногам верблюда стекался верблюжий пот.
Было жарко, он сам себе говорил: остынь.
Он не знал, что в игольном ушке столько пустынь.
Верблюд содрал себе кожу, верблюд ослеп,
он забыл, как журчит вода и как пахнет хлеб,
он не помнил, кто он такой и зачем идет,
но точно знал: не свернет и не упадет.
Верблюд стонал, задыхаясь в стальном аду:
"Он сказал, мне легче пройти - значит, я пройду..."
А когда верблюд одолел дорогу свою -
богатый уже давно хохотал в раю...
* * *
Мы встречались в лохматом тумане всего
только год; ты не знала сама для чего.
Только спички спасали меня от пожара.
За то время, пока ты не знала сама,
я успел доказать теорему Ферма
и всерьез занялся кубатурою шара.
И когда я, мечтая исчезнуть в толпе,
выхожу вечерами на рю де ля Пэ,
я вас вижу: вы вместе, но вряд ли поженитесь.
Стар я стал, да и просто устал, наконец,
наблюдать, как тоскует влюбленный юнец,
принимая "десятку" за "Киа Маджентис".
Я давно не любитель подобных картин,
у меня есть внутри свой святой Валентин,
сам себе живописец, мольберт и картина.
Оттого-то и хочется мне поскорей
перестать увлекаться судьбою зверей
и направить ружье на хозяина тира.
* * *
В автобусе прогретом
у дальнего села
сидел я прошлым летом.
И ты со мной была.
Глядела вслед селенью,
цветок в руке вертя,
и на моих коленях
уснула, как дитя.
И в эту четверть часа,
покуда ты спала,
я думал не о счастье,
которым ты была,
которое фиалкой
цвело в моих руках -
я думал, как ни жалко,
о разных пустяках.
О барбадосской розе,
открытии границ,
о философской прозе
в четыреста страниц,
о шифере на крыше,
о елочных шарах,
о коврике для мыши,
о глупых комарах.
Я после пожалею,
что думал не о том:
о липовой аллее,
о лошади с хвостом,
о кошках и подушках,
фиалках и плащах,
о глупых, простодушных,
сиреневых вещах.
И птица встрепенулась
и прыгала в окне.
А после ты проснулась
и улыбалась мне.
* * *
Из наших встреч растет трава -
ничто не может длиться вечно.
Остались лишь мои слова,
но в них ты так же безупречна.
Прекрасен летний день в Крыму
и карусельное круженье,
но я не знаю, почему
прекрасно их изображенье.
ЭЛЕГИЯ (ГРАФ КАЛИОСТРО)
Я позабыл, кто Вы по гороскопу.
Я хотел бы позвонить Вам по городскому
телефону и вновь ощутить запах ванили.
Впрочем, лучше б вы сами мне позвонили.
"Позвони мне", - шепчу я с долею укоризны,
пытаясь вызвать Ваш симпатичный призрак.
но граф Калиостро искренне полагает
(и я с ним согласен), что это не помогает.
Неважно, как Вас зовут, но для рифмы - Светой.
Пять студенческих весен не стоят этой,
прошлой весны; я пытался найти к Вам дверцу,
но Ваше сердце осталось где нужно сердцу.
Чтобы найти эту дверцу или ворота,
я готов был прибегнуть к гаданью и привороту,
но граф Калиостро (я верю ему всецело)
считает, что это тоже пустое дело.
Наблюдая за мной, солнце впрямь утомилось.
По какому курсу меняется гнев на милость?
Я гадал по осколкам мрамора и фаянса,
карты Таро раскладывал в гранпасьянсы,
я вопрошал все явления и предметы,
верил во все известные мне приметы, -
но граф Калиостро пламенно уверяет,
что он таким рецептам не доверяет.
Поймите, вопрос стоит небывало остро:
стоит ли верить этому Калиостро?
И когда я шепчу, что не верю и хватит басен,
граф Калиостро тоже со мной согласен.
* * *
Я победил и смотрю трофейные сны:
о том, насколько лето мудрей весны,
о том, как мы коротали наш краткий век,
сидели на крыше с пятью ступеньками вверх,
гуляли по дачным зарослям битый час,
и корнеплод картофель смотрел на нас.
Цвета назывались: охра, краплак, кармин,
а у калитки действительно цвел жасмин,
и громко пылили женские тополя:
слушайте, небеса, и внимай, земля.
Что еще было? Солнце, вино, альков,
сотни ромашек, тысячи васильков,
небо как море, радуга как волна,
и в окошке, как желтый кактус, цвела луна.
Вскоре рухнула дамба от талых вод:
после медового месяца был развод,
и стало возмутительно все равно...
Слишком быстрый мотор в счастливом кино.
На этих строчках, пожалуйста, не спеши.
Это ручка - раньше были карандаши.
Мы две пустых половинки одной души,
и каждая летит по своей прямой.
Это особенно ясно теперь, зимой,
когда на белых пластах замерзшей воды
под прямым углом разбежались наши следы.
Наши следы, дороги, дела, слова, -
все, что скрывала летом трава, трава.