Однажды, в те незабвенные времена, когда страна переходила с советской узкоколейки на широкие капиталистические рельсы, на один из столичных вокзалов прибыл поезд из северного городка Ахтинска и извергнул из своего распаренного нутра мутный поток пассажиров. Поток схлынул, и на перроне обозначился молодой человек лет двадцати пяти, с легкой трехдневной небритостью на скромном лице. Его застенчивая улыбка, приветливый взгляд серых глаз и дорожная помятость неброского костюма вызывали безоговорочное доверие у многих людей - ответственных работников и женщин бальзаковского возраста. Молодого человека звали Ефимом, и был он тогда начинающим, не очень удачливым коммерсантом.
В этот раз его привело в кипящую перестроечными страстями Москву весьма срочное дело, сулившее определенную сумму оборотного капитала, которого так не хватало Фиме, чтобы развернуться по-настоящему. Время было горячее, страдное для тех, кто имел хоть какую-то голову на плечах, пусть не обремененную высшим образованием, но умеющую соображать в нужном направлении. В стране, в очередной раз раздираемой политическими дрязгами, начиналась почти бесплатная раздача загнанных в угол промышленных предприятий, и упустить сейчас кусок пирога, означало обречь себя на дальнейшее прозябание.
А кусок можно было получить, только имея хоть какие-то связи и деньги, хотя бы миллион долларов. И где ж его взять-то по-честному и по-быстрому? Одновременно соблюсти два этих условия вряд ли кому-нибудь удавалось, в этом Фима удостоверился за свою непродолжительную коммерческую карьеру. Поэтому сомневался он не долго.
Завел некоторые полезные знакомства, с помощью знакомств заимел бланки документов с печатями чужой фирмы - свою в таком деле марать не стоит, и благополучно оформил в Ахтинске липовый договор с нефтезаводом на поставку мазута в Москву. И тут же отправился на пассажирском поезде встречать груз в столице. Перебравшись на общественном транспорте на подмосковную товарную станцию, Фима вошел в приземистое административное здание, навечно пропахшее паровозной гарью.
Начальник станции с утра сидел закрывшись в своем кабинете, маялся больным зубом и похмельной головой и никого не принимал. Его личная секретарша, девушка не первой свежести, известила немногочисленный персонал, что к шефу лучше не соваться, и целый час пыталась с помощью косметики скрыть на своем лице следы бурно проведенной ночи. Усилия ее не пропали даром, в чем она тут же имела возможность убедиться, удостоившись внимания скромного молодого человека, внезапно и тихо возникшего на пороге обшарпанной приемной.
- Здравствуйте, Людмила, - молодой человек вкрадчиво улыбнулся, делая вид, что очарован неожиданной находкой весеннего цветка посреди помойки. - Вы так неотразимы, что вам вряд ли понадобится мой скромный презент, который, к тому же, может лишь подчеркнуть достоинства вашей великолепной фигуры, скрытой, увы, под этим красивым нарядом.
Он протянул ей целлофановый пакет, содержащий дешевый турецкий купальник, яркий и аляповатый, но вполне отвечающий вкусу провинциальной кокетки, внутренне содрогнувшись от пришедшей вдруг на ум мысли о реально замаячившей возможности "собственноручной" проверки упомянутых достоинств. Секретарша благосклонно приняла подношение, тут же упрятала его в бездонную сумочку, поднялась из-за стола и приоткрыла дверь кабинета начальника станции, пропуская раннего посетителя в образовавшуюся щель между своим крутым бедром и закрытой второй створкой двери. Стараясь не задеть выпирающих девичьих достоинств, молодой человек проскользнул в кабинет и предстал пред красными, в буквальном смысле слова, очами хозяина близлежащих товарных путей сообщения.
- Здравствуйте, уважаемый Христофор Дормидонтович! - искренняя счастливая улыбка озарила лицо посетителя, умудрившегося выговорить без запинки замысловатое имя ответработника.
- Ваше ФИО?! - неожиданно откликнулся тот низким прокуренным голосом, благосклонным взглядом разрешив просителю сесть на один из расшатанных фанерных стульев у короткого приставного столика.
- Что? - ошарашено переспросил молодой человек, скромно присаживаясь на краешек.
- Как звать и по какому делу? - глаза начальника не отрываясь следили за поведением незваного гостя.
В черепной коробке Христофора Дормидонтовича шла напряженная, сообразно его текущему состоянию, работа мысли. Он усиленно пытался понять, сулит ли нечаянную выгоду ранний визит незнакомца или это будет пустая трата времени.
- Зовут меня Ефимом, и я ожидаю на вашей станции свой товар...
Молодой человек приоткрыл вместительный пластмассовый "дипломат", расположив его на столике перед собой, и как бы случайно показал внимательному взгляду хозяина кабинета его содержимое, состоящее из кипы бумаг и выглядывающими из-под нее плоской бутылки французского коньяку.
- ...Который мне необходимо переадресовать в другое место назначения, в связи с возникшей необходимостью. Но прежде чем вы ознакомитесь с документами, не откажите испробовать этого благородного напитка, уважаемый Христофор Дормидонтович, а то, знаете ли, что-то голова с дороги побаливает.
Расторопный посетитель заговорщицки, но не переступая дозволенных границ, улыбнулся начальнику и выставил на стол коньяк.
- Убери пока. Покажи документы, - проговорил ответработник и нажал кнопку селекторного аппарата. - Люся, два кофе и лимон. Меня нет.
Последнее высказывание ясно дало понять посетителю, что он на верном пути. Спрятав бутылку во внутренний карман пальто, Ефим поднялся, вынул из "дипломата" несколько документов и, обойдя стол, положил их перед придирчивыми начальственными очами, незаметным жестом карточного шулера пристроив снизу плотный белый конвертик.
- Вот, извольте ознакомиться, договорчик на поставку мазута из Ахтинска, доверенность на мое имя от покупателя на отправку груза дальше, в Калининградскую область для воинской части, которая задыхается от недостатка ГСМ в тисках "дружеского" окружения братских союзных республик. Увы, теперь уже бывших, - молодой человек добавил немного дрожи в голосе, но со слезой решил пока повременить. - Поверьте, уважаемый Петр Дормидонтович, только бескорыстная забота о наших бедных солдатиках, вынужденных чуть ли не на себе таскать обездвиженную из-за отсутствия мазута военную технику, заставила меня бросить все дела и, стараясь отнять как можно меньше вашего драгоценного времени, просить вас о помощи в незамедлительной дальнейшей отправке означенного груза.
Начальник станции, благосклонно внимая витиеватой речи, пробежал глазами представленные документы с расплывчатыми сиреневыми печатями, держа их в левой на отлете руке, а правой, в то же время, открыл снизу лежащий конверт. На ощупь оценил количество, достоинство и страну происхождения вложенных купюр, остался вполне доволен результатом, превысившим его ожидания раза в полтора, и, не менее профессиональным движением отправив конверт в карман форменного кителя, откинулся на спинку кресла.
От удачно начатого утра зубная боль куда-то отступила, за ней обещал покинуть голову и похмельный синдром, тем более что секретарша как раз внесла круглый поднос с двумя чашками дымящегося черного кофе и блюдечком нарезанного лимона, посыпанного сахаром. Машинально ущипнув ее за подставленную ненароком выпуклую ягодицу, Христофор Дормидонтович вернул документы посетителю, освободив стол для подноса, выудил из выдвижного ящика пару пузатых рюмок и обратился по селекторному ящику к диспетчеру.
- Центральная, состав из Ахтинска пришел, с мазутом?
- Как раз на подходе, на третий путь принимаю, шестьдесят цистерн.
- Телеграмма есть о грузе?
- Номер бухгалтерия подтвердила.
- В тупик не ставь, отправим прогоном на Вильнюс. Определись с депо с локомотивом и бригадой. Отбой.
- Есть, товарищ начальник. Отбой.
- Видал, какая у меня дисциплина, как в армии, даром что женщины в основном, - с довольным видом обратился ответработник к расторопному молодому человеку, который уже наполнил рюмки, аккуратно спрятав в карман обрывки акцизной марки с горлышка коньячной бутылки. - Мужики не удерживаются в диспетчерской, пьют много, а тут дело ответственное - пути, составы, стрелки, горка. Это понимать надо. Ну, давай, не пьянки ради, здоровья для...
Коньяк весело булькнул в горле Христофора Дормидонтовича, Ефим же только смочил губы и тут же плеснул новую порцию в опустевшую рюмку своего благодетеля. Тот смачно закинул в рот пару ломтиков лимона, разжевал, прикрыв глаза, и разом выплеснул в себя вторую рюмку. Утер губы ладонью и уставился расслабленно на угодившего посетителя.
- Сейчас пойдешь в бухгалтерию, оплатишь переадресовку и можешь встречать свой груз через сутки в Вильнюсе. Я распоряжусь.
- Спасибо вам, большое спасибо, вы меня так выручили, так выручили, я вас век не забуду, уважаемый Христофор Дормидонтович! - молодой человек усиленно старался выразить лицом и другими частями тела наивысшую степень своей благодарности.
- Лучше забудь. Я вот тебя вообще не знаю. Ты кто такой? - неожиданно посуровел ответработник, насупил брови, но тут же снова отечески осклабился. - Что, струхнул?! То-то, молодой ты еще, зеленый. Учись дела вести, чтоб потом выскальзывать сподручней было. Лучше совсем никого не знать.
Ефим подобострастно кивал, в душе потешаясь над этим самовлюбленным железнодорожным князьком, подбирающим крошки с чужого стола и не подозревающим об истинных размерах аферы, раскручивающейся на его удельной станции. Но свою роль нужно было доводить до конца, и Ефим решил подыграть провинциальному актеришке.
- Да я вас и так не знаю, Дормидонт Христофорович. Вы кто?
Начальник довольно заржал, до икоты, выпил одним глотком остывший кофе.
- Ну, молодец! Ну, артист! На лету схватываешь, - пробормотал он, отдуваясь. - Давай уже, по третьей примем на посошок, и можешь дальше топать.
Ефим налил ему полную рюмку, проследил, как тот выпил, настойчиво попросил позвонить в бухгалтерию и, после выполнения своей просьбы, резво покинул кабинет, предусмотрительно вылив остатки коньяка в опустевшую посуду начальника и прихватив порожнюю бутылку с собой.
- Приходи еще, - развязно бросил ему вслед хозяин кабинета, глазки его замаслились, а ладони начали шаловливо оглаживать подлокотники кресла. - И позови мне Люсю, пусть посуду приберет.
- Я повторяться не собираюсь, - про себя пробормотал Ефим и обратился к секретарше, с довольным видом разложившей на столе его подношение. - Хозяин зовет. Наверное, хочет, чтоб вы продемонстрировали ему свою обновку. Я думаю, и вы хотите того же, прелестница.
Он слегка подмигнул ей, радуясь в душе, что не придется отговариваться от вечернего променада, и торопливо вышел на лестницу, спеша в бухгалтерию. Секретарь одарила его спину прощальной томной улыбкой и закрыла дверь приемной на ключ. Затем скинула с себя платье и белье, натянула тонкие цветастые треугольнички на свои, заметно большеватые для купальника, формы, и вошла в кабинет, усиленно покачивая бедрами.
Ефим же провел на станции почти весь день, слоняясь по коридору возле диспетчерской, благо она находилась в отдельном здании и ему не пришлось больше увидеть ни секретаршу начальника, ни главбухшу, тоже весьма похотливую разведенную мадам, получившую от него отдельную обаятельную улыбку и маленький презент для ускорения дела. Проследив, как состав из шестидесяти железнодорожных бочек двинулся в дальнейший путь, он сам в тот же вечер вылетел в Вильнюс.
Операция была многоходовая и на ее успех можно было рассчитывать только выполняя основные этапы лично, для чего ему конечно пришлось попотеть. Завернув состав из Литвы в Латвию, где горючее наконец-то было продано, а деньги осели на счетах нескольких фирм, принадлежащих лично Ефиму, он понял, что удача не подвела. Конечно, остались документальные следы его непосредственного участия в махинации, но кому сейчас до них дело. А в дальнейшем можно изъять компромат с помощью связей и увеличивающегося капитала.
Он усмехнулся пришедшей вдруг в голову мысли о некоторой схожести операции с пропажей продовольственного состава гражданина Корейко. Но у того не было возможности пускать полученные деньги в оборот. У Фимы же такая возможность была, поэтому нужно было срочно возвращаться в Москву и начинать крупную игру.
2.
- Внимание! Уважаемые пассажиры, в зале отправления номер один начинается регистрация и посадка на чартерный рейс ... хрм-хрм пш-ш-ш ю-ю-ю ... - концовка монотонной фразы аэропортовской дикторши, не страдающей отточенной дикцией, растворился в треске и шорохе уставшего громкоговорителя.
Но томящийся в предотлетной маете вахтовый народ сразу понял, что это для них - московский уже улетел, а по расписанию ближайший рейс будет только через три часа. И сразу же разношерстная, числом за сотню, толпа всколыхнулась, словно застоявшаяся озерная вода под ударом лодочного весла, закрутилась водоворотами и в несколько потоков устремилась к еще запертой двери, где остановилась снова, источая терпкий аромат свежего перегара, курева и хлеба. Скучающие милицейские дежурные, втиснутые плотным напором бородатых мужиков в свою каморку, соседствующую с залом отправления, выглядывали из проема отделения по-над головами, старательно делая вид, что контролируют ситуацию.
В толпе одеждой выделялась только пара мелких начальников - своими кожаными кепками на меху, пуховыми толстыми куртками, с вышитой на груди цветными нитками эмблемой Компании, и брюками поверх ботинок. Остальной народ больше привык к овчинным тулупам и крытым полушубкам, собачьим и песцовым шапкам, унтам и меховым сапогам. В основном это тоже были работники Компании и лишь несколько человек, в их числе и Любомир, относились к сервисной 'обслуге'.
Вахта была с Ямала на Чукотку, через полстраны вдоль Арктического побережья, и это было необычно - раньше в Сибирь вахтовики летали с 'ридной' Украины, из Белоруссии, из Грозного, Краснодара, Баку, Уфы и Куйбышева. Сборная команда строителей и нефтяников Советского Союза с комсомольским энтузиазмом осваивала бесконечные промозглые болота и тундру, добровольно заменив собой сталинские лагеря. Строились города и поселки, и люди постепенно оседали в них, переходя с вахты на постоянную работу, женились, растили детей и вырывались на 'землю' только в летний затяжной двухмесячный отпуск. Теперь все изменилось, вахты с юга были редкостью, а с севера на север - пожалуйста!
Любомир был одет в видавший виды комбинезон с шерстяной подстежкой, побитые молью унты, ватную куртку 'метео', больше смахивающую на тюремную телогрейку, и клочковатую кроличью шапку. Одеться помогли, кто чем, немногие, узнавшие его, бывшие соседи по общаге. Он летел на вахту первый раз после долгого перерыва и все ему было узнаваемо непривычным. Люди, сбившиеся в кучки и дружески перебрасывающиеся между собой отрывочными фразами, были близки своими нехитрыми разговорами, крепко приправленными матом, но, слава Богу, не блатной феней.
Он молча стоял возле новых сослуживцев, каждую минуту все больше привыкая к обычной северной жизни, из которой был выброшен мутной волной перестройки более десяти лет назад. Ловил обрывки разговоров, осматривался, как бы примеривался к окружающим, стараясь найти хоть какое-то отношение или интерес к себе, и не находил. Его пока не приняли за своего, но и не отталкивали, а ему, по большому счету, было тоже пока наплевать на остальных. Любомир коротко попросил рядом стоящего парня в лохматой рыжей шапке прихватить легкую дорожную сумку, полунабитую сменной одеждой, и протиснулся к выходу на улицу, покурить перед полетом.
Серое мутное небо обозначило ранний вечер низким пятном солнца над шиферной крышей ближней двухэтажной 'деревяшки'. Мороз отпустил градусов до пятнадцати, что для северного января необычно, но иногда бывает. Перед входом в аэропорт народу было поменьше, чем в зале, но и здесь заядлые курильщики кучковались, не выпуская папироски и сигареты из желтых зубов до последней минуты.
Бросив окурок в урну, Любомир вернулся в гудящий улей аэропорта, поискал газами приметную шапку. Обнаружив в толпе несколько рыжих пятен, начал пробираться от одного к другому, перешагивая через чемоданы и сумки, пока не наткнулся на знакомое лицо. Народ потихоньку переливался через узкие двери, освобождался на регистрации от багажа и выплескивался в 'отстойник', где, невзирая на запрет, снова курил в приоткрытую на летное поле дверь, пряча в рукава красные огоньки сигарет.
Помурыжив людей еще с полчаса, их в несколько приемов перевезли на автобусе к огромной сигаре Ту-154. В самолете Любомиру место досталось возле иллюминатора и он с интересом приник к стеклу, пытаясь разобрать в сгустившейся тьме удаляющиеся городские огни. Через пару минут в круглом оконце можно было увидеть только отражение своей физиономии. Поэтому Любомир, понаблюдав за манипуляциями соседа, отыскал кнопку на ручке кресла и откинулся на опустившуюся спинку. И сразу, как будто разом отвалились, вместе с канувшей в небытие землей, все заботы последних лет, недель и дней, и быстрый сон сомкнул тяжелые веки, завлекая мысль в глубины памяти, в которых явь перепуталась с грезами...
Он вдруг оказался в кабине своего 'Урагана'. Наверное, гул самолетных двигателей всколыхнул соответствующий слой воспоминаний, напомнив грозное рычание тяжеловоза, оборудованного подъемным краном, на котором он исколесил десятки тысяч северных километров. Вот и сейчас дорога плавно, словно белое искрящееся в темноте полотнище, текла под колеса, машина послушно следовала точным движениям рук, вписываясь в узкий извилистый коридор, по сторонам громоздились навороченные бульдозерами высокие снежные отвалы, в разрывах которых проглядывала освещенная полной луной бесконечная тундра, лишь кое-где взрезанная острыми клиньями леса. Перед кабиной колыхался на натянутых струнах каната тяжелый крюк, ухватившийся за изогнутый углом стальной прут на бампере.
Неожиданно впереди справа, из-за очередной снежной глыбы вывалилась черная огромная туша и в ней возникло два светящихся, словно раскаленные угли, красных глаза. Нога непроизвольно уперлась в педаль тормоза, 'Ураган' остановился, кивнув длинной стрелой вниз и едва не задев по голове невесть откуда взявшегося медведя. Тот поднялся на задние лапы, разинул пасть, блеснувшую в ярком свете фар длинными желтыми клыками, и затихающий рокот двигателя перекрыл рассерженный рев царя северных зверей.
В первое мгновение Любомир опешил, и несколько секунд испуганно смотрел глаза в глаза медведю, а потом вдруг накатил на него необоримый охотничий азарт. Он надавил обеими ладонями на черную блямбу клаксона и пронзительный вой волной покатился по снежному коридору на зверя, а машина, повинуясь своему дурному хозяину, рванулась вперед, заставив оглохшего медведя повернуться и улепетывать тяжелыми долгими прыжками. Его широкий куцый зад был отличной мишенью в туннеле яркого света и Любомир с какой-то мстительной злостью пытался настичь его и раздавить полутораметровыми рубчатыми колесами. Но, ставшие на скорости крутыми, повороты дороги не давали разогнаться как следует, приходилось притормаживать, чтобы не вспахать кабиной утрамбованную стену, и за одним из очередных изгибов медведь пропал, видно нырнув в первый попавшийся на его счастье разрыв между снежными глыбами.
Любомир тогда так и уехал, не останавливаясь, дальше, сдерживая разгоряченное дыханье и вытирая о штанины разом вспотевшие ладони, и пытался понять, что же такое на него нашло - чуть не задавил бедного мишку. Даже сейчас, во сне, ему стало нестерпимо стыдно за себя тогдашнего и, переживая забытый случай снова, он вдруг понял, что не слышит привычного рокота мотора.
'Ураган' стоял на месте. Двигатель ни в какую не хотел заводиться, пришлось надевать шапку и рукавицы и вываливаться из теплой кабины на мороз. В лицо дыхнуло стылым холодом, когда Любомир соскочил на снег и, повернувшись, шагнул назад, намереваясь подняться на платформу подъемного крана к заглохшему дизелю, и тут сердце ухнуло вниз - в двух метрах перед собой он увидел черный призрак медведя, беззвучно вышагивающий к нему на задних лапах. Ноги разом одеревенели, рот открылся от ужаса, но крик еле слышным стоном застрял в горле. Медведь подошёл, покачиваясь из стороны в сторону, положил огромные передние лапы человеку на плечи, приблизил выбеленную инеем морду и, разевая огромную пасть с блеснувшими золотом в ней зубами, смрадно дыхнул в закатывающиеся глаза. Тишина пронзительным звоном ринулась в уши...
- Эй, друг, вставай пришел! Ты что стонешь, как больной, - сосед наклонился над Любомиром, уперев руки ему в плечи, дышал перегаром. - Пошли на улицу, промежуточная станция - Хатанга.
Парень отвалился, направился к выходу. Любомир тряхнул головой, огляделся, стараясь унять противно подрагивающие руки и колотящееся в груди сердце, и поднялся на ватных ногах с кресла.
Из открытого люка в салон вливался ледяной воздух. В самолете уже почти никого не было, стюардесса в меховой куртке с капюшоном на голове торопила замешкавшихся людей. Любомир вышел последним.
Хатанга встретила сорокаградусным морозом, легким пронизывающим ветерком и белым флагом северного сияния, неуловимо текущим через все небо, усыпанное яркими звездами. Здесь, за полярным кругом, солнце ушло в отпуск еще в ноябре и с тех пор не показывалось.
В приземистом деревянном здании аэропорта, заслуженно-залатанный вид которого говорил о почтенном возрасте, Любомир отыскал по рыжей шапке четверых своих сослуживцев и подошел к ним. На него снова накатила привычная настороженность, впитавшаяся в колонии в душу - не вытравить.
- Зачем мы здесь? - спросил осторожно.
- Дозаправка, - откликнулся один. - Для самолета и для нас.
Он похлопал рукой по объемному полиэтиленовому пакету.
- Тебя как звать-то?
Любомир ответил и по очереди пожал протянутые руки, заставляя себя смотреть каждому прямо в глаза. Парня в рыжей шапке звали Тимофеем, двое других оказались Александрами, а четвертый, сменный вахтовый мастер, Михаилом. Народ уже потянулся на улицу, на ходу прикуривая сигареты и опуская уши на шапках.
- Пошли в гостиницу, перекантуемся несколько часов, - Михаил двинулся к выходу. - Я оплачу.
Гостиница, постройки, наверное, еще хрущевских времен, кирпичным пятиэтажным бастионом возвышалась над окружающими одноэтажными домишками. В вестибюле, возле стойки спрятавшейся в застекленной каморке администраторши, снова клубилась толпа, заполняя по старым советским правилам гостевые анкеты.
Через полчаса, устроившись в трехместном без излишеств номере - железные кровати, стол, обшарпанный шифоньер и два расшатанных стула, они распотрошили свои походные котомки и выложили на стол стандартный набор: колбасу, соленые огурцы, вареную картошку, сало, лук, хлеб. Только Любомир был с пустыми руками и чувствовал себя неловко, но в мужской компании обходятся без условностей, поэтому его и Тимофея тут же отправили в магазин за 'огненной водой'.
Миновав какие-то задворки, через заснеженный мостик над теплотрассой, они вышли на центральную улицу, носящую одно из стандартных названий - Советская. Прошли несколько жилых домов, местный краеведческий музей, отделение Сбербанка, мэрию, один современно, в стиле новорусского замка, отстроенный коттедж, видимо кого-то из местных воротил, и культурно-спортивный комплекс, названия которого не разглядели, так как он был отделен от улицы снежным новогодним городком. Фигуры Деда Мороза и Снегурочки отличались очень пышными формами, а, может, местные скульпторы сердобольно нарядили их в слишком толстые шубы, для защиты от крутых полярных морозов, забыв, видимо, о внутренней сущности русских сказочных персонажей.
На глухой торцевой стене одного из домов обнаружился, сохранившийся видимо все с тех же советских времен, огромный плакат с изображением голубя. Внимание Любомира привлекло к нему, прежде всего, расположение слов плакатной надписи: 'Мир берегите!' Тимофей, от такой требовательности призыва, тут же добавил к нему: '- Мать вашу!'
По дороге им навстречу попались несколько местных жителей, скорее всего ненцы. Низкорослые, в меховой одежде с капюшонами, в меховых же сапогах на ногах с маленькими стопами, они быстро передвигались по улице по своим делам, иногда в сопровождении лохматых огромных лаек.
Пара совсем молоденьких ненчаночек, почти наскочила на них недалеко от магазина. Девушки увлеченно болтали о чем-то, хохотали во все горло и не видели ничего вокруг, и, неожиданно запнувшись о выступающую над утоптанным снегом тропинки теплотрассу, брякнулись в сугроб. Лежа на снегу, они продолжали хохотать и барахтались, пытаясь подняться, но это им почему-то никак не удавалось.
Тимофей решил помочь. Поставив ближнюю девушку на ноги, он наклонился за второй. Первая, не ощущая рядом с собой опоры, снова завалилась на бок. Подружку её постигла та же участь. Эта сцена напомнила Любомиру кадры из фильма 'Операция 'Ы', когда Бывалый пытался поднять спящих Труса и Балбеса. Сообразив, наконец, что по отдельности девушки слишком неустойчивы, Тимофей ухватил их за капюшоны обеими руками, благо ненчаночки были совсем легкие, поднял и прислонил друг к дружке. Обнявшись, они тут же, как ни в чем небывало, пошли дальше, немного раскачиваясь, продолжая щебетать по-своему, смеяться, и нисколько не обращая внимания на окружающее. Они прошли как раз мимо Любомира, с пустыми, без единой мысли, антрацитовыми глазами, глубоко блеснувшими под ярким фонарем у магазина, видимо на полном 'автопилоте'. Начало этой сцены Любомир наблюдал с улыбкой, но концовка его совершенно смутила.
Напарники вошли в магазин и попросили бутылку водки у продавщицы - русской девушки с невеселыми глазами.
- Ну, как вы тут поживаете? - поинтересовался у нее Тимофей.
- Разве сами не видите? - вопросом на вопрос ответила девушка, зябко кутаясь в пуховую шаль, накинутую на плечи.
Пока Тимофей рассчитывался и пытался завязать знакомство, внимание Любомира привлекла худощавая замызганная фигура, топтавшаяся у окна возле батареи отопления.
Мужичонка неопределенного возраста в грязной драной фуфайке, с голой нараспашку грудью и без шапки, зачарованно наблюдал, как спиртное перекочевало с полки в сумку Тимофея. Сглотнув слюну, он перевел взгляд на Любомира, и столько тоски и страдания отразилось на его землистом остроносом лице, такая вселенская боль затопила воспаленные красные глаза, что Любомир не удержался и сам шагнул к прилавку. Купив еще бутылку 'Русской' и буханку хлеба на последние деньги, он молча подошел к мужичку и сунул покупки ему в дрожащие руки. Тот опешил, не веря своему счастью, торопливо сунул пузырь в рукав телогрейки, хлеб спрятал под полой, прижав к животу, и только после этого поднял лицо.
- Спасибо, зёма! Век не забуду! - его рот расплылся в счастливой щербатой улыбке. - На-ка вот тебе, бери, пригодится. Только никому не показывай.
Он достал из-за голенища стоптанного валенка какой-то продолговатый предмет, завернутый в газету, метко опустил его в карман куртки Любомира и выскочил за дверь.
- Кто это такой? - удивленно спросил Тимофей у продавщицы.
- Геша, местный бич, - та небрежно махнула рукой и ушла за прозрачную загородку, поближе к включенному калориферу, давая понять, что разговор окончен.
Парни застегнули поплотнее куртки и вышли на мороз. А на прилавке за их спинами осталась сиротливая картонная табличка возле кассы: 'Товар в долг не отпускается'.
Обратный путь прошли быстрым шагом. Тимофей пыхтел сигаретой, окутываясь с каждым выдохом клубами дыма и пара, а Любомир, попытавшись закурить, закашлялся, бросил окурок в снег и шел, больше не оглядываясь по сторонам. Слишком знакомым показалось ему все вокруг. Своей убогостью и безысходностью этот городишко на краю земли напомнил ему ПГТ Васино в Томской области, из которого он два месяца назад выбирался на рейсовом, битком набитом автобусе, отбыв срок в местной колонии.
В гостинице он поотстал от напарника, заглянул по дороге в туалет, закрылся в кабинке и достал из кармана газетный сверток. В нем оказалась черная цилиндрическая трубка с прорезиненным мягким окуляром с одной стороны и тяжелым набалдашником с выпуклым стеклом с другой. Глянул в трубку одним глазом - увидел светлое расплывшееся пятно и четкий крестик в центре. Хмыкнул удивленно, догадавшись, что это оптический прицел со снайперской винтовки, пожал плечами, сунул подарок во внутренний карман куртки и пошел к своим.
3.
- Ну что ж, наступило время разбрасывать камни, - потирая волосатые кулачки и скабрезно ухмыляясь, проговорил невысокий лысоватый человечек и поерзал ягодицами в глубоком обшарпанном кресле, утроившись поудобнее. - Здесь находится предмет нашего стратегического интереса.
Он ткнул колпачком шариковой ручки в точку на карте РСФСР, где-то между Сургутом и Уренгоем, подписанную ранее той же ручкой коротким названием - Северянск. Его слушатель, тот самый молодой человек со скромным взглядом, без особого интереса проследил глазами за движением руки патрона.
- Еще совсем недавно там добывали сорок миллионов тонн нефти в год, сейчас добывают около восемнадцати, - продолжал человечек. - Но нефть ведь никуда не делась, она все еще там и лежит, и через какое-то время ее можно добывать в тех же объемах, при правильно поставленном руководстве.
- Это где-то там, а мы здесь, в Москве, и ехать к черту на кулички меня совершенно не радует, - собеседник явно его не понимал. - Мы и на машинах сегодня неплохо зарабатываем.
- Эх, не мечи бисера перед свиньями, - пробормотал себе под нос человечек, а громче сказал: - Машины, это железяки, тем более наши. Через несколько лет автозавод загнется в конкуренции с иномарками. А нефть всегда будет в цене, по крайней мере в перспективе на несколько десятилетий. Поверь мне, я ведь все-таки доктор наук. И ехать никуда не надо. Надо просто собрать акции у населения за те же машины, а государственный пакет мы постараемся выкупить по дешевке, когда придет время.
- И как же мы организуем этот сбор? - поинтересовался молодой человек.
- Ты ведь одно время пытался получить высшее образование? - вопросом на вопрос ответил его наставник.
- Ну, пытался, - с неохотой согласился молодой человек, скромно потупив глаза. - Какое это имеет отношение к делу?
- И жил ты, если мне память не изменяет, в общежитии в одной комнате с неким Городовым? - опять не ответил человечек.
- Ну, жил.
- О, великий Ребе, с кем приходится работать! - человечек завел глаза к потолку и снова спросил с издевкой: - Дальше сам додумаешь, или тебе нужно все разжевать, поднести в ложечке? Я был гораздо более высокого мнения о твоих способностях, когда обещал дяде присмотреть за тобой в Москве и приобщить к настоящему делу.
- А что тут додумывать-то? Вы предлагаете найти Городового и через него выйти на его папашу, генерального директора северянских нефтяников? - сдался наконец молодой человек, подумав про себя: 'Вот ведь зараза, подводит меня к тому, что я и сам уже давно вынашиваю. Ну, что ж, мне это только на руку. Пусть тешит себя, что он придумал, а дальше посмотрим'.
- Ну конечно! - обрадовался человечек и подскочил в кресле. - Не зря мама мне говорила, что мы никогда не пропадем в этой убогой стране, если будем держаться друг друга и шевелить мозгами. Дальше, дальше!
- Дальше, я думаю, все просто. Городовой старший организует сбор акций в обмен на поставляемые нами легковушки. Так же можно организовать выкуп акций просто за деньги, с зарплатой у них, наверное как и везде, сейчас туго. Обоим Городовым можно предложить войти в долю - они нам понадобятся еще какое-то время, а с сыном у меня были неплохие отношения, так что можно дать возможность и ему подзаработать на этом деле.
- Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа! - человечек сделал вид, что растрогался. - Твои слова просто услада для моего утомленного слуха. Ты ведь, конечно, не читал 'Сионские протоколы'?
- Где бы я их читал? В армии, что ли?
- Армия, это есть одна из главных глупостей, тобой совершенных. Убить два года! Но сейчас не об этом, - человечек нетерпеливо отмахнулся. - 'Протоколы' хотя и являются грубой подделкой, но там так хорошо сказано: '...в сношениях с нужными нам людьми мы всегда действовали на самые чувствительные струны человеческого ума - на расчет, на алчность, на ненасытность материальных ценностей человека, а каждая из перечисленных человеческих слабостей способна убить инициативу, отдавая волю людей в распоряжение покупателя их деятельности'. Как это правильно и как это необходимо нам сейчас. Однако, я вижу, что тебе это совсем не интересно?
Человечек резко наклонился вперед и вперил свои глазки в лицо собеседника, чуть не клюнув его хищным мясистым носом.
- Интересно, интересно. Но мне надо идти.
- Хорошо. Иди. Если мы будем действовать быстро и правильно, скоро я сведу тебя с нужными людьми и мы сможем поехать на святую землю. А пока нужно не упустить время, сейчас нужно работать, работать и еще раз работать, чтобы потом не работать уже никогда. Я думаю, мы с тобой далеко пойдем, Фима, мой мальчик!
- Спасибо, уважаемый Михаил Соломонович! - молодой человек тоже сделал вид, что растроган, снова потупил глаза, но уже с внутренним самодовольством, и добавил, про себя: 'Я-то уж точно пойду далеко, старый ты хрен, а вот возьму ли я тебя с собой, это есть большой вопрос!'
На этом милые собеседники пока и расстались.
Фима отправился якобы разыскивать своего бывшего однокашника, а Михаил Соломонович набрал междугородный номер генерального директора автозавода, почти полновластным владельцем которого являлся, конечно на паях с другими не менее уважаемыми людьми.
- Заставь своих снабженцев, ну или не знаю кого, проработать схему доставки в город Северянск, что в Тюменской области, большой партии автомобилей по железной дороге. А пока, будь готов через неделю-другую отпускать машины с базы в Балашихе, по разнарядке из того же Северянска.
После этого человечек вышел из-за стола и принялся ходить по комнате, задумчиво теребя себя за большой нос. После чего снова уселся в кресло и набрал один секретный номер, который и сам старался не помнить от одного звонка до другого.
- Администрация? - негромко спросил он в трубку и, получив утвердительный ответ, представился и продолжил: - Вы не могли бы записать меня на встречу на будущий месяц. Только в следующем году? В следующем году ему уже будет не надо... Извините, это я так не удачно пошутил. Конечно, записывайте на следующий год. Я же понимаю, что у него очень много важных дел, гораздо больше чем у меня.
Михаил Соломонович аккуратно положил трубку на аппарат, достал из внутреннего кармана пиджака тоненькую записную книжку и сделал в ней какую-то пометку.
- Времени у него, видишь ли, нет для меня. Погоди, придет время переизбираться на второй срок, я тебе быстро понадоблюсь. Да и до этого не один раз еще понадоблюсь и после этого. Никуда ты без нашей поддержки даже не рыпнешься.
Он вновь соскочил с кресла и забегал по кабинету с удвоенной скоростью, распаляясь все больше. Глаза его начали вылезать из орбит, ноздри раздувались, словно поднятые крылья хищной птицы. Зрелище, прямо сказать, было малоприятное. Жалко, что его никто не видел.
- Все будете у меня по струнке ходить. Все! Без денег еще ни одна власть не могла удержаться. А где они, денежки-то, где?! У меня! Вот где! - человечек похлопал себя по карманам брюк, как бы отплясывая 'Яблочко'. - И вы все будете у меня здесь! Дайте только время!
Он внезапно успокоился, остановился, одернул куцый пиджачок и снова прошел к столу. Сел и рассмеялся, подумав: 'Ну, Фимка, сосунок! Не догадываешься ты, что я-то уж знаю о твоих делишках с Городовым! Давай, давай, действуй, голубчик, а инициатива должна быть всегда у меня! И будет у меня! С тобой, однако, нужно держать ухо востро. Прикармливать с ладошки, но осторожно - как бы руку не откусил!'