...и утонувший в сугробах двор, и ребята, тесно обступившие странного человека в темном пальто с разлетающимися на морозном ветру полами. И пробирающий до костей озноб - то ли из-за пронизывающего насквозь ветра, то ли от внимательного взгляда, глубоко спрятанных, цепких глаз, все ярче разгоравшихся на сизом одутловатом лице. А они, смеясь, подталкивали друг друга и, пытаясь задержать на себе его бегающие зрачки, кричали наперебой: "Теперь про меня!". И было нечто болезненное в этом жгучем желании - немедленно, сию же минуту открыть, услышать при всех какую-то постыдную, тщательно скрываемую от посторонних правду, что возникала вдруг перед ними из причудливой смеси несуразицы и откровенной лжи. Самое ужасное - в нее можно было поверить. Но снова и снова в жестоком своем любопытстве подзадоривали они друг друга и, замирая от неизвестности, страха и острого как рана стыда, продирались сквозь косноязычное бормотание: "Гуляет твой отец, гуляет с этой... Да у вас все алкоголики... и ты станешь... уже сам начал... А ты не улыбайся, знаешь, кто ты?.. видел, чем занимаешься... А твоя мать...". И вот уже кто-то побледнел и, сжав кулаки, выступил вперед, чтобы прекратить это постыдное действо и, понимая, что вот-вот все кончится, он вдруг с удивлением услышал собственный отчаянный возглас: "А я?!",- и заметалось в тесном квадрате двора: "А он?! Про него!.." И был мгновенно выделен из спасительной кучки гогочущих пацанов взглядом, в котором впервые в жизни прочел безумие. И как-то спокойно и потому особенно жутко прозвучал в выжидательной тишине голос - внятный, с легкой морозной хрипотцой:
- А-а, это ты? - спросил человек, словно удивляясь его присутствию. - А ты совсем молчи - тебя ведь нет. Ты умер... Давно уже умер...
...и непонятно отчего возникший вдруг разговор посреди узко протоптанной стежки. Как он там оказался?.. Зачем?.. И домик лаборатории в глубине сада, жгучая бесцветная жидкость в высоких мензурках, непонятного назначения аппарат, загромоздивший половину комнатушки, выражение сомнения и тревоги, застывшее на лице хозяина. И смутный, нелепый это разговор - о тайном знании, новых учителях, - и быстро сгущающиеся сумерки за окном, зыбкие очертания низких строений, нетронутый девственно чистый снег в укромном закутке между забором и глухой кирпичной стеной создавали ощущение неверности происходящего, словно пропадаешь где-то на исходе тусклого средневекового дня. Казалось, единственное, что осталось от настоящего - только вот этот, мигающий огоньками, мерно гудящий аппарат, но и эта последняя реальность становилась вдруг угрожающей, какими-то немыслимыми нитями связанной с сидящим напротив - словно заранее сговорились, стали заодно - и теперь там, в таинственном чреве машины, стремительно уносится вспять само время, и уже никогда не будет пути назад. И, видимо, поняв эту его оторванность от мира и желая подавить слабый протест, хозяин уставился на что-то за его спиной. Он попытался было спросить, но ответа не получил: все так же упорно, с каким-то жутким вдохновением всматривался тот в видимое ему одному и ждал, ждал... И надо было сделать усилие, оглянуться и развеять весь этот бред, рассмеявшись в бескровное лицо скопца, как вдруг откуда-то из небытия вошло в комнату:
- Ты и не можешь поверить... Только кажешься, что жив, а сам...
...и стылое декабрьское утро в пустынных аллеях, среди причудливых, словно выбеленные кораллы, деревьев, и пронзительный холод обледенелой скамьи, и сапожки на плотном желтоватом снегу. И, кроме того, необычайная тишина города и, как бы издалека, чужой ее голос в переплетении колючих ветвей, влажном тумане, в слабом мерцании нового дня, когда казалось, стоит только собраться мыслями, отыскать правильные слова - оплывет изморозь с чернеющих сучьев, пахнет горьковатым ветром и сгинет разом все это горестное утро... Но слова не приходили, и вместо них в пустоту аллеи рванулось отчаяние.
- Ну и довольно, считай, теперь я для тебя не существую...
И неожиданно прозвучавшее:
- Ошибаешься, не теперь - давно не существуешь... Да ты для всех уже умер.
...и снова зима, снег скрипит под ногами и скрип этот эхом отдается в темном проулке: будто кто-то идет за тобой след в след. И вот нагонит сейчас, - думал он, - и мы пойдем рядом, сквозь эту морозную ночь, ставшею нашей общей судьбой. Общей, потому что живет во мне жестокая и лживая ваша правда, а вместе с ней живы и вы, и останетесь жить, пока она, наконец, не обернется истиной.