Она лежит и смотрит на облака. Облака медленно плывут мимо, проходят, проходят, постоянно новые, они не заканчиваются никогда. Она лежит. Молчит. Смотрит. Она лежит, а облака плывут.
Наверное, когда она спит, ей больше ничего не снится, кроме этих облаков. Она лежит возле окна и смотрит. У нее нет ничего, кроме этого квадрата. А в нем пусто, только небо и край заводской трубы. Может быть, если бы не эта труба, она бы уже умерла.
- Поешь, - говорю я.
Она молчит. Она давно уже молчит. Я кормлю ее с ложечки. Раньше я плакала, теперь уже нет.
В квартире темно и пахнет пылью и гвоздикой. У меня нет сил убирать. У меня вообще сил нет. Хорошо, что магазин близко. Я боюсь, что скоро у меня не будет сил дойти до него, и тогда мы все умрем, и она, и я, и ее дочка.
Мне все время кажется, что где-то пахнет гвоздика, я хожу по квартире и не могу ее найти. Мне кажется, что все дело в этой гвоздике. Вчера я поняла, что она в шкафу для посуды, полезла туда, а нашла только паутину. Я долго мыла руки и думала о гвоздиках.
Она лежит и смотрит на облака, она уже никогда не будет ходить, но если бы она хоть не молчала, ведь нельзя же все время молчать, она живая, правда, живая. Ее дочке три года, она светленькая и голубоглазая, почти прозрачная и очень тихая. В нашу породу, только я никогда не была тихой, никогда.
Облака плывут. Они затянули все небо и теперь текут плавно, как большая и сонная река. Когда она была маленькая, мы иногда ездили к моей маме на Ворсклу и ловили там рыбу. Однажды она поймала за вечер одиннадцать красноперок и очень гордилась.
Я сажусь на пол возле ее кровати, беру ее за руку и прижимаюсь к ней щекой. Раньше я плакала, теперь не знаю. Иногда я не сижу, а стою на коленях. Я очень прошу ее заговорить. Тому, кто стоит на коленях, всегда проще. А она молчит.
Сегодня мне снилось, что ее дочка бежала ко мне, бежала и все не могла добежать. Мне было страшно, а сделать ничего нельзя было. А что бы я сделала?
Она лежит и молчит. Иногда она закрывает глаза и мне начинает казаться, что она умерла. И скоро начнет пахнуть. Тогда я открываю все окна, чтобы подольше не было запаха и не нужно было ее хоронить. Я не хочу ее закапывать, я хочу, чтобы она оставалась со мной. Потом я сажусь на пол и плачу. Ее дочка подбегает ко мне, дергает за руку, заглядывает в лицо и кричит: