Аннотация: Фанфик к "Конфедерации Меганезия" Алекса Розова.
"Я - в партизанском отряде Деда Ивана. Отряд небольшой, всего пятнадцать бойцов, но уже год Дед Иван сражается с фашистскими захватчиками.
Я прибыл сюда с оказией - привёз Деду с Большой Земли пулемёт "максим", который партизаны давно просили у Центра. Дед Иван водит меня по лагерю, показывает партизанский быт, рассказывает о том о сём. Его болтливость можно понять - новый человек, да ещё из Москвы... Ведь больше восьми месяцев у отряда связь с остальным миром - только раз в неделю, пятиминутный радиосеанс. Много ли новостей узнаешь из шифровки?
Я обращаю внимание на оружие партизан. Почти всё оно немецкое - трофейное. Из русского оружия, кроме привезённого мной "максима", только вытертый добела наган на поясе у пятнадцатилетнего Сашки, да старая, ещё с той войны, винтовка Бердана у кузнеца Яши. И хотя давно нет к ней патрон - не бросит партизан своё верное ружьё: оно верой и правдой служило деду кузнеца, потом отцу, да и самому Яше помогло добыть в бою новёхонький маузеровский карабин. Пусть не стрелять больше берданке своим четырёхлинейным патроном на дымном порохе, пусть самому Яше правую руку прострелил фашист - но каждый день он ловко, одной левой, наворачивает на шомпол ветошку, обмакивает её в толчёный кирпич и любовно чистит канал ствола.
Мы заходим в землянку самого Деда, Ивана Прохоровича Пирожникова, и я наконец задаю ему давно волнующий меня вопрос:
- Вы, партизаны, разным оружием воюете. А какое лучше - наше, или немецкое?
Дед Иван лукаво усмехается в седые, пожелтевшие от махорки усы.
- Ты, сынок, аж из самой Москвы приехал, ну да ничего, я простыми словами объясню, чтобы ты понял и другим рассказал. Ты садись, история долгая будет...
Когда немец войну начал, бабы наши хуторские узлы повязали, на подводы погрузили и в эвакуацию подались. А мы, мужики, как один - в военкомат, на фронт идти да немца бить. Всех взяли, меня только забраковали, мол, стар - а мне же только семьдесят пять. И Сашку, внука моего младшего обидели, сказали что молод, хотя уже пятнадцать лет мужику. И решили мы с внучонком - негоже нам дома отсиживаться да за бабьи юбки прятаться, когда такая беда на нашу землю идёт. У Сашки глаз молодой, острый, так я ему и отдал наган старый, с той войны ещё, да два патрона, а себе взял топор свой плотницкий, что о прошлом годе на ярмарке купил. Оделись мы с ним по лесному, да пошли на дорогу. А на дороге уже - немец идёт: то колонна солдат, то танки, то обоз какой. Ну да это всё нам не по зубам. Только к концу дня глядим - одна автомобиля едет легковая, чёрная, а в ней два немца - солдат-шофёр да офицерик. Кивнул я Сашке тогда, и влепил он из нагана шофёру пулю в лоб.
Вильнула та автомобиля, да и в канаву съехала, а там и я с топором подскочил. Офицерик этот как меня увидел - воздух попортил, свёрточек какой-то ухватил, да с машины скорей. Бежит - ну вот как тараканчик, ножками перебирает, топ-топ-топ... Догнал я его, живым хотел взять, легонько обухом по затылку стукнул - да уж больно хлипкая головёнка у немца оказалась, тут он и кончился.
Взяли мы с тех немцев пистолет, да автомату, да гранаты две, да Сашка с шофёра сапоги стащил, впору пришлись. А я с офицерика побрезговал, потому штаны у него широкие, всё с них в сапоги-то и вылилось. Зато свёрточек этот как развернул... Глянь-ко, какой трофей мне достался.
Дед Иван достаёт из сундука длинный свёрток, разворачивает, вынимает из позолоченных ножен и протягивает мне прекрасную старинную шпагу. Я долго разглядываю потемневший от времени клинок с золотой и серебряной чеканкой и сложную золочёную гарду, украшенную драгоценными камнями...
- Вот, сынок, эта шпага, как сказал бы мой классный наставник в гимназии - классический пример немецкого оружия. Ты гляди-ка: первосортная сталь, наточена как бритва, рукоять в руке лежит как влитая, а вот эти полосочки-закорючки, они тоже ведь не просто так, это чтобы чужое лезвие ловить да ломать. Так что эта штукенция к живопырству идеально приспособлена. А уж украшена-то как богато! И всё немецкое оружие такое - чтобы удобно было, да красиво, да убийственно.
Только вот и недостатки у него, как у этой шпаги - специфические, из достоинств же и проистекают. Поди неделю кузнец клинок этот ковал, да месяц ювелир его украшал. И стоит такое оружие больше золота, чем само весит. Согни-ка клинок - вишь ты, как пружина тугая, а ежели посильнее согнуть, так и лопнет. А по железу удар выйдет? Выщербится лезвие, а щербину ту сводить не всякий мастер возьмётся - поди-ка умучаешься, да ещё и чеканку попортишь. Так и всё оружие у немцев - не стукни его, не погни, под дождём не намочи, смазывай почаще, а если попортится - так хоть бросай, чинить мука одна.
А вот тебе мой топор - и ухватист, и приладист. Железка да деревяшка, простой кузнец за день пять штук сделает. Из украшений - на боку цена выбита, рупь с полтиной. Хоть по рельсу рубани - подпилком подточил, оселком провёл, полчаса дела и он как новый. Дерево срубить, бревно ошкурить, сруб сложить, гвоздь забить, дров наколоть - для всего один топор годится! Когда я офицерика-то этого лупанул, он уж помер совсем, мозги вытекли, ногами грести перестал - а за шпагу свою держался. А топор и бросить, если что - не жалко: везде есть и стоит недорого. А самое главное, сынок: как приходит на нашу землю фон-барон со своей шпагой, так выходят к нему навстречу и плотник, и лесоруб, и пахарь простой - и каждый с топором. И от такой беды бежит этот фон-барон в штаны наваливши. Так-то вот. И ещё: вот пройдёт сто лет, шпаги эти уже в музеях ржа поест, а русский топор у каждого русского мужика будет, потому - без него никак.
- Ну ладно, шпага, топор... А с современным оружием как? Вот автомат немецкий, шмайссер...
- Не понял ты, сынок. Автомат тебе надо? Дай срок, изладим мы без всяких немецких шмайссеров свой, русский автомат, простой, надёжный, дешёвый - как топор. И пятьдесят лет пройдёт - шмайссеры те только в музеях и увидишь, со шпагами рядом, а русский автомат всё лучший в мире будет! И все фон-бароны, какие только на свете останутся, его бояться будут. Так что езжай в Москву, напиши мой рассказ в эту свою газету, и пускай читатели сами подумают, какое оружие лучше!"
- Всё записал? - спросил старик. - Дату пиши - тыща девятьсот сорок второй. Вот, сынок, приедешь в Москву, отдашь в газету, гонорар получишь да с барышнями его прогуляешь. А моя доля будет - дай мне пачку папирос хороших, а то от немецкого эрзацу у меня уж в горле першит.
- Да, конечно, возьмите. Можно последний вопрос? Скажите, профессор, почему вы...
Мужчина осёкся, глядя на перемену, произошедшую со стариком. Только что это был хитроватый мужичок, прикидывающийся деревенщиной и не скрывающий этого. Теперь же его держал на мушке хладнокровный и безжалостный убийца.
- Как вы меня узнали?! Хотя... постойте-ка...
Профессор убрал револьвер, бесцеремонно ухватил собеседника за подбородок, повернул.
- Так-так-так, молодой человек, я вас вспомнил. Семь лет назад я читал вам курс "Метаморфические породы" в Горном институте. Иосиф Шварцман, не так ли? Вы сидели на третьем ряду, рядом с Фирочкой Гольдштейн, и вы, помню, больше слушали её, чем меня. Как вы сдали коллоквиум? А... впрочем, это неважно. Вы хотели меня спросить, почему я сменил имя? Очевидно, по той же причине, что и вы. Как вы мне представились - Семён Константинов? Ха-ха-ха. Да, мой дорогой, я ещё в тридцать пятом понял, что начинается очень нехорошее время для человека с фамилией Штрудельман.Ах, если бы я был химиком или авиаконструктором! Но радий и урановые руды войне не нужны, да и понадобятся разве что после победы мировой революции, ха-ха! Так что я отдал двести рублей сапожнику Йосе, полчаса - ап! - и я уже Пирожников. Понятно, что эти документы были на дурачка, поэтому я и уехал со всей семьёй в эту глушь. Вы, видимо, заплатили больше? Ну, ваше дело. В сороковом году я плакал от счастья, прозревая нынешнюю войну, да! Это же золотое время! Да, на западе меня повесят за то, что я еврей, на востоке меня расстреляют за то, что я профессор, но именно тут, на этой тоненькой линии между фашистами и Советами, я жив и обеспечиваю своё будущее! Нас тут пятнадцать человек, и четырнадцать из нас знают всю правду. А пятнадцатый - особист из Центра, мы морочим ему голову как хотим, а он - о! он делает нам безукоризненное будущее! Вы видите мои награды? И каждая побрякушка - ещё одна запись: "партизан Иван Прохорович Пирожников", да-с! Орденская книжка - идеальное прикрытие. Что с того, что мне сорок пять, а не семьдесят пять? Три года без парикмахера и капелька реактивов из аптеки - и я седой старик, меня не узнала бы моя юдише мама. Года через три война закончится, и тогда мы станем уважаемыми людьми! И представьте себе, по этим гойским бумажкам я проживу до ста десяти лет! Школы! Пионеры! Парады!
- Но воевать здесь...
- Иосиф, не будьте идиотом! Гои идут убивать и умирать, а я говорю им, как и за что! Сейчас в радиусе ста вёрст - семнадцать настоящих отрядов, ни один из них не имеет рации и все они получают МОИ приказы! А когда они делают что-то громкое, я посылаю Сашеньку в город к его отцу, Семёну Давидовичу - а он таки полицмейстер у немцев - и глупые немцы убивают глупых партизан, наш отряд получает новые побрякушки из Центра и продукты из города, а Семён Давидович имеет гешефт от немцев за хорошую работу по розыску партизан. Когда фронт подойдёт близко, Сашенька выстрелит в голову своему папеньке и больше не будет сыном полицмейстера, он будет партизаном и внуком партизана, потом никто не узнает про наше дело и мы будем героями! Правда, есть ещё вы... Иосиф, вы останетесь с нами?
- Нет.
- Жаль, что мне придётся убить вас. Вы умный мальчик, вы же понимаете, что у меня просто нет другого выхода...
***
Молодой мужчина в белых шортах и ярко размалёванной майке, подошёл к маленькой оранжевой флайке, навстречу ему с песка поднялась женщина в лава-лава.
- Как успехи, доктор?
- Третий раз я здесь - и третий раз профессор меня "убивает". Но сегодня мы общались почти час, и лишь под конец он проявил агрессию... Неплохой знак, мне кажется. Скажите, Линда, он всё время воюет?
- Практически. Устраивает танковые баталии кокосовыми орехами, крабы для него - боевые колесницы, ещё он иногда казнит кого-нибудь из манекенов. Сейчас вот наделал ружей из пластика... Марти, почему вы его не лечите?
- Линда, я же вам уже объяснял. Верховный Суд постановил, что мы не имеем права насильно лечить того, кто этого не хочет. А профессор Мити... он счастлив. Видимо, он переживает все войны, которые видел в фильмах и становится всеми книжными героями по очереди... Чёрт возьми, Линда, Суд запретил нам даже подвесить над этим островом камеру, чтобы отслеживать действия профессора! "Это его остров" - и всё! Единственное, что я могу - раз в неделю навещать вас, чтобы проф мог меня убить ещё за что-нибудь. Ладно, будем надеятся, что рано или поздно наш пациент переиграет во все виденные войны - и поправится.
***
Профессор Мити действительно был счастлив. С детства он хотел стать актёром, но судьба сложилась иначе: сперва тридцать лет он учился сам, затем десять лет он вбивал элементарные понятия в пустые головы тупых студентов... Лишь к шестидесяти годам ему улыбнулось счастье: он встретил женщину своей мечты, самую умную женщину в мире. Именно Линда подсказала ему эту идею. После одного громкого судебного процесса в Меганезии практически исчезли квалифицированные психиатры: кого не успели расстрелять, те сбежали за границу. Остались лишь шарлатаны-недоучки, к тому же, смертельно боящиеся чем-то не угодить пациенту. Два года профессор выплачивал кошмарные взносы за максимально продвинутую медицинскую страховку - и теперь до конца жизни он может забыть о проклятой кафедре, а просто любить жену, валяться на пляже, пить ром и раз в неделю глумиться над напыщенными индюшатами от психиатрии, устраивая чудесные, восхитительные, потрясающие спектакли. А страховщики платят шикарную пенсию по нетрудоспособности...
Линда обняла профессора за плечи.
- Милый, ты уже продумал сценарий на следующую субботу?
- Так, в общих чертах... - промурлыкал Мити. - Это будет нечто: мы, типа, защитники Трои...
- А док Марти будет Еленой Прекрасной?! - захохотала Линда. - Спорим, он не выдержит и полчаса?