Ветер начинал свой последний вечерний танец, целуя в лоб умирающий день, который покидал нас, уходя в какой-то тот, совсем другой мир, где-то на противоположном конце планеты. Оставалось только смотреть на кровавые подтеки заката, которые превращались серевшими на земле лужами в румяные пятна на лице уходящей жизни. Деревья стонали колыбельные для своих погибших детей, а палачи, оставив позади еще один листик календаря, готовились к путешествию в свои страны чудес. Они ужинали, общались с телевизором -единственным способным мыслить существом в доме, ругали своих отпрысков, готовились ко сну, посещая алтари чистоты, - в общем, вели счастливую жизнь.
А она сидела в кресле на своем 9-ом этаже и смотрела, как все бегали вокруг друг друга, создавая сложные и бесполезные фигуры.
Кристина - так ее звали- вертела в руках пакетик с карамельками. Карамельки были, наверное, с какими-то химикатами, потому что были восхитительно вкусными, - нынче без химии ничто не обходится. Время от времени она отправляла в рот черносмородиновые чуда, что на время давало ощущение занятости. А мнимое ощущение занятости - единственный смысл и отрада жизни человека, который, задумавшись, начинает двигаться по инерции.
С некоторых пор Кристина двигалась именно по инерции: вчера - сегодня, сегодня- завтра. Она все еще не могла найти источник силы, которая еще, но уже совсем слабо двигала ее по бесконечным этажам карточного домика существования. Темные диски конфеток наталкивали на мысль, что, может, всякие мелочи, сложившись в одну большую волну, поддерживали ее на плаву. Но конфетка таяла, и уверенность слабела, превращаясь в нечто почти эфемерное, безнадежное, как человек, неудачно перенесший сложную операцию. Собственное отражение в осколке зеркала, который, прислоненный кем-то к стене слева, доживал свой нелегкий век, - даже отражение констатировало тот безоговорочный для Кристины факт, что, если полки красоты вдруг решатся спасать мир, Кристина вряд ли будет в первых рядах, да и вообще, вполне вероятным было бы то, что случись подобное, мир бы спасали от нее.
Небо накладывало темные тени на свои веки, а она все еще сидела в своем мягком и теплом кресле, и на ногах у нее были любимые мягкие тапочки-зайчики, невольно вызывавшие улыбку своей скромной покорностью и тихим счастьем. Карамелек оставалось еще штук 10, и, хотя их было съедено немало, они все еще вызывали приятное чувство, что было еще более удивительно.
Она сидела в своем кресле и думала о таких банальностях, как смысл жизни и прочих подобных вещах, которые имеют обыкновение время от времени стучаться в головы всех людей мира.
Кристина встала и подошла к краю балкона. Может быть, ей хотелось просто прыгнуть вниз и забыть все свои вопросы, избавить себя от необходимости искать ответы, может быть, ей хотелось улететь, а не пафосно резать вены вдоль, а не поперек в ванне. И все "может быть" промелькнули так быстро, что закружилась голова, и по телу пробежала легкая дрожь. Она пододвинула стул, встала на него и шагнула на край балкона. Впереди - только уходящее солнце, впереди - только зажигающиеся глаза домов, впереди- вечность, впереди - небо. Ветер трепал ей волосы, все тело гудело маленькими взрывами дрожи, руки стали влажными и все сильнее сжимали пакетик с карамельками. Вдруг буквально на пару мгновений руки разжались, и несколько конфеток, ударяясь о стены дома, полетели вниз. В тишине слышался их жалобное постукивание, мгновение - и снова тишина. И почему-то внутри Кристины какое-то светлое чувство, настолько светлое, что ей казалось, она не могла терпеть его более, стало подниматься, соскабливая весенним солнцем, улыбками, лугами в полуденный час все те сомнения, вопросы, многоточия, которые оседали на стенах внутри. И ей захотелось обнять весь мир, всех этих вечно суетящихся людей, всех кричащих и ноющих отпрысков, и поблагодарить их за то, что все есть, а главное, за то, что еще будет. Она спрыгнула обратно на стул, вбежала в комнату, наскоро оделась, и неслась к двери, чтобы выпустить наружу все то, что рвалось наружу, к людям.
В столь поздний час в подъезде было, естественно, темно, что вечно вызывало возмущение у пенсионерки Нины Ивановны. Да к тому же, и лифт, будь проклят его создатель, снова не работал. Нина Ивановна, перебирая в голове все проклятия и ругательства, которые она знала, поднималась наверх, переваливаясь с одной ступеньки на другую, сжимая цепкой старушечьей хваткой любимую авоську, в которой хранился её сегодняшний маленький пир, посвященный получке пенсии. Когда она добралась до второго этажа, она увидала какой-то непонятный предмет. "Опять этот Василич, чертов сын, из 7 квартиры напился!", - подумала Нина Ивановна и вытащила из висевшего на шее футляра для очков его содержимое. Одев очки, она охнула. На лестничной площадке лежала девочка, её соседка, Кристиной её, что ли, звали. Из разбитой головы девочки текла вязкая жидкость. В руке у тела был какой-то пакетик с круглыми таблетками. Нина Ивановна сразу как-то вспомнила выходивших из подъезда подозрительных молодых людей. "Наркоманка, вот и живи с такими в одном доме", - презрительно кинула Нина Ивановна, и перешагнув тело, кряхтя, продолжила путь к своей квартире, где её ждала горячо любимая и некормленая кошка Манька.