Иногда ОНО находит. Приходит ниоткуда, точит душу, просится наружу. А ты отгоняешь его обратно, говоря себе: "Ну, зачем, в самом деле? Кому это, кроме тебя, надо?" Это похоже на блатную песню, пришедшую на ум какому-нибудь композитору, которого окружающие почитают за "солидняк", и ему поневоле приходится скрывать от них несерьёзную мелодию с жаргонными словечками. До поры до времени, потому что песенка всё равно стучится в мозг, требует выхода. И однажды он сдаётся: садится за рояль и - вперёд...
Мне скоро пятьдесят. Пока допишу - надеюсь, исполнится. Ничем особым похвалиться не смею, хотя случались и в моей жизни очень занятные вещицы. И сохранились очень интересные наблюдения. Кому-то они покажутся не требующими отношения, кто-то брюзгливо фыркнет: фи, мол, зачем это выносить, ну, было и было, мало ли чего у кого... Но кто-то потерпеливее, надеюсь, начнёт читать. Постараюсь не разочаровать такого благосклонного пациен..., простите, читателя.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИНСТИТУТ
Моя дорога в зуболекарство ( мне очень нравится это обулгаризированное обозначение) была ни лёгкой, ни тяжёлой. Продравшись сквозь рогатки, наставленные системой школьного образования, я получил вожделенную "золотую" медаль. Вожделенную, потому что этот кругляш, покрытый жёлтым металлом, давал возможность поступить в институт с одного экзамена, если, конечно, получишь "пятёрку". Куда пойти учиться, было решено на семейном совете. Мальчик толковый, хорошо учился, прилежный. Одна незадача - еврей. И фамилия соответственная - ну, куда с ней? Юридический и исторический для евреев закрыты, к техническим дисциплинам мальчик не тяготеет, на иностранные языки - ну, что он потом заработает? Остался мединститут. Лечебный факультет? Зачем искать добра от добра? Мама была стоматологом, туда мальчик и пойдёт, что может быть лучше?
Второй вопрос: в какой город? Может, попробовать Москву? Ленинград? Ставрополь? Ой, ну зачем это нужно? Всё равно возвращаться в родной Баку! Что, у нас мединститута нет? Такой же диплом, с такой же перспективой возвращения. А вдруг, не дай Б-г, женится там на какой-нибудь шиксе? Он такой домашний, неопытный, вмиг обкрутят! Не хочу, чтоб создалось впечатление, что у нас об этом дома в открытую говорили - как раз наоборот. Но мама во мне не была уверена, как и всякая еврейская мама. Я это чувствовал. К тому же эта шикса была бы иногородней, не бакинской девушкой. А иди знай, как она поведёт себя в такой ситуации - приживётся, примет "бакинство" или, наоборот, взбрыкнёт и начнёт насаждать свои, чуждые нравы... А дети пойдут? Кем они себя возомнят? Бакинскими еврейскими детьми? А вдруг нет? Ведь мать больше находится с детьми, больше влияет на них! Короче, учись-ка ты лучше в родном городе...
"Профилирующим" предметом в год моего поступления была химия. Я занимался с частным педагогом по имени Светлана Васильевна. Школьную программу по химии она знала прекрасно. Беда была в другом. В тот год впервые ввели элементы физической химии, то есть многие вещи стали объясняться с точки зрения строения атома. Тут Светлана Васильевна откровенно "плавала", и мне приходилось "догонять" самому. Химия мне очень нравилась, я мог часами за ней просиживать. Уже потом, в институте, меня одна лаборантка тихо спросила: "А это правда то, что я про вас слышала?" - "Что именно?" - не понял я. "Говорят, что вы наизусть знаете всего Хомченко, даже мелкий шрифт!" Я не выдержал, засмеялся... С пособием для поступающих в ВУЗы, автор - Хомченко, я засыпал и просыпался.
На вступительном меня держали четыре с половиной часа. Всё никак не решались поставить "отлично". Отсадили на "Камчатку": "Подождите там". На соседней задней парте мучился здоровенный парень. Он что-то у меня спросил, я ответил, меня одёрнули, пригрозили выставить. Потом парня вызвали отвечать. И сейчас помню, как он сказал: " Я ничего не знаю, поставьте мне "двойку". Женщина-экзаменатор посмотрела на пустой лист, потом на него.
- Вы, наверное, волнуетесь, - вкрадчиво сказала она, - я же вижу, что вы всё знаете. Идите на прежнее место, даю вам ещё время на подготовку.
Парень обречённо поплёлся на место. Я со своего места видел, как к нему через некоторое время подошёл другой экзаменатор и положил на стол учебник Хомченко.
- Не волнуйтесь, - тихо сказал он, - вот вам книга, готовьтесь.
- Вы не понимаете, - отчаянно прошептал парень, - я не имею понятия, о чём речь. Я впервые вижу эту книгу, не понимаю вопросов, даже не знаю, что и откуда списать.
Мужчина улыбнулся:
- Ну вот, опять вы разволновались. Какой у вас первый вопрос?
- Фосфор, - прочитал парень.
- Посмотрите в оглавлении, - продолжал напутствовать его преподаватель, - найдите страницу, откройте и спишите оттуда.
- Что списать? - опять не понял парень.
- Откройте, я покажу, - улыбнулся мужчина.
Парень заглянул в конец учебника и, открыв на нужной странице, ничуть не скрываясь, положил книгу на стол. Экзаменатор ткнул в неё пальцем.
- Вот отсюда досюда просто спишите. Когда будете готовы, позовите меня, я помогу вам подготовиться к следующему вопросу.
Он отошёл. Парень тяжело вздохнул, поняв, что "двойку" ему получить не удастся, и стал покорно писать. "Четвёрку" он получил без всяких проблем.
Уже потом, учась рядом с ним, я узнал, что он был сыном руководящего работника прокуратуры республики и вообще готовился к поступлению на юридический, но в ту пору вышло указание сверху: детей юристов на юридический не принимать - в рамках очередной кампании борьбы с коррупцией, кумовством и протекционизмом. И пришлось ему в срочном порядке переквалифицироваться в стоматологи... На вступительных он получил все "четвёрки" и потом, ни единой секунды не учась, закончил институт с теми же оценками, не зная толком, зачем.
Мы все учились понемногу... Состав группы был по меньшей степени очень странный. Не хочу никого обижать, но, положа руку на сердце, скажу: из двадцати пяти человек, может статься, пятеро были достойны называться студентами. Остальные попали или по большому знакомству, или за большие деньги. И потому учились соответственно способностям. А у кого они напрочь отсутствовали - продолжали учиться так, как поступили. Например, учился среди нас один парень, окончивший в деревенской школе азербайджанский сектор. Он не знал ни единого слова по-русски. Оказалось, когда его папа договаривался насчёт поступления, ему сказали, что все места в азербайджанском секторе уже распределены. Может, если попытаться, в русской группе найдётся местечко. Пришлось соглашаться на русский сектор. Надо отдать ему должное: к концу пятого курса он вполне прилично изъяснялся. Но читать по-русски так и не научился. Что уж говорить о прослушивании лекций и сдаче экзаменов!
Самым распространённым словечком на факультете, как и во всём мединституте, было слово "тапш". На русский оно переводится с трудом, что-то вроде "поручительства", "знакомства", "блата". От этого корня произошли русифицированные "тапшануть" - найти знакомство, дать поручительство за хорошую оценку. "Тапшануться" - это значит, что знакомство найдено и можно без тревоги идти на экзамен. "Тапшевание" в основном начиналось во времена зачётов и сессий. На кафедры к преподавателям начинали без особого стеснения и покрова тайны ходить поручители - "тапшеватели", обычно, знакомые преподавателей. Они заходили к ним в кабинеты, здоровались, представлялись. Если были родственниками, даже дальними, объясняли, через кого, если лично знали экзаменатора - просто пожимали руку. Экзаменатор знал: наступит время - и, может статься, он нанесёт ответный визит, прося за своего ставленника. Многие преподаватели являлись профессиональными "тапшевателями". То есть, "тапшевали" за деньги, часть которых "прилипала" при передаче. И жили очень, очень даже неплохо.
Были и "неприкасаемые" студенты. Нет, вовсе не парии, а наоборот. Их не трогали, ставили только проходные оценки. Это были три категории учащихся: дети крупных чиновников, элитные отпрыски; дети преподавателей мединститута и "стукачи". Я вовсе не утверждаю, что эти люди вовсе не учились - нет, среди них были разные, но им, конечно, сильно потворствовали. Примерно, как тому парню на экзамене по химии.
Про "элитных" знали все. Они и не могли бы, даже если хотели, скрыть своё "высокое" положение. За ними приезжали государственные машины с правительственными номерами, да и дружили они тоже с такими же, как сами - "золотая" молодёжь, вознесшаяся над всеми нами, смертными. Экзаменаторы ставили им всегда самые высокие оценки. Им уготованы были высокие места: главврачей больниц, поликлиник, должности в министерствах. И академическая карьера при желании светила немалая: кандидатская - доцент, докторская - профессор. Всё было подвластно "поднебесному" дитяте, если не совсем дурак и без вредных привычек - не алкаш и не наркоман.
Дети преподавателей пользовались меньшими благами: им ставились хорошие оценки при полном незнании и отличные при частичном, "двойки" их миновали - рука руку мыла без мыла. У нас в группе учился один такой парень. Сам по себе очень хороший, добрый, но не учился откровенно, а оценки получал не ниже "четвёрки". Ну, что скажешь? Да и зачем? Он хоть по-русски разговаривал без ошибок!
"Стукачи" имелись в каждой группе. У них было меньше прав, чем у первых двух групп привилегированных студентов. Иногда им даже ставили "двойки", как всем остальным, чтобы "зарыть" поглубже. Но абсолютное большинство учащихся знало, что, во-первых, "есть такая партия", во-вторых, догадывались, кто состоит в ней членом. В нашей группе я вначале думал на одного, потом время показало, что " стукачок"-то лучше спрятан, и это другой. А может, стучали по очереди... А ещё может, их поменяли в дороге, кто знает. Теперь не спросишь...
Я не относился ни к первой, ни ко второй, ни, слава Б-гу, к третьей группе. То есть учился в меру способностей. После медали в школе, которая меня чуть не доконала, решил: перенапрягаться не буду. Учился, как всё нормальные студенты, от сессии до сессии. Не припомню особо привлекательных лекций и лекторов, особо интересных семинаров, ради которых стоило чересчур уж перенапрягаться, увлечься до чёртиков, не спать ночами, ожидая продолжения. Всё было довольно обыденно и без огонька. Как скучный сериал - одно и то же, одно и то же. Мы все учились понемногу, кто как мог. И нас все учили понемногу - чему-нибудь да как-нибудь...
Так нужно ли было в мединституте учиться? Ответ прост: учился тот, кто хотел учиться. Тот, кто не хотел, мог и не учиться. И получать оценки другими способами, которые уже отмечены: деньгами, "тапшем" и просто за то, что он "благородной" фамилии. Дело в том, что трудиться некоторым и не очень-то и надо было: они учились не для того, чтобы стать врачами. Они учились для того, чтобы стать ГЛАВВРАЧАМИ. Чувствуете разницу? Приличный врач, который будет зарабатывать себе на жизнь лЕкарством, должен знать определённый набор вещей: сердце слева, печень справа, у человека тридцать два зуба, ну и так далее и тому подобное. Для этого нужно элементарно брать учебники из библиотеки и штудировать их. Будущему главврачу вся эта ересь практически излишня. Он должен быть просто хорошим администратором и, по восточным законам, уметь нагонять ужас на подчинённых. Иначе вся система здравоохранения развалится. А кто решит практические вопросы, связанные с лечением, оказанием медицинских услуг? Для этого есть заместители, они подбирались, как правило, более знающие. Хотя тоже разные попадались.
Из всех главврачей, с которыми пришлось столкнуться, ни один толком не разбирался в тонкостях: не мог прочесть рентгеновский снимок, вылечить или хотя бы удалить зуб. Может, и существовали такие где-то. Я не столкнулся. Зато все умели кричать, требовать, наказать, отчитать... Непонятно, что можно требовать с врача за зарплату в сто рубликов? Скажу: количество пломб, количество вылеченных зубов и пародонтозных карманов. В одной из поликлиник, где я проходил практику, работала грузная пожилая врач. Я ни разу не видел, чтобы в кресле у неё сидел пациент. Другие врачи втихую посмеивались над её записями в карточках: "...дисталный полост герметически открыт...", "...залез в карман там была гной..." И всё же статистические показатели у неё были самые хорошие. Не уверен, что эта пожилая женщина читала бессмертное творение Гоголя, но технологию "мёртвых душ" освоила превосходно. Да что там осуждать бедную вдовую врачиху, живущую с сыном на несчастную зарплату, за какие-то там приписки в количестве принятых пациентов! Когда в масштабе республики, государства приписывались показатели! Времена были такие...
Нас все учили понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Знаете, есть три вида сотрудников ГАИ. Один видит свою задачу в том, чтобы следить за безопасностью на дорогах. Другой - в том, чтобы хорошо заработать. Есть и такие, что умеют совмещать и то, и другое. Так и преподаватели. Большинство их всё же знали свой предмет и пытались нас, обалдуев, надоумить. Но встречались такие, мимо которых без денег или "тапша" проскочить было сложновато. По-моему, они вообще не представляли, что можно выучить материал, так как сами-то его толком не знали. "Аллах знает на "пять", я - на "четыре", все остальные - на "три" и "два". Поди попробуй, сдай такому!
Физику нам читал один худющий малорослый субъект по кличке Лампочка из-за соответствующей формы головы. По-русски он говорил с величайшим трудом. А представьте, как он читал лекции по такому непростому предмету, как физика! Помню, однажды он написал тему лекции на доске: "Елестрически волн". И очень гордо посмотрел на аудиторию: а вы думали, я не умею по-русски писать! А его перл о том, что линзы бывают выпуклые и впуклые! И попробуй засмейся! В его тарабарских, полуграмотных лекциях разобраться было практически невозможно. Приходилось просто вызубривать эту чушь и говорить его же словами, других он не понимал. Чтобы тебя допустили до экзамена, нужно было сдать два, как он говорил, "коллоквума". До сих пор с ужасом вспоминаю, как умудрился пройти! Большинство поступило проще: "тапш" или деньги.
Историю партии нам читал Каренин(!) Анатолий Александрович. Несомненная умница и эрудит, он, к сожалению, был пьяницей. "Двоек" никому не ставил, был справедлив, совесть не позволяла, ведь "двоечники" запросто получали оценку за две бутылки коньяка. Хорошо помню, как этот красивый, породистый русский мужчина с внешностью дворянина вещал: "В те времена пышным цветом цвёл культ личности Сталина..." Как жалко, что алкоголь губит столь достойных людей, которые умеют так красиво выражать свои мысли! И по-благородному беззлобных...
Если уж говорить о злобности, то здесь, несомненно, никому не было равных заведующему кафедрой ортопедической стоматологии профессору А. Он одновременно являлся в то время и главным стоматологом республики. Это была очень тёмная личность, несмотря на внешнее обаяние и импозантность. Прямо по классику: "он чувствовал себя здесь маленьким царьком". На его кафедре царила атмосфера страха и доносительства: профессор был отменным интриганом и врагов не прощал. А врагом можно было стать, если не так высказался. Прямо сталинизм в масштабе кафедры...
Второй человек, доцент этой кафедры, боялся его как огня. Несколько раз, когда он находился со студентами и раздавался звонок телефона - "вызывают к профессору" - доцент, прежде чем выйти из комнаты, подбегал к зеркалу и поправлял колпак, одёргивал халат, проверяя, все ли пуговицы застёгнуты, и лишь затем покидал комнату. Кличка его была Вазелин. И не только за подхалимство. Однажды, читая лекцию о том, как надо снимать слепки гипсом, он произнёс историческую фразу: " Нужно обязательно смазывать металлическую ложку вазелином. Когда я молодым человеком по распределению работал в районе, там вазелина не было. Не представляете, как нам, молодым врачам, было трудно без него обходиться! Запомните, студенты: БЕЗ ВАЗЕЛИНА - НИКУДА!" Ну, разве не шедевр?
В защиту обезличенного доцента могу сказать, что иного способа удержаться на этой кафедре у него не было. Особыми талантами Вазелин не отличался. Правда, человеком был хорошим, тут вопросов нет. Но хороший человек, как известно, - не профессия. Да и завкафедрой был фигурой очень одиозной. Когда-то в молодости он, по слухам, являлся членом воровской шайки, промышлял грабежом квартир. Ну, скажите мне, какие законы могли установиться на кафедре, кроме криминальных понятий?
Заведующий кафедрой другой области стоматологии, терапевтической, говорят, тоже был в молодости воришкой, только более мелкого масштаба, карманником. Омерзительнейшая личность! Лекции он читал, ничуть того не стесняясь, с бумажки, причём обладал гнусавым голосом. Если прибавить монотонность и то, что в аудитории не топили, что удивляться, если голова норовила упасть на парту, а глаза слипались? Чтобы этого не произошло, каждый занимался своим делом, делая вид, что записывает лекции, - гнусавый лектор жутко это любил. Однажды Гнус вдруг оторвал голову от своей "шпаргалки":
- Студент, что вы там так усердно пишете?
- Записываю за вами, - соврал я.
- Покажите, - попросил Гнус.
Показывать было особо нечего: я занимался тем, что старательно выводил латинские буквы, срисовывая их с названия своих наручных часов.
- Вы рекламируете фирму "Сейко"? - прогнусавил лектор. - Ладно, посмотрим, как вы сдадите экзамен...
На экзамене я отвечал так, что ассистентка, помогающая Гнусу, заулыбалась. Задав ещё несколько вопросов и увидев, что меня ему не "завалить", завкафедрой воровато прищурился:
- Поставьте ему "тройку".
И, увидев, что у ассистентки отвисла челюсть, добавил:
- Будет знать, как рекламировать фирму "Сейко" вместо того, чтобы записывать мои лекции.
Но экзамен по терапевтической стоматологии - ничто по сравнению со сдачей экзамена по ортстому, принимаемому САМИМ.
Надо заметить, что предшествовало экзамену. САМ читал нам лекции, больше похожие на сочинения на вольные темы, весьма и весьма отстоящие от предмета, которые ему вменялось преподавать. Не было такого: " Темой сегодняшней лекции является..." Приходил на лекции всегда вовремя, это правда. Но лишь только для того, чтобы убедиться, что ЕГО лекции никто не игнорирует. А уж опоздать или зайти после НЕГО!.. Это воспринималось как плевок и не забывалось. Ещё профессор не любил, чтобы после лекции задавались вопросы, это почиталось за страшное неуважение. Однажды, помню, вся кафедра полнилась сплетней: на всех углах шёпотом обсуждалось, как один студент, из толковых, недавно переведшийся из Калинина, посмел САМОМУ сказать после лекции: "Здесь, профессор, позвольте не согласиться..." И объяснил, в чём. Тот, к кому студент обращался, молча выслушал и, не произнеся в ответ ни слова, повернулся и вышел. Бедный парень! Он ещё не уразумел, что здесь ему - не Калинин... После "двойки" на экзамене, думаю, ему всё стало ясно: в границах вотчины бывшего квартирного вора вопросов не задают, а на вопрос после лекции о наличии вопросов - вопросов быть не должно; ведь лекция была просто блестящей, как обычно.
Какие темы готовить к экзамену - никто толком не знал. Спрашивать об этом у профессора - просто так к нему не обратишься, спрашивать у других преподавателей - они мычат нечто неопределённое. Боятся не угодить шефу. Порочный круг замыкается. Единственное, о чём все знали: обязательно вызубрить ЕГО книжицу о подготовке полости рта к протезированию. Как "Малую землю" или "Целину".
Пять дней и ночей подготовки к экзамену ушли на какие-то лихорадочные вычитывания материала из учебников, на какие-то слухи, что ОН любит спрашивать. Помню, в ночь перед экзаменом я не спал ни секунды. Предчувствовал самое плохое.
Начался экзамен, и стало понятно: профессор не отличался от остальных в главном. "Тапшованные" получали свои оценки в полном соответствии со штатным расписанием. Остальные... Надо в этой части отдать должное профессору: если студент отвечал на прописанные в билетах вопросы, проблем не возникало. Если только ты не ославился, как тот парень из Калинина. Но для этого нужно было знать ответы...
Из трёх вопросов, поставленных в билете, я знал ответ только на один. Остальные я впервые видел. Я что-то пытался лепетать, изворачивался, но это было похоже на агонию. О том, чтобы заявить: "Это мы не проходили" - вопрос не стоял, потому что было равносильно смертному приговору, хотя мы вообще ничего не проходили толком. В общем, в тот день я получил первую и единственную в жизни "пару". С переэкзаменовкой.
Это был серьёзный "бум" по голове. Всегда тяжело в первый раз. Помню, тем летом родители вывезли меня и брата в Литву. Ещё до приезда я не раз слышал, что в Вильнюсе находится одна из самых красивых и старых в Союзе синагог. В первый же день я, выйдя из гостиницы, остановил такси и попросил отвезти меня в синагогу.
- А где это? - спросил меня молодой таксист.
Я остановил другое такси, третье... Только четвёртое, за рулём которого сидел пожилой водитель-литовец, молча отвёз меня по адресу. Это было большое, высокое старинное здание. На входе мужчина-альбинос спросил:
- Вы еврей?
И, услышав утвердительный ответ, заметно обрадовавшись, вручил мне ермолку бордового бархата.
- У меня к вам просьба, - сказал он. - Нам для миньяна не хватает десятого мужчины. Можете остаться на молитву?
Раввина в синагоге не было, и его роль каждый раз брал на себя другой. Во время молитвы я осматривал синагогу: высокий разрисованный купол был в трещинах и потёках.
- Власти всё обещают отремонтировать, - объяснил мне мужчина-альбинос. - Всё же это единственная уцелевшая в Вильнюсе синагога. И то уцелела благодаря тому, что во время войны немцы держали здесь склад.
Не знаю точно почему, но как-то я успокоился после посещения старой вильнюсской синагоги. Трудно измениться еврею, верит ли он исступлённо, в общих чертах или вовсе не верит: всегда на сердце находит благодать при посещении еврейских мест - старый еврейский ли это квартал, синагога или кладбище. Это чувство сопричастности, взлелеянное веками гонений и невзгод, неистребимо сидит внутри и находит выход в нужный момент.
Всё лето я провел в обнимку с учебником. По-прежнему не имея ни программы подготовки, ни плана, ни вопросов, я пошёл по пути самому простому: зубрёжки. Я буквально вызубрил учебник ортопедической стоматологии, понимая при этом, конечно, о чём идёт речь. Разбуди меня среди ночи, задай не просто любой вопрос - продолжение предложения на любую тему: "Буря мглою небо кроет..." - и я с готовностью продолжу: " Вихри снежные крутя..."
В отличие от экзамена, на переэкзаменовку я шёл абсолютно спокойным. Не было, по моему мнению, ни одного вопроса на свете, на который я не смог бы дать ответ. К тому же я понял ещё одну вещь: надо перестать бояться. Страх сковывает, не позволяет сопротивляться, если надо. Нужно спокойно, глядя прямо в глаза, уверенно отвечать. Тихим, ровным голосом. Нужно, чтобы ОН понял: его никто не боится. Трусов не уважают. Уважают только сильных духом.
Развалившись в кресле, профессор широко ощерился:
- А сможешь отвечать без подготовки?
- Смогу, - ответил я.
- Позовите доктора, кажется, сейчас её смена? - обратился он к Вазелину.
Моя мама работала этажом ниже в поликлинике, и по дьявольскому замыслу режиссёра, должна была стать травести в его спектакле. Минут пять, пока Вазелин вызывал маму, профессор выдерживал паузу - так было задумано. Затем осклабился входящей:
- Здравствуйте, доктор! А я вот подумал: вам, наверное, интересно, как ваш сын отвечает, зачем мучить вас неведением, будет лучше, если мы его вместе послушаем. Я прав?
Хотел бы я взглянуть на того, кто сказал бы ему: "Вы не правы, профессор!" Один уже высказался...
- Тяни билет.
Я вытянул билет и, глядя в него, с ходу стал отвечать. Вазелин улыбался, мама хранила молчок: у травести роли немногословны. Это продолжалось не больше минуты.
- Подожди, подожди, - произнёс профессор, и улыбка моментально сползла с лица доцента. - А знаешь, что? Это слишком лёгкий билет. Давай-ка я сам тебе выберу. Не возражаете, доктор?
Он оскалился, обращаясь снова к моей маме. Ведь теперь, уже как автор сценария и исполнитель главной роли, он знал ответ наперёд...
Перебрав одну пачку билетов, - медленно, наигранно отшвыривая билеты в сторону, - профессор распорядился принести другую стопку. Вновь поиграл, выдерживая длиннющую паузу в полной тишине. Это должно было произвести впечатление, запугать, вывести из себя. Мама молчала, наверное, сахар в крови зашкаливал; Вазелин тоже молчаливо напрягся: чего он выдаст? Можно счесть это за бахвальство, но на меня вся эта дешёвая игра впечатления не производила: я был в себе уверен. К тому же на поверку профессор оказался слабым актёром - он перегнул палку, он переиграл. Финал мне был очевиден, осталось набраться терпения.
Наконец-то из седьмой, наверное, по счёту стопки билетов профессор выбрал билет.
- На, отвечай без подготовки.
Билет и вправду был не прост. Я вообще подозреваю, что пачки билетов были составлены по принципу для "своих" и "чужих". Но ответы я знал и принялся, как было условлено с самим собой, отвечать цитатами из учебника. Опять заулыбался Вазелин, он был никудышным стоматологом, но хорошим человеком. Мама по-прежнему сидела с непроницаемым лицом: неизвестно, как бы воспринял её реакцию САМ.
- Второй вопрос...
Через минуту:
- Третий...
Через минуту - Вазелину:
- Хотите задать дополнительный вопрос?
Звучало как "задайте дополнительный", и доцент подчинился. Я ответил.
- А что ты скажешь на это... - профессор задал ещё один вопрос.
Я и на него ответил без запинки, мне показалось, даже полнее, чем следовало.
- Доктор, - обратился профессор к моей маме, - раз уж вы здесь, то прошу: поставьте своему сыну оценку.
Очередная провокация дешёвого позёра и прожжённого интригана. Сколько можно поставить собственному сыну, если он всё ответил, но с учётом, что САМ когда-то поставил ему "двойку"?
Мама произнесла ровно те слова, которые полагалось сказать по сценарию:
- Я полностью полагаюсь на вашу оценку, профессор.
Что ж, пришлось довольствоваться тем, что все актёры в принципе выучили роли и не возражали главному режиссёру. Хотя развитие сценария несколько разочаровало... Теперь, по неписаным правилам, полагалось выйти из закрученной ситуации без ущерба для личного авторитета. ОН это умел:
- Что ж, доктор, должен сказать, что ваш сын ответил на все вопросы, материал он знает. Его оценка - "пять".
Только теперь мама позволила себе роскошь улыбнуться, широко заулыбался - верх смелости - и второй травести, Вазелин.
- Таким образом, - профессор выпрямился в своём кожаном кресле, - до "пятёрки" ему не хватает трёх баллов. Столько он и получит. Согласны, доктор?
Кто возьмёт на себя смелость не согласиться? Надо при этом ещё и не забыть поблагодарить зкзаменатора...
Я вышел с переэкзаменовки как победитель - так я чувствовал себя в глубине души. Несмотря на "тройку", понял одно: ОН не так страшен, как малюют. И самое главное: я преодолел себя.
На выпускном экзамене по ортопедической стоматологии вдруг нагрянула московская комиссия то ли из минздрава, то ли минпроса. А может, кто-то и позаботился о том, чтобы гости из центра посетили именно этот экзамен. Я стоял на улице, успокаиваясь в ожидании своей очереди, когда ко мне подбежал Вазелин:
- Где вы ходите, студент? Вас вызывает профессор.
Ларчик открывался просто: перед столичным начальством требовалось "образцово-показательно" выступить. А кто подходил для данной цели? "Элитарные" отличники? "Тапшованные" хорошисты? Нет, почему-то искали "переэкзаменовщика".
Я вошёл в аудиторию. Напротив, на месте зкзаменатора, сидел САМ, а рядом мужчина, чем-то похожий на актёра Вячеслава Невинного, далее уселся Вазелин, замыкала ряд незнакомая женщина в больших роговых очках.
- Проходите, студент, тяните билет, - профессор, как мог по-доброму, широко улыбнулся.
Он прямо на глазах добрел, " овазелиниваясь". "Невинный" хмуро посмотрел в мою сторону. Теперь этот чиновник был заведующим кафедрой, профессором.
Я взял билет. Вопросы проблемы не составляли.
- Хотите сразу отвечать или подготовиться? - спросил чинуша.
У него был низкий голос, седые гладкие волосы на круглой голове зачёсаны назад, холодный немигающий взгляд отдавал матовой голубизной.
- Профессор уверил меня, что его студенты настолько подготовлены, что могут отвечать без подготовки, - продолжил свой ледяной спич "Невинный". Женщина в роговых очках согласно кивнула.
- Я готов отвечать, - сказал я.
Новоиспечённый "вазелин" ощерился и раскинул руки в стороны, словно говоря: " А что я вам говорил?" В этот раз он дал мне возможность отвечать полностью, ни разу не перебивая. Молчал и московский чиновник. Женщина что-то торопливо записывала на листочек, иногда вскидывая голову.
Когда я закончил, профессор радостно обратился к "Невинному":
- Вы видите, что я был прав?
Он, видимо, в знак удовлетворения, снял свои маленькие очки с оптическими затемнёнными стёклами. Тогда, в первый и последний раз, я увидел его глаза. Они были бесцветны, бесчувственны и абсолютно сухи. И не мигали, словно глаза змеи.
Москвич промолчал. На его мясистом лице не играл ни один мускул.
- У кого есть дополнительные вопросы? - профессор посмотрел на доцента.
Тот, словно по команде, смущённо кашлянул и еле слышно произнёс:
- Расскажите, как определить центральную окклюзию.
- При каком виде протезирования? - отпарировал я.
Вазелину явно стало не по себе, ещё немного - и я подумал, что сейчас он спрячется под стул. Его шеф бросил насмешливо- уничтожающий взгляд на своего подчинённого - в этот момент он в душе торжествовал. Все головы повернулись в сторону доцента. Тот, не зная, куда деть руки, стал поправлять белоснежный колпак.
- Вы сделали очень правильное уточнение вопроса, студент, - произнёс он. - Я имел в виду съёмное протезирование.
Мне опять дали высказаться до конца. Затем москвич встал со своего места. Оказалось, что он небольшого роста, грузно-одутловатый. Вслед за ним вскочил и профессор.
- Ну, что ж, мне всё ясно, - услышал я, и вслед за этим "Невинный" взял со стола папку и вместе с очкастой женщиной направился прочь из аудитории.
Широко улыбающийся профессор направился вслед за ними. Вазелин исхитрился опередить всех, услужливо, как заправский швейцар, открыл дверь перед троицей, и та величественно удалилась.
Доцент, облегчённо вздохнув, сел на своё место и вытащил список студентов. Напротив каждой фамилии стоял значок, проставленный рукой шефа. Шифр-указание: кому, сколько, от кого...
- Можете идти, - кивнул мне Вазелин, - и позовите следующего.
Экзамен продолжился.
Сколько лет прошло, а я помню всё до мельчайших подробностей. После того экзамена профессор подарил мне полный набор польских зубных щипцов, которыми я пользуюсь по сей день, и ящик литературы. Зауважал, значит...
У нас в группе учился парень, служащий профессору "шестёркой". Он возил его куда и когда надо, выкармливал в шашлычных, отгонял на мойку личную машину. Всегда находится в окружении "больших людей" определённое количество "вазелинов" и "вазелинчиков", готовых им прислуживать. Я уверен, что были и люди, завидующие этому парню и готовые при случае занять его место. Тот ничуть не скрывался и даже гордился тем, что возит САМОГО, рассказывал, как тот с ним советуется, считается, мол. Он был из тех, про которых говорят: " далеко пойдут". Я не осуждаю того парня: в учёбе он был абсолютно туп и бездарен. До того, что имел кличку Вымя. Учился он за очень большие деньги. К науке под названием "стоматология" имел отношение только через возимую им задницу профессора. И, не стесняясь, хвастался, что тот обещал помочь с написанием диссертации. Мы всё шутили, что Вымя пишет кандидатскую, местами переходящую в докторскую. Разве он один был таким? Множество диссертаций, защищаемых в то время, для науки не представляло ничего ценного и защищалось лишь для галочки и последующего продвижения по службе. Деньги, деньги... Они решали всё. Потому и медицина была на таком уровне. Большинство училось на главврача, врачи выпускались, а лечить было особенно некому. Про наш мединститут говорили: нужно его переименовать в институт деревообрабатывающей промышленности - дубов принимают, липу выпускают. И - как результат: за простейшей операцией люди ехали в Москву. Что уж говорить о сложных!
Но вернёмся к профессору. Последний раз я видел его на собственной свадьбе. Родители посчитали нужным его пригласить. Он не отказался. Пришёл в сопровождении Вымени, объявил танцевальный конкурс, за победу в котором сам себе присудил две бутылки фирменного коньяка "Азербайджан". И, довольный собой, удалился, за ним бежал Вымя, неся под мышками практически украденный со стола трофей. Вор - он и на свадьбе вор, как, впрочем, и "шестёрка". Поётся же в песне, что воровка никогда не станет прачкой ...
Больше я с профессором не встречался. Не думаю, что кто-нибудь из нас двоих об этом сильно жалел. И всё же, вспоминая его иногда с вполне понятными чувствами, скажу в его оправдание: он был продуктом своего времени - времени коррупции, кумовства и открытого взяточничества. Как "вазелины", как " золотые сынки", как Вымя, как Лампочка. Ведь помните, что сказал гений? "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя". Точнее не скажешь.