Автомобиль был на условленном ещё в Москве месте. Бивень обошёл его два раза, сверил номер, зачем-то заглянул внутрь. Вроде всё совпадало. "Тойота-корола" ничем не выделялась из длинного ряда припаркованных на подземной стоянке аэропорта других машин: не особенно новёхонькая, но и не сильно потрёпанная, этак лет шесть, не больше, белая. Бивень в очередной раз поразился способности шефа подбирать оптимальные средства для достижения цели даже в мелочах. Несомненно, Червлёному было вполне под силу предоставить и какой-нибудь шикарный "джип", но зачем выделяться из общей массы? То, с чем приехал в Израиль Бивень, исключало крутой выпендрёж.
Мужчина нажал на кнопку сигнализации, открыл дверь и тяжело плюхнулся на сиденье. Где-то пониже спины хрустнуло. "В мои-то годы чушью маяться, - подумал Бивень. - В следующий раз, клянусь свободой, откажусь. - Он повернул ключ зажигания. - Отказать Червлёному? На перо посадит, волчара".
Бивень просунул руку под сиденье. Навигатор был там. Он вытащил его, включил, настроил на русский язык и, вытащив из внутреннего кармана куртки листок с адресом, набрал его на экране дисплея.
- Нет сигнала спутников, - отчеканил железным голосом кусок пластмассы.
- Может, тебе ещё и бабу вымытую? - разозлился Бивень.
Надо было покинуть подземную стоянку. Бивень вспомнил, как его напутствовал отвечающий за логистику - слово-то! - Корж:
- Над радио, где полочка, карточка будет. При выезде всучишь мужичку, что шлагбаум открывает, заплатишь, сколько скажет. Сдачу возьми, не выёживайся. В общем, будто ты не Бивень, а последний фраерок. А то запомнят тебя евреи как пить дать! Всё остальное - как обычно, с учётом твоих вкусов, в том числе и под запаской.
- До цели сорок два километра, - заговорил навигатор, как только Бивень оказался вне крытой части стоянки.
- А мне какая, на х..., разница? - нахмурился Бивень. - Лучше скажи, как ехать, мудила!
Он подъехал к выпускающему шлагбауму. В будке сидел скучающий усач. Он широко зевнул, не потрудившись даже прикрыть рот, взял карточку и что-то промычал. Бивень всучил ему вытащенную из кошелька купюру. Мужчина безучастно взял её и протянул Бивню ладонь, полную мелочи. В другое время Бивень бы побрезговал, но на сей раз молча принял потный металл и зашвырнул в карман ветровки.
Всё было выверено Червлёным и Коржом, как обычно: навигатор сообщал, Бивень исполнял. Уже в самом конце пути, подъезжая к Иерусалиму, Бивень решил вставить диск в проигрыватель. Босс был велик и в подборе душевной музыки: "А я сяду в кабриолет да уеду куда-нибудь..." - раздался прокопчено-хмельной, словно виски, голос Любки Успенской. "Вот тебе и куда-нибудь, - мысленно послал её Бивень. - В Иерусалим святой, мать твою!"
Он вдруг впервые в жизни устыдился того, что ставит рядом название великого города и блатную феню. "Прости меня, господи, прости. Простишь ли? Навряд ли. Уж столько за житуху свою драную наворотил! "
- Вы прибыли к конечной цели, - возвестил навигатор.
- Лады, - согласно закивал Бивень. - Будь здоров и не кашляй.
Улочка была неширокой, кривой и тёмной. По обе стороны проезжей части, прилепливаясь друг к дружке, стояли автомобили, в основном старенькие и маленькие. Пешеходов вообще не было видно. "Куда ж приткнуться?" - Бивень задумчиво поводил головой. Потом въехал на бордюр и остановил авто прямо на пешеходной части. " А чё будет-то? - подумал он. - Всё равно никого нет вокруг. В Москве я часто так делаю!" Уже выйдя, он вспомнил указание Коржа - не выделяться - и, пересилив себя, с неохотой вернулся за руль. Поездив минут с десять, выбрал местечко и, растолкав бампером пару мелких сошек-"фиатиков", прибился между ними. Весь потный, мужчина посмотрел на часы. Времени оставалось не так уж много. Обратный рейс через Варшаву спустя часа четыре с половиной.
Вытащив из внутреннего кармана смятую бумажку, Бивень поплёлся обратно по улице. "Ну, блин, полный шабаш у евреев! - подивился он абсолютной тишине. - Как в могиле праведника! Ни хрена себе расслабончик!"
Дом был одноблочный, довольно обшарпанный с виду, увитый кабелями и трубами, трехэтажный. Дверь в парадную нехотя отодвинулась, пропуская Бивня, но тут же стала закрываться. Зато в парадной горел свет. "Третий этаж, - прочитал Бивень. - От лестницы дверь слева".
Поднимался он тихо. Из-за дверей квартир слышались тихие голоса, в основном мужские, прерываемые весёлым гомоном детишек. На втором этаже ручка двери повернулась и без всякого щёлка стала открываться. "Да у них двери-то не заперты! - поразился Бивень. - Шизанулись, что ли, еврейцы?"
Кнопки звонка над нужной дверью он не увидел и решил тихо постучать. Никто не откликнулся. Бивень легонько толкнул давно не крашеную пожелтевшую дверь. Та поддалась сразу, словно ждала этого.
Это был, конечно, он, Багор - он и не он. Та же косая сажень в плечах, та же ровная стойка, как в те лихие времена, когда они с Бивнем боролись на матах спортивного зала, купленного Червлёным для поддержания формы "братвы". Те же мускулистые крупные руки, усеянные рисунками и увенчанные увесистыми кулаками, словно шпили башенками. И та же жилистая широченная шея, держащая крупную голову, когда-то украшенную струящимися по обеим сторонам длинными светлыми вихрами, расчёсанными на срединный пробор. Только теперь Багор выглядел по-другому: стоящий во весь свой великанский рост за партой в светлых брюках и бежевой безрукавке, он совершал какие-то странные телодвижения, то и дело наклоняясь вперёд и что-то при этом шепча. На выстриженной голове его была вязаная ермолка, лишь длинные оставшиеся пряди пейсов всё ещё не потерявших тёмно-русый оттенок волос свисали вниз телефонными проводами. Не обращая ни малейшего внимания на Бивня, который застыл в полном изумлении, не зная, что делать, Багор, слегка кивнул, показывая всем своим видом, что узнал его, но молчания не нарушил. Сделав ещё несколько подобных подёргиваний, он сел, обхватив голову руками, не отрывая при этом взгляда от небольшой книжицы в чёрном переплёте. Губы Багра непрестанно бормотали, глаза были полуприкрыты.
Бивень взглянул на часы. Он был шокирован и одновременно заворожен увиденным, но время поджимало.
- Багор, - произнёс он с напором. - Есть тема.
По дрогнувшим ресницам блондина Бивень понял, что тот его понял как надо. Багор отнял руки от головы и, продолжая нашёптывать, зажмурил глаза и как бы согласно слегка несколько раз кивнул головой. Бивень затворил за собой дверь и, приняв молчание Багра за приглашение, уселся в глубокое кожаное кресло.
- Ну чё, - сказал он спустя минут пять, начиная терять терпение, - не для того я летел сюда, чтобы ты с кляпом ходил. Давай потолкуем, что ли?
Багор, наконец, захлопнул чёрную книжицу и вышел из-за парты. Встал и Бивень. Мужчины обнялись.
- Ну вот, наконец, вписываешься, - обрадовано сказал Бивень, - а то я уж почти разочаровался. Потолкуем, кореш?
- Поговорим, поговорим, только дай мне тебя хоть попотчевать, - Бугор ушёл и вернулся с бутылкой водки, двумя уже наполненными стаканами и тарелкой с нарезанными овощами, соленьями и колбасой. - Выпьем за встречу?
- Я не прочь, - Бивень чокнулся с собеседником. - Ну, бувай, брат!
Зажёвывая мятой, Бивень задумчиво оглядывал Багра и всё более поражался произошедшим с ним переменам. Куда подевались его жёсткость, неуживчивость, колючесть даже, отпугивающие порой самых крутых братанов? Теперь глаза Багра излучали мягкость, бархатистость и спокойствие, будто их смазали елеем и медком.
Багор, в свою очередь, изучал Бивня. Он догадывался о цели его приезда, но разговора сам не заводил. Бивень мало изменился: всё такой же приземистый, квадратный, с нахмуренными вечно бровями, сросшимися на переносице, "качок", цепкий на ковре и напористый в жизни башкир-полукровка. Давно в молодости они познакомились в детской колонии, потом судьба снова свела их под началом Червлёного. Однажды на "стрелке" с чебуреками Багор фактически спас жизнь Бивню, вытащив его, раненого в ногу и почти без памяти, из горящего "джипа". "Интересно, помнит ли об этом Бивень?"
Бивень , конечно, помнил, кому обязан жизнью. Как и то, что не успел после отлёжки в больнице даже поблагодарить спасителя, ведь после той "стрелки" Багор бесследно исчез. Его искали долго и упорно, дали заяву другим правильным пацанам, чтобы поделились информацией. Тщетно: как в воду канул. Червлёный сильно разозлился тогда, собрал серьёзных ребят решать, что делать. Братва кипятилась, большинство, в первую очередь сам Червлёный, склонялись к мочилову. Багра спас бухгалтер, "серый кардинал" Червлёного, главный распределитель бабла Соломон Давидович по кличке Царь Соломон. В своих вечных чёрных нарукавниках он поднялся со своего места, маленький, сухой и вроде бессловесный и, поправляя видавшие виды круглые очочки, тихо стал говорить:
- Вот я вас, извините, молодые люди, слушаю, слушаю. Я, наверное, уже очень старый для этого общества, раз я ничего не понимаю. А может, здесь говорят на другом языке? Что это за мода такая - "мочить" человека? Он что, яблоки или огурцы? Вы начинаете, я очень извиняюсь, напоминать мне того судью, что вмочил мне пять лет строгого режима из-за того, что ему, видите ли, показалось, что я, работая в пушнинной конторе, несколько поиздержался перед государством. И знаете, о чём ещё я вспомнил, слушая вас? - Соломон прокашлялся и выпил воды. - О своей "красной" молодости. Когда эта преступная власть устроила голод на моей родной Украине, как вы думаете, что я делал в этот момент? Я разоблачал врагов народа. Вы улыбаетесь над ветхим Соломоном. Но я же не сразу родился таким старым и умным! И я вам отвечу на ваши ухмылки: откуда я, глупый сосунок, знал тогда, что Сталин - главный враг своего народа, сволочь не хуже этого австрийского импотента, с которым я потом тоже воевал после того, как тот сумел отыметь пол-Европы, несмотря на свою половую слабость? Пока вы все думаете над моим длинным вопросом, даже двумя, слушайте дальше. Так вот, однажды поступил сигнал от гражданина, в котором чувство голода не притупило бдительности, а наоборот, и мы пришли в хату его соседей с обыском. Что мы обнаружили? Ничего особенного. Единственное: в той украинской семье отсутствовала младшая дочь пяти лет. Я спросил у отца, где она. К родственникам, отвечает, в соседнее село в гости пошла. Вы понимаете, что он говорит? Везде голод, а его маловозрастная дочь пошла, видите ли, самостоятельно, да ещё подъедаться в гости к родственникам! Всё-таки меня, как и моего папу, зовут именем мудрого царя, а не какого-нибудь, извините, жлоба, и я приказал своим орлам посмотреть в погребе. И знаете, что там было найдено? Чтоб я так жил, что ни один из вас вовек не догадается. Там была найдена бочка с засоленной девочкой. И чтобы вы ещё знали: засолили её вместе с русою косой. Сколько ни кричал отец, что сначала девочка умерла от голода, а потом её закатали в бочку с рассолом, сколько ни плакала мать - кто их слушал? Всю семью пустили в расход. Ночью расстреляли отца, мать, деда с бабкой и ещё двоих взрослых детей и тихо зарыли за околицей. - Старик опять закашлялся в полной тишине, опять сплеснул сухое от волнения горло. - Для чего я вам это рассказываю? Я и тогда был уверен, и сейчас, что они собственное дитё не убивали и всё было в точности так, как они и говорили. И замочили в соль ребёнка от голода, чтобы хоть как-то сохранить жизнь двоим остальным детям. И пусть мне Б-г простит, что я это утверждаю, но голод творит с людьми страшные вещи, делает их нелюдьми. А какая такая потребность "мочить" этого молодого человека? Я его знаю лично, держу за порядочного парня, никогда, насколько мне известно, за ним ничего подлого замечено не было. Он решил завязать? Его право. Каждый проходит свой путь, может стать как непорядочным фраером, так и честным преступником. Если где-то что-то проявится, мы всегда его найдём. Послушайте старого Соломона: не торопитесь с выводами. У нас сейчас, слава Б-гу, не фашизм и не советская власть, и даже никто из нынешних правителей не носит усов - ни больших, ни маленьких. Так зачем их собой подменять? Или наши гуманные понятия и их бесчеловечные советские законы - уже одно и то же? Я опять задаю вам длинный вопрос, даже два. Думайте. А я на этом заканчиваю свою речь, но чтоб вы все знали: старому Соломону обидно за всех нас и он очень злится.
Царь Соломон, продолжая по инерции что-то ворчать про себя, сел на своё место, а братва начала сомневаться. В конце концов ни к чему особому не пришли, решили, как и посоветовал Соломон, погодить, посмотреть, что случится. Потом жизнь пошла своим обычным чередом: разборки, "стрелки", перестрелки, похороны, чествования, взятки чинушам, и как результат - рост финансовой империи... Ничего особого не происходило, и о бегстве Багра понемногу стали забывать, одновременно поражаясь мудрости прозорливого Царя.
- А потом, - продолжил Бивень свой нехитрый рассказ, - потом Червлёному пришло в голову, что пришло его время пойти во власть.
Он залпом опрокинул стакан водки и откинулся в кресле. Багор ждал, тоже несколько расслабленный. Улыбка не сходила с его лица.
- Всё лыбешься, - Бивень захрумкал огурцом, - а дела-то... Дела-то серьёзные, кореш. Изменения тут же пошли косяком: Червлёный стал Константином Ивановичем, Корж - Романом Григорьевичем, даже я теперь именуюсь Маратом Гумеровичем. А самое главное - место умершего Царя Соломона занял Самвел Петросович, то бишь Сапет, тоже маленький, тоже с нарукавниками, только помоложе, противный и въедливый до жути армяшка-таракашка в позолоченных очках. Подозреваю, что он и надоумил Червлёного наверх двигаться. Немало бабла на всё угрохали, да цели, в общем, добились: стал Червлёный помощником депутата. Сапету и того показалось мало - заливает он в уши Червлёному, что, вы, мол, Константин Иваныч, достойны большего, чего бы вам, дорогуша, в депутаты не выбиться. И так, падла, умеючи сироп льёт, что Червлёный торчком заторчал. А для депутата что прежде всего важно? Чистое прошлое. А где ж чистоте той взяться? А вот откуда: выписали Червлёному, то бишь Константину Ивановичу новую биографию, что, мол, простой, из народа, парень с окраины, диплом купили, костюм с галстуком. Теперь к нему на сраной козе не подступишься, заранее встречу назначать надобно!
Багор снова налил, бутылка закончилась, хозяин встал, отправился на кухню. Бивень вытащил сигарету.
- У тебя можно курить? - крикнул он.
- Кури, суббота прошла, - услышал он в ответ.
Бивень прикурил, глядя с прищуром, как Багор откупоривает вторую бутылку и разливает. Вновь чокнулись, залили внутрь.
- Ну и чё дальше-то?
- Не кумекаешь, братан? - Бивень закусил глубокой затяжкой. - Щас поймёшь. Вызывает меня неделю назад Червлёный в кабинет, восседает сам под портретом Путина, слева Сапетик на кончике стула мнётся. "Нужно Багра разыскать", - говорит Червлёный. А армяшка разъясняет: "Понимаете, Марат Гумерович, наш с вами уважаемый босс Константин Иванович в преддверии выборов в своём округе должен быть уверен, что всё пройдёт чисто и гладко. А для этого все его товарищи должны быть под полным контролем. Пока есть кто-то, кого невозможно контролировать, для Константина Ивановича существует угроза компромата. Этот ваш Багор, исчезнувший около пяти лет назад - опасный человек. Он обладает информацией, которая, если попадёт нашим противникам, может в ненужный момент всплыть и помешать карьере Константина Ивановича. Поэтому он нам нужен - живой или..." Тут он замялся. А Червлёный говорит: "Чего уж там миндальничать, Бивень. Или пусть вернётся под зонтик, или сам знаешь, что делать. Ты меня понял?" - "Тут есть ещё один момент, - влезает Сапетик. - Вы знаете об эффекте сотой обезьяны?" Мы с Червлёным, естественно, недоумеваем, а счетовод хихикает в тараканьи усики: " Сейчас расскажу. На одном из японских островов обезьян подкармливали бататами, разбрасывая по песку. Однажды одна обезьянка догадалась помыть батат в ручье. Её примеру постепенно последовали остальные обезьяны племени. Когда таких обезьян стало сто, всё обезьянье отродье даже окрестных островов стало мыть бататы. То есть, после того, как число обезьян достигло ста, количество перешло в качество. Теперь представьте, что Багор задаст пример остальным браткам. И что случится, знаете? Один уйдёт, потом другой... А когда отобьётся от стада сотый или тысячный, представляете, что будет? Братва разбежится, нашу контору нужно будет закрыть, дело общее прекратить и всем разойтись по домам. Так что вопрос с Багром надо решать серьёзно". "А где ж я его найду?" - спрашиваю. "Искать тебе ничего не надо, - Червлёный отвечает. - Один из наших пацанов был на отдыхе в Израиле, видел навроде Багра у ихней Стены Плача. Дрыгал он там копытами, поклоны отбивал, козёл. Грехи, что ли замаливает? Много их у него..." Тут же наводку дали одному местному пацанчику, тот на блюдечке тебя и сдал... Такие вот пироги с капустой квашеной... Как вопрос решать будем?
Бивень закончил монолог и откинулся в кресле, не сводя взгляда с Багра. Он с удивлением заметил, что с его собеседником не произошло видимых изменений: спокойный, Багор лёгкой улыбкой ответил на его пытливый взгляд.
- Опять лыбешься, - проворчал Бивень. - Что, тебе по хрену, что по лезвию бритвы гуляешь?
- Давай ещё выпьем, - Багор разлил.
Они опрокинули ещё по одной.
- Помнишь, когда я в бега ударился? - начал Багор, и, заметив кивок собеседника, продолжил:
- Для меня тот случай крайним стал. Толково гундосит Сапетик твой: наступает момент, когда чувствуешь - всё, баста, спёкся ты. Тот случай, когда я тебя полумёртвого, из огня вытягивал, и стал для меня сотой обезьяной. Утром проснулся, всё дрожит, чувствую: не могу больше, не пойду к Червлёному. А что я умел? А ничего путного: драться красиво да бабки из фраеров-хачиков выбивать. Да и то не для себя, родимого, а для чужого дяди.
- Не дело говоришь, - перебил его Бивень. - Что, мы для тебя - чужие?
- Ты погоди, дай договорить. - Багор встал и нервно зашагал по маленькой комнате. - Щас объясню. Встречался я тогда с одной женщиной, разведённой еврейкой с сынишкой от первого брака. О любви не думал, трахал в свой кайф без всяких обязательств. А она, оказывается, к выезду в Израиль готовилась, но всё вызов не заказывала, со мной уехать надеялась. Любила, понимаешь?
Багор остановился в молчании. Бивень почувствовал, как с трудом стали даваться хозяину дома слова, и тоже молчал.
- Я, когда скумекал про всё это, подумал, помню: "Какой же я всё-таки! Баба из-за любви нищенскую житуху на лучшую променять не согласна, ребёнка мучает через меня, а я что ж? Ничего не обещаю, ничего не предпринимаю, живу в своё удовольствие. Ну, что я, сволочь какая?" Меня ж в жизни моей никто не любил, только пользовали. А тут вдруг такое! В общем, совпало всё, братан, флэш королевский выпал: и совесть замучила, и любовь женская, и жизнь опостылевшая. Сказал я себе тогда: Багор, чего с судьбой блефовать, может, это твой последний шанс? Короче, уехали по-тихому на Дальний Восток, к сеструхе её, там расписались и на выезд подали. Так потом здесь, в Иерусалиме, и оказались.
Багор уселся и разлил. Выпили.
- А потом, Бивень, заболел я. Сильно прихватило меня. Знаешь, как болезнь называется? Иерусалим, братан. Пока жена моя полы мыла в подъездах, я исходил каждую улочку, каждый уголок, каждый дворик, всё остановиться не мог, словно юродивый какой. Как-то из любопытства зашёл в синагогу Старого города, чувствую, что-то задвигалось внутри: ну, моё это, и всё тут, сто пудов. Один старик протягивает мне Тору - я тогда не знал, что это она - показывает, садись, мол, только кипу одень. Я испугался, выбежал и рванул куда глаза глядят. Когда пришёл в себя, отдышался, смотрю вокруг: небо синее, люди ходят, разговаривают, спокойные такие, голуби на мостовой друг у дружки крошки отнимают, женщины с колясками друг к дружке заглядывают, ребятками любуются, пустышки подпихивают. Спокуха полнейшая! И я подумал себе: а чего ты, Багор, бежишь-то? Ты всю свою жизнь бегал-спасался: то от ментов, то от чужих братков, то вот от своих теперь. Не хватит ли? На следующий день вернулся, зашёл. Навстречу тот же дед с Торой в руках, спрашивает по-русски: "Вы еврей?" - "Нет, говорю, - русский. Это имеет значение?" - "Барух а ба, - говорит, - знаете, что означает? Мир входящему. Мы всех принимаем, кто с миром приходит. Если хотите, оденьте кипу и сядьте на свободное место". - "Я иврита не знаю, - говорю. Даже прочесть ничего не смогу". - "Это ничего, я вам дам Тору с русским переводом. Просто сидите и читайте. Когда-нибудь и с ивритом освоитесь. К тому же, важно не только то, что вы читаете Тору, пытаясь её постигнуть ". " А что?" - спрашиваю. "Тора - величайшая из всех книг, - улыбается. - Её всё равно не постигнуть никому. Важно то, что когда вы соприкасаетесь с Книгой, она постигает вас". - "Как это?" - не понимаю опять. "В Торе вы найдёте ответы на любые вопросы, которые всегда хотели задать, но не знали, к кому обратиться". Я не очень-то поверил старику тому, но всё ж одел кипу, сел. Ничегошеньки даже по-русски не понимаю, хоть и слова знакомые, лишь нутром опять чую: моё это, родное. Понимаешь, Бивень, иудаизм - религия, для которой очень важны чувства людей. Кто когда-нибудь интересовался моими чувствами, моими потребностями как человека? А иудаизм отвечает на эти позывы. И ещё - знаешь, что я понял, кореш, когда стал религией интересоваться? Щас растолкую. - Он снова встал. - Помнишь, как я сказал, что не буду больше на чужого дядю гнуться? Это потому, что мне авторитеты надоели в человеческом обличье. Я освободился, братан, я больше не признаю никого над собой. Для меня есть только один авторитет - Он на небесах. И моя цель в жизни - искать отношений с Ним на духовном уровне. И я для этого молюсь Ему. Думаешь, молитвы нужны Ему? Они мне важны, без них я как...
Багор разволновался, задрожал, не находя нужных слов.
- Так вот и случилось в житухе моей беспутной: повстречал вначале Броню, через неё в Иерусалим приехал, через Иерусалим в религию пришёл. На курсы иудаизма тот старик меня устроил - он из Польши бежал оккупированной, в советских лагерях отканючил сколь положено, как зек какой... - Багор всё более распалялся. - Прав Тувия оказался, благословенна будь его память, открылось мне всё по-новому, заглянула в меня Тора. А когда к Стене Плача подхожу - аж трясёт всего. Если надо будет - жизнь за неё отдам!
Багор вскочил, его действительно трясло.
- Ладно, братан, не трудись, - Бивень тоже привстал и потрепал его по плечу. - Ты лучше скажи: а что с твоей баб...
Мужчина осёкся, но Багор от возбуждения не обратил внимания.
- У нас уже трое вместе с привезённым, сейчас вот Браха ждёт четвёртого. Ты не представляешь, как я счастлив, Бивень, каждый день благодарю Вс-вышнего! У меня прекрасная жена, чудные дети, и, самое главное, я нашёл своё место. Я - там, где я должен находиться, и другого мне не надо! Так что к прошлому я не вернусь!
Бивень разлил остатки второй бутылки.
- Ладно, Багор, выпьем за тебя, за твою БрОху, и вообще... - теперь уже он сам не находил слов от того, что увидел и услышал. - Спиртное размягчило его, и он предпринял последнюю попытку, скорее спьяну:
- Ну, ты же русский, Багор, ты же наш!
- Нет, Бивень, - Багор, несколько успокоенный тем, что выплеснул возбуждение, уселся рядом с ним на подлокотник кресла, обнял кореша, - я, может, и русский по рождению, только душою уже еврей. Да и телом тоже после обрезания.
- Я в машине мобилу оставил, - Бивень резко поднялся после выпитой, - спущусь вниз.
- Иди, иди, брат, - Багор потрепал его по плечу, - я всё знаю. Иди, если надо. Скоро жена с детьми вернётся, она на шабат у сестры оставалась. Захвати с собой Книгу, положи в машину. Почитаешь, там есть русский перевод.
Он бережно протянул Бивню Тору. Глаза Багра вновь излучали спокойный свет.
На улице вечерело. Бивень открыл машину, сел внутрь, подумал. Что-то, не подвластное пока для формулирования, неопределённое свербило его изнутри, не давало покоя. "Потом, потом скумекаю". Вытащив мобильник из куртки, мужчина набрал номер.
- Привет, Корж, - сказал он тому, кто был на том конце.
- И тебе не хворать.
- В общем, короче, - Бивень несколько замялся, подбирая нужные слова, - короче, безопасный он. Отвечаю.
- Лады, Бивень, - сухо ответил Корж. - Ждём с победой, как всегда.
Бивень включил навигатор и выехал в аэропорт. Один раз остановившись в каком-то безлюдном месте на самом выезде из Иерусалима, он вышел из машины, открыл крышку багажника, согнулся и, подсунув руку под запасное колесо, распрямился с пистолетом в руках. С трудом открыв канализационный люк и заматерившись от ударившего в ноздри запаха нечистот, он скрепя сердце аккуратно отпустил в последнее плаванье свой любимый восемнадцатый "глок" с глушителем и, лишь услышав характерный плюх, задвинул чугунную крышку. Но остался ещё некоторое время сидеть на корточках, потому что, наконец, понял, что его поразило: в глазах Багра ни разу за всё время их встречи не промелькнуло даже тени страха перед лицом смерти.
В самолёте Бивень сразу уснул. Уже подлетая к Варшаве, за полчаса до посадки, он открыл Тору наугад и стал, напрягая глаза в тусклом свете лампочки, читать главу о Каине и Авеле. "Блин, хорошо, что я Багра не грохнул, - подумалось ему. - Точно бы всю жизнь каялся!"
Он закрыл Тору и взглянул на наручные японские часы. "Ну, с евреями всё ясно. Эти башковитые от того, что Бог избрал их, зажёг в них свою искру, Тору подарил. А японцы? Какие часы клёпают! Руки целовать можно! И откуда что берётся? У них даже обезьяны шибко умные! Может, там, в Японии, картофель особенный? Или, как там их, бататы?"