Ярость толпы слепа. Стадо диких быков, топчущее на своём пути всех безрогих и слабых, всех, кто не они. Толпа сильна, всемогуща. Лучше сойти с тропы, уступить, спрятаться, забиться в нору поглубже. Иначе конец - ты подчинишься её гневу, её воле, умрёшь...
Пахом всё это знал. Знал и ненавидел. Ненавидел и боялся. Ведь он скоро умрёт. Впрочем, без разницы. Зачем ему жить? Пахом - это он сейчас, когда все забыли. Но он-то помнил. Помнил, что он - Василий Пахомчик, Пахом-младший, Сучёнок. Вот кто он. Сууучёнок - покатал свою кличку на языке. Сучёнком жил, сучёнком и умрёт.
Всё громче и пронзительней завывали бабы. Ещё можно было различить отдельные голоса в этом бабьем гомоне, толпа ещё не была единым монолитом, скованным стальной цепью общей воли. Но с каждым мигом этот момент приближался. Вот-вот, вот-вот... и начнётся главное, то, из-за чего спина покрывается липким потом, мерзко-вонючим, ведь страх воняет. Пахомчик отвернулся и стал глядеть на вершину Волчьей сопки, туда, где сегодня ему не повезло...
Километрах в десяти от поселка, где нахоженная тропа круто жмётся к скале, чуть поднимается над водами местной речки голая лысина островка, лишь по краям слабо окаймлённая осокой да жалкими кустиками лозы. Вот здесь и решил Василий насторожить двустволку-самострел, да и самому залечь для страховки с винтовкой. Все рассчитал, и всё должно было получиться. Но... не срослось.
Двое появились, как и было предсказано. Грохнул самострел и один, шедший первым, вскрикнул, переломился надвое. Пахом тут же выстрелил во второго, попал точно в лоб, брызнуло красным, откинуло мёртвое тело на скалу. Пахом подошёл, склонился над мешком первого убитого, но тут жахнуло над ухом, врезалось в скалу, обожгло щеку каменным крошевом. Быстро поднял взгляд и обомлел. Там, на своротке, где тропа круто забирает вправо, стояли трое. Смотрели на него, щурились недобро. Неужто ярпиловы - мелькнуло испуганно, но некогда было думать, и Пахом с места метнулся зайцем в тайгу. Не успел. Жахнуло второй раз, ударило по ногам, бросило наземь. Пахом ухватился за куст росший сбоку тропинки, поднялся. Но поздно - один из троих был рядом, Пахом ударил его сапогом в живот, как копытом лягнул. Тот согнулся, но остальные обложили с двух сторон, зажали в клещи. Живым будут брать - подумалось тут же. Нашёл в себе силы, выскользнул, присел мгновенно и рывком, со звериной яростью, поднял себя в воздух, сработал локтями. Один из нападавших отшатнулся, но второй бульдогом вцепился в его шею. Вздулись жилы, взбугрились мокрыми верёвками, грозя разворотиться в кровавое мясо. Пахом сунул руку за пояс с ножом, пальцы уже коснулись костяной рукояти... Несильный вроде бы удар в затылок, он ещё не понял, что это такое, боль ещё не обожгла мозг, а пальцы уже хватали лишь воздух. Пахом хотел обернуться, не смог...
Ему связали руки. Над разбитым в кровь затылком реяла серая стая мошки. Время от времени он взмахивал головой, чтобы отогнать её. Морщился от боли в затылке. А рядом волновалась толпа...
- Судить его будем. Сами. - Ещё недавно этот голос первым бы сошёл с тропинки, доведись им встретиться. Но не сегодня.
- Мне он нужен живым. - Второй голос, ленивый и вальяжный. - Он брата моего убил. Мои парни потом его прикопают где-нибудь.
- Ты, Мирон Ерофеич, мужик авторитетный, но нет. У нас так не делается. Тут не только в твоём брате...
При этих словах всколыхнулась толпа, засвистела, заулюлюкала. В Пахома полетели первые камни и горсти земли.
- Лады. Делайте, что хотите. - Ярпилов-младший был не только авторитетен, но и умён. В общем разе может быть и поспорил и парням приказал, но не сегодня, не сейчас. Он тоже знал, что такое слепая ярость толпы...
А толпа уже топтала Пахома и всех, кто попался под ноги. И лишь высверкнуло внезапно: "С-с-суука ты, Кикифер, какая же сука..." - но тут же угасло...
Сегодня, сейчас...
Болотная грязь, тёплая и вонючая, нежно окутывала тело, опутывала руки шелковистыми травами. Василий уже давно осознал, что почти ползёт, продираясь сквозь мутную зловонную жижу, наклоняясь всем корпусом вперёд и вырывая себя из болота. Можно было давно повернуть назад, броситься наутёк от вязкого, зелёного ужаса, но он не мог. Вперёд и только вперёд, иначе никогда не избавиться от кошмара, начавшегося полгода назад и выедающего тебя изнутри. Поэтому, он будет ползти, похожий на огромную гусеницу среди зелени трав и чахлых, задушенных болотом деревцев,
Трясина уже разула его. Василий долго шарил руками в ледяной глубине, но так и не нащупал ботинки. Впрочем, неважно. В рюкзаке за спиной есть другие, потому что он предвидел это. Пополз босиком. Только вперёд . В неизвестность. Хотя бы ради того, чтобы выжить. Василий Пахомчик хотел выжить. Хотел так сильно, что отступило всё другое, на данный момент ненужное. Он потерял себя. Потерял настолько, что даже не почувствовал облегчения, когда ноги коснулись твёрдой земли...
Всё начиналось именно так...
Лавочница чуть презрительно фыркнула и бросила буханку на прилавок. Пахом не обратил на неё ни малейшего внимания, сложил хлеб в сумку и туда же, бережно, аккуратно засунул штоф водки. Он проделывал это почти каждый день, и презрительные фырканья рыжей кобылоподобной бабищи были ему безразличны.
Василий стряхнул снег со скамьи, присел, сорвал зубами пробку, глотнул прямо из горлышка. Водка обожгла горло, теплой струйкой проникла в желудок, согрела. Оторвал краюху хлеба, занюхал. На другом берегу реки, прямо напротив, высился ярпиловский дом, впрочем, какой там дом - целая усадьба, окружённая высоким забором. Мужчина уставился невидящим взглядом туда, пытаясь разглядеть хоть-что. Бесполезно. Он приходил сюда уже почти месяц, пил, глотая водку словно воду, и ненавидел...
- Всё пьянствуешь, Сучонок? - Внезапный голос из-за спины заставил вздрогнуть. Василий обернулся - невысокий мужичонка, черноволосый, с чуть косящими зелёными глазами, пристально разглядывал его. Оценивающе, словно кусок мяса на прилавке.
- Тебе какое дело? - спросил мужичка неприветливо, намереваясь послать по-матушке, но тут внезапно осознал, что назвал его мужичок по прозвищу, которое последний раз он слышал лишь в Читинском остроге. Здесь, в Ярпилово его так никто не называл.
-Ты кто, вообще? - Но мужичок промолчал. Вместо ответа ловко присел на скамью рядом, кивнул в сторону ярпиловской усадьбы, спросил:
- Отомстить хочешь?
- Хочу... - начал было отвечать Василий, но тут дёрнуло внутри и он заорал: - Да, кто ты вообще?!
Мужичок покачал головой, но всё-таки ответил:
- Можешь звать Кикифером. Я, сталбыть, нечисть.
Василий отшатнулся, перекрестился, Кикифер поморщился:
- Ты тут эта, смотри мне, руки не распускай. А то пальцы оторву. Да и тебе ли, Вася, шаромыжнику и каторжанину нечисти боятся.
Василий вздохнул, успокоился. И то, правда. Подумаешь, нечисть... Он на каторге навидался таких тварей, что любая нечисть детской пугалкой покажется.
- Что надобно от меня? - спросил неприветливо.
- Хочу дать тебе отомстить, да так, чтобы ты исчо после мести той в живых остался, - просто сказал Кикифер и тыкнул пальцем в сторону ярпиловской усадьбы, - там он. Старший из Ярпиловых. Семён Ерофеич. Богатый купчина, а на деле, ещё бандит и разбойник. Много старательских голов в землице сырой лежит, а их золотишко в его карманах осело. Но тебе главное, что это он приказал брательника твоего порешить.
- А тебе с этого какая выгода? - подозрительно спросил Василий.
Кикифер помолчал с минутку, потом вздохнул и ответил:
- Лады, скрывать не буду. Заклятьем меня Ярпилов держит у себя в услужении. Не любо мне это. Иначе, почему ему везёт так, и никто его ущучить не может. Э, нет, брат, шалишь. Недолог век твой будет. А когда ты его порешишь, так и я свободным стану.
- А сам чё, кишка тонка? - буркнул Василий.
- Мог бы сам - к тебе бы не пришёл. Ну что, согласен?
- Согласен. Вот только зазря это всё - мне в ярпиловскую усадьбу ход заказан. Да и тайком не пробраться.
- За это не сомлевайся. Так что, закрепим соглашение?
- Как? Кровью подписать?
- Не-не-не... Кровью - это не ко мне. По рукам ударим, да и всё. - С этими словами Кикифер протянул правую ладонь Василию. Ладошка нечисти оказалась на ощупь весьма твёрдой, а рукопожатие крепким.
- Ну вот и добре, - удовлетворённо просипел Кикифер, - а как дела сделаешь, я тебе ещё и золотишка подкину. А начнём мы с тобой, Васятка, с Н-ского урядника...
- Как с урядника? - ошалело спросил Василий. - Про урядника разговора не было...
- Ты, Васятка, не разглагольствуй тут мне. Урядник в ярпиловских делах по самые уши замазан. Тебе ведь завтра отмечаться к нему идти. Вот и добре. А Ярпилов-старший завтра тоже в Н-ск поедет. Один почти, токмо Тимоху, татя этого шелудивого, с собой берёт. И будут оне у местного батюшки, отца Никодима, харчеваться и ночевать. И местный урядник там же будет. Смекаешь, к чему клоню, Васятка?..
Месть, как она есть...
Господин урядник изволили скучать.
Толстые, поросшие жестким черным волосом, пальцы лениво ворочали листы в потрепанной папке, а взгляд также лениво бегал по черным строчкам:
"...Пахомчик Захар Анисимов, он же Пахом-старший. Шестьдесят четвертого года, православного вероисповедания, происхождение - из мещан... Вор-рецидивист... Четыре судимости... Отбывал наказание в Читинском каторжном остроге... Поведение примерное, был старостой барака... По отбытии наказания переведен на поселение под гласный надзор в Н-ский уезд, село Ярпилово...";
Господин урядник остановился, нашарил в планшетке чернильный карандаш, старательно послюнявил его и, сосредоточенно сопя, пометил: "Погиб при невыясненных обстоятельствах. Подозрение на самоубийство". Отложил карандаш и продолжил читать:
"...Пахомчик Василий Анисимов, он же Пахом-младший. Шестьдесят девятого года, православного вероисповедания, происхождение - из мещан... Вор-рецидивист... Три судимости. Отбывал наказание в Читинском каторжном остроге... Поведение примерное... По отбытии наказания переведен на поселение под гласный надзор в Н-ский уезд, село Ярпилово..."
Урядник зевнул, закрыл папку и крикнул:
- Федунька! - на что в дверь тут же просунулась лохматая голова в сбитой на затылок фуражке.
- Чего изволите, Глеб Семеныч? - просипела голова, и по комнате тут же разнесся запах кислой капусты и утреннего перегара.
Глеб Семеныч поморщился:
- Ссыльный этот, из Ярпилово, явился уже?
- Есть, ваше благородие, полчаса как на крыльце мнется.
- Ну, так зови. А сам сгоняй-ка ты, Федунька, за продуктами какими. Да и водки штоф купи. И отнеси всё батюшке Никодиму. Да там и оставайся - помогать будешь.
Голова исчезла и через несколько секунд до урядника донеслось: "Заходите. Господин урядник вас примет. Вот только веничком снег с обувки обтрусите...". Глеб Семеныч усмехнулся - чем мельче бугор, тем больше гонору, знамо дело.
В комнату вошел невысокий, щупленький мужичок, весь утонувший в просторном армяке, мнущий ушанку в руках. Перекрестился на божницу, поклонился уряднику и скромно застыл.
- Тэк-с, - Глеб Семеныч с интересом рассматривал вошедшего, - ну и кто тут у нас?
- Василий Пахомчик я, - голос у щуплого оказался на удивление раскатист, - вот отмечаться пришел.
- Знаю, - кивнул головой урядник, - и насчёт брата сочувствую...
- Спасибо, ваше благородие, - ответил Василий, - не сомлевайтесь. Уж, почитай, как два года здесь. Никто слова худого не скажет. Раскаялся, полон желания загладить.
- Знаю я таких, козлищ безгрешных, - проворчал Глеб Семеныч, однако проворчал не зло, скорее для порядка, - ладно. Поверю. Вам с братом содержание от казны пришло. По... да, точно: по десяти рублев двадцати копеек на брата. Брата твово нету уже, но я про это пока не докладывал, так што...
Урядник замолчал и что-то пометил в своих бумагах. Подтолкнул ведомость к Пахомчику:
- Изволь расписаться. За себя и за брата. Тут и в углу.
В ведомости стояла сумма едва ли не вдвое большая названной урядником. Но Василий спорить не стал: подписал молча.
- А што ж ты один? - спросил урядник. - Семен Ерофеич где же? Аль вы не вместе должны быть?
- Что вы, - ответствовал Василий, - я с утра, еще затемно вышел. Да по тропке охотничьей, через заимку и по льду, через речку. Тут, ежели напрямки, - так всего часов пять до Ярпилова-то. Отдохну малость и обратно пойду.
- Ин ладно, - махнул рукой Глеб Семеныч, - режим поселения помнишь?
- Назубок, ваше благородие!
Урядник махнул головой и отвернулся. Это было его ошибкой, потому как Василий быстро сунул руку в карман, надел свинчатку и, резко и страшно, ударил Глеба Семёныча в затылок...
- Ну и как я заместо урядника там буду? - спросил Василий.
- За это не сомлевайся, тут я такой морок напущу, что родная мать не узнает. Если она у тебя была когда-нибудь.
- Не было, - буркнул Василий, - приютские мы с братом.
- Ну и ладно. Токмо тело спрятать надо-бы. Мало ли чего, вдруг придёт кто-нибудь...
Купец сидел на краю широких саней-розвальней, заваленных какими-то тюками и бочками, запряженных парой гнедых низкорослых меринов. Одет же был знатно: в длинную, едва ли не до пят, меховую доху, шапку из росомахи-летницы и новые, еще не стоптанные, валенки. Рядом переминался детинушка в волчьем полушубке и шапке попроще, слушал:
- Значит так, Тимоха, - басил купец, - сейчас поедешь к Ермолаю Прокофьевичу, у нас с ним уже все договорено. Сделаешь и сразу сюда. Лошадок в стойло загонишь. Сани с товаром во дворе оставь, ниче ему не сделается.
Семен Ерофеич Ярпилов оказался мужчиной сухощавым, моложавым, с проседью в густой черной шевелюре и щегольской, аккуратно завитой кудряшками бороде. Вдобавок прищур у Семена Ерофеича был цепкий, внимательный, не вполне доброжелательный.
- Да не много, - ответил "Глеб Семеныч", - и вы будьте здравы, Семён Ерофеич.
- Ну чтож, будем.
Они зашли в дом, где их встретил отец Никодим. Дородный, рубаха на груди расстегнута, и из-под окладистой, как и положено всякому уважающему себя попу, бородищи, поблескивал изрядных размеров наперсный крест.
- Ну что, батюшка, не прогоните раба Божьего, на ночь пустите? - спросил Ярпилов.
- Сомнения от диавола, сын мой, - пробасил поп, - заходите, просим к столу. Вомни гласу моления моего: за такое и выпить не грех. Токмо одно спросить хочу в строгости: што, не станете более богопротивным промыслом воровским заниматься?
- Ин ладно, сын мой, - батюшка взял соленый огурец из миски на столе и смачно захрустел.
Все прошли к столу и расселись. Отец Никодим разлил водку в чайные стаканы:
- Ну-с, во здравие и отметим! Аминь! - батюшка лихо опрокинул стакан, как показалось, прямо в глотку, - Закусывайте, дети мои. Дармовой харч брюха не пучит.
Закусить и впрямь было чем: соленые грибочки; черная колбаса кольцами; моченая брусника; квашеная капуста с клюквой; налимья печенка; поджаристый, еще горячий, подовой хлеб. Дружно опрокинули стаканчики вслед за батюшкой и принялись за еду.
- Что, Семен Ерофеич, так вот по лесам сам и разъезжаешь? - поинтересовался "Глеб Семеныч", нарушая монотонное однообразие еды. - Посылал бы приказчика.
- Когда все, считай, сговорено, можно и приказчика, - согласился купец. - А когда еще сам наперед не знаешь, в чем твой барыш будет, вот опять же, как сейчас - тогда уж лучше самолично!
- Цыц, дети мои, - влез в разговор отец Никодим, - апосля о делах потолкуете. А сейчас еще по одной: во искупление, да за жизнь новую, правильную! Аминь!
Веселье набирало обороты. Часа через два сытый и выпивший "урядник" лениво развалился на стуле и с интересом наблюдал за раскрасневшимся батюшкой. Отец духовный выпил вдвое больше Василия, но вид имел все такой же величественный. Силен был отец Никодим, привык выходить победителем в борьбе с зеленым змием.
В комнату неслышно вошел вернувшийся Тимоха и молча кивнул купцу.
- И не страшно самому-то, Семен Ерофеич, по лесам? - продолжил "Глеб Семёныч" прерванный батюшкой разговор, - Не ровен час, лихие людишки какие.
Купец хохотал громко и искренне.
- У меня родня, почитай, в каждой берлоге лапу сосет... Семена Ерофеича на сто верст кругом всяк знает! - Купец многозначительно подмигнул. - Случись со мной што - куда тем лихим людишкам деваться? Не бывает у нас такого. Да и пожгли мы с вами тех людишек. Еще в прошлом годе. Не помните чтоль?
- Как же, как же, - ответил "урядник", - как такое не упомнить.
- Отож, - многозначительно кивнул купчина, - да и имеется у меня одна штуковина...
Семен Ерофемч обернулся к Тимохе и приказал:
- А принеси-ка, друг ситный, мою "машину" из саней.
Тимоха вернулся и передал купцу "машину". Это оказался армейский карабин. "Глеб Семеныч" в удивлении поднял брови:
- Откуда, Семен Ерофеич? Охотникам такое ну никак не положено.
- Дык, говорю же. Почитай в каждой берлоге. У лихих людишек и отбили в прошлом годе. Где надо - подмаслил. Вот, теперича у меня.
Купец передал карабин "уряднику". Пахомчик ласково погладил ложе, достал магазин, вставил обратно, передернул затвор, откуда терпко пахло порохом, резко вскинул карабин к плечу и всадил пулю прямо Ярпилову в лоб...
Нечисть не приходит лишь раз...
- Ты мне зубы не заговаривай, каторжное отродье, - Мирон Ерофеич Ярпилов, младший брат убиенного Семёна, цедил слова сквозь зубы, брезгливо морщил нос, - ты последний со старым урядником общался. Тебя Федунька видел. И урядник на обеде у отца Никодима странноватый был. А потом его с проломленным затылком за сараем по весне находят? Ты думаешь, я ваши каторжанские штучки не знаю? Или не ведаю, с кем мой братец якшался? Смотри, если что - тебя не просто по весне, а никогда не найдут...
Василий смотрел вслед уходящему Ярпилову-младшему и на душе было муторно и жутко. Не принесла ему радости месть, не принесла. Кикиферово золото - не обманула нечисть - тратить было нельзя. Откуда у ссыльного золотишко, спрашивается? Следствие закончилось ничем, ничего ему не предъявляли, но поползли по деревне слухи нехорошие. Ловил Василий на себе косые взгляды, ощущал кожей исходящую от людишек злобу. Полгода мается уже... Впрочем, как тогда сказал Кикифер: "Захочешь вновь со мной увидеться - так я готов завсегда. Как в прошлый раз - водка, хлеб, скамейка. Прощевай пока..."
Василий присел, сорвал зубами пробку, глотнул прямо из горлышка. Водка обожгла горло, теплой струйкой проникла в желудок, согрела. Оторвал краюху хлеба, занюхал...
- Так и знал, что позовёшь. - На этот раз Василий не вздрогнул, не обернулся даже, лишь похлопал рукой по скамейке рядом. Кикифер приглашение принял. Помолчали, наконец Василий спросил:
- Это ты про меня слухи распускаешь?
- Я? - кажется искренне удивился Кикифер, - ну что ты, Васятка. Мне без надобности. Люди сами...
Не договорил. Помолчали вновь.
- Знаю я всё, Василий, знаю, - заговорил Кикифер через пару минут, - не будет тебе тут житья. А если ссыльным сбежишь, то опять на каторгу. Помогу я тебе.
- Что я должен сделать?
- Выбор, Васятка, выбор. Твой выбор будет. Как выберешь - так и будет.
- Не понимаю. Тебе я что должен буду?
- Мне ничего.
- Почему так? - подозрительно спросил Пахомчик.
- Да я сам как на каторге у Ярпилова был. Помог ты мне. Я тебе помогу. Вот только...
- Что только? Говори уж.
- Сложно будет, Васятка. Не могу я тебе свободу дать. Её заработать надобно. Знаешь Волчью согру? Надо тебе прямо в середину, аккурат прямо, туда вот попасть.
- Да там же топь дикая! Потопну я.
- Может и потопнешь. Но если сумеешь - то перенесёт тебя в одно место дивное. Какое - там узнаешь. Рискнёшь?
- Рискну. А что ещё остаётся? И так сдохнуть, и так.
- Ну почему же. Можно, вон, на каторгу опять....
- Нет уж. Лучше сдохнуть.
- Ну, вот и ладушки...
Сегодня, сейчас...
Василий выбрался на траву, механически, прошагал метров двадцать и упал, тяжело дыша. Он победил топь - впереди ждала свобода. Поднял голову, огляделся. Лесная тропинка выбегала на полянку и упиралась в деревянный дом, добротный и основательный, срубленный из толстых брёвен. Справа, чуть поодаль, раздался шум - Василий раздвинул кусты и увидел тропу. Он узнал её - ходил здесь неоднократно. Вон и Волчья сопка и скала приметная. Вот только не помнил он здесь никакого сруба, и поляны не помнил. А шумел здесь густой лес, если с тропы смотреть. Непростое, видать, место, ох, не простое. Заколдованное.
Василий обернулся к срубу и увидел Кикифера. Нечисть сидела на крыльце, ковыряла веткой в зубах и задумчиво смотрела на парня. Василий подошёл, спросил устало:
- И чё дальше-то?
- А ничё, Васятка, ничё. Место это называется Кикиферов схрон и хранил здесь убиенный тобой Ярпилов золото старательское. То, кровавое золото, ради которого он людей резал. Много его здесь. И есть у тебя, Василий, два выхода. Первый - набрать, сколько унести сможешь и уйти куда глаза глядят. Не будут тебя искать - посчитают, что утоп ты в Волчьей согре. Утоп или сам утопился. Но тебе-то без разницы. И второй - попробовать всё это золото себе оставить.
- А в чём подвох-то?
- А в том подвох, Васятка, что про золото это не только ты знаешь. Ещё двое подручных ярпиловских знают. Пока заклятье на этом месте лежало - не помнили. Но ты дорогу пробил - значит, вспомнят, ох как вспомнят и проверить придут. Лихие людишки, опасные. Завтра в полдень возле скалы на тропе будут.
Кикифер поднялся, отряхнул руки, потом закончил:
- Короче, длиннее, сам решай, Васятка. А мне пора - утомился я с тобой...
Нечисть не приходит лишь два...
Мирон Ерофеич Ярпилов мотнул головой раз, два... Бесполезно. Морок не пропал, а лишь сгустился в невысокого мужичонка, черноволосого, с чуть косящими зелёными глазами.
- Свят, свят... - перекрестился Ярпилов-младший, - ты кто такой?
- Побалакать бы нам. По душам. О том, о сём. О третьем, о десятом. О брате твоём и золоте старательском. Ведь нам есть о чём побалакать. Не правда ли, господин Ярпилов?...