Я родился в далёком тридцать четвёртом в одном из городов на юге нашей родины. Город был довольно крупным, но сплошь одноэтажным. Мы жили почти в самом центре, недалеко от "Пьяного базара". Сейчас почти никто не помнит, откуда произошло это название. Раньше с окрестных деревень сюда свозили вино и торговали им. Каждый мог попробовать "дар богов" и выбрать нужный ему сорт. Переходя от одной бочки к другой, после седьмого или десятого стаканчика вино приходилось по вкусу, и покупатель приобретал его. На следующий день люди зачастую удивлялись, как это они вчера купили такое вино, ведь теперь его букет не казался столь безупречным... Сейчас на этом рынке не продают вина, но название осталось прежним.
Я рос в самой обычной семье. Нас было четверо детей, и я - самый младший. Но времена были тяжёлые и особенно меня не баловали. Мать перешивала мне старые вещи старшего брата или сестёр. Отец рано утром уходил на заработки и целый день пропадал на чужих огородах и виноградниках, обрабатывая их. Вечером, уставший и измотанный, он возвращался домой, принося небольшой свёрток с хлебом и сыром. Мать только слегка журила его за то, что он сам почти не притрагивался к еде. Но он всегда отшучивался или говорил, что ел на работе. Я хорошо помню вкус того хлеба, с таким трудом достававшегося моему отцу. Мать работала на фабрике в ночную смену. Словом, жили мы не богато, едва сводили концы с концами. Но всё же детство моё было счастливым.
Потом началась война. Она, как дикий зверь, подкралась незаметно и прыгнула на нас, зажав своими железными когтями. На базаре люди, разгоряченные вином, проклинали фашистов и с такой уверенностью утверждали, что разобьют нос гитлеровцам, что война казалась мне какой-то игрой.
Старший брат сразу пошёл на войну. Призвали на службу и мужа моей старшей сестры. Он расцеловал нас всех, потом двух своих дочерей и крепко обнял свою жену. Она не плакала. Она всегда была сильной. Даже сейчас, когда она совсем старая, нет-нет да блеснёт огонёк в её глазах.
Фашисты наступали решительно. Наши оставляли город за городом. Я был вне себя от возмущения. Как же так, ведь мы самые сильные и смелые. Эх, если бы мне было чуть больше лет. Уж я бы сумел отделать фашистов. Но тут же вспоминая про своего старшего брата, я стыдился своих мыслей. Кто был сильнее его на нашей улице, а кто был мужественнее и благороднее? Значит, тут дело в другом. По-детски ища самые лёгкие объяснения, я приходил к выходу, что фашистов намного больше, чем наших. Наверно, в два раза. Нет, в три.
Очень скоро стали приходить похоронки. Война оставила кровавые отметины на каждой семье. Не обошла она и нас. Муж моей сестры пропал без вести. Она не стала долго думать и сама пошла воевать. Родители не отговаривали ей. Уж если кто в нашей семье что-то решил, отговорить уже невозможно, да и как отговорить молодую женщину, потерявшую любимого мужа? Надеялась ли она найти его? Наверно, да. Сейчас всё это кажется немыслимым, но тогда... Тогда люди жили по другим правилам и с другой верой в сердце.
Мне тоже хотелось помочь фронту, но я был слишком мал. Нам твердили, что если мы хотим помочь, то надо хорошо учиться в школе. И мы учились. Я получал одни пятёрки, но моим бедным родителям не было дела до моих отметок. Как я мечтал, чтобы меня хвалили за отличную учёбу, но все были заняты целыми днями.
После школы все мальчишки бегали на пьяный базар и жадно слушали рассказы взрослых. В городе стали появляться уволенные в запас по ранению. Толпа моментально обступала их. Они рассказывали страшные вещи, но ни у одного из них не было ни тени сомнения в том, что враг будет разбит.
Сегодня, трезво оценивая ситуацию, невольно спрашиваю себя, что заставляло нас тогда думать так, ведь враг был сильным и считался непобедимым?
Но всё же мы победили его. Сестра закончила войну в Будапеште, а брат в Берлине. Как я гордился ими!
Первой приехала сестра. Все ахнули, когда она появись у калитки в военной гимнастёрке, со старшинскими пагонами. Я так много впоследствии хвастался её боевыми наградами, что теперь и не смогу точно вспомнить, сколько же у неё их было на самом деле. Я всегда говорил, что больше тридцати. Не знаю точно, но их действительно было очень много.
Брат приехал не один, а с красавицей женой. Он влюбился в неё с первого взгляда в медсанчасти. Брат получил ранение, а она была врачом. Теперь их нет в живых, но я их всегда буду помнить такими, какими они были в те годы: молодыми, красивыми и влюблёнными.
Пленные появились сразу после окончания войны. Они шли по улицам угрюмые, в рваной одежде. Мы, к своему удивлению, отмечали, что у них не растут рога и нет клыков. Внешне они ничем не отличались от обычных людей, но тогда почему они нас убивали и жгли наши города? Они работали на стройках, восстанавливали дороги и мосты. Их охраняли и не подпускали к ним никого.
Однажды, это было летом, мы, как обычно, накрыли на стол во дворе и собирались пообедать. С улицы донеслась мелодия. Таких звуков я никогда не слышал. Это была не гитара, не пианино. Я бросился к калитке. По улице шёл человек и играл на каком-то инструменте. Он держал его обеими руками и дул в него, но это была не дудка. На незнакомце была рваная немецкая форма. Я отбежал в сторону, а он, приблизившись к калитке, позвал хозяйку. Старшая сестра подошла к нему, и они несколько минут разговаривали на непонятном мне языке. Казалось, пленный был очень рад разговору. Он прижимал руки к лицу и качал головой. Сестра пошла к столу и завернула в бумагу несколько кусочков рыбы и лепёшку. Он поблагодарил, положил еду в тряпичную сумку, перекинутую через плечо, постоял немного у забора, а потом попрощался и пошёл дальше по улице. Мелодия вновь зазвучала из волшебного брусочка.
Пленный оказался венгром. Он еле ходил. Ноги были сильно опухшими и какого-то красно-синего цвета. Он бол слишком болен, и его даже не охраняли. Куда мог убежать смертельно больной человек, еле передвигающийся на ногах.
Пленного венгра звали Ласло. Теперь он каждую неделю проходил по нашей улице. Едва заслышав его губную гармошку, вся детвора сбегалась к нему. Он был такой забавный. Мы обступали его со всех сторон, и он начинал для нас играть весёлую музыку. Одной рукой он держал инструмент, а другой взмахивал в такт мелодии. Хотя он и не двигал ногами, создавалось впечатление, что он танцует. Он что-то выкрикивал на своём языке и снова продолжал играть. Мы привыкли к нему и теперь загодя собирали для него продукты, складывая их в наш "тайник". С какой радостью отдавали мы ему всё, что удавалось раздобыть! А он играл и пел для нас!
Только Александр, соседский мальчишка, не подходил к нему. Его отец погиб на фронте, и мать строго-настрого запретила ему приближаться к пленному. Александр грустно смотрел в нашу сторону, сидя на табурете возле забора. Иногда он тоже приносил для венгра куски хлеба. Странно, но именно на него Ласло смотрел, когда играл свои мелодии, и что-то выкрикивал ему.
Однажды, услышав гармошку, мы, как обычно, выбежали на улицу. Ласло шёл как-то слишком тяжело. Он опирался на палку и подолгу стоял на месте. Он был сегодня очень грустным. Конечно, он улыбался нам, но мы почувствовали, что ему сегодня очень больно. Он даже не мог играть. Ласло сел на лавочку у калитки и что-то начал говорить нам. Он говорил на своём языке, лишь изредка вставляя русские слова, которые успел выучить за это время. Мы ничего не понимали. Он достал из кармана фотографию и показал её нам. На снимке мы увидели красивую смуглую женщину и маленького мальчугана. Это были жена и сын Ласло. Мальчишке было лет пять, и он очень был похож на нашего Александра. Ласло тыкал пальцем на мальчонку и говорил, что это его сын. Из его глаз катились слёзы, и он даже не утирал их. Мы все надулись и готовы были тоже разрыдаться, но Ласло вдруг дунул в свою волшебную гармошку, и зазвучала весёлая мелодия. Он взмахнул рукой, и мы, переняв его манеру, тоже замахали руками.
Через несколько дней мы вновь услышали знакомые звуки. Но, выбежав на улицу, не увидели там Ласло. На лавочке сидел Александр и что было мочи дул в гармошку. "Откуда у него гармошка Ласло?" - подумали мы. Александр сам не мог толком объяснить. Он только сказал, что нашёл её в своём дворе. Она лежала на табуретке у калитки.
Напрасно мы ждали Ласло всю следующую неделю. Он больше не появлялся. А вскоре мы узнали, что он умер. Я долго сидел в саду в одиночестве, обливаясь слезами. Что должен был чувствовать человек вдали от родины, от жены и сына, зная, что больше никогда их не увидит?
Сегодня, в наше безумное время, я вспоминаю разбитого и больного Ласло. Он играет на своей гармошке и машет в такт рукой. Он танцует.