Не то чтобы она была настолько собой недовольна, наверное, это просто Судьба. Жертв, чья кровь раз за разом омывала еще не выщербленные временем алтари, тоже выбирали случайно, и это было так естественно. Просто однажды эфемерный, ведомый интуицией палец показывает на тебя. Противиться провидению - дурной тон, и редко кто позволял себе такую дикость. Вот и она смирилась и приняла это уже много лет назад, будучи ещё круглощекой школьницей в джинсах неприличного размера.
Заходясь в истеричном кашле на холодном кафельном полу, размазывая по лицу коктейль из слез и почти чистого, не изгаженного пищей желудочного сока, она думала, что самым страшным изобретением человечества стало зеркало. С одной стороны - завистливые, с другой - самодовольные: вторые утопают в болоте, утягивая за собой первых. Вот и она уже по самый подбородок в своих слюнях, кофе и очищенных яблоках. Да, именно так будет пахнуть ее смерть - терпким черным кофе и истекающими соком яблоками.
Если пихать пальцы поглубже в глотку, результат не заставит себя долго ждать. На самом деле это не так уж и противно и почти не страшно. Легкая паника только в первый раз, когда ты нерешительно теребишь язычок и пытаешься осознать, откуда столько слюны. Поначалу она сразу же вынимала пальцы, как только ком рвоты подступал к горлу, но потом стало очевидным, что эффект куда лучше, если продолжать вызывать спазмы. Это целое искусство со своими канонами и секретами, которое она постигала на интернет-страницах и путем проб и ошибок. Пара литров теплой воды, расстегнутая пуговичка и ширинка на джинсах, волосы забраны в тугой пучок на затылке. Лучше стоять: унитаз в этом деле - друг, а не идол, которому стоит молиться на коленях.
На рынке она часто останавливалась около лотков со свежим, может, еще теплым мясом. В такие моменты она даже кожей вспоминала аромат хорошо прожаренной отбивной. Но, быстро спохватываясь, брела прочь, боясь, что одно воспоминание заставит ее пойти на попятный в своем жертвоприношении. Люди смотрели на нее как на неизбежность - жалели и ликовали, что эта девушка им не знакома, она чужая дочь, подруга и жена.
Дома она сразу шла к телевизору, где с утра до вечера крутили мессу ее нового культа. Культа идеального тела, с ЭКА вместо Библии. Скрючившись в кресле, как эмбрион, внимала каждому слову, готовясь к рождению в новой жизни. Раньше существование было каким-то бесцельным, лишенным идеи, но вот теперь оно обретало контуры - ключицы, ребра, тазовые кости. Она - натянутая на каркас кожа, она - Мария Магдалена по версии глянцевых журналов и самых модных показов. Шел процесс искупления - холод, саднящее горло, запоры, апатия... Но жалко было только ногти, которые пришлось срезать, и может быть, волосы. Впрочем, последние уже были давно убиты перекисью. Рассыпающиеся по бумаге буквы, забытые дни недели и числа, потерянные вещи и укутанная пушистой пылью квартира. Это не деградация, это путь к вечной жизни.
Мысленно она часто сравнивала себя с трутнем, выброшенным на мороз, и это ей казалось очень забавным и остроумным. Она бродила туда-сюда, стараясь вести себя как прежде, что-то делать, куда-то спешить, только изо дня в день движения становились все медленнее, и время уже давно обгоняло ее. Неспешные мысли, неуверенные шаги... По ночам она бездвижно лежала под толщей одеяла, представляла себя трупом и радовалась, что ей не придется долго гнить, может быть, черви даже побрезгуют ей. А еще было бы неплохо запомниться гробовщику как владелица самого узкого гроба из всех, что он мастерил.
- Я - королева, - шептала она сухими потрескавшимися губами. - Костяная королева.
Это была пятница, а может среда. В тот день впервые за долгое время она решила стянуть с зеркала в прихожей старые цветастые занавески, доставшиеся ей в придачу к квартире. Без месячных, с обвислой ссохшейся грудью, ее уже вряд ли можно было назвать женщиной, но недобитое истинно женское любопытство рано или поздно должно было проснуться.
Пролежав весь день в постели, вечером она собралась с силами: приняла душ, тщательно расчесала оставшиеся волосы и стянула их на затылке, как балерина или блюющая особа, надела лучшее платье - то, в котором должна была идти на выпускной. Вместительный кокон из органзы: сейчас в него вошло бы две таких, как она, а пару лет назад - половина. Оно болталось и соскальзывало, пришлось связать бретельки между собой. Кружась по ворсу ковра, она действительно чувствовала себя Королевой, возможно, даже ангелом, окруженным мягко шелестящим облаком. Для пессимистов - наполовину мертвая, для оптимистов - наполовину живая.
Когда она подошла к большому зеркалу, висящему в прихожей, квартира, как трюм тонущего корабля, была почти наполнена тьмой. Она бы включила свет, но, похоже, лампочка перегорела или отключили электричество. Пришлось обойтись парой парафиновых огарков. И это было к лучшему: в золотом свете квартира уже не казалась угрюмой, в ней было что-то волшебное, невидимое, но ощутимое, как тонкая паутинка. Пригладив еще раз волосы и зажмурившись изо всех сил, потянула ткань занавески на себя. Она не спешила открывать глаза, смакуя момент, как кофеин с флуоксетином.
Королева. Тонкие пальцы прошлись по скользкой поверхности, на что отражение ответило улыбкой. Фарфоровая кожа и нежный персиковый румянец на щеках, белоснежная улыбка и изящные запястья, а ножки...
- Я очень себе нравлюсь, - рука девушки из Зазеркалья прошлась по стеклу, словно стирая с него испарину. Цепкий взгляд, от которого смутился бы самый уверенный в себе человек, пробежался по оригиналу. - Но ты мне - нет. Зачем тебе вообще зеркало? Место на стене занять? Заглядывала бы к нам чаще, не превратилась в такое посмешище.
- Я - это и есть ты. Мои волосы, мои руки...
- Ну конечно, - вздохнуло отражение. - Даже отражением покойника быть приятнее. А здесь ни то, ни это.
- Почему тогда я вижу тебя, а не себя?
- Это ужасно, - красавица брезгливо поморщилась, от чего кожа на ее щеке лопнула, обнажая зияющую пустоту. - Занавесь меня обратно, ты ведь сама не хочешь видеть себя настоящую.
- Если бы не хотела, то не заглянула бы сюда.
- Хм, я покажу, но мой тебе совет - занавесь и ложись спать. Поспи подольше, вдруг смерть придет быстрее, - фарфоровая кожа трескалась то тут, то там. Больше не было румянца на щеках - только черные дыры. - Толстухой ты нравилась мне больше, это было хотя бы смешно.
Кожа слезала клоками с отражения, отшелушивалась, облетала крупными хлопьями. Нечеткие контуры вешалки за спиной, которой давно никто не пользовался, открытая дверь на кухню проглядывались в темной глади зеркала. Она подошла поближе, чтобы всмотреться в свое отражение, изучить новое лицо.
Она не кричала и не плакала, молча, опустилась на колени. Зеркало - не друг, это идол, требующий поклонения и обожествления. Пожалуй, даже жертва, бьющаяся в мучительной агонии на алтаре, еще задолго до удара, готова к смерти. Так и она.
Перевернутая склянка со свечой и едкий запах плавящегося ворса. Она не сможет стать святой на глянцевой иконе, но хотя бы гробовщику она запомнится, как обладательница самого узкого гроба.