Аннотация: Посвещается всем раздолбаям-подросткам, которых судьба забросила за границу бывшего Советского Союза.
Рутина или сотое заседание...
- Алло? Кто это?
В телефоне слышится невнятный ответ Джедая. Вникать в смысл звуков доносящихся из трубки мне не требуется. Достаточно только сопоставить два фактора: пятницу, и шесть часов вечера, чтобы ответить ему:
- Опять бухать?! - вопрос, конечно же, риторический... - значит так, я звоню Эмси, а ты - Стасу. Встречаемся через час у Edmonds"а... а, погодь... лучше у меня, - на этом я кладу трубку, все и так ясно: началась цепная реакция. Джедай позвонит Стасу, Стас - Диману, Диман еще кому-нибудь, я же, со своей стороны инициализирую Эмси и пошлю волну с "другой стороны". В итоге каждый сделает по звонку, пока, наконец, сигналы не сойдутся в одной точке, и, получивший два звонка, поймет, что круг замкнулся.
Но я слишком отвлекаюсь на то, что происходит за сценой, обещаю впредь стараться следить за развитием событий исключительно с субъективной точки зрения. Совершив необходимый звонок, я задумываюсь: мне ясно, что навряд ли кто-нибудь прибудет к назначенному часу, а Стас, к примеру, наверняка опоздает, минимум на час. Поэтому у меня есть время решить какой "метод бомжевания" мне выбрать. Метода было два: с комфортом или по-простому. Для первого необходим специально приготовленный для случая ранец, средних размеров, который содержит вещи вроде зубной щетки (на тот случай если я не вернусь домой), полотенца (вдруг придется купаться), плеера и книжки (завтра с утра я протрезвею и мне будет скучно), и прочих немаловажных мелочей, из которых состоит комфорт. Второй набор из маленькой, проверенной временем, стеклянной рюмки водки. После недолгих раздумий, я прихожу к компромиссу: выуживаю из хаоса вещей, рюмку и фонарик, потому как твердо знаю только две вещи: что мы напьемся, и что солнце сегодня сядет. Даже не берусь сказать, которая из них случиться неизбежнее.
Глянув на часы и увидев, что в лучшем случае остается еще около сорока минут, я ложусь спать.
Из абстракции сна меня вырывает звонок домофона. На автопилоте я дохожу до кнопки и открываю дверь в коридор, затем быстро умываюсь, пока позвонивший поднимается по лестнице, я успеваю еще глянуть на часы, время: около восьми. Тем временем в дверь уже стучат, я поворачиваю ручку, и вижу на пороге паренька двадцати лет, с хитрым, но в то же время простоватым лицом; на голове у него коричневая панамка, благодаря которой он напоминает мне грибника, впечатление усиливается из-за плотно набитого рюкзака и штанов, однозначно предназначенных для экстремальных видов спорта, впрочем, именно это нам и предстоит. Он здоровается и проходит в мою комнату.
- Все уже у тебя?
- Нет.
Затем следует пара дружеских нецензурных отзывов о тех, кто опаздывает. Показав богатство своего лексикона, он вдруг сообщает:
- Сегодня много не будем, пивка чуток...
Я киваю: знакомая песня.
Мы немного говорим о том и сем, пока, наконец, один за другим, не появляется еще четверо друзей, и мы выходим. Разговоры, как обычно, вертятся немного о музыке, немного о личных новостях, но по мере того как мы подходим к магазину, все постепенно сводится к обсуждению: что именно мы берем.
Для тех, кто не знает, замечаю особенно, что liqor store радикально отличается от милого и привычного ларька. Это большой магазин, наполненный множеством красочных бутылок, что, замечу, мало влияет на диапазон выбора, так как качество продукта особо не варьируется. Цены в нем совершенно непостижимые для нашего ума. Но, что поделать, на алкоголь у правительства совершенная монополия. Продавцы удивленно смотрят на наши слаженные действия: в течение тридцати секунд в руке у Стаса появляется бутылка "Московской особой", у Джедая ящик с канадским пивом "Sleeman", и еще через минуту мы, уже заплатив, выходим из магазина.
Edmonds park, в который мы направляемся, находится недалеко, вообще-то это скорее не парк, а речушка окруженная деревьями. В одном из углов парка есть детская площадка и пара столиков, сейчас поздно и детей там, конечно же, нет, так что это идеальное место для распития горячительных напитков. Если честно, я не видел ни одной детской площадки, которая бы не подходила для этой цели. Хотя, если уж совсем не врать, то я вообще сомневаюсь, что где-то на земле было бы невозможно весело напиться. Разве только что там, где людно и приходится пить из-под полы, как, например, в Мак Дональдсе, или в супер-маркете (хотя и там присутствует свой шарм).
Итак, мы выставляем на стол водку, томатный сок и банку с солеными огурцами.
- Процесс пошел, - восклицает юноша только что вышедший из подросткового возраста. Он одет в черную одежду, покрытую шипами, клепками и злобными фенечками. Его иссиня-черные, крашенные волосы ниспадают ниже плеч, и на груди висит серебряный перевернутый крест. Однако глаза его безошибочно выдают добрую, даже, слишком мягкую натуру, и этот контраст очевиден и ярок. Это мой близкий друг, Карамба. Он ставит на стол складную металлическую рюмку, которой очень гордится, я достаю свою стеклянную, которой горжусь не меньше, остальным же приходится довольствоваться пластиковыми стаканчиками. Конечно, пить водку из стаканчиков это очень концептуально, но вкус спирта и пластика, у меня лично, вызывает отвращение. Водка наливается, но никто не решается выпить, пока не произнесен тост.
- За нас с вами и хуй с ними, - провозглашает Эмси, мы дружно чокаемся и выпиваем.
- Очередное заседание нашего бомж-клуба можно считать открытым, - говорит Карамба. Концепция была зарождена Стасом и Эмси, которые в конце очередного длительного празднества, оказались без денег, у закрытого метро и вынуждены были спать в теплом помещении с банк машинами. Так на практике они выяснили, что можно иметь счет в банке, квартиру и сотовый телефон, и при этом бомжевать. С тех пор наши пьянки-летучки мы стали называть собраниями бомж-клуба.
- Между первой и второй... - я не заканчиваю, так как все знают продолжение этой фразы.
- Так за что пьем?
- Че тут гадать: за Шарика, - торопит действия Эмси.
- Нет, за Шарика, это уже алкоголизм, - возражают ему.
- Так за что же еще?
- Ну... Что б хуй стоял, и бабки были, - импровизирует Карамба.
Все, довольные найденным тостом, поглощают содержимое рюмок. Разговор постепенно оживляется, да и вечерний холод перестает раздражать. Мы веселимся, пьем и общаемся.
Тем временем случается ужасное: незаметно для нас исчезает бутылка водки. Не совсем конечно, бутылка, то есть стекло тут, никуда не пропало, однако она пуста. Мы понимаем, что если бы не было бутылки, то ее можно было бы найти, и забрать у злоумышленника, однако, бутылка есть, значит, нет никакого злоумышленника, а лишь злые законы этого мира. И поняв, что борьба бессмысленна, мы задумываемся...
С одной стороны, выпили мы, вроде, достаточно. Однако Стас, ярко описывает, как это выглядит с другой стороны:
- Картина Репина: "Нехватило".
Вдалеке слышится шум, судя по всему, неподалеку от нас собралась небольшая компания канадцев. Я, понимая возможную пользу от встречи с ними, начинаю медленно перемещаться в сторону шума. Заметив мои стратегические планы, меня по дороге нагоняет Карамба, и мы затягиваем походную песню нашего сочинения:
Хочу я стать совсем бухим,
Что б были бабы и салаты,
Большие мягкие крова-а-ти,
Давайте все нажремся в дым.
Я исходил весь город свой,
И нет в Ванкувере ни метра,
Что б в ночь, страдая бы от ве-е-тра,
Я не лежал, совсем бухой.
И дождь, и холод, и грозу,
Мы алкоголь употребляем,
Мы честь бомж-клуба не роня-а-ем,
Ура бомжи! И вверх "козу".
- Как ты думаешь у туземцев много бухла? - спрашивает он меня осипшим от оранья голосом.
- Надеюсь, хотя нанайцы обычно пьют пиво, а им особо не "напробуешься".
- Будем надеяться.
Канадцы, заметив приближающихся к ним пьяных парней, кричащих на непонятном языке, проявляют некоторый интерес. Карамба шагает к ним с искренней улыбкой:
- Хай, - говорит он с сильным деланным акцентом, хотя на самом деле, хорошо говорит по-английски.
- Where are you from? - интересуется канадец.
- Кёгистан, - честно отвечаю я (с не меньшим акцентом, чем мой друг) и вижу, что спрашивающие не блещут знанием географии.
- Раша, - говорит Карамба, и их лица проясняются, об этой стране они, наверное, слышали.
- How do you like it here, in Canada? - этот вопрос я слышал уже не раз, местные просто обожают слышать восторженные отклики иммигрантов о том какая благодатная эта страна, и как мы счастливы здесь оказаться. Я боковым зрением вижу, что они пьют виски, и вместо ответа пожимаю плечами, чтобы не выражать недовольство, но и не показывать особой радости. В ответ они бросают недовольный взгляд, и я поясняю:
- Ликёр стор, клоузд. Бэд.
Такое недовольство они еще могут снести, и поэтому в их глазах появляется сочувствие:
- Want some whiskey? - интересуются они. Цель достигнута.
- Сэнк ю, - говорю я и беру бутылку. Делаю несколько глотков, но неприятный маслянистый вкус вызывает отвращение, я и передаю ее Карамбе. Он более способен в этом деле, и я предвкушаю удивление канадцев. Содержимое медленно, глоток за глотком, переливается и в него, после пятого глотка, скорость потребления значительно возрастает, и местные уже бросают недовольные взгляды: ушла треть литровой бутылки. Кое-кто восхищен, но большая часть понимает, что это ИХ ВИСКИ.
- It can be dangerous for his health, - замечает один.
- That"s okey, he"ll be fine, - отвечаю я, забыв про деланный акцент, но никто этого не замечает, все смотрят на то, как исчезает их алкоголь. Некоторое время проходит в молчании, наконец, один не выдерживает и протягивает руку к бутылке, и так как Карамба уже сам бы рад от нее избавиться, но не может, потому, как свято верит, что от этого зависит национальная гордость, отдает ее ему в руки. Конечно же, лицо его выражает неописуемую грусть: ведь там еще осталось целых двести миллилитров. Однако канадцы теперь смотрят на нас недружелюбно, и мы прощаемся.
- Какие-то странные, рожи иностранные, - говорит мне Карамба, - даже допить не дали.
- Зачем тебе нужно было выпить именно все?
- А че им, жалко что ли... Да и вообще, вот когда у нас есть, мы всегда делимся.
- Мы, конечно, делимся, но не так щедро, - улыбаюсь я.
Тем временем в основной компании я вижу пополнение, пришли Юра и Кирилл, в руке у каждого по бутылке водки, так же мы узнаем, что Джедай с Димой уехали на машине, так как у первого дома хранится еще одна бутылка. Лица моих друзей оживлены, я понимаю, что праздник только начался.
Когда вторая бутылка уже наполовину выпита, я отхожу в кусты. Я чувствую, что очень пьян, и мне это приятно. Еще мне приятно стоять здесь, слышать громкие голоса друзей за спиной, вглядываться в темноту леса и справлять свои естественные нужды. Горло мое немного першит после песен Ленинграда, но на душе легко, слабый ветерок поднимает мои мысли и меня, я чувствую, что жив, чувствую молодость, застегиваю ширинку и иду назад. Но мне больше не хочется шума, я останавливаюсь на пол пути, и сажусь на землю. Не проходит и десяти минут, как ко мне подходит Эмси, тоже, очевидно, уставший от шума. В руке у него початая бутылка пива, я отхлебываю из нее, напиток кажется мне совсем безвкусным, я, пожалуй, предпочел бы сейчас воды, но у нас ее нет, даже томатный сок, и тот кончился. У меня настроение поговорить о чем-то мрачном, и без каких-либо переходов прямо выражаю свою текущую мысль:
- Двадцать миллионов. Двадцать миллионов потеряла Россия во Вторую Мировую, возможно ли представить себе двадцать миллионов мертвых русских...
- А немцев?
- Ну... это же они шли в Россию, они сами... могли не начинать этого, остановить это.
- Ты читал Ремарка?
- Читал, но не помню...
- Представь себе немца, в тоненькой шинельке, который оказался где-то в России, понятия не имея, что он там делает, и за что воюет.
Я молчу. Он прав. Умирать всем одинаково, да и убивать, наверно, не легче. Мне вдруг кажется что я трезв, я начинаю сожалеть, что начал этот разговор, и тем не менее продолжаю его.
- Если сейчас бы случилась война, ты бы полетел в Россию?
- Конечно, - отвечает Эмси. Я знаю, что он не врет, и говорит так не оттого, что пьян, но так же я знаю, что он уехал оттуда только из-за армии, потому что не хотел оказаться в Чечне. Он быть, может, и вернется назад, но только как гражданин Канады, чтобы не пришлось надевать форму и бриться наголо. Это странно, и в то же время, очевидно, есть очень много людей, которые стали бы воевать за свободу и за родину, но не подняли бы оружие ради славы, и экономических интересов их страны. Другими были только европейцы в эпоху колониальных войн, они переняли эстафету у римлян, и передали ее Америке, так зародилась цивилизация.
- Мы живем в муравейнике. Эта страна - муравейник.
Эмси не удивляется, что я перевожу тему разговора, наверное, наши мысли двигались параллельно.
- Это - будущее всего мира. Все началось с Вавилона, и никогда не кончалось, идеальная корпорация - цель человека. Все четко - все в системе, расчерчено и названо, нет ничего вне, и не может быть.
- Нет. Такое не может быть вечно. К черту такое будущее, - у меня не хватает аргументов возразить - идеология запада - как психология муравья, несовершенная, но неоспоримая, - это чуждо человеку, - бессильно добавляю я.
- Тебя это сильно волнует? Нас уже ничто не изменит, на нас ничто не давит, а наши дети сами поймут и выберут лишь то, что им нужно. Можно бороться против насилия, но нельзя бороться с человеческой натурой. Люди ехавшие сюда, колонисты, они ехали строить новый мир, и не изменили ровным счетом ничего.
- Но мы же другие, и там, дома, у меня было много друзей, которые тоже были другими.
- Вакуум пропаганды... образуются разные личности. Но это не решает проблемы большинства. Там сейчас больше таких людей, но надолго ли? Россия сейчас все более и более становится похожа на Америку двадцатых, это значит, что путь у всех один.
- Мне так не кажется. Но и нет аргументов против.
Тут к нам подходит Карамба:
- О чем спорите?
- О судьбах мира, - улыбаюсь я в ответ.
Тут я вижу, как из тьмы выныривает Джедай, я почти уверен, что он только что вздремнул там. Лицо у него тяжелое, пьяное, но веселое, ему плохо, но он полон энергии. Мне хочется сделать фотографию и отправить ее в рекламное агентство, внизу написав слоган: "Он выпил и ему хочется немного пошалить. Водка "Московская Особая", найди в себе силы". Наверное, ребята, работающие там, неплохо бы заработали на таком постере, или, может быть, даже пригласили Джедая, как актера для рекламного ролика.
Наш друг выпил совсем немало, и потому ноги слабо держат его, он инстинктивно обнимает меня и Карамбу за плечи и чувствует внезапный прилив любви ко всему человечеству, и нам в особенности:
- Как люблю же я вас, други!
Потом задумывается, ему кажется, что его фразе можно придать пошлую окраску, потому добавляет, чтобы смыть свой сентиментальный порыв:
- И не надо думать, что я пидор, пидоры - это которые хуй сосут...
Сказав это, он бросает нас, и направляется в сторону большой жестяной мусорной бочки. Он явно что-то задумал, и я с интересом за ним наблюдаю. Джедай копается в мусоре, затем достает оттуда бумажку, долго осматривает ее, поджигает и бросает обратно. Я не верю в успех его дела, но пластик медленно начинает плавиться, а затем разгорается. Получается костер, совсем как в фильмах. Рядом с таким огнем обычно стоят оборванцы города Нью-Йорка, или любого другого большого населенного пункта.
Но мы не бездельничаем, и начинаем собирать сухие ветки, чтобы кормить костер. Он разгорается все больше и больше, искры улетают далеко в небо, и мне кажется, будто они смешиваются со звездами и теряются в них.
Когда больше веток уже не надо, мы вытягиваем холодные руки к костру, и молчим. Каждый треск сучка сопровождается новой стайкой искорок, и мне искренне хочется верить, что потом они становятся очередной звездой в небе, и плевать на законы физики. Пластик, наверное, растаял, и теперь мы могли чувствовать запах настоящего костра. Это приятно. Вообще человек создал много ненужного, и оттого неприятного. Требуется вдалбливать с детских лет приятность многих вещей, объяснять, почему раньше было хуже, пугать чумой и инквизицией. И все равно вырастают тысячи тех, кто не принимает ненужное. Но и тогда на них накидываются, их клеймят, ими пугают оставшихся.
Конечно, дома у меня есть холодильник и компьютер, и неизвестно стал бы я счастливее без них. Наверное, нет. Но разве люди до этого не были счастливы, не имея этого? Так что изменилось? Какой смысл в техническом прогрессе, если он ничего не улучшает, ничего не меняет в жизни человека? С другой стороны как можно жить буддизмом и совершенствованием плоти, зная, что все это лишь для тебя одного, зная, что все это сгинет? Человеку нужно жить для других, но как? Почему этих страшных, темных вопросов не возникает в моей голове, пока я трезв, но я чувствую себя счастливее, когда я пьян?
Но эти вопросы не долго терзают меня, я слышу вой полицейской сирены, а вскоре, и машину, остановившуюся около парка. Скорее всего, кто-то увидел наш огонь и позвонил 911, эта встреча ничего хорошего нам не обещает, и мы дружно исчезаем в парке. Мы бежим по тропинке, вниз, к реке, спотыкаясь о корни деревьев, натыкаясь друг на друга, порою даже падая, затем я вспоминаю о своем фонарике, и включаю его. Становится полегче, и вскоре мы оказываемся около реки:
- Какую-то фигню вы заказали, - шепчет нам Кирилл.
- Не мы, а менты. Или тот, кто им позвонил.
- Да ладно вам стрематься, ща они уедут.
- Ладно, подождем немного и вернемся.
Мы стоим некоторое время в тишине парка. У меня такое чувство, будто мы в огромном лесу, далеко от города, и это вызывает какое-то радостное возбуждение. Спустя несколько минут Джедай вызывается пойти проверить что же там происходит. Надев темную куртку Кирилла поверх белой майки, он идет вверх по тропинке. Мы, затаив дыхание, смотрим ему вслед: вот он доходит до начала тропинки, вот он аккуратно ползет на карачках, поближе к нашему костру, выглядывает из-за куста. Вдруг его голову освещают концентрированным светом фонарика, и мы видим, как он вскакивает и бежит, луч фонарика, дергаясь, следует за ним. Мы находимся в затруднительном положении: перед нами речушка, а весь берег покрывают кусты. Кто-то, наконец, делает первый шаг, и вся наша компания следует за ним.
Речушка, на самом деле, более похожа на широкий ручей, и мы, прыгая с камня на камень, и удерживаясь за ветки, умудряемся брести по ней едва замачивая ноги. Но кусты на противоположном берегу мешают нам выйти из воды. Пройдя несколько десятков метров, мы видим, что преследования за нами нет, и останавливаемся.
- Джедай, ты здесь? - спрашиваю я.
- Да, я убежал. Их там целая толпа, две ментовских машины, три пожарки и еще и лесник, - возмущенным голосом говорит он. Мне становится смешно.
- Хорошо хоть вертолетов нет.
- Ничего веселого. Я не удивлюсь, если они не патрулируют вокруг парка.
- Ну что ж, пойдем дальше, все равно назад не вернешься, а карабкаться по кустарникам вверх мне совсем не охота.
- Все соглашаются, и мы отправляемся дальше. Временами наш поход прерывается нецензурными словами, это кто-то мочит ноги в холодной воде. Постепенно идея идти вдоль реки становится все менее и менее популярно, и маты уже обретают вектор: они направлены на меня. Но вскоре мы выходим к тропинке, ведущей на другой берег, мы поднимаемся, но вместо темного леса, который представлялся моему богатому воображению, мы оказываемся на обычной городской улице, причем совсем недалеко от моего дома. Все отряхиваются и рассматривают ущерб, не столько от воды, сколько от колючих кустов. Впечатлений на сегодня достаточно, можно идти по домам.
Я прощаюсь, но не со всеми Джедаю, Юре и мне - идти в одну сторону. Чтобы как-то скоротать дорогу, я начинаю старый спор об анархии и коммунизме. Юра защищает капитализм и государство, я пытаюсь убедить его, что ни то, ни другое не несет никакой пользы. Наши точки зрения полностью различны, и потому никто ни на йоту не меняет своих убеждений. Джедай по началу вслушивается в то, что мы говорим, затем зевает и оглядывает окрестности, не то чтоб он их не знал, просто ему интересно, смотреть на мир другими, пьяными глазами. Это не бессмысленно, он действительно внезапно замечает, то, что раньше игнорировал: строительный кран.
- Можно перелезть через забор, на стройку. С крана так хорошо видны звезды.
- А отсюда тебе они плохо видны? - спрашиваю я. Я, конечно, люблю романтику, но мой мозг уже переключился в рациональный режим: я иду домой, спать.
- Нет, ты не понимаешь, отсюда видно плохо, там - ничто не мешает, высоко, красиво! - убеждает меня Джедай. Я вижу, что Юра согласен и потому сдаюсь.
Лезть на кран оказалось не так уж и сложно, не проходит и десяти минут, как я смотрю на город с высоты двадцатого этажа. Тут не холодно, или просто я не чувствую холода. Я ложусь на холодную железную решетку, выше меня не обещанное чистое небо, а железные перекладины, но я не жалуюсь. Звезды и впрямь кажутся ближе. Я теряюсь в их бесконечности, я теряюсь и не ищу выхода, а ищу искорки нашего костра, которые мы случайно запустили в небо. Найдя их на небе, я чувствую невыразимую радость, я знаю, что теперь всю жизнь я смогу возвращать себе молодость, едва взглянув на небо, и найдя там, мои искорки, наши искорки...