Так уж получается, что все рассказы начинаются с покупки бутылки виски в супермаркете. И эта история тоже не стала исключением.
Сегодня я держал в руках шотландский односолодовый неизвестной мне марки, литр за шестьсот рублей. Через полчаса будет одиннадцать вечера.
Надо же, успел.
Теперь дело за малым - добраться домой. К ней.
Я дополнил вискарь джентельменским набором из пары плиток дешёвого шоколада, закинул в пакет двушку Кока-Колы и ещё купил у бабки за углом потрёпанную красную розу. После этого побрёл вдоль улицы к своей цели, следующему зданию. Уличные фонари, словно сияющие бусины на чётках священника, указывали мне дорогу.
Через домофон я услышал голос -- уставший, полусонный:
-- А, это ты, Серёга... Входи.
В подъезде стояла кромешная темнота, я начал подниматься наверх, запинаясь на ступеньках, пару раз даже чуть не разбил бутылку в пакете. "Плохо, -- пронеслось в моей голове. -- Если разобьётся бутылка - всё к чёрту!
Может это карма или что-то в подобном роде. Как предостережение: не ходи сюда, измена жене - хреновый поступок.
-- А-а-а, затки рот, -- прошептал я себе под нос. - Параноик...
Света открыла дверь после третьего звонка. Улыбнулась, обняла меня по-дружески, мы обменялись любезностями, потом она взяла из моих рук пакет с покупками и понесла его на кухню.
-- Что-то ты припозднился...
-- Ну, понимаешь, работа, дела.
-- А я борщ сварила, хочешь поесть?
Ну надо же какая ирония, моя-то тоже постоянно борщ готовит...
-- Н-н-нет, спасибо... сегодня у нас вместо борща будет шотландский односолодовый виски. Я, правда, не знаю значения слова "односолодовый", и не понятия не имею как такой вискарь отличается от других, но звучит сильно.
-- Ах-ха-ха, ты мне розу купил, -- на кухне я увидел, что бутылка уже покоится на столе, а Света рассматривает розу.
-- Ну, не каждый день же встречаемся...
-- Ой, слушай, а мне некуда её поставить... вчера только переехала на эту квартиру, вещи ещё в пути... Есть только две кружки, и... и всё... кувшинчики послезавтра привезут...
-- Ничего, можно потом в стакан поставить, а пока на время в раковину, или... или... -- в голову пришло решение. -- А давай... в унитаз.
Света посмеялась, но идея ей почему-то понравилась. Она забежала в ванную, поставила цветок стеблем в середину унитаза, облокотив его головку о сливной бачок. Один из лепестков отвалился и упал в воду.
Когда я видел её в последний раз?
Кажется, пару лет назад, на встрече выпускников. Она тогда была чуть ли не единственной девушкой, сумевшей сохранить своё тело стройным, подтянутым. Её грудь не обвисла, волосы по-прежнему были длинными и блестели в свете электрических лампочек.
Вчера я узнал, что она приехала в город.
И сразу же к моим мыслям прицепилась эта навязчивая идея.
Измена.
Утром жена тревожно поглядывала на меня, хотя я так же, как и обычно, ел борщ и раздражённо убеждал её в важности сохранения связей с былым студенческим братством, в чистоте своих намерений, в том, что между мной и Светой только дружеские отношения. Машка ничего не сказала в ответ, только нахмурилась и плеснула мне в тарелку добавки.
Теперь я сидел напротив Светы и любовался ею. Красавица: длинные золотисто-белые волосы, обтягивающая бирюзовая блузка с округлой выдающейся вперёд грудью, плоский живот... Девушка-конфетка. Как будто со времён первого курса для неё ничего не изменилось.
Мне стало неловко перед нею за своё растущее пузо и помятое рабочими буднями лицо. И ещё за эти здоровенные мешки под глазами. За неторопливую взрослую походку и проскакивающее порой какое-то не по возрасту старческое кряхтение.
Иногда со спины меня называли "отец", когда я неудачно вздыхал с таким пожилым хрипом.
Скорее разлил по кружкам вискарь и разбавил его сверху Колой.
-- Как у тебя дела, красотка? -- спрашиваю.
-- Неплохо, завтра пойду устраиваться на работу. Москва такой большой город... я боюсь.
-- Ничего, привыкнешь. Смогла же после деревни прожить пять лет в Иркутске.
-- Мне сказали здесь людям в глаза не смотреть.
-- Ерунда, можно смотреть, ничего страшного, но только испортишь себе настроение.
Вискарь в бутылке заканчивался, а разговор так и не клеился. Всё вертелось вокруг студенчества, но старые шутки и истории звучали как-то блекло, скучно. Недостоверно, словно спецэффекты в фильмах шестидесятых годов.
Человека в резиновом костюме пытаются выдать за инопланетянина, а студенческие попойки за золотое время и настоящую дружбу.
Всё такое далёкое, пустое, из других жизней других людей.
Света стала рассказывать про то, как она несколько лет пыталась построить отношения с разными парнями, но каждый из них через пару месяцев скрывался из виду, говорил об остывших чувствах и короткой увлечённости.
-- Всем этим козлам одно нужно было... Сам знаешь что... Обидно. Хорошо что я могу с тобой вот так об этом поговорить, как с другом. Ох, ты не представляешь себе, как я это ценю...
-- Да, я понимаю, Светик. То, как вели себя эти мудаки - мерзко.
Говоря вслух "мерзко", я представлял себе её тело в постели. Поглаживал сквозь ткань джинсов приготовленный для сегодняшней ночи презерватив в правом кармане, ребристый "Контекс". Машке такие нравятся, она успевает кончить до меня - эти волны по резине очень возбуждают её. Я тоже остаюсь довольным - не нужно долго пыхтеть под одеялом, переходить на ласки руками, опасаясь спустить раньше времени
Должно работать и со Светой.
Хотя я бы её как следует пощупал и руками, у неё такое шикарное тело...
Мы ещё полчаса тыкались словами в эту стеклянную стену неинтересных друг другу разговоров. Зевали от скуки, глотали пойло, по очереди ходили отлить в сортир.
А потом вдруг резко голова загудела. Всё вокруг поплыло.
Односолодовый шотландский самогон устроил автомобильные гонки в крови. Развеселился.
Захотелось танцевать и смеяться.
Я включил музыку на сотовом телефоне и закинул его в пустую кружку из-под вискаря. Писк дохлого динамика, резонируя от фарфоровых стенок кружки, стал громче. Я начал подпевать. Света пыталась изобразить какую-то фигуру : она повернулась ко мне спиной и томно попробовала медленно опуститься к полу под музыку, но почему-то поскользнулась на ровном месте и чуть не ударилась головой о кухонный столик.
-- Сииииирёг, -- сказала она. - Хошшшь борща, а?
-- Нннне, -- ответил я. - Трахаться хочу.
-- Так хорошо что ты ссссразу приехал ммминя ппподдержать... Так страшно здесссь...
-- Я помогу, есссли што... Давай лллляжем на диван... Ппппросто ппппоговорим, ннничего тттакого... Просто поллллежим.
-- Хоррррошо что мы пппросто друзззззь... ик... я.
-- Ага.
Я разлил остатки пойла. Света заплакала. Она стала говорить о том, что скучает по своим родителям из деревни: они там совсем одни. Ровно в восемь вечера садятся на мотоцикл и едут на другой конец улицы, туда, где иногда бывает телефонная связь. В Москве в это время три часа дня. Мама сквозь свист ветра спрашивает как у Светы дела, что она кушала и чем занималась, а усталый папа смотрит на небо и ждёт дождя, и его сердце почему-то щемит.
Я гладил Светку по голове, вытирал ей слёзы и думал о том, что всё это нытьё - она в Москве всего-то один день, разговаривала с родителями всего лишь раз, а уже понапридумывала ритуалов и украшений. Развела здесь, понимаешь, трагедию.
Женщины, одним словом.
Конец света для них всегда начинается со сломанного ногтя.
Я сослался на то, что мне надо с утра на работу. Зарёванная Света кивнула, и мы с ней вышли из кухни в зал.
Зал в моих глазах никак не мог детализироваться, я ударился головой о выросший из-под земли шкаф, пнул ногой какую-то книжку. Пару раз споткнулся и, наконец, присел на краешек желанного дивана.
Я по-прежнему едва ворочал языком, но и моя подруга тоже. Видимо, поэтому мы хорошо друг друга понимали.
Как-то так это было:
-- Я могу постелить тебе на полу, -- предложила она.
-- Ой, знаешь, такое дело - я ведь не высплюсь, вся спина в синяках будет, -- соврал я. - Давай уж я как-нибудь сбоку прилягу, мы же, блин, взрослые люди, чего нам стесняться.
-- Ннну... я, конечно, не стесняюсь... но как-то...
-- Да ладно тебе, ерунда какая.
Мне очень хотелось посмотреть на то, как она снимает с себя одежду, но пространство перед моими глазами разваливалось на куски, я никак не мог сосредоточиться: вместо её тела видел то дверь шкафа, то подлокотник разложенного дивана, то розовую подушку с вышитыми на ней цветочками.
"Чёрт с тобой, пойду по приборам, как Чкалов", -- решил я по себя и начал стягивать джинсы. Штанины выскальзывали из пальцев, это начало меня бесить, я резким рывком стянул их и выбросил куда-то в темноту.
"Мать твою, а как же презерватив?", -- промелькнуло в моей голове, но было уже поздно.
Найти штаны в расплывающейся перед глазами комнате уже нереально.
"Хрен с ним, попрошу её передёрнуть мне рукой, а потом кончу в рот. Она должна согласиться, мы же друзья..."
Я с трудом стянул с себя футболку и обессилено откинулся на спинку дивана. Кое-как натянул поверх одеяло.
Впереди шмякнулось Светино тело, невероятно горячее. Я потянулся к ней, обнял её, начал целовать. Света отвечала взаимностью. Мы очень быстро шевелили языками во рту друг у друга, так, что из уголков губ капала слюна. Наши рты онемели от выпитого вискаря.
Я начал гладить руками её живот, грудь, задницу. Мои пальцы не находили там складок, апельсинового целлюлита или висящего жира.
Пальцы привыкли к формам моей заплывающей жены, а здесь всё по-другому - как пригоршня утреннего зимнего снега, как волшебный мир с единорогами и вечнозелёной травой.
Я всё реже прикасался к Машке, всё тяжелее возбуждался, я так устал от этого...
-- Нет-нет-нет, -- начала бабскую канитель Света. - Мы не должны этого делать, это неправильно, мне стыдно...
-- Почему? Почему? - едва ворочая языком, спросил я.
-- У тебя же есть жена, да, Серёженька? Ты её... любишь?
-- Конечно люблю... очень...
-- Тогда... зачем? Зачем?
Мне надоело ощупывать её кожу, я залез к ней в труски пальцами, но по-пьяни не мог разобрать мокро там или нет: подушечки пальцев онемели, никаких ощущений.
-- Понимаешь... это как... как... точка невозврата... -- я старался на ходу сочинить ответ, но ничего не получалось: на моих мыслях трескалась скорлупа и они вытекали наружу бессвязным бредом. - Ты мне всегда нравилась... сама знаешь... всегда... и это будет мучить меня... потом появятся дети, мы с Машкой купим квартиру... и всё, конец... понимаешь, конец... как будто перерезали горло...
Я постарался щёлкнуть в воздухе пальцами, вроде бы даже получилось.
-- Эх, все вы, мужчины, одинаковые... и даже ты...
Она была неправа, я хотел опровергнуть её слова, но... но... не придумал как это сделать.
Это как оттенки цветов, которые женщины различают, а мужчины нет, только здесь - другое, особенные нюансы психики, акценты, складывающиеся в недоступный женскому взгляду узор, в котором я не чувствовал себя сволочью или кобелём. Не делал ничего грязного.
Она провела рукой по моему животу, потом ниже, но тут я понял, что совершенно не чувствую своего члена.
Совсем!
Как будто его нет!
Я перехватил Светину руку. Попробовал успокоиться. Попробовал представить вместо Светиной руки Машкину руку. Поцеловал Свету в губы, надеясь почувствовать губы своей жены.
Хоть как-то возбудиться.
Ноль.
Хуже не придумаешь.
"Твою мать, да что же это! На Машку не встаёт из-за того, что она приелась, а на Свету из-за того, что она не Машка! Как так!? В чём дело!?"
Я ничего не мог.
-- Чёрт... извини... не получится...
Света гладила ладошкой волосы на моей груди и смеялась, говорила что это - здорово, это к лучшему, не будет неловкости. Теперь она ссможет доверять мне как другу, будет подкалывать меня: дескать, теперь она видит, что я не такой как все.
Я хотел чтобы она заткнулась, я злился на самого себя, потому что больше не был мужчиной.
Я был тампоном, затычкой между ног.
Дело вовсе не в односолодовом.
Светка о чём-то говорила, но мне уже было всё равно, я закрыл глаза и постарался поднять голову повыше, чтобы потом, во сне, не блевануть.
Через пару минут я полностью отключился.
Наутро я увидел, что Света перебралась на другой конец дивана.
Я лежал в одиночестве.
Будильник в телефоне не прозвенел и не поднял меня на работу. Всё потому, что телефон лежал на кухне в стакане с Колой, которая осталась после пьянки. Я припомнил, что вроде бы разлил её перед сном в оба стакана, но, как теперь оказалось, не посмотрел на то, что в одном из стаканов лежал телефон.
Работа накрылась медным тазом, мне светил прогул.
Я присел на кухонный табурет, меня штормило с похмелья. Солнце грело спину через окно, из зала, с дивана, доносился Светин храп. По левую сторону от кухни, через приоткрытую в ванную дверь, пахло тепловатой гнилью.
Я кое-как поднялся, держась за стены и тяжело дыша.
Пошёл посмотреть на то, что там воняло.
Мерзкий запах шёл от стоящей в унитазе розы. Когда цветок согрелся вчера в тепле, оказалось, что он уже давно начал разлагаться.
Опавшие за ночь лепестки утонули и теперь лежали на дне, ожидая, когда их смоют.