Я прекрасен, как Бандерас, накачан, как Шварц и волосат, как горилла. А еще стеснителен и вспыльчив. Так говорила мама. Может, поэтому у меня вечные проблемы с бабами. Ну и, само собой, с наркотой и ментами. А на море я не был три года. И как вышел из психушки - так сразу и поехал в Коктебель. Раньше-то он мне нравился. Но видно, я постарел и подустал. И как-то не подумал, что захочешь повидать море - увидишь и людей. Я честно решил сделать всё, чтобы они мне не мешали. Приехал, сходил к знакомому татарину за ганджибасом, дунул и ломанулся на пляж. Море было на месте, это факт. Немножко пены, быстрый шорох отката и сразу - сладкий, еле слышный шлепок наката. Оно было ленивое и теплое, как та белобрысая сука, которую я...
Извольте посмотреть на это дело со стороны. Кто тот мудак, который стоит на нудистском пляже, улыбается и поражает внушительной эрекцией? Этот мудак - я. Любуюсь морем. А отупевшие от пьянства и сплетен рожи уже пялятся в мою сторону. Припадочно веселясь, знакомый маньяк наводит на меня потрёпанную камеру. Год за годом он снимает однообразное веселье. Технический портвейн в пластиковых бутылках. Пьяные забеги в рассол. И новые старые письки - крупным планом. Вот-вот, Кокос - место утончённое. Здесь воздух, понимаете ли, общий. В другом-то месте ему бы уже давно разбили камеру об рожу. А что бы вы сделали на моем месте? Я сделал большой заплыв. Посвежел. Дунул. И стал озираться. Все было как всегда - романтический пейзаж, битое стекло, объедки, подблёвки и несколько в жопу пьяных сук, вяло ползущих к морю. Зато трезвых сук было не заткнуть. Они сбились в кучки и обменивались мнениями с вялыми животными, которых и мужиками не назовешь. Животные помоложе вскидывали стаканчики или дрыхли на солнцепёке, оприходовавшись с утреца. "Завтра уйду в заповедник", - подумал я и дунул, надеясь наконец обрести покой. Но группа старых знакомых уже выслала гонцов по мою душу.
-Если гора не идет к Магомету, - рокотал пузатый придурок, подтаскивая ко мне бабу, - значит и познакомься, Гаврилушко, сын мой, это - Фефеля, дочь моя.
-Во бля, - сказал я и нервно хлопнул поднесенный придурком стакан портвейна. От Фефелиных ягодиц у меня глаза на лоб вылезли. Поэтому я взял полотенце и переместился поближе к добрым друзьям - бетать языком и нажираться вприглядку.
-Гаврюшка, слышал новость? - спросил меня Буратиныч, хрюкая от восторга, плюясь и кашляя, - знаешь Сяльку? Её муж заказал!
-Типа? - спросил я и дунул, занятый Фефелей.
-Не знает! - обнародовал Буратиныч и завертелся на подстилке, как пес, у которого в жопе глисты, - ну короче видишь мальчишечка ее за камушки водит. Он-то ни причем, смотрел на нее, как больной. Она и запала. Еле свели их - неделю все здесь бегали, подставы подставляли. Как дети блядь оба. Любо-о-овь... Вот они тут теперь того, а муж там на развод подал. Ему уже звякнули. Куча свидетелей, то-сё, он уж думал, не дождётся.
Буратиныч припал к стакану, а я сделал большой заплыв и потащил Фефелю трахаться. Как положено, во флигель и в койку, с промежуточной остановкой в кабаке. Трахал я ее дня два. Правда, без особого энтузиазма. Она была дико тупа и ленива. Трепалась без умолку. И даже отсосать не умела. Зато в кабаках вешалась мне на шею за двоих. Я чувствовал себя как мудак из волосатого анекдота про то, что здесь еще и море есть. И море меня не простило. Шестибальный штормец с ветерком разогнал по кабакам всех нежных телесами придурков. К середине дня море еле слышно заревело. "Люблю тебя", - сказал я морю, дунул и потащил свою суку в уютную бухту подальше от Кокоса. Видели бы вы, как она ковыляла по горным тропам на каблах, громоздкая и неловкая. Как кокетливо капризничала, надувая губки и умудряясь вспотеть на ветру. Слышали бы вы её непрерывный трендёж - она не закрывала рта даже в горах. И все норовила присесть-отдохнуть, а потом наступила на ящерку. Я думал, что сейчас я Фефелечку и задушу. Но тут мы пришли.
-Видишь вон там полоску темной воды? - спросил я.
-Она кажется такой спокойной, - ответила моя пошлячка.
-Сплаваем? - сказал я, - это недалеко. Будешь за меня держаться.
Она радостно повизгивала, качаясь на волнах. Плыть было легко и, как она выразилась, спокойно. Море зазывало в гости, сладко качало и было чуть прохладным - так, самую малость... Наконец я решил, что рискую шкурой. Попрощался с подругой и повернул обратно. Полтора часа я сражался с тягуном. Я пахал, как машина. На берегу упал и хорошо отдохнул.
-Воздух общий, - сказал я, отдышавшись и отбоявшись, - зато море, блин, - моё!
А потом дунул и отправился в Кокос, любуясь закатом и зная, что теперь - теперь оно меня точно простит.