Поэт был пьян. И он был весел. Подгоняемый хмельный чертом, юноша мечтал дотянуться до неба своей обветренной рукой. Но каждый раз, как казалось поэту всего в нескольких миллиметрах от солнца, его длинные пальцы смыкались на пустоте.
Шагая по плитам мостовой, он как обычно засовывал руки в карманы широких штанов и слушал веселую музыку шарманки. Старый башмачник, обанкротившийся на своем деле, продал мастерскую, купив на последние деньги этот дивный инструмент. Юноша часто останавливался напротив него и подолгу слушал завораживающую песню, лившуюся при каждом новом повороте золоченной ручки. Как обычно, бросив в потрепанную шапку пару монет, поэт двинулся дальше по набережной. Запрокинув голову, он смотрел на небо и увлеченно считал пролетавших мимо чаек.
Проходя мимо парапета, поэт, не долго думая, вспрыгнул на него, зашагав вперед. По левую его руку шумело море, и волны, стоная, разбивались о серые валуны. Над четким силуэтом юноши переливалось красками закатное небо. Поэт всегда мечтал летать. Всю свою жизнь он искал в своем безликом доме дверь, что могла бы открыться в небо. Но каждый раз, проверяя очередную дверь поместья, он вновь с разочарованием убеждался, что никуда, кроме пыльных улиц Венеции они не ведут. А небо, нависавшее над ним подобно натянутой ткани, было необычным. Поэт, в тайне от близких плетущий дома терновые браслеты, залюбовался им, покачнувшись на носках. Он всегда хотел умереть красиво. Темная фигура парапета, на котором стоял юноша, острой спицей врезалась в даль, исчезая в закатных сумерках улиц. Небо, отделенное от водной глади темной линией горизонта, напоминало прекрасную картину, написанную немного сумасшедшим, но от того не менее талантливым художником. Разноцветные краски мягкой пастели мешались на небесном полотне, забивая друг друга. Зеленый, малиновый, оранжевый, голубой, фиолетовый, золотистый, - все это мешалось перед глазами поэта и тому чудилось, будто вокруг него кружится хаотичная воронка цирка Шапито.
Разбежавшись по узкому парапету, он, широко раскрыв руки, прыгнул вперед. В первый момент, юноше даже казалось, что и правда летит. Но после, его синие глаза разочарованно погасли, и волны расступились и, приняв его в себя, сомкнулись над несчастной головой.
После, через несколько серых Венецианских дней, прибой вынес на берег посиневшее и раздувшееся тело. Никто долго не мог определить личность покойника, и только поседевший шарманщик смог опознать в нем молодого поэта. Скульптор, создававший ему надгробие, долго не знал, что выбить на крепком граните. В день похорон, старый шарманщик, принесший на могилу поэта белые орхидеи, долго сидел напротив надгробия и играл печальную песню. Колечки дыма, вырывающиеся из его резной трубки подлетали к памятнику и, разбиваясь, окутывали точенную надпись. "А он ведь совсем немного не долетел". До счастья.