Кир Ирина : другие произведения.

Орден Ранункулюс

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Зародившаяся в начале восьмидесятых годов XX века дружба между тремя московскими подростками заставит читателя смеяться до слез. Пронесенные через годы отношения так же вызовут слезу и желание кое что переосмыслить в своей жизни... но это случится не скоро, а пока Ромка, Петька и Люта увлекают всех желающих на археологические раскопки в Крым. Правда перед поездкой на юг читатель с удовольствием познакомится с чередой неординарных персонажей: виртуозом - матершинником дядей Колей, умудряющимся выражаться без единого непечатного слова, грустным актером массовки Склифосовским, пытающимся разъяснить пьянчужкам систему Станиславсого, с крикливой соседкой - сплетницей Муркой- Гитлером, суеверным археологом Арнольдом Ивановичем, интеллигентным антикваром Юханом Захаровичем, нумизматом Геннадием, неземной красавицей Венерой и многими другими. У Петьки необычный дар - он находит монеты и его мечта найти клад Мамая, который по легенде, зарыт где то под Феодосией. Однако, во время раскопок ничего интересного, кроме печенега и гребешков, друзья не найдут. Стрела, пронзившая печенега, станет Петькиным талисманом, а гребешки, что Ромка шутливо воткнет себе в волосы, вызовут антикварных вшей. Археолог Арнольд Иванович расскажет юным коллегам, что обнаружить клад это еще пол беды. Вот распорядиться им - это и есть настоящее искусство... Пройдет почти тридцать лет и на античной дороге, пролегающей по склонам горы Тепе-Оба, повзрослевшие друзья случайно обнаружат разбитый горшок с золотыми византийскими монетам. Только для чего он им послан?

Орден Ранункулюс

Часть 1

   Подхватив тетрадку с рецептами и свежесвязанную кофточку, Женя ловко прыгнула в туфли Цебо из "Детского мира" и крикнула:
   - Рома, Юхан! Мальчики! Я убежала к Сафоновой! Не скучайте! - И хлопнула дверью.
   Никто не отозвался. Юхан Захарович уже с полчаса как смотрел послеобеденный сон, сидя в кожаном кресле с журналом "Иностранная литература", а Ромка дудел в ненавистную дудку. Точнее, в флейту-пикколо. Чтоб ей...
   Как только дверь за матерью закрылась, Ромка, не вынимая мундштука изо рта, перебрался на подоконник и с нетерпением уставился в окно. РАЗ-два, три, РАЗ-два, три, РАЗ-два, три... по расчетам трех четвертей Женя должна была уже промахнуть лестничный пролет и поставить туфельку тридцать четвертого с половиной размера на ступеньку четвертого этажа. РАЗ-два, три... Пятачок перед подъездом пустовал, а это означало, что на мамином пути к Сафоновой кто-то встретился. Не иначе как Мурка-Гитлер. Ромка тотчас представил сцену, как переваливающаяся с боку на бок Мурка, вся обвешанная сумками, ловит в полете за край рукава его почти невесомую маму:
   - Здравствуйте, Марьгеоргевна, - говорит Женя Ромкиным голосом.
   - Здравствуй, здравствуй, Женечка. - Мурке достается противный голос карлицы-горбуньи. - Женечка, что я тебе хотела сказать: в девятом квартале выбросили венгерских куриц! Подожди! - Соседка долго роется в связанной из овощных сеток авоське и достает добычу. - Вот, глянь, какая красавица! Не то что наши синие птицы! Срочно отправляй туда Ромочку! Просто срочно! Нечего дома сидеть, симфонии разводить! Взрослый уже парень! Пора ему начать понимать, что к чему! А ты, вместо того чтобы объяснять, взвалила на себя двух здоровых мужиков да родню чужую в придачу. Посмотри на себя! Кожа да кости!
   В общем, Мурка Рому бесила. И не только его. Вся дворовая компания терпеть не могла Марью Георгиевну и ее сына Георгия - взрослого дяденьку, обретавшегося у мамкиного подола. Любить Мурку-Гитлера было совершенно не за что. Во всяком случае, не за вечно недовольное, брезгливое выражение лица. И уж точно не за нотации, что читались любому, кто попадался на ее пути. И, конечно, не за толстые губы, криво накрашенные яркой помадой, не за удушливый запах духов "Красная Москва", не за крупный нелепый бант в жидких волосах, не за повышенную болтливость, не за... Однако основная причина неприязни крылась в том... (и Адольф Гитлер имел к тому прямое отношение)... в том, что Мурка гоняла всех от палисадника, который она разводила под окнами своего третьего этажа.
   Круглый год, не считая зимы, на Муркиных клумбах что-либо цвело. Еще не успевал сходить снег, а из расколов талых сахарных голов уже выглядывали голубые и белые подснежники, набирали бутоны оранжевые крокусы. Только отходили крокусы - их сменяли разноцветные, от нежно-розового до густо-фиолетового, гиацинты. А какие тюльпаны выгоняли ко Дню Победы Марья Георгиевна с сыном! Один к одному! Алые, с острыми, точно языки пламени Вечного огня, кончиками лепестков! "Огонь" полыхал в окружении нарциссов четырех сортов. На первой клумбе цвели желтые с белыми рыльцами. На второй - наоборот, белые с желтыми рыльцами. На третьей красовался Женин любимый сорт - жемчужный цветок с сахарной гофрированной трубочкой в форме колокольчика. На четвертой клумбе размещались самые изящные представители семейства амариллисовых: мучнисто-белые с плоской оранжевой сердцевинкой и красным кантом по ободку. Под последний звонок распускались бордовые и лавандовые пионы. Их запах смешивался с двумя кустами махровой сирени по углам палисадника. И как, спрашивается, можно совладать с собой да не покуситься на такую красоту? Но Мурка с сыном зорко следили за всеми, кто приближался к их владениям. Исключения не делались никому, даже дворовой любимице - собаке Дуське. Для Дуськи и ее хвостатых приятелей у Мурки всегда наготове стояла кастрюля с водой. Для всех остальных - визгливая, с надрывом, оглушающая отповедь, накрывающая звуковой волной весь квартал. Действо сопровождалось выбросом правой руки вперед и пронизывающим пространство указующим жестом, что у любого советского человека рождало прямую ассоциацию из кадров военной кинохроники: "Дойчен зольдатен унд офицерен!" Если Адольф Гитлер в пламенных речах с трибуны во всех грехах обвинял евреев и большевиков, то Марьгеоргевна с высоты третьего этажа не ограничивала себя ни в чем. Ни в национальном, ни в социальном, ни в возрастном, ни в каком-либо еще плане. Если бы она клеймила только одного нарушителя территории - это еще как-то можно пережить, но в Муркином разносе принимали участие все члены семьи охочего до цветочков подростка, а также друзья, гости и случайные знакомые. С указанием дат и времени суток. За это Мурку не любили и все остальные жители квартала.
   Наконец Женя выпорхнула из подъезда, и Ромка, не переставая выводить фуги, предусмотрительно спрятался за горшком с крупным кустом алоэ. Он знал, что мама поднимет голову и проверит - не следит ли он за ней. Если следит, то может сделать финт - вернуться и заставить доиграть все задание до конца, а еще хуже - повторить упражнения еще пару раз. Это в Ромкины планы никак не входило. Ну вот, наконец коричневый в желтый горошек плащ скрылся за углом соседнего дома, и Ромка с наслаждением оборвал пассаж. Свобода!
   Больше всего на свете шестиклассник Раман Садо, в просторечии Ромка, мечтал о том, чтобы все оставили его в покое. Тогда бы он с удовольствием мог предаться любимому увлечению - созерцанию. Такому нехарактерному для ребенка занятию мальчик посвящал любой свободный момент. В школе, сидя за партой, он подпирал рукой щеку; на улице - находил лавочку или облокачивался спиной о дерево; дома - гнездился на подоконнике, свешивался с перил балкона и открывал дверь в иной мир. Странно только, что та прекрасная дверь повиновалась только ему. А все очень просто: надо, к примеру, сосредоточиться на игре ветерка в осиновой кроне. Кто на это обращает внимание? Немногие, а Рома видел не листок, а задрапированную в шаль испанскую танцовщицу в пышной юбке. То плечом подернет, то поведет бедром, а затем возьмет и кокетливо приподнимает многослойный подол... Вы думали, тыльная сторона осинового листа зеленая? Нет! Исподняя часть у "танцовщицы" серебряная! И до понимания выражения "дрожит как осиновый лист" Ромка тоже дошел сам, без всякой подсказки - черенок осинового листа по отношению к его площади самый длинный из всех изученных мальчиком деревьев. Именно такая пропорция дает особенную, осиновую зыбь. А кто знает, сколько цветов переливается одновременно на крылышках крошечной фруктовой мушки? Раман насчитал десять. Ни одна бабочка не сравнится с крохой по количеству переливов! Рисунки штор и обоев. Если правильно на них смотреть, можно различить султана в чалме, злое лицо волшебника или плавно изгибающееся тело длинноволосой красавицы. Трещины на стене - развалины замка, водяные подтеки на стекле - перевернутые деревья неведомой рощи, плывущие облака - животные небесного зоопарка (баран с крыльями, поросенок в чешуе и с рыбьим хвостом, тигр с рогами тура). Он бы увидел еще больше - оставь его в покое и дай в руки что-нибудь помять. Неважно что: носовой платок, промокашку, пластилин, кусочек хлеба. Особенно хорошо мять апельсиновую корку - она запах дает. Мандариновую тоже неплохо, но она быстро приходит в негодность. Женя назвала подобное состояние сына "лунатичным" или "сомнамбулическим", а само занятие созерцанием - "бдением". Во время "бдений" Ромка уходил настолько далеко, что, когда его тормошили, находился еще "там" и отвечал не всегда адекватно. Мать тревожило поведение ребенка, и время от времени она даже порывалась показать сына детскому психиатру, но отец останавливал.
   - Брось и забудь, - философски говорил Юхан Захарович жене, годной ему и на вид, и по возрасту в дочери. - Просто сын у нас с тобой - натура самоуглубленная.
   - Не самоуглубленная, а сомнамбула ходячая. Вот так иной углубится... А если не вернется? - тревожным голосом отвечала Женя.
   - Вернется, вернется, - улыбаясь в усы, отвечал отец, - куда ж ему деться...
   Правда, однажды, находясь "за дверью", Ромка был близок к невозвращению - он просто не почувствовал, как, закашлявшись, начал задыхаться. Врачи решили, что это аллергия на апельсины - в тот раз мальчик мял апельсиновую корку. Но приступы кашля с удушьем начали повторяться, и доктора поставили диагноз - астма, апофеоз которой пришелся на август. Что-то зацвело, но Муркины "сады Семирамиды" оказались совершенно ни при чем. Цвела, как говорила красавица Венера Билялетдинова, аллергик со стажем, скорее всего полынь. Венера жила на втором этаже и сама в ту неделю ходила с носовым платком и красными от слез глазами. Супрастин ей давно не помогал, и Венера через знакомых доставала дефицитные таблетки, которыми поделилась с Женей. Ромка послушно пил импортное лекарство, но без толку - каждую ночь к дверям их подъезда приезжали неотложки. Врачи делали спасительный укол, качали головой и, как могли, успокаивали семью:
   - Не переживайте, у мальчиков это бывает. Годам к семнадцати-восемнадцати, как правило, перерастают.
   - Дожить бы, - всхлипывала Женя.
   Когда мама плакала, ее и без того молодое лицо становилось совершенно девчачьим. Любому человеку со стороны логичным было предположить, что зареванная Женя - сестра, а суетившиеся вокруг Колавна и Юхан Захарович - бабушка с дедушкой. Так и произошло, когда уставшая от ночных вызовов врачиха "скорой" закрыла на минутку глаза, откинулась на спинку стула и произнесла Ромкин приговор:
   - Вы, бабушка с дедушкой, как хотите, но если вам дорога жизнь ребенка, то мальчика нужно отдавать на духовые инструменты. Самое лучшее - на саксофон. Он легкие хорошо разрабатывает. Мальчик-то у вас маленький, грудная клетка у него узкая. А саксофон и количество приступов сразу уменьшит и их интенсивность. Покупайте ребенку инструмент, а сестренка пусть водит в музыкальную школу.
   Докторша сидела с закрытыми глазами и не видела, как изменились лица присутствующих, но посвящать чужого человека в семейную иерархию не имело смысла. Только Юхан Захарович вздохнул и риторически произнес:
   - Ну да, все правильно. Еврею - скрипку, айсору - дудку.
   - Что вы сказали? - спросила врач, открыв глаза. - Я не расслышала.
   - Ничего, ничего, - как бы встрепенувшись ото сна, ответил Ромкин немолодой отец, - это я про себя.
   Через три дня на обеденном столе времен Павла I красовался немецкий саксофон "Диамант" одна тысяча девятьсот тридцать девятого года выпуска. А как иначе? Какой, скажите на милость, саксофон может приобрести антиквар своему единственному сыну? Только антикварный. Других вариантов не рассматривалось.
   Раман уже свыкся с мыслью, что в его жизни появится саксофон - Юхан Захарович много и восторженно рассказывал про джаз, приводил в пример оркестры, где без саксофона никуда, достал пленки с Армстронгом и под конец намекнул на то, что редко какая женщина устоит перед саксофонистом. Влюбчивый Ромка клюнул на эту приманку, но в музыкальной школе его ждало разочарование - первые два года будущие саксофонисты осваивают флейту-пикколо... С флейтой церемониться не стали - купили самую простую в обыкновенном музыкальном магазине.
   Во двор въехал груженый "газик" и остановился напротив их подъезда. Дверь открылась, и оттуда выпрыгнул щуплый, подвижный, будто на шарнирах, мужчинка. Вслед за ним из кабины вылезла сдобная тетенька в ситцевом халате и косынке на голове. Ромка отложил кусок пластилина, вслепую дотянулся до отцовского цейсовского бинокля и направил окуляры на тетеньку. Что-то в ней было не то... Раман усиленно вглядывался в женщину, пока, наконец, не понял, что именно не давало ему покоя - неестественный зазор между лбом и косынкой. Господи, так это же бигуди!
   Приехавшие открыли борта грузовика и выпустили из кузова двух грузчиков и белобрысого мальчишку - ровесника Ромки. Началась обыкновенная суета, связанная с новосельем. Семья эта, скорее всего, въезжала в пустующую на четвертом этаже квартиру, прямо под Садо. Раньше в семьдесят девятой жила жизнерадостная патологоанатом Виктория И с мужем Владимиром, тремя дочерьми и внуком Дениской. Виктория Борисовна была единственным человеком, с которым Мурка-Гитлер связываться опасалась. "Из всех врачей только патологоанатом чувствует себя совершенно комфортно - на него никто не жалуется", - шутила тетя Вика. Не иначе как врачебная специальность неунывающей кореянки наводила на копающуюся в почве Марью Георгиевну суеверный страх. Кто знает, что на уме у басурманки, каждый день имеющей дело с теми, кому прямая дорога в землю? И шуточки эти ее дурацкие...
   Другие бы, на месте девочек И, пользовались своей безнаказанностью, но Александра, Таисия и Светлана считались детьми воспитанными и видов на Муркины клумбы не имели. А то, что Света раз в год, одиннадцатого мая, аккуратно срезала ножницами пять белых нарциссов с гофрированными трубочками (кто бы заметил!), - не считается. Цветы предназначались хрупкой, как и сами нарциссы, Жене на день рождения. Ромкина мама - библиотекарь носила Свете редкие книжки, порой на одну ночь, за что девочка была очень благодарна. А потом младшая дочка Виктории Борисовны, не дождавшись результатов приемной комиссии бауманки, все бросила и уехала строить БАМ. Оптимизм Виктории Борисовны и здесь не подкачал: "Кто куда: кто в МАИ, кто в МЭИ, а моя Светка тоже на три буквы!". А вот Ромка расстроился. Он был влюблен в Свету. Но, с другой стороны, с ее отъездом отпала необходимость решать для себя, кого же он больше любит - младшую И или Венеру Билялетдинову. Влюблялся Ромка часто и помногу. Что делать? Горячая южная кровь, хоть и разбавленная русичами да вятичами, кипела в Рамане Садо с того самого момента, как он ощутил себя не просто живым существом, а именно мальчиком. Помимо подъезда у него имелись влюбленности в обеих школах, во дворе, в прачечной, в магазинах "Диета" и "Детский мир". Только тетки из булочной не котировались. Ни возраст, ни конституция тела, ни цвет глаз или волос не имели для него никакого значения. В женщине, по его убеждению, важна не красота, а "маноЄк". Заключаться он может в чем угодно: в движении бедер, особенном жесте, запахе, улыбке, поволоке в глазах, смехе... А если внешние данные сочетаются с "манкоЄм", тогда это однозначно любовь...
   Из воспоминаний о Свете И, об ее особенном голосе: тихом и немного сиплом; о манере говорить: с легкой паузой в одну четвертую; о полуулыбке на чуть выпирающих вперед, готовых к поцелую губах Ромку вытолкнул неприятный звук. Толстой тетькой с авоськами, что спиной втискивается в автобус, звук грубо выпихнул образ Светы, и пробудившийся от грез Раман очнулся в Муркиной "оратории". От слова "орать". Не иначе кто-то залез в цветник.
   Так оно и было: белобрысый новосел нарушил границы палисадника. Он вошел в живую изгородь лаковых космей. Девчонки называли их "французскими духами" - нажмешь на бутон-кнопочку, и из него заструится нежный парфюмерный запах. Но парень шел не за духами. Он уже обогнул золотые шары и, добравшись почти до центра, остановился напротив клумбы с разноцветными однолетними георгинами - "веселыми ребятами". Мурка заходилась в истерике: "Лимита поганая!", "Понаехали!", "Недоносок!", но парень, казалось, не слышал обращенных к нему эпитетов - у него имелось занятие поважнее. Он ударил пару раз мыском в насыпь у "веселых ребят", нагнулся, поднял что-то, потер и покинул запретную территорию.
   - То-то же! Смотри у меня! - кричала Марьгеоргевна октавой ниже. - Еще раз увижу - уши пообрываю!
   Ромка открыл окно, навел максимальное приближение на полевом бинокле и вылез чуть ли не по пояс - на ладони нового соседа серебрилась монета! Не иначе как рубль! Олимпийский или юбилейный (с пятого этажа не очень-то разберешь), но целый рубль!

***

   Белобрысого новичка звали Петя Глинский. Он стоял у доски, засунув руки в форменные брюки. Через плечо висела потрепанная сума с надписью: "Олимпиада-80". И ничего, что часть ремня сумки крепилась на скрепке, а вторая сверху пуговица школьного пиджака так и просилась на пол - все девчонки в классе замерли от восторга. Еще бы! Перед ними стоял сошедший с картины былинный богатырь. В ранней молодости, конечно.
   Вот только в учебе богатырь оказался не очень. Если поначалу все девочки завидовали Лене Смирновой, с которой посадили Глинского, то через неделю им стало ясно, что новичок будет использовать отличницу Ленку в корыстных целях. А именно: списывать все предметы, кроме физкультуры и пения, где Петя сразу себя показал на все сто процентов. Он и отжался, и подтянулся, и по канату залез и куплет про "Ленин такой молодой и юный октябрь впереди" вывел с чувством и пониманием не в пример Садо - ему, известное дело, медведь на ухо так наступил, что любая музыкальная школа уже бессильна. По всем остальным дисциплинам Петр Глинский относился, как говорили учителя, к "твердым троечникам".
   Сентябрь восемьдесят третьего года был богат в сто второй школе на новичков. Помимо красавца Глинского и трех более-менее симпатичных девчонок в школу пожаловал сам Пшеня. Нет. Не так. САМ Пшеня - это будет верно. Леха Пшеничников, завсегдатай детской комнаты милиции, и жил в соседнем квартале, и учился в соседней школе. Интрига ситуации заключалась в том, что учебные заведения стояли недалече друг от друга и Пшеничникова-младшего (трое старших уже облагораживали тундру каждый по своей статье) перевели в Ромкину школу с весьма конкретной целью. Вернее сказать, с благородной миссией - прервать династию Пшеничниковых, вливающихся в строй советских граждан исключительно через врата Бутырского тюремного замка. По мнению чиновников РОНО и сотрудников милиции, воспитательная работа в сто второй была поставлена на уровень выше, нежели в Пшениной общеобразовательной, так что Лехиной рокировкой педагоги с милиционерами надеялись сделать из Алексея Валентиновича Пшеничникова полноценного члена общества. Не чета отцу и братьям.
   Сам Пшеня чихать хотел на мнение РОНО (милиции он все ж побаивался) и начал устраивать в новой школе свои порядки. Почитателей в сто второй у него хватало, и Леха без труда сколотил себе команду, с которой собирался навести полный шухер.
   В туалет на третьем этаже Ромка попал совершенно случайно - все уже знали, что Пшеня со товарищи на большой перемене курят в тубзике третьего и там лучше не появляться. Однако Раман по своему обыкновению задумался и прошел лишний этаж, а тут и физиология дала о себе знать. В уборную он вошел спокойно, без преград, но, дойдя до писсуаров, понял, что попал в ловушку - и сзади и по бокам его обступила Пшенина свита. Сам Леха сидел на подоконнике и разминал беломорину.
   - Ой, глядите, кто нам пожаловал. - Гостеприимно распахнув руки, хулиган изобразил любезность. - Тоже без никотину подыхаешь? - И с издевкой протянул папиросу.
   - Нет, нет, - сконфузился Ромка, - я... пожалуй... пойду...
   - Куда это ты, хотел бы я знать, собрался? - Пшеня спрыгнул с подоконника и засунул папиросу за ухо. - Не к завучу, часом?
   - Нет, не к завучу, - тихо ответил Ромка.
   Леха ухмыльнулся и шмыгнул носом:
   - Все вы говорите, что не к завучу, а потом бежите и стучите, падлы! - Лицо его перекосило злобой. - Эй, Болт, кинь-ка мне спичечный коробок. Мой совсем пустой. Неинтересно будет!
   Стоявший по Ромкину левую руку Герка Гаев по кличке Болт вытащил коллекционный коробок с бабочкой-шоколадницей (всего в наборе было двенадцать бабочек) и в точности исполнил приказ "хозяина" - кинул коробочку. Пшеня ловко поймал передачу и положил коробок на выложенный плиткой пол.
   - Эй ты, армяшка, навостри локаторы сюда, - блатным голосом произнес Леха, и в глазах его подручных блеснуло неподдельное уважение, - подваливай ко мне и принимай позу дворняги у корыта с водой.
   Все, кроме Ромки, хихикнули.
   - Будешь толкать этот коробок носом от меня до двери, - продолжил Пшеня. - Ты меня поэл?
   Кодла дружно заржала - "здорово придумал!" и побудительно глянула на Ромку: мол, давай, не мешкай! Болт даже толкнул его в плечо:
   - Слышал, что Пшеня приказал?
   - Я не армянин, - удивляясь собственной храбрости, ответил Ромка, - я айсор.
   - Какой еще засор? - спросил Леха Пшеничников, и вся шобла снова загоготала.
   - Оставь его в покое, - послышался за Ромкиной спиной сильный, уверенный в себе голос, - ничего он толкать не будет.
   Все повернулись. У двери стоял новичок с сумкой "Олимпиада-80" через плечо.
   - Ничего он толкать не будет, - констатировал Глинский, а затем отдал четкий и предельно ясный приказ: - Отпусти его.
   Лучше бы Петька угрожал, тогда дело закончилось препираниями и мелкой разборкой, но он посмел приказать! И кому?! САМОМУ Пшене!
   Леха сплюнул через зуб:
   - Ты кто, ваще, такой будешь?
   Новичок спокойно стоял, засунув руки в брюки, и, нагло изогнув красивые губы, смотрел хулигану прямо в глаза. Пшеня психанул:
   - Я второй раз спрашиваю, ты кто такой будешь?!!
   Новичок будто его не слышал.
   - Кто ты, мать твою, такой будешь, чтобы мне указывать?!! - уже визжал Пшеня, и тогда Глинский, снисходительно усмехнувшись, снизошел до ответа:
   - Ученик шестого "А" Глинский Петр Николаевич. Помогло?
   - Урою! - орал потомственный урка. - Ять-тя урою, ты поэл? Собирай завтра к четырем подписку!
   - Уважаю, - спокойно ответил Глинский. - Где?
   Пшеня тяжело сопел:
   - Напористый ты змей... Завтра во дворе... у Красного...
   - Это где такое?
   - Это у Красного кирпичного магазина, через три квартала, - вмешался в разговор Ромка, - я тебе покажу. Я подписываюсь и иду с тобой.
   Под "подпиской" подразумевался сбор приятелей, которые будут выступать на твоей стороне в случае драки. Согласно непубликованным правилам обе команды выставляли столько бойцов, сколько могли, и соотношение сил на поле боя не имело значения. Один против десяти? Значит, один против десяти. Подписка есть подписка.
   Весь следующий день сто вторая школа жужжала о предстоящей драке. Идти на сторону новичка Глинского кроме Рамана Садо желающих не нашлось, а вот доброхотов и парламентеров собралось достаточное количество. "Откажитесь, не связывайтесь!", "У него первый брат по хулиганке, второй по разбою сроки мотают. Не Пшеня, так дружки отмутузят!", "Извинитесь. Что, сложно? Пшеня отходчивый".
   В назначенное время в сквере за продуктовым магазином, называемым за особый, свекольный, цвет кирпича "красным", в подписку без пяти минут уркагана собралось человек двенадцать. Четверо школьных корешей, а остальная братва - неизвестно откуда. Они бродили, важно курили, не вынимая папирос изо рта, и разминали кисти.
   - Ты когда-нибудь дрался? - спросил Петька идущего рядом Ромку.
   - Ну тааак, - неуверенно ответил тот и переложил саксофон из одной руки в другую. С этого года их класс (наконец-то!) перевели с флейты-пикколо на титульный инструмент. Чтобы оправдать уход из дома, Ромка прикрылся музыкалкой и для полного алиби забрал антикварный "Диамант".
   - Понятно, - вздохнул напарник, - значит, так, первое: убираешь эту фисгармонию подальше. - Одноклассник небрежно кивнул на сакс. - Второе: встаем спина к спине. Так мы защищаем тылы друг друга. Самое неприятное - когда нападают сзади. Третье - защищай лицо. Вот так. - Петя приложил наискосок руку к лицу. - Из этой позиции можно потом выйти на удар. Четвертое... Не бойся вкуса крови. Пятое... Если повалят на землю - обеими руками закрывай голову. Если руки уже не слушаются - сворачивайся что есть сил в калачик. И прячь голову в колени. Поэл? - голосом Пшени спросил Петька напарника.
   Оба рассмеялись.
   Их зубы и почки спасла Колавна. Она вышла из Красного магазина и решила задворками сократить обратный путь. Жители соседних домов, видя, как стая хулиганов мутузит двоих пацанов, начали потихоньку выбегать из квартир, звонить в милицию, но не терпящая несправедливости Колавна подошла вплотную к месиву из тел и принялась без разбору лупить кого палкой с резиновым набалдашником, кого сеткой со сгущенкой. Она могла еще долго наводить порядок, невзирая на вопли "Ты что, бабка, сбрендила?", но увидела валяющийся на земле раскрытый чехол с саксофоном "Диамант", одна тысяча девятьсот тридцать девятого года выпуска, осела прямо на землю и заголосила.
   - Убииилиии!!! - взвыла Колавна. - Фашииистыыы!!! Ромочку моего убили до смертиии!
   При фразе "убили до смерти" недобитые банками сгущенки сторонники Пшени вместе с атаманом прыснули в разные стороны.
   Квартира Петьки пахла ванилью и яблоками, что неудивительно - оба его родителя работали на кондитерской фабрике "Черемушки", а на выходных съездили в деревню и привезли мешок антоновки. Ваза с яблоками украшала стол рядом с новеньким, неделю назад купленным диваном. На его красном велюре распластались изрядно поколоченные одноклассники. Их матери суетились вокруг раненых чад и беспрестанно кудахтали.
   Раман не слышал женской болтовни - он нашел предмет для созерцания. В этот раз Ромка внимательно изучал метаморфозы зеленого цвета яблока в зависимости от освещения и... угла прищура правого, только наполовину затекшего, глаза. Левый полностью вышел из строя. По словам травматолога: "Откроется в лучшем случае дня через три-четыре, и то пока не полностью".
   У Петьки, наоборот, подбитым оказался левый глаз и сильно разбиты губы (не считая перелома руки). Время от времени он ворочался и недовольно шевелил распухшим ртом:
   - Эй, мамаши, ну хорош уже причитать. Хватит.
   - Что хватит? Что хватит? - всхлипывала Нина Антоновна, прикладывая то одному, то другому "подписанту" холодный компресс. - Ведь убить же могли!
   Разводившая марганцовку или резавшая марлю зареванная Женя вторила Петькиной маме кивком и очередной порцией слез.
   - Но ведь не убили же! - не выдержал наконец Петька.
   - Не убили! - всплеснула руками Нина. - Вы слышите, что он говорит! А?! Не убили! Вот ведь дурак, ей-богу, дурак!
   - Кто дурак? - спросила Женя, внося в комнату лед для компрессов.
   - Да Петька мой, кто ж еще? - Нина Антоновна высморкалась. - Жень, ну сама посуди... Иные в стороне стоят, а этот на рожон лезет! - Нина поправила съехавшую на лоб косынку, закрывавшую бигуди, и продолжила: - Родной дед! Кто б мог подумать! Один к одному... - И, немного помолчав, добавила спокойным голосом: - Отец мой такой же был - борец за справедливость. Чуть что - в драку ввязывался. За правду лез в самое пекло. Так и Петька... Что в той школе, что в этой...
   - Жив? - спросила Женя.
   - Кто? Отец-то мой? - Нина Антоновна тяжело вздохнула. - Да нет, конечно... упокой господи его душу... - И робко, исподтишка перекрестилась.
   Дверь в квартиру Глинских в тот вечер не закрывалась. Сначала сидел свой участковый, пил чай и составлял протокол, который забыл на столе вместе с гостинцем - кульком яблок. Затем поднялась Марья Георгиевна и принесла домашней наливки: "Выпейте, девочки, обнулитесь. Все хорошо, все нормально, мальчики живы, и это самое главное". После Мурки пришла добрейшая тетя Катя с молоком и миской творога: "Кальций, им сейчас нужен". Не успела уйти тетя Катя - пожаловал участковый другого участка (где происходила драка), а вместе с ним мама Венеры - Фарида Файдуллаховна с двумя кусками отбитых антрекотов: "Лед - хорошо, но мясо лечит мясо. К синякам мясо надо прикладывать". Направляющихся в сторону семьдесят девятой квартиры Софью Михайловну и Бориса Юрьевича Бройде было слышно за два пролета.
   - Софа, ну Софа же, - умоляюще обращался к жене Борис Юрьевич, - ну что ты с меня хочешь?
   - Как - что?! - возмущалась тетя Софа. Родилась и выросла она в Одессе, а высшее образование получила в Ленинграде. С тех пор ее речь состояла из одесского говора с ленинградским налетом. Окурки назвались хабариками, хлеб - булкой, гречка - гречей. Все жили "в пятом подъезде" - одна Софья Михайловна "на пятой лестнице". Молоко и квас она брала не на разлиЄв, а в роЄзлив. Ну и, конечно же, "булочная" вместо "булошная", невское "что" против московского "што". - Как - что?! Иди и осмотри мальчиков! Я просто уверена - эти коновалы из травмопункта что-то упустили! Ты бы видел их лица!
   - Софа, дорогая, - оборонялся дядя Боря. - Мне несложно посмотреть! Но какой с этого толк?
   - И он еще меня еще спрашивает, какой толк! - неслось уже более отчетливо. - Тебе что, сложно сделать диагноз? Ты вообще врач или деталь?
   - Врач, Софа, я врач! Но я же протезист!
   - И что с того? - искренне недоумевала супруга. - И зуб кость - и рука кость. И десна мякоть - и лицо мякоть. К тому же все это хозяйство находится на голове! Иди уже!
   В коридоре опять послышались шаги, но вместо четы Бройде в дверном проеме появилась растрепанная женщина лет сорока с неимоверно усталым лицом. За ней виновато плелся Пшеня, заметно утративший глянец.
   - И вот это ты называешь по понятиям? - Не представившись и не поздоровавшись, женщина указала на Ромку с Петькой.
   - Ну ма-ам, - виновато басил Леха, - я же тебе уже говорил - это была подписка!
   - Гуся мокрого писка! - рубанула мать и одновременно отвесила Пшене такую затрещину, что тот вылетел вперед.
   Нина Антоновна и Женя стояли, прижавшись друг к другу, и, потеряв дар речи, наблюдали за происходящим.
   - Ты где такие понятия, могила моя, выискал?! Где такие понятия, в которых дюжина лбов мочит двоих безоружных малолеток! - продолжала Пшенина родительница.
   - Безоружных?! - осмелел Леха. - Да этот, маленький, знаешь, как меня по голове своим сексофоном огрел - думал, хана! Кеды в угол поставлю!
   - Значит, мало огрел, что мозги на место не встали! Один на один выходить надо было! И все! Ты мне... - женщина проглотила нецензурное выражение, - ты мне, Пшеня, смотри... и потом не говори, что не предупреждала! Намотают тебе по этому делу чалму - ни курева, ни лопухов от меня в чалкиной деревне не дождешься! Так и знай! Проси прощения, сученыш, кому сказала! - И вдруг, прислонившись к косяку, без всякого перехода запричитала нараспев: - Не губите, ой, умоляю, не губите! Ой, простите его, дурака такого захристаради! Я полы вам буду мыть, женщины мои милые, белье стирать - крахмалить - гладить, только заберите заявление! Ой, один он у меня остался! Последняя моя надежда! А без него мне уже и жить-то незачем! Вся семья на нарах парится! Ой, да за что же мне такое наказание! Ой, да как же мне все это обрыдло, кто бы знал! Ой, Христом Богом молю...
   Все присутствующие в квартире матери, включая тетю Софу, пустились в плач...
   - Орфоэпическая ты ж сила в космических лучах! Это что за изоморфия тут происходит?! - раздалось среди гомона и слез. Наступила тишина. Ромка изо всех сил вытаращил оставшийся глаз и приподнялся на ушибленном локте, чтобы лучше разглядеть говорившего, а тот продолжил: - А ну, мамзели, хорош брухиерею на глюкозе разводить! Остров Жапонез, понимаешь!

***

   Чтобы правильно воспринять и оценить картины, к примеру... ну, возьмем Караваджо, мы должны быть знакомы со средой, в которой мастер писал свои полотна, а также с сюжетной подоплекой. Так же и с отцом моего друга Петьки дядей Колей Глинским. Для начала нужно окунуться в атмосферу, где он, с позволения сказать, "творил". Итак, представьте себе лето. Уютный московский дворик где-то в Черемушках утопает в зелени...
   Из окна второго этажа раздается:
   Земля в иллюминаторе,
   Земля в иллюминаторе,
   Земля в иллюминаторе видна...
   Где-то на углу:
   Моооре, моооре, мир бездон-ный,
   Пен-ный шееелест волн прибре-ежных...
   В воздухе витает запах жареной картошки и аромат Москвы. Вы знаете, чем пахнет Москва? Тополями! Тот сладковатый пряный запах сильно разбавленного водой дешевого одеколона дают тополиные почки!
   На веревках сушится белье, слышен стук выбиваемого половика. С детской площадки раздаются визги малышни, девчонки прыгают в резиночку, играют в дочки-матери. Настоящие матери прогуливаются с колясками или сидят на лавочке. Вот как раз на лавочки и следует обратить внимание. Они стоят по всему периметру квартала. По три на каждую сторону. В основном на них располагаются компании старушек и домохозяек, но есть особенные... "Интеллигентская" находится у четвертого корпуса. Заправляет на ней старик Горшков. Колченогий мужик с суровым бронзовым лицом. Большой любитель шахмат. В детстве я как-то открыл учебник истории, увидел изображение Сергея Ивановича и, изумившись, прочел подпись "Гай Юлий Цезарь". До того был похож... На "интеллигентской" собираются старички-шахматисты вместе с внуками. Иногда к Горшкову приковыливает мой отец - Юхан Захарович Садо. Его уважают и сразу уступают место. Во-первых, правая нога у отца короче левой - врожденный дефект, во-вторых, родитель мой далеко не молод, в-третьих, Юхан Захарович знает толк в шахматах, ну и, наконец, папа - антиквар, а следовательно, интересный собеседник. Горшков ждет его с нетерпением, чтобы обсудить проблемы мироздания. Лексически у шахматистов вы никак не обогатитесь. Самое тяжелое ругательство "Т-тыыы...". Ну и черт с лешим. Негусто, негусто... Идем дальше.
   Рядом с интеллигентами сидят доминошники. Это простые работяги, шофера, наладчики. Они уважают в перерывах между сменами или по выходным "забить козла", попить пивка из трехлитровой банки и почесать языки. Пролетариат, безусловно, выражается, но не так чтобы очень. Весь диапазон укладывается в интервал от "Ядрид Мадрид" до "Япона кочерыга". Мужики в основном ведут себя прилично и по первому зову жен идут развешивать белье или обедать. Перемещаемся правее.
   Под сенью сильно изогнутых ив, как за шторами, прячется лавочка, на которой собираются "старшиЄны", или, как говорят наши матери "страшиЄны" - длинноволосые старшие ребята и их подруги. Из кассетных магнитофонов скачет "Чингисхан" и бешено хохочет родной город: "Москау, Москау! Уаха-ха-ха-ха!". Парни бряцают на гитарах популярное:
   Я пью до дна за тех, кто в море!
   За тех, кого любит волна!
   За тех, кому повезет!
   Каждый, кто умеет держать гриф, считает своим долгом вывести четыре диссидентские терции "Smoke on the water" - фа-фа-фааа, фафа фа фа, фа-фа-фа, фа, фааа. После "дыма над водой" компания с хохотом орет во всю глотку "What can I do?" на русский манер - "Вод...ки-най-дууу! У! Вод...ки-най-дууу!". У них можно подслушать анекдоты, как Фурманов, Чапаев и Петька раскладывали квадратный двучлен, про сексуальные похождения Вовочки и поручика Ржевского, а также:
   - Федикс Эдмундавить, у вас, батенька, ноги вадасатые?
   - Волосатые, Владимир Ильич, волосатые.
   - Ага! Отень ха-да-со! Надюша, запиши "Федиксу Эдмундовитю ваденки на зиму не выдавать"!
   Старшие позволяют себе "блин, заколебал!". Иногда прорывается и "великий могучий". В основном прародители "блина" и "заколебала". Тоже быстро надоедают. Мат в чистом виде, согласитесь, неинтересен. Он плохо пахнет и режет ухо, уж извините. Мат в моем понимании - это острая ароматная приправа. Чуть переборщил - и блюдо безнадежно испорчено. И мы, пацаны, стремимся оказаться у второго корпуса, где, образно говоря, можно попробовать разных блюд... На так называемой "пьяной лавочке".
   Лавочки как предмета уже давно нет. Каркас бывшей скамейки напоминает обглоданный голодными собаками скелет кита, выбросившегося на берег. За густыми кустами стоит стол, а вокруг него, досками внахлест, места в партере. Это и есть место сборища всех окрестных почитателей зеленого змея - "пьяная лавочка". На нее, как в клуб, приходят порой семьями. Мать и отчим моей одноклассницы Светы Мостовой были, как сейчас это принято говорить, "резидентами" того очага культуры.
   На "пьяной" собирались и последние алкаши, и мелкие пьянчужки, и хмыри, и забулдыги, и затюрканные - задолбанные жизнью индивиды, и просто сторонние любители выпить да за жизнь поговорить. Приходил даже глухонемой Маринкин Отец. Никто не знал имени того мужика - у них вся семья, кроме старшей Маринки, имела слуховую инвалидность, но Маринкиного Отца все прекрасно понимали!
   С шести утра и до позднего вечера в "очаге культуры" перезваниваются стаканы, напевается "Из полееей доносится на-лееей!" или
   И пускай не ходят поезда
   В наш забытый богом уголок,
   Разве же тебя, моя беда,
   Не зовет на северо-восток?
   Хлюпанье карт сменятся ударами кулаков о столешницу, залпами салюта вырывается... крепкий, хлесткий, многоуровневый... Нам, безусловно, надо туда...
   Алкоголиком, в привычном понимании этого слова, я бы дядю Колю не назвал. Он был человеком во хмелю. Ровно поддатый - так еще можно сказать. Я сравнил бы его с древнегреческим сатиром, только без бороды. Треугольное лицо, горящий глаз, шальная улыбка, подпрыгивающая походка, приводящая в движение одновременно все суставы его туловища. Попробуйте походить на копытах - у вас выйдет именно так. Даже не сомневайтесь.
   С первого дня проживания в нашем квартале дядя Коля стал завсегдатаем "пьяной лавочки". Чем больше он проводил времени "в обществе" - тем выше становился его авторитет. Это, хочу я вам сказать, дано не каждому. Началось все со Склифосовского. Человека звали Анатолием. Ему было лет сорок, и большую часть своей жизни он отслужил в ТЮЗе. Благодаря Анатолию наш класс пересмотрел весь репертуар театра, где собутыльник Светкиных родителей играл то Дуб зеленый при Коте ученом, то третьего лешего в правом ряду, то Камень богатырских раздумий, а душе-то хотелось... понятное дело, что не Гамлета (какой в ТЮЗе Гамлет?), но Ивана Царевича или Тимура. А выпадал Камень... Анатолий переживал безмерно, но виду не показывал. Актер приходил на лавочку поделиться с товарищами муками творчества и методами вхождения в роль. По системе Станиславского. Нет маленьких ролей - есть маленькие актеры! Как это важно - прочувствовать неживой предмет, еще важнее - достоверно сыграть его. И Анатолий ездил специально смотреть на валуны в Коломенскую усадьбу - вживаться в образ Камня. Все по системе великого Станиславского... Я как раз являлся свидетелем того разговора.
   - М-да... - многозначительно сказал тогда дядя Коля и с пониманием покачал головой. [Author ID1: at Mon Nov 2 21:32:00 2015 ]- М-да... - снова произнес он после театральной паузы, - это не каждому дано... СКЛИФОСОВСКИЙ... и по системе!
   С тех пор Анатолия во дворе все стали называть Склифосовским.
   Главным талантом дяди Коли, а он имел их штуки три минимум, я считаю его уникальную способность ругаться матом, не используя при этом ни единого нецензурного слова. Смысл и эмоциональная окраска выражения при этом совершенно не терялись. У художников есть три первичных цвета: красный, синий, желтый. Из них можно получить все остальные: зеленый, фиолетовый, коричневый, оранжевый и так далее. У отца моего друга все было наоборот. В его распоряжении находилось четыре нецензурных корня, производными от которых в русском языке можно выразить буквально все, вплоть до знаков препинания! Но дядя Коля полностью игнорировал исходники! Он брал иные краски! Позволю себе перефразировать известное выражение и сказать, что "не существовало в мире такого слова, которое не подошло бы Николаю Васильевичу Глинскому для ругательства". Откуда он их брал?! Откуда художники берут сюжеты? А Петькин отец был гений, экспрессионист, Ван Гог, если хотите, от матершины! Хотите "Подсолнухи"? Пожалуйста! Собрались алкаши на "пьяной лавочке", выпили, закусили, пошел разговор про женщин. И тут грузчик из гастронома, Федька Трунов, заявляет, что, мол, Венера Билялетдинова, небесная богиня Венера, была в него в восьмом классе влюблена и писала ему письма.
   - Не еврипидь! - говорит дядя Коля. - Такая эклектика, как Венерка, на один цветок с тобой экклезиаст не выложит - не то что письма писать.
   Сколько раз я пытался постичь алгоритм построения его конструкций! Ведь должна же быть какая-то система! Сколько раз говорил себе: "Ага, вот она закономерность!" - и в тот же день дядя Коля утирал мне нос новым островом Жапонез. Он, кстати, действительно существует - я это недавно узнал. В Мексике или в Бразилии. Не важно... а вот когда гаечный ключ падал дяде Коле на ногу или разливался стакан, он что есть духу вопил "Евпатооооория!".
   Отец моего друга не ограничивал себя географией. Он вообще, как истинный творец, не видел рамок. Однажды, в сильном подпитии, пришло в его кудрявую голову залезть на клумбу нашей соседки Марьи Георгиевны, что цветы под окном разводила. Букет решил нарвать. У соседки артиллеристские залпы один за другим: и алкаш, и тварь, и падаль... а дядя Коля встал во весь рост, расправил плечи, закинул голову - вылитый идальго в плаще (не хватает только шляпы с пером) - и, понизив голос, страстно произнес:
   - Мурка... бином ты ж Ньютона, хорош тянуть сову на глобус! Дай я своей Мадонне хоть раз в жизни серенаду соберу!
   "Серенаду соберу"... При всех талантах Николай Васильевич Глинский был потрясающе необразованным, но далеко не поверхностным человеком. Это очень важно! Поверьте, никакое высшее образование или энциклопедические знания не сделают вашу речь проникновенной и осязаемой одновременно. Это дар. Отбрасывая нецензурные выражения в излиянии страстей, дядя Коля сохранял и эмоциональную и смысловую наполненность фразы, добавляя в нее изрядную долю драматизма. Случались у него и промашки - не без этого. Блеклые, примитивные картины с четко читаемыми контурами. Но встречались и настоящие шедевры. "Крик" Эдварда Мунка, выраженный словами. СлабоЄ? "Крик" случился в то двадцатое число, когда наш экспрессионист пропил с дружками аванс. Похоже, весь. До копейки. Мы поняли это по походке: виноватый Сатир в ожидании гнева Зевса, подрыгивая конечностями и понурив голову, бредет на неминуемую казнь. Он подошел к Петьке, обнял его и, тяжко вздохнув, печально изрек: "Ну все, сынок... жги трусы - пришла война!"

***

   Заявление забрали, но Пшене это не сильно помогло. Дело, как говорили тогда, "имело резонанс", и Леху определили в специальный интернат. Еще не Бутырка, но уже и не воля. Подельников Пшеничникова поставили "на карандаш", руководство школы в полном составе вплоть до пионервожатой получило выговоры. Досталось и пострадавшим - зачем пошли на поводу у несознательного элемента? Почему не сообщили в пионерскую организацию? Нагоняй еще больше сплотил Ромку с Петькой (опять вместе держали удар), и они подружились уже совсем по-настоящему. Теперь то Ромка гостил у Глинских - пил чай с зефиром, домашними пирожками, расстегаями, ватрушками, то Петька сидел в квартире музее и только успевал спрашивать:
   - А это кто?
   - Айвазовский.
   - Тот самый?
   - Тот самый, тот самый, - важно отвечала за Ромку Колавна. На первых порах она беспокоилась, что соседский мальчишка либо что-то сломает, либо разобьет, а может быть, и прикарманит... Кто его знает. Отец-то на "пьяной лавочке" как родной прописался, поэтому нельзя оставлять парня одного у ценных предметов.
   - А это что? Вот эта ваза с дыркой по центру?
   - Колавна, что это? - переспрашивал Ромка. - И зачем там дырка?
   - Квасник. Между прочим, Императорского фарфорового завода! А дырка, чтобы лед класть. Срамота! Отец сколько раз тебе рассказывал! О чем ты вечно думаешь?
   - А это можно потрогать? - не унимался Петька.
   - Нет, нельзя! - фыркала Колавна. - Не видите - убираюсь я здесь! А ну пошли в свою комнату!
   Официально такой профессии, как антиквар, в СССР не существовало. Юхан Захарович работал оценщиком в ломбарде, но по своим знаниям и опыту был ближе даже к искусствоведу. Специализировался он на фарфоре и дома держал целый шкаф с прозрачными дверцами, за которыми располагались драгоценные экспонаты. В том числе и тот самый императорский квасник. Шкаф никогда не открывался, а ключи от "фарфорового шкафа" Ромкин отец всегда носил с собой. Зачем только? В квартире куда ни кинь взгляд - все нужно было прятать под ключ: хорасанские ковры, цветной бехметьевский хрусталь, мебель времен Павла I, картины Перова, Сурикова, Сомова, Кузнецова, статуэтки Гарднера и Попова, китайские вазы и даже гравюра Дюрера. Да, не первая копия и даже не десятая, но ведь Дюрера! Зато посуда была самая обыкновенная. Штампованная и даже без рисунка - бей не хочу. И столовые приборы - уносите, гости дорогие. А еще совершенно невкусная еда. На кухне заправляла сестра Юхана Захаровича - Колавна, она же Валентина Николаевна (наверное, от разных отцов). Все, что выходило из-под ее массивной руки, имело большой размер и сомнительные вкусовые качества. Чан супа на неделю, толстые серые макароны с котлетами-лепешками, клеклые оладьи... Семья не роптала, а Ромка при первой возможности отъедался у Глинских. Такой контраст не укладывался у Петьки в голове - жить в музее, а кушать неизвестно что с общепитовских тарелок. Может, поэтому и не возникло у него ни чувства зависти, ни ощущения неполноценности. Отсутствие потертых ковров и непонятных картин можно пережить, а вот невкусную еду с никчемной посуды - увольте.
   В школу они теперь ходили вместе, и обратно частенько тоже. По дороге набирали мелочи на два мороженых или кино. Выяснилось, что Петька обладал особыми способностями - находить ценный металл. Чаще всего монеты, реже оброненные серьги, цепочки, совсем редко - кольца или занятные железяки. Так что обнаруженный в Муркиной клумбе рубль к случайным находкам не относился. Раман начал вести статистику трофеев друга. В лидерах двушки и десятюнчики, затем трешки и пятнашки. На третьем месте копеечные, двадцатикопеечные монеты и... железные рубли. А вот полтинники... С ними отдельная история.
   Все найденные деньги Петька сразу спускал на дело: кино, мороженое, буфет, Планетарий, поплавки, рыбки для аквариума, марки, пластинки, календарики. И только полтинники клал бережно в карман и никаких действий в ближайшее время с ними не совершал. Даже когда делал крупные покупки за счет своих находок, пятидесятикопеечных монет в груде мелочи не наблюдалось. Ромка решил подождать очередного полтинника и задать вопрос в лоб, но деньга пока не приходила.
   Весна запаздывала. Когда шли в школу, капал мелкий дождик, а сейчас, судя по наметившимся узорам в уголках окон, слегка подморозило. Ромка сидел, подперев рукой щеку, и смотрел на улицу. Полностью отключиться не получалось - голос географички Ольги Николаевны, повествовавшей о климатических зонах Восточного полушария, нарезал эфир на эти самые зоны.
   - А следовательно, - голос учительницы шел вверх, - эффективное земледелие в зонах тундры и лесотундры невозможно!
   "А следовательно, - думал Ромка, разглядывая лед на стекле, - сегодня надо звать Петьку сразу после уроков кататься на горке около музыкалки. А еще упросить Леньчика дать мне контрабас. Хотя бы на один раз".
   Около музыкальной школы располагалась шикарная горка. Часть - снежная, а часть - ледяная. Редкий учащийся обходил ее стороной - на ней всегда кипела жизнь. Одними из лучших считались саксофонисты - они садились на кофры саксов и со свистом обгоняли тех, кто катался на картонках, линолеуме или даже на нотных папках. Ромка с Петькой на "Диаманте" одна тысяча девятьсот тридцать девятого года выпуска стояли почти на вершине горочной иерархии. Выше их располагался только Леньчик. Никто не мог сравниться с рыжим контрабасистом Ленькой Мухиным в дальности заезда. Его контрабас ракетой преодолевал ледяную полосу, прочерчивал борозду в снегу и достигал асфальтовой дорожки. Такое не удавалось никому! Скрипачи и виолончелисты с ужасом глядели на краснощекого Леньку, обнимающего контрабас, и нервно прижимали свои струнные к груди, справедливо опасаясь, что неистовый Мухин начнет кататься и на их инструментах.
   - Садо! - окликнула его Ольга Николаевна. - Повтори, что я сказала.
   - А? - очнулся Раман. - Что? Я? А?
   - Опять на радугу залез? Ох, дождешься ты у меня!
   - Так это... Ленька Мухин... то есть лесотундра... там чего только невозможно, - промямлил Ромка, а весь класс покатился с хохота.
   Друзья быстро заскочили домой, подхватили саксофон и побежали к музыкальной школе. На пути расстелилась покрытая тончайшей пленкой льда крупная лужа. Петька наступил на край - раздался свистящий хруст, и холодное стекло быстро превратилось в хрусталь. Он убрал ногу, нагнулся, пошарил рукой подо льдом и вытащил пятьдесят копеек! Ничего не говоря, Петр вытер монету рукавом и отправил в карман. Раман только этого и ждал:
   - Глинский, а ты что, полтинники коллекционируешь? - Время от времени они называли друг друга школьный манер - по фамилии.
   - Нет, - предельно коротко ответил Петька и поставил твердую точку после отрицательной частицы. Любому стало бы ясно - продолжение разговора нежелательно. Но только не для Рамана Садо.
   - А куда ты их деваешь? Я ни разу не видел, чтобы ты ими расплачивался, - "давил" Ромка.
   Петр остановился. Засунул руки в карманы, сдвинул брови и оценивающе посмотрел на одноклассника, как бы прикидывая, достоин ли тот ответа или нет.
   - Чуйку кормлю, - на полном серьезе ответил Петя.
   - Какую Чуньку? - С фантазией у Рамана все было в порядке, а вот со слухом, как подтверждали музыкальные преподаватели, значительно хуже. Поэтому вместо "Чуйку" он услышал "Чуньку" и представил толстую свинью, пожирающую полтинники... ой...
   - Не Чуньку, а Чуйку.
   - Кто это? - почти шепотом спросил приятель.
   Петька задумался и почесал нос. Он всегда чесал нос, когда не знал ответа.
   - Да я, Ромка, если честно, сам не знаю... Ну что-то типа... не могу точно сказать... Короче... Давай сядем...
   Они сели на лавочку.
   - В общем, я давно заметил, что кто-то... или что-то... или даже нечто... меня на металл наводит... Это как бы чувство такое... вот я и назвал его - Чуйка.
   На его нос упала капля. Петя поднял голову, Ромка последовал примеру друга и посмотрел вверх. Признание настолько Рому впечатлило, что он бы не удивился, если на елке, под которой они сидели, увидел ту самую Чуйку. Серую, длинноногую, длиннорукую, пучеглазую...
   - Я так понял, - продолжил Петька, отодвинувшись от капающей ветки, - что мне разрешено брать все, кроме полтинников, а полтинник -- это своеобразный сигнал Чуйка хочет есть. Ну... для себя я это так объяснил, хотя это больше похоже на дань. Я должен отдать деньги тем, кто нуждается.
   - А как ты это понял? - зачарованно спросил Ромка.
   - На собственной шкуре. - Петька поправил модный "петушок" - Очень радовался полтинникам - нахожу-то я их редко. Но как найду - сразу какая-то ерунда происходит. То ногу подверну, то подерусь неудачно, то двойки за двойками начинаю получать, то папаша запьет. Ты же знаешь, он у меня не запойный, а тут как черт в него вселяется, - короче, начинается непруха. Вот тогда до меня и дошло, что с полтинниками нужно расставаться. Но не выбрасывать же их?
   - Ага...
   - А для чего деньги нужны? Чтобы их тратить на что-то. Если мне полтинник тратить нельзя, то кому можно? Родителям? Проверил - нет. Друзьям? То же самое. Я даже менять пробовал - результат один. Непруха. И тут, мы еще в общаге жили, вижу я - в мусорном баке дед с палкой копается. Грязный, оборванный, вонючий. Нашел кусок хлеба и прям впился в него зубами - помойную горбушку кушать начал. Знаешь, Ромка, у меня прям сердце сжалось, как жалко его стало. Подошел я к деду и отдал полтинник - пусть купит себе еды. На молоко с хлебом точно уж хватит. А отцу в тот день премию дали. И он вечером пришел мало того что трезвый, да еще матери в подарок духи принес.
   - Ух тыыы, - только и додумался что сказать Раман - А как ты этих людей, ну, которые нуждаются, находишь?
   - Да когда как, - облегченно ответил Петр. Тайна, скорее всего, тяготила, и он был рад, что выдалась возможность не только поделиться, но и обрести понимание. - В этом деле системы нет. Просто ношу полтинник с собой до нужного момента, и все.
   Девятого марта, после праздника, дворовая компания, куда входили Садо и Глинский, собралась в кино. Ромка зашел за Петькой, радостно съел предложенный Ниной Антоновной пирожок с капустой (родители отмечали праздник в гостях, а у Колавны в меню опять макароны) и первым съехал по перилам.
   - Ы! Ы! - услышал он за входной дверью. - Ы-ы! Ыыыы!!
   - Космические войска Гондураса! Ну, где ж ты раньше был! - донесся голос дяди Коли. - Тебя бы ребята похмелили!
   - Ыыыы! - издал жалобный звук Маринкин Отец. - Ыыыы!
   - Не рви мне контрабас! Сам аллилуйю к носу притягиваю! Моя все выгребла! Вот, глянь.
   - Ыыыы! - умолял собеседник.
   - Что случилось? - спросил доехавший по первого этажа Петька. - Чего стоим?
   - Да вот, - ответил Ромка, - Маринкин Отец денег на опохмел собирает, а у твоего папы денег нет.
   - Это правда, - кивнул Петя, - мать седьмого, как чувствовала, все до копейки у него забрала. Чтобы с опохмела в запой не сорвался.
   Входная дверь распахнулась.
   - О, Петруха! Ромка! - В подъезд ввалился поддатый дядя Коля. - Куда собрались? В кино небось? А на какие титимити?
   - Нет, пап, какое кино! - ответил Петька и ткнул Рамана в бок, чтоб не выдал. - У нас, сам знаешь, денег нет. Ромкины родители в гостях, - приятель для убедительности пару раз кивнул, - он с Колавной. А у нее пятака не допросишься, - друг снова мотнул головой, - так что мы просто погулять.
   - Ты отцу-то дерьма на ржавой лопате не подкладывай! - Глинский-старший попытался сделать гневный вид, но, видя ухмылки на лицах детей, сменил амплуа. - Петька, сын... - проникновенно начал дядя Коля, - найди папке деньжат, а? Вот тут, - он положил руку на грудь, - понимаешь, горит... а?
   - Найду, пап, обязательно найду! - клятвенно пообещал Петя. - А сейчас мы пошли, ладно?
   - Иди уж... что с тобой делать. Изоморфия!
   На бордюре у подъезда сидел Маринкин Отец и тяжело вздыхал. В душе его скреблись кошки, они же в нее и нагадили... Пьяная лавочка (редкое дело) пустовала, и помощи глухонемому ждать было неоткуда.
   - Расселась тут пьянь подзаборная! - брезгливо бросила проходившая мимо женщина. - Шел бы домой! Тут дети ходят! Какой ты пример им показываешь?
   Отец Маринки не мог слышать обращенной к нему речи, он только вздыхал... В трясущемся кулаке зажаты несчастные шестьдесят копеек - таким трудом собранные по корешам. Какой только с них прок? Портвейну на шестьдесят копеек не купишь, на троих сообразить не возьмут - дело-то после праздника, а пива не завезли... Кто-то постучал ему по плечу. Глухонемой поднял голову - перед ним стояло двое мальчишек. Один протягивал ему пятьдесят копеек. До закрытия винного магазина оставалось двадцать минут.

***

   Женя поднималась по лестнице, когда дверь на третьем этаже открылась и оттуда высунулась Марья Георгиевна:
   - Женечка, - заговорщически начала соседка.
   - Добрый вечер, Марья Георгиевна.
   - Добрый вечер, добрый вечер. - Мурка торопливо зашептала: - Что я хочу тебе, Женечка, сказать: Венерка снова приходила к Юхану Захаровичу в твое отсутствие. Да! Я сама видела! Ты дурочку-то святую из себя не строй! Виды она на твоего мужа имеет. Даром что фамилия Блядинова.
   - Билялетдинова, - автоматически поправила ее Женя. - Марья Георгиевна, ну что вы такое говорите? Юхан Захарович Венере как отец. Он ее в первый класс отводил. Из роддома встречал.
   - То-то и оно! - подхватила Мурка. - С чего бы Юхан в первый класс Венерку повел?
   - Да знаю я эту историю...
   - Да ничего ты не знаешь! - перебила Ромкину маму соседка. - А я тебе скажу: истерики Венерка Фаридке закатывала, что-де у всех есть папы, а у нее нет. Вот и пошла Фарида к Захарычу, единственному неженатому мужчине в подъезде, поклон вешать - отведи, мол, пожалуйста. А теперь и до Венерки наконец дошло, что и самой надо устраиваться и волчонку отца заводить... И не абы какого! Все эти ее кавалеры... - Мурка покрутила в воздухе рукой. Со стороны могло показаться, что она объясняет Жене правило буравчика, - хахали-то все эти на "Волгах" - только время провести с ней весело готовы, а жениться-то не торопятся! Я тебе верное дело говорю! Глаз Венерка свой на Юхана и вашу квартиру положила. И Рауля за собой специально таскает, чтобы привыкал к новой обстановке. А мужик что? Мужик - всегда мужик. Кровь от головы ниже пояса прилила - мозг отключается. Другой бы на месте Юхана гнал бы паршивку метлой, а он привечает... Значит, тоже интересна ему шалашовка...
   Мария Георгиевна Болотова считалась женщиной одинокой и неустроенной. Ее ойкумена имела четко очерченные границы: начиналась с окна третьего этажа, спускалась к палисаднику, огибала окрестные магазины и заканчивалась на лавочке перед подъездом. Те, кто считал, что бытие Марьгеоргевны пресно и лишено событий, сильно заблуждались. Отсутствие жизни личной цветовод-любитель с лихвой компенсировала копанием в чужих биографиях, а в них чего только не происходило... Она вела наблюдения, анализировала увиденное, домысливала услышанное, строила предположения и в итоге развивала такие сюжеты, что иным писателям даже не снились. В основном Ги де Мопассану, Набокову и немного Дюма. С творчеством ни одного из авторов, за исключением, пожалуй, Дюма, Мурка не была знакома, да и ни к чему это. И без них все очень ладненько получалось.
   Года три назад Марье Георгиевне пришла в голову мысль, и с каждым днем она нравилась ей все сильнее - Венеркин Рауль сын хромого Юхана. А что? Все ложится один к одному: повел девочку в первый класс, держал за ручку, а малышка уже тогда была красивая, и мысли разные могли посетить одинокого на тот момент мужчину. Ему уже к сорока было. И не женат. Подозрительно... Какое-то время спустя он все-таки женился. И на ком? На этой худосочной Евгении - ей и сейчас, годы спустя, едва чуть больше двадцати можно дать, значит, имел-таки Юхан Захарович греховную склонность к несовершеннолетним девочкам. Имел! А тут и Венерка подросла, расцвела, да как! Любой не устоит. Вспомнилась Юхану ее трепетная ладошка, взгляд бархатный, и накатила на него похоть... И она - дерзкая, горячая, развратная. Одно слово - Билялетдинова! Потянуло блудодеев друг к другу. А уж где и как - это при желании решить можно. Но вот незадача - случился ребенок... На этом эпизоде у Мурки образовался в рассуждениях затор. Временный. Все оказалось просто! Откупился хромой греховодник и пообещал деньгами помогать! Венерку все устроило, но со временем она поняла, что ни один из ее поклонников жениться-то на ней не собирается, а годы идут... Вот и начала она шастать на пятый этаж с весьма определенной целью. Одного только пока не могла объяснить себе Марья Георгиевна, и это сильно портило жизнь - почему Рауль не похож ни на знойную Шемаханскую царицу - мать, ни на "армянистого" отца. Но внешность ребенка - это уже детали. Сама Венера Хасановна, в конце концов, тоже не Фаридкиной породы, и что там за погибший летчик Хасан - еще требуется разобраться... Молчать не было сил, и Марьгеоргевна решила на первых порах озвучить Жене "облегченную" версию.
   Нельзя сказать, что все, что надумала любопытная соседка, являлось чистым вымыслом. С Венерой и Юханом Захаровичем у Мурки получилось засечь самую суть - стороны действительно имели друг к другу нешуточный интерес. К счастью для Юхана и Венеры, фантазийный алгоритм Марьгеоргевны не предусматривал иных, отличных от физиологического влечения, мотивов в отношениях. Даже в дружбе она видела зачатки гомосексуализма и всячески развивала свою теорию с кумушками на лавке перед подъездом. Венера и антиквар, сами того не подозревая, имели все шансы попасть на языки Муркиных товарок, но, узнав об угрозе "разоблачения", облегченно выдохнули "Слава богу!". Догадайся Марья Георгиевна про истинную подоплеку взаимности и разнеси ее по двору - дело могло бы закончиться конфискацией имущества. Венера работала в "Доме фарфора" на Кировской, а Юхан Захарович на фарфоре специализировался. Один плюс один получалось два. С помощью Венеры Ромкин отец получал новую клиентуру, а красавица продавщица вполне приличный дополнительный заработок. Подобные "отношения" именовались "нетрудовыми доходами", "спекуляцией" и влекли за собой серьезные статьи.
   Присматривая за хромым антикваром и молоденькой вертихвосткой, Мурка сделала еще одно верное наблюдение - в свои "завоевательные походы" к Садо Венера всегда брала сына Рауля. Кто был отцом мальчика, если кто и знал, то только Юхан - он выступил посредником между взбешенной Фаридой и ее беременной дочерью, он же встречал молодую мать из роддома. В свидетельстве о рождении Рауль писался Эрнестовичем, но мог с тем же успехом числиться Александровичем, Теймуровичем, Карловичем, Ицхаковичем, Ивановичем, да кем угодно. Тайна хранилась за семью печатями. А посмотреть на того "Эрнеста" желающих набиралось достаточно: многие хотели знать - от кого рождаются такие жутко красивые или, вернее, красивые до жути дети. Длинное, вытянутое имя прекрасно перекликалось с породистыми, благородными и утонченными чертами мальчика. Пепельные волосы, кожа - яичный фарфор, высокие скулы и раскосые глаза цвета ртути делали Рауля похожим на лайку или молодого волка. Все, кто впервые видел ребенка, впадали в ступор - глаза пугали и завораживали одновременно.
   По характеру мальчик был спокойным, меланхоличным и не сильно склонным к общению. Да и когда ему было? Французская школа около универмага "Москва", куда еще нужно добраться на редком сто девятнадцатом автобусе, изостудия, фигурное катание - Венера впихивала в сына все лучшее, что могла. На друзей при таком графике у него просто не оставалось ни сил, ни времени. Из мальчиков Рауль общался, пожалуй, только с Ромкой, а во дворе предпочитал общество девочек - они его боготворили.
   Причина, по которой Венера брала с собой сына, висела на стене в Ромкиной комнате и называлась "Молитва о дожде". Две женщины на небольшом холсте смотрели в небо на фоне засохшего дерева. Зритель явно видел жар и пустыню, но художник выразил полотно в холодных тонах. Исполнение делало его нереальным, мистическим. Благодаря мастерству автора совершенно светский сюжет обращался... нет, не в икону, но в изображение, побуждающее обратиться к небесам. Так, во всяком случае, объяснял себе феномен картины Ромка - он считал ее одной из дверей ТУДА. Еще одна загадка крылась в самих глазах женщин - так же, как и у Рауля, они были наполнены ртутью.
   Венерин сын всегда приходил к "Молитве" с этюдником и каждый раз пытался делать наброски, но ни разу не смог закончить работу. Что-то не ладилось. Мальчик в итоге бросал рисование, откладывал карандаш и, подобно Ромке, предавался "бдениям". Порой они сидели вдвоем и, по выражению Венеры, вращающейся в самых прогрессивных кругах, "тупо втыкали".
   - Не могу понять, - усмехалась красавица, - что Рауль нашел в этой мазне. Такое не существует на самом деле. Где в пустыне голубой и салатовый? А тетки эти - просто ужас. У них ни зрачков, ни белков. Кошмар, да и только.
   - Это, Венера, называется искусством, - отвечал Юхан. - Автор стал классиком еще при жизни, а мне подарил эту картину года за три до смерти. Да, года за три, не позднее... И знаешь, что я тебе скажу? Восприятие у детей еще не испорчено этим миром. Оно не засорено штампами и свободно от стандартов - наши сыновья могут и видеть, и чувствовать больше, чем мы.

***

   Летние каникулы Ромка проводил обычно так: в июне и до середины июля с Колавной на съемной даче, с середины июля до середины августа с родителями в Прибалтике, а дальше в Москве. В этом году ехать на дачу Раман категорически отказался - из-за солидарности с другом Петькой. У того дела были совсем плохи - благодаря отцовским выкрутасам Петруху лишили путевки в пионерский лагерь.
   На фабрику пришла молодая специалистка и активистка Анастасия Иванова. Через некоторое время ее выбрали профоргом. Оценив моральный климат в коллективе, Настенька решилась взяться за неведение порядка на вверенной территории. Первой мишенью неофит от профсоюза выбрала самого яркого сквернослова и выпивоху Николая Васильевича Глинского. Помимо алкогольной зависимости и "неподобающих выражений" в вину ему ставилось ущемление интересов семьи. Мол, деньги и время на водку с дружками спускает, а мог бы на семью и музей...
   Большинство из тех, кто присутствовал на собрании, позже отмечали, что ситуация была комедийной с самого начала. Зачем, спрашивается, Настенька начала через предложение приплетать отцов-основателей: Маркса, Энгельса и Ленина? Пока шло ее вдохновенное обращение к собравшимся, аудитория хихикала, а дядя Коля, надув щеки, согласно кивал в сторону портретов. Паясничал, одним словом. Но когда активистка, ссылаясь на Маркса, приложила часть зарплаты гражданина Глинского передавать ей лично в руки, веселый Сатир обратился в свирепого Пана. Цель отбора денег - самая благая: сберкнижка на имя Николая Васильевича. Однако дядя Коля не дослушал предложения. Он вскочил в места, обозвал профорга свербигузкой, а на предложение про отъем зарплаты сделал неприличный жест в сторону Настеньки, подкрепив его главным идеологом: "Карл Маркс тебе в глотку, чтобы голова не качалась!" Поднялся шум, гам... Но увольнять и привлекать не стали. Во-первых, времена уже не те. Во-вторых, ну действительно, при чем здесь бедный Карл? В-третьих, и самых главных, дядя Коля на комбинате был совершенно незаменимым человеком. Отсутствие профорга сразу никто и не заметит, а вот без дяди Коли приходилось туго. Как чего ломалось - бежали к нему:
   - Николай Васильевич, вот что-то ерунда какая-то происходит! Не поглядите?
   - Погляжу! Чего ж не поглядеть, - отвечал дядя Коля и прыгающей походкой направлялся за просящим. - Наладчика когда в последний раз вызвали?
   - В том-то все и дело, что вчера! И все работало! А сегодня, как назло, заедает! Вот если бы вчера заедало, я бы к вам не обратился.
   - Если бы у бабушки были приблудушки - она была бы дедушкой, - вздыхал Николай Васильевич. - Ну давай, включай... Стоп! - Николай поднимал руку. - Тишина! Еще раз включи... Стоп! Еще раз... Стоп! От ведь эклектика какая... Реле веригами накрылось. Перегрев пошел.
   - Почините?
   - Да как два пальца об асфальт!
   Если у сына была Чуйка на монеты, то у отца Слушка на механизмы и руки из нужного места. Мало того что по звуку определял неполадку, так еще и чинил ее! Где такого мастера еще найти? Любой руководитель предприятия за своего Левшу держаться будет, и никакая свербигузка директору не указ. Даже с Марксом. Так и спустили сентенции дяди Коли на тормозах, но в качестве острастки лишили семью профсоюзной путевки на юг, а сына - в пионерлагерь.
   Из дворовой компании на вторую неделю июня остались только Петька с Ромкой. Друзья ходили в кино, ездили купаться на Москва-реку, играли в парке в автоматы, бегали на голубятню, и в какой-то момент, парни даже не заметили как, к ним примкнул Рауль. У него с матерью сорвалась поездка в Сухуми, и до выезда с бабушкой в деревню мальчику оказалось совершенно нечем заняться. Рулька-Раулька прилип к соседям по подъезду и ходил за ними хвостом. Те не возражали.
   Несмотря на то что Венерин сын и был младше приятелей на целых четыре года, но от него не укрылась Петькина способность к нахождению денег.
   - Как ты это делаешь? - спросил Рауль Петьку на очередной находке. - Научи. Я тоже так хочу.
   - Никак., - Глинский махнул рукой.
   - Научиии, - захныкал мальчишка, - иначе я всем расскажууу.
   "Вот ведь какой противный, - подумал Ромка. - А Глинский, интересно, расколется?"
   - Ну и рассказывай, - спокойно ответил Петя. - А мы тебя тогда больше никуда брать не будем. Понятно?
   - Ну расскажиии, - ртуть в глазах набухла и вот-вот начнет таять, - я никому не скажу. Честное слово! Ну пожалуйста!
   - Ответь мне, - начал Петька, даже не почесав носа, и Раман вздрогнул: "Неужели сейчас про Чуйку расскажет? Про нашу тайну сопляку этому расскажет? Ух, Глинский!" - Тебе фанта или пепси-кола нравится?
   - Нравится, - всхлипнул Венерин сын, - фанта нравится.
   - Фанта... - медленно повторил Глинский. - А скажи мне, как это?
   - Что? - не понял сосед.
   - Ну как ты это делаешь, что она тебе нравится? Расскажи!
   - Я... - растерялся Рауль, - я не знаю... я ничего не делаю. Просто она мне нравится, и все...
   - Вот так и у меня, - подытожил Петька, - монеты находятся, и все.
   Раулька не сразу понял, что его оттерли, а когда осознал, что ему ничего не узнать про секрет нахождения денег, обиделся:
   - Подумаешь, - пошипел он и сузил глаза в две стальные полосы, - копейки он находит. Не очень-то и хотелось! Не нужны мне ваши десятюнчики. Подумаешь, кино, мороженное! У меня драгоценная монета есть! Я на нее весь кинотеатр куплю! Вот так!
   - Ты ври, Рулька, да не завирайся, - хмыкнул Глинский. - Кинотеатр он купит. Откуда у тебя, сопляка, драгоценная монета?
   - А я не вру! - крикнул мальчишка. - Сулейман Рашидович, жених моей мамы, подарил ей кулон в виде монеты. Дядя Сулейман сказал, что это не монета, а целое состояние, но ради мамы он ее просверлил и на шнурок из кожи занесенного в Красную книгу сайгака повесил. Вот так!
   - Монета золотая? - поинтересовался Глинский.
   - Нет.
   - Значит, все это ерунда! Никакое это не состояние! И кожа не сайгака! Кто этому Рашидовичу сайгаков позволит убивать? Ты еще скажи динозавра!
   Рауль еще больше обиделся и дальше с расспросами не приставал.
   Вечером того же дня Раман и Петр, уже вдвоем, сидели в семьдесят девятой квартире и играли в переводного дурака.
   - Слушай, Глинский, - Ромка пошел с шестерки крестей, - а как ты догадался так четко ответить Рульке?
   - Да это не я, - ответил друг и совершенно недружественно перевел на Рому шестерку червей. - Это батя...
   - Ну ты, остров Жапонез, поджидал меня со своей шестеркой, - пробурчал приятель и забрал обе карты себе. - А дядя Коля тут при чем?
   - Да было дело. - Петька положил на стол восьмерку. - Ты же знаешь, батя ведь слышит, что в механизме не так. Вот однажды его и спрашивает один мужик: "Как ты, Колюня, это делаешь?" А тот отвечает: "Ты водку любишь? А как это?" Бито! Ну, давай, давай мне в обратку свои шестерки, изоморфия!

***

   Не знаю почему, но к еде в моей семье относились пренебрежительно. Мама почти не ела. Худющая - почти дистрофик. Но красивая. До сих пор такая. Готовить, соответственно, не умела. Отец к пище был равнодушен и ел что дают. Порой даже не смотрел в тарелку, закрывшись книгой или журналом. Всех нас кормила папина сестра, которая ему вовсе не сестра... но он к ней относился как к сестре... короче, не про нее сейчас речь - у плиты стояла Валентина Николаевна. Все ее звали Колавна. То, что готовила тетка, называлось кормом. Много, питательно и никакого вкуса. Я не голодал, хотя удовольствия от еды дома почти никогда не получал. Почему почти? Потому что к нам приходили гости!
   Какой же это был для меня праздник! Отец антиквар - полуподпольная профессия! Так что случайные люди в дом не попадали и для них, дня за два до даты, в кулинарии ресторана "Прага" заказывались салаты, горячее и закуски. Вытаскивались деликатесы. Родители почему-то считали, то я так же безразличен к еде, как и они. И даже когда, узнав о приходе гостей, я пускался пляс - они трактовали это по-своему. Дело в том, что с младых ногтей из меня лепили продолжателя отцовского дела, то есть эрудита, интеллигента, человека, разбирающегося в искусстве. А каким образом я мог им стать в обыкновенных Черемушках с "пьяной лавочкой" под боком? Только через общение с соответствующими личностями - друзьями моих родителей! И они приходили в наш дом: коллекционеры, искусствоведы, библиофилы, всех не упомнишь... Вели застольные разговоры о возвышенном, а я, с куском колбасы за щекой, на этих диспутах присутствовал. И родители с умилением смотрели на мое счастливое лицо - думали, что я радуюсь общению. Как бы не так! Во вкус этих бесед я, конечно, вошел, но значительно позже. Однако... существовал один гость, который затмевал собой все котлеты по-киевски, финские сервелаты и салаты "оливье". Его прихода я ждал с придыханием. Звали того человека Арнольд Иванович Сухарев.
   По профессии Арнольд Иванович был археологом. Действующим. Еще он читал лекции и вел кружок юного археолога в Музее Востока. Не существовало темы, в которой он так или иначе не разбирался. "Я археолог, - говорил Арнольд Иванович, - а следовательно, должен иметь понятие о строительстве, фортификации, военном деле, сельском хозяйстве, торговле, металлургии, метеорологии, астрономии, астрологии. Я обязан представлять мифологию, религию, социологию, географию, не говоря уже об истории, топографии, картографии - это мой хлеб". Походный быт научил Арнольда добывать еду, разводить под дождем костер, экономить воду, ориентироваться в облаках на случай непогоды, накладывать жгуты и шины, прижигать раны, делать "сухую баню" - это когда собираются камни, на них ставится шалаш или палатка, внутри разводится костер и после того, как огонь почти погас, очаг окатывается водой. С раскаленных камней поднимается пар, и внутри можно мыться в любую погоду. Вот чьи рассказы я мог слушать до бесконечности! К тому же, по моему внутреннему ощущению, археолог Сухарев был вовсе не гробокопателем, как он шутя себя называл, а прекрасным актером и декламатором.
   - Бескрайние степные просторы простираются с запада на восток, с севера на запад, и все они принадлежат моему племени - племени скифов, - вдохновенно начинал Арнольд Иванович.
   После каждой экспедиции он приезжал к нам в гости (это был своеобразный ритуал) и докладывал о раскопках. Я каменел от восторга.
   - Меня интересуют царские скифы - самое сильное из четырех скифских племен. Их владения начинаются вот здесь, - гость указывает на солнечное пятно на обоях, - охватывают Одесскую и Запорожскую области, - рука заходит на дверцу шкафа, - полностью покрывают Крым, - рук не хватает, и лектор перебегает в другую сторону, - а дальше уходят к Курску, Воронежу, Кубани и Ставрополю. Понятное дело, тогда не было никакого Воронежа, и реки именовались иначе, но оцените масштаб!
   Я оценивал! Половина стены моей квартиры! И даже папа, который, в отличие от меня, знал, кто такие скифы, почтительно качал головой:
   - Надо же, Арнольдий, я никогда об этом не думал...
   Свое уважение друг к другу они выражали особым способом: отец, будучи старше археолога, называл его Арнольдием, но на "вы", а тот, в свою очередь, обращался к старшему товарищу по имени-отчеству, но на "ты".
   - Выжженная степь... - продолжал Арнольдий, - и вдаль, к горизонту, уходят крытые кибитки, стада коров, табуны лошадей. Впереди, размытые жаркой дымкой, струятся копья воинов. Неужели мой народ решил покинуть эту землю? Нет! Конечно же нет! Это очередной военный поход на Восток! Кибитка - это дом, штаб, военная палатка, госпиталь, мастерская. В случае осады она переворачивается и становится лучшей защитой в степи, где и ворону не укрыться! В кибитках едут кузнецы и ремесленники, жрецы и врачеватели, портнихи и прачки, женщины и дети. Но не верьте мне! Не верьте! И впереди, в авангарде, и здесь, в арьергарде, - Арнольд указывает пальцем на стол, - едут воины! Поголовное ополчение! Включая женщин и детей. Те самые загадочные амазонки древнегреческого эпоса и есть скифские женщины-воительницы! С малолетства скифы учатся держать лук, обращаться с пикой, мечом, справляться с маленькими шелудивыми лошаденками! Ах, не торопитесь смеяться над этим смешными существами! Их убогость обманчива! Когда сицилиец или фессалиец выбивается уже из сил, спотыкается и пускает пену изо рта, скифская лошадка только разгоняется! Горе той армии, что столкнется со скифской конницей!
   - Уж не они ли, Арнольдий, разнесли Ниневию? - спрашивает отец.
   - Они, Юхан Захарович, они самые. В 612 году до нашей эры вместе с мидийским царем Киаксаром.
   - А что это такое Ниневия? - спрашиваю я и нарываюсь на гневный отцовский взгляд.
   - Неуч! Срамота! Ниневия - древняя столица Ассирийского государства! Наша с тобой историческая родина! В ней жили айсоры-ассирийцы!
   - А где она тогда находится? - не унимаюсь я.
   - Уже нигде, - миролюбиво отвечает Арнольд Иванович. - Юхан Захарович, не обижайся на ребенка. Он же не может знать, где находится государство, которого уже не существует. Кстати, приблизительно с того самого 612 года до нашей эры.
   - Скажите, Арнольдий, - вмешивается мама, - а что, в этот раз вы нашли что-нибудь стоящее?
   - Нашел, Женечка! Целый скифский курган! Уникальное место!
   - Курган - это горка такая? - влезаю я, и отец тягостно вздыхает - зря меня, видать, кормит.
   - Горка, только погребальная, - отвечает археолог, - могильник, одним словом. Захоронение амазонок. Потрясающие красавицы! Сколько силы и женственности!
   Мама морщится. Она не понимает, как трупы могут быть красивыми. Арнольдий замечает ее гримасу и объясняет:
   - Красивы с археологической точки зрения. На амазонках бусы, золотые украшения, расшитые пояса. Рядом лежат зеркала, инкрустированные гребни, луки, колчаны со стрелами, ножи, дротики. Сразу представляешь себе эту женщину в полном облачении - высокую, длинноволосую, в бусах, сарафане и с натянутой тетивой в руках!
   - А бусы красивые? - спрашивает мама.
   - Не то слово! - радостно откликается товарищ Сухарев. - Да ты сама, Женечка, посмотри. Вот фотографии.
   - Боже! Какая прелесть! Я тоже такие хочу! Арнольдий, а их можно... ну... купить, к примеру?
   Лицо Арнольда Ивановича темнеет, и он становится невероятно серьезным:
   - Дорогая моя, запомни это раз и навсегда - ничего, что находится на покойнике или принадлежит ему, ни в коем случае нельзя брать или, тем более, на себя надевать. Даже в мыслях нельзя себя в вещах покойного переставлять! И любой археолог тебе это подтвердит. Никогда! Запомни это.
   В своей жизни я не видел людей более суеверных, нежели археологи! Парадокс - при великолепном знании религии они по большей части атеисты. Не верят ни в бога, ни в черта, но суеверны до фанатизма! И Арнольдий был именно таким. Он не носил часов и переходил улицу, если видел черную кошку. Женщину с пустой сумкой трактовал как женщину с пустым ведром и делал соответствующие выводы. Перед важным разговором по работе клал пятак под правую пятку, а перед деловым - под левую, радовался встречам с горбуном и всегда собирал полотенцем (не дай бог рукой!) крошки, чтобы скормить их птицам! Взрослый, образованный человек!

***

   Ромка безумно расстраивался, когда проигрывал. В карты ли, в домино, в лото, в шашки. В шахматы играть принципиально не учился - знал, что в ближайшее время отца ему не переиграть. Зачем же тогда заранее и попусту расстраиваться? В тот вечер он всухую продулся Петьке в переводного дурака - пять раз залезал под стол и кричал "кукареку!". Совершенно подавленный поражением, Раман ввалился в квартиру и даже не заметил поначалу ботинка с пятачком. Потом обрадовался - Арнольдий в гостях! Судя по детским туфелькам и папиным башмакам, родители тоже вернулись домой. Значит, сегодня его ждет что-то вкусное и интересное! И точно - Колавна стояла спиной к кухонной двери и отбивала на подоконнике антрекоты - блюдо для неожиданных гостей. Грохот стоял такой, будто тетка собралась выколотить из подоконника душу. Только бы мясо не сильно испортила. Появление племянника Колавна не услышала. Дверь в большую комнату была закрыта, но слышался разговор:
   - Как Зоя? - спросил Юхан Захарович и отхлебнул чай.
   - Да все так же - великолепно! - отвечал Арнольдий, помешивая ложкой сахар. - Ремонт собралась делать. Второй этаж создавать.
   - Ой, это же так муторно, - вставила мама, - разрешения получать, согласовывать...
   - Да, да... - рассеянно согласился археолог. - Юхан Захарович, не могу молчать... Я к тебе, как к человеку опытному и надежному, хочу обратиться с очень необычной просьбой.
   - Мне выйти? - спросила мама.
   - Нет, нет, Женечка, оставайся, если хочешь. - Сухарев откашлялся. - Ты, Юхан Захарович, меня знаешь хорошо и давно. И для тебя не новость, что золото я не люблю. С него одни проблемы и неприятности.
   Ромка навострил уши.
   - Тут совсем недавно, в мае, в Феодосийском заливе работали водолазы. Один из них, молодой и зеленый, уцепил юным взглядом монетку и заныкал ее... С кем, как говорится, не бывает...К тому же речь идет о презренном металле, который и с более опытными людьми играет в такие игры, что и говорить порой не хочется. А водолазик-то наш (руки ему поотшибать) пришел домой и давай монетку чистить. Чуть ли не наждачкой или кислотой, а когда понял, что имеет дело с ценным экспонатом, то испугался. Куда теперь с ней? В скупку не отнесешь - это тебе не золотой червонец, который прабабушка в наследство оставила. К барыгам тоже - и сдать могут, и опасно все это. Как милиции объяснить наличие блестящего византийского солида?
   - Что, серьезно византийский солид? - подал голос Юхан. - Откуда он в Феодосии?
   - Откуда - дело третье. В Крыму и не такое при желании и изрядной доле везения найти можно. Я не большой специалист, но испорченная монета еще сохранила черты солида... Нумизмат нужен.
   Арнольд Иванович замолчал. Антиквар тоже не подавал голоса, и сквозь удары молотка по подоконнику Раман слышал тиканье берлинских часов - выходил занятный ритмический рисунок.
   - Просьба у меня к тебе будет, Юхан Захарович... помню, был у тебя некто Филонов, если я не путаю, такой крученый-верченый человек по монетам. Я к нему через тебя пару раз обращался. Вот ему бы солид показать, а еще лучше пристроить. Себе ничего не прошу. Весь интерес - твой.
   Отец отбивал сильные и слабые доли пальцами по столешнице. По размеру походило на "Тореадор, смелее в бой!".
   - Скажите, Арнольдий, - наконец нашелся антиквар, - а почему вы взялись решение этого скользкого вопроса? Сколько вас знаю, вы этими... ну, делами, балансирующими на грани, не занимались. Не думаете, что и вас могут подставить?
   - Это муж Зоиной любимой племянницы Ариадны, - грустно ответил Арнольд.
   - Я все понял, - по-военному четко ответил отец. - Монета с вами? Я сегодня же свяжусь с Геной Филоновым. Сколько вы будете еще в Москве?
   - Огромное тебе спасибо, Юхан Захарович. У меня до отъезда целая неделя.
   - Арнольдий, - спросила мама, - а можно на монету посмотреть?
   - Да, конечно, я вам ее оставлю.
   Раман понимал, что папины занятия не всегда согласуются с общепринятыми нормами, но в свое время ему объяснили, и жизнь каждый раз только подтверждала услышанное, что Закон предусматривает не все аспекты обыденности. Он прекрасно работает на одном направлении, но буксует на другом и даже имеет бреши. Иначе говоря - требует доработки. Она опаздывает, а время идет своим чередом и ждать не будет. "Поэтому, - объяснял отец, - надо просто разумно использовать свое положение. А что это значит? Трезво оценить ситуацию. Взвесить риски. Не жадничать и держать язык за зубами". Про самого себя хромой Юхан говорил так: "На мне греха нет. Вот Джотто, великий Джотто, тот, да - нарушил библейскую заповедь и занимался ростовщичеством. Кто я по сравнению с Джотто? Комар! И дело мое комариное - сводить одних нужных людей с другими. Что наши законы по сравнению с библейскими? Перечень правил. И не моя вина, что наша правовая система несовершенна". Именно о правовой оценке сложившейся ситуации взрослые вели уже дальнейшую беседу.
   - А как вы на самом деле думаете, Арнольдий, - спрашивала мама, - что, Зоиного родственника действительно за эту монету могли бы посадить?
   - Да кто ж его знает, Женечка, - отвечал археолог. - Как гласит буква закона? "Все, что находится в недрах... принадлежит государству". И дальше встает вопрос трактовки. Если бы нашел и принес в милицию в установленный срок - не то что не посадили, а грамоту бы дали! Но у водолазика изначально имелись другие планы. Зачем две недели держал монету? Интересовался, как можно почистить, кому продать... Начал чистить и понял, что влип. Опять сидит, думает... Допустим, принесет он ее, блестящую, с повинной - и здесь уже на кого попадешь. Посадят? Не уверен, но крови попьют. Это к гадалке не ходить. Все-таки испортил ценный экспонат, в основе поступка - корыстная цель и желание обойти закон... Тут включается человеческий фактор. И потом, мы же многого не знаем. А ну как у какого-нибудь нумизмата в Херсоне или Ставрополе месяцев шесть назад украли ценные монеты, а среди них золотой византийский солид? А?
   - Ой, и точно...
   - То то и оно. Если бы не Зоя - в жизни бы не взялся за такое дело. Родственник-то ее со страху плавить монету собрался! Ничего святого! Как так можно с артефактами обращаться? Одни деньги на уме. Что за народ...
   - Ромка, подслушиваешь, поросенок? - прошептала за спиной Колавна и схватила племянника за ухо.
   - Ой! - пискнул Раман.
   - Оставь его в покое, Колавна, - ответил отец из-за двери. - Я знаю, что он тут уже минут пятнадцать как уши греет, мерзавец. Пусть заходит...
   - О! - обрадовался Арнольд Иванович. - Раман Юханович, собственной персоной и не на даче!
   - Здравствуйте, Арнольд Иванович, - пробурчал Ромка, опустив глаза долу, - я не специально...
   - Конечно, не специально! - зашелся в гневе отец. - Сколько раз я тебе говорил, что подслушивать подло?!
   - Ну мне же интересно стало! Все монеты находят! Петька находит, водолазы находят, Раулькиной маме их вешают на шею, а я мимо кассы! Мне тоже хочется!
   - Какой Петька? Какие монеты? - оживился археолог. - Юхан Захарович? Почему я про это не знаю?
   - А! - пренебрежительно махнул рукой антиквар. - Дружок его закадычный, этажом ниже живет. Говорит, что чутье на металл имеет.
   - Чутье на металл? - еще больше возбудился Арнольд Иванович. - Правда?
   - Угу, - кивнул Ромка, все еще не решаясь поднять глаза на гостя.
   - А каковы его планы на лето?
   - Да какие у него планы? - ответил посрамленный сын Юхана. - Все лето торчать в Москве - лагерь у него обломился...
   - Раман! Что за выражения?! - возмутилась мама. - Да, но в лагерь Петя, действительно, в этом году не попадет. А наш благородный рыцарь двери и замковой скважины... - мама сделала паузу, и Ромке стало совсем пакостно, - в солидарность с другом отказался ехать на дачу.
   - Прекрасно! - воскликнул Арнольдий. - Просто великолепно! А ты, Раман, говоришь, что тоже хочешь монеты находить?
   - Хочу.
   - Очень хорошо... очень хорошо. - Сухарев встал и прошелся несколько раз вперед-назад. - А что, Юхан Захарович, ты мне скажешь, если я твоего сына в наказание за подслушивание в рабство заберу? Вместе с другом? Петьке-то своему он точно про солид византийский расскажет. Вот чтобы оба они молчали и занимались делом, я бы взял их к себе через неделю в экспедицию под Феодосию.
   - Что?! - радостно подпрыгнул Ромка. - Правда?! На настоящие раскопки?!
   - Помолчи! - грозно осадил сына Юхан. - Тебя здесь никто не спрашивает! А что, детей берут?
   - Я беру! - гордо ответил Арнольд. - Каждый сезон пару-тройку активистов из своего кружка при музее летом с собой в обязательном порядке. В этом году один мальчик заболел, а второй по семейным обстоятельствам не сможет. Едет только староста кружка. Так что два места свободны.
   - И вы, Арнольдий, - с иронией спросил отец, - станете утверждать, что это все легально?
   - Абсолютно нелегально! - радостно отозвался гость. - Детей оформляем на родителей. И под мою ответственность.
   - Пап... пожалуйста... - Ромка так разнервничался, что от волнения начал задыхаться.
   Юхан уже набрал воздуха в грудь, чтобы дать отповедь, но, увидев лицо сына, медленно выдохнул и, сдвинув брови, произнес:
   - Я не против, но пусть мать решает.
   - Арнольдий... - взволнованно начала Женя. Вопрос-то уже был решен, и отсылка на ее окончательное слово - не больше чем реверанс. - Скажите, а их там может кто обидеть? Ну, я к тому, что...
   - Не волнуйся, Женя. У меня с этим строго. Даю слово.
   - Ну, тогда... - голос мамы подрагивал, - тогда я согласна, если Глинский поедет. Только при условии, что поедет Глинский. Юхан, ты слышал?
   - Какой такой Глинский? - Арнольд Иванович в изумлении приподнял левую бровь.
   - Так это друга моего, Петьки, фамилия такая. Глинский.
   - Ну надо же! - снова восхитился Арнольдий. - Глинский! Чего только не бывает! Тогда он просто обязан ехать!
   Почему человек с фамилией Глинский должен ехать на раскопки, археолог не объяснил. А если бы и рассказал, то информацию ту вышибли подзатыльник и последующий нагоняй, коими отец наградил Рамана после того, как гость ушел. За подслушивание.

***

   Сколько лет было Геннадию Филонову, Ромка не знал. Для него все, кто старше шестнадцати, казались уже большими. Геннадия от всех взрослых отличала вызывающая внешность: одежда, прическа, манеры. "Пижонистый кобелек" - называла Филонова Колавна. Он, как и Юхан, работал в скупке, специализировался по металлу, но имел серьезное увлечение - нумизматика. По монетам Гена сходил с ума и мог рассуждать о них часами, называя "малышками", "крошками", "толстячками", "красавцами" и прочими одушевленными эпитетами. Сам Арнольд услугами Филонова пользовался исключительно ради предварительной оценки находок. Он передавал нумизмату фотографии. Отношение к деньгам, к современным ли, к старинным ли, у археолога сложилось одинаково чистоплюйским: не твое - не бери. Иные под предлогом показать специалисту, клали в карман несколько монет, но возвращать иногда забывали. Чего уж там... в горсти медяков пары-тройки недосчитаться. Никто и не заметит. Арнольдий себе такого позволить не мог. Если начинало "переть золото", и Арнольд Иванович этого очень не любил, вызвали людей в пиджаках. Они делали опись, составляли протоколы. Все как положено. Но случалось, что и при их опосредованном участии в раскопках не все золотые монеты доезжали в Гохран. До Сухарева докатывались слухи о некоем Гене из Москвы, который "все устраивает чисто и лучшим образом". Ген в Москве, безусловно, много, но чутье подсказывало Арнольду, что они с хромым антикваром знакомы с чистым Геной.
   Тем же пятничным вечером, в который Ромка получил заслуженный подзатыльник, Юхан позвонил Геннадию, и пижонистый нумизмат в белых брюках и красном батнике уже в одиннадцать утра стоял на пороге квартиры Садо.
   - Здравствуйте, Евгения Романовна. Юхан Захарович! - возбужденно крикнул Гена, проводя руками по вискам: на левой руке тонкий золотой браслет, на мизинце правой руки - золотая печатка. - Я вам этого никогда не прощу! Как вы позволили себе до сих пор молчать? Вот Евгению Романовну, как женщину, я очень хорошо понимаю! Я бы на ее месте тоже молчал! Но вы! От вас я такого не ожидал! Знаете, что я не женат, и скрывали от меня такую красавицу! Я чуть ли с лестницы не упал!
   - Это он про Венеру, Юхан, - улыбнулась Женя входившему в коридор мужу.
   - Боже мой, какое красивое имя! Настоящая Венера! Венера Милосская! Познакомьте, умоляю!
   - Боюсь, Геннадий, эта Венера Милосская будет вам не по карману. - Юхан Захарович прислонился к стене. - Чтобы удостоиться ее взгляда, нужно иметь по меньшей мере белую "Волгу", блат в Большой, пропуск в ресторан Дома киноактера, ну и так, по мелочи... Ваши "Жигули" не котируются.
   - К тому же, - добавила Евгения, - у нее есть сын. Придется принять и его.
   - ЭТО ее сын?! Ужас! - с не меньшим воодушевлением вскрикнул Гена, снимая белые кроссовки. - Видел я его! Как глянул на меня своими прозрачными глазами - брр! Клянусь - в душу холодными руками залез! Нет уж! Увольте! Волчонок!
   - Ну что вы, - миролюбиво ответила Ромкина мать, - чудесный на самом деле мальчик. Очень умненький. И похож, если сравнивать, скорее на лайку...
   Геннадий прошел к коллеге со специальным кейсом. В чемоданчике лежала куча всего интересного: измерительный циркуль, линейка, весы с малюсенькими гирьками, налобный фонарик, школьный микроскоп, коробочка с реактивами, зубоврачебные зонд и элеватор, лупа круглая и лупа в картонном "стакане", как у часовщиков, бархотка, пинцеты и несколько книг. В этот раз Ромку допустили до действа и Филонов не возражал.
   - Меня тоже отец с малолетства к монетам приучал, - одобрительно кивал нумизмат, раскладывая инструмент по сторонам рабочего стола. - Нумизматика - одно из самых древних на Земле хобби! Своими корнями уходит в Древний Египет!
   - А у вас папа тоже нумизмат? - спросил Ромка, разглядывая содержимое чемодана.
   - А как же! Ну-с, приступим! - И Филонов, вставив картонный стакан в правый глаз, протянул руку. - Так, Юхан Захарович, давайте показывайте, какой вы мне подарок приготовил ко дню рождения.
   - У вас сегодня день рождения?
   - Нет, послезавтра, в понедельник!
   Юхан проковылял к столу и вытащил из внутреннего кармана домашнего клетчатого пиджака начищенный солид.
   - Что?! - вскрикнул Гена, выронив из глаза картонку. - Что?! - И схватил круглую лупу. - Варвары! Вандалы! Что они с ним сделали?! Да за такое расстреливать надо!!! Дайте мне тех людей! Я их этими руками удушу!
   - Я предупреждал вас, Геннадий, - соблюдая спокойствие, проговорил хозяин, - в деле могут обнаружиться досадные недоразумения.
   - Что?! Какие недоразумения? - Нумизмат чуть ли не плакал. - Они убили его! Понимаете ли вы это? У-би-ли! Такого красавца!
   - Это действительно византийский солид? - ровно спросил Юхан Захарович.
   - Хуже! Точнее, лучше! - Гена с досадой шлепнул ладонью об стол. - Это старинная подделка под византийский солид!!! Она стоит дороже оригинала! Сволочи! Они ее царской водкой и наждаком чистили! Убийцы!
   - Почему дороже оригинала? - прошептал Рома.
   - Потому что золотые монеты редко когда подделывают! Это не медь и даже не серебро! Это старинная подделка старинной монеты!
   - А может, не такая уж и старинная? - робко поинтересовался антиквар.
   - Старинная! - Геннадий чуть ли не взвизгнул. - Стал бы тот вандал ее чистить! Золото золотом, но тысяча лет под водой... И вот еще - след от зуба - на подлинность проверяли. Значит, была в обращении!
   - Так, может, все-таки не подделка?
   - Подделка! Подделка! Подделка! - раскачиваясь в стороны, скулил нумизмат.
   - Как вы это поняли? Можно полюбопытствовать?
   Ромка прильнул к отцу - ему тоже было интересно.
   - Любопытствуйте, - обиженным голосом, будто солид был испорчен лично семейством Садо, откликнулся гость. - Смотрите сюда: диаметр девятнадцать миллиметров против двадцати плюс. Вес, соответственно, ниже нормы. Солиды в среднем весят четыре с небольшим. Гурт гладкий, значит, монета не обрезана. Но главное - монетная легенда! То, что от нее осталось... Теперь это почти что кусок металла...
   - Интересно... кому потребовалось делать подделки золотых монет тогда, в Византии? - Юхан сидел напротив Геннадия и в задумчивости водил указательным пальцем вдоль нижней губы.
   - Хотел бы я знать. - Филонов уже начал собирать свои приборы в кейс. - Но это однозначно был очень богатый и авантюрный человек. У него был свой монетный двор. Какого красавца загубили!
   На Геннадия было жалко смотреть - так расстроился из-за монеты. Захарович решил его немного взбодрить:
   - Не печальтесь, Геннадий, у вас же скоро день рождения! А у Рамана есть волшебный друг. Он монеты находит, - по-отечески начал Юхан. Таким голосом он начинал когда-то сыну сказку на ночь. - Вот через недельку они с Рамой поедут на раскопки в Крым. Младоархеологи Глинский и Садо вам с десяток таких красавцев найдут. Правда, Раман?
   - Ага.
   - Найдут, как же... - Геннадий Филонов отвел глаза в сторону и кисло улыбнулся.
   Дальше Ромку попросили уйти из комнаты - разговор подходил к финансовой стороне вопроса, и мальчику этого слышать не следовало. Раман покорно покинул квартиру. Он и в мыслях не держал подслушивать - его ждал Петька. Обсуждать, по сотому разу, их поездку в Феодосию!

***

   Билетов на поезд уже не было, и Арнольдий купил для себя и трех юных археологов билеты на самолет. За день перед вылетом Сухарев зашел к Садо забрать мальчишек, чтобы поутру всей компанией выдвинуться в аэропорт с улицы Герцена, где жил Арнольд Иванович.
   - А староста? - спросил Петька. - А он как поедет?
   - Не он, а она, - ответил Арнольд, - ее зовут Люда Лютаева. Она будет вашим начальником в случае моего отсутствия. И живет она в пяти минутах ходьбы от моего дома. Я сегодня ее пригласил зайти к нам в гости - заранее познакомиться.
   - Фу, девчонка! - бросил Глинский.
   - Самая замечательная девочка на свете, - улыбнулся Арнольдий и приказал: - А ну, открывайте чемоданы, закатывайте рукава и брюки. Будем проводить инспекцию.
   Суеверность археолога была поистине всеобъемлющей. Ромка лишился наручных часов - "на раскоп в часах не ходят!", красной футболки и трусов в красную полоску - "красный цвет на копе - жди пожара!". У Петьки выбросили из чемодана красные носки и отправили домой за белой рубашкой - "раскоп начинаем в чистой, глаженой белой рубахе". По дороге к себе Арнольд Иванович засыпал парней археологическими приметами и премудростями. Друзья как ни старались, но запомнить смогли только следующее: запрещено плевать в раскоп - удачи не будет, нельзя показывать пальцем в небо - накличешь дождь, "лопатазаболела" - не диагноз, а "киркудай" не существительное, а глагол. Причем в повелительной форме.
   Они заскочили на минутку в Музей Востока, а затем переулками вышли к зданию ТАСС. Петька глянул на огромные овальные окна "смелого архитектурного проекта", как называли штаб-квартиру телеграфного агентства, ткнул приятеля в бок и шепнул на ухо:
   - Смотри, а там тетки сверху ходят!
   - И что? - рассеянно спросил Ромка, провожая взглядом симпатичную девушку.
   - А то, будь юбки у них чуток покороче - трусы было бы видно!
   Оба расхохотались.
   На стороне центрального входа в ТАСС, там, где глобус, на улице Герцена, по-царски расположилось роскошное здание с коваными балконами, мелкой "кафельной" облицовкой и головами "теток" на фасаде. Не тех, что ходят по коридорам агентства.
   - Какие же это тетки? Это речные русалки, - объяснил Арнольд Иванович, - и кладка - не кафелем, а глазурной плиткой. О! Нам повезло! Папа уже дома! Значит, он нас и накормит!
   - Как вы узнали, что папа дома? - спросил Раман.
   - А вы прислушайтесь!
   Сквозь городской шум, шуршание шин, лай собак, "бряцание" троллейбуса, цоканье каблуков, ребята отчетливо услышали веселое пение птиц! Откуда? Вокруг ни одного дерева! Лица друзей изменились, и они уставились в четыре глаза на провожатого. Тот улыбнулся:
   - Взгляните наверх.
   Ребята задрали головы: и действительно, за щуплыми, пусть и украшенными листиками с цветочками, решетками балкона второго этажа разместились клетки с птицами.
   - Да, мой папа разводит лесных птиц: щеглов, варакушек, свиристелей, зябликов, малиновок, - пояснил археолог. - Когда папа дома, он выносит птичек "погулять".
   - А кто такие варакушки?
   - Вот у папы и спросите. Зовут его Иваном Андреевичем. Айда домой!
   Садо и Глинский хоть и выросли в городе, но в настоящих, а не панельных домах находились впервые. Здание, в котором жил Арнольдий, поразило их взращенное на стиле хрущевок и общаг воображение: огромный подъезд оказался парадной. Действительно, хочешь - парады проводи, хочешь - на велосипеде катайся. Между входом и дверью в парадную вполне могло уместиться кресло. На площадку первого этажа поднималась парадная лестница, а освещал это великолепие огромный белый шар молочного стекла. На широких подоконниках (хоть ноты раскладывай) стояли горшки с цветами, а еще:
   - Как у каждого уважающего себя здания, - с гордостью заявил Арнольд, - здесь имеется черный ход. Для челяди и любовников. Ну, это вам еще знать рано...
   Но больше всего пацанов поразили... перила! Вот бы домой такие! Длинные, умеренно покатые и с гладким боковым желобком. Как объяснил Арнольдий - это не желобок, а выемка для большого пальца. Чтобы руку удобнее было класть. И правда! Размещаешь кисть в выемке и катишься, катишься, катишься! Красота!
   Папа Арнольда, Иван Андреевич, угощал гостей жареной картошкой со "свиными копытцами".
   - Берете сосиску, - вещал Иван Андреевич, - и разрезаете на три! Части. По торцам каждой из частей делаете крестовые! Надрезы. Так вот... Затем опускаете в кипящую воду или кладете на сковородку. Кому как нравится. Получается "свиное копытце".
   - Скажите, - пробубнил Ромка набитым ртом, - а кто такие варакушки?
   - О! - обрадовался пожилой человек. - Варакушеньки! Совершенно замечательные птички. Вот, давайте, молодые люди, я вам ее покажу. Да, сидите, сидите, я сейчас принесу клетку сюда.
   Арнольдий сидел на диване, держал на коленях канцелярскую папку с завязками, делал записи в бумагах и с умилением улыбался. Было видно, что он очень любит отца.
   - Вот! - Папа археолога водрузил на стол клетушку с малюсенькой неприметной птичкой. - Знакомьтесь! Варакушка! Между прочим! Родственница соловья! Очень неприхотлива! А голос! Чудо, а не голос!
   - А почему вы занимаетесь лесными птицами, - Петька наколол вилкой "свиное копытце", - а не... там... попугаями, канарейками - на них спрос же больше! Я на Птичьем рынке сам видел - один попугай большой ста рублей стоил!
   Иван Андреевич улыбнулся, и по лицу разбежались лучики-морщинки.
   - Молодой человек, я же не ради денег! Я для души птичками-то занимаюсь. Ну и отчасти в память о традициях старой! Доброй, уже уходящей Москвы...
   Выражение "уходящая Москва" Ромка постоянно слышал от отца. Только откуда и куда она уходит, спросить не удосужился. А жаль. Сейчас бы блеснул знаниями - старик ему очень понравился, и Раману хотелось вызвать ответные чувства.
   - Каких традициях?
   - Разных, - многозначительно начал птицевод. - Например, был в Москве такой обычай - на Благовещенье выпускать! Птиц из клеток на волю. Так и говорили: "Благовещенье - птиц на волю отпущеЄнье!"
   - А! Так это в старину!
   - Ну как вам сказать... - Иван Андреевич сделал важное лицо, - я еще мальчишкой застал этот обычай. Мы с матушкой! Покупали, как правило, московок! Это черные! Синицы. К Москве их название не имеет никакого отношения. Их еще масковками называли - из-за черной шапочки и белых! Щечек. На маску похоже. Так вот, про Благовещенье. Мы всей семьей выходили на гулянье. Каждый со своей клеткой. И одновременно! Открывали решетки! Птахи взлетали в небо... Только жуликами они были! Птицеловы те! Перед тем как продать, учили птах обратно к хозяевам возвращаться. Так по несколько раз за день! Одного и того же жаворонка или подорожника! Могли продать. А еще забавный случай был. Хотите?
   Парни кивнули, а довольный, что обзавелся собеседниками, хозяин откинулся в кресле и потер ладони:
   - Случай был, значит. До революции. Подгуляли купчишки в Благовещенье в ресторации. Время уже к полночи близится! А ни одну птицу на волю они так и не выпустили! Вспомнили! Выбегают из кабака - глянь! Ни одного! Птичника. Они туда! Они сюда! Что делать? И тут навстречу идет бродячий циркач. С обезьяной! Продай, говорят! Захристаради, макаку свою! Уговорили. Продал. А купцы-то, выпившие, давай рассуждать. Главное - что? Живую душу на свободу выпустить. Вот взяли и выпустили того обезьяна в ночи на волю! Вот потеха была так потеха! Городовой лично пытался снять! С дерева обезьяну.
   Раздался звонок в дверь.
   - Арнольд! - обратился к сыну отец. - Мы кого-нибудь ждем?
   - Да, папа! Люду Лютаеву.
   - Ах, Лю-у-дочку! - нежно пропел Иван Андреевич и засветился от счастья. - Прелестная! Прелестная девочка! Ну, так открывай же! Быстрей!
   - Уже иду.
   Прелестная девочка Людочка весила килограммов сто. Нет, конечно, не сто, но семьдесят точно. Тем не менее, несмотря на сильно избыточный вес, у нее четко проглядывалась талия и имелся основательный бюст. Получались такие огромные песочные часы на толстых, лишенных икр ножках. Люда Лютаева, Лютаева Людмила... Мальчишки тотчас, не сговариваясь, дали толстушке прозвище - Люта. У нее были темные волосы крупного, упругого витка, который она пыталась упорядочить удлиненной стрижкой; синие, блестящие, вечно улыбающиеся глаза плюшевой игрушки и капризный детский рот.
   - Лютаева Люда. - Девочка протянула неожиданно изящную для такого массивного тела кисть.
   - Глинский. Петр, - холодно представился Петька, не вынимая рук из карманов. Сразу стало ясно, что девица не в его вкусе.
   - Людмила. Лютаева. - Пальчики Люты коснулась Ромкиной руки.
   - Раман Садо. Можно Роман.
   - Айсор?
   - Как ты узнала?
   Ромка был обескуражен. Сколько он себя помнил, кем его только не называли! Армянином - само собой, затем евреем, дальше, после паузы выгарцовывала квадрига: ингуши, караимы, кабардинцы, мегрелы. Один раз, за окончание фамилии на "о", назвали даже украинцем. Но Люта! Какова! Сразу определила.
   - Как ты узнала? - повторил Раман.
   - Очень просто, - с совершенно серьезным лицом ответила девочка. - По фенотипу лица, несмотря на возрастной онтогенез, и семитским пропорциям черепа.
   - Э? - Раман только и нашелся что из себя выдавить.
   - Да ладно! - Люта махнула рукой и шкодливо прищурилась. - За углом стоит будка. В ней обувь чистят и гуталин продают. Там работает дяденька. Его тоже зовут Раман. Он айсор.
   Выпалив все в одну строку, девчонка хлопнула в ладошки и расхохоталась от всей души. В тот момент Люта была похожа на довольного совершенной проказой карапуза. Даже ямочки на щеках у нее оказались малышовые!

***

   Палатку Арнольда Ивановича, куда разместили Садо с Глинским, называли королевским шатром. Она выделялась из всего лагеря не только высотой и габаритами, но и внутренним убранством. При входе лежал домашний лоскутный коврик, рядом с ним стояла импровизированная скамья из двух ящиков, покрытых братом входного половичка. Чуть поодаль располагался рабочий раскладной стол и книжный шкаф, собранный также из ящиков. Размер палатки позволял не только стоять в полный рост, разглядывая интерьер, но и прогуливаться из стороны в сторону. Наверху висело два "канделябра" с электрическими лампочками. "Канделябры" - ерунда. Такие светильники учили делать на уроках труда из консервных банок, а вот электричество - чудо. Оно подавалось через генератор в провода, вшитые во внутренние швы "шатра". Больше такой роскошью никто в экспедиции похвастаться не мог. Рабочую и спальную половины палатки разделяла выцветшая ситцевая штора с тремя грубыми заплатами. Даже в квартире пьющих родителей Светы Мостовой и на даче, что снимали Садо на лето, занавески выглядели лучше. Друзья обратили внимание, что у Арнольдия в обиходе имелось очень много старых, потерявших вид вещей. Понятное дело - археолог, любитель древностей. Но не до такой же степени! Например, компас с треснутым стеклом. Что в нем можно увидеть? Или выцветшая холщовая куртка с обтрепанными воротником и рукавами. Полевой планшет на пряжке - сейчас такие уже не выпускают, синий обгрызенный карандаш размером с детскую ладошку, обшарпанный бинокль и кепка с вытертым козырьком - всем им место на помойке, но начальник экспедиции трепетно относился ко всей этой архаике. Даже к карандашу.
   - Ничего вы не понимаете, - объяснила им Люта, - и планшет с компасом - ровесники мамонтов, и кепка "Ленин в Горках", и куртка "не жди меня, мама" - все это счастливые вещи. Они удачу приносят. А синий карандаш, что мыши не догрызли... Обратите внимание - Иваныч им никогда не пишет, но, выходя в поле, всегда кладет за левое ухо. Это, открою вам тайну, талисман.
   - Ад и Уганда! - восхищенно произнес Петька.
   - Да, - кивнула подруга после недолгой паузы. Она уже успела обогатить свой лексикон некоторым фольклорными этюдами Глинского-старшего и, продолжая принимать его новые фигуры речи, как бы взвешивала их, прикидывая ценность. - Так оно и есть. Вот он у нас какой - Арнольд Иванович Сухарев. Но, согласитесь, классный дядька!
   Несогласных не обнаружилось.
   Ромка влюбился в Люту сразу после "фенотипа семитского черепа". Хотя слово "влюбился" не совсем корректно отражало те чувства, что Раман испытывал к подруге. Внешне - непривлекательная, про таких снисходительно, отводя глаза в сторону, говорят "миловидная"; толстая (чего уж греха таить), голос обыкновенный, жесты ничем не примечательны - ни о каком манке и речи идти не могло. Да - умная, да - веселая, но этого недостаточно. Для чего? На этот вопрос Ромка и пытался себе ответить, разглядывая потолок палатки или отмахивая лопатой очередные слои грунта. Неожиданно выяснилось, что у него имеется уйма времени для "бдений". Оказывается, что, для того чтобы "втыкать", совсем не обязательно выбирать точку в пространстве или иметь перед собой картину "Молитва о дожде". Можно "тупо копать". Выполнение однообразной механической работы способствовало перемещению в иные миры. В них он пытался разгадать феномен Людмилы Лютаевой.
   Петька очаровался Лютой чуть позже - на следующий после знакомства день, и у них сама собой образовалась неразлучная компания: Раман, Петька и Люда. Теперь они везде ходили втроем и только спали в разных местах: Люта жила со студенткой Катей в соседней королевскому шатру палатке, но каждый вечер, после того как все расходились, она еще задерживалась под канделябрами Арнольда. Очень не хотелось ее отпускать, но режим есть режим. В десять вечера - отбой. От Ромки не укрылось, что Глинский нравится Людмиле совсем иначе, нежели он, но ревности это не вызывало. Наконец Раман не выдержал и, когда подруга покинула шатер, обратился к Петьке за разъяснениями.
   - Вот не пойму я, - начал шепотом Ромка, - она не красавица, но что-то в ней есть, что притягивает к себе. Как ты думаешь? Какой-то магнетизм, да?
   В отличие от Рамана Глинский не любил долгих и пространных рассуждений. Он имел привычку все упрощать и, даже если уместно, уплощать.
   - Садо, заканчивай умничать! - зевнул приятель. - Какой еще такой магнетизм? Ты еще закон Ома приплети. Просто она веселая и с ней интересно. Классная девчонка, одним словом. Вот и весь компот с помидорами.
   Объяснения друга Ромку не удовлетворили. Да и про чувства, что написаны на лице у Люты, стоит ей увидеть Глинского, Раман говорить не стал. Не поймет. Не поймет и не примет. Последнее еще хуже.
   Ответ пришел неожиданно. Это случилось через неделю после начала раскопок, в тот день, когда небо заволокло тучами и вот-вот должен был начаться дождь. Не иначе как кто-то из нерадивых студентов потыкал втихаря пальцем в небо. Петьку с Ромкой, как детей и новичков (а новичкам всегда везет), послали в новый квадрат делать закопушки - разведывательные шурфы метр на метр. Они уже перешли к четвертому раскопу, как вдруг появилась Люта с баклажкой воды, полотенцем через плечо и миской абрикосов.
   - Эй, Шлиманы, бросайте вашу Трою, - приказала подруга и улыбнулась, - перерыв! Я вам абрикосов принесла!
   - Да какая к черту Троя! - Петька собирался сплюнуть с досады в раскоп, но в последний момент удержался - и так удачи нет. - Четвертый шурф бьем, а все пусто. Непруха!
   - Не дрейфить! - задорным голосом произнесла девочка. - И не вешать нос! Все нормально! Археолог - не свинья! Роет там, где надо! Айда есть абрикосы!
   Небо налилось свинцом и отяжелело. Казалось, еще мгновение - и упадет оно с грохотом на землю, и не останется на ней ни одного атома. Ни от Ромки, ни от Петьки, ни от Люты, ни от абрикосов, ни от их миски. Такой антураж, должно быть, предусмотрен на Конец Света, или так, по меньшей мере, выглядел последний день Помпеи. Серая хмарь расползалась по окрестностям, разъедая все на своем пути. Даже оранжевые абрикосы с розовыми бочками имели бледно-померанцевый вид. И только улыбающаяся Люта стояла в полный рост и в полный цвет! Хмарь обходила ее стороной, или... от нее самой шел свет! Точно! До Рамана наконец дошло - никакого магнетизма! Тепло и свет! Вот что делало Люту такой притягательной! Она сама излучает весь видимый и невидимый спектр! А ты, Глинский, извини, но дурак.
   Первую малюсенькую монетку на глубине около двух метров нашел... Ромка! "Скорее всего татарский серебряный акче. - Арнольдий повертел пластинку в руках. - Первая треть восемнадцатого века, ориентировочно династия Гиреев. А если они, то, с некоей долей вероятности, монету, скорее всего, чеканили Каплан I, Даулат II или Менгли II".
   Для более точной датировки требовалось прочесть легенду на арабском или разбираться в тамгах. На аверсе татарской монеты - имя хана, на реверсе - тамга, титул, год и место чеканки. Человека, знакомого с арабским, в экспедиции не нашлось. В тамгах тоже никто не понимал, да и затерт реверс почти полностью. Даже Арнольд, умеющий читать арабские цифры и переводить годы с хиджры на современный календарь, не смог прочесть дату.
   Сухарев приказал покопать еще немного вглубь и вширь - одна монета иногда является признаком рассыпавшегося клада, но клада не обнаружилось. Зато на вечер созрела тема для разговора.
   Каждый день, по окончании работ, молодежь собиралась у королевского шатра. Шли как в театр - "на Сухарева". Иногда приходили и взрослые члены экспедиции.
   - Ну что ж, коллеги, - начал Арнольдий, - сегодня наш юный археолог Раман Юханович Садо нашел "беленькую" - серебряный акче.
   Все обернулись на Рамана.
   - Арнольд Иванович, прошу прощения, - перебил руководителя Ромка, немного смущенный вниманием и обращением по имени-отчеству. - Вы сказали, что не знаете арабского. А как вы поняли, что этот акче именно династии Гиреев и именно первой трети восемнадцатого века?
   Несколько студентов хихикнуло.
   - Ничего смешного в вопросе лично я! Не вижу, - ответил археолог в манере своего отца. - Вспомните себя в его возрасте. Много знали? Это вы сейчас, на третьем курсе, уже мните себя академиками, а на первом-то курсе! А? Гляциал с грациальностью путали! Думаете, я не помню? Сам такой был...
   Тут уже рассмеялись все, включая Арнольдия.
   - Что касается датировки, - без перехода начал руководитель экспедиции, - тут все зависит от грунта. Но если не вдаваться в подробности, то два метра - это приблизительно первая треть - первая половина восемнадцатого века. Все просто. Теперь про Гиреевичей. И что я вам хочу сказать, други мои, - Арнольд оценивающе оглядел аудиторию, - мне совершенно не нравится, как в школах преподают историю! Да! Голые даты! Минимальная привязка! И к чему это приводит? Человек не видит полной картины, а это... опресняет восприятие. Поэтому я вам предлагаю отвлечься от этих Гиреев - мы к ним все равно вернемся, взять в руку капсулы времени, выбрать пятнадцатый век и заглянуть вовнутрь!
   Сухарев стоял, выставив пригоршни вперед, - и ни одна живая душа не сомневалась, что в его руках лежали действительно капсулы.
   - Итак, первая половина пятнадцатого века. Андрей Рублев пишет знаменитую "Троицу", расписывает соборы и... отдает богу душу. Вятка, Рязань не являются частью Московского княжества, а Нижний Новгород вообще входит в союз ганзейских, то есть немецких, торговых городов! Псков! Вы посмотрите на него! Чеканит собственную монету! В Праге сжигают Яна Гуса. Во Франции Жанна Д'Арк поднимает восстание против англичан и гибнет на костре! Немецкий ювелир Гуттенберг печатает первую книгу. Китайский евнух Чжэн Хэ снаряжает одну за другой экспедиции на запад. Численность только первой составляет двести пятьдесят судов и двадцать семь тысяч человек! Представьте себе! У Колумба почти век спустя было всего семнадцать кораблей и около двух с половиной тысяч членов экипажа. В одну из экспедиций Чжэн Хэ доходит до Персии и Аравии. Второе его имя - Синьбао. Ничего не напоминает? Синдбад-мореход! Конечно! Арабские сказки! И коль речь зашла о Востоке, то основанная Батыем, внуком великого Чингисхана, Золотая Орда, что находится на Востоке, уже давно шатается и дает новые трещины. Во-первых, уходит Казань. Во-вторых, некто Хаджи Гирей, прямой потомок Чингисхана, отпочковывается от родственников и объявляет... внимание! Этот полуостров Крымским ханством во главе с собой! Вот они, наши Гиреи! Я же обещал!
   - Ад и Уганда! - восторженно прошептала Люта.
   - Ага, - вторили ей сидевшие по бокам приятели.
   - И вот с тех самых пор эти Гиреевичи непрерывно правили Крымом в течение трех с половиной веков. Так что куда здесь ни копни - везде упрешься в них, родимых. Вот так.
   Площадка перед шатром взорвалась аплодисментами.
   - А вопрос можно? - Люта робко, по- школьному, протянула руку. - А почему тогда, когда Раман нашел монету, вы сначала сказали "ориентировочно" Гиреевичи. А потом взяли и назвали сразу трех ханов?
   - Все очень просто, - ответил Арнольд Иванович и отхлебнул из кружки чай. - И в то же время очень сложно. Как хотим - хрестоматийно или через капсулу?
   - Через капсулу! - грохнула экспедиция.
   - Ну что ж. - Лектор покрутил в руках невидимую пилюлю, поднял ее на свет, посмотрел, прищурив глаз, и продолжил: - Через капсулу так через капсулу. Середина пятнадцатого века и дальше к концу, когда Колумб поедет за картошкой в Америку. Шучу. До его отплытия от берегов Испании еще много чего интересного произойдет. Итак, Рязань, Вятка и Новгород, ура! Входят в состав Московии. Дождались! Афанасий Никитин уходит в Персию и Индию, но нас интересует 1453 год - взятие турками... я пока их так буду называть, Константинополя. Византийская империя перестает существовать. Туго приходится и иной империи - Золотой Орде. От нее отделяется Астрахань, а Русь, после стояния на Угре, перестает платить дань. А что же наши Гиреи? Они уходят в вассальное подчинение к Османской империи! Поди теперь дотянись до Гиреевичей! Они под прикрытием турок. Но упаси вас Всевышний назвать в те года османа турком! Рассечет до седла и имени не спросит! Это оскорбление! Турками тогда звали плебс, простонародье, смердов, одним словом! А теперь давайте представим картину: османские, я повторяюсь, османские гарнизоны и флотилии стоят здесь: в Кафе - Феодосии, Судаке - Сугдее, Гёзлеве - Евпатории, Балаклаве и других городах. Через Крым проходит основная торговая артерия, связывающая Европу и Азию. А теперь включите воображение...
   Раман уже давно включил: мимо него, стоило вытянуть руку, шли караваны из Египта и Сирии, Индии и Китая. Пахло ладаном, благоухали мешки со специями. На прилавках громоздились хлопок и кашемир, а китаец с косичкой пропускал красную шелковую ткань через маленькое серебряное колечко. Индус в безразмерной чалме пересыпал из одной руки в другую жмени драгоценных камней, араб в расшитом халате потряхивал бусами и серебряными украшениями. Бледноликий англичанин предлагал сукно отменного качества, а пестро одетый флорентинец надувался от гордости за свои золотые кольца и серьги. Да, на фантазию Раману Садо грех было жаловаться.
   - В обратном направлении, из Крыма в Европу и Османскую империю, - продолжал Арнольдий, иногда срываясь в стилистику птицевода Сухарева, - уходят сотни пудов соли, пшена, ячменя, рыбы, мягкая рухлядь - пушнина, бочки с медом, кожи... я пока умышленно не называю еще один товар... Все, что я перечислил, перевозится османскими галерами. Почему не татарскими? А потому что вся внешняя торговля сосредоточена в руках османов! Татарам остается работорговля. И то только в части добычи того товара, который я умышленно не упомянул. В Крыму, в нашей Феодосии - Кафе расположен крупнейший! Рынок по торговле рабами! Его даже так и называют - Маленький Стамбул, потому что с каффского рынка рабы напрямую попадают в бывший Константинополь. Конечно же, на полуострове полно иностранных купцов. Чем же они расплачиваются? Вы скажете мне - золотом? Да. Кто же будет спорить? Испанскими реалами - рийл гуруш, золотыми флоринами - йялдыз алтулу, и прочей полновесной деньгой. Вообще, хочу я вам сказать, что в период существования Крымского ханства на его территории имело хождение двадцать пять! Валют. Но открою вам небольшую тайну - золото не очень удобно для торговли. Его предпочитают оставлять про запас, используя более дешевое серебро или медь. У Османской империи есть свои монеты. Самые мелкие называются так же, как и та монета, которую нашел Раман, - акче. Они постоянно меняют размер и вес, что не мешает османам наполнить своими деньгами вассальную территорию. Это естественно. Но... и Гиреи хотят чеканить свои деньги. Во всем мире право чеканить свою монету - привилегия! И эти ребята, потомки Чингисхана, добиваются своего! В нашей Кафе, а дальше в Крыму и других городах начинается чеканка монет с именами Гиреевичей! Внешне отличаются от турецких, но не сильно. Таким образом, выходит, что в один и тот же исторический промежуток времени, в одном и том же месте мы можем встретить в обращении монеты разных правителей одной и той же территории. Каково?
   - Иваныч, не томи, - подал голос водитель Валерий. Он привез в лагерь картошку (и очень обрадовался шутке про Колумба), хлеб, сгущенное молоко, сахар. Зная, что по вечерам у археологов "дают театр", он оформил себе последний наряд. - Ты скажи - откуда трех ханов взял?
   - А я и не томлю, - продолжал Арнольдий. - Каждый хан, что вступает на престол, первым делом что делает? Чеканит свою деньгу! Но вот беда - ханов-то этих за триста лет сменилось около семидесяти! Считаем... так... грубо говоря, каждый хан сидел у власти примерно лет пять. В среднем! Но вот фокус - ханов было не семьдесят, а пятьдесят. "Как так?" - спросите вы меня. И я отвечу - эти ребята уходили, возвращались, свергались, снова входили на трон. Некоторые не по одному разу. Но стоило им появиться в ханском дворце - а отчеканить монету с моим именем! И не мешкать! В интересующий нас период, а именно в первой трети восемнадцатого века, суммарно больше шести лет на ханском троне продержались, как я уже на раскопе сказал, Каплан I, Даулат II, Менгли II и, кажется, еще один хан. Вот его имя, извините, подзабыл. Просто по Крыму восемнадцатого века я когда-то писал работу, но, как видите, уже не все держу в голове. Значит, возвращаясь к нашей теме, рассуждая математическими категориями, монет именно этих правителей должно быть больше, нежели других. Но только это не обязательно - деньги иных ханов тоже имели хождение. И еще плюс двадцать четыре валюты. Так что с кем в настоящий момент мы имеем дело - я даже с точностью до тридцати процентов, увы, не скажу. Я не нумизмат, чтобы взглянуть и датировать. Вот теперь все.

***

   "Олега" - так Люта назвала воина, захороненного вместе с лошадиным черепом, - обнаружил Петька. Садо еще как-то, а Глинский совершенно не помнил, о чем шла речь в поэме Пушкина "Песнь о вещем Олеге". И Люта, кудрявая, монументальная, лучистая, забралась на бровку и с выражением продекламировала друзьям всю историю про то, как выползшая из черепа змея ужалила князя.
   Прошел день.
   - "Но примешь ты смерть от коня своего..." - Людмила снова процитировала поэта, отложила кисточку и обратилась к друзьям: - А вот скажите мне, это какого размера должна быть змея, чтобы прокусить сапоги? Чай, не простой мужик наш Олег был, не с мороза пришел, а настоящий князь! В сафьяновых сапогах, небось, рассекал... Я так думаю, тут не змея должна быть, а целый бобер!
   - Да, Людмила, верное замечание, - улыбнулся подошедший Арнольд Иванович. - И остроумное. Ну, что тут у нас? Не страшно с покойничком-то возиться?
   - Не, не страшно, - отозвались друзья.
   - Дайте-ка гляну. - Арнольд присел на корточки и зачем-то достал компас. - Все-таки первая догадка оказалась верной - наш "Олег" печенег. А вот умер он явно не от укуса змеи. Нужно разбираться...
   - А чего тут разбираться? - хмыкнул Петька. Он расчищал верхнюю часть воина. - Смотрите - обломок стрелы сохранился, совсем крохотный, значит, внутри есть наконечник. Сейчас дочистим! Достанем!
   - Надо же! - восхитился Арнольдий. - А ты ведь действительно металл чувствуешь!
   Ромка про себя улыбнулся. Несколько дней прошло с того момента, когда он нашел тот акче. Он, а не Глинский! Несмотря на радость, Раман сильно переживал и после отбоя решился на вопрос:
   - Петь, а Петь? Ты на меня не обижаешься?
   - А на что мне обижаться?
   - Ну, на то, что я монету нашел, - ответил Рома и затаил дыхание. Конечно, он скажет "Нет, Ромка, я не обижаюсь", а как оно на самом деле - кто знает? - Ну... может, ты подумал, что Чуйка от тебя отвернулась.
   - Чудной ты, Садо, - после недолгого молчания ответил приятель. - Хотя, знаешь... ты прав. В первый момент была такая досада, но потом я быстро сообразил - это не мое. Чуйка меня к чему-то более важному приведет.
   Чуйка не подвела. Захоронения печенегов в тех местах до Петькиного раскопа не встречались. А почему печенег? Лежит головой на запад, череп лошадиный при нем, лук и колчан со стрелами. "Олег" оказался единичным "персонажем", "залетным", как пошутил кто-то из студентов. Хоронили его, скорее всего, на "скорую руку" - стрелу не вытащили, курган либо маленький возвели, либо за тысячу лет он уже распластался по ландшафту.
   Арнольд Иванович продолжал рассматривать "Олега" и вытащил фотоаппарат. Ромка с Лютой подтянулись поближе. Петька аккуратно, с согласия Арнольда вытянул остатки стрелы. Древко сразу же рассыпалось - держалось на честном слове, в руке остался обглоданный ржой клиновидный наконечник.
   - Убили в честном бою. Не в спину... Тебе ведь он нравится, да? - неожиданно спросил старший археолог.
   - Очень, - честно признался Петя. - Понимаю, что ничего тут нравиться не может, но мне... смотрел бы и смотрел...
   - Мне кажется, - Арнольд сошел на шепот, - мы, конечно, посоветуемся с одним человеком, но мне кажется, ты можешь оставить его себе. Только тихо! Тсс!
   - Как? - встрепенулся Раман. - Вы же сами говорили, что ничего, что принадлежит покойнику, брать себе нельзя!
   - Да не кричи ты! - улыбнулся Сухарев. - Так оно и есть. Только ответь мне на вопрос: стрела, которая убила нашего "Олега", принадлежала ему?
   - Н... н-нет...
   - Верно. - И в знак согласия руководитель экспедиции прикрыл глаза. - Стрела принадлежала другому воину, что отправил нашего на тот свет. Некоторые считают, что, единожды забрав жизнь одного человека, предмет может стать талисманом для того, кто его обнаружил. Но на эту тему мы поговорим послезавтра.
   - Так послезавтра же мы едем в Феодосию! - грянула троица.
   - Правильно. А еще зайдем к Зое.
   - Кто такая Зоя? - спросил один только Петька. Раман помнил, что благодаря этой таинственной Зое, точнее, подслушиванию про ее незадачливого родственника они с приятелем оказались на раскопках.
   - Зоя Юрьевна Кефель, - вдруг ответила за Арнольда Люта, - художник, преподаватель феодосийской художественной школы, краевед, собиратель местных сказок и легенд, а еще специалист в тех областях, про которые в книгах не пишут. Но от этого они не перестают быть.
   - Все верно, - кивнул руководитель кружка юных археологов.
   В Феодосию друзья собирались давно. Ради нее даже согласились пожертвовать купанием в свой выходной день, когда вся экспедиция выезжала к морю в ближайший поселок. Причин для посещения Кафы имелось несколько. Во-первых, музей Айвазовского. Парни в нем ни разу не были, а Люта хотела зайти в соседний флигель и посмотреть на представленных там Волошина и Баратаева. Во-вторых, Арнольд обещал накормить честнуЄю компанию "самым вкусным в мире борщом". Для ребят, изнывающих от "полевой еды" (даже котлеты Колавны вспоминались с нежностью), слово "борщ" приобрело почти мистическое значение. Людмила борщ не любила - закормили в детстве, но знала, что готовит его та самая Зоя Юрьевна Кефель. К Зое у девочки имелся свой интерес. Познакомились они в прошлую экспедицию, ровно год назад. Природа, не считая кудрей-пружинок, обделила Людмилу Лютаеву внешне, зато щедро одарила во всем остальном. Одним из Людиных несомненных, но незаслуженно заброшенных талантов было рисование. Она одинаково хорошо держала карандаш, грифель и кисть, чувствовала цвет, выстраивала композицию. В школе она скромно состояла в редколлегии, и ее стенды, стенгазеты, просто дружеские зарисовки пользовались популярностью. Живописи она нигде не училась, но, увидев Зоины работы, девочка попросила несколько уроков и благодарно их приняла. С тех пор Людмила считала Зою своим учителем и наставником. Прошедшую зиму они переписывались, и в нынешний сезон Люта привезла несколько своих акварелей на суд мастера.
   Третья причина, по которой решили отложить купание, - рассказ про Кафу и невольничий рынок. Друзья теперь горели желанием увидеть все своими глазами, а заодно и старую генуэзскую крепость, и Карантин.
   Ну и, наконец, Петька с Ромкой приняли одно на двоих решение, отдуваться за которое предстояло каждому по отдельности. Для этого требовался переговорный пункт.
   Первым делом решили разобраться с делами и отправились звонить.
   - Муся! Муся! Ты слышишь меня, Муся? - вещала тетенька в будке. - Муся, погода отменная! Море - парное молоко! Муся! Тут сгущенка есть! Ты слышишь меня? Сгущенка, говорю, просто так продается. Может быть, купить домой банок шесть? Ага!
   Компания Арнольда заняла очередь.
   В ближайшей к ним будке мужчина лет сорока пяти "правильной", плакатной внешности набрал первый номер:
   - Зайчик, это я! Узнала? Да, моя сладкая, я соскучился!
   Он мурлыкал в трубку до тех пор, пока автомат не стал требовать следующую монету, тогда он "поцеловал Зайчика в обе щечки", нажал рычаг, положил следующие пятнадцать копеек и заново набрал номер:
   - Рыбка, это я! Как твои дела? Соскучилась? Я тоже! Безумно!
   Конечно, подслушивать нехорошо, но ради "плакатного" мужика Люта пропустила вперед Глинского и Садо, а скучающий по зайкам и рыбкам снова крутил диск:
   - Киса моя! Это я! Ты снилась мне сегодня ночью!
   Две девочки, почти ровесницы, увидев вошедшего в переговорный пункт Глинского, тотчас запали на него. Петька и впрямь был хорош: волосы цвета пшеницы обрамляли загоревшее лицо, синяя в клетку рубашка-ковбойка подчеркивала лазоревый оттенок глаз, волевой подбородок, широкие плечи - парень-мечта! Девчонки пихали друг друга локотками, опускали глаза, хихикали и что-то шептали друг другу на ухо. Не обошли они своим вниманием и спутников красавца:
   - А этот, маленький, чернявенький который, тоже ничего.
   - Ага, только бы ему роста побольше, а то его не сильно видно.
   - А на толстуху, толстуху-то их глянь. Сидит, подперла рукой щеки - на кудрявую хомячиху, объевшуюся горохом, похожа!
   - Точно!
   - М-да, не повезло ей. Бедолага. Кто на нее позарится? Вот и грустит, наверное, из-за этого. Парни-то ее на нас с тобой поглядывают!
   Девчонки немало бы удивились, узнав, что хомячиха дурнушкой себя вовсе не считала. В какой-то мере оптимистическому подходу способствовал веселый характер и не по-детски развитый ум. Но в основном у Люты всю жизнь перед глазами проходил пример матери - толстушки-хохотушки Галюньчика, вокруг которой постоянно крутились поклонники. Галина Ивановна Лютаева, вступив в брак с Валерием Гореловым фамилию не поменяла - на момент замужества она уже была ученым с биографией: кандидат технических наук по динамике грунтов. Это такой специалист, который выступает переводчиком между архитекторами и геологами. Валерий погиб за несколько дней до рождения дочери - разбился на машине. После смерти мужа Галюньчик имела достаточно возможностей вступить в законный брак, что и сделала, когда Людмилке исполнилось пять лет. Новый муж тоже долго не задержался - утонул. Больше попыток выйти замуж Галина не предпринимала. Ее мать, бабушка Людмилы, филолог по образованию, на поминках второго зятя метафорически заметила "Что-то мужики в нашей семье вымирают, как мамонты". Увы, метафора соответствовала действительности, и семейный анамнез в паре с теорией вероятности подсказывали кандидатше наук, что и третьего мужа постигнет участь двоих предыдущих. Тем не менее воздыхателей у веселой, корпулентной Галюньчика, которая пела под гитару "У бегемота нету талии", травила анекдоты, "вкусно" курила, ходила в походы, прекрасно готовила и ела с завидным аппетитом, всегда водилось достаточное количество. Значит, рассуждала Люта, все дело не в красоте и ширине талии, которая у нее, в отличие от матери, все-таки имелась.
   "Плакатный" мужик потратил на звонки семьдесят пять копеек - по монете на каждую зверушку. Нечего баловать. Помимо Зайки, Рыбки и Кисы он скучал и видел во сне Мышонка и Ласточку. "И ведь каждая, - думала девочка, уперев в подбородок изящные кисти, - думает, что она любимая и единственная, а он бессовестно врет. Таким правильным, поставленным, как у диктора, голосом. Неужели и со мной тоже будут так поступать?"
   Петька отстрелялся быстро - мать не возражала, что сын до конца лета останется в экспедиции. Настал черед Ромки:
   - Пап, привет, это я, Раман! - Ромка всегда называл себя при отце полным именем, когда нужно было что-то выцыганить.
   - Слушаю тебя, сын. Как у тебя дела?
   - Хорощо, пап! - кричал в трубку Раман. - Пап! Я монету древнюю серебряную нашел! Первая половина восемнадцатого века! А еще мы раскапываем целое заброшенное поселение! Десятый век! А Петька, слышишь, Петька нашел печенега! До него никто еще печенегов там не находил!
   - Тебе нравится?
   - Очень, пап, очень! - Ромка выдохнул и затараторил без передыха: - Папа, Арнольд Иванович говорит, что если вы с мамой не против - он оставит нас у себя до конца экспедиции! Петькины родители уже согласны! Пап, я тоже хочу остаться! Пап, тут тоже море есть! Пап, я не хочу в Палангу!
   - Я все понял. Арнольдий рядом с тобой?
   - Да, пап!
   - Передай ему трубку.
   Бледно-розовый двухэтажный дом, где жила Зоя, располагался на тихой зеленой улочке исторической части города. Бывший особняк в стиле ампир еще содержал на фасаде остатки имперского декора. В остальном дом как дом.
   - Здравствуйте, Арнольд Иванович, - поприветствовала Сухарева женщина из окна первого этажа. - А Зоя Юрьевна вчера вечером уехала. Сказала, что если будут ее искать, то она на Тепе-Оба, со стороны Двуякорной бухты.
   - Спасибо, Елена Матвеевна, я даже догадываюсь, где она может быть, - ответил Арнольдий. - А надолго?
   - Не знаю.
   - Ну что, - обратился он уже к своим спутникам, - Зоя уехала на пейзажи. Но мы можем к ней зайти, поесть по-студенчески борща и двигаться дальше.
   - Почему по-студенчески? - спросил Раман.
   - Потому что неизвестно, когда в следующий раз после завтрака студент будет кушать. Я, к примеру, с первого по последний курс всегда ел на завтрак суп.
   - А как же Зоя Юрьевна? - В голосе Людмилы чувствовалась досада.
   - До нее мы обязательно доберемся.
   - Сегодня? На Тепе-Оба?
   - Сегодня на Тепе-Оба.
   - А крепость и Карантин?
   - Будет вам и крепость, и Карантин.
   - А что такое Тепе-Оба? И почему бухта Двухъякорная? - наперебой сыпали приятели.
   - Не Двухъякорная, а Двуякорная. Зайдем в дом - расскажу.
   Они обогнули угол особняка и вошли в утопающий в мальвах двор. Какой только колер не встречался! Малиновый, белый, розовый, красный, салатовый, фиолетовый! На веревках висело белье, отслужившие свое время автомобильные шины получили вторую жизнь в виде пышных клумб с разнообразными цветами. На ветках деревьев безнаказанно висели абрикосы, зрели орехи. Московским детям такое изобилие было в диковинку, и каждый что-нибудь да сорвал. Просто так. И никакой Мурки-Гитлера. Пахло вареньем, жареным луком и кошками.
   - Нам сюда, - скомандовал Арнольд и указал на деревянную лестницу на второй этаж.
   Перила лестницы (Глинский с Садо даже перемигнулись по этому поводу) были шикарные - длинные, круглые, с идеальным для катания радиусом закругления. Пока Арнольдий доставал связку ключей и открывал дверь, Ромка с Петькой оседлали параллельные линии и наперегонки скатились вниз. Никто слова не сказал. Только Люта, пока они ехали, стучала палкой по полым трубам, доставляя не сильно приятные ощущения, - вредничала.
   Зоина квартира оказалась очень большой комнатой без стен и перегородок, но с неимоверно высокими потолками. Больше четырех метров. Слева от входа висела водогрейка и сразу начиналась кухня - стояла плита. Справа от двери находилась обувная тумба, которую венчала кефирная бутылка с дворовыми мальвами. Под бутылкой лежала записка: "Арнольдий! В холодильнике борщ, котлеты из бычков и жареная кефаль. Я на Тепе-Оба со стороны Двуякорной бухты. Твоя Кефаль".
   Они сбросили вещи у входа, сняли обувь, положили ее в тумбу и прошли в глубь помещения. Разного размера картины занимали все пространство: висели на стенах, стояли на трюмо, прятались под стеклом буфетного шкафа, громоздились на прикроватной тумбочке. Зато не наблюдалось ни одной фотографии и отсутствовали зеркала.
   - Ой, смотрите! - крикнула Люта, подойдя к трюмо. - Моя акварель "Ирисы"! Я прислала ее Зое в подарок на Новый год!
   - Людочка, мы с Зоей Юрьевной всегда говорили, что ты великолепно рисуешь. И тебе нужно не в историки-археологи, а в художники.
   - Это точно! - Петька взял в руки "Ирисы". - Мне тот Айвазовский меньше, чем твои цветы, между прочим, понравился.
   - Тебе правда понравились мои "Ирисы"? - Люта порозовела от волнения.
   - Правда. Чего мне врать-то, - продолжил Петя. - А чего Айвазовский? Красил свои картины про море и красил. Делов-то! Он даже у Ромки в квартире висит, а таких ирисов я нигде больше не видел.
   - Ромк, а что, у тебя дома Айвазовский висит?
   - Отец так считает, - нехотя ответил Раман. Он всегда скисал, когда речь заходила о домашнем музее., - А еще он говорит, что каждый антиквар и каждый искусствовед хотя бы раз в жизни сталкивается с Айвазовским.
   - А что это значит? - В глазах Людмилы запрыгали огоньки любопытства.
   - Раман, позволь мне ответить, - вмешался Арнольдий, выкладывающий котлеты на сковородку. - Айвазовский был очень плодовитым художником, но самое интересное в том, что его очень много подделывали и продолжают подделывать. Юхан Захарович, Ромин отец, прекрасно это знает, но предпочитает считать, что у него висит подлинник. Хотя сам в этом не уверен.
   - Ну как-то так, - вяло согласился Раман. Его сейчас занимало иное: зачем в квартире такие высокие потолки.
   Помимо перечисленных в записке продуктов в холодильнике обнаружился завернутый в полотенце хлеб, огурцы, чеснок, зелень. Арнольд быстро нарубил холостяцкий салат: огурцы, зелень, масло, соль, сахар, уксус, поджарил хлеб, натер его чесноком, подогрел суп и второе, заварил чай. Борщ действительно оказался "самым вкусным в мире", но на неожиданно высоком уровне выступили котлеты из бычка.
   - Из бычка в Крыму делают все! Разве что компот не варят, - объяснил Арнольд Иванович. - Когда на Азове идет бычок, его ловят буквально авоськами или сачками, а можно и голыми руками! Ешьте, ешьте, не стесняйтесь, от тушенки, наверное, уже скулы сводит. Кому чаю?
   - Мне! - Жующая троица одновременно подняла руки.
   - Этот чай, кстати, - начал Арнольд, разливая по чашках янтарную жидкость, - собирала Зоя как раз на Тепе-Оба.
   - А вы обещали про него рассказать.
   - Обещал, значит, расскажу. - Сухарев налил себе чаю, сделал глоток и закрыл от удовольствия глаза. - Такого напитка вы больше нигде не попробуете. Тепе-Оба, что в переводе означает "Вершина горы", помимо традиционно крымских трав, таких как чабрец, душица, тамариск, лаванда, богат на эндемики. А вот с археологической стороны зрения Вершина горы интересна по большей части узким специалистам, зато с исторической и прочих сторон Тепе-Оба просто великолепен.
   - Как это узким специалистам? - вмешалась Люта. - А Феодосийский клад?
   - Людмилочка, я же сказал "по большей части". Да, так называемый Феодосийский клад с феодосийскими серьгами хранится в Эрмитаже. А еще в начале века на гряде обнаружили старинные емкости для накапливания воды и керамические трубы к ним. В Крыму с водой всегда были проблемы. Но мне кажется, что вам, мои коллеги, этот горный хребет будет интересен в связке с Двуякорной бухтой.
   Компания навострила уши.
   - Так сложилось, что наша Кафа была не в состоянии принять сразу все суда, что приходили в ее порт. Часть кораблей, в ожидании очереди на разгрузку, уходила в безопасную бухну на юго-западе и вставала на два якоря, чтобы не унесло в море. Так появилось название бухты. Но там, где торгуют, там и воруют. Таков закон. И Двуякорная в течение нескольких веков тесно связана с ворами, контрабандистами и пиратами. Не все хотели платить пошлины, сборы, не все товары можно было ввозить и вывозить, вот и шли целенаправленно в бухту, чтобы затем, под покровом ночи, выносить свое добро в город или наоборот. Через Тепе-Оба, минуя кордоны, можно было протащить что угодно. Контрабандисты народ ушлый - приспособили для своих целей даже старую римскую дорогу. Я вам ее покажу. А еще зарывали по дороге клады и награбленное.
   Дальше речь пошла о кладах: какие виды кладов бывают, как глубоко их зарывают, какие заговоры на них накладывают, какие несчастья или испытания могут навлечь на нашедшего - Арнольд разошелся по полной и вообще "ушел" из Крыма. А Раман так и не нашел повода спросить, ну почему же в Зоиной квартире такие высокие потолки.

***

   Зоя Юрьевна Кефель шла к ним по старой римской дороге, держа под мышкой сложенный этюдник. На ней были кеды, закатанные по колено джинсы, белая навыпуск рубаха и соломенное сомбреро. Черные завязки шляпы спускались ожерельем на грудь. Даже издалека они поняли, что к ним приближается королева. В чем это проявлялось? В длинной шее, в царской осанке, в красивых ногах, а когда ветер опрокинул ей на спину головной убор, то последнее слово сказала дерзкая прическа: почти бритые виски и ниспадающая на высокие скулы седая челка. Зоя оказалась немолодой, но неожиданно красивой женщиной. Благородно красивой.
   - Арнольдий, дорогой... - И больше ничего. Ни тебе "привет" или "здравствуй", ни тем более приветствия стоявшим рядом с археологом подросткам.
   - Зоя, ты, как обычно, великолепна. Здравствуй. Вот, позволь тебе представить моих друзей. Людмилу ты знаешь...
   Губы красавицы дрогнули в улыбке, и она царственно кивнула.
   - И этого молодого человека ты тоже знаешь - Раман Юханович Садо. Сын Юхана Захаровича.
   - Надо же! - Зоя окинула Ромку с головы до ног. - В жизни не сказала бы! Как на отца стал похож! А когда я вас, Раман, впервые увидела - вы были копия Евгении Романовны. Только поупитаннее.
   - Вы меня видели?
   - Да, и не единожды! В первый раз вам не было и года, второй раз около трех лет. - Она обращалась к подростку на "вы", и в этом тоже чувствовалось некое благородство.
   - А этот молодой человек, Петр Николаевич Глинский! Тоже работает со мной в одной экспедиции.
   - Как?! - Глаза Зои округлились. - Как ты сказал?! Глинский? Арнольдий, я тебя обожаю! Только ты мог взять с собой на раскопки в Феодосию человека по фамилии Глинский!
   - Что-то я не понял, - подал голос Петька, - и долго в моем присутствии будут меня обсуждать?
   - А он дерзкий, Арнольдий, - по-кошачьи прищурившись, ответила художница. - Очень дерзкий. И мне он очень нравится.
   - Тебе он еще больше понравится, если узнаешь, что его любит металл. Он монеты и прочую скобянку притягивает.
   - Сухарев! - крикнула на всю округу Зоя. - Ты гений!!! Только ты мог до такого додуматься! Ты его еще обязательно в Чары-Даг свози!
   - Ну, может, хватит? - Петьку этот спектакль явно бесил.
   - Не стоит, Петр, так переживать из-за того, чего вы пока не знаете, - совершенно ровным голосом ответила Зоя Юрьевна. - Насколько мне стало понятно, история - ваш не самый любимый предмет в школе, а Арнольд Иванович Сухарев еще не открыл вам свои карты.
   - Кефаль, дорогая, это я оставил тебе, - улыбнулся Арнольдий, - не мог лишить удовольствия.
   - Ценю. Ну что ж, вон там моя палатка, пошли попьем чай и поговорим на эту тему. Или у вас ко мне есть еще кое-что?
   - Еще кое-что.
   - Я так и знала. - Женщина посмотрела на часы. - Выбирайте - у меня есть вторая палатка или, когда все закончим, я вас доброшу до... Орджоникидзе. Моя машина вон там. - Она указала на точку на проходящей над ними уже современной дороге. - Арнольдий, не смотри ты на меня так! Да, официально этого поселка на карте нет, но военные часто туда-сюда ездят. Детей до Феодосии обязательно подбросят. А там либо Валеру высвистите, либо переночуете у меня. А если останетесь до утра - я вас часам к десяти на раскоп сама довезу.
   Они стояли в том месте, где выгоревшие холмы будто вливались один в другой и сбегали тучными волнами к Двуякорной бухте. Солнце стало клониться к закату, жара спала, и в долине вдруг одновременно что-то хрустнуло, застрекотало и запрыгало. Кузнечики! Крупные, размером с саранчу, и совершенно не огуречики - темно-серые с бурыми крыльями. Они ничего не боялись, а одно насекомое даже прыгнуло Людмиле на ногу. Девочка наклонилась, взяла его в руку - кузнечик и не думал убегать. Посидел на ладони, помолчал, а затем начал заново тарахтеть.
   - Жаль, светлячков нет, - посетовала Люта, - а то было бы в одной руке - свет, в другой - музыка.
   Так и шли они под стрекотню кузнечика весь путь до Зоиной стоянки.
   - Я думаю, - начала разговор Зоя, раскатывая циновку перед палаткой, - что разговор нам лучше начать с клада Мамая.
   - Какого Мамая?
   - Какого клада?
   - Того самого Мамая?
   - Того самого, того самого, - улыбнулась художница, - про которого говорят "как Мамай прошел" и который Дмитрию Донскому Куликовскую битву проиграл... Но сначала, я думаю, нужно выпить чаю. - И достала из палатки старый китайский термос литра на три.
   Чашек нашлось всего две, поэтому травяной настой пили по очереди. На ужин своим гостям Зоя Юрьевна предложила пресные лепешки, домашний сыр и зелень. На десерт археологи выставили деликатес, что выдавали им в пайке, - банку сгущенного кофе. Ее пробили с двух сторон гвоздем, и каждый выливал на лепешку столько, сколько хотел. На костре кипятилась вода для следующей порции горного чая.
   - Итак, Мамай, - продолжила хозяйка. Даже сидя на циновке, она держала царственную осанку. - Роду был не знатного, но так сильно хотел власти, что пролез наш герой везде, где только смог по своему происхождению. Он, к примеру, руководил армией Золотой Орды и ее Верховным судом, являлся наместником здесь, в Крыму. Что касается области слухов, то говорят, он имел доступ к казне или даже сам являлся казначеем. Для нашей истории это важно. Понятное дело, что и друзей и врагов у такого человека имелось предостаточно. Однако хочу я вам заметить, что в те времена понятия "друг" или "враг" имели весьма размытые границы. Взять, к примеру, итальянцев. В нашем случае - генуэзцев. У них по времена Орды вдоль берега располагалось множество торговых крепостей: Сугдея - Судак, Алустон (Луста) - Алушта, Кафа - Феодосия... Кстати, на развалинах крепости были?
   Три головы синхронно мотнулись вперед-назад.
   - Великолепно.
   "Ах, как она великолепна! - в очередной раз восхитилась Людмила. - Настоящая царица, что ведет разговор со своими подчиненными. Изящна, грациозна, ровный голос, и речь поставлена". Целый год Люда билась над загадкой Зои. Что в ней такого есть, что даже четырнадцатилетние пацаны млеют от нее? Не молода, не красавица и по характеру совсем не Галюньчик... Тогда что? Ну давай, давай, голова, думай...
   - Ордынцы позволяли генуэзцам вести свои дела, а заодно проворачивали с их помощью свои и... время от времени сами делали на них набеги и бессовестно грабили. Но что я хочу сказать? Итальянцы не сильно роптали - чинили прорехи, завозили новые товары и заново вели торговлю как ни в чем не бывало. До следующего набега. Так было принято. Но вернемся к Мамаю. Со знатью крепости Кафа он, скорее всего, дружил, чего нельзя сказать про московских князей. То он в хороших отношениях с Московией, то в плохих, то снова в хороших. В конце концов они окончательно рассорились, и Мамай пошел на город войной. Но не дошел - был разбит на Куликовом поле. Вот мы и добрались до развязки...
   "Вот оно! - Люда чуть ли не подпрыгнула. - Эта женщина ставит между собой и собеседником стену, но оставляет в ней открытую форточку! Каждый ее жест, каждое слово взвешены и тщательно подобраны, она даже эмоции дозирует, не позволяя им уйти дальше собственной пуговицы! Она всегда чего-то недоговаривает, и это "недо" - недоговорить, недоулыбнуться, недорассмеяться - и есть та форточка, в которую хочется залезть. Она тем самым заставляет постоянно думать о себе. Вот он, ключ к ее разгадке. Она оставляет место для фантазии! Браво, Лютаева! Так что там у нас с Мамаем?"
   - После Куликова поля, - Зоя накинула на плечи мохеровую кофту, - обиженный Мамай убежал в Крым - собирать войско обратно на Москву. В то же самое время законный потомок Чингисхана...
   - Гирей? - грянули юные археологи, гордо взирая на сказительницу: мол, мы тоже не лыком шиты.
   - Какой Гирей?! - Художница подняла голос на две октавы. - Какой еще Гирей?!
   - Крымский... потомок Чингисхана... - втянув шеи, ответили друзья и покосились на Арнольдия.
   - Ясно, - хмыкнула Зоя. - Мамай случился за полвека до первого Гирея.
   - А-ааа, поняяятно...
   - Так вот, законный потомок Чингисхана хан Тохтамыш решил навести порядок в шатающейся Орде, а шаталась она не без помощи Мамая. И вызвал нашего героя на бой. Битвы как таковой не было. Войска Мамая просто перешли на сторону более сильного, а сам Мамай бежал. А вот как, куда и с чем... Это уже шестьсот лет не дает покоя многим любителям археологии... Помните, в самом начале я говорила про слухи? Они очень логично ложатся в то, что произойдет дальше. А произойдет вот что: Мамай якобы забирает всю казну Золотой Орды, но совершенно точно бежит от Тохтамыша снова в Крым - просить убежища у друзей в стенах генуэзской Кафы. Но друзья в помощи внезапно отказывают.
   - Тоже мне друзья! - возмутился Петька. Не то чтобы ему было жалко Мамая, просто нельзя так поступать - дал слово, значит, держи его.
   - Так мы же про это уже говорили, - вмешалась Люта, - дружбы как таковой в те времена не было.
   - Я думаю, что дело было не совсем так, - заметила рассказчица. - Мамай, скорее всего, пообещал генуэзцам денег, и поначалу они согласились. А позже прикинули: даст денег или не даст и сколько - неизвестно, а в том, что за укрытие опального наместника и вора Тохтамыш от их города камня на камне не оставит, сомневаться не приходилось. Мамай ушел из Кафы ни с чем, но с деньгами, а когда воины хана его настигли и предали смерти - казны при теле не обнаружилось. Считается, что чувствовал бывший наместник за собой охоту и припрятал деньги до лучших времен. Либо под Феодосией, либо в пещерах Чары-Дага. На сей счет есть разные мнения. Кто этот клад только не искал - и французы, и англичане, и немцы, и наши... А он лежит и ждет своего часа. Вообще в Крыму много еще каких кладов, известных и неизвестных, зарыто. Я вам про них хоть до утра могу рассказывать, но у вас ведь ко мне еще какое-то было дело?
   - Подождите, подождите с делом, - всполошился Петька и почесал нос. - А при чем здесь моя фамилия?
   - А! Точно! - Зоя дозированно рассмеялась. - Про самое интересное мы и забыли! Согласно семейной легенде князей Глинских, их род берет начало от сына Мамая, Мансура. Его внучка в шестом поколении Елена Глинская вышла замуж за русского царя Василия и родила сына Ивана, известного в истории под именем Ивана Грозного.
   - Ого! - воскликнули Раман и Люда, а ошарашенный Петр зачем-то разглядывал с обеих сторон свои руки и рассеянно мямлил:
   - Это что ж получается? Я одновременно потомок Мамая и Ивана Грозного? Так, что ли?
   - Потомок или родственник - вряд ли, - художница подняла глаза в краснеющее небо, - но сам факт, что человек с фамилией Глинский притягивает металл, особенно деньги, уже занимателен. В этом что-то есть. Особенно в Крыму. В Феодосии. Кстати, похоронен Мамай под Кафой, а могилу его нашел художник Айвазовский...
   Который, по мнению Петра Глинского, только и умел, что "красить картины".

***

   Я даже забыл о существовании этой картинки, точнее, дружеского шаржа, карикатуры на тетрадном листке. Ее на восемьдесят второй странице Фенимора Купера обнаружил мой сын. "Последнего из могикан", кстати, я так и не осилил. А старший решил прочесть. Вообще удивительно - эта современная молодежь книг в руки уже почти не берет. В лучшем случае скачивает себе в гаджеты, а мой решил подержать фолиант в руках - и вот какой сюрприз. Он, ясное дело, ничего не понял. "Прикольная картинка", говорит, а у меня в глазах чуть ли не слезы...
   Я страничку в рамку взял. Сам шарж Люта в течение пяти минут набросала. Вот этот носатый, что пускает себе отполированной лопатой солнечные зайчики на лысину, - я. А вот этот бритый парень с лопатой в зубах, у которого в правой руке - скелет с бобром на ноге, а в левой - монгол с мешком, - Петька. В ту экспедицию Петр Глинский узнал, что Мамай зарыл в Крыму казну Золотой Орды, и совершенно помешался на идее, что именно он должен ее найти. Он, видите ли, Глинский, а Глинские потомки Мамая - так что не просто должен, а обязан. Он нам с этим кладом потом весь учебный год жизни не давал. А себя Людмила изобразила с особенной иронией. Она всегда старалась завуалировать полноту, а на шарже вывела свою персону в обтягивающей все складки маечке, физкультурных трусах-фонариках, в тюбетейке, с длинными восточными косичками и лицом, закрытым, как паранджой, лопатой. И подписи: Саид, Петруха, Гюльчатай. Теперь надо рассказать всю эту историю, а я не знаю, с чего начать, - все важно. Но начну, пожалуй, с лопаты. Она на шарже у всех троих фигурирует. Нет, все-таки с курева.
   Курить нас научила Люта. Именно научила. У нас в дворовой компании имелись курящие пацаны, но мы с Глинским по разу попробовали - не понравилось. К тому же я в то время был астматиком. А тут Лютаева... стоило Арнольдию отъехать - с важным видом удалялась со своей сокоечницей Катей в туалет или избу-курильню. Что такое изба-курильня? Наверное, с нее нужно было начинать. Точно! Был у нас в экспедиции студент Ваня Мчедлидзе. Иван Иванович Мчедлидзе. Блондин, глаза голубые, нос... до моего далеко, но грузин! Рассказывали, в прошлый сезон он как-то вышел на раскоп в коричневой футболке с желтыми полосками и начал командовать нашей (тогда еще не нашей) Людой. Та терпела-терпела, а затем не выдержала и влепила ему при всех "Не жужжи, Шмелидзе!". Прозвище ушло в народ. Ничего Шмелидзе не интересовало так сильно, как индейцы. В прошлую экспедицию он построил себе вигвам и жил в нем. В наш заезд Ваня поставил задачу посложнее - соорудил хоган. Это круглая земляная изба индейцев навахо с дыркой в потолке. Шмелидзе нашел место вблизи лагеря. Неделю копал, ставил каркас, обмазывал глиной, а когда все было готово - нагрянули наши курильщики: их Арнольдий из лагеря выгонял, чтобы пожара не было, вот они и слонялись неприкаянные. А тут - круглый дом! И еще с дыркой в потолке! Спасибо, Ваня! Так возникла пожароопасная изба-курильня. Кстати, это после общения с Шмелидзе я решил прочесть Купера. Как видите - не [Author ID1: at Tue Nov 3 14:19:00 2015 ]удачно.
   Люта из избы возвращалась такая деловая, что нас это начало коробить. Не сказать унижать. Пришлось учиться и брать уроки, как бы это странно ни звучало. Зато "перекур" превратился в ритуал - самое важное и интересное мы обсуждали с цигаркой в зубах в избе-курильне (студенты нас взрослым не сдавали) или в пустой брошенной, специально углубленной и расширенной закопушке. Зоя Юрьевна Кефель - тема для покурить. Она взбудоражила мозги всем: и клад Мамая, и золотые конь с колесницей, и сокровища Византии - это из ненайденных, а уж про найденные сокровища лучше бы молчала. Петька, который чуял металл, трясся от досады, что не ему так сфартило. Но и сама Зоя Юрьевна - своего рода клад. Ее фамилия в переводе с караимского - "родившаяся в Кафе", то есть Зоя "Феодосийская". И жила она в Феодосии, и занималась краеведением. Она происходила из караимов - один из коренных народов полуострова. Вообще они иудеи, но Зоя придерживалась своей веры - даже не знаю, как ее назвать. Она не любила фотографии и фотографироваться. Считала, что фотография забирает кусок души. И зеркала тоже. Эта женщина верила в приметы, в удачу, талисманы, обереги, совпадения, высшие силы, заговоры, знаки и была еще более суеверна, нежели Арнольдий, которому приходилась... бывшей женой!
   - Как бывшей женой? - не поверили мы с Петькой. - У них такие хорошие отношения! У него ключ от ее квартиры! Она ему борщ готовит! Он ее Кефалью называет!
   На что Люда ответила:
   - Такое бывает. Влюбляются люди, женятся, а затем что-то происходит... и они расстаются. Но проходит время, и они понимают, что не могут жить друг без друга. А бывает наоборот.
   - Это как?
   - Встречаются, думают "Нет, это не мое!", а годы спустя до них доходит, что именно с тем человеком можно было построить счастье. Но уже поздно.
   Люта любила пофилософствовать и за жизнь поговорить.
   Так, теперь пришло время лопаты - мы снова выбрались покурить. На этот раз в брошенную закопушку. Чтобы маскировать наше грехопадение, я, в ожидании своей очереди, делал вид, что копаю. Петька курил на дне ямы, а Люта вниз не полезла. Села и закрылась лопатой, как веером. Можно подумать - ее не видно. В ту крымскую экспедицию мы нашли поселение десятого века и доставали, как и положено, утварь, предметы быта, украшения. Глинский постоянно монеты находил - не без этого. И тут, ни с того ни с сего, стали откапывать очень много гребешков. Волосы расчесывать. Их даже регистрировать перестали. Пока мои приятели дымили, я наткнулся на целую пару очередных расчесок и соорудил с их помощью на голове ирокез. Тогда шевелюра у меня была побогаче нынешней. Решил покрасоваться перед Лютой.
   - Гюльчатай, - начал я елейным голоском, - открой личико!
   - Ну и дурак же ты, Садо! - отмахнулась от меня подруга лопатой. - Зачем ерунду эту на волосы нацепил? А если инфекция?
   Инфекции не случилось. Через три дня пришли... вши! "И не просто вши! - хохотала Люта. - А музейные экспонаты! Десятого века!" Тем не менее, несмотря на ископаемость насекомых, с волосами нам с Глинским пришлось расстаться начисто. Людмилка, в солидарность с нами, тоже решила обрить волосы, но ни у кого не поднялась рука убивать ее кудри. Тогда она просто коротко обкромсалась и стала похожа на Чунгу-Чангу из детского мультика.
   Мой бритый череп и восточные черты лица сразу же дали мне в экспедиции кличку Саид. Петька само собой - Петруха, а Люте уже ничего не оставалось, как забрать себе Гюльчатай. Не зря, значит, я просил ее открыть личико.
   - Жаль, Ромка, рядом нет водоема, - состроив хитрую мордочку, сказала мне Люта, подписывая законченный шарж.
   - Это еще почему? - спросил я, уже чуя подвох.
   - У тебя хватило бы таланта утонуть или, по меньшей мере, захлебнуться. Тогда бы тебя назначили Чапаем. У Петьки выбора особого нет, а вот из меня бы вышла шикарная Анка-пулеметчица! Представляешь меня в перекрещенной обойме? - И засмеялась своим детским задорным смехом с ямочками на щеках.

***

   В Москву они вернулись со слегка отросшими ежиками, загоревшие, важные и сильно повзрослевшие. А как же? Не просто так лопатами махали - зарплату получили. Особенно важничал Глинский. За лето он вытянулся, возмужал, черты лица оформились в жесткие линии, голос начал ломаться, а на шее по-взрослому висел шнурок с очищенным от ржавчины наконечником стрелы. По такому случаю Петька не застегивал рубашку вплоть до третьей пуговицы.
   Ромка тоже немного подрос и похудел, но его взросление выразилось в ином. Раман вошел в квартиру, кинул рюкзак в коридоре, положил деньги на трюмо, плюхнулся в пыльных брюках на козетку (конец девятнадцатого века, красное дерево, кожа, бронза, лак) и, прислонив спину к стене, заявил собравшейся родне:
   - Больше саксофонить я не буду. Баста. С этого года мы с Глинским идем к Арнольдию в кружок.
   - У-ух! - филином отозвалась Колавна.
   - Ромочка, - всплеснула руками Женя, - у тебя же астма!
   - Астмы больше нет. Я два с половиной месяца пребывал в уникальной климатической зоне, - важно произнес Раман подготовленный Лютой текст, - в этой зоне смешиваются морской, горный и степной воздух. Идеальное место для астматиков. Если хочешь - буду тебе по вечерам играть что-нибудь на выбор.
   - Ромочка, - не унималась мать, - но ведь врачи сказали...
   - Евгения, - вмешался в разговор Юхан Захарович. Он стоял, опираясь... на трость. Никогда отец не использовал трость - всегда сам ковылял. Неужели возраст начал брать свое? - Наш сын принял решение. И должен нести за него ответственность. Наша задача - его принять. Если кружок - всего лишь каприз, что будет заброшен через месяц, то у нас растет девка, а не мужик. А если он мужик, то должен держать свое слово и играть тебе раз в неделю.
   - А как же астма?
   - Я все сказал.
   Бросить кружок! Скажут же такое! Как его бросить, когда там Люта! Самая замечательная девочка на свете. Самый настоящий друг. Это же надо - сама себе отрезала волосы, чтобы им с Петькой не так обидно было! Жалко только с рыжим Мухиным расставаться - они в последнее время хорошо общались. Ну, ничего! С ним можно перезваниваться и позвать на день рождения. А придет зима, и они снова прокатятся на кофрах. Может быть, Леньчик хоть в этом году даст свой контрабас. Даже Люту можно пригласить! Точно! Людмилке Мухин не откажет, а если бас держит такую тушу, как Леньчик, то и Лютаеву выдержит. Надо ей позвонить - узнать, как добралась.
   Людмила грустно поднималась по лестнице. Напротив первого пролета висело старинное зеркало в стиле барокко. "Лягушачий компот" - иронизировала бабушка над пышной, доходящей до потолка лепниной зеркала. С двадцать девятого года семья Лютаевых жила в двухкомнатной, но коммунальной квартире, что располагалась в бывшем частном особняке Малого Кисловского переулка. И входная группа, и розетки светильников, и часть потолка были исполнены в технике барельефа. За лепниной никто не смотрел. Часть декора осыпалась, часть скололи вандалы и хулиганы, оставшаяся потемнела от пыли и времени, но все равно общий вид подъезда впечатлял. Художественное мировоззрение бывшего владельца особняка постоянно подвергалось критике со стороны Натальи Степановны Лютаевой - бабушки Людмилы. "Исключительного вкуса был мужчина", - с сарказмом произносила Наталья Степановна. Обращение к человеку по половому признаку, как то: девушка, женщина, мужчина, филолог Лютаева считала ущербным. Называя дореволюционного хозяина "мужчиной", филолог коротко и емко выражала отношение к нему. На то у нее имелись причины. Если первый этаж кудрявился в условном барокко (и то не без претензий), то барочные амурчики и путти второго и третьего делили пространство с... с чем только не делили. В некоторых квартирах на потолках сидели готические горгульи, грифоны, химеры, летучие мыши, а соседствовали с ними ампирные львы и "гермесы" - мужики в шапках с крылышками. "Впихнул невпихуемое", - время от времени вздыхала Наталья Степановна, глядя на доставшихся ее семье горгулью Гришу и мясистого путти Пончика.
   - Ну что, Гриня, - Люта села на диван и обратилась к горгулье, - кажется, в этот раз мы влипли с тобой по-крупному. Только Поньке пока не говори. Это серьезно и совершенно безнадежно. Ты бы видел, какой он красивый. Уж извини, но красивее тебя. Не ревнуй - все равно я с тобой останусь. Он на таких, как я, внимания не обращает. - По лицу девочки скатилась слеза. - Знаешь, как на него девчонки, даже студентки смотрят? Кокетничают, головы сворачивают, смеются даже над несмешными шутками... Ну не смотри на меня как на последнюю дурочку. Что я могу поделать если он действительно неприлично красивый, а еще особенный. Он монеты находит. Его металл любит - я сама видела. Ты что, думаешь, я только в мордаху и деньги влюбилась? Нет! Что ты! Он добрый, сильный, а еще справедливый. Если какая несправедливость - он сразу на защиту встает. Он, знаешь... настоящий. А ко мне он как к другу относится. Рассказывает, какие девочки ему нравятся. Гриш... я никогда не думала, что это будет так больно... Гришка...
   По ее лицу текли слезы, и со стороны могло показаться, что девочка сошла с ума - разговаривает с лепной горгульей. Кого другого в схожей ситуации, может быть, и стоило показать психиатру, но только не Люду, потому что беседовала она не просто с гипсовой фигурой, а с почти родовым тотемом. Все Лютаевы втайне от других членов семьи вели с Гришей задушевные беседы. Вслух, когда никто не слышит, или про себя. Начало традиции положила вдова убитого милиционера Степана Лютаева - Ефросинья. Она осталась одна с шестерыми детьми на руках: пять мальчиков и одна девочка. Государство выделило семье героя две смежные комнаты в Малом Кисловском переулке с горгульей в углу одной комнаты и путти над оконным проемом другой. Их Ефросинья сразу приспособила под педагогические задачи. Если что купить - направляла к Пончику, но тот оказался жадным и редко когда раскошеливался. А вот исправительно-воспитательную функцию вдова милиционера возложила на горгулью. Провинившегося малявку Фрося ставила в угол и приказывала рассказывать о своем поступке Грише. И пусть он решает, как поступить. Растопыривший крылья гипсовый истукан, несмотря на жуткий вид, на деле оказался понятливым и сильно не наказывал.
   Из всех детей Ефросиньи только Наталью не перемололи жернова эпохи, но и та вышла из них не без потерь. В сорок шестом году по ложному обвинению посадили ее мужа. Навет, редкий по тем временам случай, быстро раскрыли. Ивана должны уже выпустить, но следователя заинтересовал вопрос, с чего бы это гражданин Задрыгин, женившись на гражданке Лютаевой, взял ее фамилию. Не пытается ли он таким образом следы замести? Лишние дни в тюрьме, переживания и казенные харчи разбудили дремавшую язву. Через несколько дней после выхода на свободу простая язва превратилась в прободную, и в семье Лютаевых стало еще на одну вдову больше. Но жизнь продолжалась, и Фрося с Натальей уже в четыре руки тащили на разговор с Гришей упирающуюся Галюню. С Гришкой Галюня договаривалась быстро - хоть и гипсовый, а человечный, чего нельзя сказать про толстомясого Пончика. Поньку. К нему Галя ходила за просьбами: чтобы купили куклу, отпустили с девчонками в кино, не ругали за порванный рукав или двойку. Но Понька отличался ехидством и невеликим умом. Всегда, с чем ни подойдешь, - на его лице блуждающая улыбка. Двойку получила? Ах, как смешно!
   - Слушай, Поня, - зареванная Людмила подошла к окну, - я давно уже к тебе ни с чем не обращалась. Я прошу немногого - путь Ромка и Петя не передумают и будут ходить со мной в кружок к Арнольду Ивановичу. Ладно? Ну чего тебе стоит, а, Пончик?
   Девочка выдвинула ящик трюмо, пошарила рукой и вытащила пачку "Явы" - заначка Галюньчика (баба Ната курила убийственный "Беломор"). Взяв одну сигарету, Люда подошла к "секретной" двери. Еще в двадцатых, когда дом нарезали на коммунальные квартиры, эту дверь заколотили и получилась стена. Годы спустя случилась проверка, и домоуправление, расконопатив стену, оборвав обои и поломав плинтуса, забыло за собой убрать. Следовательно, и замуровать дверь. Таким образом у Лютаевых образовался еще один, потайной выход из квартиры, который кованой, ажурной, винтовой лестницей вел на чердак. "Исключительного вкуса был мужчина".
   Людмила закрыла входную дверь, положила в карман карамельку и полезла по спирали лестницы на чердак - курить. С чердака имелся второй выход, откуда можно как ни в чем не бывало появиться в подъезде со стороны зеркала.
   Курить отличница Лютаева начала двадцать первого ноября - сразу после празднования дня рождения. Это вынужденное и неприятное решение Люда приняла осознанно еще в конце сентября, получив очередную пятерку и восторженный отзыв учительницы физики. В тот день она поймала на себе несколько неприязненных взглядов - конечно, что с такой задницей можно делать? Только сидеть на ней и зубрить уроки.
   Людмила Лютаева была отличницей, но не зубрилкой. Все предметы, за исключением физкультуры (и про нее отдельный разговор), давались ей легко. "Человек либо понимает, либо не хочет понимать", - говорил кто-то из известных, а Люда и хотела, и понимала. От физкультуры ее освободили по этическим причинам - девочка стеснялась надевать короткую школьную форму. Районный педиатр, имея запись в карте про имевшиеся в младенчестве шумы в сердце, который год брала грех на душу и писала отвод. Хотя, может быть, и зря - ухмылки на лицах тех, кто смеялся над полнотой отличницы, быстро бы прокисли, увидь они, как пышка садится в шпагат, делает колесо, запрокидывает ногу за голову и даже лазает по канату. Но выйти на всеобщее обозрение в коротких черных трусах-фонариках и белой обтягивающей футболке - на такой подвиг у Людмилы не хватало ни сил, ни самоиронии. Она представляла себе эту картину - кто-то будет отводить глаза, кто-то наблюдать исподтишка. Найдутся и хохмачи, и защитники от насмешек, но все равно эстетически вид толстой девочки с грудью третьего размера... Нет, такие удары она еще не умела держать. Зато держала все остальные. Ее дразнили - она еще больше подзадоривала дразнящего и разворачивала ситуацию так, что до слез смеялись уже над обидчиком. Ее обзывали - она цитировала Пушкина. Александра Сергеевича внучке выдала в вечное пользование филолог Лютаева. Наталья Степановна говорила, что если хорошо знать творчество великого русского эфиопа, то на любую житейскую ситуацию у него найдется цитата. Пушкин работал. Позже Людмила подключила к нему и других авторов, но поэт и без группы поддержки неплохо держал оборону. С Людой с удовольствием дружили, но девочки не принимали как соперницу, а мальчики в качестве объекта для воздыхания - это жалило. На сей случай у девочки имелись Гриша и Галюньчик. Так что почти со всеми невзгодами, кроме коротких черных трусов и белой футболки, Людмила Лютаева справлялась сама.
   В начале учебного года в полный рост встала и расправила крылья давнишняя знакомая - зависть. В школе узнали, что лето девочка провела не абы где, а в настоящей археологической партии в Крыму. Людмила давно понимала, что не все спокойно могут переносить чужие достижения. Ее успехи в учебе, различные таланты, жизнерадостность, а теперь и взрослая экспедиция многим не давали спокойно спать. Завидовали тому, что в любой компании Люда за несколько минут перетягивала внимание на себя и становилась даже не центром, а эпицентром шуток и веселья. Вокруг нее всегда кипела жизнь, и с ней было очень интересно. Девочка пока не имела стратегии борьбы с завистью, и пришлось расчленять проблему на части. Хуже учиться она не собиралась. Зато помогала всем, кто обращался за помощью: оставалась после уроков, сидела, объясняла. Чтобы не кололи глаз ее художественные, вокальные и прочие способности, Людмила уклонилась от общественной работы (стенгазета не в счет), отказалась от хора, театральной студии, а также от Дворца пионеров и выбрала себе малоизвестный кружок юного археолога в Музее Востока. К тому же близко расположен - если идти переулками, то минут десять. Но и в кружке спрятаться не удалось - ее выбрали старостой, а до школы докатились известия про поездку в Крым. И ладно бы на уровне слухов - от них Людмилка могла отшутиться. "Что? Какая археология? С бабой Натой в Крыму все лето просидели. Хотя действительно археология: Наталья Степановна и ее подруги - в какой-то степени ископаемые". Но бабой Натой прикрываться не пришлось - на имя директора пришла благодарность ученице Лютаевой Л.В.
   В тот сентябрьский день, получив похвалу от физички, Людмила поняла, где находится брешь в ее броне. Восторгами в адрес способной девочки учителя усиливали того злобного, зеленоглазого, дурнопахнущего зверька по имени Зависть. Он уже набрал вес, и если пустить дело на самотек, то Люда в скором времени просто перестанет с ним справляться. Как следствие - не сможет отражать удары и ее попросту затопчут.
   - Значит, Гриша, - девочка делилась с изваянием своими мыслями, - нужно снижать градус моей положительности. А как? Могу стекла во всей школе перебить. Только это не поможет. Мне только одно приходит в голову - начать курить и сделать так, чтобы застукали. Тогда соберут педсовет...
   Педсовет, безусловно, собрали. Случай вопиющий - отличница курит! Вызвали уже доктора наук Галину Ивановну Лютаеву и минут сорок упражнялись перед ней в словесности. Вечером после собрания Люде досталось от матери по первое число, но на самом педсовете Галюньчик снесла всех оппонентов одним махом.
   - Лидия Дмитриевна, - обратилась доктор наук к преподавателю русского и литературы, которая учила этому предмету еще саму Галину, - а пепельницы у вас тут, случайно, нет? Жаль... а то я пока диссер писала - две пачки в день вышибала. До сих пор не могу отвыкнуть - каждые полчаса курить хочу. Кстати, а помните, как вы сами меня в десятом классе в туалете с папироской прищучили? Я еще ее так неудачно между стеклами бросила - чуть пожара не вышло. Не подскажете, какие там правильные слова моя маман на педсовете тогда говорила?
   - Яблочко от яблоньки недалеко падает, - молвил кто-то из педагогов.

***

   В этот раз Пончик не просто не подвел, а перевыполнил поставленную задачу - Садо и Глинский не пожелали ограничиваться только кружком юного археолога и полностью заполнили собой Людмилино жизненное пространство. После Арнольдия вся компания, само собой, шла в Малый Кисловский пить чай. В выходные либо Люта водила их по выставкам или музеям, либо Ромка с Петькой тащили подругу на приключения. Например, в Крылатское - искать "чертовы пальцы". Галюнчик однажды поведала, что "чертовы пальцы" - это остатки окаменевших кальмаров юрского периода, ровесников динозавров. В ближайшие выходные друзья-археологи начищенными до блеска лопатами (как учили в экспедиции) накопали штук двенадцать окаменелостей. Иногда выезжали на ВДНХ охотиться за сосисками.
   Сосисок из гастронома можно поесть и дома, но это не интересно. Куда как привлекательнее насобирать монеток и выдвинуться в район ВДНХ. На выставке можно погулять, а затем отправиться на автобусный круг у конечной остановки. Там для отдыхающих водителей имелась столовка. О ней мало кто знал, и в ней всегда продавались сосиски! Найденной Петькой мелочи всегда хватало на три сосиски и чай. Черный хлеб - бери сколько хочешь, горчица стояла на одноногих столиках бесплатно. Мажешь горчицей хлеб, запиваешь сладким чаем и закусываешь маленьким розовым кусочком! После такого сытного обеда не всегда хотелось ужинать.
   Новый год друзья тоже отмечали все вместе: в лесу, на лыжах, под елкой, в компании Галюнчика и ее друга бородатого Дениса Васильевича в смешной, вышедшей из моды шапке с козырьком. В весенние каникулы троица отправилась на Чистые пруды, провалилась под лед и загремела в больницу. Понятное дело, что времени в лечебном заведении зря они не теряли. Летом, и это уже не обсуждались, Лютаева, Глинский и Садо уехали с Арнольдием в экспедицию на Ставрополье.
   Мальчишки открыли Люте свои сокровенные тайны. Петька рассказал про Чуйку, Ромка про "Молитву о дожде". Людмила в свою очередь познакомила ребят с Гришей и Пончиком.
   - Что, - Петька почесал нос, - прям вот так обращаться с просьбой?
   - Да.
   - Вслух?
   - Как хочешь.
   - И что, все сбывается?
   - Зависит от его настроения.
   - Тогда... - Глинский сдвинул брови, - Пончик, сделай так, чтобы я нашел клад Мамая!
   - Ага, - поддакнула Люта, - а заодно библиотеку Ивана Грозного!
   Ромка с Людой прыснули, а Петька недовольно покосился:
   - Ничего смешного, между прочим! Я в этом не вижу.
   Большую часть свободного времени они проводили втроем, но их дружба распространилась и на окружение. Общие друзья перезнакомились друг с другом. Теперь габаритный контрабасист Ленька Мухин, имеющий приблизительно тот же темперамент, что и Лютаева, пытался с ней заигрывать. Подружки Люты спали и видели, чтобы Петька пригласил их на свидание. Раман увлекся Людмилиной подругой Наташей и раздумывал, не позвать ли ее в кино. Каждый раз откладывал на потом - втроем лучше! Только Люта оставалась верна себе и продолжала тайно вздыхать о наследнике Мамая, но, кроме Ромки, ее чувств никто не замечал.
   - Да не переживай ты, Люта, - успокаивал подругу Раман. - Может, у вас все сложится как у Арнольдия с Зоей, точнее, как в том, втором случае, про который ты нам рассказывала. Ну, когда сначала люди не понимают своего счастья.
   - Не сложится, - вздыхала Людмила, - в вопросах любви мы с Глинским вращаемся на совершенно разных орбитах.
   - Да? - Лицо Ромки вытянулось в глупую гримасу - Лютаева не переставала удивлять своими умозаключениями. - Ну ладно... О! А влюбись тогда в Мухина!
   - Спасибо, Ромик, удружил. Представь, входим мы с Мухиным в зал бракосочетания: Рабочий и Колхозница - Орангутанг и Слонозаводчица...
   Ромка изо всех сил старался не рассмеяться, но, представив огромного, рыжего, лохматого Мухина и маленькую толстенькую Люту в белоснежных кружевах, не смог не расхохотаться.
   Они оказывали влияние друг на друга: Петр начал подтягиваться в учебе, особенно в истории; Раман, к радости Юхана Захаровича, проявил интерес к искусству, правда не без курьезов - художника Гогена назвал ГоЄгеном, а Ван Гога посчитал его братом; лексикон Людмилы все больше щекотал профессиональный интерес филолога Натальи Степановны и побудил за внучкой записывать.
   Однажды, воскресным утром, Лютаевы сидели в обществе Гриши и завтракали. Галюнчик советовалась с семьей, как поступить. Завкафедрой в приватной беседе предложил ей написать еще одну докторскую диссертацию. Только не себе, а "очень хорошему человеку с юга". За услугу дважды доктора наук обещали включить в очередь на садовый участок, который ориентировочно выделят лет через пять-семь:
   - Вот я и думаю, - Галина Ивановна намазывала масло на хлеб, - опять ночами не спать, в библиотеках пропадать, нервничать... А с другой стороны - будет свой участок. Редиску посадим.
   - Ты умеешь сажать редиску? - приподняла брови Наталья Степановна.
   - Нет, не умею...Я вообще в сельском хозяйстве ничего не смыслю. У меня даже кактусы на работе вянут...
   - А редиска, думаешь, выживет?
   - Не знаю... зато своя... через пять лет... но опять ночами не спать.
   - Ну, и оно тогда тебе надо? - совершенно по-взрослому обратилась к матери Людмила в интонации дяди Коли. - С дерьма сметану слизывать?
   На встречу с Николаем Глинским филолог Наталья Степановна Лютаева пришла не одна, а с седеньким профессором в шляпе, очках и с тросточкой. Для встречи с культурными людьми дядя Коля облачился в пиджак кирпичного цвета, причесался на пробор и с вечера не пил. Пете, Роме и Люде именно в тот день срочно потребовалось писать реферат по физике и именно у Глинских. Детей закрыли в Петькиной комнате, но квартиры-распашонки просто располагали к подслушиванию: рыцари двери и замочной скважины под руководством своей прекрасной дамы заняли позиции у косяка.
   - Скажите, любезный, - начала Наталья Степановна, - а как вы скажете слово...
   Друзья прыснули со смеху, уткнувшись в заранее приготовленные подушки. Особенно Людмила - она и не предполагала, что бабушке, ее высококультурной бабушке знакомы эти дворовые выражения.
   - Все зависит от стаффажа, - важно ответил дядя Коля, едва догадываясь о значении используемого термина.
   - Вот даже как... - в задумчивом восторге произнесла филолог.
   Запас нецензурных выражений седенького профессора значительно превосходил даже совокупные знания троих, расположившихся у двери, подростков. Слышать трехэтажные конструкции из уст умудренного годами дедушки было и странно и смешно одновременно. Не отставала и Наталья Степановна.
   - Скажите, Николай Васильевич, - обратилась к Петькиному отцу бабушка Людмилы, - а вы застали продуктовые карточки?
   - Застать-то застал, но ничего не помню - мал еще был. А что?
   - А что вы скажете, - продолжала гостья, - если наши партия и правительство, в рамках борьбы с пьянством и алкоголизмом, вдруг решат продавать водку по карточкам? Две бутылки, к примеру, в месяц в руки?
   - Что?! - взревел дядя Коля на полном серьезе. - Водку по талонам! Тальстепанна, что ж ты такое говоришь? Ты что ж думаешь, они там, наверху, что? Совсем за хероЄм зари не видят?
   Никто и предположить не мог, что через несколько лет предположение Натальи Степановны станет явью, а ситуацию в стране можно будет описывать словами дяди Коли про зарю.

***

   В армию Петьку провожало в общей сложности человек тридцать. Сначала гуляли в квартире, затем завернули закуску, прихватили выпивку и оккупировали "пьяную лавочку", куда и начал подтягиваться остальной народ. Туда же, на лавочку, нагрянула из Ленинграда изменница Люта.
   Первым откололся Глинский - оно и понятно. После восьмого класса ушел в путягу. Встречаться стали реже, но все равно старались не упускать друг друга из виду. Ромка до последнего надеялся, что Людмила будет поступать вместе с ним в МГУ, но в начале десятого класса подруга заявила, что не хочет оставаться в Москве и уедет в Ленинград сдаваться даже не в Репинский институт, а в училище Серова на реставратора.
   - С золотой медалью на реставратора? - удивился Раман. - Ну ты даешь!
   - А почему бы и нет? Если это мое призвание? ГоЄген или брат его Ван ГоЄген из меня вряд ли выйдут, но руку мастера я чувствую. Значит, способна, при должной подготовке, отреставрировать холст.
   - А как же я? - Ромка не на шутку обиделся. - Мы же договаривались вместе.
   - С тобой будет все нормально. - Людмила помолчала и добавила: - И со мной, надеюсь, тоже.
   Раман догадывался, откуда растут ноги у этого Ван ГоЄгена, - Петька обзавелся девушкой. Теперь, когда друзья встречались, Петр притаскивал с собой Александру - неприлично длинноногую девицу, совершенно лишенную глаз. Анатомически на лице они, конечно, существовали и вполне функционировали, но имели столь блеклый и невыразительный вид, что в случае отсутствия у Александры органов зрения этого факта никто бы и не заметил. Зачем нужны глаза, когда есть такие ноги?
   - Ты из-за Глинского решила уехать? Да? Только честно.
   - Да, Ром. Из-за него. Ленинград далеко - нет соблазна приехать, позвонить. И шансы встретить Петьку на улице, в общей компании и вообще получить о нем новости ничтожно малы. Разве что ты весточку не пришлешь.
   - Не хочешь - не буду, - буркнул Ромка, - но вообще это предательство. Ты предаешь нашу дружбу. Подумаешь, любовь! Ты что, и с Петькой перестанешь общаться?
   - Это скорее он со мной. Ему уже и так наше с тобой общество... не так интересно, как раньше. У него "безглазая" есть.
   Людмила достала сигарету:
   - Понимаешь, - Люта затянулась, - тебе проще. Ты легко влюбляешься и легко расстаешься с чувствами. А я по-другому устроена. Все мои проблемы нужно решать хирургически. А Ленинград самое то. Там у меня на Петроградской стороне тетка живет. Точнее, двоюродная бабушка - вдова бабы-Натиного брата. Она одинока и рада меня приютить. А в училище я поступлю - почти каждый день у меня на репетиторов расписан. Практически некогда о Петьке думать. Так что все у нас будет хорошо. А может ты и прав - в Репинку подамся.
   С "безглазой" Петька расстался еще до выпускного, куда Людмила не пошла - получила аттестат и сразу уехала в Ленинград. Узнав новость, Ромка тотчас отбил телеграмму в Северную столицу - уж если так хочет человек заниматься живописью, пусть возвращается в Москву и поступает в Суриковское или Строгановское. Люта никак не отреагировала на предложение.
   Он очень скучал по ней. С отъездом Лютаевой жизнь поблекла. "Вот зараза, - продолжал обижаться Ромка, глядя на "Молитву о дожде", - свалила красить картины и все краски забрала с собой".
   Рядом присел Юхан Захарович. Он уже почти не ходил без палочки.
   - Я понимаю тебя, сын.
   - О чем ты, пап?
   - Ты скучаешь о Людмиле. Жизнь длинная и не такая прямолинейная, как кажется. Постарайся не терять Люду из вида - она из той редкой породы женщин, что вынесет тебя с поля боя даже тогда, когда ей в спину будут стрелять...
   - Да уж, конечно. - Ромка хмыкнул. Тоска и обида настолько застлали разум, что он был не в состоянии воспринимать что-либо, особенно отцовские нравоучения.
   Непрямолинейная жизнь потихоньку стала выправляться: Раман поступил в Университет, завязались новые знакомства, начались веселые студенческие дни, появились увлечения и влюбленности. Люта отошла на задний план, хотя они и переписывались.
   О том, что Петьку забирают в армию, он все-таки протелеграфировал будущей реставраторше без всякой надежды, что Лютаева отреагирует, - ошибся. Петька искренне обрадовался, увидев старую подругу.
   - Люта, эвклид твою мать! - кричал поддатый Глинский и бежал, спотыкаясь ей навстречу. - Куда запропала, инфузория-туфелька?!
   Они обнялись и по-дружески поцеловались. Тут же в их теплые объятия пролез Мухин - его тоже пригласили на проводы.
   - Людмилка, - пихался студент консерватории, - а меня? А меня поцеловать? Сколько лет, сколько зим!
   - Иди сюда, иди уж, - поддельным кокетливым голоском зазывала Леньку Людмила и смешно подпрыгивала, пытаясь дотянуться до щеки, - суженый мой ряженый, орангутанчик напомаженный!
   Ей уступили место, и в этот, как и во все предыдущие разы, прошло не так много времени, чтобы компания начала закручиваться вокруг толстой веселой кудрявой девушки с синими смеющимися глазами плюшевой игрушки.
   Стояла золотая осень. Муркины сады отдавали последние в данном сезоне краски. Пахло прелой травой, и листья, слетая с деревьев, тихо шуршали. Мухин, приняв очередную порцию алкоголя, как человек творческий, не смог стерпеть всей этой красоты, расчехлил контрабас и вместо бахов с моцартами неожиданно вжарил:
   Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла!
   (хлоп)
   Гоп-стоп! Ты много на себя взяла!
   Теперь расплачиваться поздно!
   Посмотри на звезды!..
   Компания одобряюще загудела и подхватила шансон. Закончив с гоп-стопом, Ленька перешел на "Владимирский централ". Состояние Рамана колебалось на той же отметке шкалы алкогольного опьянения, что и мухинское. И Садо не меньше студента консерватории попал под очарование осеннего сплина. Не выдержав, Рома вскочил, добежал до квартиры, достал антикварный "Диамант" и вернулся на "пьяную лавочку". Рыжий контрабасист уже начал выводить неплохим баритоном новую песню:
   Не жалею, не зову, не плачу,
   Все пройдет, как с белых яблонь дым.
   Увяданья золотом охваченный,
   Я не буду больше молодым.
   Стихи Есенина, переложенные на контрабас, тронули сердца подгулявшей компании. Все молчали. И тут Раман взял первые ноты из проигрыша "Вальса-бостона". Увы, в отличие от контрабаса, саксофон не позволяет исполняющему петь, но на помощь пришла Люта:
   На ковре [Author ID1: at Wed Nov 4 10:53:00 2015 ]
   из желтых листьев,
   В платьи-це простооом,
   Из подааарен-ного ветром [Author ID1: at Wed Nov 4 10:53:00 2015 ]
   креп-де-шина...
   Подхватила Людмила вторым сопрано - в жизни не скажешь, что курит. По раскрасневшемуся лицу Мухина скатилась слеза. Отщелкав себе пальцами ритм, он нежно вступил на седьмом такте: три-четыре, раз, два, три:
   Танцевала [Author ID1: at Wed Nov 4 10:53:00 2015 ]
   в подворотне
   Осень вальс-бостооон.
   От-ле-тал теееплый день,
   И хрипло пел саксофооон...
   Юхан Захарович и Женя вышли на прогулку синхронно с присоединением к "Вальсу" контрабаса. Годы спустя супруги отмечали, что ни до, ни после они не слышали такого необычного, трогательного и щемящего душу исполнения "Вальса-бостона", как в тот теплый осенний вечер очередного, уходящего в вечность дня.

Часть 2

   Иногда я представляюсь как Роман Юрьевич. Мне даже более привычно быть Романом, нежели Раманом. Романом звали моего деда по материнской линии, Раман пришел с отцовской стороны. И я действительно отчасти Юрьевич. Правда, узнал об этом поздно. Как такое может быть? В моей семье еще и не такое случалось. Мама, например, может баллотироваться в президенты США - она родилась в советском посольстве в Вашингтоне и прожила там до десяти лет. Но это не самое интересное. Поверьте. Сейчас все по порядку расскажу.
   Под закат СССР, в угар Перестройки и Гласности отца резко потянуло к корням. Если раньше он обходил стороной те будки, где продавали шнурки и гуталин, то в конце восьмидесятых целенаправленно ковылял к "Детскому миру" или Универмагу, где стояли обувные палатки, и разговаривал с торговавшими в них айсорами. По-русски. Язык он утратил, но то малое, что ему посчастливилось узнать от матери, позволило частично восстановить картину почти семидесятилетней давности. Я иронизировал над ним, считал, что папа занимается ерундой, а теперь жалею... Отец прожил восемьдесят три года. На многие вещи мог пролить свет, если бы я спросил...
   К счастью мои дети оказались более предусмотрительными и вытащили из деда все, что он мог вспомнить на момент их сознательного возраста. Так что я, глава семейства, знаю историю своей фамилии от детей. Такой вот парадокс...
   В России айсоры появились сравнительно недавно - они бежали из Турции в семнадцатом-восемнадцатом годах двадцатого века и долго считались турецкоподданными. Если дети ничего не перепутали, то в Москве осело два племени айсоров: казаки и крестьяне. Казаки условно верхнее сословие, крестьяне... они и есть крестьяне. И те и другие занимались чисткой обуви. Руководил диаспорой и распределял рабочие места князь. Крестьяне Садо жили в Луковом переулке, и в марте двадцать третьего года у Захария и Шушанны Садо родился малыш Юханна. Еще пуповину не успели перевязать, а повитуха уже заявила, что ребенок "порченый" - одна нога короче другой. На всю жизнь калека. Свекровь бросила несколько бранных слов в адрес невестки. В декабре двадцать четвертого года за отказ повиноваться князю казаки решили проучить крестьян. Побили стекла, людей покалечили - досталось и Захарию: ему в голову попал камень. В рану проникла инфекция, и молодой сапожник умер, оставив вдову и ребенка на попечение своей семьи. Спустя несколько месяцев к Садо нагрянул вестник от князя с предложением - одному из подручных вождя приглянулась молодая вдова, и он готов взять ее вместе с ребенком-калекой. За это князь выделит Садо угловое место на рынке, где хорошая проходимость, а следовательно, и заработки. На предложение родни выйти замуж за толстого, рябого мужика, у которого еще и изо рта плохо пахло, Шушанна ответила отказом. Тогда ей указали на дверь. Не будем осуждать моих родственников - не думаю, что ее выгоняли по-настоящему. Скорее всего, хотели припугнуть. Надо просто представить обстановку, в которой происходили события. Двадцать четвертый год, нет, уже двадцать пятый... Голод, безработица, а тут еще и девица с дефектным ребенком на руках. Два лишних рта, которые нужно кормить. И тут приходит предложение - забрать иждивенцев, обеспечить им кров и еду, а самой семье стабильный доход. Но Шушанна рассудила иначе - уехать к брату в Грузию. Она подхватила сына и была такова. Пришла на вокзал и вдруг поняла, что денег на билет попросту нет! Смеркалось, ребенок захныкал, сама она устала и проголодалась. Мысль о возвращении на Луков переулок наводила ужас. Беглянка села на лавочку, обняла малыша и заплакала. Мимо пробегала оборванка лет десяти. Увидела рыдающую мать с плачущим ребенком на руках и остановилась. Ей стало жалко этих двоих, и она протянула им последнее, что у нее было, - горбушку черного хлеба. Женщина с благодарностью взяла еду и так растрогалась неожиданным подаянием, что чуть ли не выронила его. Беспризорница подхватила хлеб и присела рядом. Он разломала горбушку на две части и, выдав по половинке матери и малышу, засыпала оставшиеся крошки себе в рот.
   Бабушка моя была хороша даже по меркам нашего времени: тонкие черты лица, высокий лоб, прямой нос, большие выразительные глаза. На них, по версии моих детей, и запал возвращавшийся с работы Николай Леонтьевич Виноградов. Наполненные слезами очи восточной красавицы пронзили его сердце. Он влюбился с первого взгляда и забрал девушку с детьми к себе домой. Так, во всяком случае, преподносит историю знакомства Николая и Шушанны моя дочь. Как там было на самом деле - кто его знает, и я даже пытался возражать, но дочь твердо стоит на своей версии: увидел, влюбился, увел.
   Ту девочку, что накормила Шушу, звали Валентина. Сама себя она называла Валентина Николаевна - отсюда и пошло - Колавна. То, что Колавна не имеет никакого отношения к женщине с ребенком, выяснилось не сразу. Это дает мне право думать, что бабушка на тот момент еще недостаточно хорошо говорила по-русски. Валентина была из беспризорных: ночевала под котлами, ловила корзинкой рыбу, сильно недоедала. Она относилась к той породе людей, которым необходимо о ком-то заботиться, и девочка прикипела сердцем к новому окружению, особенно к маленькому хроменькому Юханне. Нянчилась с ним, тетешкалась. Понятно, что ее оставили.
   Николай Леонтьевич с Шушанной поженились и удочерили Валентину Николаевну. Юханну Виноградов тоже усыновил, но из уважения к памяти родного отца фамилию свою давать не стал. Прошло некоторое время, и в семье появился еще один ребенок. Мальчика назвали Раман - в честь отца Шуши. Получилась хорошая, дружная, советская семья, как на картинке. А теперь представьте, в каком невежестве я жил - знал, что отца воспитал отчим Николай, и считал Колавну его родной дочерью. А все оказалось совершенно не так.
   Бабушка устроилась нянечкой в ясли, Колавна ходила в школу, Николай Леонтьевич работал в ломбарде, а в свободное время занимался фотографией. От него осталось четыре альбома городских и семейных хроник. Виноградов также положил начало нашим коллекциям картин и фарфора. От него достался хорасанский ковер и гравюра Дюрера. Работая обыкновенным приемщиком в скупке, Николай был далеко не простым человеком. Если судить по манерам и воспитанию моего отца, то отчим, скорее всего, относился к "бывшим". Конечно, это тщательно скрывалось, но путевку в антикварную жизнь папе выдал именно Николай.
   Совсем перед войной, почувствовав неладное, отчим предложил пасынку взять фамилию Виноградов и немного изменить имя - чтобы не так бросалось в глаза. Так Юханна Захарович Садо превратился в Юрия Захаровича Виноградова. И правильно сделал - айсоры пережили две волны репрессий, но ни одна из них не затронула ни отца, ни бабушку. Обратно "в себя" папа вернулся только в пятьдесят пятом году, и то не полностью - паспортистка потеряла две буквы его имени. С тех пор он Юхан. Если бы не мои дети, я бы этого тоже не знал.
   Началась война. Чтобы попасть на фронт, Юрий Виноградов сделал себе на ботинки несколько набоек - сгладить хромоту, но в военкомате этот трюк быстро разоблачили и папу признали негодным. Но парень не успокоился. Вместе с друзьями и братом он тушил на крышах зажигательные бомбы, что немцы сбрасывали на дома уже к концу лета сорок первого года. В одно из дежурств на крыше погибает его младший брат Раман... В начале сорок второго умирает Николай Леонтьевич. Отец остается вдвоем с почерневшей от горя Шушей. Почему вдвоем? А Колавна? Вот ее я имел в виду, когда говорил, что в нашей семье всякое случалось...
   Немногословную, замкнутую Колавну отец очень любил. Помню, они время от времени садились друг напротив друга и молчали. Я как-то хотел пристать к папе во время его молчания с теткой, но мама положила мне на плечо руку и шепнула:
   - Не мешай им разговаривать.
   - Как разговаривать? - Моему удивлению не было предела. - Они же молчат!
   - Подрастешь - поймешь. - Мама уже уводила меня из комнаты. - Бывает так, что люди душами разговаривают.
   Юхан Захарович трепетно относился к сестре и запрещал кому-либо задавать вопросы про ее прошлое. Даже моей матери, а уж ее-то он во многое посвящал. Преданнее и надежнее человека, чем тетка, трудно представить. Меня выставляли за дверь, а Колавна могла присутствовать при разговоре отца с клиентом сколь угодно долго - все знали, что рот отцовской сестры всегда на замке.
   Всех нас она любила безмерно. Берегла, охраняла. По сути, она оберегала свой мир - кроме Юхана, Евгении и меня, в ее жизни больше никто не существовал. Так странно... Как будто она не была молодой, не имела друзей, подруг, любимых... Из прошлого остался только хромой сводный брат...
   Как-то, копаясь в альбомах дедушки - Николая Виноградова, я заметила, что история Колавны обрывается в тридцать седьмом году, когда она пропадает со всех семейных фотографий. Ее следующая карточка датируется пятьдесят четвертым годом в альбоме, что начал собирать уже мой отец. Мне рассказывали, что Валентина появилась в квартире Виноградова под Новый год с крохотным узелком в руках (платье, чулки, две смены белья). Между тридцать седьмым и пятьдесят четвертым почти двадцать лет безызвестности, про которую нельзя спрашивать. Сначала мы с мамой думали, что Валентину репрессировали. Но почему тогда не затронули никого из семьи? Тем не менее, версия с репрессией была принята за основную и считалась таковой до девяностого года. Года, в котором тетя Валя навсегда нас покинула. Она просто не проснулась... Когда мама начала разбирать вещи Колавны, а их было совсем немного, то наткнулась на пилотку с кисточкой - в таких ходили испанские республиканцы. Мама позвала меня, закрыла дверь и положила на стол "исабелину". Мы посмотрели друг на друга и поняли, что тайны больше нет! Все сразу встало на свои места: Колавна ушла добровольцем в Испанию. Воевала. Возможно, ее ранили или она попала в плен. Есть вероятность, что тетка влюбилась в горячего республиканца и даже родила от него ребенка. Нет смысла гадать, что произошло на самом деле, но событие или их череда держали Валентину в Испании до тех пор, пока она не решила вернуться домой. Здесь тоже широкий простор для фантазий - на целый роман хватит. Только в том произведении не обойтись без лагерей и Сибири, куда Валентину Николаевну определила Родина, прикрепив статью. На волю она вышла в пятьдесят четвертом, будучи уже реабилитированной - иначе ее не пустили бы в Москву и отцу не позволили бы прописать сестру в квартире. Вот такая история у моей могутной, молчаливой, бывшей беспризорницы Колавны. Всего лишь пилотка с кисточкой... Кто бы мог подумать...

***

   В свое время, рассказывая про Гиреев, археолог Арнольд Иванович употребил по отношению к развалу Золотой Орды выражение "трещать по швам". К концу восьмидесятых годов треск другой империи, под названием Советский Союз, указывал на ее скорый распад. Полки магазинов пустовали, некоторые продукты, включая водку, выдавали по талонам, в воздухе висел страх перед будущим и еще более пугающая неопределенность. Ситуация подталкивала людей искать стабильности за рубежом. Евреи, немцы, греки, итальянцы, испанцы потянулись в посольства и консульства своих стран с заявлениями на репатриацию. Из Америки, Канады, Австралии и Германии шли приглашения от уехавших ранее родственников. Вступивший в какую-то ассоциацию айсоров Юхан Захарович Садо нашел однофамильцев в Детройте. Но как раз он никуда из страны выезжать и не собирался. "Разве что в Ирак, - шутил хромой антиквар. - Давно хотел посмотреть на Ниневию". Юхан Садо мог позволить себе подобные шутки - взошла его звезда.
   Фразу "Сначала ты работаешь на имя, а затем оно работает на тебя" придумал не Ромкин отец, но пришло время, когда репутация грамотного и порядочного специалиста начала приносить дивиденды. Многие обеспеченные люди, отъезжающие, [Author ID1: at Tue Nov 3 15:12:00 2015 ]согласно происхождению, в соответствующие государства, несли Юхану на оценку, продажу и комиссию семейные реликвии. Часть из них оседала дома, часть продавалась. Расчеты все больше велись не в рублях, а в свободно конвертируемой валюте. Накопилась критическая масса денег, и тут произошел скандал.
   - Юхан! Ты что, с ума сошел? - Женя заламывала руки. - Какой нормальный человек будет жить в центре? Дышать там нечем, зелени нет, поликлиника далеко, что с магазинами - непонятно, тебя никто не знает!
   - А я так хочу! - Юхан стукнул палкой по паркетному полу. - Я до тридцати семи лет жил в центре Москвы, на Собачьей площадке! Я хочу на старости лет вернуться во двор своего детства!
   - Да нету! Нету уже двора твоего детства! Там уже давно Калининский проспект! Я, может быть, тоже хочу жить во дворе своего детства, но почему-то ты не желаешь переезжать в Детройт!
   - В Детройте нет советского посольства. Оно в Вашингтоне. Вот заработаю денег, однофамильцы пришлют нам приглашение - свожу тебя в США. В посольстве поселить не обещаю. А жить мы будем в Калашном переулке. И точка.
   Присутствующая при разговоре Колавна одобрительно кивнула и ушла готовить ужин: картофельное пюре с жареным хеком.
   Обмен оформили официально с доплатой - меняли трехкомнатную хрущевку на четырехкомнатную в переулках Арбата. Неофициально в толстых конвертах передались шершавые на ощупь купюры, выданные иностранным казначейством.
   К смене адреса Раман отнесся достаточно безразлично - он уже давно жил своей жизнью, проходящей далеко за пределами Черемушек. Узнав, что новый дом расположен рядом с Лютой, Музеем Востока и Арнольдием, Ромка написал подруге письмо. Людмила пообещала навестить новосела в свой ближайший визит Первопрестольной. К Арнольдию и в музей он все собирался зайти, но то одно, то другое... В апреле умерла Колавна, а в мае младший Садо пропал по-настоящему.
   За сценическим псевдонимом Таня Лихая пряталась Татьяна Бобкова, недоучившаяся студентка полиграфического техникума. Книгоизданию девушка предпочла сцену - она пела в модном коллективе "Папая". Бывшие ВИА назывались уже не ансамблями, а группами, что сильно меняло суть - компания длинноволосых молодых людей в тертых джинсах и клепаных куртках драла под фонограмму струны электрогитар. Всклоченная по моде Таня с подведенными до ушей глазами носилась в короткой юбке по сцене, прыгала на каблуках, держала руками в обрезанных перчатках выключенный микрофон и открывала в нужном месте блестящий рот:
   Ты!
   Только ты и я!
   Только я и ты-ы-и!
   В этом мире зве-о-здном!
   Остальные тексты имели схожую смысловую наполненность, но для Рамана Садо все, что исходило от Тани, имело оттенок гениальности.
   - Кошмар! - Юхан Захарович нервным жестом остановил видеозапись Лихой и бросил пульт на диван. - Не музыка, а полное убожество!
   - Да ну?! - Раман вскочил и пошел за пультом. - "Во поле березка стояла", знаешь ли, тоже не Шопен!
   - Да, не Шопен! Это народное творчество! И в нем, заметь, в отличие от этого, - отец кивнул в сторону телевизора, - есть смысл! А о чем в той какофонии поется? Как такой бред можно слушать? Примитив высшей пробы!
   - Анри Руссо и Нико Пиросмани были примитивистами от живописи! Тем не менее висят в лучших галереях! А Таня Лихая - примитивист от поэзии! В ее текстах нет ничего лишнего!
   - В ее текстах вообще НИЧЕГО нет! А название?! - чуть ли не кричал Юхан. - Название! ПА-ПА-Я! Она хоть в школе, эта твоя Таня, училась, а? Папайя пишется через "и" краткий!
   - При чем здесь школа?! - Рома тоже закипал. - Название с орфографической ошибкой -- это общественный вызов!
   - Идиот!!!
   Раман хлопнул дверью. Как в свое время космос Колавны заключался в Юхане и его семье, так и вселенная Рамана Садо сузилась до Тани Лихой и ее "Папаи". Кое-как сдав сессию, Ромка забрал антикварный "Диамант" и укатил с любимой на "чес" - гастроли. На трех песнях Раман выходил на сцену полноценным членом группы и вживую саксофонил. Кто сказал, что коллектив поет под фонограмму?
   Отец был прав - в школе Таня училась плохо, но неважные оценки в дневнике не имели никакого отношения к умственным способностям девушки. Она быстро сообразила, что такого парня надо брать не раздумывая. Раман считался завидным женихом: симпатичный, москвич, из хорошей обеспеченной семьи, квартира в центре города. Правда, машина и деньги папины, но в целом малыш перспективный. Ради Ромки певица оставила гвоздичного короля Рижского рынка. Мужик хороший, щедрый, только... глубоко женат. Бросать семью - "я нэ магу, ты и мэчтат нэ маги", а щедрость... Надолго ли его вообще хватит? Встретится очередная Таня - и прощай, дорогая, иди жди трамвая! Кстати, про трамвай надо записать - подойдет для новой песни. Интеллигентный студент, может, пока и не столь богат (лиха беда - начало!), зато предок у него очень правильный. А мальчишка что? По ресторанам водит, подарки дарит, и если все делать грамотно, то, став Татьяной Садо, шубы, бриллианты, московскую прописку и прочие приятные мелочи можно будет иметь совершенно официально и на постоянной основе. Поэтому, несмотря на удачный "чес", поп-дива прервала гастроли и вернулась с Раманом в сентябре в Москву - у мальчика последний курс, диплом (муж-лабух ей не нужен), и родителей его расстраивать не следует. До тех пор, пока он от них зависит.
   Женя опасалась, что сын приведет знакомиться лохматую лахудру с экрана: вызывающий макияж, колготки в сетку, едва прикрытые куском джинсы, цепочки и заклепки, жвачка во рту, но Татьяна переиграла мать жениха уже на этапе планирования встречи. Певица сделала укладку, слегка накрасила глаза, тронула помадой губы, вместо шпилек выбрала скромные "лодочки" и, самое главное, надела коричневое платье в желтый горох. Раман как-то рассказывал, что у мамы был в свое время любимый плащ такой расцветки. Горошки почти усыпили бдительность Евгении. Не то чтобы Татьяна понравилась, но рано или поздно все равно придется смириться с выбором ребенка. "Не эта, так другая девушка станет его женой", - успокаивала себя Евгения Романовна и поглядывала на мужа.
   Весь вечер Юхан отбивал пальцами ритм - верный признак нервозности. Дергался и Рома. Может, передумал?
   - Ну что, дети мои, - Юхан Захарович взглянул на сидевших рядом голубков, - время позднее. Негоже такой красивой девушке за полночь домой возвращаться. Раман, проводи, пожалуйста, Татьяну.
   Ромка от злости чуть ли не лопнул. Как - домой? Договаривались же! Обещал подумать, оставлять ли Татьяну после ужина на ночь. Значит, вот что ты, папа, надумал! Ну ладно, ладно... Тебе это так просто не пройдет!
   - Пусть катится с ней куда угодно, но духа этой женщины здесь не будет, - резюмировал Юхан Захарович, как только взбешенный сын покинул квартиру в обнимку с подругой.
   - Она мне тоже... не очень, но почему ты так категоричен?
   - От меня он с сегодняшнего дня копейки не получит, - не слыша жены, продолжал Юхан, - и чтобы ты лишила нашего Ромео всякого довольствия. Поняла?
   - Почему?
   - Да потому! - рявкнул антиквар. - Извини... извини, дорогая, но если Раман приведет ее в дом, а еще хуже - женится на ней, то эта Татьяна и ее лихая компания оставит нас троих в одном исподнем. Она же все просчитала заранее: и Ромку в Москву вернула, и платье цвета твоего плаща надела, и строила тут из себя за столом скромницу. Ох, какая хищница! И наш телок попался в ее когти. Сидела тут, зыркала по сторонам, а слюна чуть с клыков не капала! У меня на таких глаз наметан! Хочешь его вызволить?
   - Хочу... - На глазах Евгении уже стояли слезы. - Юхан, может быть, ты сгущаешь краски?
   - Нет. Я на таких насмотрелся. Девушки подобного сорта к тебе в библиотеку не ходят. Значит, договорились - не давай ему денег. А ключи от машины я сегодня же заберу.
   На следующий день, кинув ключи от папиной "Волги" и забирая антикварный "Диамант", съезжающий к Татьяне Раман крикнул с порога:
   - А на жизнь я заработаю! Да! В ресторане буду играть! Вот так!
   - Играй, играй. - Юхан капал себе корвалол в мерную рюмку. - Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять... Есть! Дай бог, чтобы твоих заработков ей на трусы хватило!
   - А если не хватит, то я кровь буду сдавать!
   При слове "кровь" в дальней комнате заголосила Евгения Романовна.
   - Да не реви ты! - цыкнул Юхан жене. - И без того тошно!
   Новый год получивший отставку Раман встречал уже в обществе родителей и их друзей перед телевизором. С экрана улыбалась Таня Лихая, а из его сердца радость будто вырезали. Раскаленным ножом без наркоза.
   Все казалось скучным, унылым, лишенным смысла. Еда невкусной, шутки плоскими, друзья фальшивыми, женщины продажными, да и жизнь вся эта... положа руку на сердце - такое дерьмо на ржавой лопате... Эту, казавшуюся когда-то смешной, фразу время от времени любил повторять дядя Коля Глинский. Правда, при других обстоятельствах, которые он по безграмотности называл стаффажем.
   Раман худел, мрачнел и все больше уходил в себя. Вставал, пил простой чай без сахара, ехал в университет, возвращался и садился напротив "Молитвы о дожде". Ему все было безразлично. Так безразлично, что хотелось уйти туда, в картину, и больше не возвращаться. Зачем? Здесь ничто не держит! А в "Молитве" гармония и никаких эмоций! Совершенно никаких! Особенно в ртутных глазах тех женщин. Там так холодно, что не чувствуешь никакой боли!
   Обеспокоенный состоянием сына, Юхан решил выводить его из пике и, сославшись на плохое самочувствие, начал привлекать к своим делам. Чтобы вникнуть, приходилось переключаться, выходить из "Молитвы", слушать, порой записывать. Действие, повторяемое изо дня в день, становится привычкой. Раман постепенно втянулся, принялся задавать вопросы и даже давать советы. Медленно, со скрипом, отдышкой, спотыкаясь, соскальзывая, он карабкался наверх из того ледяного колодца, где обреталась его душа. Первым сигналом грядущего выздоровления стал допуск к защите диплома.
   Еще до защиты в деканат пришли запросы на молодых специалистов. Один из них неожиданно поступил из Музея Востока.
   - Зачем вам, Раман Юханович, Музей Востока? - спросил заведующий выпускающей кафедрой. - Это же совсем не ваш профиль. Мы вас в Пушкинский музей планировали определить или в Кусково.
   - У меня с этим музеем много хороших воспоминаний связано. Я посещал в нем кружок юного археолога, там работает друг нашей семьи и мой руководитель Арнольд Иванович Сухарев.
   - Вот оно что. - Профессор открыл ящик стола и достал чистый лист бумаги. - Спешу вас расстроить. Работал. С октября прошлого года Арнольд Иванович направлен в длительную командировку на раскопки в Перу. А вот вернется ли он оттуда - неизвестно. Времена сами видите какие... Ну что, все еще хотите в Музей Востока?
   - Хочу.
   - Пишите заявление.
   Получив после распределения тихую гавань в виде музея, Раман неожиданно увлекся Китаем. Искусство Поднебесной настолько захватило молодого специалиста, что он даже не заметил, как в стране пришла другая власть и все окончательно переменилось.

***

   Юхан Захарович продолжал регулярно посещать ассоциацию айсоров и как-то в сентябре, вернувшись с очередного заседания, попросил сына зайти в кабинет.
   - Раман, я хотел бы тебя попросить об одном одолжении.
   - Ну? - равнодушно откликнулся сын, развалившись в кресле.
   - К одним моим хорошим знакомым из ассоциации приехала из Еревана племянница. Она поступила в медицинский институт и останется у них на весь срок обучения. Они люди бездетные...
   - А я-то тут при чем, что у них детей нет? - невежливо перебил отца Раман и, сняв резинку, помотал головой, после чего обеими руками загнал вьющиеся волосы в хвост.
   Юхан поджал губы и тяжело вздохнул. Ему не нравились длинные патлы, что отрастил сын, раздражала серьга в ухе и манера общаться. Не понимал он новой моды... В иное бы время антиквар поставил щенка на место, но сейчас у мальчика не то состояние - еще и четверти века не прожил, а седые волосы уже пробились в прядях. Все еще переживает, и конца страданиям не видно.
   - Девочка из Еревана, - продолжил отец. - Ни друзей, ни подруг пока нет. Москвы не знает, с порядками нашими незнакома...
   - Пап, ты чего, мне ее сватаешь? А? Заняться нечем?
   "Ох, врезал бы я тебе сейчас", - думал Юхан, но вслух спокойно произнес:
   - А ты меня не слушаешь. Я же сказал - мои очень хорошие знакомые. Просили показать девочке Красную площадь, ГУМ, ВДНХ, сводить... куда вы сейчас ходите? На дискотеку, в музей... Объяснить, что да как. Помочь вписаться в московскую жизнь. Тебе что, сложно? У тебя отец в возрасте, и знакомый врач не помешает.
   - Я тебя понял. Свожу. Ладно, я пошел.
   Бывшую жительницу Еревана звали Сабриной. Раман даже не понял, симпатичная она или нет. После расставания с Татьяной он перестал обращать внимание на женщин. И как они раньше могли ему нравиться? По нескольку штук зараз? Сабрина вела себя тихо, глаз не поднимала, с вопросами не приставала, и Рома в протокольном порядке предъявил ей все по списку: Красную площадь, ГУМ, ВДНХ. Посетили, как предписывалось, дискотеку - постояли, потоптались и отправились домой. Куда еще? Ах да! В музей! Получил удовольствие от Пушкинского и, в качестве премии за хорошее поведение, сводил девушку в свой Музей Востока. Уложился до первого декабря, о чем отрапортовал отцу, дурашливо приложив к пустой голове руку. Больше попыток познакомить сына с хорошей айсорской девушкой из приличной семьи Юхан Захарович не предпринимал.
   Китай чаровал и затягивал. Еще в детстве, когда они бегали в кружок к Арнольдию, Ромка залипал у китайских экспонатов. Непостижимые уму техники, выверенность пропорций, баланс света и цвета... Конец искусства, с точки зрения европейского понимания, и начало глубокой философии. Пространство для размышлений. Он сблизился с синологами и вечерами пропадал в их компании или шел в Ленинскую библиотеку - зря, что ли, мама в ней работает. Записался в библиотеку Института стран Азии и Африки и на курсы китайского. Для музыкальной карьеры его слух являлся одновременно приговором - не дальше "Папаи" с "Жди трамвая", и то... Во время производства клипов видеозаписи соло на "Диаманте" брались в концертном варианте, но звуковые дорожки саксофона писались профессиональным музыкантом. Зато для китайского языка способности Рамана подошли в самый раз, и он весьма преуспел в путунхуа. Четыре тональности языка прекрасно слышались, легко произносились, и Рама, как когда-то в квартире Глинских при визите профессора, радовался матерному слову из трех букв, имеющему, в зависимости от тональности, различные значения. Но что особенно чаровало - иероглифы: старые "вэньянь" и новые "байхуа", простые "вэнь" и составные "цзы". Сын антиквара умилялся указательным "шан" и "ся". "Шан" - вверх: нижнее подчеркивание и палочка вверх с маленьким горизонтальным штришком в середине, "ци" - вниз и как русская "т", только с наклонным штрихом под перекладиной. К счастью Рамы, большинство иероглифов складывались из "ключей" - небольших графических компонентов, которые сами являлись простыми иероглифами. Процесс выкладывания иерографических знаков на бумагу вводил Рамана в состояние близкое к "бдению". Он увлеченно писал (слева направо, сверху вниз, в определенной последовательности, точка в самый последний момент) и раздумывал над комбинациями одних иероглифов в составе других. Например, знак "жэнь" - терпение или сдержанность - складывался из двух простых: нож и сердце. Когда нож вонзается в сердце и последнее остается непоколебимым, рождается "жэнь". В его ситуации нож всадили с самого размаха и "жэнь" не успел сложиться - эмоции захлестнули разум. Раман пошатнулся, но выстоял, и теперь пусть боль не утихла, пусть он пока не может без опаски включать радио и телевизор, но в настоящий момент Раман Юханович Садо сам собой олицетворяет "жэнь" - терпение и сдержанность, терпение и сдержанность...
   Отец постепенно передавал сыну свои дела: вводил в курс, знакомил с нужными и полезными людьми, посвящал в тонкости и детали. Шаг за шагом Раман Садо становился приемником Юхана Садо, знатока антиквариата, специализирующегося в фарфоре. Рама даже превзошел папу - его коньком стал китайский фарфор. Образцы "реальной чины", как сказал один деляга, ожидаемо появились в большом количестве - репатрианты несли старинные, часто трофейные изделия из каолина в семью Садо. Порой у сотрудника Музея Востока округлялись от удивления глаза - редчайшие экземпляры, достойные стать экспонатами постоянных экспозиций: например, фарфор "Цзюнци" (десятый-двенадцатый века). Его красноватый блеск с переливами белого, фиолетового и голубого снискали "Цзюнци" славу лучшего фарфора династии Сун. Или голубой "Лунцюань" династии Мин (четырнадцатый-семнадцатый века). Но самым красивым экземпляром, с которым молодому антиквару посчастливилось иметь дело, стал флакон из "Яобань". В свое время этот фарфор ценился наравне с золотом и нефритом. Флакон был изумительным: маленький, изящный, с узким горлышком, но достаточным для того, чтобы рассмотреть роспись внутри.
   - Раман, как они это делают? - Юхан Захарович крутил эллипсовидное изделие под настольной лампой и пытался разглядеть через лупу все детали нанесенного на внутреннюю часть пейзажа.
   - Очень просто, пап. Пишут кистью, изогнутой на девяносто градусов. На мандарине это называется лимянь хуа - "живопись изнутри".
   Лимянь хуа, как и некоторые другие экземпляры, решили оставить в семье, в "фарфоровом шкафу", на "китайской" полке, прямо над квасником Императорского завода.
   Параллельно с антикварным бизнесом Раман с двумя приятелями ввязались в оптовую торговлю сигаретами, и через год, на день рождения - девятого сентября, Рама купил себе первую машину - светлый "опель". На работу он продолжал ходить пешком, зато после музея и на выходных не вылезал из-за баранки. В первую субботу октября из подмосковного Пушкина раздался звонок. Клиент утверждал, что у него имеется чайная пара с виноградовским клеймом, доставшаяся от дедушки. Раман, не раздумывая, выехал с утра пораньше в Пушкино - фарфора с клеймом W по пальцам можно пересчитать, и почти весь в музеях! За исключением зачинателя "фарфорового шкафа" квасника, доставшегося от Виноградова Николая Леонтьевича (по иронии даже не родственника великого Виноградова), и еще нескольких изделий в частных коллекциях.
   Ему бы, торопыге, заранее спросить, как выглядит клеймо, но умная мысль, всем известно, имеет свои особенности... Вместо W Раман обнаружил маркировку ЛФЗ - клеймо Ломоносовского завода, называемого иногда в разговоре Виноградовским - по имени его основателя. Помимо ЛФЗ чашка и блюдце содержали год выпуска - 1927. Первая треть двадцатого века - уже антиквариат, но с несравнимый с заявленным ранее. Раритет раритету рознь. Хозяин же, молодой парень, чуть старше Рамана, в фарфоре не разбирался и считал, что его хотят обмануть. Дед говорил "виноградовский фарфор с клеймом", значит, виноградовский фарфор с клеймом - и точка! Ни про какую буку W и слышать не хочу! Так они и не договорились.
   Сделка не удалась, зато целый выходной впереди и автомобиль под боком. Солнце уже с утра разошлось не по-осеннему: светило весело, ярко и прощальные крики улетающих птиц казались даже неуместными. "Не сгонять ли мне в Абрамцево? - подумал Рама. - Нет, лучше Сергиев Посад, а затем Абрамцево. День сегодня длинный".
   На подъезде к Троице-Сергиевой лавре "опель" Садо сделал резкий разворот и, направившись в противоположную сторону, свернул на вокзал. Навеяло... Когда-то, наверное в другой жизни, трое неразлучных друзей Раман Садо, Петр Глинский, Людмила Лютаева сели в электричку и поехали в Сергиев Посад. Только тогда он назывался Загорском. Автобусом добрались они до Лавры, и Люта в течение нескольких часов пыталась донести до двоих оболтусов, что иконопись -- это отдельный жанр живописи, а не примитивная мазня и обратная перспектива в иконах не случайна... Как давно это было... Возвращаясь домой, они здесь, на вокзале, ели замечательные пирожки с рисом и картошкой, купленные на найденные Петькой деньги - а иначе невкусно. Комок подкатил к Ромкиному горлу - как же они были счастливы тогда! Почему человек додумался консервировать еду и не додумался до технологии сохранения счастья! Открыть бы баночку счастья, вдохнуть и хотя бы секунд на тридцать перенестись туда, где казалось, что радость бесконечна, а их неразлучная компания останется вместе навсегда. Вместе навсегда... Где ты, Люта? Мой синеглазый плюшевый медвежонок, поверенный всех тайн. А ты, верный Глинский... стоп. Тебя же должны вот-вот вернуть домой с твоего Военно-морского флота. Как быстро пролетели три года!
   - Раман! - донеслось до него, и Садо вздрогнул - кроме отца, его редко кто называл настоящим именем.
   - Раман! - От группы девушек отделилась одна и подбежала к нему. - Раман, здравствуйте, это я, Сабрина! Вы меня не узнали?
   - Привет, - улыбнулся Рама. - Узнал. Очень рад тебя видеть!
   Он поймал себя на мысли, что действительно рад видеть эту милую девушку и впервые со времени расставания с Таней Лихой улыбается широко и от души. "Надо же, а она, оказывается, хорошенькая. И глаза такие выразительные, и губы... кого-то мне эти губы напоминают. Свету И! Ну надо же! Вспомнил!"
   - Как у тебя дела? Что ты тут делаешь? - Раман продолжал любоваться собеседницей: открытый взгляд, модное каре вместо унылого хвоста и улыбка такая приятная.
   - У меня все хорошо! Перешла на второй курс. Вот, были с девчонками в Лавре, а теперь возвращаемся домой.
   - А в Абрамцево ты была? - неожиданно спросил молодой антиквар. Ему почему-то вдруг захотелось побыть с ней подольше.
   - Нет.
   - Ну, так поехали. Хочешь, возьми девчонок.
   Сабрина вернулась к подругам, но те покачали головой - устали, все не уместятся, и потом... Девочки поняли, что их пригласили из деликатности.
   Весь недолгий путь до Абрамцево Раман Садо в лучших традициях Мурки не закрывал рта. Прорвало. И в самом музее-заповеднике на первый взгляд они ходили по усыпанным листьями дорожкам, а на самом деле Рама водил Сабрину по тропинкам памяти своего детства. На стежке под названием "музыкальная школа" он свернул на огненного (во всех смыслах этого слова) Леньку Мухина и его реактивный контрабас; на просеке "мой подъезд" сделал привал и поведал про мальчика с прозрачными глазами - Рауля и его невероятно красивую маму - Венеру; на поляне "двор моего детства" выступали чудо-матершинник дядя Коля и грустный лицедей Склифосовский. Тропочка, посвященная суеверному Арнольдию, вывела их к Петру Глинскому и Людмиле Лютаевой.
   - Петьку забрали на флот, - Раман заканчивал монолог уже перед подъездом Сабрины, - и связь с ним оборвалась. Петрухе просто некогда было нам отвечать - ему, наверное, половина девушек Советского Союза письма слала. А что? Программ тогда было раз и обчелся, а Петьку в самом начале службы по телевизору показали. Глинский ведь на флоте только числился - за стать, красоту и голос сразу забрали в хор. Даже послужить не дали. И наш моряк, вместо того чтобы бороздить океаны, катался с концертами и выступал в домах офицеров. А тогда по телику... голубоглазый загорелый покоритель волн да в бескозырке... на накачанном торсе тельняшка чуть ли не лопается, гитара в руках и
   И тогда вода нам как земля.
   И тогда нам океан семья.
   И тогда любой из нас не против -
   Хоть всю жизнь служить в военном флоте!
   - А Люта? - тихим голосом спросила Саба - почти всю дорогу она молчала и слушала. - Что стало с ней? Она так и продолжает его любить?
   - Не знаю... - уклончиво ответил Раман. - Она не любила говорить на эту тему, а потом и наши пути разошлись.
   - А почему, когда расстались с Таней Лихой, вы не написали об этом Людмиле? Или не позвонили? У нее в коммуналке, наверное, был телефон? Такой человек, как она... вы бы так не страдали, она бы вам обязательно помогла, даже если вы сто лет не общались.
   Раману будто дали под дых: а действительно, что тогда мешало ему позвонить Люте? Она бы вытащила! Сто процентов вытащила! Еще отец говорил...
   - Кто тебе рассказал про Лихую? - сипло спросил он и достал из бардачка сигареты. Рама не курил на постоянной основе, но в определенных состояниях покуривал.
   - Никто. - Сабрина отвернулась к окну. - Недавно по кабельному телевидению показывали ее прошлогодний клип. И там вы... Я вас сразу узнала. Вы играли на саксофоне. У меня брат двоюродный саксофонист. Когда играют на саксофоне, глаза, как правило, закрывают. А у вас были открыты. И вы так смотрели на Таню... Я очень хорошо запомнила ваш взгляд - если мужчина так смотрит на женщину, значит, он жизнь за нее готов отдать. Извините, если лезу не в свое дело... И еще... В том клипе цвет волос у вас черный, а сейчас все виски седые...
   Раман прислушался к себе и снова, второй раз за день, удивился - не болит! НЕ БОЛИТ! Таня никуда не делась. Лихая еще присутствовала в душе, но уже в виде... чучела! А он охотник, что проходит мимо тушки покалечившего его когда-то льва. И рана уже не беспокоит, и лев навредить бессилен.
   - Ты на кого учишься в своем медицинском? - зажав сигарету в зубах, спросил Раман, прикуривая.
   - Хочу стать кардиологом. А что?
   - Думал - судмедэкспертом.
   И светлый "опель" вздрогнул от разразившегося в его салоне дружного хохота.

***

   Женитьбу на Сабрине Раман назвал "самым верным решением в жизни". Кто бы еще его так тонко чувствовал, как Саба? Девушка с пониманием относилась к "бдению" и иероглифописанию, понимала, когда муж хочет пообщаться, а в какой период посидеть сам в себе. Она вообще не претендовала на его личную территорию и видела внутренние границы, к которым не приближалась ближе чем на полшага. Воображаемых шага... В доме вместо уродливой общепитовской посуды появились два расписных сервиза: подарок молодоженам на свадьбу, которые на следующий день уже стояли на кухонном столе. Непригодная к хозяйству Евгения, запустившая после смерти Колавны дом, нарадоваться на невестку не могла: чистые занавески, новые шторы, ухоженная квартира, а еда! Никакие рестораны не сравнятся с Сабрининым меню: бозбаш, долма, хаш, вопси апур, хохуб, пирожки с мясом и зеленью, голубцы, солянка, борщ, овощное рагу, кисель! На завтрак тонкие блинчики, пышная творожная запеканка, стекающая по ложке манная каша без единого комка! Раман теперь не мог дождаться тринадцати ноль-ноль, чтобы прибежать домой к королевскому обеду. В коем-то веке начал получать удовольствие от домашней еды! И когда она только все успевает? Юхану тоже невестка пришлась по душе: вот что значит хорошая айсорская девочка из порядочной семьи. Ее нельзя было не любить, но Раману Садо всегда удавалось невероятное: играть без слуха на саксофоне, подцеплять антикварных вшей, не любить жену.
   Рама сам себе дивился - как такое возможно? Сабрина вернула ему радость, вкус к жизни, дала ощущение покоя, умиротворенности, окружила заботой, сделала совершенно счастливым и... не вызывала ответных трепетных чувств. Он просто очень хорошо и тепло к ней относился. И все. Неужели для счастливой жизни с человеком совсем не обязательно его любить? В голове не укладывается. Люта, мудрая Люта, наверное, нашла бы объяснение сему феномену, но она даже не приехала на свадьбу: телефон молчал и ответа на телеграмму не последовало. С Глинским та же история. Не пришельцы же их забрали?
   А затем "посыпались" дети и стало не до поисков улетевших на Луну друзей. Первым родился Эдик, через два года - Эрик, а еще спустя два года любимица Рамана - Эмилия. Доченька, не успели ее назвать, сразу трансформировалась в Эмилечку, затем в Милечку и к двум месяцам жизни прочно оформилась в Милочку. И нечего было выпендриваться. Семья росла, жизненного пространства становилось маловато. Раман задумался о покупке своего жилья.
   Еще достопамятная Зоя Кефель, обратив внимание, что друзья называют его Романом вместо Рамана, а Арнольдий наоборот, усмехнулась и рекла: "Человек, живущий одновременно в двух именах, принадлежит разным эгрегорам. Он всегда будет иметь два пути". Что такое "эгрегор", Ромка не знал, а спросить постеснялся. Но Зоя в итоге оказалась права: он шел двумя дорогами: Рамана Юхановича Садо знали любители и ценители антиквариата, особенно китайского, а Романа Юрьевича Садо - бизнес-партнеры. Чем только Роман Юрьевич не занимался: на заре коммерции - сигаретами, затем офисной техникой, после переключился на алкоголь и, едва отбившись от бандитов (благодаря связям Рамана Юхановича), ушел с приятелями в весьма безопасную нишу, где два непонятных Зоиных термина слились воедино: китайский чай и сопутствующие товары. К примеру, фарфор.
   В жизни личной эти самые эгрегоры вели себя по аналогии с бизнесом. Дома Сабрина, дети, семья - за них он готов умереть, а вне дома... тоже счастье. Иногда не по одному персонажу. Что делать? Любил он женщин и ничего с собой сотворить не мог. Пару раз Сабрина, поймав мужа на леваке, устраивала скандалы. "Настоящий мужик будет выкручиваться даже тогда, когда его приперли вилкой к стене", - говаривал Ленька Мухин. Еще одна пропавшая душа. И Раман изворачивался. Жена делала вид, что верила, он пару недель вел прилично, давал себе слово больше никогда... Но... Если у Людмилы Лютаевой на все случаи жизни имелась цитата от Александра Сергеевича Пушкина, то у Рамана Садо - от Николая Васильевича Глинского: "Зарекалась ворона дерьма не клевать".
   Чайный бизнес вкупе с антикварным приносили хороший доход, но даже этих заработков не хватало на квартиру около родителей. Арбатские переулки - это не шутки. С одной стороны, Раман расстраивался - папа с мамой не молодеют, но с другой... не прижился он в Калашном, и все в центре было чужим. Младшего Садо, как когда-то старшего, тянуло во "двор и дом детства". Конечно, не в хрущевку без лифта, но все равно на юго-запад. Уютно там, дышится по-другому, и атмосфера иная. Особенная.
   Квартиру выбрали в новом доме. Четыре комнаты, большая кухня, лоджия, прихожая - можно еще и собаку завести! Ротвейлера или лабрадора. Довольный собой, Раман вышел из подъезда будущего жилья, втянул ноздрями запах тополей, взглянул на лавочку с беседующими старушками, и сердце защемило - так захотелось еще раз увидеть свою кирпичную пятиэтажку, Муркины клумбы (жива ли? Господи, пусть будет жива!), забулдыг с "пьяной лавочки" и, может быть... А! Была не была! Упаду ему как снег на голову. Друг он мне, в конце концов, или, как говорила тетя Софа Бройде, деталь?
   Двор почти не изменился: только деревья повырубили так, что "пьяная лавочка" уже не пряталась в кустах, а стояла на всеобщем обозрении. На ней, как и во времена его детства, гужевались выпивохи. И пусть Раман никого из них уже не знал, но сам факт существования "очага культуры" непроизвольно вызвал на лице улыбку. Рома повернул голову и взглянул на Муркин палисадник - пятачок перед подъездом пестрел незнакомыми ботаническими видами. Жива! Жива старая курица! Скажи такое лет двадцать назад - не поверил бы!
   На лавочке перед подъездом, вытянув ногу вперед и прислонив к спинке палку, сидела соседка с первого этажа тетя Катя. Она еще творог им с Глинским приносила после "подписки" с Пшеней. Независимо от дефицитного в те времена творога в памяти Рамана тетя Катя запечатлелась как самый добродушный и незлобивый человек во всей округе. Без мужа воспитывала двоих сыновей и никогда ни на что не жаловалась. Во всем видела только хорошее, часто улыбалась.
   - Тетя Катя, - робко начал Раман, - здравствуйте! Это я, Рома Садо, сын Юхана и Жени с пятого этажа. Не помните?
   - Ромочка! - В глазах соседки зажглись огоньки. - Дорогой! Как я рада тебя видеть! Дайка я тебя обниму. Подожди... - И потянулась за палкой.
   - Да вы сидите. - Раман присел на коленки и обнял пожилую женщину (растрогался так, что задержался в объятиях дольше положенного - гасил слезы). - Тетя Катя, я тоже так рад вас видеть! Как вы?
   - Хорошо, Ромочка, хорошо, родной. - Она с умилением разглядывала его лицо. - Вот если бы только не ноги... а так все слава богу! Игорек и Владик меня не забывают. Каждые выходные приезжают, продукты привозят, женщину пригласили, чтобы по хозяйству помогала... Я бы сама, но одна нога совсем не слушается. Зато я бабушка! Трое чудесных внуков! А ты как?
   - Тоже слава богу, - счастливая улыбка не сходила с его лица, - женился, трое детей.
   - Какой ты молодец! Трое детей! Вот это да! - Тетя Катя одобрительно похлопала его по плечу. - Ромочка... заранее извини, если чего не знаю, но как родители?
   - Папа с мамой живы, а Колавна в девяностом...
   - Да, да, про Валентину мне сказали.
   "Интересно кто?" - пронеслось у Ромы в голове.
   - А что родители живы, я очень рада. Привет им передавай. Женя такая же худущая?
   - Такая же!
   Они улыбнулись друг другу.
   - А здесь-то ты какими судьбами? Мимо проходил или шел к кому?
   - Нет, не мимо. Специально приехал, - серьезно ответил Раман, - я к Глинским.
   - О, Ромочка, - Екатерина Митрофановна расстроенно покачала головой, - так съехали они. Как Колюня умер, так и съехали!
   - Как умер?! - Рот его открылся, глаза вылезли из орбит. - Как умер?!
   Нет, это невозможно. Дядя Коля не мог умереть. Это какая-то ошибка...
   - Да вот так... - лицо пожилой женщины сейчас больше всего напоминало гримасу обиженного ребенка, - в феврале девяносто первого. Играл с мужиками на работе в домино, хохмил и вдруг упал прямо на стол. Сразу и не поняли - думали, шутит. Ты же помнишь, каким он балагуром был...
   Февраль девяносто первого. Разгар его черной меланхолии. Из закоулков памяти тенью выплыло воспоминание об одном вечере... да, точно, это было в феврале - как раз вышла новая песня Тани Лихой... Ее часто показывали по телевизору, крутили на магнитофонах. Радио он тогда уже не включал - лучше сразу револьвер к виску. Сил терпеть боль почти не оставалось, и в какой-то момент дверь ТУДА настежь распахнулась. Никогда на его памяти "Молитва о дожде" не раскрывалась до конца, и Рама расценил это как приглашение. Он поставил одну ногу, а вторую уже затаскивал в серый коридор, как очнулся в реальном мире - сильно подвыпивший отец окатил его холодной водой и стал что есть сил трясти за плечи. Юхан Захарович крайне редко употреблял алкоголь: шампанское на Новый год и три стопки водки на каждый из дней рождения: свой, Рамин, Женин и Колавны. Даже с гостями, приходившими в их дом, Юхан пил компот или воду. В последний раз так сильно алкоголем от него пахло на похоронах Колавны, но в момент выхода ОТТУДА Ромка был не в состоянии думать и анализировать. А родители, оказывается, ездили прощаться с дядей Колей. Роме, по известным причинам, сообщать не стали...
   - Петруха после похорон вернулся на флот, а Нина погоревала и уехала к сестре под Ярославль. А когда Петя вернулся, они с матерью квартиру разменяли и куда-то съехали.
   Раман сидел, облокотившись на ноги, с низко опущенной головой.
   - Ром, ты меня, старую, извини. - Голос тети Кати почему-то стал виноватым.
   - За что, тетя Катя? - Он поднялся и с недоумением посмотрел на соседку.
   - Только сейчас вспомнила, что Юхан Захарович объяснил твое отсутствие на похоронах тем, что ты... что у тебя... с психикой небольшие проблемы на фоне переутомления. И тебе про Колю лучше не знать. Поэтому тебе ничего не сообщали. И ведь точно. Я тебе сказала, и ты сейчас так изменился... Все еще нельзя такие вещи говорить?
   - Уже можно, - вздохнул Раман Садо. - А еще какие у нас новости в подъезде?
   - Ой, - Екатерина Митрофановна оживилась, - новостей много и почти все хорошие! Георгий, Муркин сын, два года назад женился и родил девочку! Такой он заботливый отец - я таких, если честно, не видела никогда! Прям мать-отец. И жена у него очень приятная. Инна Бройде вышла замуж, уехала с мужем в Израиль, затем вернулась без мужа, но с ребенком. Снова вышла замуж. Родила еще одного. Бизнес какой-то делает. Успешно. Две машины. Квартиру собираются покупать - сам понимаешь, в наших-то клетушках не сильно разгуляешься.
   - Тетя Катя, а где Венера? Наверное, вышла замуж за нового русского? Как Рауль?
   Соседку будто током ударили: она дернулась, кровь отлила от лица, и тетя Катя шепотом спросила:
   - А ты точно ничего не знаешь?
   - Точно, - с замиранием сердца ответил Рама.
   - Лучше тебе этого не знать, - вздохнула собеседница и обернулась по сторонам, - я бы сама предпочла все забыть.
   - Так что случилось?
   - Ох, Ромик, Ромик... Попивать наша Венерка начала. Я как-то значения не придавала ее веселому настроению. Потом стала ее с мужиками на "пьяной лавочке" замечать. А вот когда в восемь утра увидела, как она трясущимися руками достает из сумки флягу, то мне все стало ясно. "Что же ты, - говорю, - Венера, делаешь? Как же так можно?" Она услышала мой вопрос, но первым делом допила все до донышка. Затем повернулась (в глазах слезы) и ответила: "А иначе мне, тетя Катя, уже никак нельзя" - и побрела шатающейся походкой. Кавалеры на белых "Волгах" забыли к ней дорогу, с работы уволили, и звезда нашей Венеры закатилась. Обрюзгла, опустилась... Волосы немытые, мешки под глазами, опухшая... Слава богу, ты ее такой не видел. Сердце кровью обливалось. Каждый вечер Фаридка концерты дочери устраивала, заначки отовсюду вытаскивала, слезно просила мужиков с "пьяной лавочки" не наливать Венере. Через Склифосовского... Помнишь Склифосовского?
   - Конечно, помню...
   - Через Склифосовского, он же был в нее влюблен, нашли врача-нарколога. Анонимного. Собрали деньги. Закодировали. Вроде бы все пошло на лад, как у Фариды обнаруживают рак желудка. Уже неоперабельный. Тут Венера и сорвалась, да еще Рауль "радости" добавил. Пока мать пила, а бабка за ней гонялась, остался без присмотра, связался с дурной компанией и превратился в наркомана. Что тут творилось! Рауль с матерью за копейку глотку готовы друг другу перегрызть - ей на выпивку, ему на дозу. Фарида еле ходит, но пытается дочь с внуком разнять. Ей обезболивающие прописали. В них же наркотик... Так этот мерзавец Рауль украл у бабки уколы. Как она кричала! Рома... Когда Фарида умерла, им совсем худо пришлось - бабке пенсия приходила, а у этих двоих ничего нет. Венеру я подкармливала. Душевная она была, хорошая, обещала снова начать лечиться... Но пока суть да дело, они с Раулькой продавали все, что имелось в доме, а там, поверь, было чем разгуляться... У Веры-то ухажеры помнишь какие были?
   - Еще бы.
   - Подарки ей дарили о-го-го какие! И бриллианты, и изумруды. У нас таких денег не было, но Склифосовский пристраивал кое-что через своих актрис. Он ведь до сих пор служит в театре. Так продолжалось то тех пор, пока мать с сыном драться не начали. По-настоящему... Влюбленный Склифосовский перестал отдавать ей выручку и снова начал деньги собирать, чтобы опять ее закодировать. Не успел. Венеру нашли мертвой на пустыре у Красного магазина. Придушил кто-то... Бечевкой или шнурком. Ни орудия, ни убийцу так и не нашли. Кто будет разбираться со смертью алкоголички?
   Раман курил уже третью сигарету.
   - А Рауль?
   - После похорон я, честно говоря, думала, что он отправится вслед за Венерой. К нему ведь машина приезжала.
   - Какая машина? - спросил Раман на автомате. Его совершенно не интересовала машина - Ромка Садо оплакивал одну из своих первых влюбленностей и самую красивую женщину, что ему довелось встречать.
   - Я так понимаю - дозы привозила. Жуткое зрелище. Сам посуди: Рауль выходил из подъезда... Не человек, а нечто с совершенно пустыми бельмами. И кралось оно почти на цыпочках, чуть ли не поджав передние лапы. Да, Рома, не руки, а лапы, потому что обратно, из машины, появлялся оборотень: бешеный блеск прозрачных глаз, волчий оскал и вонзенные в самого себя напряженные пальцы. А потом он пропал, и когда появился, то мы не сразу его узнали: белая рубашка, костюм, ботинки - не та рвань, в которой раньше Рауль ходил. В руках портфель. Вежливо со всеми поздоровался и вошел в подъезд. Я, Рома, снова обратила внимание на глаза. Мне сложно описать, но они... они... казались опрокинутыми.
   - А что это было, тетя Катя? С чего пиджак и портфель? - В ход пошла четвертая сигарета.
   - Это как раз очень просто. - Соседка погладила ноющую ногу. - Детский садик, куда вы ходили, закрыли. В его здание въехала непонятная христианская община. Почему-то корейская. Я не сильно в религиях разбираюсь, но мне показалось это странным. В садике корейцы открыли что-то типа молельного дома и начали всех в него зазывать. Там и русские были. Много русских. Больше, чем корейцев, кстати. Себя эти люди называли истинной церковью, что гарантированно спасет своих последователей в Судный день. А пока конца света не видно, последователи этой, с позволения сказать, церкви рыскали тут по округе со своими листовочками, брошюрками да проповедями. В глаза проникновенно заглядывали, проблемы решить обещали, грехи отпустить. Честное слово - ловцы человеческих душ. Секта. Поймали и Рауля. От наркотиков вылечили. А может быть, и там их выдавали. Кто знает? Но теперь вместо машины бегал Рулька на ихние службы да нас туда зазывал, Библию цитировал, помощь свою предлагал по любым вопросам и все подольше в гостях посидеть норовил... Знаешь, Ром, он вроде бы о правильных вещах говорил, рассуждал верно, но как-то все фальшиво, не по-настоящему... И на часы глядел - как время молитвы походило, Рауль извинялся, вставал и, как когда-то к машине, бежал, поджав лапы, на проповедь, к своим хозяевам.
   - А на что он им сдался?
   - Как - на что? - Тетя Катя посмотрела на Рамана как на ребенка., - А квартира? Они его ради трешки и держали. Как отписал Рауль корейцам свое жилье, так и пропал. Вышел из дома и не вернулся. Весной это было. Кажется, в апреле... Секту потом прикрыли - даже по телевизору показывали. Целая передача была. Деньги они из прихожан тянули, машины и прочее имущество. Поживились славно, что и говорить - только в нашем районе три квартиры... Лето кончиться не успело, а у Билялетдиновых уже начался ремонт, и к ноябрьским заселилась семья. Я аккуратно поговорила с их бабушкой - купили жилье напрямую у агентства, хозяев в глаза не видели. А новые соседи, Ромочка, совершенно замечательные люди. Своих детей нет, так они ребеночка из детского дома усыновили, Димочку. Кода мои внуки приезжают, он обязательно приходит ко мне в гости...
   Дальше Раман уже не слушал.

***

   Познакомившись с Котей Авшалумовым... простите, с Константином Аркадьевичем Авшалумовым, я уверовал в переселение душ. А как, позвольте, можно объяснить рождение китайца в семье дагестанских татов? Вопрос, относятся ли таты к горским евреям или нет, до сих пор открыт, но то, что они не монголоиды, сомнению не подлежит. А Котя стопроцентный китаец. В душе. Внешне тоже все непросто. На кавказца он совсем не похож: линяло-рыжий, желтоглазый, весь в веснушках: от ушей до пят - одно слово Котя, оранжевый кот. Говорят, копия дед по отцовской линии - правда. Я видел фотографию.
   Где же тут китайцы? Они во всем: я не знаю ни одного человека, кто бы лучше Константина Авшалумова разбирался в Китае. Он говорит на трех диалектах, знает более трех тысяч иероглифов, прекрасно разбирается в культуре, искусстве, музыке, обычаях, традициях, политике, бытовых и политических вопросах. Круче Коти только Котя годом позже. И это не красное словцо - Константин Аркадьевич ежедневно шлифует свои знания, а они, поверьте, академического уровня. Костя и рассуждает как китаец. У него действительно менталитет жителя Бейджина, и все мироустройство он оценивает с точки зрения выгодности или невыгодности происходящего для Поднебесной.
   По моему скромному мнению, Котя относится к типу гениев. Со всеми присущими сверходаренным людям чудаковатостям. Например, обращенную к нему речь Котя переводит на путунхуа, думает мысль, переводит обратно на русский и дает ответ. Клянусь! Собственными очами видел вышеописанный мыслительный процесс в желтых кошачьих глазах моего собеседника! Поэтому говорит он несколько заторможенно - требуется время на трансформацию. Ко всему прочему Константин немногословен - такое чувство, что за каждую произнесенную лексическую единицу он платит из собственного кармана. Говорит мало, но по делу. Но и это еще не все - если тема разговора гению неинтересна или наскучила, Котя отключается. Уходит в себя, закрывает глаза, и все. Обратно можно не дозваться. А если добавить особенность китайцев кивать не в знак согласия, а лишь для обозначения, что тебя просто слышат (даже не понимают, а слышат физиологически), то могу авторитетно заявить - Котя на редкость сложный, но интересный собеседник. От него всегда уходишь с подарком - узнаешь что-то новое, необычное. Я многим ему обязан - советы Авшалумова порой были бесценны. Буквально. Котя не всегда брал за информацию деньги, а я, используя полученные знания, зарабатывал. Но самое главное - благодаря Котиной гениальности я заново обрел Люту.
   Это произошло в начале двухтысячных. Один бывший новый русский, назовем его условно Иван Иванович Иванов, сменив малиновый пиджак и голду на серый однобортный костюм, возвел себе особняк. С башенками. Но я не про архитектурный стиль - это дело вкуса. Башенка сыграет свою роль, но чуть позже. Построив дом, Иванов решил его художественно оформить. Поездив по странам и континентам, пожив на виллах и в гостиницах, посетив музеи и галереи, Иван Иванович осознал, что сам он с этим делом не справится. Нет, нанять художников, чтобы "накрасили" картины во всю стену, - не вопрос, но Иванов понимал, что дом - лицо хозяина. Будучи человеком практичным, Иван Иванович обратился по рекомендации в одну художественную галерею, где ему подобрали специалистов. Имелась у господина Иванова маленькая прихоть - оформить комнату, расположенную в башенке, в восточном эротическом стиле. Вот такой невинный каприз. И его воплотили в жизнь! Дизайнеры с консультантами честно отработали свои деньги - им удались все интерьеры. Особенно восточная комната, посетить которую Иван Иванович с гордостью приглашал своих приятелей.
   Один из таких визитеров, назову его Василий Васильевич Васильев, по происхождению слегка отличный от Ивана Ивановича (молодость Василия прошла в тренировочном костюме с борсеткой в оперстненных руках), возжелал себе тоже самое, но только лучше. Он пришел в галерею, обустроившую особняк с башенкой, и с ходу заявил, что желает иметь комнату, оформленную в китайском порнографическом стиле. Круче, чем у Иванова. Деньги - ерунда. Эротика и порнография для Васильева являлись синонимами, а весь Восток умещался в один Китай. И такое случается. Более того, Василий затребовал лучшего специалиста по Китаю, и директор с хозяином, естественно, отрекомендовали Котю. Ребята из службы безопасности Васильева хлеб даром не ели и подтвердили, что да, лучше Константина Аркадьевича Авшалумова никого не найти. Вызвали из-за рубежа хозяина (дело-то нешуточное, сотни тысяч долларов на кону), Котю, директора галереи, юриста и подписали договор на "китайскую порнографическую комнату в антикварном исполнении". Котя кивнул... Именно один кивок (не два, что означает "я понял", и не три - "я согласен") должен был напрячь галереистов, но они таких тонкостей не знали. Один кивок привел к тому, что в шесть утра по Москве мне звонил и бился в истерике однокашник Илья Дунаев. С ним мы после университета делали наш первый бизнес. Года два спустя Дунаевы перебрались в Канаду, но связь с Ильей мы поддерживали.
   - Ромка, выручай! - с ходу начал Илюха. - Вадька попал! Его и здесь достанут! Братана, его директора и еще одного чудака в асфальт закатают! Ты Константина Авшалумова знаешь?
   Знаю ли я Котю? В шесть утра!
   Вадик - старший брат Ильи оказался владельцем злосчастной галереи. А вышло вот что: Василий обозначил желание и выложил крупную сумму денег, а Котя просто кивнул, что означало - он УСЛЫШАЛ. Еще раз повторю: Константин Аркадьевич знал Китай лучше китайцев, но его эрудированность порой носила избыточный характер. Донесение информации до Коти осложнялось также его китайским менталитетом. Не забываем про трудности перевода с русского на китайский и обратно - при таком пути обязательно что-нибудь да потеряется. Котя понял все буквально, взял деньги и принялся исполнять поручение. И ведь исполнил! Собрал уникальные экспонаты китайской эротики, в которых неподготовленный человек не увидит ни одного сюжета, хоть как-то будоражащего плоть. Да, змея, слившаяся с черепахой и каким-то иероглифом. И что? Или пчела витает над цветком красного пиона. Подумаешь!
   Мне кажется, китайцы не без основания считают европейцев примитивными варварами. Язык символов и метафор у нас даже в расцвет эпохи Возрождения не достиг уровня Поднебесной, где невинные узоры на коврах оказываются секретными донесениями, императорские драконы изображаются только о пяти пальцах, а картина с изображением одинокого мужчины, прогуливающегося по мостику над водным потоком, может означать гомосексуализм... Китайское искусство - ассоциативное искусство. Живописный свиток представляет собой единство символов и особым образом организованный художественный текст. По-китайски говорят не "смотреть картину", а "читать картину". Для правильного "чтения" необходимо держать в уме многослойность и полисемантизм изображения, один из слоев которого зачастую посредством символов связан с сексом. Все это знал Котя, но совершенно не понимал господин Васильев, который, увидев вместо совокупляющихся людей каких-то бабочек с цветочками, впал в бешенство и перешел на терминологию девяностых с обещаниями воспроизвести эти девяностые со всеми участниками освоения его средств: асфальт, бетон, утюг, паяльник...
   - Ромка, ты же спец по Китаю, ты же в Музее Востока работаешь, - причитал Илья.
   - Уже не работаю.
   - Да? - Приятель явно расстроился. - Ну все равно ты разбираешься в этой китайщине. Помоги вытащить брата! Доказать Васильеву, что этот Авшалумов привез ему настоящую порнографию!
   - Да я же в основном по фарфору. - Я не то чтобы не хотел помочь, я боялся навредить. - Но у меня остались контакты в музее и много знакомых синологов...
   - Так этот дурак, тьфу, гениальный специалист и фарфору навез!!! - Илюха скулил в трубку.
   - Тогда другое дело, - выдохнул я с облегчением, - по фарфору я кому угодно мозги запудрю. А заодно поговорю с Маргаритой Андреевной. Как-никак, доктор наук и эксперт.
   - Навеки твой! - кричал Дунаев. - Ромик, поможешь вытащить братуху и сохранить его бизнес - мы в долгу не останемся! Ты же меня знаешь! Сейчас я тебе эсэмэской телефон сброшу!
   - Какой телефон?
   - Директора галереи! Мировая девчонка! Наша с тобой ровесница! Сейчас сама в полуобморочном состоянии находится - не дай бог еще ласты склеит! Ей же вместе с братом за этого Авшалумова отдуваться придется! Свяжись с ней. Она отведет тебя в галерею, посмотришь экспонаты, подготовишься к разборкам. Они в следующую субботу.
   - Да, действительно, подготовиться надо, - согласился я, - шли СМС.
   Закончив разговор, я направился в душ, затем позавтракал, выпил кофе, помог жене собрать детей, отвез Эдика в школу и, только сев обратно в машину, открыл конвертик в телефоне, а увидев содержание, чуть ли не выронил аппарат из рук: после номера значилось имя директора - Лютаева Людмила Валерьевна.

***

   "Разбор полетов" обставили в виде фуршета. За счет галереи "Дунай", где директорствовала Люта: водка, коньяк, вино белое, красное, розовое, всевозможные канапе и тарталетки. Официанты в передниках в пол услужливо предлагали входившим специалистам по Китаю шампанское в качестве аперитива.
   Раман Юханович Садо появился минут за пятнадцать до официального начала, взял стакан с минеральной водой и подмигнул мертвецки бледной Людмиле Валерьевне - не боись, старушка, прорвемся! Та только и смогла, что выжать из себя подобие улыбки. Состояние Вадима, хозяина "Дуная", мало отличалось от Лютиного, но он поддерживал цвет лица уже не первой рюмкой - Раман это понял по запотевшим стеклам очков. Прилетел даже Илья и, дабы чего не заподозрили, обменялся с Раманом сухим деловым рукопожатием. А вот кто совершенно не волновался, так это виновник торжества Котя - господин Авшалумов сидел, сложив руки на животе, в стороне от коллег и пребывал где-то в районе Сучжоу или Гуанчжоу, может быть в Шанхае, но явно не в Москве. Наконец все собрались, расселись по местам, и начался обмен мнениями.
   Раман выступал третьим. Тяжелую артиллерию в виде Маргариты Андреевны решили пустить в самом конце. Людмила представила независимого эксперта Рамана Юхановича Садо, но это было лишним - более трети собравшихся находились в галерее благодаря приглашению Садо. Он вышел к экспонатам, поправил очки и поприветствовал коллег "Ни хао!" Те дружно качнули головой и ответили "Ты хороший!". Раман чувствовал себя как на защите диплома, только в роли комиссии - быстрый на расправу человек в костюме от "Бриони" и его свита. В отличие от предыдущих специалистов свою стратегию Рама решил строить в первую очередь на художественной ценности экспонатов, а уж потом на их содержании. Про эротические символы китайского искусства уже говорили два предшествующих синолога, и Раман изменил подход. Для начала решил пощекотать самолюбие клиента (Котя где-то раздобыл две ценнейшие чаши и вазу), а затем дернуть за коммерческую жилку - сразу же предложить выкупить фарфор выше стоимости на двенадцать процентов. Желающие уже имелись.
   - Я специализируюсь на фарфоре, поэтому, перед тем как перейти собственно к экспонатам, мне хотелось бы уделить буквально пару минут самому фарфору. Как вы все знаете, долгое время секрет изготовления фарфора находился в строжайшем секрете, а сами изделия стоили баснословных денег. Первая фарфоровая вещь, появившаяся в России, - небольшая конфетница, стоила как целая губерния. Или две. В чем же секрет фарфора? В комбинации двух компонентов: каолина - особого сорта глины из провинции Цзиндечжэнь, и бай дунь цзы - полевого шпата. Долгое время существовал эдикт, запрещающий иностранцам вывозить фарфор за пределы Китая. К вывозу были разрешены изделия, изготовленные из дунь ни - грязевых кирпичиков и хуа ши - мягкого камня. С историей - все, и теперь я хотел бы перейти собственно к экспонатам. - Раман надел белые тканевые перчатки. - Начну с вазы. Перед нами прекрасный образец фарфора восемнадцатого века. Время императора Цянь - луна. Ваза изготовлена в императорской мастерской "Тан Ин". Она очень тонкая, и если мы взглянем на свет, то может показаться, что ваза сделана из бумаги, но на самом деле нет - это глина Цзиндечжэнь и бай дунь цзы. Работа очень тонкая, и создается впечатление, что глазурные слои соприкасаются друг с другом. Изображение, нанесенное на вазу, - змея, слившаяся с черепахой. Черепаха, точнее иероглиф черепахи, вот он здесь указан, представляет графический символ фаллоса, а змея - женское начало. Слившиеся вместе, они олицетворяют слияние темного женского начала и мужской силы, что является одним из центральных сексуальных образов китайского искусства.
   Довольный Котя три раза склонил веснушчатое лицо, а Раман продолжил:
   - Мастерскую, изготовившую эти две чаши, я назвать не берусь, но могу сказать, что это восемнадцатый век. Чаши костяного фарфора. Внешняя роспись - пчелы и бабочки, берущие нектар из красных пионов. В переводе с китайского это называется "любовное безумие бабочки и пчелы" и символизирует соитие. Для усиления сексуального эффекта "любовное безумие" происходит с цветком красного пиона хун лянь - символа женских гениталий. Обратите внимание, что внешняя роспись не доходит до краев, а прекращается чуть выше середины. Это сделано умышленно. Но пока обратимся к внутренней росписи: на ней мы видим множество ласточек и ласточкиных гнезд. Слово "няо" - "птица" - обозначает и фаллос, и вообще является бранным словом. Ласточкины гнезда - это известный возбудитель мужской сексуальности, поэтому и изображения ласточек, безусловно, содержат эротические аллюзии. Интересно, что роспись с птицами берет начало с середины и достигает самой кромки чаши. Теперь возьмем ее в руки и посмотрим на изделие в лучах заходящего солнца: благодаря прозрачности фарфора перед нами предстает объемная картина: пышный пионовый сад с пчелами и бабочками, а над ними парят ласточки. Кроме как порнографией я это назвать не могу. В хорошем смысле этого слова...
   Экспонаты не просто отстояли - клиент отказался что-либо продавать. У него действительно получилась лучшая китайская порнографическая комната.
   - Раман, мое почтение. - Оранжевый Авшалумов с бокалом апельсинового сока приблизился к беседующим Раману Садо и Людмиле Лютаевой. - Я твой должник. Во сколько ты оцениваешь свои услуги по моему спасению?
   - Котя, - фыркнул Раман. Ему хотелось сказать: "Да пошел ты! Какие еще деньги?" - но вместо посыла решил выдать любимую фразу всех начинающих учить китайский язык студентов. Предложение "Серая лиса медленно вернулась домой" сплошь состояло из слов с матерным корнем о трех буквах, их вариации Раман и исполнил под восхищенный Людмилин взгляд.
   Константин молчал дольше обычного. С ним говорили на путунхуа, но с русским подтекстом. Перевод в переводе...
   - Если я правильно понял... это была шутка? - наконец вымолвил Котя.
   - Молодец! - Раман чокнулся водой с его апельсиновым соком. - Не забыл еще русский!
   - Не забыл, - на полном серьезе ответил Авшалумов. - Людмила Валерьевна, я могу сделать вывод, что инцидент исчерпан?
   - Да, все верно, Константин Аркадьевич. Большое вам спасибо, и извините за причиненные неудобства.
   - Тогда я пошел, - после положенной переводу паузы ответил синолог. - Раман, еще раз благодарю тебя лично. Особенно за Маргариту Андреевну.
   - И все-таки он лучший, - вздохнул Рама, как только за спиной Коти захлопнулась дверь. - Гений. И тебе теперь придется иметь с ним дело.
   - Да забодай меня комар! - Люта чуть ли не поперхнулась шампанским.
   - Придется, придется, - кивнул Ромка, - к Коте на поклон идут многие, кто хочет связаться с Китаем, и цены у него умеренные. А вы с Вадиком два таких дела провернули - будет резонанс и, конечно, к вам потянутся. Не за Котей, за Китаем. Вот увидишь. Но не боись - теперь у тебя на подстраховке есть я.
   - Бином ты ж, Ньютона...

***

   Про то, что в мире существует социальная сеть, где ты можешь найти контакты давно потерявшихся людей, Раману сообщил Эдик.
   - А ну ка, - попросил Рама сына, - набери Глинский Петр Николаевич, тридцать шесть лет.
   На экран высыпалось десяток, а то и больше Глинских, но искомого Петьки среди них не оказалось.
   - Ерунда, - скривился Ромка.
   - Да чего ты, пап, - сразу ерунда! - крутанулся на стуле Эдик. - Давай еще кого поищем.
   - Давай. Пиши - Филонов Геннадий.
   - Лет сколько?
   - Почем я знаю? А что, без возраста нельзя?
   - Можно, можно. - Эдик нажал кнопку "Найти". - Какой из них твой?
   - Этот!!! - Раман так сильно ткнул пальцем в монитор, что чуть не опрокинул экран. Он сразу узнал "пижонистого кобелька" - лысыватого, но все равно прекрасно выглядевшего для своих пятидесяти пяти лет нумизмата. - Эдька, а что с этим теперь можно сделать?
   - Да что угодно, - сын улыбнулся, - написать ему, позвонить (если указан телефон), связаться в аське, в скайпе, если оставил контакты...
   - Ага, - Рама радостно потер руки, - значит, пиши...
   - Э нет, пап, - рассмеялся старший сын, - мы так не договаривались. Зарегистрируйся и пиши сам. И меня в друзья прими.
   - А это как?
   - Ой, пап, какой ты дремучий...
   - Так я, сынок, с древностями дело-то имею.
   По своей "дремучести" Раман при регистрации указал не только адреса ICQ и скайпа, но и мобильный телефон. Правда, поискать друзей в тот вечер не удалось. Сначала позвонили по работе: какие-то проблемы с таможней, потом по другой работе: просили оценить фарфоровую вазу, затем Котя Авшалумов приглашал составить компанию на антикварный салон в Гонконге, и под конец появилась Милочка в кружевной пижамке с отломанной у куклы ногой - почини.
   - Ромка! Садо! Это я! Мухин! - орал в трубку Ленька уже следующим утром. - Помнишь такого?! Мы с тобой еще на контрабасе с горки катались! Вспомнил?
   - Хрена зеленого ты мне свой контрабас тогда дал! - кричал в ответ радостный Ромка. - Такое рыжим чертям не забывается!
   - Так приезжай ко мне! - басил Мухин. - Я тут в Венском филармоническом на своем басе скипидарю! Поедем в Альпы! Так уж и быть - дам тебе контрабас! Покажем австриякам, как русские мужики отдыхать умеют! А?
   - Покажем, чего ж не показать! - Раман улыбнулся. - А как ты мой номер телефона узнал?
   - Ну ты, блин, даешь! - расхохотался давнишний друг. - Так ты же сам его в контактах прописал. Я бы на твоем месте удалил - будут звонить девицы за недорого, гербалайфщики разные... Слушай, я тут на фотку твою смотрю - а ты неплохо выглядишь. Я, честно говоря, думал, что ты уехал, а ты в Москве...
   - А куда ж мне уезжать-то?
   - Ну... - Ленька замялся, - в Израиль, наверное.
   - Израиль... Я, Леньк, конечно семит, но для Израиля недостаточный. - Рама повторил любимое выражение Юхана Захаровича конца восьмидесятых - начала девяностых. - Если и подаваться на историческую родину, то это в Турцию или Ирак. А мне что-то туда не хочется.
   - Да, в Ирак точно не надо, - согласился контрабасист. - А ты с кем-нибудь из наших отношения поддерживаешь? Как там, кстати, моя неразделенная любовь?
   - Любовь твоя лучше всех. - Раман прижал плечом телефон к щеке и начал натирать изнутри джезву чесноком. Готовить кофе с чесноком научила его Сабрина. - Люта почти что член моей семьи. Так что я ее для тебя, можно сказать, берегу. Если ты вдруг еще не женат.
   - Дважды женат, Ромка, дважды, - почему-то вздохнул Мухин. - Здесь разводы, я тебе скажу, такое занудное и дорогое дело. А что, Людмилка до сих пор не замужем?
   - Увы, нет, но она по этому поводу совершенно не расстраивается. - Рама насыпал три ложки кофе, бросил на дно остатки чесночины и налил воды. - У нее свои взгляды на брак.
   - Может быть, она и права...
   Геннадий Филонов вышел с ним на связь через скайп. Даже через нечеткое изображение Раман обратил внимание на прическу нумизмата: лысый череп, триммингованные змейками виски, усы - подковой, маленькая бородка. На мизинце правой руки вместо печатки... длинный заточенный ноготь, окрашенный в бирюзовый цвет, с красной точкой в центре. Эх, Колавна, как же ты была права!
   Геннадий перебрался из Москвы в Севастополь:
   - Здесь, Раман, тоже мегаполис, но все ж спокойнее, чем в Москве. Тепло. Море. И цены ниже. Я свою квартиру сдаю, а здесь снимаю. Монетками потихоньку занимаюсь, бизнес небольшой имею... В Москве редко появляюсь.
   Спустя несколько месяцев после первого разговора в скайпе Геннадий Филонов все-таки приехал в Москву - проводить в последний путь Юхана Захаровича Садо.
   Раман долго боялся набрать в сайте "Татьяна Бобкова", и неизвестно, набрал бы или нет, но его опередил Мухин в одной из вечерних переписок:
   "Привет, не спишь?"
   "Привет. Нет".
   "Меня тут приятель из музыкалки нашел. Дима Фокин. Может, помнишь такого?"
   "Нет".
   "Не важно. Димка под закат Татьяны Лихой лабал на гитаре в "Папае". Ты ведь тоже одно время у нее трубил в свой антикварный горн".
   "Было дело под Полтавой".
   "Я тебе так тогда завидовал - шикарная телка! А сейчас кошмар кошмарский! Мне Димка ее фотку прислал. Как время людей меняет!"
   "Она на сайте?"
   "Нет".
   "А чем занимается?"
   "Димка говорит, у нее палатки с цветами. Две или три. Фотку прислать?"
   "Нет".
   На сайте Раман продержался недолго - служба безопасности его же компании объяснила Роману Юрьевичу, чем грозит излишняя публичность, и Рама удалил не только свой профайл, но и детей и Сабин.
   С Лютой они созванивались почти каждый день, Людмила часто появлялась в гостях у Садо - он дружила со всеми членами семьи и с каждым по отдельности. Знала имена Милочкиных фей и принцесс, разбирала последние футбольные матчи с Эриком, уговаривала родителей Эдика в очередной раз потратиться на "прокачку" велика, обсуждала с Сабриной всевозможные дела и вытаскивала ее на девичники, была в курсе всех Ромкиных любовных перипетий, но с двумя условиями. Первое - не знакомиться лично с очередной любовницей. Второе - не покрывать ночевки вне дома и прочие кобелиные отлучки. Ромка морщил нос и ныл, как в детстве, когда, вместо того чтобы дать списать, Людмила пускалась в объяснения:
   - Лю-у-т, ну пожалуйста, ну один разочек!
   - Куда сходить знаешь? Или направление указать? У тебя вообще совесть есть? Сабрина мне, как-никак, подруга.
   - А я друг. Я с тобой раньше познакомился.
   - Вот и иди по-дружески тропой той серой лисы, что вернулась домой.
   В начале девяностых дом на Малом Кисловском переулке решили расселить. Возвращаться из Питера в Москву Людмила на тот момент отказалась, и Галюньчику с Натальей Степановной выделили двухкомнатную квартиру в Строгино. Люта приехала с приятелями помочь матери и бабушке перевезти вещи и... забрать Гришу. Ребята оказались скульпторами-реставраторами. Они аккуратненько "размочили" часть спины гипсовой статуи, нежно постучали молоточками, отделили от стены, укутали в несколько полотенец и, аки родное дитя, уложили в коробку, чтобы по возвращении в Питер немножко "подлечить" - почитай, столетний Гриша начал осыпаться.
   Она снова стала одной из лучших. Прекрасным реставратором и... виртуозным изготовителем Шишкина. На казенную зарплату реставратора прожить в Петербурге сложно, и четверка молодых специалистов: Людмила Лютаева, Вениамин Хейфиц, Алексей Пакаринен и Любовь Рязанова - выработали методу получения дополнительного заработка. Первой "гениальная" мысль пришла в голову Люте - если в литературе "наше все" - это Пушкин, то в изобразительном искусстве - ну ка, дети, кто не знает Шишкина? Мишки в лесу? И Людмила придумала следующую схему: найти желающего получить себе "мишек", но без подписи Шишкина и даже вовсе без подписи, зато девятнадцатый - начало двадцатого века. Качественно, недорого и совершенно законно. Нет подписи - о какой подделке (и, главное, кого?) может идти речь? Желающих нашлось достаточное количество: иногда братки - порадовать кореша приятной картинкой "типа Шишкин, как бы прошлый век", а иногда и вполне интеллигентные люди - повесить пейзаж на стену загородного дома или в офис. Все лучше, чем репродукция. Ребята получали аванс, Леша с Веней брали билеты до Финляндии, покупали на блошиных рынках за очень недорого третьесортные пейзажики никому не известных авторов (желательно дюссельдорфской школы, но это как повезет) и везли их домой. Дальше Люда с Любой производили исследование состояния красочного слоя, холста и начиналась работа: снимался лак, убирались ратуши и прочие нехарактерные русскому пейзажу атрибуты. Дальше восстанавливали утраченный красочный слой (картины порой привозились в ужасном состоянии), дорисовывались избушки, церквушки, колодцы и, если клиент изъявлял желание, мишки. Мальчишки, как реставраторы по дереву, занимались рамами. Однажды один заказчик, милый интеллигентный дядечка в очках тонкой оправы и с шейным платочком, очень попросил поставить подпись художника:
   - Ребята, понимаете, картина без подписи что человек без имени. Подпишите ее хоть как-нибудь. Вот вас, милая барышня, как звать-величать?
   - Лютаева Людмила.
   - С лютиком созвучно... Ну и поставьте в уголочке малюсенький желтый цветочек. Будет ваше личное клеймо.
   Дальше Люта рисовала на заказ картины под Шишкина уже со своим собственным желтым цветочком.
   Все в городе на Неве складывалось у нее замечательно, кроме одного - личной жизни. Умом Люта все понимала, но против себя не пойдешь - она любила красавцев. Сама же на эту тему и иронизировала: "Тяга ко всему прекрасному - мое профзаболевание. Красивые мужики один из симптомов". Как когда-то вокруг Галюньчика, так и вокруг ее дочери вились интеллектуалы, но Люту изготовили из иного теста. Ей подавай фантик, а не начинку. Мучилась, ругала себя, страдала, пыталась даже в несколько подходов завести роман с коллегой и давнишним поклонником Веней Хейфицем, но больше чем на неделю ее не хватало.
   - Веник, ты извини меня, а? - виновато мямлила Люта. - Может, в следующий раз у нас чего-нибудь получится?
   Ее уместно было назвать Лютиком, но в среде художественной интеллигенции города на Неве Людмилу Лютаеву иначе как "мама Люда" не звали. В коммунальной комнатухе на Петроградской стороне, доставшейся от двоюродной бабушки, находили приют все выброшенные на обочину или переживающие кризис таланты. Ушел от жены и некуда идти? Звони маме Люде. Издательство задерживает деньги за рукопись? Мама Люда накормит. Муза бросила? Нет вдохновения? Мама Люда проговорит с тобой всю ночь и вытолкает на нужную стезю. Главное, чтобы на тот момент она была свободна, а такое случалось часто.
   Долго ее романы длиться по определению не могли - тому имелись разные причины. Но по-настоящему ее сердце разбил, растоптал и рассеял пыль по ветру уличный музыкант Кирилл. Темные длинные волосы, нос с горбинкой, зеленые миндалевидные глаза под стрельчатыми арками бровей, аккуратная эспаньолка и страстные испанские переборы, вытягиваемые из струн холеными пальцами. Его привел Лешка Пакаринен:
   - Мама Люда, не приютишь хорошего человека на недельку?
   - Почему мама? - сочным голосом с хрипотцой спросил незнакомец и выдал пассаж на семи струнах. - Я вижу не мать, а музу с глазами цвета морской волны. - И закончил знойную композицию.
   Он еще не взял последний аккорд, а Людмила уже влюбилась.
   "Ну согласись, что голос у него уверенного в победе самца. - Люта вела молчаливый диалог с Гришей. - А лицо прекрасного странника из рыцарского романа. У меня не было иного выбора, как влюбиться". По сути, Кирилл странником и являлся: летом гастролировал по югам: Сочи-Анапа-Судак-Ялта-Одесса. К середине сентября подбирался к Киеву, затем уходил ненадолго в Прибалтику, оттуда в Питер. На зимовку к друзьям - кочевать от очага к очагу. Кто насколько примет. Сунулся как-то в Москву - что-то не сложилось, и с тех пор столицу он не любил. Называл презрительно - Масква, а всех жителей "разнокалиберным быдлом". То ли дело Питер, Сочи, Анапа, Ялта, Судак, Одесса... Так и жил. Из личных вещей: кожаная куртка, походный рюкзак с двумя сменами белья, свитером и футболкой. Если позволяли средства - одеколон. Если не позволяли - дезодорант. Из ценностей - набор для стрижки эспаньолки и маникюрный несессер Zinger. Рабочий инструмент - гитара.
   Три года они сходились на осенне-зимний период и расставались на курортный сезон. Каждое лето Людмила, как выдавалась возможность, летела к Кириллу на выходные, но он редко радовался приезду круглобокой подруги. По набережным гуляли такие девочки! Закачаешься! Длинноногие, волоокие, сексапильные. Кинешь взгляд, пройдешь пальцами по струнам, промурлычешь ласковым тигром - и цыпочка уже твоя... Когда средства заканчивались, приходилось мурлыкать одиноким скучающим дамочкам в бриллиантах. Тетки вцеплялись в него, и приходилось досрочно драпать из города... В этом плане Людка, конечно, лучше. Она привозила деньги, но на третий день уже раздражала. Кирилл сам провоцировал ссоры и скандалы, они в итоге расставались "в этот раз навсегда". Люта уезжала в Питер зализывать раны, приглашала на ужин Веню Хейфица, кормила непризнанных гениев, давала приют заблудшим талантам, устраивала судьбы несчастных брошенок, рисовала "мишек" под желтым цветком и до первого снега успевала прийти в себя... чтобы снова страдать - к зиме потасканный тигр подкрадывался к Петроградской стороне.
   "Нет, нет, нет и еще раз нет", - говорила себе Люта, затыкая уши - Кирилл разводил под окном серенады. А еще посвящал стихи, проникновенно заглядывал в глаза, бился в двери общих знакомых с просьбой вымолить для него прощения, и Лютаева ломалась.
   Они снова расстались и наговорили друг другу гадостей. Люта в очередной раз сошлась с Веней. Кирилл каким-то непостижимым образом узнал, что на место его зимнего постоя с довольствием может встать очкастый Хейфиц, и принялся писать Людмиле эсэмэски. Даже пару раз позвонил. Коллега-реставратор принял энную по счету отставку, а Люта приготовилась ждать серенад под окном.
   На ее тридцатый день рождения друзья решили сделать маме Люде подарок - сняли ночное кафе и разослали весточки: приходите кто хотите. Люта любила многолюдные вечеринки. Для празднования она облачилась в красивое платье, скрывавшее полноту, упорядочила кудри, повесила на грудь кулон синего венецианского стекла, подчеркивающего цвет глаз, а в уши вставила такие же серьги. Имениннице казалось, что именно сегодня Кирилл появится в кафе с гитарой и серенадой. И она не ошиблась - красавец менестрель, вальяжно развалившись на кожаном диване, обнимал гламурную фотохудожницу Риту Васину (Баську).
   - Привет, мама Люда! - прорычал гитарист. - С днюхой! Мы с Баськой тебе подарок приготовили. Да, Бася?
   Рита высокомерно кивнула влево. Людмила машинально повернула голову и увидела прислоненный к стене коллаж из фотографий резных оконных ставен. Эту работу Баське заказала одна капризная особа - Регина. Люта рисовала ей года три назад Шишкина без клейма, и вся компания замурыжилась исполнять художественные прихоти заказчицы. Как того и следовало ожидать, Регина полностью не расплатилась за "мишек", а Баську с окнами просто кинула - и денег ни копейки не дала, и от работы отказалась. История в своих кругах нашумевшая. Баська, изрядно потратившись на поездки для сбора материала (сорок девять окон из сорока девяти деревень), уже не первый месяц пыталась хоть как-то отбить свои затраты. Судя по дешевому пластику, в который был "обут" коллаж, фотограф махнула на него рукой и решила попросту от работы избавиться, но вместо помойки подвернулся день рождения мамы Люды.
   "Мама Люда"... Лютаева Людмила не могла себе представить, что слово "мама" может так оскорбить. В порыве нежности Кирилл называл ее Лютиком, в процессе вымаливания прощения - Людмила прекрасная, когда ругались - просто Людкой или "женщиной, с которой я сплю", но только не мамой.
   - Я не хочу больше быть мамой! Я не хочу больше быть Лютиком! Меня еще никто так прилюдно не унижал! Меня на Баську променял и картину ее подсунул! Маскву он не любит?! Так я туда уеду! Вот так! И ноги его в моем городе не будет! - рыдала Люта на плече у Вени Хейфица.
   - Людмилка, - чуть ли сам не плача говорил Веня, - а может, не надо Москву? Может, выйдешь за меня замуж? А? Я подожду, когда ты придешь в себя, летом в Эйлат к моему родственнику поедем... Мы же с тобой идеальная пара.
   - Это ты, Веник, идеальный, - всхлипывала Люда, - а я - дура последняя. От одной любви бежала из Москвы в Питер, от другой из Питера в Москву.
   В Москве их с Гришей уже никто не ждал - Наталья Степановна скончалась в девяносто шестом, а Галюньчик в девяносто седьмом не проснулась после наркоза по пустяковой операции - удалению аппендицита...
   Работу в Москве она нашла себе быстро, а желтый цветочек свел Людмилу через общих знакомых с бизнесменом Вадимом Дунаевым. Он, будучи в Канаде, наткнулся на Шишкина с лютиком в правом углу, и в голове сразу же родилась идея: коль в России такой спрос на сравнительно недорогое искусство, то эту нишу нужно срочно занимать.
   - Люд, пойми, раз ты догадалась, как делать деньги на псевдо-Шишкине, то уж легальные копии Уинстона Черчилля и гравюр Дали тебе продать - раз плюнуть. - убеждал Вадим Людмилу в московском ресторане. - К тому же у всех работ есть официальные сертификаты. Копии сделаны в определенном количестве определенным художником.
   - Согласна - пейзажи Черчилля штука статусная, - Людмила прикурила тонкую сигарету, - Дали тоже пойдет. Ну а остальные?
   - Остальные - это очень выгодное вложение. Взять, к примеру, дедушку Травкина. Сидит себе треморный старичок в Монреале и трясущимися руками пишет такие картины, что никому не удаются. Во-первых, Валентин Травкин талантливый художник, колорист. Во-вторых, болезнь дает кисти особую дрожь и повторить старичка здоровому человеку просто нереально. А полотна выходят изумительные - не только в частных домах, в галереях висят! И, заметь, дедушка долго на паркинсоне не протянет. Как только он нас покинет, его холсты сразу вырастут в цене.
   - А кроме Травкина?
   - Да полно! - Вадим сделал глоток виски. - Гришин - классик при жизни. Какая цветовая палитра!
   - Гришина я знаю. Он дорогой.
   - А будет еще дороже. Дальше - твой коллега Приходько. Ты работаешь под Шишкина, Приходько под Сезанна. Понимаю, что лучше Сезанна может быть только Сезанн, но ты знаешь хоть кого-нибудь, способного купить Сезанна? Их единицы. А Приходько по карману уже тысячам. Но на одних процентах от продажи картин мне зарабатывать неинтересно: параллельно можно давать художественные консультации, оформлять особняки состоятельных людей, закупать им на аукционах предметы искусства, и всем этим я хочу, чтобы занималась ты. У тебя есть вкус, знания, хватка, и... здоровый авантюризм.

***

   Беда не приходит одна - квартиру Рамана Садо ограбили, и он влюбился. Возможно, сначала влюбился, а потом ограбили - оба события прошли практически в один промежуток времени. Налетчики шли не по наводке и работали грубо: оставили следы, отпечатки пальцев, сходили в туалет... Воры забрали то, что плохо лежало: сняли с вешалки Сабину шубу, сгребли драгоценности и деньги, что были не в сейфе, но самое обидное - содрали две висящие рядом картины: "Молитву о дожде" и Шишкина с лютиком. Их, похоже, прихватили походя - размер средний и обе работы прекрасно влезали в стоящую в коридоре пустую коробку из-под нового телевизора. "Молитва" хоть и относилась к кисти известного художника, члена сообщества "Голубая роза", но ее ценность была несоизмеримо ниже находящихся в квартире китайских ваз и антикварной утвари, а Лютин пейзаж и того дешевле - грабители в искусстве не разбирались.
   - Не ерихонь, Ромик, - годы прошли, а Люта активно использовала словарь дяди Коли, - я тебе этих Шишкиных хоть на каждую стену нарисую!
   - "Молитву" жалко...
   - Здесь я, увы, тебе помочь не могу.
   С любовью дело обстояло куда как сложнее.
   - Нет, Люта, я не понимаю, куда катится мир, - жаловался Ромка. - Я давно таких сильных чувств не испытывал. Стихи ей пишу, по ресторанам дорогим вожу, на Мальдивы приглашаю, а она? Говорит, что любит, и тут же намекает мне на шубы, драгоценности, машины. Через две недели знакомства!
   - А ты что, ей так ничего и не подарил? - с высоким хвостом из темных пружинок Люта походила на оставленного в Малом Кисловском переулке Поньку.
   - Пока нет...
   - Ну и дурак. - Бывшая хозяйка Пончика достала из накладного кармана пачку сигарет. - А она молодец! Низко склоняю голову.
   И театрально болтнула головой.
   - Ты что, это серьезно? - Ромка поднес подруге огонь.
   - Более чем. Ты сам посуди: ей двадцать два года. Молода, красива. Привлекательна. А тебе? Сорок лет, а ума нет. Ей же замуж удачно хочется, очаг устроенный, детей, статус, одним словом... но ты своими Мальдивами ей даже половины дать не можешь. Не уйдешь же ты от Сабрины? Не бросишь детей?
   - Нет.
   - Ей бы очень этого хотелось. Но ты если, не дай бог, сподобишься на такой шаг, то останешься почти ни с чем - половина точно отойдет Сабе. Не забываем про алименты на троих детей. Девушка это тоже прекрасно понимает. Статус статусом, но аллилуйю к носу притягивать никому не хочется. Так что смирись, друг. В качестве долгосрочной инвестиции своего времени ты для нее вариант совершенно бесперспективный, зато на краткосрочной дистанции вполне способен окупить ту часть молодости, что она на тебя тратит. Молодец, девочка, передай ей от меня привет!
   - Люта, ты шутишь? - Раман потянулся к сигаретной пачке подруги. - Ты считаешь, что я должен платить за свою любовь?
   Людмила затянулась, надула щеки, вытянула губы трубочкой и выдула приятелю прямо в лицо тонкую струйку дыма.
   - Любовь, говоришь? - Глаза блеснули синим огоньком. - Невроз навязчивого состояния. Бывает пяти видов.
   - Невроз? - Ромка почти обиделся. - Значит, и с Глинским, и с Кириллом у тебя тоже был невроз?
   - А вот это, Садо, удар ниже пояса. Это пятый вид невроза. Ради чувств к ним я была готова на все. А у тебя четыре предыдущих варианта - время приятно провести да гормон потешить. Что, не так?
   Ромка молча курил и сопел.
   - За все в этой жизни нужно платить, - примирительным тоном сказала Люда. - Так что кончай лить мочу на вентилятор, а иди в ювелирный и купи два кольца.
   - Зачем два?
   - Любовнице и Сабрине, вот ты осел. Думаешь, Саба ни о чем не догадывается? Думаешь, ей не больно? Ей, может быть, тоже хочется, чтобы ей признавались в любви, писали стихи и на курорты зазывали... но у нее дом, трое детей и ты в придачу. Перманентно влюбленный в черт-те кого.
   - Она не знает! - буркнул Ромка.
   - Она догадывается, - отчеканила Люта, - и я бы на ее месте уже давно наставила тебе рогов, милый мой. Но ей воспитание не позволяет, а баба она шикарная. Только щелкнет пальцем - ряды поклонников выстроятся! Ты, когда на Сабрину в последний раз смотрел как на женщину? Такая фигура после троих детей! Ухоженная! Стильная! Ты говоришь - она не знает о твоих проделках? Да ты сам запалился!
   - Как?!
   - Она цвет волос поменяла, а ты, чудило грешное, не заметил!
   Раман злился. Злился оттого, что понимал - Люта права. Он совсем не обращает внимания на Сабрину. Относится к ней как к само собой разумеющемуся явлению в своей жизни... А вдруг она действительно найдет любовника?! А вдруг...
   - Люта, - почти шепотом спросил Ромка, - а если я куплю кольцо, ты не будешь советовать Сабе любовника найти?
   Люта расхохоталась:
   - Ох, Садо, Садо, лишний раз убеждаюсь, что не все, что имеет член, может называться мужчиной!
   Если днем он на Люту злился, то вечером возносил ей молитвы: при виде кольца с серьгами глаза Сабрины вспыхнули с такой благодарностью, с такой любовью и затаенной в них болью, что Ромка сразу понял разницу между первой и последней степенью невроза навязчивого состояния. Ну, и то, что он действительно чудило грешное - жена у него баба шикарная.
   На мобильный пришла эсэмэска от Филонова: "Раман, свяжитесь со мной по скайпу". Ромка вернулся домой, сел за компьютер - у него висело пять пропущенных звонков от нумизмата. Они общались время от времени. В основном поздравляли друг друга с праздниками, но иногда по мелким антикварным вопросам. Геннадий сразу перешел к делу:
   - Раман, как у вас со свободным временем? - Собеседник сделал свой фирменный жест - провел руками по вискам. Блеснула красная точка на мизинце. - У меня через две недели юбилей - шестьдесят лет.
   - Да неужели? - Раман искренне удивился. Геннадий Филонов для него зафиксировался на тридцати с хвостиком... хотя самому Раме уже минуло сорок.
   - Да, Раман, время летит. И я бы хотел собрать близких мне людей отметить это событие. Вот, приглашаю вас с супругой. Если хотите - возьмите детей. Отмечать буду недалеко от Судака. Бутик-отель, при нем ресторан. Рядом пляж. С вас только перелет - в аэропорту вас встретят и довезут до отеля. Проживание - четыре дня, оплачено.
   - Геннадий, - удивился Садо, - к чему такие расходы? Я сам могу...
   - Нет, нет, нет, Ромочка, вы меня не понимаете. Мне уже шестьдесят... - Геннадий Ильич опустил голову, и изображение пропало. - Рома. Обязательно приезжайте. Очень вас прошу. Мне с вами нужно ОЧЕНЬ серьезно поговорить. Это совершенно не по телефону, тьфу, извините, скайпу... Если можете - приезжайте заранее. Я уже на месте. Номер вам забронирован.
   Не нравилось все это Раману... Несколько дней назад к нему "на кофе" заскочил хороший знакомый из органов:
   - Роман Юрьевич, подумайте на досуге, а потом скажите мне (если надумаете) - нет ли у вас незакрытых грехов по ранней молодости?
   - А именно?
   - Справки о вас кое-кто наводит. Интересуется. В самом сборе информации, конечно, ничего особенного нет, но... инфу собирает человек... я знаю его клиентов... Не хотелось бы, чтобы заказчик был из числа постоянных клиентов исполнителя. Поскольку ищут не Романа Юрьевича, а Рамана Юхановича, я сделал вывод, что это давний ваш знакомый. Или знакомая. Единственное, за что я спокоен, - сразу пулю в лоб не пустят. Но давайте не будем доводить дело до угроз и шантажа? Как надумаете - снова попьем с вами кофе. А пока рекомендую проверить телефон и все используемые вами компьютеры на наличие троянов и обновить антивирус.
   Присоединиться к мужу в поездке на юбилей Сабрина не могла - в Ереване выходила замуж племянница.
   - А ты Люту с собой позови. Детство вспомните, - предложила Саба, - Вы же в Крыму познакомились?
   - Почти.
   - Вот и езжайте вдвоем. У Жопы Мадам Бродской сфотографируетесь.
   Раман лишний раз убедился, что женитьба на Сабрине - самое верное решение, принятое в жизни. Жена помнила не только все важные для супруга детали, но и трогательные мелочи его биографии - как-то Ромка рассказал, что во время Крымских раскопок группу возили в Коктебель на экскурсию в Музей Волошина и они фотографировались у филейных холмов некоей Бродской. Он, Люта и Глинский так старались, а кадры оказались засвеченными...
   Легкая на подъем Люта ехать, на удивление, отказалась - сослалась на занятость.
   - Какая еще к исихазмам занятость? - заводился Ромка. - Опять, небось, непризнанный гений со слезами на глазах да бездомный поэт! Занялась бы собой в конце концов! Ты когда в отпуске в последний раз была? Выглядишь отвратительно!
   - Ну не бухти, не бухти, - отмахивалась от него подруга.
   - Лют, брось ты их всех хотя бы раз в жизни! Поехали! Проездом на Коктебель сфотографируемся, наконец, у Жопы Мадам Бродской. Отдохнешь.
   - Сфотографироваться с Жопой Мадам Бродской ты можешь и сейчас. - Людмила похлопала себя по крутому боку. - Иди лучше, я тебе свое новое увлечение покажу. - И кивнула в сторону спальни.
   Последнее увлечение Люты - воск - закончилось приблизительно полтора-два года назад. Из воска она делала удивительно натуралистичные продукты: овощи, фрукты, пирожные. Затем переключилась на гастрономические коллажи. Людмилкины работы пользовались успехом. Одна из них: яичница с колбасой, помидорами, зеленью и малюсеньким лютиком в правом нижнем углу - висела у Садо на кухне. Яичница с колбасой казались до того настоящими, что грабители на всякий случай тыкнули в них несколько раз вилкой - убедиться, что несъедобно.
   - Ты влюбилась в красивого паралитика? - язвил по дороге в спальню Ромка. - Он сейчас лежит в твоей кровати, да?
   - Что-то типа того. Смотри!
   Она открыла дверь в комнату - в центре стоял гончарный круг.
   - М-да... - только и мог вымолвить Рама. - И что ты на этот раз будешь подделывать?
   - Порнографический фарфор династии Мин!

***

   В Крыму Раман Садо не был больше двадцати лет. Как-то не складывалось. Но при выходе из аэропорта появилось ощущение, что прошли не четверть века, а всего каких-то три, ну ладно, четыре года...
   Таксист, что полагался жителям отеля при бронировании от трех суток и выше, оказался феодосийцем.
   - Вы не против, если мы буквально на пять минут в Феодосию заскочим? Это по пути. Мне сестре лекарства передать.
   Причин для возражения у Рамана не имелось. Он ехал, смотрел в окно, сравнивал свои воспоминания с реальностью и готов был предаваться этому виду "бдения" сколь угодно долго. Как хорошо, что он приехал на несколько дней раньше!
   Наконец дорожный знак указал "Феодосия", машина обогнула окраины, и остановились на старой, но известной Раме улице. Ничего не изменилось! Вот где нужно готовить консервы счастья! Тот же треснутый асфальт с пробивающейся из него травой, те же деревья, висящее на веревках белье, "полинявшие" фасады домов. Мимо машины, как во времена его детства, пробежали пацаны в трусах и с плавательными кругами на плечах, на тротуаре сидела тетенька и продавала молоко в трехлитровых банках, чуть поодаль на табуретке расположился старичок с газетой и белыми весами, как у школьной медсестры в кабинете.
   - Я мигом! - повернулся к нему водитель.
   - Нет, нет. - Раман испугался, что "счастье" может так быстро закончиться. - На сколько вы можете задержаться у сестры? Я бы хотел погулять по городу.
   - Да хоть до вечера! Вот мой телефон. - Он протянул пассажиру визитку, напечатанную на простой бумаге. - Как закончите - звоните, я в этом доме.
   Раман вышел из машины и огляделся. Это точно была улица, где жила Зоя. Где же ее дом? Этот? Нет... Может быть, этот? "Болван! - сказал сам себе Ромка. - Зайди в подворотню и сразу все поймешь".
   Нужная подворотня нашлась почти сразу: мальвовый сад с фруктовыми деревьями. Цветы еще не распустились, плодам на ветках тоже был еще не сезон, но запах кошек и жареного лука вместе с деревянной лестницей на второй этаж и ее покатыми перилами говорили сами за себя - это верный адрес. Даже не раздумывая, Рама поднялся по лестнице и постучал - звонок отсутствовал как тогда, так и сейчас. Дверь открыла миловидная женщина с короткой стрижкой.
   - Здравствуйте, - улыбнулась хозяйка, - проходите.
   "Надо же, сразу впускает в дом незнакомого человека".
   Раман зашел и с первого взгляда не узнал квартиру - перекрытиями она была разделена на два этажа и несколько комнат.
   - Вы хотите снять комнату? - спросила хозяйка.
   - Н-нет, - замялся гость, - я по другому вопросу.
   И вдруг Роме стало очень неудобно. Какого лешего ему понадобилось теребить незнакомых людей? Это его личные "консервы", и стоящая напротив женщина не обязана их есть. Но раз зашел...
   - Меня зовут Роман Садо. Почти тридцать лет назад я был в этом доме. Здесь жила Зоя Юрьевна Кефель. Преподаватель местной художественной школы. И сама художник.
   Хозяйка по-доброму, совсем как тетя Катя, улыбнулась:
   - Ой, Роман, боюсь, я вам ничем помочь не смогу... Мы купили эту квартиру уже в начале девяностых. Да что же это мы стоим? Меня Мариной зовут. Проходите на кухню. Чай будете?
   - Буду, - ругая себя за наглость, согласился Ромка, - только я ничего с собой не взял.
   - Это не страшно, - улыбнулась Марина и поставила чайник на плиту. - Так вот, въехали мы в девяносто четвертом году и сразу стали делать ремонт. Вы ведь застали одноэтажную квартиру?
   - Да. И все время хотел спросить, почему такие высокие потолки.
   - Я вам расскажу. - Женщина доставала из серванта чашки, вазочку с печеньем и шоколад. - Зои... как вы сказали? Кефель? Да, Зои Кефель я не застала, зато знаю историю этого дома. До революции в нем жила одна француженка. Это же не дом, а усадьба. Строения во дворе, - Марина указала в окно, - бывшие хозяйственные постройки. Сад, говорят, здесь был шикарный. Розы, лилии цвели. Что за француженка была - не знаю, но к ней сватались. Насколько мне известно, замуж она так и не вышла. Зато давала приемы - на нашем этаже как раз находилась танцевальная зала и... несколько спален. Когда дом ремонтировали, я нашла старую открытку. Вы, наверное, не застали такие - почтовые карточки, сделанные с фотографии. У моей бабушки подобных открыток несколько было. Сейчас я вам ее покажу.
   Марина поднялась по лестнице на антресольный этаж, вернулась с карточкой и передала ее визитеру. Рома взглянул на черно-белое (на самом деле серо-коричневое) изображение: дверь, у двери две женщины. По виду служанки. Одна глядит в скважину, а вторая хихикает, прикрыв рот ладошкой, и подпись "Барышня делает прием".
   - А во время войны, при румынах, здесь тоже были своего рода приемы - бордель...
   Наконец-то Ромка Садо узнал, почему в квартире такие высокие потолки. Увы, нахождение Зои и Арнольдия ему выяснить не удалось.
   Отель, в котором ждал гостей Геннадий Филонов, перенес Рамана с Черного моря на Адриатику: со вкусом отстроенное каменное строение с черепичной крышей, утопающее в хвое. И сам Геннадий выглядел буржуазно: малиновые брюки, белая широкая рубаха с закатанными на треть рукавами, синие мокасины на босу ногу, бирюзовый мизинец, триммингованные виски и косичка на затылке - все как полагается.
   Они обнялись.
   - Большое спасибо, Раман, что приехали, располагайтесь. Вы, я надеюсь, голодны?
   - Есть немного.
   - Прекрасно! - Нумизмат хлопнул в ладоши и потер их. - Этот ресторан славится великолепной кухней, но я пошел дальше. На утренней прогулке купил у рыбаков зеленуху. Это такая красивая зеленая в точечку рыбка. Местные почему-то ее не едят. И зря! Очень вкусная. Совсем рыбой не пахнет. Так что я, если вы не против, попрошу чудо-рыбку нам приготовить.
   - Ничего против зеленухи не имею, - улыбнулся Раман.
   - Тогда через тридцать минут встречаемся в ресторане. У нас будет самый красивый вид на закат!
   Геннадий не обманул: они сидели в глубоких ротанговых креслах и их взору отрывалась морская лазурь в обрамлении хвои и гор.
   - Раман, вы как? Стопроцентный сын Юхана Захаровича, царство ему небесное, или все же употребляете алкоголь?
   - Скорее второе, - Рама не мог оторвать взгляда от пейзажа, - но пью очень мало.
   - Предпочтение?
   - На ваш вкус.
   - Тогда давайте отбросим все этикеты и выпьем местного шампанского! Вы попробуете и поймете - оно имеет право нравиться!
   Им принесли холодный брют. Официант открыл бутылку, разлил игристый напиток по бокалам. Раман и Геннадий чокнулись.
   - С днем рождения, Геннадий Ильич, и долгих лет. - Рома отпил и поставил бокал на стол. - Я вам подарок приготовил.
   - Ну что вы, Ромочка! - Именинник откинулся в кресле. - Я же просил никаких подарков.
   Сын Юхана Захаровича залез во внутренний карман льняного пиджака и достал маленькую коробочку. Когда стало ясно, что он поедет на юбилей, то, естественно, встал вопрос - что дарить? Ромка обратился к Люте, и та, связавшись с нумизматами, посоветовала приобрести коллекцию монет лепрозориев. Недорого и оригинально. Про то, что людей, больных проказой, изолировали или просто выгоняли из мест общественных поселений, Раман знал. В кино как-то видел человека, идущего в мешке и звенящего колокольчиками - так прокаженные сообщали о своем приближении здоровым. А вот о том, что в лепрозориях существовали свои деньги, слышал впервые. Оказывается, страх перед заразой был столь велик, что для больных проказой, во избежание передачи лепры через монеты, изготовлялись специальные деньги. Люта добыла набор из девяти монет и снабдила Ромку надлежащей информацией.
   - Боже мой, какая прелесть! - Геннадий чуть ли не опрокинул бокал. - Какая прелесть, Ромочка! Откуда это у вас?
   Раман улыбнулся, а именинник продолжал восхищаться:
   - Монеты лепрозориев! Как изящно! Боже мой! Центаво Колумбии, центаво Венесуэлы, а это, простите... Вот это? Рука и два пальца?
   - А это, - важным голосом ответил Рама, - двадцать восемь копеек с хутора Гостевого, Лепрозорий номер одиннадцать, Херсонская губерния, девятнадцатый век.
   - Нет слов... - нумизмат разом осушил бокал и налил себе еще, - у меня просто нет слов... Знаете, такого ведь нарочно не придумаешь. Это знак... Монеты - хобби всей моей жизни. Чего я только не перевидал, но три монеты, три необычные, нехарактерные именно для Крыма монеты, которые я держал в руках, почему-то связаны в моей жизни с вами, Раман Юханович. Именно с вами...
   Им принесли хлеб и закуски, но Филонов не притронулся к еде, а продолжил речь:
   - Первую монету, золотой византийский солид, я получил из рук вашего отца. Вот он. - Именинник расстегнул ворот рубахи и достал золотую цепь. На нем висела та самая монета, по которой когда-то сокрушался "пижонистый кобелек". - Не смог я с ним расстаться. Третья монета, или монеты, - это деньги лепрозориев, что вы преподнесли мне сегодня.
   - А вторая? - Раман был сильно голоден и приступил к форшмаку.
   - А вот благодаря второй вы сегодня сидите сейчас напротив меня... Но начать я должен издалека. Если честно, то я даже не знаю, с чего начать, - важно все. Но позвольте мне сделать преамбулу?
   Раман кивнул - аппетит улетучился. Что еще за вторая монета?
   - Ну, - нумизмат снова отпил шампанского, - не для кого не секрет, что девяностые годы двадцатого века на территории бывшего СССР выдались не самыми спокойными. Крым не исключение. Был тут у нас один бандюк. Сергей Мамаев. Погоняло Мамай говорило само за себя: где появится наш Сергей - как Мамай прошел. Однако времена меняются. Мамай сподобился остаться в живых и стать вполне цивилизованным бизнесменом, а два года назад и депутатом. Но несколько контузий в Афганистане, тяжелая молодость сделали свое дело - возомнил себя бывший бык реинкарнацией Мамая.
   - Ох, ничего себе...
   - Да уж... - Геннадий наконец-то наколол на вилку оливку. - Попробуйте оливки. Восхитительные! И не греческие! А здешние - из Никитского ботанического сада. Но я продолжу про Мамая - возомнил и давай копировать по мере возможности. По дому в расшитом халате ходит, увлекся верховой ездой, под Феодосией конную базу организовал, охотой соколиной начал заниматься. Купил землю около Бахчисарая и решил там строить охотничий дом. На этом преамбула заканчивается и начинается... В общем, он появился месяцев семь-восемь назад. Из ниоткуда. Как черт из преисподней.
   - Кто?
   - Да тот мальчик, сосед ваш по юго-западу, с волчьими глазами.
   - Раулька?! - Раман даже поперхнулся. - Раулька жив?!
   - И очень хорошо жив. - Филонов погладил бороду и налил себе еще. - Рауль Эрнестович Билялетдинов выстроил роскошный дом за высоким забором в Бельбекской долине, разъезжает на бронированном "инфинити" с охраной. Чем занимается? Мне дали понять, что лучше этим не интересоваться, но я здесь не первый день, догадываюсь... Не все люди из его охраны знают русский.
   Какое-то время юбиляр молчал и только потягивал игристую жидкость, ставшую на закате розовой.
   - Я никогда не забуду тот день, когда я шел к вам за солидом... Навстречу мне спускалась женщина неземной красоты. Красное платье, распущенные волосы, медовые глаза, нет, очи! Я бы так и стоял, уставившись на нее, если бы не почувствовал холод. Ни до, ни после я не встречал таких жутких, таких прозрачных и страшных глаз! Ни забыть, ни перепутать их обладателя с кем-либо я не смогу. - Именинник снова опустошил бокал. - Раман, скажите, а где Венера?
   - Она умерла, - без подробностей ответил гость.
   - Я так и думал, - вздохнул Филонов. - А Рауль непонятным образом втерся в доверие к Мамаю и стал у него кем-то вроде духовного отца. Без совета Рауля наш депутат уже шагу не делает. Не так давно Волк поведал Мамаю одну из крымских легенд, что-де под Феодосией спрятан клад Золотой Орды. Вы про это что-нибудь знаете?
   - Знаю...
   - А теперь самое интересное. Для Мамая с некоторых пор находка этого клада стала делом принципа. Он начал собирать команду. Хочет, чтобы прочесали склоны Тепе-Оба с металлоискателями и нашли ордынский клад. Поиски еще не начались, но уже сейчас не дай бог кто чужой на холмы с лопатой сунется - его быстро отвадят. Конюхи Мамая не только туристов водят, но за холмами приглядывают и, в случае чего, доложат... Меня, как вы, наверное, поняли, призвали в качестве придворного консультанта.
   Раман нервно постукивал пальцами по столу, как в свое время делал его отец.
   - Я же вам уже говорил, что тот день не забуду никогда. - Именинник осушил очередной бокал. - Вы тогда в Крым на раскопки собирались, а Юхан Захарович мне сказал: "Младоархеологи Глинский и Садо найдут вам с десяток таких монет". Мне фамилия Глинский тогда запомнилась - как глина, где монеты находят. А еще то, что покойный Юхан говорил - чутье у того Глинского на монеты феноменальное.
   Принесли зеленуху на листах салата в обрамлении долек лимона. Геннадий по-отечески взял самую красивую рыбину и положил Роме в тарелку. Сам же продолжил:
   - Вы ведь поддерживаете с ним связь?
   - Увы, нет. Я потерял его из вида.
   - Значит, придется восстановить. - Собеседник выжимал на свою рыбину лимон. - Я вам помогу. Есть у нас в районе Коктебеля один человек. Зовут Петр. Фамилия Глинский.
   - Петька? - Лимон выпал из Ромкиных рук. - И Петька Глинский здесь?! Что он то здесь делает? Как его найти?
   - Приезжает на курортный сезон. По вечерам играет в Коктебеле на гитаре, поет, а как начнет светать - ходит вдоль береговой линии и без всяких металлоискателей находит золотые кольца, крестики, серьги. Сдает их в скупку. А еще монеты. Полуостров маленький - вести расходятся быстро, к тому же в нашей среде. У меня два знакомых нумизмата на набережной сидят... В том, что это ваш приятель, сомнений нет. Слишком много совпадений. Прознал про Петра и депутат Мамай. Подать, говорит, мне того добра молодца ко двору! Видеть его в этом сезоне желаю! Пусть клад мой ищет! Но случилось осложнение. Рауль Эрнестович тоже имеет тягу к монетам. Наверное, у вас, на юго-западе, это в свое время модно было? Вы же все трое соседи?
   - Нет, - Раман так и не смог притронуться к рыбе, - по монетам у нас был только Глинский.
   - Понятно, - снова вздохнул юбиляр. - В это лето приехал ваш друг в Крым не с пустыми руками. Он явился с монетой и показал ее помимо меня еще троим людям. Тетрадрахма Наксоса! Пятый век до нашей эры. Серебро. Странные эти тетрадрахмы вообще, а та, про которую я говорю, - в частности. В каталоге аукционного дома Кюнкер они частенько проходят по двадцать тысяч евро. В то же самое время говорят, что в мае 2009 года на площадке швейцарского аукциона Номос тетрадрахму Наксоса купили за почти семьсот тысяч долларов. Оценочная стоимость тетрадрахм Наксоса по каталогам достигает и трехсот тысяч евро. Цена зависит от многих параметров - не буду пудрить вам мозги. В любом случае деньги серьезные... Слух о монете быстро достиг Рауля, и он потребовал... понимаете, потребовал, чтобы я ту тетрадрахму у Петра для него выкупил. За любые деньги. Никакую иную, только эту. Все бы ничего, но Петр знает истинную стоимость, что может получить, и не хочет мне ее продавать. Я даю хорошие деньги - тринадцать тысяч евро... Но к нему с более привлекательными предложениями уже подъезжают другие нумизматы. Надеются, наверное, толкнуть монету потом тысяч за двадцать пять... Рауль дал мне сроку до конца месяца. Или тетрадрахма у него, или... Послушайте меня, Раман, люди типа Волка не церемонятся - просто отдают приказ... но Раулю почему-то очень важно купить эту монету, а не забрать, что значительно легче, - один удар его секьюрити, и монета у хозяина... Кстати, желающих дать по голове вашему другу за эту монету уже предостаточно. В общем, если до конца месяца человек с прозрачными глазами не получит желаемого... Далась ему эта монета, дырявая же... - И снова выпил.
   - Что значит дырявая? - тревожно спросил Раман.
   - А то и значит, - Геннадий качнулся, - что очередной вандал испортил уникальную монету. Просверлил в ней дырку, чтобы на шее носить!
   Из недр памяти вдруг выплыла растаявшая ртуть в глазах Рауля и его голос "Сулейман Рашидович... кулон в виде монеты... ради мамы он ее просверлил".
   - Неужели та монета? - задал сам себе вопрос московский антиквар. - Не может быть... Хотя именно с Глинским все могло случиться...
   - Вы что-то про это знаете? - Захмелевший нумизмат сделал попытку привстать.
   - Я думал, что Рулька врал... а он, значит, не врал... - Раман закончил диалог сам с собой и обратился к собеседнику: - У Венеры поклонник был богатый. Чуть ли не жених. Откуда-то из Средней Азии. Рулька говорил, что любовник подарил матери не монету, а целое состояние, но ради любви у жениха поднялась рука сделать в монете отверстие, чтобы получился кулон...
   - Да-да, - Геннадий качнул головой, - эту монету Петр носит именно как кулон. Вместе с какой-то железкой...
   - С обломком половецкой стрелы... Это его талисман.
   - Талисман? Занятно. Возможно, его и опасается Волк. Но мне в любом случае интересно, откуда все-таки у Петра Венерина монета?
   Ответ на вопрос Рома приблизительно знал. Догадывался. Продала Венера все, что у нее было, за бесценок продала. Но Геннадий прав - каким образом монета попала к Петьке?
   - Она могла ее потерять или подарить, - не сильно уверенным голосом произнес Раман.
   - Потерять... подарить... - Филонов подал знак, и ему принесли еще шампанского. - Как бы там ни было, мой долг - предупредить вас: друг ваш в опасности. И я тоже. Волку нужна именно эта монета. Рауль приходит в бешенство, если его приказ не выполняется. Но если с Петром что-то случится и он не появится на раскопках - со мной будет разговаривать Сергей Мамаев. Контузии прогрессируют - после воссоединения с аватаром Мамай перестал себя контролировать. Езжайте к Петру завтра, постарайтесь убедить продать монету, а заодно поискать ордынский клад. За дырявую тетрадрахму я, согласитесь, даю хорошие деньги. Но это еще не все...
   Закат вступил в свои права - когда-то прозрачный стол в ротанговом плетении окрасился в цвет разбавленной крови.
   - Раман, вами лично интересуется Рауль. Он почему-то считает, что ваш отец занимался монетами, а не фарфором (я разочаровывать его не стал). И просил меня, как московского нумизмата, вас найти. И я не знаю, что на это сказать...
   - Геннадий, - Раман отодвинул от себя тарелку, - вы ведь уже сообщили Раулю, что нашли меня.
   Геннадий ничего не ответил. Он уже давно не смотрел на гостя, а только наливал и пил.
   - Вы даже не представляете, что это за человек. Это вообще не человек. И у него не глаза, а... двери в преисподнюю. У меня, повидавшего виды, кровь в жилах стынет, когда Волк наводит на меня два прозрачных ледяных шара... А он, кажется, только и ждет, когда под ложечкой от ужаса засосет. Как только учует страх - на морде появляется плотоядный оскал. Оголодал. Он получает удовольствие от бешеного стука сердца жертвы и грызет ее околевшую душу... Он ждет вашего звонка и просто жаждет личной встречи.

***

   Рама отвел изрядно пьяного Филонова в номер и уложил спать. Всю дорогу до кровати нумизмат продолжал демонизировать Рауля.
   Кем бы сын Венеры ни оказался, но береженого и Бог бережет, и, перед тем как ехать искать Петьку в Коктебель, Раман Юханович Садо решил себя обезопасить, посетив сайт знакомств... Использовать сайт в качестве запасного канала связи пришло в голову именно ему. Под разными именами и чужими фотографиями антиквар Садо был зарегистрирован на двух русскоязычных, одном международном и трех китайских любовных интернет-площадках. На русском и английском флиртовал, на китайских - оттачивал язык. Тайваньский аккаунт Снежный Барс был заведен в отеле Тайбэя на имя Чжан Ли, бизнесмена из Хуаляня, ищущего необременительного времяпровождения. В тот же день, с того же ай пи-адреса прошла регистрация милой Юйлинь (Яшмовая Роща), двадцать два года, Тайбэй. Время от времени Чжан Ли писал русскоязычные тексты Яшмовой Роще, а та через некоторое время отвечала. Сообщение с приглашением посетить сайт с целью прочтения письма приходило на китайский почтовый ящик вместе с десятками писем и рассылок с других адресов и в глаза не бросалось. Когда Яшмовой Роще надоело общаться с бизнесменом - она передала его подруге Мингжу (Яркий Жемчуг) и вместе с перепиской удалила аккаунт. Потом так же поступила Яркий Жемчуг, предварительно передав любвеобильного бизнесмена из города Хуалянь подруге Жилан (Радужная Орхидея). Для серьезных проблем - совершенно ерундовая конспирация, а для уровня, где пребывал Раман, - вполне подходящая. В настоящее время в подружках Снежного Барса ходила Юби (Изумруд).
   "Меня разыскивает Билялетдинов Рауль Эрнестович, 1974 г. р., место рождения г. Москва. До 1990 года точно проживал по адресу... - писал Чжан Ли Изумруду со своего мобильного телефона. - Бывший наркоман, член секты "Христос, любовь, спасение". С прошлого года проживает в Крыму. Бельбекская долина. Более точного адреса не знаю. В настоящий момент нахожусь в Крыму под Судаком, бутик-отель "Сугдея вью", по приглашению Филонова Геннадия Ильича, 18.06.1951 г. р., и выезжаю в Коктебель, где планирую находиться до 18 июня (день празднования юбилея в "Сугдея вью"). Обратный вылет в Москву 20 июня". Отправил сообщение, покинул сайт, со спокойным сердцем спустился на ресепшен и заказал такси.
   В девять вечера на набережной Коктебеля оказалось слишком многолюдно, и, влившись в толпу прогуливающихся, Раман пожалел, что не взял телефон друга (опрометчиво надеялся найти его среди играющей публики). Любимые Лютой уличные музыканты встречались на каждом шагу, и ни одного среднестатистического! Каждый индивидуальность: этот весь в дредах заводит заунывные сонаты, а вокруг болтается нечто женского пола в средневековом колпаке, с серьгой из перьев и в восхищении от музыки закатывает глаза; а вот тот, по пояс голый, в индийских широченных штанах, шпарит по барабану (явно под кайфом) и подергивает мыском с погремушкой вместо обуви; тетенька в платье школьной учительницы играет на скрипке вальсы... Где же Глинский? Раман подошел к палатке купить воды, и по ушам через ненастроенный усилитель врезал саксофон: немытые, патлатые дядьки крепко за пятьдесят давали джаз. Он шел дальше: рассматривал картины, слушал музыкантов, кидал монетки живым статуям, провожал взглядом девушек. Их было значительно больше, чем молодых людей, - есть где разгуляться. И тут, ближе к середине пути до него донеслось:
   И снится нам
   Не рокот космодрома,
   Не эта
   Ледяная синева.
   А снится нам
   Трава, трава у дома,
   Зеленая, зеленая трава.
   Вокруг источника звука образовалась толпа. Раман решил подойти посмотреть на играющих и в восхищении замер: на пятачке стоял в дугу пьяный контрабасист, одетый во все черное. Из-за взлохмаченных волос и шального взгляда он походил на помойного кота. В глазах музыканта уже плавали поплавки, и если бы не контрабас на подставке, то его хозяин, по всем законам, должен был упасть. Падения не происходило. Наоборот - лохматый играл! Или, как сказал бы Мухин, - скипидарил! Да как! Правой рукой "помойный кот" натурально царапал струны, а левой стучал по грифу! Поклонники подносили ему выпивку, и музыкант, не прерывая процесса, "принимал на грудь". Закуской его тоже кормили с рук... Раман протиснулся в первый ряд.
   - Следующую песню, - закончив "Траву у дома", объявил солист группы, - я посвящаю человеку, похожему на друга моего детства Ромку Садо. Итак, "Гоп-стоп!".
   Ромка в жизни не узнал бы Глинского! Здоровый детина с волосами до плеч, в бандане, плечи в наколках и с бородкой. Совершенно брутальный мужик- - викинг, а не Илья Муромец.
   - Глинский, ядрид Мадрид! Глинский, эпидерсия ты хренова! - Ромка выскочил в центр.
   - Садо, мандола ходячая! Нашелся!
   Они обнялись, зрители зааплодировали, а "кот" царапнул что-то патетическое и, зажав пластиковый стакан зубами, опрокинул в себя содержимое.
   Всю ночь они проговорили - как будто расстались всего лишь на неделю, а ведь у каждого за плечами не по одной жизни... У себя Раман во всяком случае насчитал шесть: по три на каждого. На Рамана Юхановича и Романа Юрьевича. У Глинского тоже все не прямолинейно: квартиру в Черемушках разменяли на однушку в подмосковных Мытищах для него и двушку в Ярославле - матери; на личном фронте - четыре официальных брака, не считая временных увлечений. Детей нет. По окончании службы ему предлагали остаться в хоре, но он отказался. В поисках своего места Петр пробовался и в качестве продавца в палатке ("Бешеные тыщи, помню, платили!"), и в телохранителях, и в вышибалах казино - всего не упомнишь, но, главное, ни одно из занятий не ложилось на душу. С расстройства запил, но однажды взглянул на себя в зеркало и решил - хватит! Взял гитару, сел на электричку... кинули первую монетку.
   Ближе к утру прикорнули на пару часиков (прямо на пляже, на лежаках), а с первыми лучами солнца проснулись и вышли на променад - Чуйку выгулять. Не так чтобы успешно - серьга и несколько монет.
   Снова встретились за обедом и вместо еды давай названивать старым знакомым. Первым делом Люте.
   - Люта! - орал в трубку Ромка. - Как ты думаешь, с кем я сегодня провел ночь на пляже? - И подмигнул другу.
   - Садо, я прощаю тебе всех, кроме детей и животных.
   - Тьфу на тебя, извращенка! - И, прикрыв рукой трубку, прокомментировал "Она не меняется". - С Глинским! Я встретил Петьку Глинского!!! Вот он тут рядом сидит и привет тебе передает.
   - Ты не довезешь, - зевнула Людмила, - либо разобьешь, либо по дороге потеряешь. Пусть говнопас Глинский лично приезжает и доставляет свой привет по адресу. Я буду рада его видеть. А вообще... дай ему трубку.
   Раман с важным видом передал телефон и галантно удалился. Глинский взял трубку и через минуту уже сидел спиной к набережной, но лицом морю. Остывающий борщ с пампушками Ромка хлебал в полном одиночестве.
   - Поехали, я тебе покажу свой Храм размышлений, - предложил Петька вечером, - посидим, встретим закат, выпьем местного коньяку и вернемся обратно - вечером мне выступать. А коньяк здесь, местный, я хочу тебе сказать - бомба! Знаешь, в чем секрет?
   - В чем?
   - Солнце в долине Коктебеля на два часа больше светит, поэтому виноград особенный.
   - Да вас, местных, послушать, - усмехнулся Ромка, - здесь все особенное: чай, шампанское, рыба, лук. О! Забыл! Еще оливки! Теперь коньяк. Но я согласен.
   - Прекрасно. - Глинский открыл бардачок мотоцикла и вытащил оттуда пластиковую бутылку с коричневой жидкостью. - Я знал, что ты согласишься, и прихватил все с собой.
   - Это коньяк?! - Ромка схватил бутылку. Его можно понять - московский антиквар привык если принимать алкоголь, то никак не из пластика. - Откуда ты эту бодягу взял? Мы же отравимся!
   - Не бурбонь! У меня мужик знакомый на заводе! Поехали!
   Глинский остановил железного коня у недостроенного кирпичного домика.
   - Смотри, красота какая!
   Ромка слез с мотоцикла, сел прямо на выжженную солнцем траву и оглянулся по сторонам. Они находились на бугорке большого пальца великана: с внешней стороны длани в оглушающей тишине кружились однокрылые бабочки-парапланеристы, за спиной волосяной порослью кудрявились виноградники, прямо по курсу скрюченные пальцы Карадага приоткрывали то, что лежало в гигантской ладони, - блестящую монетку дождевого озера...
   - Ну, давай, что ли, выпьем. - Петька разлил по одноразовым стаканам коньяк и вытащил пакет с нарезанным лимоном.
   - Смотрел бы и смотрел, - ответил Ромка, закусывая.
   - Ага, - откликнулся друг. - Я тоже порой приеду сюда и сижу... Смотрю... Думаю... Как-то странно жизнь сложилась, Ромка. Надломилась где-то. А где? Не пойму. Думал, вернусь с флота, отдохну, устроюсь на работу, погуляю с полгодика, затем женюсь, дети будут... а что вышло? Евпатория какая-то... Все сломалось, разлетелось. С флота пришел - как на другую планету попал. Даже женщины другие. Когда служил - роман за романом, дочери офицеров, их жены, одна даже молодая адмиральша... Нет, я не про это, там чувства были. А на суше... Женат был. Четыре раза. Ну и где они, мои жены? Пустота одна от них осталась. Вот Люта - она была настоящая... Только я чудак на букву "М", да и ты тоже...
   - А я-то что?
   - Вовремя не подсказал. Не направил. Хотя... много чего я в те годы в женщинах понимал... Да и сейчас, признаться, увижу какую длинноногую, смазливую... наизнанку вывернусь... Зачем, спрашивается? Все одно и то же...Чего-то не хватает, Ром. - Петр вздохнул. - Если честно, то даже не знаю, рад я или нет, что детей не народил. У тебя их сколько? Извини, забыл.
   - Трое.
   - Блин, даже не верится... Или деньги. Раньше, помнишь? Нашел рубль - гуляй! А сейчас? Что рубль, что гривна, да даже если и десять - это тьфу, в туалет на пляже сходить... Но не в деньгах же счастье. Чего-то важного в жизни не хватает. Настоящего. Не тем я по жизни занимаюсь. А что надо делать? Да бог его знает...
   Ромка, сам от себя не ожидая, обновил стаканы и подал один другу.
   - Спасибо. - Глинский, не глядя на приятеля, соединил его стакан со своим и выпил. - А люди? Люди какие-то другие стали. Вот взять моих ребят, с которыми я играю. Мы уже второй год вместе собираемся...
   - Слушай, - перебил приятеля Садо, - а этот лохматый черт откуда у вас?
   - Юлик-то? - улыбнулся Петька. - Это - гений! Он из Мурманска. Что Юлик с контрабасом вытворяет - Мухину и не снилось!
   - Это я заметил.
   - Но запойный. Днем спит как сурок, часов в восемь мы его будим, похмеляем и прислоняем к басу. Дальше он либо сам надирается, либо его поят, а чаще всего и то и другое. И так весь сезон. Только я не про Юлика. Я про ребят. Вроде бы вместе играем, бухаем, в море купаемся, девчонок клеим, заработок делим, а разъезжаемся осенью по домам, и все... как будто ничего не было! Ни звонка, ни письма... Вот сеть социальная появилась - даже там начинаем списываться ближе к сезону, и то по делу...
   - Не бухти, - Раман сидел и потягивал коньяк (действительно приличный), - это не люди изменились, это ты, Петька, стареешь. В детстве и юности друзья быстро заводятся. Помнишь, как мы с тобой подружились? Раз - и все. А после тридцати так не получается. Уже сложнее найти родную душу. Какие-то внутренние препятствия вырастают... или мы черствеем. Я, кстати, в поисках тебя специально в Черемушки ездил.
   Рама пока не знал, с какой стороны подойти к разговору о монете. Во-первых, он был безумно рад встрече с другом, во-вторых, еще отец его учил - если хочешь решить вопрос, не иди напролом. Начинай намеками и издалека. Пусть собеседник решит, что умная идея в голову ему сама по себе пришла. Без твоего участия. И Ромка, следуя совету отца, плыл по волнам без видимого курса.
   - И как там наш дом? Кто в живых остался?
   - Дом стоит. - Раман взял на себя роль виночерпия и освежил стаканы. - Кстати, ты знаешь, что Венера умерла?
   - Да ну?! - Петька повернулся к другу. - От чего?
   - Спилась... - По какой-то причине Ромка решил не озвучивать убийство.
   - Да ладно! Не верю!
   - Тетя Катя сказала. Давай помянем ее. Нереальная она была. Просто неземная.
   Друзья выпили не чокаясь. Трое парапланеристов начали крутить спираль - снижаться. Один из них, потеряв управление, резко по диагонали ушел в кусты.
   - Разбился, что ли? - Петька прищурился и привстал. - Они порой жестоко бьются. Уфф, нет, пронесло - вон тащит свою транду. А я, кстати, в этом году в нашем районе тоже был. У метро проходил. И знаешь, кого встретил? Склифосовского!
   - Как я рад, что он жив! - Ромка обрадовался сразу обеим новостям: и про парапланериста, и про Склифосовского.
   - Жив-то он жив! - Петька развязал бандану и протер лицо. - Только плох совсем. Иду я, значит, мимо метро. Смотрю - дедок сидит и барахло разное продает: книжки, будильник старый, подстаканник и монету. А лицо знакомое. Пригляделся - а это Склифосовский! Присел я к нему. Он, конечно, меня не узнал. Разговорились - живет один, пенсии не хватает... Жалко мне его стало, и решил я все купить разом - деньги были. Я на свадьбе, спасибо родному Черноморскому флоту, хорошо программу откатал. За все барахло старик просил полторы тысячи, а вот за монету - триста долларов. Ценная она, говорит, память о любимой женщине. У сына ее, после смерти, выкупил вместе с фотографией... Болела она, все, что можно, продали, долгов наделали...
   Дырявую тетрадрахму Наксоса Петька в итоге согласился продать за предлагаемые Филоновым тринадцать тысяч евро, а поучаствовать в поисках клада Мамая так просто с удовольствием. "Это мы еще посмотрим, кто из нас настоящий Мамай", - шутил "потомок" ордынского темника и Ивана Грозного.
   Нумизмат платил сразу и наличными. Получив деньги, Глинский зашел к Раману в номер - отметить сделку, но, перед тем как выпить, Петр, не считая, разделил пачку пятисотенных купюр и передал Раме:
   - А это что такое? - удивился друг.
   - Просьба у меня к тебе будет. - Глинский присел на кровать. - Ты ведь адрес Склифосовского знаешь? Не мог бы ты старику его долю передать? Это будет справедливо. И еще... если хочешь, давай я с тобой к Раулю поеду? Не надо к нему одному соваться...
   - Да нет, спасибо, я ограничусь звонком.
   - Если что - дай знать. И как долетишь - кинь эсэмэску.
   Друзья пожали друг другу руки, обнялись и договорились встретиться в октябре у Садо. Вместе с Лютой, и, может быть, получится вызвонить Мухина - он по осени в Москву собирался.

***

   Не только местность, где располагался особняк Рауля, но и дорога к ней была чрезвычайно живописна. Сначала машина въехала в "лес Бабы-яги" и долго петляла по горному серпантину под навесом из соединившихся крон бука, ясеня и еще какой-то лиственной породы. Лес поредел, серпантин стал менее извилист, но их уже встречали "пьяные" сосны - вывернутые, изогнутые, изломанные деревья, но все равно растущие, хоть и в разные стороны. Вот это тяга к жизни!
   - Скажите, а почему деревья такие? - обратился Раман к водителю такси.
   - Так эта... климат, значит, эта такой... Ветер, дождь, потом эта... резкие перепады температуры. ДетяЄм говорим, что эта дело рук Бабы-яги. Верят.
   Они еще сидели с Глинским на "ладони великана", а Изумруд докладывала: "Билялетдинов Рауль Эрнестович, 1974 г. р., СССР, г. Москва, активный член запрещенной в РФ и ряде государств религиозной организации (секты). С 2001 года находится в федеральном розыске, подозревается в действиях, квалифицируемых несколькими статьями УК РФ. С 2001 года - гражданин Канады. Не женат. Хобби: нумизматика, антиквариат. Бисексуал. Фобии: лошади, собаки. Имеет связи в околоправительственных кругах некоторых стран. Владеет различными методами воздействия на психику, включая гипноз, при этом психически неуравновешен. Склонен к физическому насилию. Желательно выяснить причину его интереса к вам, но постарайтесь избегать личной встречи. Вашей следующей собеседницей станет Мэйли (Прекрасная Слива)".
   Звонком ограничиться не удалось. Рауль действительно владел "методами воздействия". Он выстроил разговор так, что отказаться от личной встречи Раману не представлялось возможным. "Приеду домой, - думал Рома, - первым делом пойду на какие-нибудь курсы, чтобы говорить как Рулька. Обставил меня в два приема, как желторотика".
   Если бы позволило время, то в роскошной Бельбекской долине Раман остановился бы на пару часов "бдения", но он хотел побыстрее объясниться с "активным членом религиозной секты" - не любил незавершенных дел. На улицах все чаще встречались женщины в платках и мужчины в маленьких зеленых или фиолетовых шапочках - район массового проживания крымских татар.
   - Не пойму я, - делился Раман с Петькой днем ранее, - он что, думает, если ходит под статьями, то его свои укроют?
   - Ты про кого? Про нашего дорогого Рауля Эрнестовича? Он такой же татарин, как я Хемингуэй.
   Они сидели у Глинского в комнате.
   - А кто же он тогда?
   - Да кто ж его знает, - Петька настраивал гитару, - но дед у него кубинец. Это я точно знаю. Хосе Гарсия. Эдакий Иван Петров на испанский лад.
   - Глинский, - Раман поднял обе брови вверх, - откуда такие сведения? И почему я про это ничего не знаю?
   - Да потому что мать мне сама не так давно рассказала. - Петька подтянул струну и дернул ее мизинцем. - Блин, да чтобы я еще раз дал свою гитару в чужие руки!
   - Ты не отвлекайся, колись. - Рама достал сигареты - он снова начал покуривать.
   - А чего, заехал зимой к Нине Антоновне в Ярославль. Сидим за столом, телик работает, и слышу "известный актер Хосе Гарсия" и картинка смазливого мужика. Мать взглянула и говорит сама себе: "А может, и правда Венеркин отец". Я чуть ли со стула не упал. Хосе тот, из телевизора, Венеры нашей на десятку как минимум моложе! Но Антоновна просветила... Ты же помнишь, у нас в подъезде как праздники отмечали? Все ко всем в гости ходили. Вот как-то Фарида, будучи слегка навеселе, и разоткровенничалась с моей Антоновной. Мол, случился у нее в молодости роман с очень красивым кубинцем, метисом... или мулатом, я их путаю, но по имени Хосе Гарсия. Хосе, значит, угарсиил к себе, а Фариду тошнить по утрам начало. Жила она в общежитии. Собрали женсовет из подружек. Чего делать? Аборты-то запрещены. Как родителям и родне на глаза показываться? И тут одна соседка спрашивает: "У тебя же не больше трех месяцев, да? Хасан Гусейнов в качестве отца ребенка подойдет? Почти Хосе Гарсия". Оказывается, у этой девушки брат на Севере работал. Там малотиражка выходила, и несколько экземпляров он прислал показать родне. Брат отличился - про него написали, а рядом статья "Навеки в наших сердцах". Про погибший экипаж летчиков-полярников. Среди них - командир корабля Хасан Гусейнов. Так, с животом и объясняющей его малотиражкой Фарида появилась пред очи родне. По дороге сложила историю любви сироты Хасана к девочке из многодетной семьи Фариде. В район Крайнего Севера на проверку не поехали - печатное слово возымело действие. Только фамилию Гусейнова ребенку в ЗАГСе не дали. Им газета не указ. Вот, новый поворот, - махнул по налаженным струнам Петька, - и мотор ревет...
   - Вот уж поворот так поворот... - Ромка потушил сигарету.
   Как говорила Колавна, "женщины такой красоты, как Венера, рождаются раз в столетие". И Раман, глядя на огромное фотопанно в кабинете бывшего соседа по подъезду, лишний раз в этом убеждался. Со стены ему улыбалась счастливая и растрепанная мать Рауля с венком одуванчиков на голове. Рама помнил эту фотографию: девчонки нарвали цветов, сплели венок и подарили проходившей мимо Венере. Она рассмеялась, так заливисто, так задорно, и, к ребячьей радости, надела венок. Тут подул ветер. Красавица прижала цветы к голове, и в это время ее щелкнул Муркин сын Георгий.
   Рама находился в кабинете пока один. Хозяина не было. Сидеть надоело, и он решил размять ноги. Рабочую комнату Рауля, как и весь дом, отличало богатство декора и изысканный вкус. Антикварная мебель, картины, ковры, и, что удивительно, ни одного религиозного предмета. Рамана всей этой "музейщиной" не удивить - он вырос в том же самом, только меньших размеров. Окна в кабинете в привычном их понимании отсутствовали, равно как и центральное освещение. Дневной свет давали мансардные стекла под потолком, но их расположение и наклон кидали лучи на фотопанно, не добивая до нижней трети помещения. Остальной свет шел от точечной подсветки, но этого явно не хватало, особенно вечером. На боковых сторонах от входа висело четыре крупных стенда с монетами. В простенке между ними на светящихся постаментах располагались антикварные египетские статуи (восемнадцатый век, не позднее) - бог с головой шакала (кто бы сомневался!) и бог с головой ибиса. Анубис и еще кто-то. Раман забыл. На рабочем столе стоял открытый лэптоп, и на экранной заставке светился тот же самый бог с головой ибиса. Рядом в красивой рамке красного дерева находился оригинал фотографии с одуванчиками. Венеры улыбались друг другу.
   Гость отвел взгляд от рабочего стола и обратил внимание на две ниши, которые остались незамеченными из-за того, что находились за входом в кабинет. В них почти висели две картины. Или почти две картины висели там. Дело в том, что левую нишу занимала только пустая подсвеченная рама, а во второй... Раман не поверил - одна из самых известных работ автора "Молитвы о дожде", из той же серии про женщин с серыми глазами. Он подошел к свету, чтобы лучше рассмотреть.
   - Точная копия, только уменьшенная, - раздался за спиной тихий и... липкий голос.
   Раман вздрогнул и обернулся - перед ним стоял Рауль. Откуда он взялся? Не из-под земли же!
   Геннадий Филонов если и преувеличивал, то не сильно - пушистый щенок вырос, слинял и превратился в волка. Красивого, холеного волка. Кожа благородного фарфорового цвета обтягивала заострившиеся скулы, отчего ртутные глаза казались посаженными еще под большим углом. Эффекта добавляли пепельно-серые волосы, растущие клином, и острые уши. Раньше Раман этого не замечал - Венера делала сыну удлиненные модные стрижки.
   - Как тебе мой дом? - Хозяин стоял, засунув руки в карманы домашнего клетчатого пиджака. В свое время Юхан Захарович носил похожий.
   - Прекрасно! - восхитился гость. - Прими искреннее восхищение. Редко когда можно встретить с таким вкусом обставленный дом.
   На лице Волка проявился оскал, ртутные шарики блеснули.
   - Раньше мне казалось, что твой дом образец для подражания, теперь ты так думаешь про мой. Мы поменялись местами.
   Гость равнодушно развел руками - се ля ви!
   Голос Рауля не вызывал неприязни, наоборот, липкими щупальцами невидимого спрута он захватывал собеседника. "Забодай меня комар, как он это делает?!" - крутилось в голове у Садо.
   - Я ведь долго тебя искал, - вкрадчиво продолжил бывший сосед по подъезду и жестом пригласил Рамана на диван. Сам сел напротив. - Но не мог найти по банальной причине - я не помнил, как тебя зовут... Дядю Юшу помню, но ваша фамилия просто испарилась из головы, вместе с твоим именем...
   Он говорил ровно и монотонно. Лицо не выражало ни одной эмоции, и все равно что-то неприятное исходило от этого человека. Возможно, частые прищуры раскосых прозрачных глаз, а может быть, тон с налетом высокомерности.
   - Кстати, я забыл спросить, ты не голоден? Выпить хочешь?
   - Перед отъездом я поел, а вода всегда со мной. - Не принимать пищу с плохо знакомыми людьми и тем более не пить с ними - еще один завет хромого антиквара, которому сын следовал неукоснительно.
   - Ну как хочешь, - ухмыльнулся хозяин, прошел к обустроенному в старинном шкафу бару и налил себе коньяку. Не местного. - А в декабре на нумизматическом аукционе я увидел тебя.
   - Меня?!
   Смеялся Рауль действительно жутко - еще с детства. Клокочущими порциями захватывал воздух - как будто давился.
   - Твоего двойника, только лет на двадцать моложе. Он выглядел точь-в-точь как ты, когда мы в последний раз виделись. - Прозрачные глаза уставились не мигая на собеседника. - Вы зашли тогда к нам попрощаться... Ты был такой красивый...
   "Бисексуал чертов".
   - А молодой нумизмат еще и хромал. Прямо как твой отец. Приковылял ко мне, представился - Раман Садо, США. Имя, говорит, у меня древнее, ассирийское. Ты ведь тоже ассириец?
   - Наполовину.
   - Так я и вспомнил, как звали сына нумизмата Юхана Садо...
   - Осечка вышла. - Раман глотнул воды. - Мой отец был антикваром, а не нумизматом, специализировался на фарфоре, как твоя мама...
   И пожалел, что это сказал. Ртуть вскипела, глаза буквально опрокинулись, но мимика осталась без изменений.
   - Мама умерла... - прошипел Рауль.
   - Я, увы, так и понял, когда Геннадий Ильич сообщил мне, что ты хочешь выкупить у нашего общего знакомого Венерину монету.
   "Коль проговорился - руби концы!"
   - Как ты догадался?
   Филонов не врал невидимыми пальцами холодного липкого голоса, хозяин дома схватил Рамана за глотку так, что дыхание перехватило. "Склонен к насилию".
   - Так ты сам рассказал, - откашлявшись, ответил гость, - помнишь, летом еще мы вместе гуляли? У вас с мамой тогда поездка в Сухуми сорвалась. Вот ты нам с Петькой и рассказал про монету с дыркой, что стоит целое состояние. Петька забыл, а я помнил - врезалось в память. Твоя мама была щедрой женщиной - могла кому-нибудь ее подарить. Вспомни, сколько колец она соседским девчонкам передарила.
   - Так оно и было, - ртуть постепенно начала таять, - тебе твой дружок, надеюсь, рассказал, как монета к нему попала? Не хочу с ним общаться - он мне никогда не нравился.
   "Подумайте только! Петька ему не нравился!"
   - На улице нашел, - озвучил Ромка оговоренную с Глинским версию и внутренне перекрестился. - Ты же знаешь его особенность притягивать металл. Вот по этой весне, как лед сошел, он и притянул ее.
   - "На улице"... - просипел сын Венеры и вытащил из-под воротника клетчатой куртки шнурок с тетрадрахмой. - Такие вещи, - он потряс монетой, - на улице не валяются.
   - Монету на шее Геннадия видел? - Ромке надоел этот спектакль, и он пошел в наступление: - Подделка золотого византийского солида. Редчайшая штука! Так она тоже валялась. И где? На дне Феодосийского залива. Что ей там делать? Не веришь мне - спроси Филонова.
   - Ладно. - Голос снова стал медовым, а взгляд приторным. - Я тебя по другому вопросу искал. Я хотел бы выкупить одну свою вещь, которая находится у тебя.
   - Интересно какую? - "Может, чашку Венера отдавала на хранение или вазу?"
   - "Молитву о дожде". Видишь пустую раму? Это место заготовлено специально для нее.
   Как-то Котя Авшалумов отравился морепродуктами. На следующий день они с Раманом вылетали в Гонконг, но большой почитатель морских гадов Константин Аркадьевич весь вояж не мог насладиться восхитительными креветками и осьминогами. Он питался исключительно рисом и зеленым чаем. Раман Садо искренне посочувствовал приятелю: "Какая жалость! Тут их так готовят!" - на что знаток Китая выдал длинную китайскую притчу на путунхуа: "У одного бедного человека не было ничего, кроме мотыги. "Какой ты несчастный!" - говорили все вокруг. "Кто знает?" - отвечал бедняк. Однажды он мотыжил землю и нашел клад. На эти деньги он купил лошадь. "Как тебе повезло!" - говорили все вокруг. "Кто знает?" - отвечал бедняк. Его единственный сын стал кататься на лошади, упал с нее и сломал обе ноги. "Какой ты несчастный!" - говорили все вокруг. "Кто знает?" - отвечал бедняк. Скоро в ту местность пришла война и всех молодых мужчин, кроме обезноженного, забрали. Все они погибли. "Какой ты счастливый! - говорили бедняку. - У тебя остался сын". "Кто знает?" - отвечал бедняк".
   Вот уж точно "кто знает?" - еще вчера он горевал, что "Молитву" украли, а сейчас чуть ли не радовался. С каких, интересно, пор ЕГО "Молитва" принадлежит этому пустоглазому неврастенику? Да он быстрее сжег бы картину, нежели продал СВОЙ путь ТУДА бывшему наркоману и "активному члену". Пусть сам свой путь ищет.
   - Увы, - Рама снова отхлебнул воды из пластиковой бутылки, - здесь я бессилен. Ее украли.
   - Как?! - Хозяин кабинета вскочил, ртуть дрогнула, лицо исказилось. - Как украли?! Кто украл?! Когда украли?!!
   Если бы на месте Рамана Садо находился Геннадий Ильич Филонов, то он охарактеризовал бы стоящего перед ним Рауля как злобного и голодного оборотня ("Ах, Рома, все человеческое стерлось, и проступила истинная сущность..."), но Раман видел всего лишь взбешенного психопата.
   - Так! Украли! - Сын Юхана Захаровича старался внешне казаться спокойным, хотя хозяин его уже раздражал своими психическими атаками. - Жена вернулась домой, а квартиру обнесли. Консьерж ничего не помнит, а на камерах какая-то троица в надвинутых капюшонах. Унесли деньги, драгоценности, шубу и две картины: "Молитву" и Шишкина. Дело до сих пор не закрыто. Ищут...
   В аэропорт Симферополя Раман выехал из особняка Бельбекской долины за семь часов до рейса. Рауль, успокоившись, предложил ужин, сауну, гостевую комнату и елейным голосом намекал, что рад предоставить другу детства свой дом на несколько дней. Ромка устал, но внутренний приказ бежать из этого непонятного места и его припадочного хозяина затолкал куда подальше запах пота и желание поспать. "Лучше грязный, небритый и с синяками под глазами, нежели с этим извращенцем под одной крышей". Рауль все понял, но препятствие чинить не стал.
   - Какая трогательная история. Какой милый мальчик, - растягивая слова, резюмировала Люта, выслушав рассказ Рамана о поездке на юбилей и встрече с Раулем, - укокошил мамочку, а теперь так красиво по ней убивается. Ах, ах, ах!
   - Я согласна с Людмилой, - сказала Сабрина, разливая кофе.
   - С чего вы взяли? - спросил довольный Раман. Он наконец-то принял душ, выспался и сидел в обществе любимых женщин.
   - Ну как с чего? - принялась за объяснение Люта. - Ты же сам говорил, что Венеру удушенной нашли. Удавил ее наркоша проклятый за монетку драгоценную. Шнурок выбросил, а тетрадрахму толкнул при первом удобном случае себе на дозу тому, кто никогда с монетой не расстанется, - влюбленному Склифосовскому. Поэтому и взбесился, что деньга вдруг выплыла.
   - Да, это очень похоже на правду, - поддержала подругу Саба, - ты обрати внимание - Рауль мог спокойно забрать монету у Глинского, но не делал этого. Ему было принципиально важно ее именно выкупить. Как бы от греха откупиться. Это тонкая материя, а Рауль, судя по разговорам, как-то с эзотерикой связан - его интерес к "Молитве" только это подтверждает.
   - Да ну вас, бабы, - Ромка махнул рукой, - напридумываете себе интегральный механизм действия клизмы и верите в него. А все на самом деле просто. Обыкновенный неуравновешенный извращенец. Не исключаю, что все еще наркоман.
   - Какие египетские боги стоят у него на постаменте? - Люта пригубила кофе с чесноком.
   - Анубис и этот... с головой ибиса.
   - Тот, - Люда качнула кудрями, - это бог мудрости Тот. А еще он покровитель всех убийц. Есть такая профессия - людей убивать. А Анубис, да будет тебе известно, проводник в мир мертвых... Славная компания у портрета любимой мамы. Не правда ли?

***

   Обустраивать судьбу Склифосовского вызвалась Людмила.
   - Глинский, конечно, молодец. Святой Петр! - Люта очертила пальцем нимб вокруг головы. - Прям хоть бросай все и в Коктебель - лик с натуры писать! Сделал красивый жест, а дальше сами разбирайтесь. Пошел себе дальше на гитарке бряц-бряц. А то, что деда от таких деньжищ кондрат обнять может, - подумать забыл. Я уже не говорю про то, что он их может пропить или, того хуже, нарваться на мошенников и по голове за них схлопотать.
   - И что же ты предлагаешь? - спросил Ромка.
   - Я подумаю.
   И надумала - под видом соцработника пожаловала к Анатолию Макаровичу Соловьеву в ситцевом платочке на пружинистых кудрях. Какие жалобы? У нас специальная программа помощи ветеранам труда и работникам культуры. Ах, краны текут и унитаз плохо работает? Да, да, записываю. Еще одна конфорка на плите осталась, а электрический чайник дорого? Конечно, денег нет - такие счета за электричество и квартиру, конечно... Ой, не говорите, лекарства совершенно неукупными стали.
   Дальше деятельная Людмила Лютаева пригнала к Склифосовскому сантехников и те выправили все, что в их силах, следом связалась с фирмой, предоставляющей рукастых сотрудников - где-то подлатать, где-то подклеить, подправить. С сайта подержанных вещей заказала приличную мебель, взамен рухляди ("Иду к вам, а мужики на помойку выносят - несите, говорю, к нам"). Впрягла Эдика с Эриком Садо - братья доставили из родительского дома занавески, постельное белье, полотенца, а из Людмилиного - палас и кое-какую посуду. Растрясла знакомых на электрочайник, старые, но вполне пригодные телевизор и холодильник. На этом Люта не успокоилась - клининговая компания пылесосила вековую пыль и терла тусклые окна, в то время как интеллигентный мужчина средних лет из службы патронажа мыл и брил Склифосовского. Из Петькиного "наследства" Людмила приобрела старику новую одежду, удобную обувь, одеяло ("Это церковь предоставила"), организовала диспансеризацию ("Оплачено каким-то благотворительным фондом - опять забыла название"), закупила лекарств и наняла медсестру, чтобы проколола все по выписанной схеме. Тратила экономно - не свое ведь, а вполне приличный остаток перегнала через галерею "Дунай" Анатолию Макаровичу Соловьеву на сберкнижку. И письмо в почтовый ящик сунула - от давнего поклонника таланта не побрезгуйте принять скромный дар.
   - Ох, Лютик ты мой, Лютик, - вздыхала Сабрина, - ну вот оно тебе, скажи, надо? Чужие проблемы решать? Собой бы занялась. Личную жизнь бы устроила.
   - А вы все и есть моя личная жизнь, - на полном серьезе отвечала Людмила, стаскивая косынку соцработницы.
   - Люд, перестань. У меня троюродный брат, Миша, ну ты знаешь...
   - Тот, что развелся, да?
   - Ну да... Его в Бакулевский институт пригласили. Квартира есть, работа есть, дети выросли... хочет снова домашнего очага и уюта...
   Сабрина далеко не в первый раз поднимала вопрос устройства личной жизни подруги. В каждый подход получала от ворот поворот. "Вода камень точит, попробую еще", - думала Саба и снова шла с предложением. Сватовство превратилось в своеобразный ритуал, но если вдруг крыть становилось нечем (как в случае с Мишей), Люта заводила излюбленную мантру:
   - Саба, тебе что, брат не нужен? Так и скажи - завтра поведу его в ЗАГС. Мы же, Лютаевы, черные вдовы. Нам замуж нельзя - мы мужиков в гроб в течение трех лет гарантированно вгоняем. - И смешно сморщила нос, указывая на то, что дальнейший серьезный разговор с ней не получится.
   - Да брось ты ерунду говорить! Можно подумать, за Глинского или за Кирилла питерского ты бы замуж не пошла! - Ромкина жена решилась на запрещенный прием.
   - Пошла бы. Даже не сомневайся. Только если бы они отправились вслед за лютаевскими мужчинами - я бы последовала за ними. - Люта сделала паузу. - А Садо с Мухиным играли бы на моих похоронах! - И, задорно блеснув глазками, хлопнула в ладоши.
   От неожиданности Саба отпрянула, а Людмила, едва сдерживая смех, изобразила себя в гробу с языком наружу, а затем дующего в саксофон Ромку и "скипидарящего" на басе Мухина.
   - И пусть попробовали бы отказаться! Я бы им это припомнила! - Закончив фразу директор галереи расхохоталась так, как умела только она одна, - звонко, почти по-детски.
   Сабрина покачала головой и в очередной раз отметила, что для подруги не существует границ между комедией и трагедией - все кидает в один котел. Так уж она устроена.
   Грядущим сентябрем Эрик шел в последний, одиннадцатый класс, и Садо решили провести август всей семьей на Канарах - когда еще все вместе соберутся? В середине лета старший, Эдик, неожиданно встал в позу - не поеду, и все тут. Оказалось, что в Крыму в августе собиралась целая велотусовка. Человек пятьдесят ехали покорять холмы и горы, а также планировали затяжной скоростной спуск от Судакской крепости вниз чуть ли не до Коктебеля. Все Эдькины велодрузья проверяли тормоза, меняли амортизаторы - готовились к Крыму, один он, как дурак, искал плавки... для Тенерифе. Узнав про отказ, Раман взбесился - щенок неблагодарный! Эгоист несчастный! Маньяк одержимый! Сломать и выбросить этот велосипед на помойку! Но быстро успокоился - вспомнил, как родители собрались ехать с ним в Палангу, а он... нужна была ему та Паланга! Так хотелось остаться в экспедиции с Арнольдием... и ничего важнее не существовало.
   - Ладно, езжай, - выпустив пар, смилостивился Раман, - с матерью я поговорю, а вот с Милочкой и братом - сам объясняйся.
   - Хорошо, пап! - просиял Эдик. - пап, а ты мне денег на новые тормоза дашь?
   Вот бесенок...
   - Дам, что ж с тобой теперь делать? И сразу вбей в телефон, чтобы не потерялось, полезный контакт - Петр Глинский. Он летом в Коктебеле и всегда на связи. Если какие проблемы, а до меня дозвониться не можешь - звони ему. Ну, или тете Люде.
   Эрик все понял, а вот с Милочкой договориться не удалось - сестра обиделась, а в день Эдькиного отъезда они и вовсе разругались.
   - Мое! - кричала Милочка. - Оставь моего зайца, это мое!!!
   - Милка, не жадничай! - настаивал Эдик. - Тебе что, брату какого-то зайца жалко?
   - Это мой заяц!!! Отдай!!!
   В комнату вошли родители.
   - Что случилось? - сдвинув брови, спросила Сабрина.
   - Он моего зайца хочет забрать! - хныкнула Милочка и прижалась к матери.
   - Эдик, зачем тебе плюшевый заяц? - обратился к сыну Раман.
   - Коз-за! - с оттягом сцедил Эдик в сторону сестры. - Коб-была здоровая, а все в игрушки играет.
   - Я спрашиваю, зачем тебе плюшевый заяц?
   - Ну как - зачем? - От обиды щеки старшего сына покраснели, как когда-то краснели у Ромки Садо. - У нас две команды: женская и мужская. Каждая едет своим маршрутом, но встречаемся на подъеме к Мраморным пещерам. Делаем затяжной подъем и у пещер обмениваемся подарками. Они нам плюшевых медведей, а мы им плюшевых зайцев. Я зайца купить забыл.
   - Это мой заяц! - пискнула Милочка.
   - Вот тебе еще пятьсот рублей, - отец протянул сыну банкноту, - на месте зайца купишь.
   Садо разъехались по своим направлениям. Милочка, во избежание неожиданных сюрпризов, прихватила спорного зайца с собой. Мероприятие Эдика для веломира оказалось далеко не заштатным: начало любительского заезда осветили в спортивных новостях - об этом друзьям на острова вечной весны сообщила Люта:
   - Эдьку показали! Помахал в камеру плюшевым зайкой!
   Эмилия насупилась и покрепче прижала игрушку к себе.
   Звонок от Петьки достиг их в таверне острова Ла-Гомера. Садо сидели в уютном домике почти на откосе скалы. Внизу билось о камни море, а внутри седой хозяин вытаскивал из печи рыбину с хрустящей корочкой и что-то приговаривал.
   - Что он говорит, Эрик? - спросила мать.
   - Говорит, что лично выбирает рыбу из утреннего улова и берет самое лучшее. А еще что у него одного на островах осталась натуральная, а не электрическая печь. Поэтому вкуснее его рыбы мы нигде не найдем.
   "Что-то подобное я уже где-то слышал", - подумал Раман, а вслух произнес:
   - Тогда давайте попробуем эту замечательную рыбу! Подождите, звонок. О! Глинский! Алло!
   - Ромка, не волнуйся, Эдик жив. Я сейчас рядом с ним, - выпалил Петр.
   В глазах потемнело, язык отнялся, горло сдавило...
   - Ромка, ты меня слышишь?! - кричал друг. - Эдик, говорю тебе, жив!!!
   - А какие были еще варианты? - выдавливая из себя по слову, в манере Коти Авшалумова, произнес Рама.
   - Ну, четверо в реанимации. Врачи говорят, жить будут, а остальные с различной степенью тяжести по больницам распиханы. Эдик и еще трое из его команды в Феодосии. Он, можно сказать, легко отделался - перелом ноги, ключицы, множественные ушибы и сотрясение мозга. Урод какой-то на джипе, прикинь, выехал. А они пелотоном на скорости с горы шли. Ну, это, знаешь, когда колесо в колесо. И, главное, машину вперед пустили, чтобы путь расчищала... Откуда этот тетерев на джипе взялся? Ума не приложу. Джипарь сам испугался - машину в кювет, но лидера уже повело - в объезд пытался брать, - больше шансов выжить, чем при лобовом... в общем, они как доминошки посыпались. Эдька в последней десятке шел. Внешне на тебя очень сильно похож!
   Через день в аэропорту Симферополя Рамана встречал на мотоцикле Глинский. Они обнялись.
   - До Феодосии мы быстро долетим. С жильем определился? Давай, оставайся у меня.
   - Спасибо, Петька. - Ромка похлопал друга по плечу. - Я к Эдьке поближе хочу.
   - Понимаю. - Глинский протянул Раме шлем. - Ты выбрал, в какой гостинице остановишься?
   - Можешь считать меня последним долдоном, но я почему-то хочу пожить в Зоиной квартире - хозяйка комнаты все равно посуточно сдает.
   - В гости пустишь? - подмигнул Петр, перед тем как надеть шлем. - Котлеты из бычка и домашний коньяк с меня.
   Велосипедисты лежали в шестиместной палате. У изголовья каждого сидело по плюшевому медвежонку. Кровать Эрика стояла у окна, а с подоконника на него смотрела Людмила Лютаева - плюшевый кудрявый медвежонок с глазами из настоящих синих пуговиц.
   - Здравствуйте. - Раман поприветствовал всех пациентов.
   - Па-а-па! - Эрик привстал на локте. Лицо ободрано, половина тела - синяк, правая рука на перевязи держит ключицу, нога на подставке, зато улыбка в тридцать два зуба.
   Раман обнял, как мог, лежащего сына, вдохнул родной запах, смешанный с больничным, и в сотый раз поблагодарил Небеса, что Эдик жив.
   - Ну как ты, эпидерсия? - стараясь держать себя в руках, спросил Рама покалеченного велосипедиста.
   - Скучно, - Эдик скорчил кислую гримасу, - и мать с Милкой обзвонились. Ты попроси, чтобы не звонили каждые полчаса. Я же тут не один. Дядя Петя эти дни заходил. Пап, он такой прикольный!
   - Ладно, попрошу, - улыбнулся Ромка. - Кстати, вот тебе тот самый заяц - Милочка передала. А я смотрю, - он кивнул на медвежонка, - заезд все-таки удался? Поднялись на гору?
   - Да какое там, - обиженно ответил сын, - никуда мы не поднялись. Это девчонки наши вместо Мраморных пещер ездят теперь со списками по Крыму и медведей дарят - поддерживают. А мы им зайцев отдаем... Обменялись, называется, подарками.
   - Ну ладно, ладно тебе, будут еще заезды. - Ромка занес руку чтобы одобрительно похлопать сына, но так и не сделал этого - не знал, куда кисть приложить, чтобы не сделать больно...
   - Эдь, - донеслось с соседней кровати, - а как твоего папу зовут?
   - Меня зовут Раман Юханович. - Раман обернулся к говорящему.
   - Как?
   - Но можно Роман Юрьевич...
   Два имени, два эгрегора... кстати, нужно посмотреть, что это такое.
   - Роман Юрьевич, а правда, что фраза "Серая лиса вернулась домой" звучит матерно?
   В отличие от Юхана Захаровича у Рамана Юхановича имелся выбор, из кого делать себе преемника. Нежный Эрик (весь в бабушку Евгению, даже внешне в ее породу) отпадал. Он учил испанский и видел себя в области туризма. А вот антиквариат, на удивление, пока брала на себя Милочка - постоянно спрашивала, записывала, ходила в музеи. К тому же Люта часто брала девочку в галерею, и если все так дальше пойдет, то основоположник фарфорового шкафа - виноградовский квасник перейдет Эмилии. Зато по бизнесу, и не важно какому, лучше Эдика не найти. Спортивная закалка, настойчивость, упорство делали старшего сына идеальным преемником. Китайский давался ему не так легко, как отцу, но, взявшись за что-то Эдька закусывал удила и доводил дело до конца.
   Рама исполнил "лису", потом отец с сыном поговорили немного на путунхуа, чем развеселили соседей по палате, после чего простились до завтра. Только Раман вышел из дверей больницы, раздался звонок. Он достал телефон, взглянул на экран - Рауль!
   - Очень соболезную, - "фирменным" голосом поприветствовал Раму бывший сосед по подъезду. - Я навел справки - угрозы жизни у Эдуарда нет. Однако я могу быть чем-нибудь полезным?
   - Спасибо за заботу. Мы пока справляемся. Но откуда ты знаешь?
   В трубке заклокотали - Рауль смеялся.
   - Для наших краев завал пелотона - событие. В новостях передали. Списки пострадавших в открытом доступе. Девчонки-велосипедистки ездят по больницам с плюшевыми мишками и зайками. Трогательно... Фамилию Садо я встречал всего лишь два раза в жизни.
   - Понятно, - выдохнул Раман.
   - А что это за история с игрушками, не знаешь?
   - Знаю. У них это было оговорено - по окончании заезда обменяться плюшевыми игрушками. Взрослые, казалось бы, люди, а все как дети - мишки, зайки... Я вон тоже, как велосипедистка, зайца от сестры ему привез.
   - Другое поколение, нам их уже не понять. Но мое предложение о помощи в силе.
   - Спасибо, Рауль, за заботу еще раз. Если что-нибудь понадобится, я позвоню.
   - Ты можешь просто приехать, - медоточил Рулька. - Картина "Звездопад" не такая сильная, как "Молитва о дожде"... Ты помнишь, как мы вдвоем около нее сидели? Можно посидеть у "Звездопада"...
   "Какой милый мальчик", - звучал в Ромкиной голове голос Люты...
   - Все наши проблемы родом из детства, - размышлял вслух Петр Глинский, переворачивая котлеты на кухне бывшей Зоиной квартиры. Петька не обманул - купил на рынке замороженного бычка и привез пластиковую бутылку коньяка. - Рулька, оказывается, тебе просто очень сильно завидовал. Согласись, про продажу "Молитвы" можно было поговорить по телефону, но ему было важно пригласить тебя к себе в дом. Богатство показать. Мол, превзошел он тебя. И ладно, если бы только богатство. Все намного хуже! У тебя был папа, а у него - нет. Видишь, какое дело... Венерины ухажеры никак на эту роль не годились, а парню отец очень важен и нужен. Мой вот забулдыга так забулдыга... а отец. И любил я его.
   - Ты на дядю Колю не гони. Его все любили, - заметил Ромка, разрезая огурец для холостяцкого салата Арнольдия: огурцы, зелень, масло, соль, сахар, уксус.
   - И еще, - Петр заглянул в кастрюлю проверить картошку, - мне тут Нина Антоновна недавно рассказала. Наша Мурка-Гитлер одно время активно пыталась донести в массы идею о том, что Рулька сын дяди Юши.
   - Что?! - Нож застрял в огурце.
   - Ой, а то ты Мурку не знаешь! Но ваша Колавна быстро ей все желание развивать данную тему отбила. Кажется, буквально. Тетка твоя была бабой суровой.
   - Что верно, то верно. За своих убила бы и глазом не моргнула.
   - Однако, я так думаю, до Рауля эта сплетня каким-то образом дошла. Не зря Рулька в домашнюю куртку твоего папы вырядился. Он, наверное, считает себя наследником дяди Юши. В части картины "Молитва о дожде". Типа это его доля. А тебя своим братом.
   - Чур меня! - Раман высыпал зелень в салатницу. - Ох уж эта Мурка, старая курица.
   - Да уж, - усмехнулся Петр, - если верить ее теориям, то мы с тобой вообще голубы до синевы.
   - Ну, про это я как раз догадывался. - И друзья в один голос расхохотались. - Вот фантазия у человека!

***

   "Работать" на Мамая Петру Глинскому нравилось. Берешь на конюшне лошадь и катаешься по Тепе-Оба или ходишь с металлоискателем. Монеты, конечно, находились, но клад золотоордынца на поверхности не показывался.
   - Мне кажется, - делился Петька Раману по дороге на Тепе-Оба, - что у Рауля какой-то особый интерес к Мамаевой казне. Он свою поганку крутит. Мы тут с хлопчиком одним приняли немного. У него язык-то и развязался. Рулька лошадей боится - на конюшнях не появляется, зато люди его время от времени наведываются. Мрачные неразговорчивые мужики - их ни с кем не спутаешь. Предложили ему денег за то, что если он клад найдет, то первым сообщит Раулю, а не Мамаеву.
   - А тебе, интересно, почему он не предложил?
   - Ты же знаешь, он меня никогда не любил. Как, впрочем, и я его. А может, опасается что я найду и прикарманю. Про Чуйку-то ему так или иначе известно. Только нет там никакого клада - иначе Чуйка меня бы туда пригнала.
   Всех хороших лошадей разобрала группа экскурсантов, вышедшая в сторону Двуякорной бухты минут за двадцать до приезда друзей. Для себя Мамай держал каурого Алтына и гнедого Тагира, остальные лошадки катали всех желающих по всему Тепе-Оба. Алтына с Тагиром, кроме хозяина, никому не давали, и Глинскому с Садо остались гнедой задиристый Яхонт и пегая упрямая Урсула.
   - С вами поехать или сами управитесь? - спросил друзей конюх Иван, подтягивая стремена кобыле.
   - Да чего с нами ехать, Вань? - Глинский лихо заскакивал на Яхонта. - Дорогу до Двуякорной бухты я знаю. С Яхонтом дружу. Если Урсула артачиться не будет, то минут через двадцать присоединимся к группе.
   - Спасибо, Петь. - Конюх в благодарность кивнул и дал знак Ромке залезать на лошадь. - Не ожидал я такого наплыва людей и принял чуть-чуть. Брат дынной чачи принес. Ни Тагир, ни Алтын запаха алкоголя не переносят. Сбросят еще к чертовой матери.
   Первым к Двуякорной бухте выдвинулся Петр на Яхонте, за ним, нехотя переваливая боками, побрела Урсула с Раманом, неожиданно хорошо держащимся в седле - немного увлекался лет пять или семь назад верховой ездой. Увлекался он на самом деле наездницей, а лошади прилагались. Как звали наездницу, Ромка не помнил, но мышечная память осталась.
   Конюшня скрылась из виду, они начали спуск, и Петька вдруг повернул узды к другу:
   - Слушай, Ромка, а я ведь нашел ту римскую дорогу, по которой мы с Арнольдием ходили. Хочешь посмотреть?
   - Хочу!
   - Поехали! Н-но! - скомандовал он гнедому.
   Яхонт припустился мелкой рысью, а Урсула встала как вкопанная.
   - Ну, Урсула, - хлопал кобылу Раман, - ну давай же, милая, давай!
   Урсула продолжала стоять и щелкать ушами.
   - Вот ведьма упрямая! - крикнул вернувшийся на Яхонте Глинский и хлестнул кобылу прутом.
   Урсула обиженно заржала и неожиданно сорвалась в галоп вверх по касательной к склону.
   - Стой, дура! - орал Петька, но ветер относил его слова к бухте. - Ромка, держись крепче! Урсула, стой, кому говорю!
   Кобыла сменила галоп на рысь, а потом резко встала. Ноги Рамана вылетели из стремян, и он наполовину соскочил, а наполовину свалился с лошади:
   - Остров Жапонез! Блин! Больно-то как!
   - Живой? - Петр спрыгнул с Яхонта и подбежал к другу. - Руки-ноги целы? Голова, я вижу, в порядке.
   Целы, - кряхтел Ромка. - Точно ведьма, а не лошадь.
   - Зато мы с тобой стоим в пяти шагах от той самой римской дороги, - Петр указал пальцем на спокойно стоящих в пяти шагах Яхонта и Урсулу, - а лошади аккурат на ней.
   - Ага, - охнул приятель, вставая и отряхиваясь.
   - Подожди, - сказал Глинский, - а это что там?
   - Где?
   - Да на месте, где была твоя задница...
   Они присели на корточки, Петр вытащил раскладной нож, поскреб землю и достал монету размером приблизительно с советские три копейки. Потер ее о джинсы - золотая! Петька начал копать, а Раман отгребать землю от места своего падения. Через несколько минут перед ними лежал маленький разбитый глиняный горшочек с монетами. Кубышка! Ромка сразу вспомнил все, что им рассказывал Арнольдий в кружке юного археолога. "Кубышка - глиняная (по большей части) емкость, использующаяся либо для длительного накопления денег, либо для того чтобы их быстро спрятать".
   - Ромка, - осипшим голосом спросил Глинский, - это что, и есть клад Мамая?
   - Надеюсь, что нет, - шепотом ответил Садо, - иначе нас с тобой вместо этой кубышки закопают...
   Друзья взяли каждый по деньге, потерли их - монеты оказались одинаковые: золотые, с изображением двух мужиков в коронах, увенчанных крестами. Явно не Мамаева казна, но легче от этого не становилось.
   "Абы кому клад не открывается, - рассказывал Арнольдий в квартире Зои троим "младоархеологам". - Он сам решает, кому и когда открыться. Бывает, в землю поглубже зарывается, когда чувствует, что его ищут, а бывает наоборот... И не надо радоваться прежде времени находке. Кому-то она приходит на радость, а кому-то на беду. Ведь случаются заговоренные клады. А бывает, что дух земли чтобы посмеяться над человеком, специально вытолкнет какой клад на поверхность и смотрит, как его жертва с богатством справляется. Многим оно голову кружит..."
   "Дух земли! Какая очаровательная чушь! - хохотала Галюнчик, когда друзья ей рассказали версию Арнольдия про клады. - А то, что землю время от времени пучит или, наоборот, суффозийные и карстовые вымывания приводят к ее обвалам, почему он вам не рассказал? А еще есть плавуны и те же карстовые полости, что время от времени приводят к изменению рельефа. Грунты всегда в движении! Хотя бы потому, что тектонические плиты не стоят на месте. Дух земли клады прячет! Ой, расскажите мне это еще раз!"
   - Значит, так, - Петька ткнул в бок окоченевшему от воспоминаний Ромке, чем вывел его из "бдения", - пересыпай их все в карманы куртки, застегивай карманы на молнии, перекидывай куртку через седло и айда к группе! Сейчас следы заметем, и нас тут не было!
   Он собрал черепки и забросил куда подальше. Затем добежал до какой-то колючки, вырвал ее с корнем, всадил в место находки, припорошил, свел лошадей вниз и замел следы. К группе, спасибо Урсуле, они присоединились через десять минут.
   Ночью прошел ливень. Куст не просто снесло потоком - саму яму крепко размыло, и в нее предательски попал маленький черепок. Объезжающий по утрам Алтына конюх обнаружил, что колючка прикрывала место, где кто-то очень основательно покопался.
   - Ты бы видел размер ямы. Такое впечатление, что там не горшочек был, а амфора, - докладывал Петька Раману, выходящему из здания больницы. - Мамай сегодня рвал и метал. Лично приехал. Орал так, что кони в стойлах ржать и на дыбы вставать начали. Я думал, что убьет он нас всех. Особенно конюхов. Дождя две недели не было. За две недели на Тепе-Оба куча народа побывала. Ну и мы с тобой... Чего делать-то будем?
   - Светиться никак нельзя. - Раман закурил. - Поди докажи, что мы всего сто тридцать одну монету нашли, а не мамаевское наследство. Прибьют.
   - Прибьют как пить дать, - согласился друг.
   - И дергаться нельзя. - Ромка задержал дым дольше положенного и закашлялся. - В общем, вывозить монеты надо, а дальше думать, что с ними делать.
   - А кто повезет?
   - Я, конечно. Не ты же! Дернешься - сразу заподозрят.
   - Точно... Нужно отсидеть до конца сезона. Но и тебе самолетом их не вывезти.
   - Ох, бином ты ж Ньютона, я совсем забыл, что в аэропортах светят...
   В куртке зазвонил телефон.
   - Не отвлекаю? - деловым тоном осведомился Рауль.
   - Нет. Как раз из больницы вышел. - Ромка сделал гримасу "дело плохо". Петька понял, что молва о выкопанном кладе докатилась до Рульки.
   - Как сын?
   - Спасибо, идет на поправку. Домой хочет.
   - Ты был вчера на Тепе-Оба вместе со своим другом?
   - Да, был. И не только с ним - нас до фига народу было. Что-то случилось?
   - Да, да, мне сказали, что вы следом ушли, - просипел Рауль. - Ты лично ничего странного не замечал?
   - А что именно? Может, и замечал, но не придал значения. - Раман вел себя совершенно естественно, и даже в голосе его чувствовалось неподдельное участие.
   - Тебе что, Глинский ничего не рассказал?
   - Мы с Петром еще не виделись. - И подмигнул Петьке. - Он минут через десять подъедет. Так что случилось?
   Рауль не обратил внимание на вопрос:
   - Может, от группы кто отстал... или просто люди по горе ходили? Может быть, с металлоискателями?
   - Так мамаевские люди и ходят с металлоискателями. Нет? - Рама "включил дурака".
   - Так ходили или нет?! - взвизгнули на другом конце трубки.
   - При мне - нет.
   - Хорошо, я все понял, - отрезал собеседник. - Что случилось - твой друг сам тебе расскажет. А если он что-то на эту тему вдруг вспомнит... Или знает... Или скрывает... Лучше пусть расскажет мне.
   Раман достал вторую сигарету.
   - Так когда заканчивается сезон? - сделав глубокую затяжку, спросил он у Глинского.
   - Мы в двадцатых числах разъезжаемся. А что?
   - Мамай про это знает?
   - Конечно.
   - Петька, - Ромка смотрел другу прямо в глаза, - умоляю, продержись эти недели, чтобы ни одна живая душа не догадалась... а монеты вывезет Люта.
   - Люта? Каким образом? - Петр почесал кончик носа.
   - Есть одна идея.

***

   Коричневый медвежонок Люта с глазами из синих пуговиц и его друг Заяц лежали на столе в окружении золотых монет под Гришиным присмотром. Садо и Лютаева пили на кухне чай. Небритый и помятый Ромка сидел, облокотившись о стену, и казался лет на десять старше себя самого. Людмила тоже выглядела не лучшим образом - бледная, осунувшаяся. Конечно, если тебя в четыре утра с кровати подняли...
   - Мамай совсем рассудок потерял. - Раман положил в чашку сахар. - Устроил шмон на квартирах всех своих людей. Петька у бабульки не первый год комнату снимает. Мало того что весь дом перерыли, так еще и по огороду с металлоискателем прошлись.
   - Хорошо, что не с экскаватором, - зевнула Людмила, прикрыв ладошкой рот.
   - Могли и с экскаватором. - Ромка отхлебнул чай. - В общем, он психанул и отказался дальше на Мамая работать. Но пока сидит в Крыму.
   - Правильно делает.
   - Я тоже так думаю. Но и Зоину квартиру в тот же день тоже проверили - обставили как банальное ограбление. Вот только не знаю кто - Мамай или Рауль.
   - Да какая разница. Ты мне лучше скажи, где ты монеты держал? Ну до того как...
   Раман довольно улыбнулся:
   - Помнишь деревянную лестницу на второй этаж?
   Людмила кивнула.
   - А перила в квартиру помнишь? Ты еще палкой по ним колотила. Они же полые были и сквозные! У них просто идеальная для хранения чего-либо геометрия! В них и хранил. Сделал заглушки из закручивающихся кефирных пробок - прекрасно по размеру подошли - внешне их не видно, а сунул два пальца - вот они. Взял крепкую проволоку, две пары носок - и готово дело. И дождь нам с Петькой был в помощь - лил как из ведра и стучал со всей силы, пока мы "схроны" прилаживали. Так порциями и забирал их в ночи.
   - Ну ты даешь! Догадался же!
   - Догадаешься и не до такого, когда жить захочешь! - Ромка криво усмехнулся. - Люд, может быть, я старею и у меня развивается паранойя, но мне реально казалось, что Рулька за мной все-таки следил...
   - Следил, следил, - подруга кивнула, - и продолжает следить. Он не поверил тебе, что картину украли. За последние две недели уже четыре человека меня спросили, не знаю ли я чего либо про "Молитву о дожде". Он ее ищет. А тут еще и клад... Ты сильно рисковал, но, по всей видимости, сделал все правильно. Молодец, что без звонка сразу ко мне. Эдик как?
   - Нормально. Он вообще умница. Без него я бы не справился. По ночам, под одеялом, при свете луны...
   Держа в голове то, что ртутное око Рауля не дремлет, Раман не делал никаких лишних и тем более резких движений. Каждый день появлялся в больнице в приемные часы с гостинцами и сменой белья, развлекал вместе с сыном его сокоечников разговорами на китайском, шутил с медсестрами, затем шел на пляж, купался, пил кофе, ужинал и ехал в Коктебель к Глинскому. Возвращался после полуночи сильно пьяный и долго держался за поручни, шатался, иногда даже падал, терял ключи, деньги и чертыхался, перед тем как начать подъем или открыть входную дверь... Иногда Глинский приезжал в Феодосию, и тогда друзья шли в тихое кафе под платанами слушать живую музыку. В эти дни алкоголь не употребляли - Петр в ночи уезжал в Коктебель. Все спокойно и размеренно, если не считать того, что в каждое посещение Эдика Раман Садо под шумок передавал сыну по сто грамм золотых монет. Получив деньги, Садо-младший прятал их в лангетку, а в ночи втискивал в мишку, а затем в зайку через прорези, державшиеся на "живой нитке": у мишки под хвостом, у зайки в шее под бантиком. Вытащенный наполнитель плюшевых сейфов Эдик передавал отцу в грязном белье.
   Когда все полкило надежно уместились в игрушках, а швы были зашиты, Раман приступил к следующему этапу: обратился к Раулю за помощью. Дело шло к первому сентября и перевезти сына домой казалось вполне уместным мероприятием. В самолете Эдик не выдержит, в поезде тоже возникнут проблемы (один туалет чего стоит), перевозка поломанного велосипеда тоже головная боль, и Рама спросил бывшего соседа, не поможет ли он с транспортировкой.
   - Может, передвижной домик на колесах? - нарочито простодушно размышлял Ромка. - Я бы жену вызвал, и мы бы в четыре руки Эдика до дома доставили. Затем я бы все вернул. Или водителя из офиса. Из Москвы тоже можно, но это дороже... Да еще велосипед этот! Хоть и поломанный, а стоит как подержанная машина. Я в него столько денег вбухал!
   - Зачем такие сложности? И машину, и прицеп найдем. И водителя дам. Не надо никого вызывать...
   Чего, собственно говоря, Раман и добивался.
   Водитель, как и все люди Рауля, оказался мрачным и немногословным человеком, зато на таможне автомобиль не стоял и его даже не досматривали...
   Что делать с монетами? Этот вопрос не давал покоя ни днем ни ночью. Понятное дело - продать. Но кому? И как? Чтобы еще и в живых остаться.
   - Я поговорю аккуратно с некоторыми людьми и покопаюсь в Интернете, - сказала Людмила, когда начало светать. - С меня взятки гладки. Я директор галереи и время от времени выполняю капризы своих клиентов. Например, нахожу монетки лепрозория или интересуюсь всякой ерундой для общего развития. Как чего узнаю - дам знать.
   Раман выходил из Лютиной квартиры сбросив многотонный груз с плеч - раз подруга взялась за дело, значит, оно будет решено. Как она сама любила говорить, "даже не сомневайся".
   Неделя после возвращения прошла суматошно: дела семейные и бизнес полностью захватили Ромку - ему даже некогда было подумать про содержимое кубышки, но дней через десять Люта сама позвонила и, как бы между делом, пригласила в гости: "Я тут вазу слепила, заехал бы посмотреть". Это был условный сигнал.
   - Открыто! - крикнула Людмила позвонившему Ромке. - Ромка, входи! У меня руки грязные!
   Раман вошел, закрыл дверь, снял ботинки и прошел в комнату. Перемазанная глиной хозяйка сидела за гончарным кругом и ваяла.
   - В общем, я все узнала, - без вступлений начала подруга, не отрываясь от круга, - вы нашли золотые солиды Константина V, восьмой век нашей эры. Аверс: драпированные бюсты Константина V и Льва IV в анфас, реверс: бюст Льва III с крестом в правой руке. И не спрашивай меня, кто все эти люди, - не знаю. "Тогда что ты, Лютаева Людмила Валерьевна, вообще знаешь?" - пропищала Люта, имитируя невидимого собеседника. - А знаю я вот что: стоимость по каталогам... внимание... две тысячи семьсот евро за штуку!
   - Ох ни хрена ж себе!
   - Да, вы постарались, - голосом, будто речь шла не о трехстах тысячах евро, а о кочане капусты, произнесла Люта, - но это еще не все. Эту треть миллиона мало найти - ее нужно получить. Если продавать официально, даже через третьих лиц, то нашу теплую компанию быстро вычислят. И последствия этих вычислений я даже не хочу себе представлять.
   - Что же делать? Ждать двадцать лет? - Раману не то чтобы не хватало денег, но золотые солиды... Они ему мешали. Другого слова он найти не мог.
   - Нет, двадцать лет - это перебор. - Людмила вложила большие пальцы в будущий горшок и стала его растаскивать в стороны. - К нашему счастью и к несчастью всех нумизматов мира, один из представителей королевской семьи Катара аль-Тани очень интересуется монетами. Настолько очень, что скупает все оптом. Он просто не оставляет шансов появлению в свободной продаже интересных монет. За тетрадрахму Наксоса отвалил семьдесят тысяч долларов... или евро... я не помню. Все равно много.
   Раман смотрел, как красно-коричневый цилиндр крутился в маленьких изящных руках Людмилы, превращаясь на глазах в вазочку. Люта уже выводила тонкие волнистые стенки, как кисть дрогнула и рванула глиняную "ткань".
   - Проклятье! Не мой сегодня день. - Гончар остановила круг, срезала изделие бечевкой, скомкала его и в сердцах швырнула в мусорную коробку. - Уже третий раз... Так вот, если не кобениться и согласиться продать монеты оптом, тысячи по две - две триста... Я, оказывается, благодаря делам галерейным знакома с арт-байером, работающим на аль-Тани. Мне все равно скоро ехать в Германию, и он готов со мной встретиться. Лишних вопросов задавать не будет.
   "Зачем ей в Германию? - мелькнуло у Ромки. - И я не в курсе. Надо будет спросить", но пока задавал вопрос о другом:
   - Лют, мы с Глинским, конечно, тебе безумно благодарны за участие в наших непутевых судьбах, но все в этом мире имеет стоимость. Сколько ты хочешь за свои услуги? Только честно.
   - Да сколько дадите. Я любой сумме буду рада, - неожиданно грустно ответила Людмила.
   Раман снова заметил, что она неважно выглядит. "Вот оно как бывает, когда солнце устает светить. Всем берется помочь, всех выручает, а себя задвигает на задний план. Даже плюшевый медвежонок, так на нее похожий, помог - выступил в роли сейфа. И мы с Глинским... нет, Глинский не в счет. Я. Я все-таки свинья - упал среди ночи ей на голову - спаси, помоги... Короче... закончит наши дела, поговорю с Дунаевыми - пусть отпустят ее на месяц. Путевку ей куплю на какие-нибудь Мальдивы. Пусть солнышко подпитает свои солнечные батарейки".
   - Ром, ты что, меня не слышишь? - Перемазанная Люта бросила со всей силы новый комок глины на круг и, обхватив его обеими руками, начала центровать. - Я тебя спрашиваю, есть ли у тебя какие-нибудь идеи как через границу, монеты везти? Мишка с зайкой не подойдут.
   - А? Что? Извини, задумался... Нет, идей пока нет... Ты что, повезешь монеты через границу?
   - А как, ты думаешь, я их клиенту передам? Конечно, повезу. И повезу поездом. Сдам авиабилет и куплю железнодорожный Москва-Берлин.
   - А деньги, если все выгорит, как ты ввезешь? - Раман бежал впереди паровоза.
   - Это как раз ерунда. - Людмила поставила в центр глиняного столбика указательный палец. - Через игроков.
   - Каких игроков? - Процесс изготовления гончарной посуды чаровал, и Ромка уже не отводил взгляда от вертящегося круга.
   - Таких, которые в зарубежных казино играют, а деньги сюда привозят. У меня есть выходы - уже пользовались. И не раз. Меня больше интересует, как мы будем таможни с монетами проходить? На железке не светят, но шмонают... а нужно, чтобы такого желания у таможенников не возникло...
   Людмила остановила круг:
   - Ром, кончай втыкать! Лучше ответь - какова температура нагрева глины для изготовления гончарки в муфельных печах? Фарфора например?
   - Смотря для чего. Для сушки градусов двести, для обжига гончарки шестьсот и выше. Фарфор где-то тысяча триста градусов. А что?
   - Нет, это слишком рискованно - хозяйка дома снова включила круг, а глаза ее собеседника впились в коричневую массу, - это нам не подойдет. А вот воск... это другое дело... соорудим два столбика, монетку к монетке теплым воском прикрепим, загрунтуем и...
   Она резко выдернула указательный палец из куска глины, придавила ладонью сверху, обхватила обеими кистями крутящийся кусок и пошла его вытягивать. В какой-то момент убрала одну руку и доделала четырьмя пальцами вполне недвусмысленную форму предмета мужской гордости. Или печали.
   Ромкины глаза округлились, а рот непроизвольно открылся:
   - Лютаева, ты это чего удумала?
   - А что? - Игриво подмигнув, Люта срезала бечевкой полученную анатомическую единицу. - Сделаем их из воска! Ах ты мой красавец! Как же мне тебя назвать?
   - Лютаева?! Ты в своем уме?!
   - Ах, господин офицер, - Людмила уже обыгрывала ситуацию в вагоне: залилась краской и стыдливо прикрыла ладошкой рот, - извините... мне так неудобно... Дорога длинная, а женщина я одинокая. Вы ведь меня понимаете, да? Я сейчас их уберу. Коленька, Васенька, прячьтесь.... Ах, как неудобно вышло. Эх, был бы у меня такой мужчина как вы...
   Она отложила "Васеньку" и потянулась к Ромке - тот инстинктивно отпрянул, а спустя мгновение уже хохотал, держась за живот:
   - Лютааааевааа!!! Тебе в цирк наааадо! Я ведь поверииил! Лютаева! Ты ГЕНИЙ!!!
   Картина сама собой вырисовалась в его сознании: в купе входят важные люди в зеленой форме. Людмилка, кряхтя и отдуваясь, достает чемодан, открывает его, а там, за тонким газовым платочком, Коленька с Васенькой. Таможенники отводят глаза, соседи по купе в растерянности, а Люта охает, ахает (ахать она может на трех языках), краснеет, суетится и всячески нагнетает неудобную обстановку своими извинениями.
   Довольная Люта стояла еще в образе озабоченной нимфоманки и, игриво закусив нижнюю губу, страстно смотрела на рыдающего от смеха друга.
   - Мне тоже кажется, это должно пройти, даже если таможенником будет женщина.
   Отсмеявшись и отдышавшись, Ромка наконец задал интересующий вопрос:
   - А в Германии ты чего забыла- то? Надолго, кстати, едешь? А то тут Глинский все тебе порывался позвонить, но я в целях конспирации отговорил нашего внука Мамая до его возвращения.
   - Правильно.
   - Так чего ты в Германию едешь и на сколько?
   Подруга опустила глаза и взяла паузу.
   - Надеюсь к декабрю вернуться, - наконец вздохнула Людмила. - У меня, Ром, обнаружили рак. В запущенной стадии... Я молчала. Расстраивать вас не хотела. К тому же надежда, говорят, еще есть. Поэтому еду лечиться в Германию. Да и еще - Глинскому пока ничего не говори. Он мужик сердобольный, начнет суетиться и может раньше времени меня засветить.

Часть 3

   Каждый приезд к матери начинался приблизительно одинаково: Нина Антоновна обнимала сына, поправляла крепко накрученную на бигуди прическу и заговорщически произносила:
   - Петя, у меня на примете есть очень хорошая женщина...
   - О бо-о-оже, мам! - стонал Петька, целуя родительницу в щеку. - Опять ты за свое?
   Дальше сцена встречи сына с матерью развивалась по произвольному сценарию, но все равно в конце вечера, под занавес, хозяйкой дома произносился монолог о необходимости жениться. И не абы на ком ("Ты уже сам, по своему разумению поженился - без штанов остался"), а на лично проверенной Ниной Антоновной женщине. Желательно после тридцати - так надежнее.
   - Мам, ну что я с ней буду делать? - сопротивлялся по инерции разомлевший от домашней еды Петр.
   - Как - что? - изумилась Нина Антоновна. - То, что и все. За миллионы лет ничего нового, Петенька, пока не изобрели.
   - Антоновна! Мне есть с кем спать, мне душу не к кому пристроить, как ты не понимаешь...
   - Понимаю! - Глаза матери загорелись. - Очень хорошо тебя понимаю! Вот поэтому в этот раз я присмотрела тебе невесту из нашего прихода. Она хоть молоденькая - всего двадцать восемь лет, но прицерквленная. Кто, как не она, о душе твоей позаботится! Что ты так скривился?
   Лет пятнадцать назад Нину Антоновну потянуло в церковь. Дед ее, Прохор Силаев, происходил из потомственной семьи ярославских священников. В свое время Прохор не согласился со своим родителем, отцом Венедиктом, по принципиальным теософским вопросам и ушел не только из дома, но и из веры. Как, увы, позже выяснилось - к лучшему. Всех мужчин Силаевых, кто был в сане, расстреляли, остальных, включая теток с племянниками, сослали, где они и сгинули... Только мать Прохора, матушка Софья, чудом осталась жива. Смотрела она на бьющегося о жизнь сына и только качала головой - веру-то бросил, а от себя ведь не убежишь... Зато мальчишки у Проши вышли как на подбор - красивые, высокие, смелые, честные, с обостренным чувством справедливости. И в каждом ее дорогой Венедикт воплотился и преумножился. Особенно в младшем Антоше - вот кому при иных обстоятельствах прямая дорога в священники, но тому про церковь и говорить не смей! Идейный! Однако "гены пальцем не раздавишь!" (любимое выражение Коли Глинского), и дочь Антона, Нина, к религии относилась с трепетом и уважением. Даже в молодости. Вера ее была тихой и радостной. Помогала и поддерживала. Многое объясняла. Нина держала посты, ходила по воскресеньям и праздникам в церковь, а лет семь назад знакомый батюшка пригласил ее петь в только что открытый храм. Приглашение Нина Антоновна почла за благодать и благословение свыше - вот уж что, а голоса у всех Силаевых были поставлены чуть ли не с рождения. Сама Нина солировала в хоре самодеятельности, и Петеньке прямо с садика доверяли ответственные сольные номера, а уж когда призвали в армию да в хор определили - ей показалось, что поймал ее сыночек Жар-птицу за пламенный хвост. Поймать-то поймал, да обжегся и не удержал. Вот с тех пор и мается...
   - Мам, ну я всякого от тебя ожидал, - Глинский даже не удосужился снять кислую мину с лица, - но чтобы монашку...
   - Не монашку, Петя, не монашку! - Нина Антоновна махнула в сторону сына пухлой рукой. - просто добрую, порядочную и хозяйственную девушку. Она и дом в чистоте содержать будет, и ребеночка здоровенького родит, и на сторону не сходит, и о душе твоей непутевой позаботится. Дай Бог, не просто поженитесь, а обвенчаетесь.
   - Час от часу не легче. - Петька театрально закатил глаза. - Венчаться-то зачем?
   - Ну как зачем, Петенька? - Мать вздохнула. - Я умру. Кто за тебя, шалапута, молиться будет? Кто под душу твою ветреную паруса поставит? И потом, Петруша... все-таки души венчанных супругов на небесах встречаются. Не детей и родителей, а именно супругов. Не могу я, как мать, оставить кровиночку свою без заботы. - И пустила слезу.
   - Ну ладно, ладно, Нина Антоновна. - Петр привстал и обнял мать. - Ну будет тебе по ерунде убиваться.
   - Да уж, ерунда! - отбрыкивалась Антоновна. - Вот родишь своих детей, тогда и будешь судить, что ерунда, а что нет!
   - Рожу, рожу, - Глинский гладил поседевшие буруны, - обязательно рожу! Сам! Без кесарева сечения! И мне, как родившему мужику, еще миллион долларов в качестве премии дадут!
   - Все тебе шуточки! - Полусмеясь-полуплача, Нина Антоновна оттолкнула сына от себя. - А ведь я серьезно!
   - И я мам, серьезно. Ты права - мне нужна женщина, которая подставит свои паруса и направит меня в верную сторону. Но только я себе выберу ее сам. Ладно?
   - Не ладно! Не ладно! Ты уже выбирал! - заводилась мать. - Уж так выбирал, что я со счета сбилась! Даже имена перестала запоминать этих баб твоих! Обобрали до нитки и по миру пустили! На пятый десяток пошел, а все перекати-поле! Самокат и балалайка!
   - Мотоцикл и гитара.
   - Не важно! Ни кола ни двора, ни профессии, ни денег, ни семьи! Мать дело предлагает, а он носом воротит! Да пропади оно все пропадом, чтобы я еще раз!
   Такой фразой, как правило, заканчивалась каждая попытка Нины Антоновны пристроить сына на свой вкус в узы законного брака.
   По сути мать была права - ни кола ни двора... Случись завтра отправиться на тот свет и предстать перед судом небесным - что ты, Петр Николаевич Глинский, сделал в своей жизни? Какой след оставил? Похвастаться-то особо нечем... Да, не спился. Экая заслуга... Да, в сорок один больше тридцати пяти не дают. Тоже мне достижение... А то, что в бытность телохранителя и сам жив остался, и человека спас, - так это не его, Петра, заслуга, а талисмана, что висит на шее с четырнадцати лет. Обломок печенежской стрелы. Талисман и пулям пару раз траектории сменил, и от места, где через несколько минут случился взрыв, отвел. Эх, не то все это, не то... Петр открыл ноутбук, подсоединился к сети. Автоматически подгрузился скайп. На экране выплыло сообщение "Пользователь Queen Margosha в сети". Ритка, значит. Глинский вздохнул. Королева Марго - его последнее увлечение и первый глашатай приговора.
   "Неудачник" - вот как назвала его Ритка, собирая вещи. "Неудачник" - так на самом деле хочет назвать Петьку мать, заканчивая сватовство. "Неудачник" - читается порой в глазах человека, смотрящего на него из зеркала... Но почему? Что он сделал не так? Где оступился? Где не сориентировался? Ведь все задатки были, а он не тем всю жизнь занимался. А чем надо было? Никто же не подсказал... Все старались загнать его в чужую колею. И он шел. Как глупый телок шел. А толку? Выбрасывала его инородная стезя: не твое - не суйся. А собственного пути он так и смог распознать. И подсказать некому было. Даже мать, родная мать, от всей души ему ярмо вешать собирается. Ответственность за совершенно чуждого и незнакомого человека наложить. Оно, конечно, с одной стороны правильно... но только не для него. Иное ему предписано, но понять бы что... Петру стало пронзительно одиноко. Подобное чувство - смесь опустошенности с одиночеством - в последнее время стало часто навещать его душу. В такие минуты ему требовался контакт. Еще на флоте (на кораблях он все-таки бывал) мичман Стариков, ответственный за аппаратуру их ансамбля, приезжая на новую площадку и налаживая технику, повторял, когда у него что-то не ладилось: "Полупроводники - матьихетить! Наука о контактах! Когда не надо, эти контакты есть, когда надо, их нет!" Вот так и Петру - нужен был контакт, обратная связь. Не просто выговориться, взболтнуть воздух философскими сентенциями, а получить понимание, через которое он сам, быть может, наконец-то поймет себя. Такого собеседника не было, а те, кого он считал подходящими, наверное, про него уже и думать забыли. Ромка Садо и Людмилка Лютаева. В социальных сетях их нет, а значит, не хотят друзья, чтобы их доставали. Так объяснил себе Петька отсутствие Ромки с Лютой и дальнейшие поиски не предпринимал. Какова же была его радость, когда на набережной Коктебеля он увидел человека, похожего на Ромку. А еще большей радостью, если не счастьем, оказалось, что друг детства внутренне совершенно не изменился! Он принял его, Петьку Глинского, горе-наследника Мамая, таким, какой он есть! В душе Петра забрезжил огонек. С Садо бы сейчас потолковать, но... Петр взглянул на часы - два часа ночи. Нет, это уж чересчур.
   Одиночество не отпускало, проводнику требовался контакт, и тогда пальцы наудачу набрали кириллицей "Люта" - на экране выплыла аватарка с незамысловатым желтым цветочком.
   "Привет, Петька, ты чего не спишь?" - пришло сообщение от Людмилы сразу после авторизации контакта Петр Глинский.
   "Ой, Люта, привет! Да что-то не спится. Вообще я давно хотел с тобой связаться. Только с духом никак собраться не мог".
   "Я конечно, дама бельфамная, но это совершенно не страшно, - как обычно, пошутила Люта, - лучше качаться на волнах, чем биться о скалы".
   Дочитав фразу до конца, Петр впервые за день улыбнулся.
   "Ты не меняешься - Ромка прав. Но я, Лют, не про это. Ты же понимаешь. Я уже собирался тебе написать, но случились Ромкины проблемы с Эдиком, и я совсем закрутился".
   Петр не врал. Он действительно собирался с духом. После телефонного разговора на берегу моря, который разрядил Садо весь телефон (вместе с деньгами), Глинский осознал, что именно Люты ему в жизни особенно не хватало. Ее неиссякаемого оптимизма и жизнелюбия, острого, порой безжалостного языка, глубины и мудрости, терпения, абсолютной преданности и готовности прийти на помощь. Подставить свое плечо. Она поняла бы и направила, а он... Как же глупо и бездарно все вышло. И она первая приняла единственно верное на тот момент решение - отрезала Петьку от себя. Сколько раз Петр пытался прокрутить в голове: что, если... "если бы у бабушки были приблудушки". Нет. Ничего бы он ей тогда не дал - думал не головой, а за любовь принимал страсть. И сам бы мучился, и ее заставил бы страдать. Честно говоря, он ей и сейчас ничего дать не может. Самокат и балалайка. И чего тогда звонить?
   Затем случился завал пелотона с последующими событиями на Тепе-Оба, и они с Ромкой, не сильно доверяя каналам связи, решили не светить Люту до тех пор, пока дело не будет улажено или Петька не доберется до Москвы. Получив условную эсэмэску от друга в ростовском мотеле, Глинский хотел позвонить поблагодарить Людмилу (теперь он богатей!), но решил отложить до дома. Вот вся их компания соберется, обнимется, и тогда будет благодарить. Может, и совет ему умный даст, как с деньгами распорядиться, - со Склифосовским как ладно у нее все вышло. Но до Москвы не дотерпел - вечерний разговор с Ниной Антоновной и жажда контакта привели его к Люте.
   "Виноват я перед тобой, Людмилка, очень виноват".
   "Ну начинается! Давай теперь молись и кайся! Глинский, хорош голову пеплом посыпать. Ни в чем ты не виноват".
   "Ты из-за меня в Питер уехала".
   "И очень правильно сделала! Останься я в Москве - сидела бы под теплым боком Галюнчика, носила бы очки с толстыми линзами, ситцевую юбку в пол и монографии писала бы. Не жизнь - мечта! Питер стал для меня вторым домом и хорошей школой жизни. Так что я тебе даже благодарна. И хватит про это. Кстати, у тебя наушники есть?"
   "Есть".
   "Так чего мы клавиатуры пальцами топчем? Давай я тебе позвоню. Тебе удобно?"
   "Вполне".
   Раман с Людмилой договорились молчать про ее болезнь до самого возвращения Глинского в Москву. Поэтому усталый голос подруги Петр отнес к бессоннице (сам страдал) и процессу завершения сделки, а не к перенесенной три дня назад операции.
   - Как ты, Люта? - первым делом спросил Петька.
   - Я-то ничего, а вот ты, судя по интонации, не очень. И давно?
   - Давно, Люд, очень давно...
   - Понятное дело - кризис среднего возраста, - резюмировала подруга, - оглядываешься назад, а там... вовсе не та картина, что ты себе когда-то рисовал. Явно не Рембрандт. Так?
   - Так, - удивленно произнес Петр, - а ты откуда знаешь?
   - Вообще-то, Глинский, мы с тобой одного возраста. Кстати, тот самый Рембрандт умер в полной нищете. И уж если говорить про неудачников... а ты ведь себя именно так хочешь назвать, да?
   - Оракул ты мой Дельфийский...
   - Не без этого, - Люта довольно хмыкнула, - ну так вот, если говорить про неудачников, то это в первую очередь я, а не ты.
   - Почему? - Петр почесал кончик носа.
   - Очень просто, - собеседница вздохнула, - замуж не вышла, ребенка не родила, карьеры не сделала. Социум очень жесток к одиноким женщинам. Более жесток, нежели к мужчинам. Вот выйди я замуж за последнего пьяницу - мой статус был бы несоизмеримо выше, нежели я имею сейчас. А роди от него убогонькое дитя - вообще Эверест. И, заметь, я бы страдала, а общество считало, что жизнь моя в принципе удалась. И ничего, что мужик пьет, ребенок получает двойки, а я света белого не вижу. Зато я выполнила социальную программу, предписанную мне обществом. А какого хрена оно кому-то что-то предписывает? Почему я не могу быть счастливой, занимаясь любимым делом и общаясь с приятными мне людьми? Так же и ты. Кто посмел назвать тебя неудачником? Ты дожил до сорока лет. Не спился, не скурвился. Тебя не подстрелили в девяностых. Ты не прогнулся и ни разу не пошел против своей совести. Разве это не достижение? Ты не убивал, не воровал, не делал подлостей - разве этого нужно стыдиться? Разве такие люди имеют право называться неудачниками? Нет, Петька, ты тоже попал в сети общественных предрассудков. Ты счастливый человек, просто твое время обернуться еще не пришло.
   - Лют, ты это где-то прочитала или сама придумала? - ошарашенно спросил Глинский - у него как камень с души сняли. Эх ты ж, наука о контактах!
   - Ни то ни другое. Я просто это знаю, и все. Будет время - расскажу. Ладно, Петьк, время позднее, а мне еще кое-что сделать нужно.
   - Лют, - перебил ее Петр, - а ты будешь не против, если я с тобой завтра вечером свяжусь?
   Людмила замялась.
   - Петьк, у меня сейчас действительно много дел, и я не знаю, когда освобожусь. Давай тогда как я завтра буду свободна - выйду с тобой на связь?
   "Наверное, точно дела с нашими монетами завершает", - подумалось Петру.
   - Хорошо. Буду ждать. Мы с тобой еще не договорили.
   В раннем детстве, Петя тогда еще жил с родителями в общаге, он брал маленькую табуреточку, сколоченную отцом, и шел в общий зал, где стоял телевизор. Там, если у мужиков не было хоккея или футбола с боксом, детям включали "Спокойной ночи, малыши". С тех пор прошли десятилетия, но ощущение предвкушения счастья, пусть недолгого - всего пятнадцать минут, запомнилось на всю жизнь. И теперь все оставшиеся четыре дня, что Глинский гостил у матери, он ровно в восемь садился перед монитором и ждал, как когда-то "Спокошку", когда же маленький желтенький цветочек появится в сети.
   Нина Антоновна, сразу заметившая перемену в сыне, грешным делом начала подслушивать его разговоры из соседней комнаты и впала в замешательство. В свое время ее московской соседке, Мурке, во всем виделась сексуальная подоплека. Теперь у самой Нины Антоновны действительность все больше преломлялась под библейским углом, поэтому вечернее общение сына по Интернету ей казалось то исповедью, то, что страшило... приемом исповеди у какой-то женщины. Именно женщины - материнское сердце не обманешь.

***

   Болеть никто не планировал, а уж Людмила Лютаева тем более. На жизнь у нее имелись серьезные прожекты - продажа комнаты на Петроградской стороне натолкнула Люту на мысль добавить денег и выстроить дом. Накоплений хватало даже на сауну с бассейном. И дом не абы какой, а во французском стиле: чтобы вид за окном служил продолжением интерьера, а уж к оформлению она приложит максимум усилий. Но что-то стала уставать, неважно себя чувствовать, температурить по вечерам...
   Знакомый врач, получив результаты обследования, честно признался:
   - Люда, лимфоузлы мы тебе здесь, конечно, удалим, но дальнейшее лечение... - Доктор постучал ручкой по столу. - Одной химиотерапией в твоем случае ограничиться не получится. И радиотерапия в привычном ее понимании... Буду с тобой откровенен - болезнь запущена. Ты поздно обратилась. О чем ты думала?
   - Думала, что я страус. Болеть не буду, а сразу умру. Страусы, они же не болеют.
   Она не могла не шутить...
   Врач вздохнул:
   - Шутишь - значит, будешь жить. Это НЕ последняя стадия, хотя дело серьезное. Я сделаю для тебя все, что в моих силах, но, если есть возможность, нужно ехать в Германию, Израиль или Америку. Там проводят протонно-лучевую терапию. У тебя обнаружены труднодоступные метастазы, а протоны их убивают. Хорошо бы пустить радиотерапию сразу после операции либо химии. И без потери времени. Но на это нужны деньги...
   Благодаря Раману Садо и братьям Дунаевым весть о болезни Люты распространилась далеко за пределы Москвы.
   - Что она дурака валяет? - ревел Мухин из Вены. - Почему от денег отказывается?! У меня отца лечили! Бабла немерено отвалили! Но ведь вылечили же!
   - Ты не первый, - вздыхал Раман, - мы тут подумали и решили собирать деньги независимо от ее желания.
   - Молодцы! Давай номер счета, куда баблосы кидать!
   И Раман заделался казначеем Ордена Ранункулюс, как шутливо окрестила команду своих друзей Люта.
   - Какое странное название. - Ромка скривил рот. - Кто это такой? Ранункулюс твой?
   - Не кто, а что. Ранункулюс на латыни - лютик. Были ордена госпитальеров, тамплиеров, а я, сама того не ведая, организовала орден имени себя. Ром, ты записывай, кто сколько дал, - потом обратно раздавать будешь. Мне моих денег, надеюсь, хватит... А ведь еще и гонорар светит. - Синие глазки блеснули как ни в чем не бывало, а по лицу расплылась улыбка.
   Раман не смог совладать с собой и обнял подругу:
   - Люта, дорогая, мы тебя вытащим.
   Глинскому ничего не говорили до его возвращения из Крыма, а когда сказали, Петька так и осел у дверного косяка, как это в свое время сделала мать Пшени - хулигана из их школы.
   - Ром, какой рак? - округлив глаза, ошарашенно спрашивал Петр. - Ты шутишь?
   Раман только покачал головой.
   - Подожди, подожди... - друг тряс головой, - какой такой рак? Она меня из тяжелейшей депры в четыре дня вытащила! Она мне, можно сказать, дорогу в новую жизнь осветила!
   - В этом она вся...
   Петр замолчал. Он сидел на полу, смотрел в одну точку, и Ромка его не трогал. В день, когда Люта сообщила о болезни, он тоже впал в ступор...
   - Вот, значит, ты как, - вымолвил наконец Глинский. - Ладно...
   - Ты кому? - не понял Рама.
   - Чуйке, кому же еще. - Друг привстал и начал расстегивать мотоциклетные сапоги. - Этот клад, Ромка, не мой и не твой... Помнишь, что Арнольдий нам про клады рассказывал? Нам его Чуйка подбросила или кто-то из ее братии. И теперь я даже понимаю для чего. А для особо непонятливых медвежонка, похожего на Люту, подсунула. Чтобы сомнений не осталось. Людмиле предлагаю сразу, по завершении сделки отдать треть.
   - Согласен.
   - Теперь про мою долю. Себе отсыплю только немного на жизнь, а все остальное в этот ваш Орден Ранункулюс. Людмилке же, когда она вернется, жить на что-то нужно будет. И лекарства дорогие...
   И в этот раз Раман согласился с другом.
   В пансионе при клинике, где останавливаются больные и их родственники, Люта развела привычную ей деятельность - всех развлекала и поддерживала. Как будто сама пожаловала не с раком лимфосистемы, осложненным метастазами, а с прыщиками на лице. Прекрасно владея английским и немецким, она быстро обзавелась компанией и, когда ее перевели в стационар, встретила множество знакомых лиц. Людмила просила никого не приезжать к ней ("Чего деньги за зря тратить?"), но Орден постановил направить ей в поддержку кого-либо из подруг. Например, Сабрину. Лечащий врач поддержал решение: близкий человек -- это своего рода тоже лекарство.
   - Раман, - делилась Саба своими впечатлениями, - Люта в своем репертуаре! Иду по коридору - слышу смех. Догадайся, кто солирует? Мне кажется, брось ее в яму с крокодилами - те тут же начнут ее облизывать!
   До того как лечь на операционный стол, Людмила успела завершить дела с байером королевской семьи Катара, и двести сорок семь тысяч пятьсот евро (за вычетом интереса перевозчика) легли в банковскую ячейку Рамана Садо - в казну Ордена Ранункулюс. В сотый раз Ромка вспомнил слова своего отца: "Эта женщина вынесет тебя с поля боя, даже когда ей в спину будут стрелять".
   В конце октября Прекрасная Слива предложила бизнесмену из Хуаляня выпить кофе.
   - У меня для вас, Роман Юрьевич, не слишком хорошие новости - неделю назад вашего старого знакомого Рауля Билялетдинова обнаружили мертвым при весьма загадочных обстоятельствах.
   - Это как?
   - В собственном кабинете за закрытыми изнутри дверьми. Сутки не выходил и не отвечал. Охрана взломала дверь - а он там...
   - Сердце? Отравление? Самоубийство?
   - Убийство. Его удушили. Шнуром, на котором он носил старинную монету.
   - Монету забрали?
   - Что удивительно - нет. Вы что-то про это знаете? На самом деле вы один из немногих, кто был у Рауля в кабинете и с кем можно побеседовать на эту тему. Убийца, скорее всего, проник в кабинет через тайный ход. Не могли бы вы дать план кабинета (если помните)? Коллеги из Крыма просили по-дружески... Кстати, вам что-нибудь известно про его ссору с неким Мамаем?
   - Нет.

***

   Уставшая, но полная планов на будущее Людмила вернулась в Москву под свой день рождения. Праздник отмечали в узком "семейном" кругу (Орденом) в галерее "Дунай": Садо с детьми, Глинский, Котя, несколько близких подруг. Прилетели Мухин и братья Дунаевы. Телефон разрывался. В какой-то момент (невозможно было произносить тосты) Милочку попросили поработать немного секретарем тети Люды. Девочка нажимала кнопку "ответить" и важно произносила: "Здравствуйте, Людмила Валерьевна говорит по параллельному телефону и обязательно вам перезвонит". Именинница находилась в прекрасном расположении духа, шутила и просила гостей разрешить ей покурить:
   - Ну пожалуйста, ну одну затяжечку....
   Глинский играл на гитаре и пел. Не получившая затяжечку Люта собралась с духом и спела с ним пару песен - получился неплохой дуэт.
   После мартовских праздников состояние Людмилы резко пошло на ухудшение. Она все поняла и еще до объявления приговора принялась... утешать друзей: "Все люди смертны, только мало кто знает точную дату своего ухода. А я свою знаю. Приблизительно, но знаю. Вот и вся разница".
   Еще когда Людмила лечилась в Германии, они с Петром начали созваниваться, а когда вернулась - друг детства стал частым гостем в ее доме. На получение информации, что болезнь вошла в терминальную фазу, Люда поехала с Ромкой и Петькой.
   - Мужики, собираемся и не раскисаем. Мне целых полгода осталось. Вполне достаточный срок, чтобы привыкнуть к мысли, по-человечески проститься, завершить все дела. И потом, во всем нужно искать положительные моменты: я уйду не выжившей из ума старушкой с трясущимися руками или, того хуже, в параличе - меня не станет в расцвете лет. Вы что, отпустите Лютаеву на небеса, не дав ей последней затяжки?
   Сидящий за рулем Раман молча протянул подруге пачку.
   Людмила держалась очень долго: вела дела в галерее, крутила гончарный круг, рисовала, посещала по мере возможности различные мероприятия, но настал тот момент, когда ей на выбор предложили больницу или хоспис. В любом случае уход и медперсонал, но именно предложение покинуть дом стало той соломинкой, что переломило спину верблюда, - Люта осознала, что начался последний отсчет и многое, что ее окружает, она видит в последний раз: как из теплых краев вернулись птицы, как пробились из талой земли подснежники и первая трава, как расцветет под ее балконом яблоня... увидит ли она, как созревшие плоды падают на цветной кленовый ковер? Вряд ли...
   - Я не хочу в больницу, я не хочу в хоспис. - Из синих пуговок выпали голубые ниточки слезинок. - Там все чужое! Там все чужие! Там нету Гриши. Оставьте меня здесь. Пожалуйста...
   Сабрина держала на коленях ее голову и, едва сдерживая слезы, гладила короткие пружинки.
   - Я привезу тебе Гришу. - Раман присел на корточки и посмотрел подруге в глаза. - Я привезу тебе все, что ты хочешь. Но кто будет тебе колоть обезболивающие? Тебе уже нельзя оставаться одной.
   - Люда, если ты не хочешь, ты никуда не поедешь, - подал голос стоящий у стены Петр. - С тобой останусь я.
   Все обернулись.
   - Я буду колоть обезболивающие. Я останусь и провожу Людмилу.
   - Куда? - Она посмотрела на Петра глазами ребенка, которому предложили прогуляться в неизвестном направлении.
   - До той границы, куда меня пустят. Я проведу тебя так далеко, как это только возможно. Я буду с тобой до самого конца, а может быть, и дальше.
   - Куда дальше, Петь? - шепотом спросила Людмила.
   - У нас с тобой будет много времени об этом поговорить. Если ты не против, я привезу к тебе некоторые свои вещи и книги.
   - А я буду приезжать через день или два и мыть тебя, - вставила Сабрина, - медицинское образование у меня не полное, но оно есть. Могу капельницы ставить.
   - А я-то тогда что буду делать? - спросил Раман.
   - Заниматься моим сайтом. Я тебе его передам, - опустив глаза, ответила Люта.
   - Каким сайтом? - спросили все хором.
   Людмила выдержала паузу.
   - Орден Ранункулюс. Я задумала сайт, когда считала, что лет пять еще протяну... В первый день пребывания в клинике я с одним парнем познакомилась... Он уже тогда был безнадежен. Мы разговорились. Ему было очень страшно. Он боялся не боли, не страданий, он боялся, что все его будут жалеть. А еще он боялся безызвестности. Никто не знает, что находится ЗА. За пределами известного нам мира - за той дверью, куда ему предстояло в скором времени уйти. Мы проговорили всю ночь. И тогда я поняла - с нами нужно разговаривать. Не жалеть нас, а именно разговаривать о том, что тревожит, о том, что страшит... не говорить это банальное "держись", "мы с тобой" и прочие лозунги. Они раздражают. Поговорите о том, что будет после того, как мы уйдем. Оказывается, это важно. Знаете, у меня на сайте был один посетитель - ему стало легче оттого, что я поговорила с ним о его похоронах. Кого пригласить, как все организовать, что поставить на стол. Мне потом его жена написала. Когда все закончилось... Благодарила. А с другим моим посетителем мы вспоминаем хорошие моменты его жизни. Я посоветовала ухаживающей за ним сестре вспоминать приятные моменты и возвращаться в прошлое. Прокручивать еще раз, как ленту фильма, фантазировать как-бы-было-бы-если-бы-не... Я не успокаиваю, а говорю, что болезнь - это окончание физического развития, но это окно в духовное развитие. Это уникальная возможность подняться быстро на несколько уровней вверх. Как бонус в компьютерной игре. Тело останется на земле, а душа уйдет в небо. В каком состоянии? ...А теперь мне самой нужна точно такая же помощь, но я не могу бросить тех, кому включила последний маячок. Больных и их родственников. Всего восемь человек - четверо больных и четверо, кто рядом с ними. С ними тоже нужно разговаривать. Вот тебя, Ромка, я и хочу попросить заняться Орденом желтого цветочка Лютика.
   Кровать Людмилы установили лицом к окну. Гришу поставили на стол и прислонили к стенке - чтобы видеть хозяйку. Для посещения Глинский установил, как в больнице, приемные часы, и, пока подруга была в состоянии, водил, а затем и возил ее на прогулки. Она стеснялась своих естественных нужд, отказывалась от услуг подруг и даже хотела выгнать Глинского. Вместо того чтобы уйти, Петька пригласил пожилую женщину. Жизнь снова наладилась. Сабрина мыла, причесывала и делала Людмиле маникюр. Иногда делала макияж. Людмила продолжала шутить: "Чему хуже у девушки дела, тем лучше она должна выглядеть. Коко Шанель".
   - Саба, - как-то, улыбнувшись, сообщила Люта, - у нас с Глинским сегодня свидание.
   - Это как?
   - Будем смотреть новый фильм, обсуждать его, а еще Петька даст мне покурить. Только тссс! Больше никому. Я должна на свидании хорошо выглядеть.
   Работать с сайтом оказалось весьма непростым занятием. Раман взял себе ник Эгрегор и постепенно брал на себя роль модератора. Лютик с сайта не уходила и помогала Эгрегору. Раману не хватало знаний, а еще больше душевных сил. Чтобы не завалить проект, он встречался с психологами, начал читать литературу, но все равно давило... Проще всего было нанять студентов-психологов, но Ромка не мог предать подругу. Опять ситуация в его жизни повторилась - чтобы он выбрался из депрессии, отец "подвязал" его на антиквариат, теперь, чтобы справиться с мыслью о близком уходе подруги, она сама заставила его вести переписку с такими же стоящими на последней ступеньке людьми. Это было тяжело. Но кто сказал, что Чуйка подкинула им с Глинским только деньги? Прав был Арнольд Иванович Сухарев: найти клад -- это столкнуться с испытанием. И сколько оно будет длиться - не знает никто.
   Яблоня стояла вся в цвету. Петр ввел Людмиле обезболивающее и вывел на балкон подышать свежим воздухом. Около подъезда остановился свадебный кортеж, и из машины вышла невеста.
   - Хорошо-то как, - Люда вдохнула полной грудью, - Смотри, свадьба, - и улыбнулась, - и яблонька стоит вся белая - как невеста. Нарисовать бы такое...
   - Так давай я куплю нужные краски, - ответил Петр. - Слушай, а я кое-что вспомнил. У тебя осталось одно незавершенное дело.
   - Какое? - Люта повернула голову к приятелю.
   - Ты так и не вышла замуж, - на полном серьезе ответил тот, - нужно это исправить. Выходи за меня замуж... И давай повенчаемся.
   - А... а... - только и могла произнести невеста.
   - Лют, рано или поздно меня тоже не станет. Я, как ты знаешь, не сильно верующий человек, но говорят, что только венчанные супруги встречаются на небесах. Я не хочу уйти в вечность, где нет тебя. Да и тебе присмотр не помешает.

***

   Петр выполнял свое обещание - провожал жену... Ее все-таки увезли в хоспис, и он поехал вместе с ней. Людмила лежала под аппаратами без чувств, а Глинский держал супругу за руку и читал вслух ее любимый "Лунный камень" - "Редкостная тягомотина, - охарактеризовала когда-то книгу Люта, - но мне безумно нравится!".
   - Почему ты постоянно читаешь? - спросил Раман. Он привез другу еды, смену белья и предложил помощь - посидеть, почитать. Только интересно, зачем читать?
   - Первое чувство, которое приходит, - это слух. Находясь в чреве матери, мы уже слышим ее голос и биение ее сердца. Последнее чувство, которое нас покидает, - это тоже слух. Людмилка может уже не чувствовать боль, не ощущать запахов, но она меня слышит и ей не страшно. Мой голос доведет ее до двери...
   Девятого сентября, на день рождения Рамана Садо, Дверь для Людмилы Лютаевой открылась...
   Людмилу хоронили в платье невесты, с обручальным кольцом на руке и вместе с Гришей - такова была ее воля. Вместе с Гришей. Он оказался таким маленьким... Одеть жену в платье распорядился Петр: "Вы не гуляли на нашей свадьбе, но она бы была вас всех рада видеть. Вот объединили два мероприятия в одно". Заказали оркестр, но, когда Людмилу начали опускать к Наталье Степановне и Галюнчику, тишину Ваганьковского кладбища нарушили контрабас и саксофон одна тысяча девятьсот тридцать девятого года выпуска:
   Как часто вижу я сон, мой удивительный сон,
   В котором осень нам танцует вальс-бостон.
   Там листья падают вниз, пластинки крутится диск.
   Не уходи, побудь со мной, ты мой каприз.
   Как часто вижу я сон, мой удивительный сон,
   В котором осень нам танцует вальс-бостон...
   Всю неделю после похорон Раман лежал на диване и смотрел в потолок. Как во времена страданий по Тане Лихой, он только вставал, пил воду и ложился обратно. Ни с кем не разговаривал. "Молитвы о дожде" сильно не хватало. А может, и хорошо, что ее не было...
   Девять дней Петр решил организовать в галерее - народу набиралось очень много, и никто из тех, кто жертвовал деньги на лечение Людмилы, забирать их обратно не пожелал. "Помяните Люду, а что осталось - отдайте в благотворительный фонд", - взвешивая на внутренних весах каждое слово, вымолвил Котя Авшалумов.
   - Петь, я не знаю, сможет ли он приехать, - делилась с вдовцом Сабрина, глядя на мужа. - Свекровь говорит, у него уже такое было. Едва вытащили. Может, специалиста пригласить? Укол вколоть?
   - Не надо специалиста. Я сегодня к вечеру заеду к вам.
   Переживали все. К такому никогда не бываешь готовым, даже если знаешь и ждешь. Лютик до последнего заходила на сайт и, когда не могла печатать, просила мужа или кого-то из друзей описывать свое состояние, свои мысли - светлые мысли. Солнце продолжало светить, даже находясь всеми лучами за тучей. Друзьям казалось, что еще не время...
   - Мам, - спросила Эмилия через несколько дней после похорон, - а ведь Мила и Люда - это одно и то же?
   - Да.
   - А вы меня в честь тети Люды ведь назвали, да?
   Она еще не понимала многих вещей, например что Эмилия и Людмила по сути разные имена, но девочка хорошо чувствовала более тонкие материи - прирожденный антиквар.
   - Ты на сайте давно не был, - Петр сидел у дивана, на котором лежал Раман, - а у нас новые постояльцы. Один из них Ариадна. Это из греческой мифологии - ты, наверное, знаешь.
   Ромка молчал.
   Со стороны действия Петьки показались странными, но он лег рядом с другом и продолжил:
   - Ариадна дала своему возлюбленному Тесею клубок шерсти, чтобы тот выбрался из лабиринта Минотавра. У Ариадны болен муж, и она его ниточка. Хочет привести его к нам на сайт.
   Ромка продолжал молчать.
   - Из больных прибавилось два человека. Я зарегистрировался как Проводник, но я не справляюсь, Ром. Людмила просила работать и с больными, и с их родственниками. Давай поделим: мне - больные, тебе - родственники. Мы не можем их бросить.
   Раман не реагировал.
   - У Ордена остались деньги, а ты казначей. Ты думаешь, Люта просто так ушла? Она ушла, чтобы показать, что нам нужно делать дальше! А ну, вставай!
   И, вылив на друга вазу с цветами, отвесил ему несколько оплеух.
   - Больно, - подал голос Ромка и потер щеку.

***

   Теперь вы знаете, что основатель Ордена Ранункулюс Людмила Лютаева создала наше общество, находясь сама в тяжелом состоянии. К сожалению, Люты с нами уже нет, но ее дело продолжаем мы с Петром Глинским, Проводником... Мы небольшое некоммерческое общество. Петр ведет работу с больными, а я с вами - с близкими людьми и родственниками. У нас работают волонтеры и еще два психолога - большего, увы, мы позволить себе не можем. Первый год Орден не переходил границы сети, но одна из наших волонтеров, вы ее знаете под ником Ариадна, предложила делать собрания родственников. Людям нужно отвлекаться, но как отвлечься, когда в голове стучит одна и та же мысль? Значит, нужно собираться с себе подобными и просто говорить на отвлеченные темы. У меня, судя по вашим аплодисментам, это неплохо получается. Спасибо вам. Что я еще хотел сказать в завершение нашей встречи? Наш... уже наш общий знакомый Константин Аркадьевич Авшалумов, непревзойденный знаток Китая, как-то рассказал мне, почему китайцы так хотят мальчиков. Оказывается, они верят, что душа не умерла до тех пор, пока у тебя есть хотя бы один наследник мужского рода. Если бы в моей жизни не было отца - антиквара Юхана Захаровича Садо, тетки Валентины Николаевны Виноградовой, Людмилы Лютаевой, Николая Глинского и многих других достойных людей, я бы с Котей согласился. Но они были. Поэтому я считаю, что душа жива до тех пор, пока о ней помнят. Я рассказал вам о Люте и дяде Коле, и теперь они живут в вас. Вы будете вспоминать их, рассказывать о своих близких другим собеседникам, и души ушедших продолжат жить. А вот будь на моем месте Людмила, она бы со мной в корне не согласилась. Знаете, какие были одни из ее последних слов? "Ромка, я все поняла. Я не умру, мне просто выключат свет".
  
   Айсоры (ассирийцы) - народ, происходящий от древнего населения Передней Азии. Происхождение возводится к обитателям Ассирийской империи. Вероисповедание - христиане. Относятся к семитской группе народов.
   БАМ - Байкало-Амурская магистраль. Строилась с большими перерывами с 1938 по 1984 г. В 1974 г. объявлена всесоюзной комсомольской стройкой.
   МАИ - Московский авиационный институт.
   МЭИ - Московский энергетический институт.
   Бутырский тюремный замок - следственный изолятор N 2 города Москвы (ул. Новослободская, д. 45). Спроектирован архитектором Матвеем Казаковым. Памятник архитектуры.
   РОНО - районный отдел народного образования.
   Намотать чалму - быть арестованным (уголовный жаргон).
   Лопух - чай (уголовный жаргон).
   Чалкина деревня - место заключения (уголовный жаргон).
   Дым над водой (англ.). Популярная песня группы Deep Purple.
   Что мне делать? (англ.). Популярная песня группы Smokie.
   Переделанная фраза из популярной песни Льва Лещенко "Соловьиная песня", где есть текст: "Из полей уносится печаль".
   ТЮЗ - театр юного зрителя.
   Ул. Кировская - название ул. Мясницкой с 1935 по 1990 г.
   Царская водка - смесь соляной и азотной кислот. Растворяет золото.
   Ул. Герцена - ныне ул. Большая Никитская.
  
   ТАСС - Телеграфное агентство Советского Союза (Тверской бульвар, д. 2).
   Шлиман Генрих (1822-1890) - немецкий предприниматель, археолог-самоучка. Прославился раскопками на месте гомеровской Трои, первооткрыватель микенской культуры.
   Акче (от тюркского "беленькая") - мелкая серебряная монета.
   Каплан I, Даулат II и Менгли - имена крымских ханов.
   Тамга - родовой фамильный знак. Каждый последующий правитель прибавлял к знаку предка что-то свое.
  
   Хиджра - переселение пророка Мухаммеда из Мекки в Медину. От этого года (622 н. э.) идет исчисление мусульманского календаря.
   Гляциал - ледниковая эпоха.
   Грациальность - термин употребляется в биологии для обозначения стройности - высокого роста, тонконогости и т.п.
  
   Бровка - полоска нетронутой земли между квадратами или более крупными участками раскопа, оставленная для того, чтобы лучше проследить стратиграфию памятника.
  
   Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина ордена Ленина АХ СССР (ИнЖСА), с 1975  по 1992 г.
   Ленинградское художественное училище (ЛХУ) им. В. А. Серова (с 1992 г. -- Санкт-Петербургское художественное училище им. Н. К. Рериха).
  
   Московский государственный художественный институт им. Сурикова.
   Москов­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]ское выс­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]шее худо­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]же­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]ственно-про­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]мыш­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]лен­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]ное учи­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]лище (быв­[Author ID1: at Tue Nov 3 14:55:00 2015 ]шее Строгановское).
   Синолог - специалист по Китаю.
   Путунхуа - основной разговорный диалект Китая.
   Реальная чина - грубая транслитерация Real China - настоящий Китай или real china - настоящий фарфор. В обоих случаях china звучит как "чайна".
   Каолин - глина, из которой изготавливают фарфор.
   Мандарин - общее название китайского языка.
   Виноградов Дмитрий Иванович (1720-1758) - основатель русского фарфора, друг Ломоносова. Основал Императорский фарфоровый завод, переименованный после революции в Ломоносовский фарфоровый завод.
   W - личное клеймо Д.И. Виноградова.
   Бейджин - Пекин.
   Здравствуйте (кит.). Дословно: Ты хороший.
   Дюссельдорфская школа живописи - одна из ведущих школ конца XIX в. Иван Иванович Шишкин ее выпускник.
   Обиходное название двух холмов на дороге от Симферополя к Коктебелю.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"